CreepyStory

Эурите́ была старой. Жаркое пустынное солнце не пощадило её за долгую жизнь, высушило до костей. Сморщило маленькое как у ребёнка лицо, выгнуло горбом спину и выбелило, проредив, некогда пышные волосы. Ноги и руки истончило до хрупких бесплотных тростинок, кожа на них стала дряблой и давно потемнела.

И всё равно она любила его. Поднималась каждый день до рассвета, покидала ветхую хижину и уходила на холмик за край поселения. Усаживалась в песчаную пыль, складывала под себя босые костлявые ноги, а руки, опираясь локтями в колени, широко расставляла в стороны, всегда ладонями вперёд. И в этой позе терпеливо встречала первые лучи, ведь так ей велел её Бог. Губы всё это время шептали молитвы, на языке, которого здесь не знали. Такое единение с неведомым Творцом длилось по несколько часов: почти не шевелясь сидела на земле Эурите́, и все привыкли, что обращаться к ней и окликать в эти мгновения было бесполезно.

Потом она поднималась. И уходила к себе. До следующего утра женщину в деревне не видели. Редко покидала жилище после полудня, только если была нужна помощь. Тогда уже за ней посылали кого-нибудь из сельчанок, ибо мужчины лишний раз брезговали заходить во второй с края улицы дом: грязный, заваленный старым рваным тряпьём, пропахший чем-то граничащим с близкой смертью или болезнью, оттого такой и пугающий. Сами в этой халупе её поселили, а она всё равно была благодарна.

Эурите́ появилась в деревне три года назад. Пришла однажды утром, когда буйствовавшая два дня и две ночи песчаная буря закончилась, иссяк её пыл и поднятые ветром пыль и пески осели. Без сил, в изодранной одежде, со стоптанными до крови ногами – такой её люди нашли возле бархана. В четырёх фарса́хах отсюда, недалеко от торгового пути, разбойники напали на её немногочисленный клан, отставший в дороге от кочевавшего племени. Мужчин всех перебили, а женщин и детей…

Впрочем, здесь и так знали, чем заканчиваются подобные ночные столкновения, потому несчастную беглянку подробно не расспрашивали. Дали время отлежаться, приютили на одну ночь, а наутро, когда собирались указать ей путь, потому что не привечали у себя людей чужой веры, вдруг у одной из женщин случились схватки. Повитуха не справилась, а Эурите́ сумела. Ребёнок родился здоровом и мать осталась жива.

Так немощная и никому не нужная чужеземка задержалась в миренейском поселении надолго. Могла заговорить боль, сшить тяжёлую рану, убрать загноение и многое другое, знала секреты целебных трав, здесь не известные. За это и приютили её славные добрые миреняне. Староста деревни даже выделил ей отдельный дом. Хозяин его умер, и лачуга пришла в запустенье. Её использовали как загон для жертвенных коз, которых кормили перед тем, как отвести в храм к алтарю, и украшали рога цветными лентами. Так себе жилище, но разве будешь перечить тем, кто оказался добрее разбойников и злых песчаных ветров?

Работать Эурите́ не могла – в первый же день в оливковой роще согнуло спину. Бегство ей далось непросто, словно последние силы растратила на него, а новых совсем не прибавилось. Лишь ковыляла с трудом, чтобы свершать по утрам молитвы и видеть солнце. За помощь в поселении ей были благодарны, лечила людей, потому за «безделье» не бранились, просто разрешили жить. Кто-то приносил иногда еду и воду, справлялись о нуждах, и забывали о ней лишь когда у самих ничего не случалось подолгу. Тогда её стол становился беднее. Порой вообще доставались одни объедки, и даже не каждый день. Роптать Эурите́ не привыкла. Знала, что её долгий век подходит к закату, а бедные миреняне и так отнеслись к ней по-доброму, не запрещали молиться в чуждой им вере и не тянули в свой храм. Бо́льшего перед смертью ей не было нужно.

Наверное, дни её, тянувшиеся как тянется виноградная лоза к солнцу, дошли бы до самого последнего без всяких изменений, если б не случилось одно событие. В пустыне пробудился дух. Уборро-Хогай, древняя сущность, о которой она никогда не слышала, но в миренейских поселениях его знали хорошо, боялись пуще засухи в дни урожая. Дух этот пробуждался раз в тридцать лет, выбирал деревню и опустошал её дом за домом, убивая по ночам обитателей. Прятаться или бежать было бесполезно. Во-первых, никто из соседей не пустил бы к себе беглецов, из страха навлечь проклятье и на свою деревню. А во-вторых, Уборро-Хогай всегда настигал. И если уж прицепился к какому-то поселению, в живых не оставлял никого. С первой же ночи запоминал порядок домов и семей. Даже когда пытались его обхитрить, перейдя на ночь в другое жилище, он находил хитрецов и был беспощадным. Как жили люди, так они и умирали, в строгой последовательности, от крайнего дома, с которого дух начинал, до последнего дома с другого края. Бежавших нагонял даже в пустыне. Лишь обильные жертвоприношения могли его остановить. По крайней мере, так говорили, и миреняне старались верить.

Эурите́ не повезло. Она своими глазами увидела начало всего случившегося. Сперва же услышала – ночью ей показалось, что несколько раз кто-то вскрикнул. Затем детский плач. Рычание. Думала, что всё приснилось, но с восходом солнца выбралась по своему обыкновению из дома, направилась к молельному месту, и вот тогда заметила, что дверь её соседей открыта настежь. Хозяин лежал головой наружу, а сзади, за порогом – его семья: престарелая мать, жена и трое детей. Посиневшие, высосанные, словно пиявками, будто за ночь превратились в иссохшие мумии наподобие её самой. Разве что уже неживые.

Женщина позвала на помощь. Но люди уже выглядывали из домов – и без неё знали, что случилось, слышали звериный рёв и ночные крики. Начали боязливо выходить и стекаться к месту.

Эурите́, как бы ни была ошеломлена произошедшем, своему распорядку не изменила: провела несколько часов в молитвах. В деревне было не до неё. Потом уже, когда вернулась, узнала, что пробудился местный дух Уборро-Хогай, преследовавший миренейский народ с незапамятных времён. Слышала, как громко это обсуждали сельчане, нарочно оставила дверь открытой – два дня к ней никто не заходил. Заканчивалась в кувшине вода и последняя сухая лепёшка лежала в глиняной миске у изголовья.

Потом, справившись с первым ужасом, миреняне заговорили о подношениях их Богу в храме с другой стороны деревни, возле оазиса. Также сказали, что времени у них целых два дня, чтобы успокоить разгневанного духа песка и крови, ибо следующий дом – дом чужеземки. А, значит, из своих никто не погибнет.

Эурите́ поцокала языком. Хоть и любила она этих людей, а понимала, в чём главная их беда. Жаль, что её не послушают, ничего уж тут не поделаешь, и вправду чужая для них, своим-то не всегда внимали, а лезть в их дела и войны с местными древними духами она не хотела. Достала только из пояска амулет, навесила на шею вместо утреннего, с которым молилась, и, выпив воды, легла на настил. Солнце её утомило…

Два раза она просыпалась. Жевала хлеб, макала его в остатки воды. День ото дня спала всё больше и близок был час, когда однажды не проснётся совсем, вознесётся к своему Богу. На это Эурите́ уповала изо всех сил. Тело они покинули давно, но в душе и сердце ещё оставались.

Под вечер стало слышно, как близко заблеяли козы. Жители выбирали самых жирных и длиннорогих, сгоняли всех в одно место. Недалеко пустовал ещё один дом, там их и готовили к жертвоприношению.

А когда сон сморил снова, то знакомый позыв разбудил уже перед рассветом – в её час молитв, которых она не могла пропустить.

Эурите́ вышла наружу и едва добралась до молельного холмика, услышала за спиной крики сельчан, сплошь из возгласов страха и ужаса. Уборро-Хогай опять приходил под покровом ночи, в сонные часы, пока тьма накрывала землю. Разделался с другой семьёй, но пропустил её обветшавшую хижину.

«Как странно… – подумалось ей, – неужто принял за заброшенный хлев, за старый сарай?..»

И молча села на землю, вознеся руки к солнцу.

***

Славные жители бедной миренейской деревни, знавшей и лучшие свои времена, собрали́сь большой зудящей толпой – пышущей негодованием, праведным сдержанным страхом. И все как один распыляли в воздухе чувство глубокой личной обманутости. Стояли, поджидая, прямо возле её дома, позволили лишь завершить обряд с молитвами. И домом-то это назвать было сложно, но всё же она в нём жила.

Жители гудели, бранились, выкрикивали боязливо слова, призванные напустить проклятье на голову чужеземной колдуньи. Подумать только, щедро её пригрели в свой безграничной милости, а она их всех подвела! Это Эурите́ и услышала, приближаясь к жилищу и видя, как нарастает волнение. Особенно стало обидно за слово «колдунья».

«Что, разве молоко хоть раз скисло?..» –  пробурчала себе под нос.

– ОН не тронул старуху!.. – галдели между тем собравшиеся. – Змею барханную приютили!..

– Обошёл её дом стороной!.. Знать, сильным чёрным духам прислуживает!..

– Вон из деревни, грязная попрошайка!..

«Бедные, бедные миреняне…» – жалела про себя их Эурите́. Не могут ладить между собой, а захотели, чтобы за двадцать драных коз их Бог над ними смилостивился и успокоил этого песчаного духа Уборро-Хогая. Ей-ей, как дети, ссорящиеся и хулящие друг друга без причины, а потом быстро об этом забывающие. Некоторые пустынные народы никогда не взрослели. Этот – как раз из таких.

Впрочем, среди сельчан возле дома был один человек, немного отличавшийся от всех остальных. Звали его Анхирам. Хороший семьянин, молодая жена, трое детей, маленький собственный виноградник за деревней. Прислуживал в храме, где на папирусах чернилами из винограда записывал все проводимые обряды, вёл счёт подношениям и лишнее распределял по беднякам. Чаще других приходил к дому Эурите́, не отправлял за себя жену, а заносил лепёшки и фрукты сам, большой расписной кувшин наполнял колодезной водой. Чаще тайком, но всё же. Он и не дал побить её камнями и палками, когда миреняне, видя, что «колдунья» не испугалась, не сожгла их на месте заклятьем, решили за ночные буйства духа песка и крови поквитаться с нею сейчас.

– Чего удумали? – загородив знахарку собой, обратился он к своим братьям и сёстрам и взглядом сдерживал натиск. – Вместо молитвы в храм несёте в хижину гостьи угрозы, смерть?..

Тут уже и староста закивал. Поднял обе руки, разворачивая людей подальше от греха. К нему присоединились жрецы. Все вместе толпу кое-как утихомирили.

«Спасибо, что не дал им согрешить…» – поблагодарила тихо Эурите́ Анхирама.

И побрела к открытой двери жилища. Ноги переставляла едва-едва, солнце в это утро иссосало до полного бессилия. Недолго оставалось ей, чувствовала она, переступая через порог своего обиталища.

Едва же вошла, увидела на блюде пару лепёшек, пахнущих издалека базиликом и маслом, пригоршню крупных маслин и свежую воду. А также – несколько мешочков с подсохшей травой. Двое мальчиков, что помогали Анхираму в храме, по его повелению собирали для неё всё, что она просила, сушили, как научила их и после сносили ей в дом. Из этого она готовила снадобья. Многим не дала уйти раньше сроку, но после второй страшной ночи со свирепствующим в поселении духом люди почти позабыли об этом. Ну, точно же дети, глупо на таких серчать…

Кряхтя, Эурите́ доковыляла до ложа. Немного поела, попила. Потом улеглась, разогнув на настиле спину. Совсем не чувствовала в своей непомерной усталости привычного приближения сна, наступавшего после молитв. Голову кружили скорбные мысли, думала о ночных нападениях. Её родное племя кочевало всю жизнь, но их мужи и женщины об этом духе ни разу не слышали. А всё потому, что не принято было среди миренян его помина́ть. Особенно при пришлых чужих: боялись навлечь на себя беду раньше срока. Теперь вот её обвиняли – мол, на́ год раньше объявился Хогай, из-за того, что впустили иноплеменницу.

Но так ли было это?..

Эурите́ не знала. Вздыхала тяжело, перебирая пальцами бисер на нитке, свисавшей с шеи, и трогала деревянный оберег – последние её сокровища из украшений, что были при ней, когда впервые объявилась в деревне. Бедные миреняне при́няли остальное в дар: взяли за помощь и серьги, и кольца, и пояс с каменьями, и драгоценный браслет. Ей-то на склоне лет уже ни к чему. А им, видать было надо…

Всё же она уснула. Потому что голоса, громкие и возбуждённые, в сон ворвали́сь внезапно, заставили вздрогнуть и пробудиться.

В дом вошли сразу семеро. Кое-как разместились в передней его половине – староста Генахем, жрец Анхирам, двое других жрецов храма и трое уважаемых жителей. Только мужчины! Экая невидаль, даже Анхирам и его помощники появлялись тайком, в часы, когда она спала или молилась, а это нарочно разбудили. Выстроились полукругом, и староста вышел вперёд.

– Нам нужна твоя помощь, – сразу сказал он.

И ждал вместе с другими, пока старая женщина усядется на своём настиле.

Эурите́, чувствуя себя нагой, пока они смотрели, как она поднимается, с трудом переменила положение. После полудня вставать всегда тяжело. Потом обратила к ним взгляд.

– Помоги нам, – без просьбы в голосе повторил Генахем. – Попроси того, кому молишься. Пусть успокоит кровавого духа.

Едва заметная улыбка появилась на её губах. В полумраке блеснули белые ровные зубы – единственное, что не сумело забрать у неё солнце. Сладостями её не баловали и, видимо, не только здесь.

– И.. как же Его имя? Того, кому я молюсь? – вперила она в Генахема взгляд, ожидая с интересом ответа.

Староста запыхтел. Щёки его раздулись, как перезревшие дыни, мгновенно раскраснелись, разгоняя сумрак жилища.

– А нам что за разница?!... – сдерживая себя едва-едва, в гневе воскликнул он.

Эурите́ удовлетворённо покачала седой головой. Волосы её были настолько лёгкими, невесомыми, что казалось вот-вот опадут, будто увядшие листья, и устелят собой грязный пол.

– Вы в Бога… верите? – спросила она.

Староста готов был лопнуть, услышав такое неуважение. И сзади, от нетерпения, недобро зарокотали жрецы.

– У нас тут свой Бог! Не начинай, старуха!.. – громче произнёс Генахем, брызнув в затхлом воздухе жилища слюной. – Просто он...

– «Просто» – что? Не помог?.. – завершила за него Эурите́.

И развела руками.

– Вот я и спрашиваю. Так верите, или нет? Не в боге же дело. В вас.

Глаза верховного мужа этого поселения выпучились как у варана, которому на хвост наступил верблюд. Он даже икнул от возмущения, начал оглядываться на других. Искал взглядом поддержки.

– Ты!.. – сжал Генахем кулаки и задышал грудью чаще. – У нас есть храм! Подношения на каждое празднество, жертвы – всё, как положено! Живёшь тут как свинья, а вздумала учить богослужению...

– Ну, как поселили, так и живу, – совсем без обиды, чужеземка повела плечами. – Чем мне-то помочь? Не знаю я вашего духа…

Это был честный ответ. В памяти женщины так и не всплыли сказания о песчано-кровавом духе, услышала о нём впервые вчера.

– Как называть мне его в молитвах?

– Будто не знаешь – Уборро-Хогай! – чуть менее возбуждённо произнёс староста Генахем. – Жрец говорил же тебе? – и повернул голову в сторону Анхирама, а тот послушно закивал бородой.

– Говорить-то он говорил, – возразила Эурите́, – только это вы его так зовёте. Знать бы ещё, как дух сам себя называет…

Но поскольку последние слова она произнесла тише, ответ её приняли за согласие.

– Мы тоже будем молиться, – сказал напоследок Генахем. – Настоящему – нашему Богу. Однако Уборро-Хогай злой дух. Может быть, твой дух поможет – как духу с духом ему совладать окажется сподручней…

– Быть может, быть может… – эхом ответила Эурите́.

А когда все развернулись уходить, добавила:

– Жрец пусть задержится. Анхирам. Старые у меня руки, плохо слушаются. И принести бы ещё кое-что…

Староста согласился и повелел писцу при храме остаться в её жилище. Остальные, не попрощавшись, ушли. Наверное, ждали от неё какого-то чуда. Вроде как четвёртый дом по улице собирались в ночь укреплять – обвешать оберегами, и двое из жрецов должны были остаться ночевать в нём, что б защитить семью. Что ж, это стоило уважения – боролись как могли, не опускали рук. И даже чужеземку попросили обратиться к её Богу, которого здесь считали не более чем мелким духом.

Солнце медленно клонилось к закату...

***

– О чём ты… молишь Его каждое утро? – спросил её Анхирам, наблюдая за всеми действиями.

К этому времени его мальчишки сбегали за дальние барханы и набрали колючек, которые она велела. А также принесли нити, кору́, инструмент. Сама Эурите́ толкла сушёную травку в ступке, а остальное делал жрец, выполняя её указания.

– Как это – о чём? – изумилась старая женщина. – Восхваляю Его. Благодарю. Прошу вернуть мою молодость. Не ради новой жизни как таковой, а что б дольше Ему же служить. Мало я молилась в юности, вот и не спешит забирать. Гневается на меня…

– И Он… тебя слышит?

– Конечно, слышит! – вскинулась она сразу. – Я преданно служу Ему! А молодость мою вернёт и даст послужить ещё.

Затем произнесла совсем мечтательно, зажмурила в духовной усладе глаза:

– Даст послужить, а после заберёт. Ведь я его невеста. Все мы невесты, женщины племени...

– Не всех возьмёт в жёны, – добавила со значимостью, – лишь самых преданных. И если простит, то стану опять молодой… Зачем брать женой старуху?..

Не то чтобы сильно удивил такой ответ жреца – к странностям Эурите́ в поселении привыкли. Однако он ничего не сказал. Вместо этого пообещал о другом:

– Тебя достойно наградят, коли поможешь. Будет своя служанка на старости лет. Ты уж ради нас постарайся…

Эурите́ задумалась.

– Наградят?..

Ни о какой награде она не помышляла. Все три года, что провела здесь, в миренейской деревне, рада была куску хлеба, глотку воды и крыше над головой.

Но вдруг улыбнулась хитро́.

– А пусть, – согласилась неожиданно. – Пусть наградят.

И поспешила добавить:

– Я бы даже взяла чуть-чуть наперёд.

Анхирам захлопал глазами. Как это так – неужели к миренянам у чужеземки сложилось недоверие? Вот новость, не думал про неё никогда такое. Взять наперёд!

– И что же ты хочешь? – обиженно-недовольно спросил он её. – А главное – как ты успеешь этим распорядиться до рассвета?..

– Как?.. – хохотнула она, пустив из глаз искры.

А собеседник её нахмурился.

– Познай меня, – просто сказала Эурите́. – Овладей мной. Сейчас.

У жреца едва не отпала нижняя челюсть, когда он услышал подобную просьбу. Оторопел, пустил тягучую слюну чёрного цвета. Жевал сушёные маслины и рот его от неожиданности расслабило.

– Да… как же так? – совсем оробел он. – У меня ж тут жена… И дети…

– Дети, жена – а слюни пустил, – подначивала его Эурите́. – А что? И я была молода. Красива. Волосы искрились как огонь. Это теперь они…

Отложила ступку и провела пальцами по блеклым редким прядям, свисавшим чуть ниже старческих плеч. Задумалась, не глядя на собеседника.

– Я даже не помню, было ли что у меня, и с кем, – с грустью говорила она. – Настолько далеко осталась молодость…

Потом взглянула на Анхирама, бледного, как брюшко подслеповатой моли. И рассмеялась.

– Да ладно! Я пошутила! Не надо мне от тебя ничего. Ни от кого из вас… Не надо, и спасибо на всём…

Облегчение проступило на лице жреца. Пот крупными каплями успел собраться на лбу, и, отведя стыдливо глаза, он постарался смахнуть его незаметно…

Часть 2 - ФИНАЛ

Это перевод истории с Reddit

Я вел канал на YouTube вместе с двумя друзьями, Патриком и Дэмиеном. Наша последняя идея для видео заключалась в том, чтобы исследовать «Истлейкскую старшую школу» — наше бывшее учебное заведение. Ее закрыли на нашем выпускном году после того, как одного из учителей убили. У школы и без того были серьезные финансовые проблемы, а после этого происшествия район решил «поглотить» ее и передать учеников другой школе, вместо того чтобы чинить здание и вновь открывать его.

Мы знали, как проникнуть внутрь. Охрана была практически нулевая — никаких камер, никто не дежурил. Я с помощью болтореза вырезал небольшое отверстие в проволочной ограде, достаточное, чтобы мы могли протиснуться. Сначала мы просунули под fence наши рюкзаки, а потом полезли сами. Патрик, наш самый неумелый оператор, настоял на том, чтобы снять экстерьер школы — на самом деле он просто нервничал и хотел заранее найти подходящие укрытия для будущей игры.

Состояние школы было еще хуже, чем мы помнили. Сквозь трещины в асфальте прорастали сорняки, по обшарпанным кирпичным стенам вились лианы, а разбитые окна были исписаны граффити. Школа и при нас не блистала финансированием и не была особо большой, но теперь она напоминала гниющий остов, словно что-то жуткое успело там вырасти, как упрямая плесень.

Дэмиен предложил сразу приступать к игре в прятки, пока мы еще взвинчены и на взводе. Мы вытянули жребий: короткая спичка выпала Дэмиену, значит, он будет искателем. Перед тем как разбежаться в разные стороны, я напомнил всем выключить звук на телефонах, чтобы не выдать свое укрытие звонком или сигналом. Дэмиен запустил таймер на пять минут, и Патрик с криком «Побежали!» рванул в одну сторону, а я в другую.

Я вспомнил, как однажды заблудился, когда искал класс по естественным наукам. Там был короткий путь через старую учительскую, а неподалеку пряталась кладовая, где прежде хранили средства индивидуальной защиты. Наверняка большую часть этого уже давно растащили, но для пряток место идеальное. Я пробрался внутрь, тихо закрыл за собой дверь и присел между пустыми стеллажами, стараясь дышать как можно реже, пока тишина не затопила все вокруг.

И тут раздались шаги.

Я застыл. Дэмиен умел хорошо искать, но не настолько, чтобы найти меня в первую же минуту. Луч фонарика мазнул по полу снаружи. У меня кровь стучала в ушах, когда я осторожно заглянул в узкую щель между дверью и косяком.

В комнате стоял мужчина лет пятидесяти, одетый в зеленый жилет.

Это был мистер Дэви.

Я похолодел. Этого не могло быть. Мистер Дэви был моим учителем по естественным наукам, и после его убийства школу закрыли. Но он стоял всего в нескольких метрах от меня, наклонив голову и словно обнюхивая воздух, как охотник на следу. У меня свело желудок, когда он стал медленно, почти нарочито идти к кладовке. Глаза его бегали по комнате, ноздри раздувались. Еще миг — и он бы меня обнаружил.

Но тут раздался громкий металлический лязг откуда-то из глубины школы. «Мистер Дэви» круто повернул голову и, не колеблясь, помчался на звук. Я не шелохнулся, пока его шаги не стихли. Затем, двигаясь как можно тише, я выбрался через ближайшее окно и вытащил телефон.

Пять пропущенных вызовов и два сообщения от Дэмиена.

«Тут кто-то есть. Убирайся ОТТУДА СРОЧНО.

Я нашел телефон. Думаю, это Патрика. Он не с тобой?»

У меня все внутри похолодело. Я бросился к тому месту, где мы пролезали в заборе. Дэмиен уже стоял там, меряя шагами узкий проход, его лицо было мертвенно-бледным в свете луны.

— Ты видел Патрика? — взволнованно спросил он.

Я покачал головой:

— Нет, но мне показалось, что я слышал какой-то грохот… Может, что-то упало?

Мы долго решали, идти ли обратно в здание, чтобы его найти. Все внутри подсказывало: «Удирай, пока можешь», но Патрик был все еще там. Мы не могли просто так уйти. Вернулись внутрь, прошли по коридорам, крича его имя, — но в пустых стенах звук словно глох. Единственное, что мы обнаружили, — это его телефон возле опрокинутой парты.

Мы решили сначала посмотреть записи камеры, прежде чем звонить в полицию.

Перемотали к самому концу.

На экране видно, как Патрик сидит, сжавшись под партой. Камера по-прежнему снимает, и в кадр попадают две пары ног, остановившихся прямо перед ним.

— Ладно, вы меня нашли, — послышался его напряженный голос. Он, похоже, хотел вылезти и старался говорить как обычно. Потом наступила пауза, и он вдруг изменил тон: — Эй… А что вы здесь делаете?

Раздался страшный хруст, будто что-то резко сломалось.

Мы с Дэмиеном мигом вылетели из школы и позвонили в полицию. Полицейские отказались давать нам какие-либо подробности о том, что нашли, но я краем уха услышал, как один из них сказал другому: «Похоже, парень был… съеден».

Подписывайся на ТГ, чтобы не пропускать новые истории и части.

https://t.me/bayki_reddit

Подписывайтесь на наш Дзен канал.

https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Я не помнила ничего до этой белой комнаты.Только резкий запах хлорки и еле слышное жужжание вентилятора.Я очнулась, лежа лицом вниз на ледяной плитке, во рту скопилась слюна и я захлебывалась собственной слюной.

Свое имя я вспомнила мгновенно. Меня звали Мэри.Мне было 38 лет.Но на этом все. Я не понимала, кто я вообще и откуда взялась.

Комната была ослепительно белой, клинической. Передо мной стояли четыре телевизора.Телевизоры старые, словно из моего детства — громоздкие, с встроенным видеоплеером.Когда я очнулась, они находились в режиме ожидания, а по стеклу экрана пробегали статические помехи.

Я закричала, спросила, где я. Во рту был противный привкус гнили.

В ответ — тишина.

Лампы над головой мигнули и погасли, оставив меня в кромешной темноте. Дезориентированная, я была вынуждена смотреть на эти четыре экрана.

Под ними на маленьком стеклянном столике стояла чашка горячего кофе и одна-единственная печенье.Я долго боялась пошевелиться. Просто стояла на коленях и отчаянно пыталась вспомнить хоть что-то о своей жизни.Но, словно сломанные кусочки пазла, все воспоминания рассыпались; во мне оставалось лишь имя и возраст.

Возможно, у меня была амнезия?Я проверила себя на травмы головы. Я делала это почти машинально, как будто привыкла обследовать людей на сотрясение или другие повреждения — и делала это умело, сосредоточенно.Из этого я сделала вывод: возможно, я работала в медицинской сфере. Но все это было уж слишком личным. Слишком знакомым.

Все казалось… о боже, будто я уже проходила через это раньше.

И, как и в те разы, ощущение отвращения подкатило к горлу, а паника болезненно сжала живот.Но я не понимала почему. Я не знала, откуда это отвращение, почему меня начинало тошнить и почему руки дрожали.Я легко и непринужденно проверяла шишки и ссадины, словно давно умела это делать. Скользила пальцами по коже головы, ища ушибы.

Но я была в порядке.Я попробовала сбежать.На потолке висели две камеры — значит, за мной наблюдали, и интуиция кричала, что надо выбираться отсюда любым путем. Я сначала рванулась к двери. Заперто.

Я завопила, требуя выпустить меня.В ответ — снова тишина.Густая, тягучая тишина, от которой звенело в ушах, а собственное дыхание казалось слишком громким.

На видеомагнитофоне я заметила стопку кассет.Ползком добралась до верхней. На ярлыке крупными буквами было написано: “FEB 2024”.Мне казалось, я была в трансе, словно меня что-то влекло к этим записям.Кассета лежала в моих потных руках так, будто я уже держала ее когда-то. Казалась до боли знакомой.

Я вставила ее в плеер и нажала «Play». Экран засветился.Комната, полная подростков.Десять человек.Похоже, они были старшеклассниками или первокурсниками, по семнадцать-восемнадцать лет.Комната у них — точь-в-точь как моя, только меньше. Те же белые стены.

Но в отличие от моей, их комната была пустой. Никаких экранов, никакой еды или кофе.Только белые стены и ведро вместо туалета.Я не знала, как долго они уже там находились.Но когда одна девушка, блондинка с высоким хвостом, вскочила и начала метаться вдоль стен, у меня внутри похолодело.

Это был только самый первый миг.

Девушка начала кричать.Сразу же другая девушка, шатенка с кудряшками, встала, подошла к ней и ударила по щеке. Я застыла, ожидая драки.Но вместо того чтобы ударить в ответ, блондинка обхватила ее руками и разрыдалась у нее на плече.Через мгновение обе вернулись к остальным, сели по-турецки на пол.

Я насчитала десять человек. Пять девочек и пять мальчиков.

Одеты они были одинаково — белые шорты, белые футболки, сливающиеся со стенами. Они выглядели так же потерянными, как и я.

Сидели в кругу, с широко открытыми глазами, с опаской поглядывая друг на друга — словно были друг другу чужими.Нет. Я подалась вперед, не в силах отвести взгляд. Я видела, как они шарахались друг от друга.Один парень попятился, резко вскочил и попытался куда-то бежать — врезавшись в стену.

Они и правда были чужими друг для друга.Я даже не уверена, знают ли они собственные имена.У меня сжалось сердце. Они что, где-то совсем рядом?Может, они в соседней комнате?Если бы они оказались за стенкой, мы могли бы помочь друг другу.

Но я смотрела записанное видео, не прямой эфир.

Я все равно бросилась к двери и заколотила кулаками, крича о помощи.— Эй?! — завопила я. Но крик захлебнулся. До меня вдруг дошло, что это была не трансляция в реальном времени.Это было медленное, ползучее осознание — словно меня медленно протыкали сотнями тонких игл.Я обернулась к экрану, спотыкаясь, потянулась за второй кассетой.На ярлыке значилось “MAR 2024”.

У меня затвердело что-то вязкое в горле. Я положила кассету обратно на стопку, пытаясь сохранить спокойствие.

Я взрослый человек — а эти подростки, где бы они сейчас ни были, нуждались в помощи.Я твердила себе это снова и снова, но время от времени все равно то и дело смотрела на экраны и ощущала, как внутри меня всё рушится.Запись была сделана в прошлом году, в 2024-м, и эта стопка кассет документировала их заточение месяц за месяцем.Да, их могли уже спасти, уговаривала я себя.

Но если бы они были в безопасности, то меня бы не похищали. Я уже начинала что-то подозревать.

Те, кто меня похитил, хотели, чтобы я смотрела на этих подростков, заточенных в белой комнате без дверей, без выхода, без еды.

Инстинктивно я выпила кофе и съела печенье.

Значит, похитители не хотели причинять вред мне — они хотели навредить именно им.Кофе был уже не таким горячим, а печенье казалось… знакомым. Словно домашняя выпечка. На нем было глазурное покрытие, но его как будто содрали.

Почему-то мне в голову пришла мысль, что я не задержусь здесь надолго — не настолько, чтобы успеть проголодаться. Я поймала себя на том, что, косясь на потолок, ищу дополнительные камеры.

И правда, на каждом углу была камера, они, скорее всего, фиксировали каждое мое движение, каждую гримасу.С тяжелым чувством я смотрела на мониторы.

Так же, как у меня, у них имелось несколько камер, снимавших комнату для подростков. Первый экран показывал крупным планом девушек.Четверо из них сидели вместе, к ним присоединился один парень.

Второй и третий экраны были сфокусированы на парнях, и, похоже, они уже успели поссориться.Четвертый транслировал вид сверху, где были видны все.— Ладно, все, послушайте, — сказал один из мальчишек, вставая.На вид он был лидер: высокий, спортивный, русые волосы, веснушки. Так я и назвала его про себя: Мальчик №1.

Его голос дрожал, но он держал лицо каменным. Я заметила, как он нервно чешет руки, видимо, привычка.— Похоже, кто-то устроил какую-то жуткую игру.Он задрал голову, посмотрев прямо в камеру.Третий экран приблизил его лицо, нижняя губа подрагивала.Он старался не разрыдаться.

— Но нам нужно сохранять спокойствие, ясно? Кто-нибудь помнит хоть что-то о себе?

Он указал на себя.

— Я не знаю, как меня зовут. Знаю только, что мне восемнадцать, и я только окончил школу.

Он взял на себя роль лидера. Мне было видно, что он делает это вынужденно, но остальные сами тянулись к нему.

Они по очереди заговорили, и стало ясно: им тоже стёрли воспоминания.

Та самая блондинка (я назвала ее Девочка №1), которая раньше закатила истерику, вызвала у меня особый интерес.

Она не знала своего имени, но вдруг разрыдалась: «Я помню только, что у меня есть мама! Она меня ищет!», и в группе сразу вспыхнула паранойя.

Другая девушка (Девочка №2) — та самая кудрявая шатенка, ударившая её, предположила, что Девочка №1 может быть «в доле».

— Это бред, — огрызнулся Мальчик №1, поднимаясь. — Почему она должна быть с ними заодно?

— Да как знать! — Девочка №2 говорила резко, с вызывающим прищуром. — Может, это какой-то эксперимент. А она — дочь одного из исследователей… или сама исследователь!

— Я клянусь, я не в этом! Я ничего об этом не знаю! — взвизгнула Девочка №1, прижав колени к груди.

Она действительно выглядела напуганной, уткнувшись лицом в колени.

— Мне нужно домой! — кричала она, и остальные вздрагивали. — Я хочу к маме!

Девочка №2 открыла рот, чтобы что-то сказать, но Мальчик №1 метнул в нее такой яростный взгляд, что она тут же замолчала.

— Не смей, — бросил он. — Последнее, что нам нужно, — это потерять доверие друг к другу.

Девочка №2 отвела глаза, пятясь. — Отвали от меня.

Кажется, он обиделся. По нему было видно, что он сам еще ребенок и очень боится. Нижняя губа дрогнула, но он помотал головой и улыбнулся, стиснув зубы. — Как скажешь, капитан.

— Вот как, Веснушчатый, думаешь, «сила дружбы» вытащит нас отсюда, да?

Еще один парень, блондин в очках, свернулся в клубок. Я думала, он плачет, но камера никак не могла поймать его лицо. Я назвала его Мальчик №2.

— Прямо чудесно! В следующий раз положусь на дружбу, когда буду умирать с голоду.

К моему удивлению, Мальчик №1 заполз к нему рядом и лег плечом к плечу.

— Уйди, — пробормотал Мальчик №2 в подушку. — Я пытаюсь вызвать духов, чтобы они унесли меня отсюда.

Мальчик №1 фыркнул. Он впервые улыбнулся искренне.

— И это называешь меня бредовым.

На кассете за март 2024 года была показана их первая пара недель — а может, и целый месяц — в заточении.Я смотрела ее, не отрываясь, наблюдала каждый миг, каждое переключение камеры.Ребята привыкали к плену, играли в шарады или в «тихие игры».Все вместе жертвовали частью одежды, чтобы завесить ведро-тубзик кусками ткани.

Новые вещи им приносили раз в неделю, но не чаще.

Я была так поглощена записью, что не заметила, как кто-то поднес мне очередную чашку кофе.

На этот раз к кофе прилагался кекс — и снова без глазури.

Я проигнорировала, что сама нахожусь в заточении, продолжая смотреть, как подростки потихоньку сходят с ума.

Еду им давали по утрам в семь, в хорошем объеме. Поначалу им приносили блюда из Макдональдса, и, кажется, первые дни и даже недели они держались неплохо.

Мальчик №1 (Веснушчатый) задумал план побега: подкараулить того, кто принесет им еду, и «забрать силой числом».

Но когда в очередное утро им принесли всего лишь маленький кусок хлеба, я поняла, в чем тут дело.После трех дней без завтраков до Мальчика №1 дошло.

— Нас наказывают, — сказал он, когда они делили половину куска хлеба.

Он сам ел по чуть-чуть, дробя кусок на части и растягивая еду. К тому же он тайком прятал вчерашнюю воду в шортах — парень был смышленым.

— Мы хотели сбежать, а им это не нужно, — говорил он. И я видела у него на лице странную улыбку. — Значит, пока играем по их правилам.Он был прав.

Ребята целыми днями почти не разговаривали, и в награду им вернули полноценные завтраки и ужины.

Следуя указаниям Мальчика №1, подростки держались тихо.

Мальчик №2 (блондин в очках) предложил дать всем имена.

Мальчик №1 захотел быть «Клем». Потому что это казалось ему «своим».

Мальчик №2 назвался «Райдер».

Мальчик №3, который, похоже, постоянно засыпал (я прозвала его «нарколептиком»), выбрал имя «Ззз».

Мальчик №4, рыжий и вечно раздраженный, который частенько конфликтовал по поводу еды, от имени отказался. За это остальные окрестили его «Засранцем» (Shitface).

Мальчик №5, паренек с короткой стрижкой, просто пожал плечами и назвал себя «Базз».

Девочка №1 (блондинка), которая успокоилась после первой истерики, не хотела участвовать в «крещении». Но внезапно пискнула: «Сабрина! Мне нравится это имя».

Девочка №2 (кудрявая шатенка) тут же уличила ее:

— А почему именно Сабрина? Это твое настоящее имя, да?

Но блондинка ее будто не слышала — и девушка, смирившись, выбрала себе имя «Скуби».

Девочка №3, тиха и неприметна, с двумя хвостиками, назвалась «Руби», просто пожав плечами.

Девочка №4, рыжеволосая очкарик с вечно взъерошенными волосами, молчала, и остальные назвали ее «Миттенс» (Рукавички).

Наконец, Девочка №5, которая и предложила придумать всем имена, со счастливой улыбкой объявила:

— А я — Брианна!

Запись оборвалась на ее сияющей улыбке, экран мигнул и погас.

Я не понимала, сколько времени прошло в моей комнате — но чувствовала, что кассета шла около двух часов.

Два часа на кассету, к этому моменту я успела выпить три кружки кофе, которые кто-то незаметно для меня подменял.

Пока я смотрела, мне успели принести еще два кекса на тарелке.

Я взглянула на них: снова без глазури.

На миг я замерла, чуть не выронив чашку. Все переворачивалось внутри, будто кофе собирался подняться обратно к горлу.

— Кто вы такие? — спросила я невидимых наблюдателей.

Ответа не было, и я сделала над собой усилие говорить ровно:

— Что вы делаете с этими детьми?

В голове теснились десятки вопросов.Почему я должна это смотреть?Почему именно видеоплеер в 2025 году?Живы ли еще эти подростки — и хочу ли я даже знать ответ?Когда мое эхо отразилось от стен и умолкло, у меня что-то оборвалось внутри.Я закричала. Но этот вопль звучал, словно в пустоте. Чужой голос, не мой.

Я дрожала, горло саднило, в груди болезненно стучало сердце.

Я не хотела смотреть дальше. Не могла.

Но уже тянулась к следующим записям, к «APRIL 24».

Что бы с этими детьми ни происходило, я не могла это прекратить, но, черт возьми, я должна была узнать, чем все кончится.

Каждый раз, когда кассета выскальзывала из пальцев, я вновь брала ее, крутила в руках. Гладкая поверхность пластика казалась жутко знакомой.

Мне хотелось бы никогда этого не видеть.

Лучше бы я не знала их имен.

Но я должна была узнать, что случилось за эти двенадцать месяцев их заключения.

С комом в горле я вставила кассету «APRIL 24».

Экран мигнул голубым, а затем появилась картинка: Мальчик №1 (Клем) прислонился ухом к двери.

Остальные ребята сидели полукругом. Видимо, прошло уже несколько дней с момента предыдущей записи.

Они казались измотанными, уставшими. Одежда измята и порвана.

На стене кто-то нарисовал большой карандашный радужный рисунок.

Миттенс (Девочка №4) играла зеленым карандашом, словно сигаретой, зажав его в губах.

Наверное, им выдавали цветные карандаши.

— Он здесь! — Клем отпрянул от двери, глаза широко раскрыты.

Его возглас переполошил остальных. Я внезапно поняла, что они уже несколько дней голодали. Взгляд Клема был пустым, щеки впали, под глазами залегли тени. Губы подрагивали.

На голове он повязал оторванную от брюк ткань. Он и вправду выглядел, как человек на грани.

— Все назад! — рявкнул он, и, к моему удивлению, остальные стали отступать, словно стадо напуганных животных.

Клем был истинным лидером и умел их приструнить своим взглядом.

Скуби (Девочка №2) вскрикнула от радости, когда в дверной проем просунули еду. Шесть бумажных пакетов из Five Guys.

Но это был не конец доставки.

Пока ребята с жадностью набрасывались на еду, через щель в двери просунули что-то еще.

С грохотом это что-то упало на белый кафельный пол.

Кирка.

У меня внутри словно паук заполз под ребра и сомкнул лапы вокруг позвоночника.

Клем отшвырнул свой бургер и подошел к ней, тяжело приподнял в руках, с размаху врезал в стену.

— Да пошли вы, — выплюнул он, глядя в третью камеру.

У меня защемило в груди, и я зашлась в кашле. Парень словно подмигивал прямо мне.

А потом он вдруг ухмыльнулся. Сумасшедшая улыбка.

— Мы еще не настолько свихнулись.

Он насмешливо поклонился и вернулся к еде, остальные последовали за ним.

Никто не трогал кирку, стараясь делать вид, будто ее там вообще нет.

Зато они рисовали на стенах, шутили, вели себя по-детски. Я заметила, как Засранец (Мальчик №4) тянется к кирке, но Клем с рыком загнал его в угол.

— Да я просто прикалываюсь, Веснушчатый, — пробормотал тот, ухмыляясь.

Девочки, что уже были как одна команда, явно сторонились этой штуки.

Когда наступило следующее утро, все ждали, что завтрак опять не принесут.

Они были правы.

— Ничего, — успокаивал всех Клем. — Мы ели вчера, продержимся.

Сабрина кивала, сидя на коленях у Скуби. — Точно. Рано или поздно они нас покормят.

Они ошибались.

Прошло три дня без еды, воды становилось все меньше (кажется, они уже пили из ведра-тулета), и их постепенно обуревало безумие. То и дело вспыхивали ссоры.

Клем делился всем, что находил, но я видела, что подростки теряют силы и начинают смотреть на кирку совершенно иначе. Они пугались собственных мыслей.

Свет вдруг погас — и теперь они были в темноте.

Я все равно видела их в режиме ночного видения, но они-то пребывали в непроглядной тьме.

Они съежились вместе в углу, Клем пытался подбодрить их:

— Ничего… мы выберемся…

Еще один день без света и еды. Большинство уже не могли подняться, шатались от слабости. И тут Засранец (Мальчик №4) сломался.

— Нас не покормят, — заявил он, шатаясь на ногах. Он качался, чуть не падая. И тут у меня звонко зазвенели колокольчики тревоги.

— Пока мы не используем это, — и он указал на кирку.

Клем рванулся к нему, но Райдер (Мальчик №2) схватил его за запястье и прижал обратно к полу.

— Бро, он специально провоцирует, — прошептал Райдер, еле шевеля потрескавшимися губами. — Не ведись на него.

Мальчик №3 (Ззз) и Мальчик №5 (Базз) тоже встали на ноги.

Засранец подполз к кирке и нащупал ее в темноте.

— Мы все голодные, — сказал он, постукивая лезвием по ладони. Он ухмылялся — жуткой, звериной улыбкой. — Так может, хватит сидеть и ждать, пока мы подохнем, а?

Он сделал пару шагов, нацеливаясь на остальных, словно хищник.

— Предлагаю выбрать кого-нибудь, — он мерзко хихикнул, — и «вырубить» его.

Реакция остальных была моментальной — все завизжали, вскочили. Они напоминали зверей в стае.

Сабрина и Клем рванулись вперед, но Скуби и Миттенс оттащили их назад. Брианна тоже уползла в сторону.

Засранец размахивал киркой, и его голос хлестал, как плеть:

— Мы уже видели, когда мы их слушаемся, они нас кормят. Раз дали нам эту штуку, значит, что-то от нас хотят. По-моему, им надо, чтобы мы кого-нибудь прикончили.

Тут внезапно загорелся свет, ослепляя ребят. Кто-то из девчонок благодарно заплакал, остальной шум смолк.

Но Засранец стоял, ухмыляясь. По его взгляду было видно, что он уверен: высшие силы отреагировали на его слова.

— Нам дали свет! — крикнул он, и в его диком взгляде я узнала до ужаса перепуганного мальчишку, пытающегося спрятаться за жестокостью.

— Они дали нам свет, а теперь хотят плату, — продолжил он. — Клем, хватит строить из себя вождя краснокожих. Ставь себя в жертву, в конце концов.

Он в три шага оказался напротив Клема. Его взгляд казался торжествующим — он рвался к власти. Я видела, как он ходит, как ведет себя — он хотел быть лидером изначально.

— Ты же наш лидерыша? — прошипел он. — А значит, жертвуй собой для общего блага, да?

Он театрально рухнул на колени:

— Пожа-а-алуйста, великий вождь, неужели ты позволишь нам всем умереть?

Клем не шелохнулся. Сабрина прижалась к нему, но тот тихонько отстранил ее.

— Ладно, окей, — сказал Клем и протянул руку. — Дай-ка мне кирку.

Засранец растерянно мигнул, но Клем резким движением выхватил у него оружие, крутанулся и одним чудовищным ударом вогнал лезвие в шею Сабрины, практически отрубая ей голову сзади.

Кажется, я пыталась остановить запись, но руки окаменели. Кровь хлынула ручьем по белому полу.

Все остальные заорали. Тело Сабрины упало к его ногам.

Клем стоял, не двигаясь, сжимая рукоять. Кровь капала на его футболку и стекала по лицу.

Засранец отшатнулся, глаза выпучены, рот открыт.

Клем, пошатываясь, повернулся к остальным, прижавшимся к стене.

В его взгляде было что-то мертвое. Как будто эта звериная жестокость разорвала его изнутри и превратила в пустую оболочку.

Лицо показалось мне безжизненным, лишь губы чуть дрогнули в подобии жуткой усмешки.

Казалось, он полностью сломался. Я отчетливо видела это безумное выражение.

— Если они нас не кормят, значит, мы их кормим, — сказал он тихо.

Я почувствовала, как меня затошнило.

Мальчик №1.

Клем.

Я ощутила, как по щекам текут слезы. Почему мне так больно смотреть на это?

Он же просто подросток. Восемнадцать, только окончил школу.

Я не могла перестать плакать. Сердце бешено колотилось, руки тряслись.

Он был ребёнком.

Не успела я опомниться, как он обвел комнату пустым взглядом и, шатаясь, отошел в сторону. И тут же резко размахнулся, бросив кирку на пол.

Остальные бросились к телу Сабрины: Скуби попыталась прикрыть ее, Миттенс кинулась помогать. Брианна зажалась в дальнем углу, уткнувшись лицом в колени.

Наутро им принесли еду: девять подносов с круассанами, тостами, хлопьями, шоколадом. Все с жадностью ели.

Кроме Клема.

Он, вместо того чтобы присоединиться к трапезе, пополз к телу Сабрины.

Я подумала, что он, возможно, захочет попросить прощения или обнять ее.

Вместо этого Клем запустил руки в ее кровь, смочил ими ладони и пополз к стене.

Он использовал кровь, словно краску, и на идеально белом фоне нарисовал размашистый смайлик “:)”, пропитанный красными разводами.

Выражения лиц остальных говорили сами за себя: они боялись его.

Миттенс и Брианна тихо жевали, стараясь держаться подальше. Скуби и Засранец тоже залезли в противоположные углы.

Райдер один пытался с ним поговорить, пощипывая шоколадный круассан, но его взгляд все время метался между Клемом и запекшейся кровью на кирке.

Когда через щель в двери к ним просунули заряженный пистолет, все посмотрели на Клема, сидящего рядом с трупом.

Он возился с черепной коробкой Сабрины, пытаясь, похоже, запихнуть выпавшие кусочки мозга назад.

Миттенс, неожиданно для меня, первая схватила пистолет и спрятала его под футболку.

Она обернулась к остальным, и все кивнули. Видимо, у них был какой-то уговор.

Райдер подвинул к Клему тарелку:

— Ешь, чувак. — Он поморщился. — Что за черт ты делаешь?

— Нам дали еще одно оружие, верно? — Клем вздохнул, вытирая кровь с лица — казалось, он размазывает ее специально.

Райдер не ответил. Мальчик обвел взглядом комнату:

— Я сказал, нам дали еще одно оружие?

— Нет, не дали, — процедил Засранец из угла. — На сегодня хватит лоботомий.

Клем качнул головой, и в этот же миг свет снова погас.

Похитители явно использовали свет, как способ управлять ими.

— Не надо! — закричала я, едва сдерживая рвотные позывы. Я яростно забила кулаками в стену.

— Что за звук? — на записи раздался голос Клема. Он посмотрел прямо в камеру. У меня сердце сжалось в горле.

Это же запись годичной давности! Как он мог меня слышать?

— Чего? — Райдер издал нервное хихиканье. — Ты что-то слышишь?

Я не помнила себя — бросилась на стены, колотя в них кулаками, в истерике.

Они слышали меня! Но ведь это запись!

— Вон то, — ответил Клем. Он приник ухом к стене, прищурившись, губы скривлены. — Это женщина.

Все остальные затаили дыхание.

На камере я видела его прижатое к стене ухо. Он прислушивался.

А я тем временем швырнула чашку с кофе об стену.

— Эй?! — кричала я. — Все хорошо, я вытащу вас отсюда!

Запись внезапно оборвалась, и на экране осталось девять застывших лиц, смотрящих в камеру.

Я ощутила, как пол уходит из-под ног и рухнула, чуть не потеряв сознание.

Это же невозможно.

Я в панике схватила кассету “MAY 24” и вставила в плеер.

Пустой экран.

Просто белое мерцание. Звук шел, а изображения не было.

Дрожащими руками я вытащила ее и попробовала “JUNE 24”.

Та же история. Голубой экран, пустой.

Я судорожно листала дальше: “JULY 24”, “AUGUST 24”, “SEPTEMBER 24” — и во всех то же самое.

И тут до меня стало доходить: кассета за апрель, возможно, была живой трансляцией.

Я рванулась к двери:

— Эй?! Откройте! — завопила я, долбясь кулаками в металл, пока костяшки не истерлись в кровь. — Есть тут кто?!

Вдруг свет в моей комнате погас. На экранах вместо голубой ряби появилась одна заставка.

Клем.

На всех четырех экранах высветилось его лицо, с широченной улыбкой, со сверкающими безумием глазами.

За ним стены были густо перемазаны кровью, с клочьями кишок, свисающими с потолка.

Сзади лежали тела, я не могла разобрать, чьи. Клем склонил голову набок, изображая насмешливый поклон. С его подбородка капала кровь, а в волосах застряли багровые ошметки.

На голове у него была корона — словно из костяных осколков, поблескивающих в больном свете ламп.

Я запустила декабрьскую кассету. Он плясал среди луж крови, хохоча и скользя в алой жиже. Это длилось шесть часов, а потом он вновь приник к камере.

Ко мне.

Когда я досмотрела последнюю запись (“MARCH 25”), дверь в мою комнату щелкнула и приоткрылась.

Я машинально потянулась за кассетами, но чей-то голос за дверью пресек меня:

— Оставь их, Мэри.

Я послушалась. Вышла в длинный белый коридор, и, оглянувшись, поняла, что вокруг десятки дверей, за одной из которых, возможно, были те дети.

Но тут открылась дверь наружу, и меня усадили в машину.

Меня отвезли… домой.

Домой.

До меня вдруг дошло, что я узнала свой город. Школа, детсад, футбольное поле — все родное.

Машина остановилась в конце моей улицы, и я буквально вывалилась из салона, а воспоминания захлестнули меня, как ледяная волна.

Я вбежала во двор, где на пороге стоял мой муж Гарри с ворохом бумаг в руках.

Он был бледен, губы поджаты, руки дрожали.

— Ты его не нашла, — прошептал он, обнимая меня.

— Кого? — спросила я, и тут же из дома выбежала золотистая ретриверша, ткнулась в меня мордой. Ее звали Клем. Я судорожно провела рукой по ее шерсти, чувствуя противоречивые эмоции.

Гарри повел меня в кухню, там было полно кексов и печенья с надписью: «ВЫ НЕ ВИДЕЛИ ЭТОГО МАЛЬЧИКА?» — выведенной голубой глазурью.

Повсюду были листовки с фотографией смуглого подростка. Я подняла одну и тут же меня стошнило.

Зэк.

Парень с фотографий на листовках “Пропал без вести”. Тот же мальчик был изображен и на кексах.

Вот почему я умела быстро проверять шишки и раны: я привыкла смотреть за ссадинами сына, когда он падал на футбольном поле.

Я не врач. Я мать.

Я даже не замечала, что кричу, пока Гарри не заключил меня в объятия, шепча что-то успокаивающее.

Я поднялась по лестнице на ватных ногах и вошла в комнату моего сына.

Зэк.

Спустя миг воспоминания хлынули потоком, заставив упасть на четвереньки.

Я вспомнила его десятый день рождения, как он весь измазался глазурью.

«Смотри, мам!»

Его голос прозвучал так ясно в моей голове. Я до сих пор видела его лицо. Зэк, мой дорогой мальчик.

Как же я могла о нем забыть? Как они заставили меня забыть?

Мальчик №1. Клем, беспощадный убийца подростков.

Это мой сын.

…

Пожалуйста, помогите мне. Мне нужна помощь. Я знаю, где он, но одновременно — не знаю. Я нашла его и тут же снова потеряла.

Я не могу дышать. Знаю, звучит безумно, но я точно слышала, как в апрельской записи они откликались на мой голос.

Значит, мой сын слышал меня.

Но как такое возможно?

Мой мальчик жив там, в этом кошмаре.

В каком бы он ни был состоянии, я должна его отыскать.

Я ДОЛЖНА НАЙТИ СВОЕГО СЫНА.

Подписывайся на ТГ, чтобы не пропускать новые истории и части.

https://t.me/bayki_reddit

Подписывайтесь на наш Дзен канал.

https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6