Bunnymun

Мы дружно шарахнулись прочь, вперёд по коридору. Молча, не сговариваясь, устремились в сторону большого лифтового холла.

***

…три!

Одновременно нажаты три кнопки. Две старые, изначально институтские, пластмассовые. Одна металлическая, новая. Моя, одна из пластмассовых, легко отжалась назад. Ожидаемо не сработала. Я бросил быстрый взгляд на противоположную сторону. Индикация вызова отсутствует. Пусто-пусто. Что ж…

Где-то совсем неподалёку что-то клацнуло и загудело. Я отскочил к окну во двор и фикусу с его зловещими тенями. Вовчик уже стоял рядом, его рука вцепилась в моё, усиленное гофрой картона, предплечье.

- Дурни! - голос Заура вибрировал нежданной громкой радостью. - Лифт идёт!

Значит, сработала кнопка Вовчика. Что ж ты, сволочь, промолчал?!

- Короч, - Заур включил режим командира-стратега, - счас быстро заскакиваем внутрь, жмём первый этаж. Если доезжаем нормально – вылетаем, как только двери откроются и рвём на максимуме к выходу. До проходной метров десять. От проходной ещё пять. Плюс дверь. А на улице уже действуем по обстановке.

Потрясающе! План достойный внесения во все пособия по военному делу. “Наука убегать”.

Лифт всё ещё подъезжал. Наверное, тащится с первого.

- А если в кабине будет кто-то?! Или что-то? - Вовчик опять начинал истерить. - И вообще – какого хрена?! Электричества нет, все лифты не работают – кроме одного. Похоже на подставу, нет?!

- Придёт - посмотрим. Хватит орать! Отойди от двери! - Заур только что не дымился от нервной тряски, он орал на Вовчика шёпотом и вибрации его приглушённого голоса звучали очень пугающе. - Приготовились!

К чему, интересно? В фильмах похожих жанров герои, обычно второстепенные, напряженно поводили бы стволами автоматов, направленных на раздвижные дверцы лифта. А яркие лучи подствольных фонарей то и дело перекрещивались. А в световых перекрестиях красиво играли бы поблескивающие пылинки… А потом из лифта вырвалось бы что-то невообразимо чудовищное. Game over. Hasta la vista, baby! Хорошо, что я не второстепенный герой и в моих руках нет автомата. Хотя, нет – автомат был бы лучше, чем та пародия на нож, которую я сжимал в чуть ли не сведённых судорогой пальцах. Из автомата я стрелял однажды на стрельбах в выпускном классе. Почти тридцать лет назад. “Отличный боевой опыт!” – сыронизируете вы и будете правы. Отчасти. Дело в том, что ножом я никогда и никого, крупнее арбуза, не бил. Как ни крути – автомат лучше. Пускай он, обычно, очень слабое подспорье против того невообразимо чудовищного…

Гул мотора смолк. Шелчок. Ещё один. Непременная пауза перед стуком расходящихся дверей. Я машинально отступил в зыбкую тень фикуса - может то, что притаилось сейчас в лифте не заметит меня?

Двери шумно разъехались. Холл залил неожиданно яркий свет тусклой лампы, скрытой под мутным плафоном. Мы застыли в расплывшемся жёлтом пятне, как древние насекомые в янтарной глубине. Вот они мы, невообразимо чудовищное, выходи и разбирай нас на части.

Кабина оказалась пустой. На секунду-другую этаж погрузился в абсолютную тишину. Кажется, мы даже перестали дышать. Первым опомнился Вовчик. Он бросился вперёд, влетел в кабину и утопил пальцем кнопку принудительного удержания дверей. Получилось очень внушительно, вполне достойно того самого фильма. Несколько мгновений спустя мы все скучились внутри лифта, во все глаза уставившись в эту, уже не такую страшную темноту снаружи. Нет, всё же свет лампы, хотя и наполнял сердца теплом, но не мог защитить нас. Заур выдохнул:

- Поехали.

Вовчик отпустил кнопку блокировки и вдавил кнопку с цифрой “один”. Двери, подрагивая начали сходиться…

***

- восемь… семь… шесть…

Лифт старый, ещё советского производства, и экрана индикации смены этажей, конечно, в нём не было. Его заменял Вовчик, ориентировавшийся на интуицию и ежедневный рабочий опыт поездок на обеды и перекуры. Мне случалось бывать в новых лифтах, предусматривавших голосовое сопровождение. Но вряд ли голос Вовчика мог бы служить эталоном подобной функции, его задыхающийся шёпот, казалось, вот-вот перейдёт не то в хрип, не то в визг…

- Заткнись! - Заур дозревает, ещё немного и может врезать. Нервы, понятно.

- … пять… Ну-у, дава-ай!

Словно отозвавшись на камлание, лифт заскрежетал и с натугой остановился. Похоже было, что он сейчас подчиняется не программе, а физическому воздействию. Вроде как кто-то, обладающий необычной силой, засел в лифтовой шахте и дёргал сейчас за тросы, подобно тому, как кукловод дёргает за нитки своей марионетки…

- С…ка! - в унисон завопили Заур и Вовчик. Последний стал с силой давить на кнопку “ход”, но без какого-то эффекта. Я зажмурился, стиснул зубы и направил дрожащее острие ножа в направлении щели междверья.

Свет в кабине погас одновременно с началом движения дверей. Я вскрикнул и машинально ткнул ножом в темноту этажа (возможно, пятого). Ничего. Свет фонарей высветил противоположную стену и лифтовые ниши в ней. Подсознательно я опять отметил, что ремонт в этой части здания куда лучше, чем на нашем этаже. Ага, вот и серебристая “пятёрка”. Почти полпути вниз пройдено, в смысле, проехано. Только… Я самую малость высунулся из лифта (воображение мгновенно подсунуло мне картинку из очередного проходного фильма ужасов, где двери лифта смыкаются с необычной скоростью, стискивая мою шею, а кабина начинает нарочито медленно уезжать вниз), повёл фонарём вбок и увидел, что замеченная мною тёмная масса являет собой распотрошённую курьерскую сумку-термос. Оранжевую, один-в-один как та, с которой совсем недавно к нам заходил молодой курьер… На секунду мне показалось, что на периферии светового пятна мелькнула что-то подозрительно напоминающее белый кроссовок. Белый кроссовок с неприятными тёмными пятнами на лоскутах экозамши…

Я отпрянул назад, стараясь выбросить из головы все пугающие вопросы. Почему сумка выглядит как Юлий Цезарь после заседания сената в мартовские иды? Это и вправду был кроссовок? А если и кроссовок, то пятна на нём больше похожи на грязь, или имеют красноватый отлив? И совсем не хотелось вспоминать – во что был обут курьер, принёсший нам пиццу… В памяти всплыло: “Лифт остановить другой этаж. Темно, кто-то ходить, смеяться. Я испугать…”

Заур тяжело подпрыгнул, желая, видимо, сподвигнуть лифт к дальнейшей поездке. От неожиданности я тоже подпрыгнул. Одинаково безрезультатно.

- Тихо ты! - я скосил глаза и с удивлением заметил, что Вовчик пихнул Заура кулаком вбок. Заур, впрочем, никак не отреагировал на такую дерзость. Тоже, должно быть, от неожиданности. - Слышите?!

Мы замерли и уставились в противоположную стенку. Лифт остановить другой этаж. Темно, кто-то ходить, смеяться. Я испугать. Смешок в высокой тональности, почти детский. Совсем близко, прямо за поворотом в коридор…

- Фонари!

Мысль о том, что свет, возможно, привлечёт к нам внимание пришёл мне в голову за мгновение до вопля Заура. Я даже нащупал кнопку “вкл/выкл”, но нажать не успел…

Перед нами, на расстоянии вытянутой руки, появилось что-то…

То, что мне удалось рассмотреть за несколько секунд контакта, вряд ли можно свести в какую-то единую картину, способную внести ясность не то что в представление о природе происхождения этого существа, но даже поверхностно, грубыми мазками, описать его. Оно будто одновременно и отражало, и притягивало свет, становясь то угольно-чёрным, то сверкающе-белым. Очертания твари плыли и мерцали, не давая возможности взгляду уцепиться за какую-то деталь, чтобы попытаться воспринять его целиком. Да и до того ли нам было, если честно? Скажу только, что Это было небольшого роста, может, чуть больше полутора метров (а может и меньше), наверное, его можно было назвать стройным и у него были верхние и нижние конечности. А вот сколько их было – мне сказать трудно. Тварь перемещалась, даже стоя на месте – мерцательно, микрорывками, перетекая со скоростью неподвластной взгляду. А ещё оно было необычайно острым – в чём мы сей же час смогли убедиться.

На доли секунды оно застыло в лучах фонарей, пронзительно всхлипнуло и… я почувствовал плотный толчок в правую руку, а удар в живот заставил отступить назад и наткнуться на Вовчика, вжавшегося в заднюю стенку. Я наугад, неловко и невероятно медленно ткнул ножом в направлении существа, но пронзил только пустоту. Невероятно, но эта тварь уже маячила у противоположной стены, совершая полуметровые перескоки влево-вправо, взад-вперёд. В следующую секунду она хихикнула и… снова оказалась перед нами. Заур отшатнулся, точно так, как я несколькими секундами ранее. Надо отдать ему должное – он практически мгновенно ответил ударом ножа с левой и припечатал молотком с правой. Но тоже в пустоту. Словно желая отвлечь меня от всего этого нереального кошмара, память подсунула эпизод из недавно просмотренного фильма, где призрак друга главного героя, подростка, удерживаемого маньяком взаперти, обучает того комбинации приёмов защиты и нападения. Движения вперёд-назад, запутывая противника, не давая ему возможности успеть контратаковать. Существо использовало похожую тактику, только было куда быстрее киноподростка и вооружено не телефонной трубкой, а острейшими когтями, ножами, или ещё чем-то похожим. Воспоминание ещё только возникло в моей голове, а мозг, сложив один и один, подсказал, что существо сейчас атакует снова и велел руке, пальцы которой сжимали нож, ударить пространство перед собой. Я не знал, кто станет целью твари, я или Заур, но отметив некоторую последовательность в действиях, предположил, что теперь моя очередь.

Не знаю, что случилось бы, не сыграй я на опережение: выдержал бы мой картонно-бумажный “бронежилет” ещё одну атаку? Сомневаюсь, так как я видел, что произошло с курьерской сумкой, и я видел глубину скользящего пореза на руке Вовчика. Но получилось так, что я, неожиданно для себя и для существа, опередил его. По ощущениям, я не мог полагаться на зрение – очень уж быстро перемещался враг, острие зацепило его лишь чуть-чуть. Тварь издала рыдающий вскрик и “отскочила” в неосвещённую темноту коридора.

- Я задел! - эмоции клокотали, адреналин ужаса заливался адреналином торжества. Мне хотелось верить, что тварь рыдает не по своей потусторонней природе, а от боли, причинённой мною.

- Так его! А-а-а!

Заур, похоже, не просчитал алгоритм действий существа и не успел нанести упреждающий удар. Ликующий возглас сменился воплем боли. Я мельком взглянул на своего коллегу. Он привалился к стенке кабины, сунув руку куда-то подмышку. Я всхлипнул и снова ткнул ножом вперёд, рассчитывая, что тварь стала предсказуемой и снова попадётся на тот же приём. Ничего. Секунду ничего не происходило, мы затаили дыхание. Вовчик, кажется, даже впал в ситуационную кататонию. В следующее мгновение из какой-то невообразимой дали раздалось очень мелодичное хихиканье, гулкую тишину разорвали крики, громкий треск. Потом что-то очень сильно ударило по барабанным перепонкам – было похоже на взрыв, хотя я, по счастью, никогда до этого не слышал взрывов. Свет ударил по глазам – зажглась тусклая лампа под потолком кабины. Двери, дребезжа начали закрываться.

- Что это такое, а?! - Заур отлепился от стенки и испуганно смотрел на ладонь, густо заляпанную тёмно-красным.

- Оно и тебя… Говорил же…

Надо же, наш сосед, кажется, не умер от страха и даже в состоянии разговаривать. Что до меня – смесь паники и боевого азарта, охватывавшая меня только что, откатилась, оставив опустошение, холодный пот и мелкую дрожь. Я не мог произнести ни слова, боясь, во-первых, прикусить язык непослушными зубами. А во-вторых, пустота заполнила и голову, я чувствовал, что реальность начинает ускользать, я начинаю воспринимать происходящее как-то отстранённо, будто вполглаза, борясь со сном, просматривая фоновую кинокартину… Это, вроде как, не со мною. Может, во сне. Может, я отравился пиццей и впал в кататонию? Нет, вроде, в кататонию впал кто-то другой. Секундное помутнение рассудка сменилось “наведением на резкость”. Я увидел своих друзей по несчастью (Заур сильно побледнел и беззвучно шипел, страдая от пришедшей боли, Вовчик стоял, прижав кулаки к груди, и шевелил губами - наверное, читал молитву) и понял, лифт едет вниз, а я считаю про себя этажи. “Четыре” уже было, сейчас “три”, через три-четыре секунды будет “два”, а там рукой подать до спасительного “один”... Кабина встряхнулась и остановилась. Значит, всё-таки “три”.

***

Странно, двери разошлись, а свет не погас. Мистика какая-то. Ха-ха. Отчасти ориентируясь на опыт, полученный на пятом этаже, отчасти на рефлекторном уровне, я ударил ножом перед собою. Мимо. И даже, кажется, никого. Кабина вздрогнула - это Вовчик изнеможённо опустился на задницу. Его нервная система не выдерживала напряжения, и, наверное, он готовился к эмоциональному окукливанию. Я подумал, что, если в ближайшие несколько минут мы не придём к какому-нибудь рациональному итогу (или мы - или нас), окукливаться начнём мы все.

- Что там было? - слабый, почти на выдохе, голос Вовчика. - Это выстрелы, да? Спецназ?

- Фиг его… у-у, больно как! Тварь!

Заур ткнул в залипшую кнопку первого этажа, потом в кнопку “ход”. Никакого эффекта. Я смотрел как на серой грязной панели появляются новые красно-бурые пятна и поспешно отвёл взгляд. Муть накатила внезапно, и я испугался, что меня стошнит прямо здесь. Я сделал пару неуверенных шагов в пространство третьего этажа (тоже отремонтированный, зараза – вот и напольное покрытие даже вроде как мраморное…), покачнулся… Странно, но приступ тошноты отступал. Даже больше - мне явно становилось лучше. Словно притоком со стороны тело окутывалось эйфорией. Паника ушла, я почему-то не мог вспомнить – чего надо бояться? Зачем вообще бояться? Мы находимся практически в центре Москвы, жизнь спокойна и размерена. Нужно идти. Скоро мы все будем дома, согреваться после уличного ненастья, пить… Я провёл рукой по животу, нащупал что-то, посветил туда фонариком. Ткань толстовки рассечена, в прорехе виден раскуроченный пластик обложки и расслоённая бумага. Я попытался вспомнить – откуда всё это взялось? Стало неуютно, какие-то неприятные образы пытались прорваться сквозь оболочку эйфории…

- Ты чего? Давай назад, счас же!

Я растерянно оглянулся, увидел, как откуда-то издалека мне машет Заур. На лице его испуг и удивление. Вовчик, всё так же сидящий на грязном полу, задрал голову и не то куда-то всматривается сквозь прикрытые веки, не то пытается расслышать что-то очень важное…

Я снова посмотрел на разорванную толстовку, заметил ещё один разрез на рукаве и рассечение на лямке рюкзака. Но прежде, чем вернулись воспоминания сегодняшнего вечера, целая россыпь образов поглотила меня с головой.

…мне девять лет я лежу в кровати и хочу поскорее заснуть потому что завтра суббота и День Железнодорожника и мы с родителями вместе с моими друзьями и их родителями едем на выделенном автобусе на море где мы будем купаться до посинения и лакомиться закусками прихваченными из дома и…

…мне шестнадцать лет я сижу за одним из длинных столов накрытых в школьной столовой рядом и напротив сидят юноши и девушки мои одноклассники и ребята из параллельных классов друзья и недруги сегодня мы едины обиды забыты мы получили аттестаты об окончании школы мы счастливы перед нами открывается новая жизнь она немного пугает но радость выше всего наши родители вместе с учителями сидят за отдельными столами звучат тосты я выпил только один бокал шампанского и мне “дало по шарам” и стало смешно что я сейчас могу опьянеть и свалиться…

Сквозь поток приятных и радостных воспоминаний, словно лёжа на дне и глядя сквозь толщу воды, я осознавал, что шаг за шагом иду. Медленно, неуверенно, но точно туда, где эти воспоминания обретут вторую жизнь. Где я смогу снова ощутить те же минуты-часы-дни блаженства. А, возможно, и остаться навсегда в этом законсервированном счастливом где-то, совсем рядом…

…мне всё ещё шестнадцать я недобрал баллов для поступления в университет но я не расстраиваюсь потому что я снова на море сейчас тёмный звёздный тихий вечер рядом прекрасная девушка в которую я влюбился и которая когда-нибудь станет моей женой а сейчас мы просто гуляем стесняемся и болтаем ни о чём и я хочу поцеловать её но я робок и боюсь своих желаний и от этого тоже безумно хорошо…

Слышу совсем рядом голос, приглушённый всё тем же потоком воспоминаний. Продолжая двигаться, медленно поворачиваю голову и вижу Заура, бредущего рядом. Он смотрит вперёд и в никуда. Бормочет что-то, кажется, не по-русски. Гортанная, мелодичная речь – возможно, его родной осетинский язык…

…мне двадцать восемь мы с ребятами моими друзьями напряжённо вслушиваемся в то что говорит ведущий вскидываем руки обнимаемся мы взяли этот вопрос выкрутили дожали на последних секундах обсуждения одни из немногих в этом зале где сидят под триста других игроков-знатоков усталость как от физической работы разливается по телу но это приятная усталость осознание что ты смог ответить вы все вместе смогли…

Я сбиваюсь с шага, потому что меня отталкивает Вовчик, который вырывается из-за наших спин и быстрой семенящей походкой исчезает в темноте коридора. Он тоже бормочет, что-то вроде “Ангелина… да… здесь…” Ангелина? Работала, вроде, когда-то девушка с таким именем в Вовчиковой фирме… Радужная волна воспоминаний начисто смывает всех вовчиков и ангелин, но за миг до этого я слышу впереди что-то странное, вроде “шлёп-шлёп” а потом “шу-у-ух”. Этот звук почему-то смешит меня, и я хихикаю…

…мне тридцать я сажусь в поезд который повезёт меня к той единственной которую я любил всю жизнь и теперь мы будем вместе сестра племянник ребята из команды провожают меня мне немного грустно я понимаю что скорее всего теперь мы будем видеться редко а с кем-то и вовсе не будем но сердце от скорого свидания с Нею наполняется таким теплом что все переживания отступают куда-то далеко-далеко…

Впереди, но совсем уже рядом я вроде как слышу приглушённый стон и непонятные тревожащие (совсем немного) звуки: влажные глотающие, будто большая чугунная чушка медленно погружается в плотный глубокий слой болотной грязи, когда звук будто выдваливается поглощаемым телом…

…мне тридцать один…

Стон боли и тут же визг. Пронзительный и какой-то нематериальный (если, конечно, воспринимать звук как материю). Он почти сбивает с ног, хотя и раздаётся лишь в моей голове. Я падаю на колени, меня выворачивает наизнанку. Я думаю, что если этот звук продлится ещё немного - я или свалюсь без сознания, или мою голову разнесёт на куски. А может и то, и другое… Я почти отключаюсь, но чувствую, как визг вдруг падает до едва слышимого (как будто кто-то поворачивает тумблер громкости на минимум) и почти сразу смолкает. Тишина. Внутри и снаружи. Она не только прочищает мозги, но и выкручивает их. Пропавшие образы сменяются жуткой болью, она распирает голову, давит на глаза, выжимает слюну и слёзы… Но боль, вместе с тем, проясняет зрение и, как ни странно, дарит облегчение – я чувствую, что вырвался из липкой ментальной паутины, которая готовила мне…

Я увидел то, что готовила мне “паутина”. Чётко и ясно, насколько позволял свет фонарика. Тварь, гигантская пиявка или слизняк (“шу-у-ух”), думаю, не меньше двух метров в поперечнике, переднюю часть которой была отведена под громадную пасть с полуметровыми отростками-протуберанцами и концентрическими синевато-серыми мышечными кругами, уходящими вглубь существа. По бокам виднелись две конечности, распластавшиеся по полу (“шлёп-шлёп”) Я не заметил зубов, но не уверен, что они были ей нужны - эта дрянь легко может проглотить человека, не разжёвывая и не подавившись…

Тварь, замершая в трёх метрах передо мною, немного осела и “выдохнула”. Поток смрадного воздуха буквально опрокинул меня на спину. Вонь разложения, мясной лавки, подкрашенная кислым смрадом и ещё чем-то, мерзким, но трудно определяемым. Я закашлялся, перевернулся набок, боясь, что меня снова вывернет, но дело ограничилось слабым позывом. Внезапно на меня навалилась практически необоримая усталость и апатия. Мне хотелось лечь и если не поспать, то хотя бы передохнуть. Чуть-чуть, пару минут…

Я вдруг понял, что потерял счёт времени и, что куда важнее, выпустил тварь из поля зрения. Понимание прошило меня эффектом электрического разряда, глагол “передохнуть” изменил ударение и заиграл оттенками чёрного и красного. Я дёрнулся и в панике перевернулся на спину, одновременно, пытаясь встать и отползти назад. Увиденное меня не обрадовало. “Пиявка” чуть отстранилась, приподнялась на конечностях и проскользила ко мне, практически проглотив расстояние, разделявшее нас. Огромная пасть нависла надо мною, я с каким-то отстранённым любопытством отметил, что отростки вокруг ротового отверстия вытянулись в мою сторону. Должно быть, они выполняли функцию органов чувств. А может быть, они также помогают удерживать жертву, пока гофра-пищевод проталкивают оную вглубь существа.

Я заорал. Апатию и усталость сняло как рукой. Я не хотел становиться жертвой этой “пиявки”, не хотел и думать о том, как это склизкое нечто затаскивает меня в своё чрево, как омерзительные отростки стискивают руки и ноги, как я задыхаюсь от вони и нехватки воздуха, как всё тело начинает корчиться от жуткой боли, когда тварь выпускает в нутро кислоту, должную разжижить мои ткани в питательную массу…

Из темноты, сбоку от “пиявки” возникла тень. Я завороженно смотрел, как Заур, скособочившись, раз за разом, неловко, явно превозмогая боль, погружает геологический молоток в мягкую тушу, туда, где, приблизительно, должна находиться голова. Непохоже, чтобы удары причинили какой-то вред существу, студень его тела просто пропускал металл и выпускал его обратно. Но атака явно отвлекла чудовище. Оно приподнялось на конечностях, попыталось повернуться, отростки, подобно стрелке компаса в направлении северного магнитного полюса, протянулись в сторону Заура.

- Чё расселся, б..я?! Вставай, ё…!

Я не обиделся и, подгоняемый новой порцией адреналина, быстро отполз немного назад, а потом, перекатившись к стене, кое-как поднялся на ноги. Снова осветил место схватки. Заур, тяжело дыша и всхлипывая, всё ещё пытался забить невидимый гвоздь в туловище “пиявки”. Одновременно он отбивался ножом от тянущихся к нему отростков. Он явно ослабел. Нанеся очередной удар, он с удивлением уставился на пустую руку – рукоятка молотка выскользнула из скользкой ладони. Тотчас же, словно почувствовав наступающий перелом, одно из щупалец, миновав контакта с лезвием, с неожиданной силой обхватило запястье Заура. Рывок – и нож, отлетев в темноту, со стуком ударился о стену…

Я вышел из созерцательного ступора, бросился к сцепившимся монстру и человеку. Ещё одно щупальце обхватило плечо Заура, остальные в нетерпении змеились, ожидая своей очереди. Заур упирался обеими ногами, бессвязно орал что-то, но положение становилось всё хуже. Я резко ударил ножом по натянувшемуся отростку, потом ещё раз. Мышечная ткань подалась и лопнула с почти мелодичным звоном. “Пиявка” завибрировала всем своим желейным телом и, если так можно сказать, отшатнулась. Второе щупальце, удерживающее плечо Заура развернулось и убралось вместе с остальными. Я обхватил Заура за плечо и, прилагая немалые усилия, практически поволок того мимо длинного тела твари.

- Куда… мы? - Заур задыхался и почти что терял сознание.

- На-а лестни-ицу…

Я и сам был на грани, даже слова выдавливал с усталым усилием. Запинаясь и поскальзываясь на влажном полу (слизь, белёсая, с разными оттенками жёлтого и зелёного - я заметил в ней что-то белое - возможно, нерастворённые зубы Вовчика, или какого-то другого бедняги…) мы преодолели оставшиеся несколько десятков метров к выходу на лестницу. “Пиявка” ворочалась в темноте, позади нас. Может быть, она пыталась развернуться и пуститься в погоню. Думаю, учитывая наше состояние, у неё появлялись неплохие шансы…

- Я-а врод’к ранил ту дрянь, кот’рая нам мозг в’носила… Прст чёрное птно в воздухе висело. Это оно так визж’ло…

- Тише, потом ра-аскажешь…

Я стиснул зубы и рванул ручку двери на себя.

***

Оставшийся путь сохранился в моей памяти короткими урывками. Похоже на то, когда добираешься домой на “автопилоте” после обильного возлияния. Мы чудом справились с четырьмя лестничными пролётами никого не встретив и ничего не сломав (я, кажется, уронил Заура пару раз, и один раз свалился сам). “Бег” по коридору первого этажа я не помню вовсе. Очнулся уже на проходной, увидев в свете фонаря кабинку охранника (никого, только мутное и забрызганное чем-то тёмным стекло пошло сеткой трещин и вспучилось наружу) и столбики пропускных валидаторов. С удивлением понял, что всё ещё поддерживаю Заура, который почти что висит на мне, но почему-то до сих пор может переставлять ноги.

Я протолкнул Заура через вертушку, и, шатаясь, прошёл следом. Успел подхватить уже падающее тело и каким-то сверхусилием, хрипя и брызгая слюной, практически волоком перетащил Заура через порог двери на улицу. На этом мои силы кончились, и я довольно грубо опустил его на бетон крыльца. Я настолько выдохся, что не мог даже попытаться понять, насколько он плох. Я присел на корточки, привалившись к стене спиной, подумал, что если, а, точнее, когда какая-нибудь тварь вырвется наружу – мы станем оптимально беззащитной добычей. Заур до сих пор не пришёл в сознание, а я не смог бы и руку поднять. Нож, я, кстати, обронил во время бегства: не то на лестнице, не то в коридоре первого этажа. Да и хрен с ним. Хрен с ними со всеми – пусть режут, рвут, жрут. Едва ли мы сейчас сможем что-то почувствовать.

Я подумал, что всё-таки нужно сделать усилие, попытаться вызвать “скорую” для Заура и открыл глаза. И тогда только понял, что в обширном дворе-колодце институтского здания чересчур уж много машин и людей. Мигали маячками три фургона “скорой помощи”, между вкривь и вкось припаркованных чёрных иномарок и микроавтобусов сосредоточенно сновали суровые мужчины в строгих пальто поверх костюмов. В другом конце двора теснились  автобус без опознавательных знаков и полицейский автозак.

- Что с ним?

Оказывается, я всё ещё могу испугаться. Женщина, по виду врач “скорой” в незатёгнутом пуховике поверх халата, заметив мою реакцию, затараторила извиняющимся тоном:

- Простите, пожалуйста, я не хотела… Вы оттуда? Из здания? Ваш друг ранен? Что вообще происходит? Нам поступил сигнал, странный звонок. Оказывается, мы приехали далеко не первыми. Несколько бригад уже увезли пострадавших. А больше никто оттуда не выходил. Вот только вы…

Я покачал головой и предоставил ей и ещё одному врачу – крепкому мужчине с коротким седым ёжиком волос, заняться Зауром. Посидел немного, чувствуя, что во мне снова начинает просыпаться интерес к жизни, тяжело поднялся и пошёл было в сторону арки, у выезда из которой маячил телевизионный микроавтобус. Вернулся, увидев, что пара санитаров начинают осторожно заводить носилки под Заура.

- Он жив?

- Без сознания, глубокая рана, большая кровопотеря. Хотя, сама рана не опасная – мышечное рассечение. - она улыбнулась, хотя испуг в её чуть прищуренных светлых глазах никуда не делся. - До свадьбы заживёт. Но в больнице ему придётся задержаться.

- Спасибо Вам! Вам всем. И, простите, мне надо идти…

Она придержала меня за руку:

- Вам помощь не нужна?

Я мягко высвободился.

- Нет, спасибо. И Вам тоже стоит уезжать. - я бросил быстрый взгляд на одну из стен здания с чёрными пятнами окон. - Не стоит задерживаться…

Так Вы не скажете – что там случилось? Это теракт? Туда зашли военные, но никто пока не вернулся…

Я не хотел напугать её ещё больше, но и не хотел обманывать. Поэтому, пожал плечами и коротко бросил:

- Честно, сам не понимаю. Но внутри находиться опасно. И, возможно, скоро будет опасно находиться снаружи. Уезжайте.

Я пошёл к арке. Кажется, она ещё что-то спрашивала, но я не стал останавливаться. Странно, но суровые люди у чёрных машин не проявляли интереса к моей персоне. Наверное, приняли меня за дворника, тем более что какое-то время я провозился возле мусорных контейнеров, освобождаясь от своей истерзанной защиты. Наконец, я вытащил из рюкзака пуховик, надел и застегнул до половины, сразу почувствовав себя свободнее. Подумал, что меня может задержать телевизионная бригада под аркой, но, по счастью, их микроавтобус мешал проезду очередному военному автобусу и телевизионщикам пришлось на время отступить. Воспользовавшись суматохой, я сумел проскочить незамеченным.

Полицейский в оцеплении, когда я проходил мимо него, кажется, удивился и собирался что-то спросить. Но, окинув меня взглядом, промолчал.

Я пробрался через толпу зевак, которые, в большинстве, молча глазели на тёмный куб бывшего института. Увидел, что со стороны улицы в проезд сворачивает целая колонна военных автобусов и грузовиков с кузовными тентами, и ускорил шаг.

Уже отойдя на несколько кварталов и ощутив, что вокруг всё ещё вечер пятницы, что люди спешат домой, в кино, в рестораны, или просто гуляют, я немного расслабился и… рассмеялся.

Нужно связаться с Сашей в воскресенье и сказать, что я перехожу на удалённый формат работы. Думаю, мы все переходим теперь на удалённый формат работы. И никаких переработок по пятницам!

Всё ещё улыбаясь, я достал телефон и набрал номер жены.

- Ты чего – с кем-то подрался и замочил его? - Заур смотрел на Вовчика с изумлением и даже, как будто, с испугом. Я надеялся, что это всё же очередная глубинная шутка – ни я, ни, тем более, Заур не смогли бы представить ситуацию, в которой Вовчик берёт верх над противником в ножевом бою. При том, в бою с большими и очень острыми ножами.

- Не, другое… - Вовчик зажмурился, сглотнул, открыл глаза и заговорил уже более твёрдым голосом. - На меня напали, да. Только я не знаю – кто. Там было темно. И я вообще не думаю, что на меня человек напал.

Мы с Зауром быстро переглянулись. Он чуть закатил глаза, намекая на умственную усталость пациента, вызванную кровопотерей. Я недоумевающе покачал головой.

- Понимаете, я немного задержался с одной шабашкой – не хотел, чтобы шеф спалил. Спустился покурить на улицу…

- На кой? - я немного представлял устройство рабочего пространства Вовчика. - Ты ж в окошко куришь?

- Голову решил проветрить, или ноги размять. Короче, сам не знаю. Туда норм съехал. Постоял на крылечке, чуть подмок даже. А назад – капец.

- Что, охранник отказался пропускать? - похвальное стремление показать свою невозмутимость в трудную минуту, но Заур явно нервничал и вся его ироничность была напускной.

- Не, я уже в лифт зашёл, ну тот единственный, который ещё ходит. Поехал на девятый. Я в кабине один был. Прямо до девятого, значит. А он остановился раньше…

Крупные холодные мурашки пробежали по спине. “Лифт остановить другой этаж. Темно, кто-то ходить, смеяться…” Где же я это слышал?

- Думал, кто-то подсядет, уборщица там, или электрик - напряжение вон как скачет весь день…

- Ага, говорят, с сантехникой ещё проблемы… - Заур подмигнул мне и натянуто ухмыльнулся. Мне же было не до смеха.

- Заур, мы тут до утра сидеть будем. Дай ему дорассказать, пожалуйста.

- Окей, всё.

- Вов, давай к сути.

- Да я сам не понял, что произошло. Там, на этаже, никто не садился. Я вообще не понял - какой это этаж? Там темень была - хоть глаз выколи. Но так не бывает, даже когда все уходят, даже ночью. Периодически охранник ходит, уборщицы те же. А здесь – как будто вообще электричество вырубили. И в лифте тут же свет погас. Думаю: “застрял, блин, на лестницу пойду…” За телефоном в карман полез, фонарик включить. А тишина ещё была вообще полная. Я в кармане куртки шарю, и тут что-то слышу. Вроде как шаги. Только такие, как будто кто-то очень старый и тяжёлый, медленно так идёт. И плюхи ещё…

- Что?

- Ну звук такой, как будто кто-то идёт по луже. А потом я понял, что частота шагов какая-то странная. Не так: “шлёп-шлёп-шлёп-шлёп”, а с паузами. И тональность разная.

- Чего-о? - это уже Заур.

- Эти звуки различались. Я же звуковик, я такое сразу схватываю. Там было так: “шлёп-шлёп”, потом “шу-у-ух” - типа, как мешок кто-то волочит. Опять “шлёп-шлёп” и “шу-у-ух”... То есть, или кто-то там по коридору в темноте мешок тащил, а может и не мешок. Или он вообще не шёл, а полз. Сначала руками, по очереди, “шлёп-шлёп”, а потом тело за собой подтаскивает - “шу-у-ух”. Судя по звуку - капец какое здоровое тело… И вот только я понял, что это и не шаги вовсе – сразу передумал на лестницу идти. Куда угодно, только не туда… Присрал, короче… А звуки эти приближаются. Я вообще на панике, собрался уже стартовать наугад в противоположный коридор, а тут вдруг двери лифта закрываются и свет включается. Но только в кабине, на этаже – нет. И лифт поехал вверх. Меня прямо отпустило сходу, ноги ватные, вспотел весь. Да только хрен там плавал…

- Чё ещё? - я растерянно посмотрел на Заура, он стоял, широко расставив ноги и до упора засунув сжатые кулаки в карманы чёрного худи. Я подумал, что будто вернулся в детство, сижу в летней южной темноте двора в компании приятелей и вместе со всеми испуганно слушаю особенно удачную страшную историю…

- Я не доехал до девятого этажа. Лифт снова остановился. Этаж шестой или седьмой. Там тоже темень, свет в кабине снова погас. И тишина, почти.

- Шаги, шлёпанье, мешок тащат? - мне стало что совсем уж муторно, и я вбросил совершенно неосознанно – только бы хоть немного разрядить ситуацию. Свет мигнул дважды, пискнул ЮПиЭс. Вовчик вздрогнул и с тоскою посмотрел на плафон.

- Тихий плач. Или смех. Трудно разобрать, но звучит очень жутко. И, знаете, что стрёмнее всего? Эти звуки, они как бы перемещались, но не так, что типа: вот кто-то идёт и смеётся. Ни фига! Прямо сейчас, например, я слышал плач вроде как издалека, из глубины коридора, метров пятьдесят от холла. А через секунду – хихиканье метрах в трёх от меня. И я, хоть и не вижу ничего, понимаю, что это не разные люди, или что там ещё, а один и тот же тип. Но как он может вот так летать туда-сюда я не догнал…

- Бред вообще. - Заур потрогал внешнюю стенку чашки, отхлебнул и протянул её Вовчику. - На вот, попей, жидкость восстановить нужно. А потом уже “скорую” вызовем.

- Да говорю же – нет смысла “скорую” вызывать, - он держал чашку в руках, уставившись на россыпь чаинок, вращающихся на поверхности, - врач сюда не поднимется. Нам нужно валить.

- Так что, в итоге, с тобою случилось там, на другом этаже, когда лифт остановился во второй раз?

Заур решил защититься от пугающего рассказа материалистической стеной неверия. Но я, возможно и неосознанно, всегда допускал возможность появления в нашей прочной привычной обыденности чего-то невероятного. И сейчас блок “такого не может быть, потому что такого никогда не бывает” треснул у основания. И я хотел дослушать историю Вовчика, независимо от того – пойду ли я после домой и не встречу на своём пути ничего пугающе-потустороннего, или же столкнусь с ним лицом к лицу.

- Да, там. - Вовчик машинально отхлебнул чай, скривился от горечи. - Услышал вот это вот хихиканье. Не так уж и далеко – где-то за выходом из лифтового холла в правый коридор. Подумал, что вот сейчас-то нужно включить фонарик. И почувствовал даже не боль, а такое лёгкое прикосновение к лицу, как будто пёрышком провели. Схватился за подбородок, чувствую – мокро стало. А я даже боли не почувствовал – так стрёмно было. И откуда-то издали, из левого коридора, всхлипы, типа как ребёнок заплакал. Я вообще на панике, почти наугад в экран ткнул, промахнулся мимо фонарика и сразу телефон из руки выронил. Кровь, пот, пальцы скользкие. Слышу хихиканье тоненькое такое, тоже, как детское – почти что над ухом. Присел резко, чтобы телефон подобрать. Думаю, поэтому я ещё живой. Это что-то на меня кинулось, но чуть промахнулось. Куртку на спине и боку почикало…

Вовчик прервался, ещё отпил чаю и с тоской посмотрел на свою одежду, грязной кучей лежащую сбоку от входной двери. Всхлипнул, промокнул глаза запястьем. Тут я окончательно поверил в его рассказ. Ну, может не до конца, но в то, что кто-то или что-то этим долгим вечером напало на Вовчика я поверил, как себе самому.  Не мог он, даже принимая во внимание всю его взбалмошность и некоторую чокнутость, сначала где-то порезаться, а потом, желая разыграть своих соседей, изодрать одежду и с плачем рассказывать небылицы. Даже Заур, с его необыкновенно серьёзным отношением к жизни вообще и с критическим восприятием персоны Вовчика в частности, едва ли мог найти достойный аргумент в пользу версии с “очередным вы…боном придурка”.

- Я не знаю, как идти домой… Я больше не подойду к лифту. Я хотел, но…

- Так а поранился-то как? - Заур поболтал чайником, разглядывая уровень воды, решил, что хватит, поставил его на базу и щёлкнул выключателем. Свет снова мигнул.

- Я-я-а? - похоже, Вовчик уже покинул ту жуткую тёмную кабину. - Э-э, гм. Когда это на меня прыгнуло, я равновесие потерял и свалился на колени и набок. Понял, что меня пи…дят, руку поднял, вроде как блок поставил. Ну и получил напоследок. Тут же свет в кабине снова загорелся. Двери начали закрываться. Никого нет, и опять плач откуда-то издалека. Лифт поехал, до нашего этажа уже всё нормально было. Я сначала и не понял ничего, только уже в офисе хрен к носу подвёл.

- И что? Дизайнерка под дедлайном тронулась умом и нападает с канцелярским ножом на всех, кто заезжает на их этаж?

Не думаю, что Заур знает, что за фирмы арендуют на шестом или седьмом этаже, и есть ли среди них дизайнерские, но он легко мог попасть в яблочко – почему нет? Образ тощего существа неопределённого пола с растрёпанными волосами, окрашенными в цвет марсала, обязательными в данном образе очками и массивным канцелярским ножом, с хихиканьем выскакивающего из тьмы коридора под тусклый луч телефонного фонарика, промелькнула в голове, задержался на секунду и канул в мрак мысленной мусорной корзины…

- Бр-р! Жуть какая!

- Ха-ха! Смешно, но нет. - Вовчик явно приходил в себя. - Я другое подумал, пока у себя сидел. Про то, о чём мы утром не договорили…

- Ну, бли-ин! - Заур бесцеремонно оборвал Вовчика, уже начавшего разгон. - Я всё понял. Действуем так. Я сейчас отправляю те отчёты, что мы закончили. Типа, сеть упала – боялись не успеть. И тут же валю домой. А вы, если так нравится, хоть до утра свои байки из склепа травите. Для полноты ощущений – туалет в помощь.

Заур подмигнул мне и ринулся в кабинет. Я хмыкнул.

- А что с туалетом у вас?

Я быстро и не вдаваясь в подробности рассказал о странном поведении сантехники на этаже. Вовчик слушал приоткрыв рот и ойкнул, забывшись почесав порез на подбородке.

- Ну, смотри же! Вот сходится всё!

- Что - “всё”?

- Вся сегодняшняя чехарда. Лифты не работают, свет моргает, на этажах темно, туалеты…

- Ну, зданию этому сто лет в обед. Сам же рассказывал, что рабочие в подвале что-то цепанули.

- А ещё, помнишь, я про другое рассказывал. Что эти рабочие могли зацепить кое-что ещё…

- Ну, Вов, ну хорош уже…

- А как ты ещё объяснишь вот это вот?! - он провёл руками от макушки к коленям, словно исполняя какой-то религиозный ритуал. - Что на меня напало? Есть версии?

- Ну-у, э-э-э… - я мучительно пытался что-то придумать, но в голову ничего не приходило. “...покрыт какими-то рисунками. И рунами…” да идёт оно! - Собака убежала от какого-нибудь посетителя… Заблудилась на чужом этаже, перепугалась. Кинулась на тебя. С перепугу…

- Очень быстрая собачка! Не помню, правда, какая порода и плачет, и смеётся одновременно? Бывают же такие?

- Ну-у, она скулила, а тебе показалось, что кто-то плачет и смеётся. Тоже с перепугу.

- А, ясно. А на нижнем этаже эта собака, наверное, на жопе ездила? Дело раскрыто! Расходимся!

- Ну сам подумай, Вов – принимать на веру вариант с древней потусторонщиной, повыползавшей из проклятого саркофага и захватившей половину старого проектного института… Это ещё долбанутее, чем версия с убежавшей собакой. Ну, камон!

- Да брось! Ты же смотришь фильмы ужасов? Поиск “рацио” никогда не идёт на пользу героям. Что бывает с теми, кто долго убеждает остальных: “Детка, послушай себя, это звучит совершенно безумно!” - через полчаса они ползут по скользкому от крови полу, стараясь не растерять свои потроха. Хочешь к ним присоединиться?

- Угу, давай и дальше проецировать сценарные целлулоидные ходы на живую жизнь. - давайте на чистоту - я и так был напуган самим появлением окровавленного соседа по коридору, но этот бредовый разговор путал мысли и расплёскивал холод по всему нутру. Я вздрогнул, представив, как нечто большое, бесформенное и невообразимо уродливое, неторопливо подтягивая склизкое тело к костистым конечностям, лишь отдалённо напоминающим руки, прямо сейчас подползает из полумрака коридора к нашей офисной двери… Я замолчал, прислушался (всё то же: мерное гудение серверного системника, да тяжкое поскрипывание-пощёлкивание компьютерной мышки, терзаемой Зауром. Никаких “шлёп-шлёп”, никаких “шу-у-ух”) и неожиданно громко позвал:

- Заур!

- Да?!

- Закинешь тогда и мои…

На комнаты офиса опустилась тьма. Отчаянно заголосил ЮПиЭс, Вовчик охнул, Заур выругался. Я тоже вскрикнул. Рядом “выдохнул” диван, голос Вовчика негромко прозвучал прямо у моего уха (я едва не вскрикнул снова):

- Капец. Сейчас и узнаем – где кино, а где живая жизнь.

***

Подсвечивая себе телефонными фонариками, один за другим, мы выскользнули в коридор, заполненный абсолютно непроницаемой тьмой. Заур пропустил нас вперёд и на ощупь стал закрывать замок. Я заметил, что он действует необычно осторожно, стараясь не звенеть связкой ключей. Сделав два медленных и почти неслышных оборота, он потихоньку вытянул ключ из замочной скважины и повернулся к нам, отчаянно пытающимся расслышать хоть что-то в глухой тишине коридора. Ничего. Даже звука падающих капель из неисправного крана в туалете.

- Пошли? - Заур говорил хоть и не шёпотом, но очень тихо. Едва ли я услышал бы его, отойдя на несколько шагов. - Чего застыли?

- Ты же смелый. - еле различимое бормотание Вовчика. - Баек из склепа не боишься – иди вперёд.

Вместо едкой отповеди Заур лишь что-то буркнул под нос и, стараясь идти неслышно (учитывая его обычное грузное топотание - получалось почти безупречно), направился в направлении, противоположном лифтовому холлу.

- Ты куда?!

Мой “безмолвный крик” достиг его ушей, он остановился и махнул телефоном – рассеянный луч перескочил со стены на потолок и, далее, в тёмный зев коридора впереди: “Идите за мной”.

- Думаю спуститься по лестнице.

- Ага, вот же! А говорил…

- Ни фига! - возмущённый шёпот Заура оборвал торжествующий возглас Вовчика. - Думаешь, электричество только на контур помещений вырубилось? Лифты, то есть, лифт тоже “того”. И проверять не надо – достаточно приложить факт к носу. Ну?

- Ладно, - я примирительно хлопнул его по плечу, стараясь немного сбросить напряжение и хоть чуть-чуть успокоиться самому, - дело говоришь. Идём.

Подсвечивая фонариками дорогу и внутренне вздрагивая от любого воображаемого шороха (я, во всяком случае), мы чуть ли не бегом добрались к выходу на лестничную площадку. Заур легонько толкнул дверь, потом поднажал. Дверной проём, ведущий из абсолютной темноты в непроглядный мрак, раскрылся с резким скрипом. Заур, а за ним и я, ступили на площадку, еле освещённую рассеянными лучами фонариков.

- Тш-ш… - я замер, отреагировав не на почти неслышный шёпот Вовчика, а на чувствительный толчок в спину. - Послушайте!

- Заур! - ринувшись вперёд, я успел прихватить рукав куртки коллеги, уже начавшего спуск по первому пролёту. - Стой! Тихо!

Мы застыли каждый на своём месте, напряжённо впитывая ушами вязкую тёмную тишину. Тишину ли? Я вдруг разобрал что-то, какое-то шевеление, не скажу точно, но, похоже, тремя или четырьмя этажами ниже. Шорох и негромкие вздохи, усиливаемые акустикой трубы лестничного проёма… Как-будто некий здоровяк, обливаясь потом, волок по ступенькам огромный мешок, набитый… Например, глиной. Или мясом. Но волок он его, похоже, вверх - как раз навстречу нашей компании.

Вовчик застонал и выскочил назад в коридор. Мы с Зауром, не сговариваясь и забыв про соблюдение тишины, бросились следом.

***

- А я всё равно думаю, что там был кто-то, ну, человек… - от былой защитной уверенности Заура не осталось и следа. - Не знаю, уборщица там, или…

- Да достал ты со своим бредом про уборщицу! - Вовчик, фактически подтвердивший свою историю, напротив, осмелел и пошёл в атаку, не опасаясь встречной агрессии. - А когда тебя начнёт кромсать вот эта вот плачуще-смеющаяся тварь, ты вспомнишь остроумную легенду про спятившую дизайнерку?! Если тебя это утешит, то окей.

- Не ори. - Заур вяло попытался сохранить лицо “альфача”. Испуг, явно прозвучавший в голосе, сорвал попытку. - Надо всё-таки что-то делать.

Я решил поучаствовать в переговорах, сместив их на рельсы конструктивности. Прошло уже минут семь с того момента, как мы гурьбой ввалились назад в офис, заперли дверь и, скрестив свет фонариков, испуганно уставились друг на друга. Едва только чуть успокоившись, Вовчик стал наседать на Заура, тот односложно оборонялся. Но предложений по решению проблемы “ухода с работы в вечер пятницы” никто предлагать не спешил. Попробую я.

- Парни, кончайте! Неважно сейчас, кто что говорил, и кто кому не поверил. Вот вообще! Надо думать, как отсюда выбираться.

- Может, всё-таки по лестнице попробовать? - приободрился внезапной поддержкой Заур. - Ко входу “Б”. У нас на этаже, вроде, никого. Сквозанём по коридору, метров на триста дальше, зато спустимся без проблем. Заодно, проверим дальний лифт…

- Да не работают лифты - ты же сам говорил. - Вовчик отыгрывался за все сегодняшние прошлые и, наверняка, будущие переживания. - И не факт, что та лестница свободна.

- Ну а чо теперь делать? Сидеть и ждать с моря погоды? Час? Два? До утра?

- Во-первых, сейчас можно попробовать спасов и полицию вызвать. Запереться и ждать, пока нас не вытащат.

- Ты ж сам уговаривал нас не звонить.

- Так в скорую же, - Вовчик снова машинально почесал подбородок и покривился от боли, - нужны мужики с большими пушками.

- Чтобы приехали мужики с большими пушками, нужна прямо-таки железобетонная причина. - я только сейчас понял, что начинаю задыхаться в душном пуховике, поспешно стащил его и бросил на диван. - Мы впечатлились твоим рассказом, а на лестнице даже что-то услышали и чуть не обосрались. Но я сомневаюсь, что твой рассказ подействует на оператора в колл-центре в той же мере. Максимум, на что мы сможем рассчитывать – наряд, который выедет сюда, чтобы надрать афедрон телефонным хулиганам.

- Не тупи, я просто скажу, что по шестому этажу офисного здания по улице Академика Королева бегает странный человек с ножом, и что он нападает на сотрудников и гостей. А там – пусть сами разбираются.

Он вытряс последние капли из остывшего чайника в полупустую кружку. Я с тоской следил за его движениями. Во рту пересохло, ужасно хотелось пить. Как назло, бутылка в кулере опустела ещё днем, а идти в туалет, чтобы наполнить чайник… Что ж, перетерплю как-нибудь.

- Нормальный варик – действуй! - Заур оторвался от перекапывания ящиков обеденного стола. Он уже достал два абсолютно тупых и не очень угрожающих на вид ножа, а теперь вертел в пальцах барный штопор, пытаясь поудобнее пристроить его в громоздком кулаке. - Только быстрее, я домой хочу.

Вовчик стал тыкать в экран телефона, подносил его к уху, снова смотрел на экран и опять прислушивался к тишине чёрного пластикового бруска.

- А какой телефон полиции?

- Такой же, как у “скорой”. Сто двенадцать.

- Да я знаю. Думал, просто – вдруг опять поменяли. Ничего нет. Гудков нет. Тихо.

Я разочарованно вздохнул. Не то, чтобы сильно удивился – после того, как мы с топотом ввалились назад в обманчиво-безопасный офис, я наощупь зашёл в кабинет бухгалтера и попробовал позвонить жене. И вместо гудков тоже услышал тишину… Думал, может, это у меня что-то локально глючит, но, похоже, что нет. Если уж в экстренные службы нельзя прозвониться…

- И чё делать? Инета тоже нет… - вдруг отрезанный от внешнего мира, Вовчик потерял значительную часть вновь приобретенной уверенности. - Парни, что делать?!

- Чё, чё, - передразнил Заур, - счас пойдём. Только соберёмся и немного подготовимся.

Он демонстративно помахал в воздухе кухонным ножом. Размытые серые тени замелькали по стене, на которую падал свет фонариков. Мне почему-то стало не по себе, коротким болезненным спазмом отозвался кишечник. Не в первый раз я пожалел о том, что не посетил туалет в то ещё, “мирное” время.

-Серьёзно?! Ты думаешь ит… - Вовчик пустил петуха, прочистил горло. - Идти туда?

- Я думаю идти домой. Я не собираюсь ночевать здесь из-за аварии на подстанции и какого-то пердежа на лестнице!

- Да, блин! Это тебе что – пердёж?! - Вовчик вскинул кое-как перевязанную руку, словно пародируя известное и запрещённое нынче приветствие. - Ты был на этой лестнице! А потом ты…

Подсвечивая телефоном, я пошёл по длинному офисному коридору, вдоль стеллажа, заставленного картонными коробками со всяким старым и не очень барахлом: клавиатуры, компьютерные мыши, вышедшие из употребления рации, архивные отчёты… Я пристроил телефон на полку, снял крышку с одной из коробок и вытряхнул несколько толстых книг прямо на пол. Поднял один и попробовал пристроить под толстовку, наподобие нерадивого студента, пытающегося незаметно пронести учебник прямо на экзамен. Книга елозила скользкой обложкой по футболке и норовила выпасть. Я чуть ослабил ремень джинсов и завёл нижнюю часть под ремень, прижал ремнём. Вроде, держится. Осторожно, чтобы не потревожить уже устроенную книгу, я присел и поднял другую. Начал пристраивать её рядом с товаркой. Через несколько минут обе книги более-менее надёжно устроились у меня за пазухой. Мне было ужасно жарко, пот стекал по пока ещё неприкрытой спине, защищённый живот крутило всё сильнее. Я взял третью книгу и практически сразу отбросил. Едва ли ремень сможет удержать сразу несколько томов со скользкой пластиковой обложкой, а ведь оставались ещё и грудь, и спина. Тут нужен скотч. Или… Я повертел в руках картонную крышку, посмотрел на пустую коробку и вспомнил, что в кабинете бухгалтера, прислонённый к стене, стоит блок разобранных коробок, доставленный вчера вечером курьером от магазина канцелярских товаров. Наша фирма с месяца на месяц собиралась рвать когти в новый офис, и главбух начинала подготовку к переезду. Стараясь идти степенно, чтобы не разболтать начальный элемент моего “бронежилета”, я направился в бухгалтерию.

***

“Вся наша ИСКПЕДИЦИЯ весь день бродила по лесу, искала ИСКПЕДИЦИЯ везде дорогу к Полюсу…”

Эта строчка назойливо крутилась в моей голове, пока мы крадучись пробирались по чёрному, безмолвному коридору. Невинный и забавный стишок медвежонка из детства отчего-то раздражал и заставлял нервничать. Вдобавок, я тут же вспомнил как совсем недавно посмотрел фильм ужасов, в котором этот медвежонок из детства вырос и начал кромсать беспечных студентов в своём дремучем-дремучем лесу… Неловким движением поправил лямку раздувшегося рюкзака. Кроме ноута, я засунул туда ещё пуховик – не хотел, чтобы он, во-первых, ещё больше стеснял движения. А ещё мне его было просто жалко. Он был совсем новый, после долгих поисков на разных маркетплейсах, жена успела перехватить его на какой-то распродаже за смешную цену.

- Что-о?!

Шедший первым Заур вдруг застыл на месте и я, по инерции, чуть не воткнулся в спину остановившегося Вовчика. Хорошо, хоть выданный мне нож я держал острием вниз…

- Не, показалось. Ничего, идём дальше.

Да мы, собственно, уже почти пришли. До лифтового холла оставалось несколько шагов. Желтовато-серебряный свет вечернего, подсвеченного огнями Столицы неба вливался в большие окна, размывая и делая призрачными вещи, привычные в обычном освещении. Массивный фикус, застывший в дальнем правом углу, отбрасывал изломанную блеклую тень на стену, отчего казалось, что там распласталось опасное нечто, типа огромного паука, готовое напасть на неосторожного посетителя. Могу поклясться, что Заур, заметив тень, вздрогнул и едва не метнулся назад, в спасательный мрак коридора…

- Давайте так. Я нажимаю кнопку вызова на этой стороне, а вы, одновременно, на той, - его голос, непривычно сиплый, уже не мог скрыть паники, которая вот-вот была готова вырваться наружу, - на счёт “три”. Не нужно шуметь больше, чем надо, так?

- Заур, а что, если и здесь ни один лифт не работает? - я говорил громким шёпотом, и надеялся, что истерические нотки не очень заметны остальным. Хотя, чего сейчас стесняться? Мы все на грани между обмороком и безумным желанием сорваться в бег – пускай в этой темноте и глазам-то глядеть некуда.

- Дальше, за следующим поворотом ещё одна лестница. Попробуем там.

- Только она заканчивается на пятом этаже, а потом переход по коридору, метров триста, к следующей лестнице вниз…

- Володь, я в курсе. Мы сейчас прорабатываем другие варианты.

- Есть же грузовой. Он точно не автономном питании, и открывается прямо на улицу.

- Супер! Только его хрен вызовешь, если лифтёра нет.

- Алексей Петрович, обычно, допоздна сидит. А если и нет – возможно, кабина уже на нашем этаже.

- С чего бы? Его всегда по звонку с первого этажа присылают.

- А вдруг?

- Парни, может, от слов к делу перейдём? Когда других вариантов не останется – пойдём к грузовому. Как по мне, он и в обычное время стрёмный.

Вовчик с Зауром промолчали. Хотя, лифт и впрямь был стрёмный. Огромный, освещённый единственной лампой накаливания. Вместо стенок – сетка рабица, за которой во время движения медленно скользит бурый кирпич с натёками растрескавшегося раствора. А когда по прибытию старый грузный лифтёр Петрович начинает вручную отодвигать металлическую дверь-штору – ты уже готов к тому, что из-за неё сейчас выскочит какой-нибудь ксеноморф, или другая кинотварь. Ох, про тварь как-то не вовремя подумалось…

- Всё, как договорились. Я нажимаю здесь, вы – там. На счёт “три”. Быстрее, пока та, э-э, с лестницы, в коридор не выбралась. Раз…

***

Вообще-то, мы не сразу пошли к лифтам. То есть, сначала решили попробовать спуститься на маленьком, расположенном недалеко от жуткой лестницы. Он доставлял служащих к другому выходу, на турникете которого моя карта не срабатывала. Когда Заур предложил этот вариант, я пошутил как раз на тему: “не вариант – меня охранник не выпустит”. Заур отчего-то не повеселел и пробурчал под нос в мой адрес что-то некомплиментарное. Если отбросить ненормативные междометия, я разобрал только “нашёл время”.

Вовчик идеей Заура тоже не вдохновился, наверное, потому что к лифту нужно было идти мимо двери на лестницу. Он ещё раз покрутил ручку замка оконный фрамуги. Похоже, расставание с мыслью о том, что мы сейчас реально отрезаны от внешнего мира, проходило непросто.

- А если покричать? Всем вместе, разом. Думаете, никто не услышит?

- В офисе никто не услышит твой крик…

Тоже шутка на грани. Это нервы, имею право.

- Вов, там дорога шумит. Да и всем пофиг – что там какая-то пьянь вопит? Вечер пятницы, забыл?

- Так света же нет. Подозрительно.

- Там, снаружи, есть всё. - подтверждая свои слова, Заур кивнул в сторону улицы. - Электричество, интернет. Жизнь. Завтра выходные, погода – дрянь, все домой торопятся. Никто не обращает внимания на одно какое-то тёмное здание. Всем пофиг.

Вовчик тяжело вздохнул и отошёл, наконец, от окна. Уже лучше – перестанет приглядываться к форточке, примериваясь, да размышляя над способами проникнуть наружу. Он не озвучивал свои мысли насчёт того, чтобы попробовать спуститься вниз по какой-нибудь верёвке или связанным вместе простыням. Вряд ли его смущало соображение о том, что мы находимся на девятом этаже – скорее, останавливало отсутствие верёвки и простыней. Да, хорошо, что у нас нет простыней.

- Давайте двигать, а то и вправду до утра придётся куковать.

Заур подготовился без изысков. Засунул в рюкзак массивный полевой “неубиваемый” ноут, а рюкзак нацепил на грудь – так некоторые бдительные (или наученные горьким опытом) граждане делают перед входом в метро. Спина, руки и ноги оставались “открытыми”. Наверное, по игровой градации Заура можно отнести к “варварам”: приоритет нападения перед защитой. Тут же я заметил, что Заур, в придачу к кухонному ножу, раздобыл где-то геологический молоток. Ну точно варвар!

- Или не придётся.

Вовчик обречённо пошаркал за Зауром. Не то, чтобы поведение нашего соседа можно было бы назвать “мотивирующим”, но человек слаб. К тому же, он слаб ещё и от потери крови. Следовательно, его можно понять. Да уж…

- А ты к себе за шмотками не собираешься?

Вовчик только рукой махнул. Жаль. Я понимал, что едва ли в звукозаписывающей студии стали бы хранить оружие, тем паче – огнестрельное, но можно было бы поискать что-нибудь поубойнее, чем тупые кухонные ножи. Я поймал себя на мысли, что начинаю действовать, как персонаж стандартной RPG: замечаю новую локацию – захожу – лутаю – усиливаюсь – качаюсь. Действительно, нужно двигать, а то в этой симуляции и тронуться недолго. Надеюсь, с учётом всех осложнений (пробки, снег, лужи, неведомые твари  в паре этажей подо мною), часа через три я всё же смогу обнять жену, принять горячую ванну, а после – выпить ароматного свежезаваренного чая, со смехом рассказывая о наших общих нелепых переживаниях и фантазиях, вылившиеся, в итоге, в пшик… “И никого не встретил” - так, кажется, Хома завершил страшную историю, стараясь успокоить своего друга Суслика? Только стоит помнить, что Суслик успокоился, а в ночной темноте его ждала жуткая красная смерть. И легко пытаться убедить себя в том, что “Петя Иванов продолжает пугаться штанов”, но изорванная куртка и раны Вовчика как-то не тянут на “штаны”. Есть отчего испугаться. Я вздохнул и вышел в коридорный мрак вслед за ребятами. Мне закрывать дверь – надеюсь, к удаче…

Снова тишина. Почти полная тишина, нарушаемая только звуком наших шагов и сдавленным дыханием. Никак не удаётся отделаться от ощущения мгновенного жанрового перехода от RPG к хоррорному экшну. Побыстрее проходим мимо закутка с дверью на лестницу. Я боюсь вслушиваться, но отчаянно вслушиваюсь, пытаясь вобрать ушами весь звук из-за двери. Кажется, что-то расслышал, но, вполне возможно, это только возбуждённое воображение. Заур торопливо тычет в кнопку вызова лифта. Ещё и ещё.

- Кнопка не загорается, - заготовленная реплика Вовчика, при звуке которой я чуть не подпрыгиваю, - пошли назад – здесь нечего ловить.

- Тихо-о! - ревущий шёпот Заура.

Мы поворачиваем, идём назад. Фонари помогают только ориентироваться в чёрном пространстве, в остальном они лишь добавляют мурашек на спину и холодной тяжести в живот – неровные, пляшущие тени на границе света точно готовятся прыгнуть на нас, располосовать, вырвать внутренности, оторвать головы… Я перехватил нож из правой руки в левую и удивился тому, что рукоятка неприятно влажная. Куда теперь? Снова под своды офиса с его ненадёжной воображаемой защитой в виде старой металлической двери, которая может выдержать натиск неведомой угрозы, а может и не выдержать. Если угроза, конечно, существует. Мы все слышали… Куда он?!

Переработка (окончание)

Да, забыл - ещё Вовчик выдающийся собиратель и распространитель слухов. Любое маломальское событие, случившееся в любом углу нашего “коробка”, тут же разносится по многочисленным офисам этим “Меркурием” в лёгких крылатых сандалиях. Иногда бывает полезно. Например, когда завывание эвакуационной сирены из древних динамиков надоедает и хочется узнать, когда уже нерасторопный безопасник соизволит нажать заветную кнопку на пульте? Остальные случаи “что? где? когда?” меня, обычно, интересуют мало. Обычно.

- Ещё не в курсе?! - Вовчик доносит сенсации удивлённым тоном “да все же, вроде, уже знают - как же ты мимо прошёл?” - Ремонтники на нижнем уровне подвала что-то намастрячили…

Опустился лифт, тяжко разжал створки. Не переставая тараторить, Вовчик заскочил в кабину. Я зашёл практически следом, пропустив вперёд немолодую азиатку с усталым лицом.

- … долбили бетон, там он почему-то особо прочный. Искали протечку, а нашли кабель! Нормальные вообще, а?! Хорошо ещё резервный контур включился - утренняя смена печатников вообще пёхом на восьмой потопала. Халявный фитнес, хы-хы…

Я обратил внимание, что все наши попутчики внимательно прислушиваются к Вовчику, и даже пожалел тех, кто вышел на своих этажах, так и не вкусив изюминки истории. Я, хоть и работаю здесь всего полгода, успел понять, что самое аппетитное Вовчик оставляет напоследок…

- …долбили с пяти утра, потом пыхнуло, потом снизу сообщили дежурному о провале…

Лифт, кряхтя дёрнулся и замер, поднявшись на наш этаж. Разъехались двери, Вовчик запнулся за чуть выступающий этажный “порожек”, но я, готовый к такому развитию событий, успел поймать его за локоть.

- …бригаду, они приехали минут сорок назад. Спустились, и тут же связь оборвалась…

- Сам говоришь – бетон особо прочный. Сигнал глушит. Тут безо всякого бетона связь пропадает, а там уж…

- Да, брось! То ж обследователи, у них спецаппаратура, и рации тоже спец. Там что-то другое!

Вовчик бодро почесал по коридору, уходящему вправо от лифтового холла, я поспешил следом. Девушка лет тридцати из цветочной дизайнерской мастерской, единственная, кто доехал с нами до девятого этажа, повернула налево, едва подавив огорчённый вздох.

- Слышь, Володь, а со скольки же ты здесь гуртуешься? - мне и вправду было интересно - как Вовчик успевал оставаться в курсе всех событий, даже ночных и раннеутренних? Не ночует же он здесь? Да не, невозможно.

Вовчик остановился, взглянул на меня с очевидным сочувствием, и тут же отпрыгнул к стене, спасаясь от юркой швабры уборщицы.

- Горовой. Вячеслав Никитыч. Ночной дежурный по сектору “цоколь-подвал”.

Ага, у Вовчика есть сеточка шептунов. Ну да, очевидно же. Ладно.

- Окей, надеюсь они сами найдутся, и ещё чего-нибудь там не найдут. Мне сегодня отчёты отправлять. Пятница, сам понимаешь. - я кивнул на дверь Вовчиковой студии. - Давай! Хорошего…

- Да, я ещё кое-что слышал. Не сегодня, давно уже.

Ага! Вот, тёплая пошла. Я чуть поморщился, глянул на часы, но больше для виду. 8:15. Всё равно опоздал, пара минут погоды не сделают.

- Горовой мне рассказал вот что. Слушай.

Я обречённо привалился к давно не мытой коридорной стене, обильно покрытой не одним уже слоем светло-зелёной краски.

- Дяде Славе, то есть Горовому, рассказывал сменщик, он уже на пенсию ушёл, если что. Так вот, он слышал, что…

- Старый сменщик или дядя Слава Горовой рассказывал? - мне становилось скучно, и я начинал машинально подтролливать.

- Сменщик. Не сбивай! Во-от. Значит, рассказывал, что когда здание института только закладывали…

- Куда?

- Ну блин!

- Сорян, продолжай, пожалуйста.

- Короче. Когда уже отрыли котлован, а он был нефигенной глубины, представляешь?

- Ну да, представляю, я же геолог.

- Во-от. Отрыли они, значит, котлован на пару десятков метров…

Я мысленно прикинул. В бывшем проектном институте, ныне переоборудованном под бизнес-центр, кроме девяти надземных этажей и технического чердачного было ещё два - так называемый цокольный с техническими помещениями, и подвальный - средоточие коммуникационных артерий, поддерживающих жизнь монстра, рождённого в СССР - фактически, моего ровесника. Итого, добавив устройство плитного ростверка (хотя, учитывая необычную “колодезную” конфигурацию коробка здания института, он, скорее всего, покоится на сваях), котлован заглубили хорошо если на десять метров. Но для усиления эффекта истории - хорошо, пусть будет двадцать. Что дальше?

- …короб, относительно небольшой, метра два на два. И в высоту - полтора. Вроде как из дерева, но неизвестной породы - необычайно твёрдого. То ли чёрное, то ли красное…

- То ли синее, как твой сменщик-пенсионер… - буркнул я себе под нос, чтобы не обижать скальда-звукотехника.

- А? Ты что-то…

- Кашлянул, извини. Продолжай, очень интересно!

Ага, воздух загустел, время остановилось. Я явственно услышал слова ведущего одного из каналов, уже много лет успешно ловящего аудиторию на крючок сенсации: “Были гиганты-циклопы первой разумной цивилизацией, правящей на доисторической Земле, или они лишь наследники другой, более могущественной расы четырёхруких змее-крокодилов? Ответ вы узнаете…” Впрочем, Вовчик не заметил сарказм в моих словах. Он продолжил:

- Этот короб был весь, э-э, покрыт какими-то рисунками. И рунами. А может они на нём были вырезаны. Дядя Слава мутно рассказывал, я сам недопонял. Работы тормознули, приехали археологи, комиссии всякие, туё-моё. Сразу решили этот короб достать.  Но тут что-то пошло не так…

- Небось, у рабочих и учёных нервные приступы начались, галлюцинации и панические атаки? С осложнениями в форме внезапных и необъяснимых смертей?

- Дэа, - Вовчик посмотрел на меня с обидой, - крановщик ещё, пока стропальщики тот короб крепить пытались, увидел что-то такое, что чуть из кабины не выпрыгнул, возвращаться отказался и срочно на бюллетень ушёл. Ну и другое всякое было. Решили оставить тот короб на месте.

Я задохнулся от негодования. Даже в городских легендах нет места откровенному фуфлу. И представить, что Минкульт СССР вот так забил с прибором на загадочный артефакт из-за припадков сотрудников? Полный бред! Я кашлянул и постучал пальцем по циферблату часов.

- Володь, очень интересно, но мне реально пора. Пятница, короткий день, а ещё пять отчётов нужно собрать. Давай, ты в обед заскочишь, дорасскажешь. Парням тоже будет интересно.

- Да там уже всё, вроде как. - Вовчик заторопился, укорачивая предложения и выплёвывая их, как “Максим” пули. - Обложили короб плитами и оставили, как есть. Не, описали, пофотографировали для потомков. Доки в исторический спецхран передали.

- Да-да, в спецхран, конечно. Куда же ещё? Не, Вов, мне правда…

- Так главное-то что? - Вовчик цапнул мой локоть своими короткими, плотными и совсем не музыкальными пальцами, опасаясь, что я прямо сейчас сорвусь с места и оставлю его с невысказанным никому знанием. - Горовой предположил, что сантехники кроме того, что кабель рубанули, ещё и в тот короб провалились…

Хватка ослабла, Вовчик, прищурившись, пытался оценить эффект, произведённый предположением неведомого мне Горового. Должно быть, эффект ему не понравился:

- Думаешь, такое нереально?

Я много чего думал по этому поводу, но предпочёл отделаться нейтральным:

- Почему нет? Экспонат жалко, конечно, но что уж поделаешь? Сейчас такое сплошь и рядом. Вон, в нашем Королёве Дом Стройбюро против всяких правил об архнаследии порушили – и никто не присел даже. Но, этим-то хоть штраф выписать должны…

- Каким “этим”? Ты что, не понял – они на связь до сих пор не выходят. И бригада спасов, которая за ними приехала, тоже. А если байка про короб и не байка вовсе, а?

- Так, может, пока мы с тобой здесь трындим, там уже все всех нашли и золото-брильянты в инкассаторский броневик таскают?

- Какое золото?

- Сходи и посмотри, раз особо делать нечего! - я начинал закипать и срывался на грубость, что делал крайне редко. - Давай, пока!

- А что, если тех сантехников уже и в живых нет?!

Вовчик, похоже, не на шутку напугавший сам себя, ещё что-то кричал мне вслед. Я завернул за угол, в наш полутёмный коридор, освещаемый всего парой ламп дневного света, и почти бегом добрался к двери своего кабинета. Подбирая ключ из связки, я уже нервничал, ожидая ни пойми чего: не то Вовчика, внештатного корреспондента Хрень-Тв, не то нафантазированных им потусторонних сущностей.

Закрыв дверь и снимая пуховик, я начал успокаиваться, а включив ноут и набивая калабас дневной порцией мате (на треть, вместо положенных двух третей – я не так много получаю, чтобы соблюдать должные пропорции) уже практически забыл про мифический короб и всех незадачливых ремонтниках на свете. Мыслями я уже был весь в планировании рабочего дня. Переработка накануне выходных в мои планы не входила.

***

Человек предполагает, а Бог располагает. Именно так. Около десяти утра по московскому, после очередного созвона с представителем проектировщиков, Саша, он же Сан Саныч – начальник нашего отдела и мой приятель, с которым мы знакомы уже четыре года, и который перетащил меня сюда два месяца назад – раздражённо хлопнул телефоном по столешнице и объявил:

- Петров задолбал! Просит ещё три отчёта по акватории!

Я напрягся и с надеждой поинтересовался:

- До понедельника подождёт?

- Говорит, надо сегодня. Типа у них в понедельник уже проверка по календарному графику. Блин, что нельзя было раньше сказать?

- Да чтоб тебя!

Я вообще никогда не понимал этого вот подтягивания всевозможных дедлайнов к концу рабочей недели. Как будто документация, направленная в пять-шесть-семь-восемь часов вечера пятницы, интересна кому-то на том конце провода, правда? Да раньше обеда понедельника никто почту и не проверяет. Проверка у них, как же!

Все эти соображения я высказал вслух, расцвечивая их вкраплениями непечатных оборотов. Саша и Дима (наш стажёр-техник) целиком и полностью мою поддержали. Но разговоры и жалобы - есть только разговоры и жалобы. Решению задач они помогают плохо, всё приходится делать самим.

- Димас, всё оставь, я сейчас накидаю тебе фоток и образец отчёта. - Саша занялся эффективным менеджментом в рамках нашего небольшого коллектива. - В текстовухе поправишь участки, номера скважин для подписей берёшь из фото полевых журналов. Что ещё?

- Карты фактмат? - Дима сходу прагматично обозначил свою terra incognita.

- Сейчас придёт Заур – он нарисует.

- Окей. Павел Анатольевич, мне нужно будет уйти в три часа на экзамен…

- Блин! А раньше ты не мог сказать?!

- Я же вчера говорил…

Помимо прочих своих недостатков, к коим можно отнести нерадивость, нерасторопность и слабое владение программным инструментарием, Дима учится в институте на заочном отделении. Сессия, значит. Значит, нам с Зауром придётся доделывать Димины отчёты. И, скорее всего, до конца рабочего дня мы не управимся.

Настроение упало до нуля, я вздохнул и пошёл включить чайник для второго пролива калабаса.

***

- Слушай, может, на всякий случай, отправим сейчас те отчёты, что уже готовы?

Заур осетин, и как и я – понаехавший москвич, мой равновесный коллега. А ещё он перестраховщик и паникёр. Но сейчас его предложение имело смысл. Напряжение в сети скакало весь день, за последний час свет отключался дважды, но, что тревожило больше всего, то и дело сбоил интернет. Что бы не происходило там, в далёком подвале – оно вполне могло свести к нулю все наши труды.

- Да, давай. Сбрось мне путь, куда ты сохраняешься.

Я встал из-за стола, разминая кисть правой руки, утомлённую перетаскиванием компьютерной мышки. Из потемневшего облачного неба снова сыпались крупные хлопья. “Солнце Москвы” уже скрылось за белёсой пеленой, а очертания музея-усадьбы “Останкино” угадывались лишь приблизительно. Уличные фонари давно зажгли, но их тёплый свет сейчас казался таким недосягаемым. Ужасно захотелось домой, и я начал прикидывать, как поступить: идти к более близкой автостанции и уехать маршрутным автобусом, рискуя застрять в погодной пробке, или же полчаса пробираться через снежно-солевой рыхляк к станции? Лампа под потолком замерцала в очередной раз, я вернулся к реальности и снова плюхнулся в негодующе скрипнувшее кресло.

Посмотрел на часики в нижнем углу экрана. 16:07. Странно, Саша вышел покурить на улицу почти двадцать минут назад и не вернулся до сих пор. Не то, чтобы мы сейчас нуждались в его помощи, да и он сам понимал это, досиживая рабочий день до упора только из солидарности с нами. Я подхватил курсором очередной файл фото, затащил его на белое поле текстового документа, выставил обтекание, вставил подпись к рисунку…

Хлопнула входная дверь. Вернулся Саша, зашуршал снимаемой курткой.

- Чё как? Много осталось?

Заур молча поднял один палец, я хмыкнул:

- Заканчиваю по третьей дамбе. Потом последнюю, пятую. Там поменьше, часа на полтора. А ты гулять ходил что ли?

- Нафиг надо, снег мокрый лепит – ужас. Если не подморозит, домой поплывём.

Да уж, такая себе перспектива вернуться с промокшими ногами… Я загрустил ещё больше.

- Там это… - Саша перед зеркалом приглаживал ёжик волос, изрядно сдобренный сединой. - Вообще только один лифт работает. Который поновее, в большом холле. Правда, хреново работает, на этажах тормозит, рычит, дергается. Естественно, толпа народу, в основном, вниз – конец дня же. Но пока все спустятся, внизу другая толпа набирается. Я два лифта пропустил.

- Тогда уж проще по лестнице, и для здоровья полезно, - Заур ходит в зал и немножко балуется ЗОЖ. Правда, я ни разу не видел, чтобы он по лестницам бегал, - девятый этаж, не двадцатый же.

- Я тебе пацан что ли? Да и стрёмно как-то….

- А чего стрёмного в ходьбе по лестнице?

- А там света с утра нет. Миха говорил, он на обед в столовку на третий этаж спускался. В обед ещё туда-сюда, а сейчас темно вообще-то…

- А чего тебе здесь торчать? - прерогативой отпускать сотрудников владел Саша, но я перехватил роль. - Мы закончим, отправим и тоже погребём. Да, Заур?

Заур равнодушно пожал широкими плечами. На работу он приходил попозже, и уходил позже остальных – кажется, задерживался поиграть. В этом смысле ему было всё равно, кто когда уходит.

- Да ладно, посижу ещё.

***

На часах 16:39. Саша сдался и решил покинуть тонущий корабль камералки. В качестве отступных, он раскошелился на пиццу.

- Четыре сыра и деревенскую. Норм будет?

Я остался без обеда. Случается, что во время всяких авралов я забываю поесть. Поэтому, для меня сейчас была норм любая пицца. Заур снова промолчал – значит, тоже норм.

- Ладно, я тогда стартанул, - Саша протягивал руку для прощания, - попрошу охранника, чтобы пропустил курьера. Чтоб вы не бегали.

- Ага, спасибо! Хороших выходных!

- Гм, и вам. Держитесь!

Дверь закрылась, а я со вздохом кликнул на следующую папку с фотографиями.

***

17:21. Стук в дверь.

- Да!

Ещё постукивание.

- Войдите! Да что б тебя!

Я решил, что сейчас самое время размяться и пошёл открыть дверь. Заур, закутавший голову в мониторные наушники, вопросительно посмотрел на меня. Я знаками показал, что иду забирать пиццу.

Курьер, молодой азиат как-то странно посмотрел на меня, сдержанно поздоровался и начал доставать коробки из сумки. Я решил продемонстрировать расположение и поинтересовался, показав на мокрую куртку:

- Совсем сильный снег, да?

- А? - парень боролся со второй коробкой, она немного перекосилась и, зацепившись углом за молнию, отказывалась выходить. Истерические, дёрганые движения курьера только усложняли ситуацию. - Да сильно идёт…

Он вздохнул, поставил сумку-короб на пол, выровнял коробки и, наконец, достал нужную.

- Вот, пожалуйста.

- Спасибо! Может, зайдёшь на пару минут - пиццы перехватишь?

Парень отверг моё предложение с выражением испуга на лице:

- Ой, нет, спасиб! Мине бежат надо!

Может, курьеры-гастарбайтеры и так едят слишком много пиццы, и одна мысль о дополнительном перекусе вызывает у них оторопь? Или он решил, что у нас тут притон русских содомитов, которые, заказывая еду, заманивают в свои сети юношей из Средней Азии? Надо было попросить Заура выйти за пиццей.

- Ну ладно, удачи тебе, брат!

- И Вам удач! Э-э…

Странно, курьер вроде бы готов был сорваться в галоп, но, одновременно, его ещё и одолевало любопытство.

- Что-то спросить хотел?

- Да-а, вот у вас такой всегда?

- Что “такой”?

- Вот это. - он будто подбирал малознакомое слово. - Атаракцон такой.

- Атар… Что?

- Ну, а-а, типа, ест карусел, ест качел, а ест дом такой…

Я с трудом подавил желание выглянуть в открытую дверь офиса, ожидая увидеть там качели, как на обычной детской площадке, и раскачивающегося на них Егора, нашего директора, который должен вернуться из тропического отпуска только через неделю…

- Дом? Ещё раз попробуй.

- Дом такой, в который пугай. Сикилет пугай, пирисрак пугай, мёртвый люди пугай.

Мой встроенный переводчик с новоазиатско-русского заскрежетал и выдал что-то удобоваримое.

- Ты, типа, про комнату страха, что-ли?

Курьер радостно закивал и начал постукивать по ладони рукой, сжатой в кулак.

- Да, стираха. Дом испугать. Там.

- Где? - сказать, чтобы я был заинтригован – ничего не сказать. В здании бывшего НИИ обитала масса мелких телекомпаний, но едва ли какая-то из них решила устроить в вечер пятницы реалити-шоу или пранк с целью напугать молодого таджика.

- Тама. - он ткнул пальцем в сумерки коридора. - Лифт зашёл, ехать. Лифт остановить другой этаж. Темно, кто-то ходить, смеяться. Я испугать. Потом лифт ехать – сюда приехать.

Я понял только, что многострадальный лифт продолжает глючить и внеплановой остановкой почему-то напугал курьера. Лифт и “кто-то ходить, смеяться” в темноте этажа.

- Э-э, знаешь, я понял – это шутка была. - я придумывал на ходу, чтобы постараться развеять сгущающуюся атмосферу, которая почему-то начала пугать и меня. - Лифт на каком этаже останавливался?

- Не знать.

- Пятый, наверное. Там одна компания арендует. На праздниках для детей и взрослых специализируется. Придумает конкурсы. Или пугает. Знаешь такие?

- Да, слышал. - парень улыбался - похоже, действительно слышал.

- Вот они иногда по пятницам устраивают такие шутки: выключают свет на этаже, переодеваются в призраков и всякое такое, а потом останавливают лифт и немного пугают пассажиров. Только мы все уже эту шутку знаем, а ты напугался. Класс!

- Я понял. Спасибо!

- Да не за что! Пока!

Я махнул на прощание свободной рукой и уже повернулся к двери.

- Знаешь, я пиридумать! - курьер извлёк из кармана телефон. - Если они опять остановить лифт – я их снимать, вспышка – пугать!

- Ого, неплохо! - я показал большой палец. - Удачи!

Топот шагов курьера растворился за поворотом, я захлопнул дверь.

- Заур, пицца приехала!

***

Мы подъедали последние кусочки пиццы, чтобы не засорять пустой холодильник подсохшими остатками кулинарной гордости Италии, выпеченной среднеазиатскими умельцами. Я запивал тёплую тягучую массу предсказуемо пресной тёплой водичкой - после пятого пролива чаинки парагвайского падуба теряли вкус и совершенно переставали бодрить. Допью и пойду мыть тыкву в скверно пахнущий этажный мужской туалет. Завершение цикла матепития обычно венчало рабочий день. Я не хотел нарушать традицию – мне оставалось добавить несколько фотографий в отчёт, обновить содержание и перевести текстовый файл в формат ПДФ. Потом отправить последнее письмо, и бежать – в снег, слякоть, темноту. В тепло дома и выходные.

- Что-то сегодня делается с электрикой? - Заур отставил кружку и выжидающе уставился на лампу, которая тут же моргнула, на краткий миг оставив нас в тусклом сумраке между ещё светом и уже светом. - Да и вообще – в жопу этот сарай! Лифты древние, тупят постоянно. Окна закрываются кое-как, из всех щелей сифонит. Толчки эти совковые, забитые – вечно ссанина через край… Валить нужно отсюда.

- Миша говорил, месяца через три.

- Где три – там и шесть. Или год. Или никогда. Егор вернётся, ещё раз всё обдумает и решит, что арендовать этого клоповник выгоднее, чем свой офис покупать. И всё.

- Думаешь? Тогда стоит попроситься на удалёнку. Сразу решается проблема древних лифтов, сифонящих окон и забитых толчков.

Заур хмыкнул и промолчал. Он, как относительно молодой сотрудник, пытающийся строить карьеру, придерживался стратегии, которая подразумевала выслуживание и постоянный контакт с руководством. Я, к своим сорока четырём, сменив с десяток рабочих мест, карьеру не построил и склонялся к старинной армейской мудрости “подальше от начальства, поближе к кухне”. Формат удалённой работы, свежей струёй ворвавшийся в нашу пандемийную реальность, этой мудрости соответствовал на все сто процентов… Свет моргнул. В этот раз тёмная пауза оказалась чуть протяжённее, и ЮПиэС, на который зацеплены сервер и роутер, тревожно пискнул.

- Э-э, давай уже завершаться, а то домой на ощупь придётся идти.

Заур одним движением, довольно грациозно для своего крупного тела, выскочил из глубин “кухонного” диванчика и гулко пошёл к своему столу.

- Я сейчас, только в сортир совковый выскочу - не хочу калабас на ощупь мыть.

Но Заур, конечно, уже надел наушники и ничего не услышал.

***

Лампочки в туалет, должно быть, подбирались по остаточному принципу – из отбракованных для комнат арендаторов. Здесь и в обычное время было темновато и мерцающе, но сегодня пространство уборной напоминало рейв-пати для глухих на животноводческой ферме – одновременное мерцание нескольких ламп и какая-то особенная вонь.

Я открыл кран и торопливо сполоснул тыкву под тоненькой струйкой тёплой воды (а с водой-то что?), промыв жмых сквозь решётку слива. Почти закончил мыть стальную “соломинку”, когда лампы, на секунду вспыхнув вдвое ярче положенного, одновременно погасли. Задержав дыхание, я слушал как вода с утробным хлюпаньем исчезает в трубе и считал секунды. “два… три… четыре… пя…”

Лампы загорелись и замерцали в своём привычном эпилептически-припадочном ритме. Я выдохнул…

В нескольких метрах от меня, в дальней кабинке шумно сработал слив. От неожиданности я выкрикнул что-то бессвязное и уронил только что вымытые чайные аксессуары в раковину. Я мог поклясться, что в туалете, кроме меня не было ни души – но кто-то должен был спустить воду, ведь так?

Как-то особенно громко (а может мне только так казалось) сработал смыв в средней кабинке. Сердце моё гулко застучало, отдавая громкими тамтамами в жилы… Я подхватил из раковины своё добро и на ватных ногах начал пятиться к двери в коридор. Только сейчас, когда паника чуть отодвинулась, давая место рациональному мышлению, я сообразил, что средняя кабинка уже вторую неделю закрыта из-за непроходящего засора. Из-под двери кабинки по тёмно-жёлтому кафельному полу растекалась мутная, дурно пахнущая лужа… Я упёрся плечом в тяжёлую металлическую дверь, распахнул её своим весом и чуть не растянулся во весь рост, запнувшись о порог. Восстановил равновесие и чуть ли не бегом рванул к дружелюбно приоткрытой двери в кабинет. За моей спиною гулко и с урчанием сработал слив в третьей кабинке…

***

- …брось, чего ты психуешь? Может у бачка клапан сорвало? Там же старьё такое стоит – старше меня. А может, и тебя.

- Сразу в трёх бачках сорвало? - я уже успокаивался, и понемногу начинал пытаться придумывать рациональные причины произошедшему в туалете. Получалось не очень.

- В одной, например, чел засел ещё до твоего прихода. В той, где ремонт – сорвало клапан. А про третью тебе вообще показалось, потому что пересрался от первых двух.

- Ага, и всё это вместе. Просто совпало, да?

- Бывает. Это реальнее, чем трешак, который ты мне навяливаешь.

- А чего тот, чел, который сидел в незапертой кабинке смыл и не вышел?

- Я, блин, знаю? Жопу недотёр.

- Пх. Да ладно! Я ж знаю, что там никого не было!

-- Слушай, не пойму – чего ты добиваешься?! - Заур заводился, он никак не мог доделать отчёт, а я ему мешал, смущая рассказами не то о сортирных призраках, не то о говённом полтергейсте. - Сам рассказал, что Вова с утра трёхнулся, про его байки из склепа шутил. А теперь затираешь всё про то же?

Я хотел ответить в том же духе, но промолчал. Потому что как-то поневоле начал сводить воедино все сегодняшние странности: неполадки с электричеством, “восстание бачков”, курьера, испуганного непонятными звуками на одном из нижних этажей… А началось всё…

- А Вовчик в моё отсутствие не залетал? - спросил я невпопад, вспомнив про его обещание поделиться свежими новостями.

- Да б…я! - Заур в запале двинул ногой по тумбочке и добавил почти умоляюще. - Хватит, а?! Давай уже добьём эти долбучие отчёты и свалим нафиг, хорошо?

- Всё, ладно, не мешаю.

Чуть подрагивающими от напряжения пальцами, я бездумно нажимал на нужные кнопки-иконки, а сам прислушивался к тишине за чуть приоткрытой входной дверью. Ничего. Или почти ничего? Как будто мне слышались звуки продолжающейся сливаться воды, или влажное шлёпание по бетонным плитам пола, или топот… Нет, это точно топот бегущего по коридору человека. Всё громче и громче. Может, всё-таки пробежит мимо? Я почему-то отчаянно хотел, чтобы пробежал. Да, большая часть арендаторов уже позакрывали свои двери и умотали – кто в метро, кто на остановку трамвая или троллейбуса, а кто и на стоянку. Но кто-то же ещё оставался? Например, срочный тираж в типографии в дальнем торце коридора. Или шоурум каких-то модных брендов, что в трёх дверях от нашей, затянул с новым подвозом. Ну, или сантехник прямо сейчас бежит разобраться в причине аномального синхронного смыва в мужской уборной (ага, дождёшься, счас!). Да наверняка! Хотя, он, кажется, уже…

Дверь распахнулась. Ворвавшийся человек не то кудахтал, не то подвывал. Со своего места я не мог увидеть входную дверь, для этого нужно было встать, пересечь наш небольшой кабинет и взглянуть из проёма. За мгновение до того, как моё тело начало подниматься из кресла, мой мозг отчаянно завопил: “Стой! Перестань двигаться! Не надо туда ходить – там нет ничего хорошего!” Я встал, в четыре шага пересёк кабинет и чуть не столкнулся с Вовчиком.

Я не сразу понял, что тот, чуть растрёпанный, с лицом, немного напряжённым от ожидания очередной неприятности, с которым я разговаривал утром, и этот – бледный, трясущийся, весь перемазанный какой-то бурой дрянью – один и тот же человек.

- А-а, эй – как здорово – это ты…

Разобрать его почти что шепот, с вкраплениями всхлипов было непросто. Я заметил, что на Вовчике его обычная синяя стёганная утеплённая куртка, только отчего-то вся изодранная, с серой набивкой, торчащей из широких прорех. Правой рукой он держался за предплечье левой, как-то нелепо пританцовывая - будто очень хотел в туалет по-маленькому.

- Вова? - голос мой вдруг осип и ослабел. Диалог на минималках в очереди к оториноларингологу. - Чё случилось?

- Вы в порядке? Я вот чё-то… А, блин, как больно-то!

Он качнулся, привалился к косяку и снова всхлипнул. Тут я осознал, что пятна неприятного вида на его одежде, должно быть, кровь – его кровь. И за руку он держится не просто так. Я кинулся назад.

- Заур! - для полноты эффекта бесцеремонно пихнул коллегу в плечо. - У нас “чепе”!

- Да что такое! - он оторвался от экрана и сдёрнул наушники на шею. Заметил поскуливающего Вовчика, уже присевшего на корточки в дверном проёме, и посерьёзнел.

- Это что?! Вова ты чего?!

Минут десять мы искали аптечку, помогали Вовчику снять куртку и свитер (я заметил на его лице ещё один порез - вскользь и не такой глубокий), как могли стянули края глубокого рассечения и как смогли перевязали. Заур включил чайник (кажется, он собрался сбегать в туалет помыть руки, но, по внутреннему размышлению, решил обойтись влажными салфетками) и насыпал несколько ложек чёрного чая в большую чашку. Я решил, что это для Вовчика, для восстановления сил, содержания жидкости в организме и для бодрости вообще, но не был уверен, что на нашей кухоньке найдётся хоть крупица сахара. Я сходил в кабинет за телефоном и начал тыкать дрожащими пальцами в экран. Вовчик, сжавшийся в углу досугового диванчика в подрагивающий комок, вдруг ожил и просипел:

- Ты куда-то звонить собираешься?

- Ну да, сто двенадцать. Скорую тебе вызову. Перевязка у тебя дерьмовая – вон кровь сочится, надеюсь, хоть вена какая не задета. Тут врач нужен. Где ж тебя так угораздило?

Переработка (продолжение)

Чуть позже Ирина подтвердила, что филиал пока молчит, причём сделала это таким странным голосом, что Костя бросил набирать сопроводиловку и вопросительно уставился на подчинённую:

- Что-нибудь случилось?

Вместо ответа Ирина подскочила на своём кресле, отъехала от стола и, уводя взгляд в сторону, пролепетала:

- Константин Михайлович, я всё-таки пойду…

- Ну, иди. Я один закончу, успею. Хороших тебе выходных.

- А… - Ирина, уже скрывшаяся под столом в поисках ботинок, замялась, - Ничего, что я Вас здесь одного бросаю?

- В смысле, “ничего”? Я ж не маленький – что со мной случится? И что тут вообще может случиться страшного?

Ирина замерла возле стола начальника в наполовину натянутой армейской ветровке на пару размеров больше.

- Вопрос не в том, что может случиться, а в том, когда это случится. Вы забыли про Ночь?

- Какую ночь? Что за…

Тут, конечно, Костя вспомнил, что за “Ночь”, и почему, действительно, “когда” важнее “что”. Самое печальное, что “когда” наступает уже через два с небольшим часа.

- Твою ж…

- Забыли, да? Пойдёмте вместе… Мне на “Юго-Западную”, и я пока успеваю… - пауза, сопение и всхлип, - Боюсь не успеть… Никогда не оставалась на улице Ночью… А Вы оставались?

- Было пару раз – ничего страшного. - Костя улыбнулся для подтверждения своих слов. – А тебе лучше, конечно, бежать.

Ирина почему-то никак не уходила. В огромных глазах, увеличенных линзами очков и расширенных от страха, читались восхищение и гордость за Костю.

- Константин Михайлович, пойдёмте, а? Там же звери натуральные, прирежут ни за что… А то и похуже… А завтра придёте, закончите… Хотите, я тоже приду?

- Ну что ты, вот ещё глупости. Приём заявок заканчивается сегодня – завтра уже поздно. И вообще, я не могу завтра. Мне сегодня нужно к родителям в деревню рассаду отвезти. Ну и какие ещё “звери”, чего ты выдумываешь? В первые годы – да, было небезопасно. А сейчас почти ничего и не случается. Несколько сотен на всю Столицу. До тысячи с областью. Смех! Оп, почти восемь! Всё, пока! Беги! Мне хватает этой долбанной закупки – не хочу ещё и за тебя беспокоится. Давай же!

Какое-то мгновение Косте казалось, что Ирина не то бросится ему на шею, не то схватит за руку, чтобы утащить с собой. Но она только протараторила скороговоркой: “будьтеосторожныберегитесебяявампозвоню” и выскочила из комнаты.

Костя немного посидел, успокаиваясь после словесной схватки и мысленно пиная себя за рассеянность. Да, он не мог предвидеть сегодняшней проволочки от филиала, но и забывать о грядущей Ночи права не имел.

Костя задумался. Отчасти, успокаивая Ирину, он не грешил против истины. Последние годы официальный “Период девиантного выравнивания” или, более традиционная, народная, “Судная Ночь” значительно остыла и рассматривать риски появления на улице после 22.00 сейчас, по сравнению с годами нововведения, было смешно.

Костя был старшеклассником, когда инициативная группа, состоявшая из нескольких членов Правительства и нескольких представителей силового блока, протащила законопроект об учреждении ежегодного “Периода девиантного выравнивания”. Идея была не нова, почерпнута из какого-то старинного иностранного боевика, и заключалась в разгрузке криминального бремени за счёт упразднения всякой уголовной ответственности в ночь с 30-го апреля на 1-е мая, на срок с 22.00 до 8.00. Другими словами, “братья-реформаторы”, как их окрестило благодарное население Российской Федерации, рассчитывали на самоочищение “дна” городов, пригородов и сельской местности. Отчасти идея дала плоды: в первые несколько лет были выполоты самые отвратительные сорняки преступности и бандитизма. Криминальная вертикаль резко постройнела за счёт уплотнения поредевших “диких” группировок под новыми, полугосударственными крышами. Без гражданских потерь, конечно, не обошлось, но тут к слову пришлась бы старая поговорка: “Лес рубят – щепки летят”.

Ажиотаж первого десятилетия сменился апатичным привыканием к данности ежегодного кровопускания. Забастовки, митинги и одиночные пикеты в поддержку запрета “Периода девиантного выравнивания” потихоньку сошли на нет. Саму Судную Ночь большинство граждан начало воспринимать как непонятный и необязательный праздник, типа Старого Нового года или Дня Народного Единства. Кто-то отмечает, а кто-то просто не замечает этих отмечающих. В случае с Судной Ночью, главное – закрыть дверь и не высовываться на улицу. В дома зло “Периода девиантного выравнивания” проникало очень редко.

Слова Кости о “паре раз” не были бравадой. Оба раза произошли в безрассудную студенческую юность, когда море было по колено, а пивом заливались по горло. В первую свою Ночь он, под давлением друзей, набрался нахальства прогуляться по Тверскому бульвару. Их компания, размалёванная аквагримом и вооружённая всевозможной скобяной утварью, пересеклась с зеркально похожей компанией. В завязавшейся вялой потасовке Костя оприходовал одного из врагов черенком от лопаты по спине, получил, в свою очередь, по голове чем-то похожим на носок с дробью и на этом успокоился, потеряв сознание. Отделался, по счастью, здоровенной шишкой и стойким нежеланием продолжать участвовать в таких глупых забавах, как Судная Ночь. В свой второй выход на улицу во время оно Костя, снова не без давления друзей, ограничился переходом до ближайшего ночного бара, где очень хорошо провёл время. Правда, голова наутро снова болела, но обошлось без носков, дроби и шишек.

Потеряв интерес к непосредственному участию в Судной Ночи, Костя перешёл в разряд “домашников”. Сначала он оставался на Ночь у родителей, а обзаведшись своей семьёй, перешёл в разряд “вечеринщиков”: после работы заезжал домой, подхватывал Римму и Лёльку с Мишкой и ехал к Семёновым – старинным друзьям жены. Там накрывали стол и развлекались болтовнёй под просмотр старых комедий – облегчённый весенний вариант встречи Нового года. Предполагалось, что традиция будет соблюдена и этой Ночью, но внезапное решение взять пару отгулов за свой счёт, которые вкупе с майскими праздниками должны составить отпускную неделю, перевернуло для него традицию с ног на голову. Вдобавок, откуда ни возьмись, появился бывший сослуживец отца, старый дачник-огородник, от всей своей широкой души одаривший отца десятью шикарными кустами рассады помидоров. Родители Кости с первыми тёплыми весенними деньками скрылись на подмосковной даче, в деревне Большие Мурашки, и, как бы Костю не ломало, но сегодня он, судя по всему, должен был исполнить будоражащую, богатую на адреналин, роль перевозчика. Он обещал, и никакая Судная Ночь не могла послужить причиной для отказа от своего слова.

- Чёртовы помидоры! - Костя с досадой пнул двухколёсную тележку с подставкой, на которой покоилась здоровенная корзина. Он взлохматил свою объёмную шевелюру и почувствовал, что от мыслей о помидорах ему страшно захотелось есть. Ещё он понял, что за сегодняшним авралом забыл пообедать.

Вытаскивая из рюкзачка судок с пюре, котлетой и обязательной зеленью, Костя несколько раз задел боковой вертикальный карман. Что-то твёрдое и вытянутое - как раз по длине кармана. Он вспомнил, что на прошлой неделе Римма заходила в хозяйственный, расположившийся в цокольном этаже соседней пятиэтажки, купить какую-то мелочь – спички или свечки. При виде россыпи китайских хозяйственных ножей, прикрывающихся бразильской маркой, она не удержалась и взяла два. И ещё это. "Я подумала, это же совсем недорого, сталь хорошая, и он такой длинный!" Костя вынул из кармана рюкзака увесистый полуметровый мачете, заботливо завёрнутый в тряпочку той же рукой, что укладывала в судок его обед, и сунул его в корзину, сбоку от горшочков с рассадой. С тоской посмотрел в экран монитора, на надпись "нет новых писем", и пошёл в офисную кухню, разогревать поздний обед.

***

Долгожданное письмо из филиала пришло через полчаса после начала Судной Ночи. Выгружая архив, Костя задумался о судьбе человека в далекой Вологде, который отправил Косте нужную информацию. Останется ли он сегодня ночевать на работе в относительной безопасности, или, как и Костя, рискнёт жизнью ради возвращения к комфортной обстановке?

Всякое беспокойство за судьбу безымянного коллеги вмиг улетучилось, едва только Костя услышал негромкое постукивание в коридоре. Негромкий топот и стук по стене. Чем-то твёрдым. Палкой, дубинкой, обрезком водопроводной трубы...

Распахнувшаяся дверь застигла Костю в полупозиции, на полпути к вешалке с одеждой. Он совершенно забыл про корзину с мачете и сейчас, глядя на силуэт в дверном проёме, мучительно соображал: зачем его понесло к вешалке в такой момент?

- Э-гей! Есть кто? - некто, прикрывая глаза ладонью, вглядывался в полумрак кабинета.

Костя решился. Он вприпрыжку преодолел оставшееся до выключателя расстояние и с силой ткнул в кнопку. Вспыхнувший через секунду свет заставил человека в серой униформе прикрыться табельной резиновой дубинкой.

- Фу-у, Кость, ты что ли?

Подслеповато прищурившись, охранник Влад, коренастый и крепкий, как молодой жёлудь, шагнул назад, но тут же сократил дистанцию, сделав два шага вперёд. Дубинку он так и не опустил. Костя и Влад не то, чтобы дружили, но их повседневное общение было максимально доверительным, насколько это возможно между небожителями офисов и их привратниками. В дни своей смены Влад встречал Костю неизменно плоским и пошлым анекдотом. Костя же иногда спускался в комнату охраны и делился с Владом последними спортивными новостями и прогнозами на будущие матчи, до которых Влад был особо падок, делая на их основании ставки. Выигрыши равномерно чередовались с проигрышами, но Влад на Костю не обижался, потому что его приятель по работе был классным парнем, а классный парень не значит классный прогнозист.

Однако их приятельские отношения легко могли изменить полярность под покровом Судной Ночи. И сейчас Костя, всматриваясь в лицо Влада, пытался найти признаки такого изменения.

- Ты чего на меня уставился, как на покойника? Не приболел?

- Э-э... О-о-о...

Костя вроде бы забыл все слова, которые положено говорить при встрече с приятелем. Вспомнил о мачете, лежащем между помидорными кустиками. Понял, что ни за что не доберётся до корзины, прежде, чем Влад оглушит его дубинкой.

- Слушай, ты, это, почему вообще здесь? - Влад шагнул к Косте, тот синхронно отступил. - Чего ты?

- Владик, дорогой, уйди, а? Ну, не трогай меня... Зачем тебе? - слова вернулись, полились неудержимым потоком. - У меня семья, ты знаешь, дети... Почему сейчас-то? Влад, не надо...

Влад застыл на месте. Недоумение на его простом открытом лице сменилось недовольством и обидой.

- Так, Кость. Ты ё...ся? С ума все посходили с этой жопошной Судной ночью! - голос охранника дрожал от обиды, громкость нарастала, переходя в крик. - Б...дь, за все эти долбанные ночи, никого не приложил ни разу, пальцем даже не тронул! Всем похрену! Всё одно – не один, так другой мудак смотрит, как на Чикатилу, вроде как у меня руки в крови по пояс! И ты, блин, туда же!

Охранник взмахнул дубинкой, подтверждая своё отношение к людям, сомневающимся в его, Влада, нравственной чистоте. Костя вспомнил, что уже некоторое время не дышит, и облегчённо разжал губы.

- Вот скажи, Кость... Чего я сделал такого, что ты решил, что я тебя хочу грохнуть?

- Не, Влад, ты не думай, я не хотел тебя...

- Обидеть? У тебя получилось, если что.

- Понимаешь, я ведь никогда не задерживался на работе в такую ночь. Откуда мне знать – кто есть кто?

- Вообще-то, да, разумное говоришь, - запал Влада явно пошёл на убыль, - я бы тоже приссал.  Но всё равно ты меня обидел. А расплачиваться будешь кровью. Шучу. Бутылку поставишь, и будет с тебя...

- Ну какой разговор! - концентрация адреналина в крови Кости тоже падала. - Баллантайнс? Джей ди?

- Х...й ди. На биби. Ну, бруньки, понял? Ха-ха. Кстати, вот анек в тему...

Уже направляясь к двери, Влад вспомнил:

- Да, Кость, будешь уходить – стукнись в нашу коморку – я тебя выпущу. Просто, могу придремать, я же один.

- Как один? А Сергеич где?

- Да, связал я его, на всякий случай. Он же ветеран конфликтов – кто знает, что ему в голову взбредёт?

- Снова шутишь?

- Какие тут шутки? Давай, значит...

Эхо ещё некоторое время доносило звуки шелеста кроссовок по коридору, а Костя, вернувшийся к обработке пакета, порадовался, что сегодня дежурят Влад и Сергеич, а не Румянцев и Вадим. Костя на дух не переносил последних, и они, кажется, отвечали ему взаимностью.

***

Тележка с рассадой мягко катилась, пощёлкивая на стыках асфальта. Тяжесть почти не ощущалась, глубокие светлые сумерки и тепло поздней весны увлекали Костины мысли далеко вперёд - в отпуск, майские шашлыки и рыбалку на заре... Даже сцена прощания с постом охраны и обиженная физиономия Влада рассеивались в памяти и быстро уносились лёгким ветерком. На какое-то время Костя даже забыл, в какое время он оказался практически в одиночестве на улице Менжинского...

Практически? К действительности его вернул быстро приближающийся топот нескольких ног. Ещё не успев испугаться, Костя заозирался в поисках укрытия. Свернуть с освещённой улицы в тёмный двор между пятиэтажками? Бежать через дорогу, рискуя закончить ночь под колёсами редких сегодня машин? И куда бежать? С тележкой-то? Эти, сзади, догонят его за считанные секунды. Если только они гонятся за ним. Только сейчас Костя решился обернуться.

Гнались и вправду не за ним. Их было четверо: жертва и трое охотников. Жертва, невысокий худощавый парень, одетый в серую ветровку, тёмные джинсы и кроссовки, оторвалась от преследователей на несколько десятков метров. Могла бы и больше, но передвижение стеснял какой-то предмет, скрываемый под ветровкой и придерживаемый одной рукой. Охотники бежали значительно тяжелее; они были крупнее, обуты в берцы и держали в руках автоматы. Какие именно, Костя не сказал бы – он плохо разбирался в оружии, но похоже было на что-то из американских боевиков. Вид оружия мгновенно всколыхнул Костину память, подняв на поверхность давние истории об организованных военизированных бандах, убивавших всё, что движется, популярных в первые годы после введения "Периода девиантного выравнивания". Поговаривали, что эти "бригады смерти" быстро извели друг друга, но, видимо, не до конца...

"Сволочи, втроём на одного! Как гиены на раненого льва!" И хотя преследуемый напоминал, скорее, крупного зайца, а преследователи – не то медведей, не то располневших волков, на секунду Косте захотелось встать на защиту истекающего кровью царя зверей. Пускай только с мачете в руках, но броситься на этих уродов, не имевших в душе ничего светлого, готовых толпой растерзать беззащитного. Лишь на пару секунд, но захотелось.

Заряда адреналина хватило только на то, чтобы убраться вместе с тележкой с тротуара на придомовой газон. Но бежать Костя почему-то раздумал, он застыл столбом, с извращённым оживлением следя за развязкой.

Похоже, шансы жертвы были не так уж и малы – парень был невысок и лёгок, с быстрыми ногами. Догнать его мог разве что чуть опережающий подельников тощий верзила, но явно опасающийся отрываться от своих. Как сейчас же выяснилось, он имел на это все основания...

Преследуемый уже пробежал мимо места, на котором Костя слился с тележкой в одно целое. Сейчас пробегут и охотники, и, может быть, тогда забрезжит возможность продолжить свой путь незамеченным...

Не останавливаясь, жертва подпрыгнула и развернулась в воздухе. Костя и моргнуть не успел, а парень уже твёрдо стоял на ногах, лицом к своим вероятным убийцам. В руках он держал автомат точь-в-точь, как у тех, что бежали следом. Грохота выстрелов чуть пригнувшийся Костя так и не услышал – щелчки или хлопки, но не выстрелы.

Верзила прореагировал отменно: со скрежетом и матом он покатился по асфальту тротуара. Отставшие подельники даже не поняли, что произошло, когда голова одного из них, чуть менее полного, дёрнулась назад, а на груди в дополнение к пятнам камуфляжа появилось ещё одно – более тёмное. Верзила перевернулся на живот и начал беззвучно палить в свою жертву (жертву ли – Костя уже не сказал бы наверняка), туда, где она находилась какие-то секунды назад. Пустое – парень уже прыгнул с тротуара, проскочил перед капотом редкой в этот вечер легковушки, возник на другой стороне улицы и исчез в темноте разрыва между двумя пятиэтажками. Верзила, всё ещё матерясь, поднялся и потрюхал через дорогу вслед за своей опасной добычей.

Костя заставил себя посмотреть на "охотника", получившего смертельное ранение в голову, и чуть не охнул. Живёхонький, твёрдо стоящий на ногах, он сильно толкнул в плечо приятеля, нерешительно топчущегося на месте:

- Чего стал, б...дь, беги за Скелетом, а то этот щегол вертлявый разделает его во дворах как барана!

- Жир, а ты чо?

- Чо, чо – через плечо. В клуб пойду, к остальным мертвякам. Как сдохнете, подгребайте, воены... Ну, п...дуй!

- Ага, ты держись тут...

Хлопнув товарища по пятнистому плечу, "живой", озираясь, неторопливо потопал через дорогу.

- Я-то что? Это вы теперь держитесь. - "мертвец" с усмешкой в голосе бурчал себе под нос. - Дрючат нас "Крысы", что на полигоне, что Ночкою в одни воротца. Тьфу!

"Мертвец" стащил с головы шапочку, сунул её в карман, нашарил где-то подмышкой небольшую стеклянную бутылочку, не выпуская пейнтбольного (как уже догадался Костя) ружья из руки, открутил пробку зубами и начал жадно пить... Костя тихо-тихо перебрался через заборчик, перетащил тележку и, стараясь ступать как можно тише, продолжил свой путь к станции. Сердце его колотилось уже не так отчаянно, ветерок иссушал испарину на лице. Оказывается, Судная Ночь не так страшна, как о том рассказывают слухи и статистика. Большие Мурашки становились все ближе.

***

Давно уже никого не удивлял тот факт, что общественный транспорт в Судную Ночь работал точно так же, как и в любую другую. В первые годы после введения Судной Ночи машинисты метро и электропоездов, водители автобусов и трамваев активно саботировали работу после десяти вечера, но муниципальные власти, движимые какими-то своими соображениям, ввели для водителей значительные премиальные за несколько часов, равнявшиеся едва ли не месячной зарплате. Мера подействовала, скоро другие экстренные службы и производства безостановочного цикла приняли её на вооружение. В итоге, вслед за понижением градуса Судной Ночи, а, может, и способствуя этому понижению, работа городских и областных служб нормализовалась, а судноночные смены стали не только высокооплачиваемыми, но и почётными...

Расплатившись картой, Костя купил билет на электричку в терминале. До поезда оставалось ещё пятнадцать минут, но, чтобы попасть на платформу "от Москвы", нужно было перейти через мост; переход с тележкой займёт больше времени, поэтому Костя торопливо пошёл к валидаторам. Скучающий пулемётчик в гнезде, сооружённом из мешков с песком у стеклянных дверей, рассеянно мазнул взглядом по Косте и вернулся к изучению яркого журнала с кричащими заголовками. Охранники у валидаторов уделили Косте чуть больше внимания.

- На Посад? Тогда лучше садитесь в четвёртый - пятый вагоны. Там спокойнее. - грузный мужчина в форменной куртке не по размеру доброжелательно улыбнулся.

- А что, - Костя протащил тележку через багажный проход и присел, завязывая непослушный шнурок на кроссовке, - могут быть проблемы?

- Ну, как сказать. - к беседе подключился напарник – высокий худой, с лицом, иссечённым шрамами, похожий на бывшего военного. - На Ярославском хвост поезда спецы из огнемёта обрабатывают, но они всё одно, нет-нет, да и заскакивают...

- Шмыгари-зацеперы! - грузный двинул кулаком, сбрасывая воображаемого шмыгаря-зацепера с поезда. - Есть, кто как обычно катается, а кто по беспределу в вагон щимится. На Маленковской, на Лосе. Обычно с ними поездные бригады быстро разбираются, но ведь, знаете, бережёного...

Худой перебил его:

- Всё, хорош пугать! Такого почти уже и не бывает...

- Ну да, как же! На нашей ветке давно уже тихо, а на клинской в том году что было, а? Мешки десятками по моргам развозили!

- Преступная халатность - и точка! - сердито отчеканил худой. - На двенадцать вагонов два сопровождающих с тэтэхами. Это раз! Работала банда, большая и хорошо вооружённая. Это два. А три – это то, что всю банду уничтожили. Особым распоряжением сам знаешь кого. Невзирая даже на статус Ночи.

- Ой, ну всё. Я же не спорю. Остынь!

- А я и не кипел. - худой подмигнул Косте. - Езжайте спокойно, гражданин, счастливого пути!

Оробевший и сбитый с толку рассказами охранников, Костя затарахтел тележкой в сторону лестницы на мост.

Судная Ночь по дороге в Большие Мурашки (окончание)

- На хрен, Хло!

Пожарная лестница загрохотала под увесистыми ударами ног. Ощутив под собою твердь бетона, Содерсберг закрыл глаза, дождался, пока пульс придёт более-менее в норму, и словно нехотя вытащил пачку "Лаки Страйк".

- Вот ведь сука! - три торопливых затяжки. - На хрен всё!

Содерсберг давно заметил, что одновременно с тлением сигареты убывают его досада и злость. Сейчас - как нельзя кстати. Никлас провёл тыльной стороной ладони по лбу - ещё один приём, помогавший снять напряжение. Теперь нужно не торопясь покурить, если нужно две-три сигареты, и привести мысли в порядок.

Ещё несколько затяжек, отброшенный в сторону урны бычок, новая сигарета. Кажется, порядок.

***

По сути дела, Никлас сам себе создаёт проблемы на ровном месте, и кто виноват в том, что его бредовые идеи не находят поддержки у коллег, тем более - вышестоящих. Ну кто его тянул за язык, когда на сегодняшней планёрке шеф озаботился ходом расследования преждевременной кончины этих двух недоносков - Филле и Рулле? Хлоя Персонен с самого начала, когда их тела только-только были обнаружены на чердаке одного из малоэтажных домов старого квартала, предложила держаться версии с разборкой между бандой местных неофашистов, к коей Филле и Рулле несомненно относились, и группой боевиков, выкристализовавшейся из крупной общины мигрантов из Экваториальной Гвинеи. Проще некуда, на этих юрких чернокожих парней в обносках из эконом-магазинов списывалась львиная доля безобразий, творившихся в Стокгольме в последние несколько лет, и, что примечательно, чаще всего, обоснованно. Но если тело Рулле, подвешенное на балке, на нескольких связанных между собой простынях, просто кричало о насильственной смерти, то с Филле всё было куда сложнее.

- Что - его тоже придушили? - Никлас удивился сам себе: когда его голос стал передавать безразличие отношения к жертвам преступлений?

- Точно - нет. - Олаф, как обычно, говорил негромко, и Никлас сперва решил, что всё же что-то расслышал неправильно.

- А?

- Этот умер сам. Ну, я не вижу других причин - внешних причин. Инфаркт, инсульт, приступ мигрени - всё, что угодно, но это убило его изнутри.

- Оли, ты себя слышишь? - Содерсберг закипал мгновенно. - Два дохлых бандоса: одного точно повесили, а другого скрутил сердечный приступ? Ну как так-то?!

- Я понимаю, тебе будет сложно объяснить картину произошедшего, но, что есть - то есть. Одного задушили. Второй умер сам. Допускаю, что от страха - посмотри, как искажены все лицевые мышцы.

- Нах тебя и твои мышцы! - громко топая по ветхим доскам чердака, Никлас покинул место преступления.

В подъезде Хлоя неторопливо и заунывно допрашивала возможного свидетеля - единственного жильца пятого этажа, последнего этажа этого дома. Бросив взгляд на свидетеля, Никлас уверился в бесперспективности занятия коллеги. Этот алкаш может как услышать и увидеть что угодно, так и пропустить само Второе Пришествие. В зависимости от формы опьянения. Полагаться на его свидетельства может только начинающий следак. Никлас и Хлоя не были начинающими.

Уже в машине, спустя четверть часа, когда Хлоя закончила петлять по улицам Васастана и выехала на прямую Кларастрандследен, Содерсберг разлепил веки и посмотрел на старые наручные часы:

- Ох ты ж! Завозились мы с этими гадами! Что там с соседом - пусто?

- Он говорит, что ночью на чердаке часто собираются всякие тёмные личности. Бывают, что и шумят, кричат, ещё что-то. Он в это время старается не высовываться. Думаю, что если бы и захотел, то не смог бы. Ставлю сотню, что уже после пяти вечера он в дрова.

Никлас нипочём бы не решился перебить её ставку. Он хмыкнул и задумчиво почесал переносицу:

- Что, так и сказал: "тёмные личности"?

- Представь себе. Ничего, да?

- Не перевелись, оказывается, романтики. Даже среди синяков.

- Мне кажется, что только среди синяков и прочих наших "друзей" они и остались. Прогресс и цифровизация, мать их!

- Да, не забудь ещё густой флёр экобунтарства...

- Никлас, дело к ночи, завязывай!

- Ну да, ты права, как и всегда.

- Что собираешься делать?

- Думаю, выпью.

- Ты же понимаешь о чём я? Что с Филле и Рулле?

- Говорю же - выпью. А потом буду думать. Если ничего не придёт в голову - завтра-послезавтра наведаюсь в Ринкебю.

- Что, совсем плохо с идеями?

- А у тебя они есть? Два жмура, один со следами насильственной смерти, другой окочурился, это говорит Олаф, от страха. Никто ничего не видел. Мы знаем, что ублюдки давно ходили по краю, мутя с нациками, которые крепко сорятся с африканцами. Ну и что ещё?

- Правда, негусто... О, вспомнила! Этот бухарь между делом вспомнил, что последние пару ночей слышал с чердака какое-то жужжание.

- Поясни.

- Если бы я сама понимала. Говорит, что такой равномерный монотонный треск, как от работающего вентилятора.

- Даже предположить не могу, что тёмные личности ночью на чердаке делают с вентилятором.

- Он тоже не может. Ещё говорил... Гм...

- Так плохо всё?

- Видел, дескать, пару дней назад из окна, как уже в сумерках с соседней крыши на крышу его дома кто-то перелетел. Грузная такая фигура, но летела очень быстро. Да, так и сказал - я ж не буду придумывать.

- Я тебе верю. Значит, скорее всего, завтра в Ринкебю.

- Я с тобой.

- Хрен тебе! Это приказ...

***

Заехать в социалку Никласа сподвигли слова Кромсателя Нгобо, сына старика Лу Тонго, формального главаря банды гостей из солнечной Африки. По мнению детектива, очень уж загостившихся.

Сегодня визит в Ринкебю может выбить из колеи любого добропорядочного гражданина Стокгольма. На Содерсберга эта суровая данность не распространялась. Во-первых, мало кто, из хорошо знавших Никласа, смог бы назвать его "добропорядочным". Во-вторых, после смерти Марты Никлас окончательно распрощался как с чувством страха, так и с чувством самосохранения. Пожалуй, только Ханна знала истинную причину бесшабашности старшего партнёра, и, хотя и не одобряла такую бесшабашность, но быстро сдалась в попытках воззвать к разуму Никласа. Уход Марты из этого мира не отдалил её от него, а, наоборот, приблизил, дав почувствовать едва ощутимую толщину грани между тем и этим светом. И своей дерзостью, граничившей с безрассудством, Содерсберг будто стремился прорвать преграду, отделяющую его от жены.

Странно, но чем больше Никлас лез на рожон, тем легче он рожон этот преодолевал. Словно сама смерть пасовала перед его дерзостью. Например, попытка поговорить со старым Тонго без предварительного согласования места и времени, принесения даров или, на худой конец, предъявления ордера вкупе с отрядом спецназа, закончились бы для переговорщика, минимум, больничной койкой. Никлас поговорил и уехал невредимым. Никто даже колеса не удосужился проколоть.

Другое дело, что общение с Лу Тонго не принесло никаких подвижек в деле расследования смерти Филле и Рулле. Никлас, конечно, не ждал откровений и раскаяния от старого бандита, но не ждал и той кучи потустороннего бреда, что свалилась на него. Из многословного, часто бессвязного, то и дело повторяющегося монолога старика, он уяснил только, что чёрные отступились от борьбы за Васастан после того, как обнаружили злой дух, обитавший на одной из крыш района. Бред, щедро сдабриваемый жвачкой из ката. Фокус в том, что мистической версии седого предводителя придерживались и его младшие адепты. Сын Лу по прозвищу Кромсатель Нгобо, провожая Никласа во главе своей свиты головорезов, презрительно бросил в спину:

- Я знаю, ты думаешь, что старик спятил и несёт чушь. За эти мысли я выпотрошил бы тебя в один миг и оставил бы на прокорм местным шавкам. Но радуйся, отец запретил нам трогать белого мудака, явившегося со своими глупыми вопросами. Отец знает, что белый мудак сам столкнётся с тем, что ему кажется бредом спятившего старика. Отец считает, что белому мудаку не нужно мешать. Я уважаю своего отца. Белый мудак уедет отсюда живым и здоровым. Вали на хер, навстречу своей смерти!

Прежний Содерсберг, даже стеснённый мыслями о собственной безопасности, за такие слова походя сломал бы мальцу лицо, не глядя на его недружелюбного вида приятелей. Нынешний даже не обернулся, не торопясь втиснулся за руль и, уже заведя мотор, бросил напоследок:

- Привет папеньке! Если понадобится телефон неплохого психиатра - найди меня.

Подавив желание высунуть в окошко кулак с отставленным средним пальцем, Никлас очень неторопливо тронулся с места. Ни пули, ни камня, ни ругательства вслед - только спокойные, уверенные в своём знании взгляды тёмных глаз. Да, страх для Содерсберга давно уже стал атавизмом, отброшенным хвостом, но равнодушие на иссиня-чёрных лицах заставило его передёрнуться всем телом.

***

"Я уважаю своего отца". Этот чёрный мудень напомнил Никласу о том, что за повседневной беготнёй он чуть было не забыл о главном.

Никлас никогда не был в ладах со своим отцом. Может, в раннем детстве и был - этого он, конечно, не помнил и сейчас сильно сомневался в этом. Мать злоупотребляла крэком, её лишили родительских прав, когда Ники было три года, и она, это явственно представлялось, была совсем не против отделаться от обузы в лице мужа и малявки, мешавшей ей окончательно воспарить на облаке дури. Отец и тётка пытались заменить мальчику мать, но могли бы стараться получше. Тетка - старая дева, наполненная верой в благостность воспитания в строгости и запретах. Отец - работник железной дороги, проводник, неделями пропадавший в командировках и уверенный в непогрешимости методов сестры. Возвращаясь, он получал подтверждение ведущей теории о том, что всё положительное в Ники - результат строгого влияния тётки, а до сих пор не выкорчеванные проявления порочности - дурная наследственность. Неудивительно, что вплоть до достижения совершеннолетия Ники, порочность в нём уверенно побеждала благость, а после достижения с лёгкостью вытолкнула уже Никласа из семейного гнезда. Переехав к друзьям, а позже обзаведшись собственным жильём, Содерсберг сознательно "утратил" связь с отцом и тёткой. Родственники не слишком уж тужили по блудному чаду, носившему червоточину материнского легкомыслия. Однако, когда отца частично парализовало вследствие раннего инсульта, именно тётка сдала его в старческий приют - бюджетный дом призрения, почти что ночлежку с минимальным присмотром за пациентами. И именно Никлас, когда комиссия запретила забрать отца на поруки, обеспечил ему перевод в совсем не дешёвую, пускай, отчасти, и муниципальную лечебницу для людей с ограниченными возможностями. Никлас, оплачивая услуги постоянной сиделки, довольно часто навещал старика, хотя и вынужден был признать, что визиты не имеют смысла. С некоторых пор на огонёк к параличу заглянул господин Альцгеймер и нипочём не соглашался уходить. Отец редко узнавал Никласа, чаще принимая его за какого-то Пера, кажется, напарника по поездной работе. С Пером, как догадывался Никлас, у отца были сложные отношения: он постоянно бранил своего воображаемого знакомого, припоминая ему любые мелочи, вроде попорченной простыни или плохо отмытых чайных принадлежностей. Никлас, зная, что сопротивление бесполезно, не пытался переубеждать отца, покорно сносил его ругань, забывая иногда, что он никакой не Пер, а когда Содерсберг-старший особенно входил в раж праведного гнева, даже начинал клясть себя за легкомысленность и разгильдяйство на работе. Но только не сегодня.

Слова проклятого негритоса не шли из головы. Что он там нёс? "Ты не сможешь противиться его напору! Его смех станет последним, что ты услышишь - не самое лучшее, с чем стоит отправляться на другой берег Великой реки. Но никто уже не в силах изменить то, чему следует случиться. Ты связан с духом. Он твоя судьба, а ты - его пожива". Задумавшись, Никлас подскочил от лёгкого касания тонких, изборождённых морщинами стариковских пальцев.

- Ник...

Неожиданно. Должно ведь быть: "Пер, задница ты этакая!" Никлас уже позабыл, когда отец в последний раз обращался именно к нему. Пауза длилась, а он никак не мог найтись, чем ответить. Вместо этого Никлас накрыл пальцы отца своей широкой грубой ладонью.

- Ник... Тебе не следует идти за своими мыслями...

Ну вот - кажущееся просветление стало лишь ложной надеждой. Отец снова начинал вещать. Глупо было подбирать смысл к бреду, срывавшемуся с его пересохших дрожащих губ. Но Никлас, вопреки голосу рассудка, прислушался:

- Сын! Не забирайся высоко - до земли неблизко...

Отец находился не в этой реальности. Возможно, он и разговаривал с каким-то другим Ником, но здешний Ник напрягся.

- Па, всё в порядке, я здесь.

- Ник!

- Я - Ник, твой сын.

- Сын! - кажется, отец всё же ближе, чем думалось Нику. - Не ходи в тот дом! Оставь мальчика и его друга, чем бы оно не являлось...

Голос упал с крика до шёпота. Последние слова Ник хоть и расслышал, но не был уверен, что расслышал правильно.

- Эй, па, о чём ты? - он легонько тряхнул старика за плечо. Тот вздрогнул и очнулся. Снова в своём ином мире. Изумлённый слезящийся взгляд, и растерянная кривая улыбка:

- Опять ты здесь? Пер, сколько я тебе буду говорить, чтобы ты не шлялся в третье купе? Петух ты ощипанный, не твоего полёта эти лярвы!

Медсестра, шедшая по коридору, замедлила шаг, обернулась и сдвинула брови, придав своему некрасивому помятому лицу прямо-таки инфернальный оттенок, Какое-то мгновение она разглядывала иссохшего старика в инвалидном кресле и нависшего над ним немолодого, грузного, неопрятного мужчину. Содерсберг-младший распрямился, встретил раздражённый взгляд медсестры, виновато улыбнулся и пожал плечами, дескать: сами видите, с кем мы имеем дело... Медсестра не смягчилась, но смолчала, и пошла дальше.

Никлас с некоторой поспешностью вернул отца в палату и вызвал сиделку. Спускаясь на лифте, он с досадой признал, что сегодняшний день вряд ли что-то прояснил, зато добавил сумбура в его бедную голову. Он собирался убраться из этого, пропахшего старостью и смертью, места как можно быстрее, вернуться домой и надраться до синих соплей. Может, утреннее похмелье поможет разобраться в ситуации? Однако, срывая бахилы с давно нечищеных туфлей, Содерсберг невольно обратил внимание на одну пару, только что вышедшую из кабинета соцработника, принимающего заявления по предоставлению услуг. Мужчина, немного за сорок, высокий, с копной медных волос и окладистой бородой. Глаза скрывались за дымчатыми стёклами очков в массивной старомодной оправе. Он монотонно отчитывал свою спутницу, скорее всего, жену, невысокую блондинку с затравленным взглядом и высоким срывающимся голосом:

- Не вздыхай, так надо...

- Ну а может, Карлсон действительно существует?

- Ой...

Мужчина, расстроенный упрямством жены, начал переубеждать её в чём-то, а Никлас, уже толкнувший входную дверь, вернулся, достал телефон и обратился в слух, изображая попытку позвонить кому-то. Из разговора пары, отчасти приглушённого фоновым шумом в коридоре, Содерсберг понял, что речь шла о мальчике, их сыне. Малыш, так его называли родители, завёл себе воображаемого друга, некоего Карлсона, "который живёт на крыше", и которого никто, кроме Малыша, не видел. Мальчик утверждал, что Карлсон умеет летать при помощи пропеллера, вращаемого мотором, а ещё он несносный шалун и подбил однажды Малыша посетить его, Карлсона, дом на крыше. И что именно поэтому родители ищут Малышу няню, которая будет присматривать за мальчиком, пока мама и папа на работе, уберегая его от сумасбродных фантазий незримого приятеля.

В принципе, этого было достаточно. Шестерёнки в голове детектива плавно завращались, растерянность как рукой сняло, он даже забыл о своём желании немедленно напиться. Детали пазла начали складываться в какую-то пока плохо различимую, но определённо занятную картину. Содерсберг сел в автомобиль, завёл двигатель и стал ждать. Когда пара, родители Малыша, устроились в своей старенькой семейной "Вольво", он уже выезжал с парковки. Какое-то время Никлас ехал в вечернем потоке, опережая "Вольво" на две-три машины. Потом свернул на одном из перекрёстков и, объехав квартал, оказался уже позади цели своей слежки. Интуиция не подвела: не прошло и десяти минут, как он начал узнавать дома квартала, по которому проезжал. Содерсберг не часто заглядывал в центр и не мог похвастать прекрасной памятью, но чтоб ему лопнуть, если вчера он не проводил опрос свидетелей вон в том сером доме с зелёной скошенной крышей. "Вольво" притормозила через три дома от места преступления, женщина вышла и пошла к подъездной двери, настороженно оглядывая окна верхнего этажа, а её муж отъехал припарковаться. Соблюдая приличную дистанцию, Никлас последовал за ним.

***

Возвращался он пешком, затратив на вынужденную прогулку минут пятнадцать - нигде ближе бросить машину не удалось, не рискуя нарваться на штраф или же на гнев здешних обитателей. Однако он не слишком торопился: весь многолетний полицейский опыт кричал, что Никлас на верном пути, и что смерть идиотов Филле и Рулле (да, идиотов, но всё же, что ни говори, людей), не останется безнаказанной. Смущало только лёгкое, почти неощутимое, беспокойство: стариковские пророчества, недоумение криминалиста, нелепость истории о мальчике и его несуществующем друге — всё это сбивалось в плотный ком, наподобие плохо переваренных фрикаделек. Ком этот перекатывался на дне желудка и заставлял задавать себе неприятные вопросы. Почему он здесь вместо того, чтобы пить водку на своей прокуренной кухне? Что он надеется найти на этой улице? И зачем он ищет это “что”, если сомневается в его реальности? Но предвкушение близости разгадки и воодушевление охотника, поймавшего свою жертву на мушку, сводили нервозность на нет, горячили кровь похлеще водки, делали и так прозрачный и крепкий осенний воздух ещё прозрачнее, а предметы вокруг чётче и ярче.

Дом, где жил Малыш и его родители находился на исключительно "спальной" улице. В пределах видимости Содерсберга не было ни одного кафе, закусочной или, на худой конец, кебабной. Магазина, из-за витрин которого можно было бы поглядывать на окна верхнего этажа, тоже не было. Пришлось импровизировать и изображать случайного прохожего, увлечённого телефонной беседой. Людей на улице этим пасмурным вечером было немного, Никлас мог не особенно стараться, но всё же предпочёл выглядеть естественно. Он позвонил давнему приятелю, знакомому ещё по школе полиции. Позвонил он по пустяковому поводу, выдуманному на ходу, и не испытывал никаких угрызений совести, отрывая человека от домашних дел. Приятель жил один и вечера проводил однообразно скучно: пил пиво перед телевизором, курил и грустил о впустую прожитых днях. Время от времени Никлас захаживал в гости, они пили пиво вместе в его съёмной квартирке, просматривая древние клипы, а приятель выдавал свои печальные мысли в эфир. То он, противясь воле властного родителя, занимавшего высокий чин в полицейской иерархии, отказался взойти по карьерной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой - и был таким дураком! То он не сошёлся с той милой, молодой блондиночкой из муниципалитета - ну хорошо, не такой милой и не слишком молодой, зато сейчас жил бы, как у Христа за пазухой! А знает ли Никлас, как подскочила сейчас цена на импортную выпивку? И так далее, и тому подобное. Содерсберг давно научился отфильтровывать жалобы друга от действительно занятных историй, которыми он порою разбавлял свои исповедальные речи. Никлас словно прикручивал громкость, наблюдал за когда-то молодыми, а теперь уже давно состарившимися диско-дивами, отключался от своих детективских проблем и просто отдыхал. Звонки по телефону были облегчённым вариантом ритуала "послушай-ка, как я продолбал своё счастье...", и всегда случались по инициативе приятеля. Поэтому, когда Никлас позвонил сам, тот немного удивился, но вскоре вернулся в колею, и следующие полчаса Содерсберг поддерживал его монолог нейтральными "да ну!", "иди ты!", "всё так" и сочувственным "я тебя понимаю..." Этот процесс совершенно не мешал Никласу поглядывать на верхний ряд окон дома, где жил странный мальчик и его родители. Несколько раз занавески в угловом окне трепетали, будто кто-то в комнате нерешительно выглядывал сквозь щёлочку между двумя лоскутами. Детективу почему-то подумалось, что там и живёт Малыш, а его ожидание объясняется только одной причиной.

Вот оно! Занавески в очередной раз затрепетали, раздёрнулись и у тёмного прямоугольника окна (несмотря на темноту, свет в комнате не включали) возникло светлое пятно лица. Пауза, не более нескольких секунд, затем створки распахнулись, и... Произошло ли что-то ещё Никлас не мог сказать наверняка, по спине пробежал холодок. Торопливо прощаясь с собеседником, он спрашивал себя: насколько велика вероятность, что поразительно гибкая полупрозрачная фигура соскользнула с крыши в призывно распахнутое окно. Не глядя, Никлас нажал отбой, отключил экран телефона и сунул его в задний карман брюк - всё внимание его было приковано к чёрному провалу, откуда неуютно веяло загадкой и дурацкой мистикой. Содерсберг мог поклясться, что ни один человек в мире не сумел бы проделать подобный трюк с проникновением в комнату, если бы сам не стал свидетелем такого проникновения. Он задавался вопросом: не стал ли жертвой игры утомлённого дневными переживаниями сознания, но почти сразу забыл о своих сомнениях, потому что там, на высоте полутора десятков метров начало происходить что-то совершенно невероятное.

Сумерки и фонарный свет позволяли рассмотреть не так много, но достаточно: переливающаяся тень и детский силуэт в её глубине появились в приоткрытом окне. Раз - тень взмыла вверх и исчезла за коньком крыши. Детектив мог поклясться, что тень плотно стискивала в объятиях мальчика. Не успев даже осмыслить всю бредовость видения, он сорвался с места, перебежал через улицу, проскочив перед самым бампером фургона с рекламой доставки на кузове. Никлас знал, что на последнем этаже каждого дома на этой улице есть технический люк для выхода на крышу. На четвёртый этаж он забежал меньше чем за полминуты, что для его комплекции просто невероятно и, возможно, скажется позднее на сердечной мышце. Плевать! Задыхаясь и сипя, Никлас толкнул крышку люка, та подскочила на полсантиметра и вернулась на место. На какой-то миг Никласу показалось, что крышка заперта на замок, но тут же рассмотрел, что на месте её удерживает обычная щеколда. Откинув крышку, детектив выбрался на наклонную поверхность крыши.

Подсвечивая себе фонариком смартфона, но всё равно то и дело оскальзываясь на влажной черепице, Никлас преодолел скат крыши и перевалил на другую сторону. Вытяжные трубы, каминные тубы и... Ничего? Содерсберг остановился и присел. Какого хрена он забыл на крыше чужого дома этим вечером? Он свихнулся, и... Взгляд уловил движение на дальнем краю крыше, за особенно широкой каминной трубой. Мальчик стоял возле тёмной неряшливой груды, которая могла быть как свалкой старой мебели, которую жильцы дома незнамо зачем выволокли на крышу, так и... небольшим приземистым домиком? Домиком из низкопробного американского хоррора, тут же поправил себя Содерсберг, настолько дешёвого и любительского, что пряники, из которого он был построен, давным-давно высохли, растрескались и грозили рассыпаться кучей крошек... Никлас осторожно продвигался по склону, стараясь как можно меньше шуметь, обратившись во взгляд и слух. Мальчик что-то говорил, негромко, неразборчиво, его высокий голос скрадывался бездонной темнотой, наваливавшейся на крыши домов. Никласу почудилось сначала, что детский голос эхом отражается от лабиринта труб и той чёрной груды, но тут же уловил иную тональность звука - Малышу что-то отвечало. Тоже негромко, речитативом, глухо, как из трубы - голос, если это вправду был голос, заставлял ёжиться и вспоминать истории, рассказанные ещё подростком у походного костра. Содерсберг чувствовал, что рубашка прилипла к спине и просто истекает влагой. Никлас достал пистолет и ещё на несколько метров подошёл к Малышу.

- Пошалить? Карлсон, а как это? - голосок мальчика звучал неуверенно, но дрожал от предвкушения близкой забавы.

- У-у-у эао ффу-аа...

- Где, ты говоришь, он стоит?

Никлас не понял, о чём говорит мальчик. Осветив маленькую фигурку и часть сооружения, возле которого она стояла, детектив увидел, что Малыш смотрит прямо на него. Прикрыв глаза ладонью, мальчик улыбнулся:

- А он тоже жулик, как и те двое?

- Эууу-аа-оо ошшшааа-ффууо...

Никлас шагул вперёд, потом ещё.

- Эй, мелкий! Не волнуйся, стой, где стоишь! - рука Содерсберга уже почти что ощущала шероховатость ткани свитерка Малыша. - Я возьму тебя за руку, и мы спустимся вниз, к твоим родителям...

Мальчик отступил, не позволяя пальцам детектива дотронуться до себя. Повернулся к груде старых досок (они могли быть домиком, когда-то очень давно) и почти что выкрикнул:

- Да, Карлсон, он такой же, как они! Давай пошалим!

Никлас ещё пытался ухватить мальчика за руку, шестым чувством осознавая, что этого делать не следует, когда от кучи гнилья и ветоши на него дохнуло холодом и странной смесью запахов. Здесь была лаванда, старое сено, ноябрьская дорожная грязь и ландыш, роза и тухлая селёдка. Никлас отшатнулся, нога соскользнула по ребру черепицы, пытаясь предотвратить падение, он выпустил телефон из рук и, уже шмякнувшись на бедро, начал цепляться за скользкую керамику. Содерсберг проехал мимо большой каминной трубы и затормозил на самом краю крыши, распластавшись словно краб в полосе отлива. Запах догнал его лишь мгновение спустя. Никлас рассмотрел среди вечернего мрака слабое мерцание, небольшое пульсирующее пятно, серое, точь-в-точь рябь помех на допотопных чёрно-белых телевизорах со слабым приёмом сигнала. Не пойми откуда в голове появился образ зависшего в воздухе пухлого человечка в рубашке и старомодных штанишках с помочами. За спиной человечка размеренно вращался винт, помогавший человечку удерживаться в воздухе. Никлас тряхнул головой, прогоняя образ. Мерцание-пятно-запах навалилось на него. "Спокойствие, только спокойствие! Сейчас я вас настигну — вот тогда и похохочем..." Детектив не чувствовал никакого давления, но щекотание бесплотных пальцев в области живота и подмышек подбросило его подобно увесистому электрическому разряду. В голове, так же, как и прошлый образ, появились слова "низводить" и "курощать". Уже чувствуя пустоту под ногами, Никлас, захлёбываясь от принуждённого хохота, вскинул руку с оружием, ещё пытаясь поймать на мушку пятно, мелькавшее перед ним. Выстрел, второй, захлёбывающийся смех и короткий вскрик перед тем, как Никлас тяжело рухнул на асфальт тротуара...

***

- Малыш-Малыш, как же ты нас напугал...

Женщина сидит на краешке детской кровати, крепко держа за руку мальчика, лежащего под одеялом. Она, видимо, взволнована, в отличие от него.

- Ну чего вы беспокоились?

- Ну а как же иначе? Ну ты подумай сам. Ну что было бы, если бы ты упал с крыши? Хорошо?

- Не-а...

- Ну что было бы, если бы мы тебя потеряли?

- Вы бы тогда огорчились?

- Огорчились... Ты же прекрасно понимаешь, что ни за какие сокровища в мире мы не согласились бы расстаться с тобой.

- Даже за сто тыщ миллионов?

- Даже за сто тыщ миллионов.

- Значит, я так дорого стою...

- Ну конечно, дурачок ты...

Сиплый шёпот чуть было не заставил меня подпрыгнуть на месте и, вероятно, получить новую порцию страданий. Я охнул и, с трудом сдерживая выпрыгивающее из груди сердце, скосил глаза вбок. Надо мной, присев на корточки, нависал некто. Судя по всему, бродяга, бездомный, бомж, в изрядном подпитии – я ощущал этот запах тяжёлого перегара, пробивавшийся даже сквозь вонь грязной одежды и немытого тела. Но он же и вероятный спаситель. Подобно новому удару пришло осознание того, что муки мои могут совсем скоро окончиться, я попаду в светлый и тёплый мир, полный людей, получу помощь и уход, увижу жену и дочку…

Сбиваясь, всхлипывая, хрипя и переходя на повышенный тон, я коротко описал причины своего попадания в пристанище своего нового знакомого и плачевность ситуации, в которую я попал из-за своей же тупости. Человек, сидевший рядом, не пугал, хотя, по идее, запросто мог воспользоваться моей беспомощностью в поисках лёгкой наживы. Нет, своей позой он совсем не напоминал стервятника, скорее любопытную обезьянку, не злую и смышлёную.

- Та ты чо? Прямо ногу поломал? – незнакомец потянулся ко мне, желая получить подтверждение моего рассказа.

Я быстро выставил руки в останавливающем жесте:

- Не-не, очень больно!

Фигура кивнула и остановила движение:

- И чо, ты здесь спать будешь? В больницу не пойдёшь?

Мне было не до смеха. Я, как можно спокойнее, ласковым тоном обращения с ребёнком, ещё раз пояснил, что не могу двигаться, и мне нужна помощь. Потом, опережая очередной бессмысленный вопрос, перехватил инициативу:

- Слушай, друг…

- Толя!

- Толя, друг, выручай! Мне надо в больницу. Телефон умер, позвонить не могу. У тебя телефон есть?

Толя плюхнулся на задницу и принялся возить ладонями по мешковатому, явно не по размеру, пуховику. Расстроено хлопнул себя по бесформенной шапке:

- Ё…а! Нету. В машине, наверно, забыл… - и негромко забулькал-засмеялся, довольный собой.

Я принуждённо улыбнулся, хотя едва ли Толя мог разглядеть мою улыбку.

- Ну да, я понял… Слушай…

С огромной осторожностью я немного изогнулся и взялся за небольшой рюкзак, покорно переносивший все злоключения вместе с хозяином. Толя заметил моё движение, его громоздкая тень задрожала в предвкушении. Проникнув в скрытый карман, я на ощупь вытащил одну из бумажек – остатка разменянной утром пятитысячной купюры.

- Вот, возьми, пожалуйста… - будто его нужно было ещё и просить о таком пустяке! Быстрое движение, прикосновение грубой шероховатой кожи к моим пальцам – бумажка уже скрылась в глубинах пуховика.

- Сходи, пожалуйста, на станцию. Там же есть кто-то?

Толя молча ждал.

- Ну, Толя, скажи там про меня. Что человек упал с платформы, ногу сломал. Пусть скорую вызовут, спасателей. Они знают, что делать.

Толя всё ещё не двигался. Я начал понимать, чего он хочет. Попробовал стимулировать его обещанием.

- Сходишь, вернёшься – я дам ещё одну. Ну, Толь, хорошо?

- Дай сейчас!

Я смотрел на его пятерню и нахмурился. Денег было не жалко, но пугала алчность бродяги. У него времени вагон, он может доить меня и дальше. А я могу и загнуться тут, в этой, в прямом смысле, дыре, если Толя продолжит свой шантаж. Но разве у меня есть выбор? Не скрывая раздражения, но всё так же осторожно, я ещё раз запустил руку в карман рюкзака.

- Вот, держи! Иди побыстрее, окей? Мне холодно и очень больно.

На этот раз Толя помусолил купюру в пальцах, покряхтел и, к моему огромному облегчению, стал на карачках продвигаться к выходу. Когда он пропал из виду, я, не позволяя себе обнадёживаться, прикрыл веки и погрузился в какой-то не то полусон, не то транс, сопровождаемый ритмичной пульсацией в ноге. Даже в этом состоянии я чувствовал, что холод начинает пробираться под одежду, вселяя другой холод в сердце…

- Эй, дядя, ты чо – живой, а?

Я заморгал, удивляясь темноте и пробирающему меня холоду, не сразу вспомнив, где нахожусь. Боль немного утихла, должно быть притупленная естественной заморозкой.

- Что? А-а, вернулся уже? Сказал?!

Я старался спрашивать безразличным тоном, боясь ещё больше искушать моего нечаянного спасителя. Удалось ли мне скрыть мольбу в последнем вопросе? Не знаю. Обратил ли Толя внимание на это? Понять было невозможно. Он снова сидел на корточках у меня в ногах и беззвучно покачивался из стороны в сторону. Я ждал.

- Тут дело вот какое… - тихое сипение, практически заглушаемое шорохом переметаемого снега. Мне показалось, или голос бродяги звучал виновато. Такое возможно? – Понимаешь… Я пошёл, да. Далеко уже ушёл, станция же далеко…

Что он несёт? По перрону до станции метров сто, меньше чем даже до дыры в заборе, через которую такие вот толи шныряют туда-сюда весь день…

- Не понимаю… - я действительно не понимал. – Голова плохо варит, замёрз, задубел весь… И нога… Ты скорую-то вызвал?

В темноте трудно было разглядеть глаза Толи, его внешность и по сей день остаётся для меня загадкой. Но, сдаётся мне, смотрел он куда-то мимо меня.

- Идти далеко, до станции. Я устал, нужно принять. Ещё дай…

Твою ж! Я пытался поверить, что от холода и непрекращающейся боли меня накрыло, что я галлюцинирую, что, может быть, я всё же благополучно добрался домой на такси и сейчас справедливо терзаюсь алкогольным кошмаром. Закрыл глаза, открыл. Та же полутьма, тот же громоздкий силуэт передо мной. Холод, тупая непроходящая боль.

- Толя, смотри на меня! – я изо всех сил старался придать своему голосу угрожающий акцент. – Ты что, сейчас опять шутишь? Не надо так шутить, Толя! Где помощь, б…я?!

- Дядя, ну сказал же: я устал, нужно выпить. Сил нету, как надо! У барыги палёнка дорогая, идти далеко – нужно денег, чтобы скорую вызвать…

Из этого несвязного бормотания я уяснил лишь одно: Толя решил вычерпать меня досуха. Усталость, головная похмельная тяжесть, боль в ноге тихонечко отступали назад. Я начинал закипать. Но сделал последнюю попытку воззвать к совести бродяги:

- Толя! Я. Сейчас. Дал. Тебе. Достаточно. Потом, когда мне помогут, я дам ещё, мне не жалко. Но сейчас у меня просто ничего нет! Ничего. Всё что было, я отдал. Тебе, б..я, Толя!

- Не, не пи…ди! – в Толином голосе неожиданно послышались чувственные оттенки, кажется, он улыбался. – У тебя, с…ка, ещё есть! Там, в кармашке поищи. П…добол, б…я!

Чтобы сильнее подкрепить своё заявление, Толя хлопнул ладонью меня по ноге. По левой ноге, чуть повыше лодыжки…

В этот раз я остался в сознании, хотя красная пелена покрыла всё окружающее, а ярчайшая вспышка там, внизу, заставила меня извиваться на мёрзлом грунте подобно угрю, выброшенному бесчувственным рыбаком на дно лодки. Одна рука безостановочно била по земле, будто стремясь заполучить боль ещё более значительную, которая поможет смягчить мои страдания. Другая сжалась в кулак, ногти вдавились глубоко в мягкую плоть. Зубы скрипели, грозя искрошиться от страшного напряжения. Уже ставший привычным холод сгинул прочь, всё моё тело покрыла испарина.

- А-а-а!!!

Да, я не могу похвастать сильным голосом, но сейчас легко посоревновался бы за призовое место в конкурсе на самый громкий крик, проводящемся каждый год где-то в Японии. Мой взгляд метался от тени к тени, стараясь ухватиться хоть за что-то, что позволило бы сохранить рассудок, не сойти с ума от разрывающей на части пульсации. У меня получилось.

Толя, оглушённый моим приступом, испуганно пытался отползти к дальней стенке. Он был и смешон и жалок одновременно, но я, закрепив своё внимание на его раскоряченной тени, испытывал к нему совсем другое чувство, куда более сильное, чем веселье и сочувствие. Я ненавидел его!

Не знаю, что именно убило бродягу: моя ненависть или моя боль. Или и то, и другое вместе. Нет, ни физически, ни эмоционально я не мог навредить Толе, но я, как выяснилось тут же, смог гораздо больше:

- Тебе, б…дь, смешно?! Уё…ще, ты смеёшься, да?! – я орал плачущим, надтреснутым от напряжения голосом. – Куда, б…я, пошёл, тварь?! Мразь е…ная…

Если мне и показалось, что это мой окрик остановил собравшегося удрать бродягу, то лишь на мгновение. Он был напуган моей реакцией, моим страданием и бешенством, но сейчас он не обращал на меня ни малейшего внимания. Белки его глаз светились, как две начищенные монеты, размером не уступая советским пятикопеечным. Застыв, подобно кролику перед удавом, или жене Лота перед картиной падения Содома, мелко сотрясаясь всем телом, Толя уставился куда-то в потолок (верх каменной коробки, служившей нам прибежищем).

…и доберусь до тебя, с…ка!!!

Всего-то секундная пауза, когда нужно втянуть побольше студёного, пахнущего землёй и солидолом, воздуха для усиления потока брани, лившегося из моей глотки. Секунда, в течение которой я ощутил, что все мои грязнейшие ругательства, оскорбления, вся ненависть к этому дрожащему в паре метров от меня человечку уже не нужны. Что каким-то образом я уже наказал его за обман и муки. Неясно как, но я почувствовал и то, что наказание, ещё даже не свершившееся, чудовищно, совершенно несоразмерно провинности…

Мой крик выключился, как при нажатии кнопки “mute” на пульте от телевизора. Испугавшись, может быть не меньше Толи, я посмотрел в ту точку, куда был устремлён взгляд бродяги. Сначала я не увидел ничего, даже был обескуражен, потому что там не могло быть “ничего”. Всем своим существом, каждым нервом я чувствовал что-то. Это не была вибрация, но “вибрация” – наиболее близкое определение ощущению, испытываемому нами обоими. Дрожал сам воздух, незримо, в каком-то ином спектре, недоступном человеческому глазу; пустота тяжелела, набухала, натягивалась – как мыльный пузырь из раствора, где пропорция нарушилась в сторону водной составляющей. И эта растущая упругая пустота, невидимый пузырь появился не вдруг. Что-то “надуло” эту часть пространства, важнее – это что-то стремилось выйти, прорвать бесплотную мембрану пространства. А потом оно вышло.

До сего момента Толя лишь таращился в потолок, но, когда пространство дрогнуло, сместилось, волнами разошлось от точки прорыва, он застонал. Он не кричал, только быстро-быстро что-то бубнил, неразборчиво, перемежая слова всхлипываниями. Молитва ли то была, заговор от атаки тварей, обычно наполняющих его горячечные видения – он пытался отвратить кошмар, что сей час должен был обрушиться на наши головы. Я просто застыл от ужаса, не в силах оторваться от того, что появилось в тёмном, холодном закутке, моём вынужденном пристанище. Поразительно, но краешком сознания, отвлекшись на какой-то миг, я понял, что боль тоже будто отвлеклась от своего занятия и затихла, будто боясь выдать себя. Сейчас мы с моей болью стали одним целым – сжавшимся от ужаса пустяком, в ожидании неизбежного…

Увы, я не смогу описать то, что явилось моим глазам. Не темнота тому виной – каким-то образом мы с бродягой рассмотрели тварь, явившуюся из ниоткуда, во всех подробностях. Вот только подробности эти… Знаете, сейчас, да и тогда, это походило на только что увиденный кошмар, когда ты ещё даже не проснулся, сердце отчаянно стучит, дыхание сбивается, ты знаешь, что стал свидетелем чего-то настолько отвратительного, но… не можешь вспомнить, ту гадость, что сводила тебя с ума всего какие-то секунды назад. Разум отказывается воспроизводить картинку, подменяя её чем-то расплывчатым, милосердно лишая кошмар пугающих формы и сути. То, что возникло над нашими головами, не имело каких-то  чётких размеров, оно явно не было большим, иначе бы просто заполнило собою всё пространство бетонного короба, но по ощущениям было грандиозным, как ни странно это прозвучит – безбрежным. Оно представляло собой бушующий океан угольной черноты с проблесками алых молний в самой своей глубине. Оно походило на тяжёлый шар, сверкающий до боли в глазах гранями бесчисленных лезвий бритвенной остроты. Оно было ещё миллионом явлений и форм, и каждая из них повергала в смятение своим бешенством и безжалостностью. Вместе с пробирающими до глубины души образами пришли запахи. Невозможно засмердело падалью, разлагающейся на жаре уже несколько дней. Волны острой сладковато-тошнотворной вони, перемежались смрадом экскрементов и какой-то химической дряни. Я испытал почти безудержный позыв тошноты, но, парализованный присутствием твари, как-то совладал с ним. Воздух вздрогнул, Оно пришло в движение…

Я не заметил, как и когда Оно коснулось Толю. Может, дело не ограничилось касанием, может тварь из ниоткуда прошла сквозь бродягу и вернулось назад. Я видел только, что вот сейчас Нечто нависло над нами, подавляя волю, распространяя вокруг себя тягостные образы и вонь, и сейчас же Оно находится там же. Но что-то уже произошло, я понимал это на подсознательном уровне, что-то случилось с моим товарищем по несчастью. И хотя он всего лишь перестал бормотать и сполз спиною по холодной стенке короба, я почувствовал, что Толя всё. Мёртв. Только что он был здесь, опустившийся алкоголик, грязный, дурно пахнущий, наглый и подлый, но человек полный жизненной энергии. Через мгновение я уже не чувствовал ни капли жизни в тёмной массе, замершей в паре метров от меня. Тварь выпила его жизнь, возможно, поглотила его душу, сделала это походя и не задумываясь, как человек, быстро шагающий по лесной тропинке, не замечает жучка, сгинувшего под подошвой его тяжёлого ботинка. Я не успел даже ужаснуться судьбе Толи, почувствовать хоть что-то, потому что тварь обратило внимание на меня. Я не мог увидеть этого в мельтешении пугающих образов, но почувствовал пристальный взгляд ниоткуда и, одновременно, со всех сторон. Я подумал, что неизбежно окажусь следующим, что это Существо или явление, чем бы оно не являлось на самом деле, скорее всего не насытилось жизнью бродяги. Чувствуя невесомое, чувственное поглаживание где-то внутри головы, я уже видел, другим, перспективным взглядом, как Оно лёгким прикосновением или всепоглощающими объятиями забирает всю мою суть: жизнь, память, любовь, страсти, пороки. Больно ли будет? Смешной вопрос, если не бредовый – перед возможностью потерять саму Душу. Откуда я это взял? Не знаю, но в тот момент у меня не было подозрений – только уверенность в этой поистине дьявольской способности твари. Подумал, что надежды нет – разве что последняя – молитва. “Отче Наш” – единственная заученная наизусть и повторяемая часто невпопад в ситуациях, кажущихся сложными.  Я никогда не чувствовал откровенности, искренности в своих словах, обращаемых к Нему, хотя и считал себя верующим. Была ли во мне вера? Сейчас, перед лицом потустороннего Ужаса, у меня есть возможность проверить сие, открыть душу перед Богом, попросить по-настоящему. Запредельным усилием я зажмурился, постарался забыть о том, что считанные мгновения отделяют меня от превращения в пустую, иссушенную оболочку. Сведённые мукой (мукой паники, боль в ноге сейчас оставила меня, может быть, навсегда) губы произнесли первые слова. Я не услышал ни звука, может, мне только казалось, что я шепчу…

- Отче Наш…

Шёпот ворвался мне в голову. Слова, произносимые на неведомом языке, но понятные мне –  шелест старых выцветших газет, носимых холодным ветром над огромной дымящейся свалкой. Скрип заржавевшего металла корабля, улёгшегося на бок среди солончаков, бывших когда-то дном океана. Шорох и постукивание побелевших от старости человеческих костей, торжественно перебираемых кучкой фигур в балахонах, подсвеченных яркой луной, стоящих на коленях в кругу камней посреди поляны, заросшей высокой травой… Слова давили, рвали разум на части, гладили и уговаривали перестать сопротивляться…

- Иже Еси на Небеси…

Нечто, эта тварь, тварь, которую я так легко впустил сюда – в наш мир, в снежную декабрьскую ночь, и тварь, которая так яростно и подобострастно старалась попасть в моё “Я”, она уговаривала. Она обещала столь невероятные, столь жуткие и соблазнительные дары, одна мысль о которых повергала в трепет…

- Да святится Имя Твое. Да приидет Цапрствие Твое. Да будет Воля Твоя…

Давление умножилось. Если бы я чувствовал, что посулы твари лживы, страх был бы не столь велик, а противиться было бы куда легче. Но она обещала то, что легко могла выполнить. Она могла дать богатство и славу, власть и могущество. Могла даже дать власть над душами – понимание этого было особенно ужасно. Но более ужасно было то, что такие перспективы увлекали…

- Яко на Небеси и на Земле. Хлеб наш насущный Даждь нам днесь. И Остави нам грехи наши…

Соблазн был нестерпимо велик, и поэтому я, зажмурившись, чтобы не видеть того, что увидеть было почти невозможно, но что властвовало в моей голове, оставляя мне лишь крохотные островки способности соображать и противиться. Нужно было всего ничего: бросить упираться, открыться, цитируя пошлую шутку: “расслабиться и получать удовольствие”. И я получил бы это удовольствие, легко, не прикладывая никаких усилий. Тварь всё сделала бы за меня…

- …яко же и мы оставляем должникам нашим. И не Введи на во искушение…

Тварь не пугала молитва, ей попросту было чужды наша речь, мышление, мечты и реальность. Она хотела стать мною, и почти не обращала внимание на моё едва слышное бормотание. Но только почти… Тварь была в моей голове, давила и ласкала мой рассудок, я едва сопротивлялся этому безжалостному напору. Где-то на тонкой, полупрозрачной, свободной ещё периферии сознания я ощутил тень тревоги и страха. Не сразу я понял, что тварь тоже испытывает эмоции, она боится. Не слов молитвы, но того, что может сделать молитва. И в тот же миг я понял, что нужно сделать. Уже отдаваясь на милость чуждого холодного разума я прошептал:

- … но Избави нас от лукавого…

Я потянулся к своей сломанной ноге. Сначала ничего не происходило – я тянулся, но оставался неподвижен – то ли тело окоченело и не слушалось, то ли тварь заблокировала центры контроля. Моргнув, я понял, что дело не во мне, что замедлилось течение времени, что я всё-таки двигаюсь, рука моя медленно плывёт, едва различимая в сумеречной зыби.

Почувствовав неладное, тварь ринулась на решающий приступ, сшибая последние ветхие стены сопротивления моего разума. Она чуть не успела. Даже не кулаком, запястьем, я неловко ткнул чуть пониже колена левой ноги. Получилось, как надо. Это было похоже не на удар током, не на вспышку – темнота и боль – сойдясь в союзе, они вымыли из моей головы всё: тревогу, ужас, соблазн и обречённость. Тварь, должно быть, пыталась зацепиться, но попытка равнялась попытке ребёнка ухватиться слабыми пальцами за скользкий камень пирса перед надвигающимся цунами. Всё исчезло…

Меня мягко и умело опустили на носилки. Свежий воздух приятно драл носоглотку, а лицо и открытые запястья влажнели от тающего снега. Значит, я уже не под платформой. Хорошо. Снова отключаюсь.

Я внутри машины. В салоне, пропахшем аптекой, кроме меня никого нет. Мы никуда не едем, снаружи раздаются голоса.

- Да ладно, эта пьянь ломанная – как ваши обходчики прое…ли трёхнедельный труп, а?

- Хрень какая-то, наши киргизы целый день туда-сюда шустрят. Отвечаю – ещё утром там никого не было!

- Это вы наряду расскажете. А нам по…й, наше дело – сторона. Серёж, поехали, холодно.

Здесь почти тепло, и мне почти не больно, поэтому я снова проваливаюсь в темноту сна.

Окончательно я пришёл в себя уже днём, в больничной палате на четыре персоны. Соседние койки пустовали – наверное, никто не хотел попадать в “травму” под Новый год. Вот после – пожалуйста, а перед – ни-ни, будь ты хоть распоследним кретином-алкашём. Я, значит, ещё хуже…

Врачи меня игнорировали, зато зашли двое полицейских в штатском. Вежливо представились и попросили ответить на несколько вопросов. Нетрудно догадаться, что речь зашла о ночном инциденте, случившемся со мною, и о трупе бродяги, обнаруженном под платформой. Я не успел придумать внятную версию, поэтому рассказал правду об обстоятельствах своего падения и полностью пропустил всё, что касалось Толи. Сказал, что после того, как заполз под платформу успел позвонить на “112”, после чего телефон сдох, а я отключился. Тела я не заметил, хоть оно лежало тут же, в ногах – принял, должно быть, за мешок с мусором. Сами понимаете, мне было не до осмотра достопримечательностей… Потом я находил нестыковки в своём рассказе – Толя ведь кому-то рассказал обо мне, да и звонок на пульт службы спасения поступил не с моего номера. Немного поразмыслив, я решил, что переживать не о чем. Полиции проще закрыть глаза на эти нестыковки, чем искать объяснения, как пьяный, выражаясь словами фельдшера, “трёхнедельный труп“ ходил по станции и просил вызвать “скорую”.

“Опера” без особого интереса выслушали меня, что-то позаписывали. Один из них всё теребил в пальцах зажигалку, и, как только я закончил, вскочил со стула, что-то шепнул на ухо коллеге и не попрощавшись выскочил за дверь, зажав куртку подмышкой.

Второй, больше для порядка, поспрашивал о том, о сём, посочувствовал моей больной ноге и добродушно укорил в нарушении техники безопасности при переходе транспортных путей.

- Не Вы первый, не Вы последний. Но, с этими прыжками нужно заканчивать. Солидный, вроде, мужик – а сигает, как шпана вокзальная. Тем более под этим делом…

При помощи большого и указательного пальцев, поднесённых к горлу, опер показал, что он имеет ввиду. Мне оставалось лишь сокрушённо покивать и пообещать пересмотреть своё отношение к технике безопасности, транспортным путям и, особенно, к “этому делу”.

- Ну в Новый год-то можно чуть увлечься. - опер улыбнулся и встал. – Всего доброго, выздоравливайте!

Он похлопал по свежей гипсовой броне, пожал мне руку и вышел. Я глубоко выдохнул. Дверь палаты даже не успела закрыться, как снова распахнулась, впуская Полину. Я видел только её лицо: бледное, осунувшееся, с огромными глазами. В них страх перемешивался с облегчением. Не снимая пальто и не говоря ни слова, она быстро подошла к моей койке. Я судорожно ответил на объятие и разрыдался…

Эпилог

Знакомые, на работе и просто друзья, говорят, что я сильно изменился. Стал серьёзнее, задумчивее, как-то печальнее. Конечно, виной считают мою травму, всё, что предшествовало ей и случилось после. Я почти не участвую в корпоративах, поприсутствую для галочки и ухожу. Никто особенно и не настаивает на моём присутствии – я и раньше не слыл душой компании, а теперь моя постная физиономия может служить украшением разве что поминкам. Дома тоже почти не пью. Разве что зимой, вечерами, когда особенно морозно, и ветер бросает горстями в окна ледяную крупу. Я включаю свет на кухне, сажусь в старое кресло-качалку, наливаю в бокал виски или коньяк, раскрываю какую-нибудь книгу и тупо пялюсь в чёрные строчки, не понимая ни слова. Полина, хотя и не понимает настоящую причину моего поведения, не ругает меня, сама укладывает дочку и тихо ждёт, когда я, пахнущий алкоголем, но не пьяный, тихонько улягусь рядом и, как маленький, уткнусь лицом в её плечо.

Последнее, о чём я хочу сказать. Я больше не езжу электричкой. Совсем. Только маршрутки, автобус или такси (машину я пока не вожу). Один только раз мне пришлось нарушить свой безмолвный обет самому себе – и я буду жалеть об этом опрометчивом поступке очень и очень долго. Я сел на станции “Болшево”, и, сидя у окна, в то время, как поезд подъезжал к станции “Подлипки Дачные”, как доморощенный психотерапевт пытался убедить себя, что лучшим лекарством будет не отрицание мнимой угрозы, а встреча с нею, дабы убедиться, что угроза есть ни что иное, как морок, фата-моргана, иллюзия, возникшая в мозгу, измученном выпивкой и болью. Едва только я бросил взгляд на противоположную платформу, как уже не мог более смотреть никуда, кроме как в то тёмное пространство, где я провёл самые страшные часы своей жизни. Было ясное утро, на улице царил жаркий для Подмосковья Июль, но я дрожал, будто студёный январский ветер застал меня голым и беззащитным. Доморощенный психотерапевт умер в тот же момент, а до тех пор, пока электричка не увезла меня прочь – я чувствовал, как незримые острые коготки царапают мой разум, как тварь, до сих пор пребывающая под платформой, уговаривает, соблазняет и сводит меня с ума.

Я точно знаю, что то, что моя боль впустила в наш мир в далёкий уже декабрьский вечер, будет терпеливо дожидаться меня. И тварь полна надежды, ведь посулы её соблазнительны, а человек, испытавший однажды эти соблазны, не способен сказать “нет”.