Снова открылась дверь подъезда. Появилась незнакомая девчонка, то ли измождённая болезнью, то ли такая худющая от роду. Она глянула на старух запавшими глазами. Её бледные губы беззвучно шевельнулись. Пошатываясь, шаркая ботинками не по размеру, девочка направилась на детскую площадку.
-- Точно совёныш какой-то, -- вполголоса сказала баба Люба. - Дикарка.
-- Верно, никакого воспитания, - в тон ей ответила баба Люда. - Мы своих прежде всего учили здороваться.
Бабки снова перевели взгляд на погибшие цветы. Они чем-то напоминали эту неучтивую девчонку. Наверное тем, что сразу на ум приходили мысли о той неодолимой силе, что превращает живое в мёртвое.
Девочка уселась прямо на гравий и уронила голову на грудь, словно заснула. Как будто на площадке не было других мест, где можно посидеть!
-- Разве так ведут себя дети? - возмутилась баба Люда.
-- Чья она? Раньше её не видела. Этих что ли? - Баба Люба ткнула пальцем в направлении окон без штор на втором этаже.
-- Этих, чья же ещё, - оживилась приятельница, которая была рада одарить всех новыми сплетнями. - Заселились поздно вечером, не как все добрые люди. Вещей -- всего одна сумка. На руках у мамаши ещё дочка, неходячая. Машка, их соседка по площадке, сунулась было с пирожками, но её дальше порога не пустили. Однако от Машки так просто не отделаешься. Вызнала, что женщина, Васильева Нина, трудится при Жилищном Управлении уборщицей, а муж у неё вахтовик. Обе девки не учатся, нельзя им, видите ли, ни в школу, ни в садик. Да и сама мамаша... того...
Девчонка при этих словах глянула в её сторону. Баба Люда ощутила сначала спазм, а потом боль в груди. Охнула, побледнела и поднялась со словами:
-- Пойду-ка полежу. Наверное, давление подскочило.
-- Иди, Егоровна, иди, -- поддакнула подруге баба Люба. Ей и самой что-то расхотелось сидеть под ярким осенним солнышком. Но стоило ли выходить на пять минут? И бабка решила посидеть ещё.
Девчонка меж тем поднялась, покрутила головой и направилась к мусорным бакам, которые сохранились только в старых кварталах города. Баба Люба хотела было прикрикнуть на негодницу, но промолчала. И зря.
Несносное, неучтивое создание привстало на цыпочки, схватилось руками за бахромчатые от грязи края и сунуло голову в бак. А потом и рукой полезло туда.
Этого баба Люба не смогла вынести.
-- Эй, ненормальная! - крикнула она. - А ну отойди от мусорки! Заразу подцепишь. Ещё и по подъезду растащишь!
Но девчонка или не услышала, или не поняла.
Баба Люба поднялась и, тяжело переваливаясь на артритных ногах, заспешила к бачкам - оттащить мерзавку, поддать ей по заднице, раз уж родительнице нет дела, что творит её отродье. Заодно старуха призвала в свидетели непотребства двух мамаш с колясками.
На край бачка спикировали две вороны, возмущённо закаркали. Они с раннего утра орали над мусоркой, видимо, ссорились из-за лакомого куска.
Девчонка вытянула обувную коробку, поставила на землю. В ней среди красно-белого месива что-то шевелилось.
Баба Люба не смогла не откликнуться на новый раздражитель. Но проклясть ублюдочных хозяев, которые выбросили живых котят в бак, не успела. Так, выкрикнула что-то пару раз, борясь с тошнотой. Мамаши тоже не смогли сохранить хладнокровие, одна даже вытащила сигареты и щёлкнула зажигалкой.
И тут сигарета выпала из её губ.
Девчонка взяла из коробки недвижное тельце и... поднесла ко рту. Высунула широкий, какой-то нечеловеческий язык, облизала безголовое туловище. И даже швыркнула розовато-жёлтыми внутренностями, как лапшой.
Мамаши заорали, баба Люба кулём осела на землю.
-- Во даёт! - удивился пятиклассник Петька, который только что появился во дворе. Его выгнали с физкультуры за драку.
Лицо ненормальной девчонки почернело, края рта забелели пеной. Она еле успела нагнуться к коробке. Раздались громкие нутряные звуки, и через миг из картонки с громким гудением повалил рой крупных насекомых. Ещё спустя минуту всеобщее внимание переключилось на бабу Любу, которая, судя по всему, собралась помирать.
Через какое-то время, когда стихло завывание скорой, которая увезла старуху в больницу, пожирательницы дохлых котят во дворе уже не оказалось.
Баба Люда увидела всё это непотребство из окна и побежала по соседям, рассказывая новости и призывая жильцов к активным действиям: ну разве можно жить рядом с такими уродами, как семья этих Васильевых?
К вечеру весь двор распирало сплетнями, подробностями кровавого пиршества и общественным негодованием. Одна из мамаш даже сказала, что котёнок был вполне жив до того, как оказался в руках этой маленькой мерзавки-извращенки. Петька попытался утихомирить бурю эмоций толикой правды, для чего даже в подробностях описал вид кошачьего малыша и восстановил хронологию событий. Но только заслужил подзатыльник от матери и удостоился домашнего ареста.
Было решено устроить разбирательства с матерью малолетней извращенки-маньячки. Возглавить их должен был старший по дому, персональный пенсионер Алексей Иванович.
Выщербленные деревянные ступеньки лестницы в подъезде затрещали от количества желающих участвовать в обвинительном шествии.
Перед обшарпанной дверью новых жильцов Алексей Иванович вдруг тяжело задышал и даже подался назад. Его тут же подхватили под руки и подтолкнули, мол, давай действуй, старший ты или кто?
Алексей Иванович постучал. Стало тихо, и все услышали негромкий вой, который доносился из квартиры.
Открыла худая до прозрачности, невзрачная женщина. Она испуганно посмотрела на толпу и затараторила, плохо выговаривая слова:
-- Ниной меня звать. Васильевы мы. В Жилищном работаю. Муж - вахтовик. Дочки при мне.
От гневного ора жильцов её словно отбросило назад. Нина закрыла лицо руками. Её плечи затряслись под стареньким халатом. Казалось бы, эта покорность и беззащитность должна была успокоить негодующих, но как бы не так! Только когда посиневший от криков "Тихо!" Алексей Иванович отчаялся призвать обвинителей к порядку и собрался ломануться прочь через толпу, ярость людей схлынула. Старшего снова вытолкнули вперёд.
Он рассказал матери, что случилось утром и поинтересовался, имеет ли право ненормальный ребёнок жить рядом с нормальными людьми. Может, ему самое место в психушке?
Нина только кивала, как болванчик, когда слушала его. Потом, видно, что-то сообразила, заулыбалась и крикнула в темень коридора без лампочки:
-- Доча! Неси сюда мымрых!
Теперь на полшага отступила уже вся толпа обвинителей. Точно её потеснили затхлый запах неухоженного жилья и ледяной ветер чужого безумия.
В коридоре показалась малолетняя маньячка. Светлее ли стало, или в минуту напряжения у людей обострилось зрение, но жильцы дома разглядели всё: и измождённость ребёнка, и странную, словно с чужого плеча, одежду, и коробку с живыми котятами, и даже то, что она была выстлана куском старого вафельного полотенца, на свисавшем крае которого был штамп "Городская больница N1".
-- Вот мымрые! - счастливо улыбаясь, сказала Нина. - Доча умеет.
Котята с уже открывшимися глазами активно шевелились, показывая толстые, барабаном набитые пузички, вытягивали лапки с прозрачными коготками, развевали бледные пасти. Этому шевелению аккомпанировал заунывный вой из глубин квартиры.
-- Не те котята! - заявила баба Люда. - Они были слепыми! Куда животных дели? Поужинали ими?
-- Те самые! - вдруг раздался голос вроде арестованного и даже запертого дома Петьки. - И коробка та. А вон и безголовый в крови. Только сейчас он с головой!
Действительно, живот, грудка и голова одного из котят были покрыты красными разводами.
-- Это мымрые, -- попыталась что-то доказать Нина. - А были мортые. Доча умеет.
-- А почему они так быстро выросли? - поинтересовался Петька.
-- Доча их ползуликами накормила! - гордо сообщила Нина.
Девчонка подошла поближе, раскрыла рот, издала херкающий звук и отрыгнула в коробку какую-то дрянь.
Что это было, сумели разглядеть только первые ряды толпы обвинителей, в том числе и баба Люда. Позже она рассказала, что, пока не закрыла от отвращения глаза, увидела каких-то личинок, червяков и жуков.
-- Ползулики - это хорошо! - сказала Нина, снимая с губы дочери жирного паука и предъявляя его обвинителям. - Скоро холода, где ползуликов взять?
Алексей Иванович почувствовал, что его уже никто не подпирает. Толпа стала быстро редеть. Зато на улице возле подъезда поднялся шум. Это, как ни странно, придало старшему уверенность.
-- Ты мне мозги не пудри! - грозно рявкнул он. - Мы всюду сигнализируем! И полицию, и опеку подключим! Выселим тебя с твоими выродками! А пока этого отродья - старший кивнул на девчонку - чтобы во дворе не было!
Нина недоуменно и жалобно заморгала, а девчонка взяла окровавленного котёнка и стала вылизывать лопатообразным тёмным языком. Его братья и сёстры закопошились в жиже с ползуликами. Кое-кто их них уже наелся и собирался заснуть.
-- А как её зовут? - Петька, который один остался на площадке, кивнул на девчонку.
-- Надя моя, -- снова заулыбалась женщина. - Ты добрый.
-- Ваша Надя умеет из мортых делать мымрых? - не отстал от сумасшедшей несносный Петька. - А как? Только ползуликами кормит?
Но Нина не успела поведать о способностях дочери. С первого этажа раздались истеричные выкрики Петькиной матери, которая обещала отпрыску самые жестокие наказания.
-- А кем мымрые станут? - торопливо спросил Петька уже с лестницы.
-- Живиками, -- нежно сказала Нина. - Ты тоже живик. Мортым не будешь.
-- Завтра зайду! - ответил Петька с первого этажа.
Он втянул голову, ожидая тумаков от скорой на расправу матери. Но не дождался. Родительница встала как вкопанная, пустив ниточку слюны. Потом пошла за сыном, словно цыплёнок за курицей.
-- Завтра зайду, -- тихо повторил Петька, уверенный, что его слова услышат.
Но Петьке не пришлось нанести ещё один визит семейству маньяков. Любопытного увезли в другой район города дед и бабка, которые срочно примчались на сигнал бедствия: Петькина мама, кажется, сошла с ума. Погрузилась в полное молчание и недвижность.
А Нина ещё долго стояла в дверях, рассматривала ладони, качала головой и причитала:
-- Напраслина - это плохо. Напраслина - беда. Одна беда за собой другую ведёт. Не остановить. Муж на вахте. А Танюшка сильнее Нади. Она всё может.
Её слова услышала соседка Машка, которая подсматривала в глазок, а потом пересказала их знакомым. Мобильник даже стал горячим от жара её ладони. Наверное, поэтому и сломался. Машка не смогла оживить чёрный экран и легла спать полностью неудовлетворённая.
Утром двор был раздавлен страшными новостями: в больнице скончалась баба Люба. У мамаши-фантазёрки не проснулся малыш. Врачи сказали, что, возможно, от синдрома внезапной детской смертности и что вскрытие покажет, не была ли причиной смерти мать, сама полумёртвая от горя.
Машкины сведения, умноженные на десять то ли буйным воображением, то ли желанием быть в центре внимания, вызвали новую волну праведного гнева. Ах так?! Бедами грозить?! Смерть накликать?!
За дело взялся Алексей Иванович, который был своим среди других персональных пенсионеров, называемых "отцами города". Это значило, что он мог почти всё. Требуется узнать подноготную о ком-то, наказать нарушителей, устроить нужного человека на работу, организовать митинг, акцию протеста? Легко! Он провёл немало времени за необходимыми звонками и вышел к товарищам-доминошникам расстроенным.
Оказалось, что маньяческое семейство вселилось по распоряжению генерала МЧС. Его сын чуть не погиб, сражаясь с пожарами в соседней области. А маньяки, стало быть, оказались причастными к спасению высокородного пожарника. И депутат из области лично проследил, чтобы распоряжение было выполнено, а родители идиоток обеспечены работой. Нине даже предоставили свободный график для ухода за её ненормальными детьми.
Балагур Семён Семёныч никогда не унывал и, выслушав неутешительные новости, пообещал этим Васильевым сюрприз. Квартира под ними пустовала, а значит, кое-кто лишится водоснабжения и отопления.
Весь день во дворе, несмотря на весёленькое солнышко, чувствовалось предгрозовое напряжение. Многочисленные домашние питомцы словно сбесились, а расцарапанные и покусанные хозяева даже не задали им жару. Но не все: трижды из частной ветклиники выезжал санитар Сосипат - так для простоты звали Сосо Ипатьевича - для препровождения к месту последнего сна особо зловредных и старых котов.
Из вентиляционных окон подвала послышался настырный гул. Это очнулись стаи комаров, которые были настоящим проклятием дома с постоянно текущими трубами.
О более крупной неприятности жильцы узнали, когда из Жилищного Управления прибыли слесари. Они спустились в подвал и тут же выскочили. Их ботинки и нижние части брючин словно шевелились. Да, подвал снова оказался во власти чёрных тараканов, которые, видимо, мигрировали из другого квартала по канализационным трубам. И всё же слесари с задачей справились после того, как Семён Семёныч вышел с единственно годным в этой ситуации антитараканьим средством - паяльной лампой.
Алексей Иванович переключился с борьбы против Васильевых на словопрения с ЖУ - требовалось срочно, сию минуту расправиться с усатым нашествием. И ведь добился своего! Команда дезинсекторов прибыла и победила. Как оказалось, на беду доминошникам и слесарям, которые засиделись у Алексея Ивановича за обедом в честь удачно завершившейся акции. Никто не дознался, как отрава попала в квартиру персонального пенсионера, но реанимация городской больницы пополнилась восемью пациентами. И, похоже, не всем было суждено выбраться оттуда.
Жильцов бывшего образцово-показательного двора больше всех печальных событий донимал еле слышный вой. Это голосила вторая ненормальная дочь Васильевых. Голос уродки находил людей повсюду, прилипал к ушам и сверлил мозг.
Женщины подкараулили Нину, которая возвращалась после работы, и устроили ей головомойку с угрозами.
-- Танюшка сердится, -- ответила придурочная мать. - Она многое умеет и всё знает. "Нельзя" не понимает. Только отбирает. А Надя отдаёт.
Нине посоветовали укротить невменяемых детей или вообще съехать с квартиры. А она стала повторять как попугай: "Одна беда за собой другую ведёт". И угрозам не вняла, выпустила на прогулку пожирательницу котят.
Ребятишек и мамаш на площадке словно разбросало в стороны: никто не захотел оказаться рядом с девчонкой, по-совиному оглядывавшей двор. И хотя она заковыляла прочь, взрослые и дети покинули привычное место ребячьих игр.
Очень скоро совёныш вернулся и прошлёпал к своему подъезду.
Вот тут-то все увидели, во что может вылиться народный гнев. Невесть откуда прилетел кусок бетона с торчавшим обломком арматуры и угодил девчонке в голову. Может, кто-то скинул с балкона или крыши.
Совёныш упал ничком. Никто не бросился на помощь, никто не схватился за мобильник. Все наблюдали, затаив дыхание. Только баба Люда поднялась с насиженного места на лавке, переваливаясь, неторопливо подошла к раненому ребёнку и... подобрала кусок бетона. Положила в свою матерчатую сумку.
-- Чего это с ней? - громко спросила она, обратившись, видимо, к окнам, балконам, столу доминошников и детской площадке. - Шла, шла и вдруг упала.
Но скорую всё же вызвали. Однако совёныш очнулся до её приезда.
Девчонка поднялась, потрогала мокрые волосы, которые запачкали куртку багровыми разводами, колупнула рану, глубоко погрузив в неё палец. И вошла в подъезд, держась за стены и приволакивая правую ногу.
Следом за ней примчался из ветклиники Сосипат и стал подозрительно осматривать двор. Уселся рядом с бабой Людой на скамью и принялся названивать кому-то. Как поняла ушлая бабка, усыплённые коты вдруг ожили и дёрнули из клиники. Похоже, по своим прежним местам жительства.
Когда осенняя ночь дохнула морозцем, возле дома собрались странно молчаливые мужчины. Двор затаился. Даже окна потемнели от плотных штор, хотя обычно струили тёплый домашний свет. И старшие ребята не заняли привычное место в беседке.
А в подъезде раздался звук дрели, потом стук молотков. Машка позабыла о мобильнике и любимых "Одноклассниках", стала разговаривать сама с собой, лёжа на диване и уставившись в орущий телевизор:
-- Надо, надо проучить. Пусть знают, как на людей беду напускать. А что такого? Подумаешь, дверь заколотили. Если у Нинки руки не из жопы растут, справится. Или в своё ЖУ позвонит. У кого нынче мобильника нет?
Сон не избавил от желания излить кому-нибудь душу, и она промаялась до утра, придумывая варианты своих действий, если бы заколоченной оказалась её собственная дверь.
Утром из открытого окна безбалконной квартиры послышались крики:
-- Люди! На работу надо! И в доме хлеба нет!
Но люди заспешили по делам, ребятишки отправились в садик и школу. Ясное солнышко огладило двор почти летними лучами, хорошее настроение вновь вернулось ко всем жильцам.
Баба Люда почему-то не вышла на прогулку. Она всё не спускала глаз со старой иконки и молилась тёмному от времени лику:
-- Господи! Правое дело, Господи! Благослови!
Но что-то не заладилось, и Господь не даровал привычное успокоение и прилив сил. Так, за компанию маньяческому семейству, бабка сама стала затворницей. Благо что квартира пенсионерки ломилась от запасов продуктов и всего, что может понадобиться человеку при изоляции.
Днём снова послышался голос малохольной матери:
-- Люди! Надя мортая! Танюшка не умеет!
А вечером двор словно позабыл про Нину, Надю и Танюшку. Странное дело, идиотка больше не голосила. И мать не просила о помощи. Наверное, извлекла урок из случившегося. Осознала.
Из всех жильцов только старшие ребята вдруг встали на сторону запертых маньяков. У них была классовая ненависть ко всяким ограничениям личной свободы. И беседка, место их постоянной тусовки, услышала много планов, как доставить еду изолированным. С полицией или МЧС связываться никто не захотел. Причиной оказалась та же самая ненависть.
Однако планы старшаков не осуществились: на другое утро прямо на перекрёстке из-за небывалого тумана случилось ДТП, в котором погибли сразу несколько детей, которые торопились в школу, расположенную через улицу.
Сердца людей словно сдавило между низкими тёмными облаками и этим плотным туманом, застлавшим двор. Никому не стало дела до маньяческого семейства. А оно голосов не подавало.
Машка, осатанев от собственной молчаливости, позвонила приятельнице, у которой была знакомая-экстрасенс, и срочно вызвала подмогу. Шутка ли, странная порча обрушилась на жильцов! Смерть забирала жизни, словно семечки лузгала. И теперь старый дом, куда Машку принесли в виде орущего свёртка и где она прожила все свои сорок лет, называли нехорошим домом. Приятельница и экстрасенс радостно откликнулись: хоть какая-то движуха в застойное время и приличные денежки.
Но не из своего же кармана платить за избавление от общей напасти! И Машка побежала по соседям. Но по сравнению с бабой Людой ей оказалось слабо мутить головы и поднимать народ. К тому же горе коснулось многих семей, у всех было полно других печальных забот.
Не помог Машке и её любовник Сосипат, который вдруг отказался даже сделать шаг в сторону проклятого двора и нехорошего дома. Или Машка ему надоела хуже горькой редьки. Однако ей удалось поговорить с работницей ЖУ, которую отрядили навестить Нинку и узнать, почему новая уборщица, явно чокнутая, не выходит на смену. Как выяснилось, телефона в её квартире не было. Женщину у подъезда остановили соседки, и Машка на полном праве ближнего окружения ненормальных сказала своё веское слово.
-- Не знаю ничего! - отрезала она, злая до невозможности. - Не видела их давно! Свалили, наверное, по-тихому в тьмутаракань, где раньше жили.
Работница, удовлетворённая беседой, ушла.
Только через неделю газовики, которые явились с очередной проверкой, обнаружили заколоченную квартиру, споро сняли доски. И тут же вызвали полицию.
Машка, которая сначала срослась было душой и лицом с дверью, припав к глазку, осмелела, вышла из квартиры и навязалась в понятые. Потом она рассказала всем желающим о страшных находках в маньяческой квартире.
"Мортая" Надя впервые в жизни выглядела полной от трупных газов. Её не менее "мортая" мать, наоборот, усохла до неузнаваемости. И только Танюшка оказалась живой. Но когда её попытались оторвать от обгрызенной руки матери, забилась в судорогах и залилась воем.
Однако Машка, падкая на внимание людей, была рада, что никто не спросил, как выглядела сестра пожирательницы котят. Ибо зрелище было поистине ужасным.
Весь дворик впервые с момента изоляции маньяков услышал этот знакомый вой, который точно ввинчивался в мозг. Но люди изменились: теперь он не действовал им на нервы. Они сами были готовы завыть из-за пережитого горя в празднично-яркое небо, внезапно отчистившееся от туч. Словно холод, слякоть, туман и пепельный сумрак осени переместились в их головы.
Никто, кроме Машки, не посмотрел, как выносили чёрные мешки и Танюшку. Маньяческое семейство исчезло, и слава Богу.
Петька приехал от деда и бабки. Он присмирел, но не перестал задавать вопросы:
-- А куда котят дели? Неужели никто их не забрал? А вахтовику сообщили? Что будет, когда он вернётся?
И он вернулся. Сухонький, плюгавый, какой-то забитый мужичок собирал вещи, мыл квартиру, беседовал со следователями. Как говорили знающие люди, у которых было полно знакомых во всех сферах, он только пожимал плечами в ответ на вопрос: "Куда делись тела Васильевых Нины и Нади из морга?" Ушлый народ прознал даже то, что когда вахтовика вызвал следователь СК РФ, то глава маньяческого семейства устроил в кабинете цирк с трясучкой, пеной изо рта и воплями: "Танюшка знает, но не скажет!"
А что могла знать эта Танюшка, которая лежала в отдельном боксе детской больницы и была не в состоянии не только говорить, но даже видеть и слышать? На уродливой голове несчастной отсутствовали глаза, нос, уши. Зато имелся гигантский рот, точнее, настоящая пропасть между челюстями. И из неё сквозило холодом мёртвого тела. А ещё раздавался премерзкий звук. Он прилипал к стенам и лез в уши даже тогда, когда уродку увозили на всякие рентгены и томографии и бокс пустовал. Но потом аппаратура вышла из строя, и Танюшка так и валялась на койке привязанной, без всякого лечения. Это называлось "динамическим наблюдением". Зато жрала без меры. Только молоденькая санитарка могла кормить её. Девушка недавно поступила на работу и не успела нахвататься брезгливого равнодушия и необходимой для её работы жести в голосе и поступках.
Машка, которая обладала счастливым даром находить в любом событии свою выгоду, напекла пирожков и отправилась к вдовцу. Уедет он или останется? Вот бы освободившееся жильё досталось санитару Сосипату. Тогда бы можно было наладить их отношения.
Мужичок открыл ей дверь, уставился круглыми совиными глазами на блюдо. Потянул носом. Воздух вокруг Машки завибрировал. Она сама точно окаменела, не смогла двинуться с места, когда глаза соседа затянуло серой плёнкой с красноватыми жилками. Через какой-то миг они стали обычными. Но Машке не полегчало: она почувствовала, что мужичок увидел и услышал всё, что творилось в подъезде. И как стучали молотки, и как она разговаривала сама с собой на диване, и как всю неделю мышкой заскакивала в свою дверь, осознавая, что рядом умирает маньяческая семья. И про телефонные разговоры услышал, и про её короткую беседу с работницей ЖУ.
Машка ощутила, что ей подчиняется только её безмерно болтливый рот. Поэтому набралась сил прошептать:
-- Я в полицию... сообщу...
Мужичок выдохнул ей в лицо целую стаю комаров и захлопнул перед носом дверь.
Машка поплелась в квартиру, полную каких-то чудных ползуликов. Улеглась на любимый диван и не пошевелилась, когда они стали её грызть. Если бы кто-то проведал её на следующий день, то обнаружил бы только кости, кучу какашек насекомых и тёмные вонючие разводы на нарядном диване.
Но проведать не довелось. И Машкино тело исчезло почти целым.
Внезапно средь бела дня по придомовой территории с мёртвыми цветниками, облысевшими клёнами, пустой детской площадкой поползли глубокие трещины. Из них шибануло едким серным запахом, поднялись струйки дыма в багровых отсветах. Дом затрясся, теряя по частям кровлю. Стены раскололись, обнажив нутро квартир. А потом нехорошее строение, которому скоро исполнилось бы сто лет, рухнуло в бездну. Она образовалась из слившихся друг с другом трещин. И кто-то из окон соседних домов увидел, что у пропасти не было дна.
Баба Люда, летя вниз, в ревущее беспощадное пламя, вдруг поняла смысл слов погибшей матери: "Танюшка забирает, а Надя отдаёт". Выходит, если бы кто-то не пришиб совёныша, не было бы чудовищного взрыва?! Молитву бабка не успела прочесть, вспыхнула и стала частицей пламени.
Хорошо, что дети, в том числе и Петька, оказались в школе, а большинство жильцов - на работе. Волны общественного резонанса от событий долго колыхали историю "нехорошего дома", в котором сначала чуть не перемерли все жильцы и который провалился в тартарары. Считалось, что папаша-вахтовик сгинул вместе с другими несчастными.
Но это оказалось не так. Петька, со временем ставший прежним хулиганом, был в очередной раз изгнан с урока. Пришёл к обнесённому заграждением котловану, который заполнился вонючей грязью, и застыл в элегических думах. Вот во что превратился его прежний дом. И тут ему на плечо словно легла рука. Петька скосил глаза и ничего не увидел. Тихий, какой-то "придушенный" голос сказал:
-- Не поворачивайся и не смотри на меня.
-- Почему? - тут же ввернул Петька. Ну не мог он жить без вопросов, что поделаешь.
-- Живикам нельзя, -- ответил незнакомец. - Живики, если увидят, могут стать мымрыми.
Петька не испугался, наоборот, радостно вздрогнул. И ему в руку сунули пушистого котёнка.
Петька выронил пакет со сменкой из другой руки, поднёс пушистое тельце к лицу, и вскричал:
-- Это тот бывший безголовый, а теперь мымрый?
-- Сейчас он живик, -- довольно откликнулся голос. - Доча умеет!
-- А где Надя и Танюшка? - не удержался Петька.
Петька впервые в жизни задал вопрос самому себе: кем же были сами люди, если довели до мортости странную, но безобидную семью? Ведь мать с детьми не хотели никому навредить, так? Надька-то спасла котят! А эта неходячая Танюшка, которую он никогда не видел, но слышал про неё достаточно, похоже, старалась защитить своих. Это из-за неё всё случилось. И если б не злость жильцов дома, все были бы целы. Вот только жаль их, таких неумных, до глубины души. И ещё подумал, что люди сочиняют всякие сказки про чудеса типа Бога, верят им, а видеть их рядом не умеют. Если даже увидят, сразу же попытаются уничтожить. Где бы сейчас ни находились Надя и Танюшка, главное - они есть. Стало быть, нечего горевать по ним.
И Петька увлёкся новым питомцем.
Пройдёт время, на месте гибели нехорошего дома вырастет здание точечной застройки. Петька займёт место спившегося Сосипата, выучится на ветврача и станет работать в преображённой клинике. Денег у него хватит ещё и на приют. Ведь он творит чудеса с животными. Бывало, принесут к нему кошку, раскатанную в блин автомобилем, а через три дня глядь - она уже бегает по клетке. И хозяев узнаёт. Ластится, мурчит, словно говорит: больше не буду удирать из безопасного дома.
Никто и не знает, что врач-кудесник ненавидит мортость. А ещё переговаривается с кем-то невидимым при самых сложных клинических ситуациях.
