Старый кнопочный «самсунг» завибрировал, когда Жора Тарасов собирался покинуть квартиру.
- Алё?! - гаркнул он, отвечая на незнакомый номер, и спустя минуту закряхтел, обдумывая поступившее предложение.
Для обдумывания ему пришлось снова вернуться в обволакивающую тягостной и какой-то совершенно нездоровой тишиной квартиру, поставить плотно набитый рюкзак цвета хаки на пол и закрыть дверь. И всё равно: даже с закрытой дверью у него никогда не получалось чувствовать себя в безопасном одиночестве. Даже во время сонной зимы казалось, что сам дом незримо следил за Тарасовым.
- И чё, не буду ли я против, если студентка приедет на две недели? Спокойная, порядочная, да? Яшкиных, кажется, помню, но смутно. Хм, надо подумать хоть пять минут, погоди. Ну, чего мне стоит, всё равно на дачу укатываю? Сам ты, Пушкарёв, баран упёртый. - И засмеялся над Пушкарёвым: деньги действительно пригодятся.
Минут пять Жора расхаживал по квартире, слушая в гулкой тишине лишь собственные мысли, приводя в уме нехитрые причины, чтобы уехать на дачу всё же со спокойной совестью, что со студенткой-квартиранткой за время его отсутствия ничего не случится. Из этих мыслей самой обнадёживающей была та, что зима ещё не закончилась. Как раз до апреля выходило ровно две недели… А значит, если он согласится, то студентка будет здесь в безопасности до весны.
Тарасов накопил денег, потому что пил самогонку, покупая больше у знакомого с весомой скидкой, а ел мало, потому что аппетита не было, и спал после выпитого долго... Он каждый день с рассвета до намёка на заход солнца намеренно бродил по городу, где без стеснения собирал бутылки и выискивал макулатуру для долгого проживания на даче: нужно на что-то покупать харчи. И всё же небольшая денежная сумма пришлась бы Жоре как нельзя кстати. Ладно, пусть его и душили сомнения, мысленно Жора уже принял решение пустить в квартиру девушку-съёмщицу и теперь лихорадочно искал листок бумаги, чтобы составить для студентки обязательные правила проживания в его квартире.
Когда снова завибрировал телефон, Жора едва не подпрыгнул – так погрузился в раздумья, и сразу переспросил, точно ли студентка соответствует описанию. И, получив со смешком ответное подтверждение, слегка успокоился. Пушкарев, сколько его помнил Жора, лгунов презирал и за свои слова всегда отвечал честью.
Услышав, что девушка приедет через полтора часа, Тарасов неожиданно разнервничался, поэтому решил прогуляться на вокзал, уточнить расписание поездов и просто пройтись, чтобы успокоиться.
В тихой, как склеп, квартире даже зимой оставаться долго было невыносимо, и только алкоголь помогал Жоре отвлечься от довлеющей в доме зловещей тишины да от грызущего порой до тошноты чувства вины и страха.
…На улице Пролетарской, на небольшом холме, прямо над автомагистралью, располагался старый желтовато-серый двухэтажный дом, на чердаке которого виднелись зарешеченные окошечки, именуемые в народе голубятнями. На доме висела пожелтевшая табличка с практически неразличимым номером сорок восемь, и его запыленные узкие окна, все, как одно, уныло смотрели на мир, простирающийся вдали от магазинов и от железнодорожного вокзала. Дом плотной стеной окружал неухоженный колючий кустарник, чахлые деревянные лавочки располагались у парадного подъезда, а заросшие сорной травой и бурьяном клумбы были оставлены на произвол судьбы. Второй, совершенно незаметный подъезд находился позади дома, но его дверь всегда была крепко заперта – впрочем, небезосновательно: давно уже там квартиры пустовали.
Плотная, неестественная тишина круглосуточно стояла вокруг здания, обволакивающая, как саван, так что со стороны порой казалось – дом заброшен.
И кто бы изредка здесь ни проходил мимо, едва смотрел на дом, словно его покрывала невидимая, отводящая взгляд пелена. Не чирикали здесь птицы, не смеялись дети – и не было видно самих жильцов.
Честно сказать, просторную, с высоким потолком однокомнатную квартиру Жора хотел продать давно и даже несколько раз пытался, что оказалось безуспешно. Но вскоре, когда дом обезлюдел, Жора и вовсе прекратил попытки, так как на его адрес больше не приходил платёж за квартиру, а его имя и все данные необычайным образом исчезли из городской базы управления.
Впрочем, Жора был стопроцентно уверен, что этому поспособствовали соседки – пенсионного возраста женщины, называемые в сердцах Жорой ведьмами: хотя бы только за практически одинаковую одежду и поведение. К тому же они постоянно ходили в платках и тепло одетыми в любую погоду, держались друг друга, как стайные животные, и смотрели внимательно, злобно, прикусывая тонкие, потрескавшиеся губы до противного холодка по коже. Во главе соседок была треклятая и очень опасная Эльвира Павловна. Вот она-то и была во всём виновата…
Только одно долгое время, а именно до случайно подслушанного разговора в туалете, ему, пятидесятипятилетнему холостяку, непонятно было: какая этим ведьмам выгода, что дом обезлюдеет? И почему так долго откладывался снос дома, чему Жора первоначально обрадовался и некоторое время ходил, довольно улыбаясь? Странности на этом не заканчивались…
Не мог он и припомнить, когда появились негласные правила, которые нерушимо соблюдались всеми жильцами, пока те жильцы, как один, не канули в лету.
Вот хорошо, хоть у него, заядлого грибника и рыболова, имелась дача. Ведь дачей с лёгкостью можно назвать просто участок и железную будку, старательно обитую внутри деревом, с печкой-буржуйкой. Иначе пришлось бы ему разделить судьбу большинства жильцов в доме, тех, кому некуда было ехать – и кто ничего из происходящего не понимал и поплатился… Жора не сомневался, что жизнью.
Так вот, большинство мужиков-пенсионеров, когда-то проживающих в доме, повесились либо скончались от инфаркта – с диким выражением чистейшего ужаса на лице. Многие жильцы, если хорошенько подумать, и вовсе пропали без вести, а первыми исчезли те, кто первоначально жаловался на шум на чердаке, и в ЖЭУ докладывал, да к участковому заглядывал, рассказывая о своих подозрениях.
К слову, ещё в то время, когда и Жора с женой в дом приехал, в доме молодых семей словно никогда и не было, а если и появлялись, то временно: вскорости уезжали. Жена плюнула и тоже уехала к родителям на Кавказ, а он остался. Вот сам виноват, теперь жалеть бесполезно, алкаш хренов. Тарасов остался, перебиваясь временными заработками, всё больше погрязая в дешёвом «черниле», то есть в самом дешёвом пойле, и в тоске. Так, наверное, и не заметил, как в доме всё сильнее усугублялись нездоровые перемены.
Поезд через деревню с необычным названием Чемоданы отправлялся ровно в девятнадцать ноль-ноль. Сумку и рюкзак Тарасов давно собрал, еды и сигарет в дорогу купил. Рыба в озере рядом с Чемоданами водилась год от году лучше. Может, потому что деревня вымирала? Но с голоду Жора уж там точно никогда не пропадёт. Просто порой бывало страшновато одному: все же лес рядом, где бродят дикие звери – и не какие-то зайцы, ежи, птицы, а волки и медведи с кабанами самые что ни есть настоящие.
Стоило подумать – и сразу вспомнился случай, как в соседней деревне женщину кабаны затоптали, когда за зрелой кукурузой на поле колхозное полезла.
Ещё Жора, хоть и считал себя нелюдимым, но скучал по простому человеческому общению, а особенно по общению с женщинами. Как же приятно было поболтать с пышнотелой и румяной Галкой – продавщицей в сельпо! Пусть охрипшая, до одури прокуренная и взгляд её порой свербит едкостью, зато если уж улыбнётся, то так тепло на душе становится! Как в майский погожий день...
Вот нахлынуло всё разом да так, что закурить захотелось. Поэтому, усевшись в зале ожидания, Жора не выдержал и сбегал в газетный киоск, купил пачку «нз». Закурил, поглядывая на людей и на небо: судя по ветру, несущему густые и тёмные тучи с севера, снова будет снег.
Олеся Яшкина ехала в полупустом вагоне и за четыре часа до столицы успела вздремнуть и даже увидеть сон. А приснился ей двоюродный брат Женька. И вот теперь думай, к чему бы это? Сны являлись девушке редко, но метко и всегда неспроста. Главное было их правильно разгадать.
Женька Синицын был на год младше её, и с детства они крепко дружили. Сейчас ему девятнадцать, и Женька, что ветер, мотался по миру с друзьями-музыкантами.
Олеся, полная ему противоположность, училась на заочном, на экономиста, в столице. Женька же в семнадцать лет, с отличием окончив музыкальную школу (такой, блин, талантище!), как с цепи сорвался: год метался по кабакам и клубам, играя на гитаре.
И вскоре уже разъезжал по городам со своей очередной новой музыкальной группой, не думая ни о нормальной работе, ни об учёбе, чем сильно обозлил отца и был выгнан из дома. «Вот что значит беспутный шалопай!» - вздыхая, всё же с лаской говорила о Женьке мать, когда приходила к Яшкиным в гости. Жили-то в одном доме, но в разных подъездах.
Олеся же, вопреки всем наговорам, в двоюродного брата верила душой и сердцем, словесно поддерживая Женькин вольный дух мечтателя, за что была вознаграждена бесплатными билетами на его выступления. Билеты, правда, из-за вечной занятости девушка передаривала подругам и девчонкам на работе.
После же не раз жалела, что ни на один концерт так и не сходила.
Вскорости Женька совсем перестал писать ей, сославшись на напряжённый график выступлений. Билеты уже не присылал, ибо находился далеко, а вот фотками с туров в инстаграмме делился. Значит, всё же брат пробился. Значит, всё теперь у него хорошо. Но почему тогда Женька ей приснился? И тревожное ощущение от сна не покидало её.
… Уже выходя из вагона, Олеся подумала об отце, которому на время сессии дочери пришлось взять отпуск, потому что за больной матерью требовался уход.
Ещё и новая съёмная квартира странно беспокоила. Вроде и быстро нашлась, и оказалось совсем дёшево, и в ней девушка будет сама себе хозяйка, а вот скреблось под ложечкой нехорошее предчувствие, не проходило, хоть тресни.
Олеся вышла из вагона, осматриваясь по сторонам: по описанию отца, дядя Жора – это невысокий, коренастый мужчина лет пятидесяти с плюсом.
Её окликнули, когда закатила небольшой чемоданчик в зал ожидания.
- Да? - обернулась на вопросительное: «Девушка?»
Мужичок был неухоженный и ростом меньше, чем ей представлялось. Какой-то замученный весь, с пигментными пятнами на лице, потрескавшимися губами. И эти смешные топорщащиеся лохматые усы, где цвета соли больше, чем перца.
- Я, - ответила Олеся, глядя в его карие глаза, чувствуя, что он добрый, несмотря на внешний вид. И сразу отпустило.
- Так пошли за мной, чего ждёшь!.. И деньги сразу приготовь – у меня поезд на семь вечера, - нервно засуетился Жора, всматриваясь уж очень пристально, даже оценивающе. С чего бы такая подозрительность?
Внешность у будущей квартирантки была самая обычная: русоволосая коса спрятана под вязаной шапкой, остроносое лицо, ярко-зелёные глаза, запавшие от усталости и недосыпа, что привычно. Бледная, без косметики кожа, веснушки на носу. Одета очень просто, но со вкусом. Широкий шарфик вокруг шеи в тон шапочке – сама связала. Такой купить в магазине – это надо целое состояние выложить. Вот только замшевые ботинки на шнурках заметно поношенные и, сколько спреем-краской их ни прыскай, всё равно были местами поблекшие.
От железнодорожного вокзала шли минут двадцать. У дома Олеся поёжилась: ух, действительно странное, какое-то нездоровое место. Стоит себе дом один-одинёшенек и окнами, тёмными, немытыми, тоскливо смотрит. И тихо. Как же тихо вокруг!.. Ни птичек, ни людей, ни даже кошки помойной, прикормленной, на лавочке у подъезда. Хотя на кустах, если не обозналась, висели деревянные кормушки.
Олеся вздохнула, когда вошли в подъезд. Какая же большая и широкая площадка внутри и лестница деревянная, узкая и длиннющая, к тому же кое-где совсем без перил. Ух. Вот что значит высокий потолок. Воздух спёртый, пыльный, хоть пыли не видно ни на потрескавшихся, неопределённого цвета напольных досках на площадке, ни на крохотном подоконнике у такого же маленького, грязного окошка. Свет, желтушный, раздражающий глаза, из лампочки в замусоленном плафоне, практически не падал на ступени, создавая кривоватые, резкие тени.
- Ты смотри, когда метель, ступай осторожно, здесь скользко, - впервые за всю дорогу начал поучать Жора.
Приунывшая от гнетущей атмосферы дома, Олеся лишь кивнула.
Квартира была однокомнатной, но просторной, с высоким же потолком и с видом из окон на задний двор. Большая кухня, окрашенные по старинке стены, фыркающий маленький холодильник, как в декорациях к советским фильмам. Ванна и туалет в коридоре раздельно. Помятый диван у стены - вместо кровати. Деревянный журнальный столик, заваленный потрёпанными книгами и журналами. Белая, с круглым абажуром настольная лампа на гибкой металлической ножке, похожая на лампу из кабинета лор-врача. На низеньком комоде – пузатый, закрытый кружевной скатертью телевизор. Тяжёлые, плотные шторы до пола, тёмно-синие, как и на кухне. Вот зачем такие шторы на кухне, это же небезопасно и просто глупо? Окна к тому же заклеены намертво бумажной лентой, как и форточка.
К входной деревянной двери без «глазка» прилагался простой ключ на верёвочке от единственного замка. На двери крепилась длинная металлическая цепочка, наверное, для подстраховки от дохляков-грабителей, у которых не хватит сил выбить тощую фанерную дверь. Уж лучше бы имелся «глазок», но кто Олесю об этом спрашивал…
Жора забрал свою сумку и с кряхтеньем надел на плечи здоровенный рюкзак. Схватил конверт с деньгами и сразу же пересчитал, а потом крякнул:
- Ох, чуть совсем не запамятовал.
И, посуетившись, зыркая по сторонам – и таким образом явно вспоминая, побежал, не отпуская сумку, в зал и, лихорадочно порывшись между книгами и журналами, вытащил исписанный печатными буквами лист в клеточку.
- Вот. Прочитай и запомни. Твой отец зарёкся, что ты девушка правильная, всё сделаешь как надо. Из-за правил и цена такая низкая за квартиру. Ты делай, главное, не раздумывая. Зачем эти раздумья?.. Всё глупости. Вот поклянись мне, что всё сделаешь, как написано! Не нарушишь ни единого пункта! - произнёс с жаром и такой угрозой, что разом изменился в лице и даже словно стал выше ростом.
Олеся удивилась так сильно, что побледнела. Взяла листок в руки и быстро пробежалась по тексту. Сглотнула. Задумалась.
- Я опаздываю, девонька, - глянул на наручные часы Жора. - Поклянись, или всё отменяется сейчас же! - потребовал он.
Руки Олеси задрожали. Как же всё отменяется, неужели дядька совсем очумел?!
- Хорошо, я всё сделаю, - на выдохе обещала она. Хоть правила и казались нелепыми и по-детски глупыми одновременно. Бывают же у людей разные чудачества, и это ещё не самая худшая их разновидность – решила Олеся.
- Ладненько! - выдохнул Жора. – Не забудь – приеду первого апреля. Чтоб всё было в порядке! - разулыбался во весь рот и, буркнув что-то неразборчивое напоследок, пулей выскочил из квартиры. Только ступеньки под подошвами ботинок проскрипели.
- Скатертью дорожка, - тихонько прошептала девушка и первым делом закрыла дверь и защёлкнула цепочку. Вот она, привычка, переданная от родителей с их рассказами о лихих девяностых, где грабежи были чуть ли не ежедневной закономерностью.
В квартире надо бы прибраться. Застелить свежее бельё на диван и поесть приготовить, потом уже проверить с телефона сообщения одногруппников в Вк. Затем в планах кое-что повторить да почитать и принять горячую ванну, чтобы потом крепко спать.
Олеся с помощью скотча прикрепила на холодильник листок с правилами и замерла, внимательно вчитываясь. Всё же чудачества дяди Жоры, хочешь, не хочешь, а надо исполнять.
Правил оказалось не так много, но все действительно странные, хоть и простые. Только разжигали любопытство. Чтобы запомнить, Олеся прочитала их вслух.
Во-первых, всегда обязательно занавешивать окна на ночь.
Во-вторых, окна не открывать, квартиру не проветривать.
В-третьих, не шуметь. (Это правило пояснялось: не включать громкую музыку, а также не смотреть телевизор на полной громкости.) Ночью вообще нужно было соблюдать строжайшую тишину. А почему – не уточнялось.
В-четвёртых, гостей не приводить и ни в коем случае не оставлять их на ночь.
В-шестых, животных у дома не кормить и в квартиру не приводить.
В-седьмых, ночью не готовить.
В-восьмых, с соседями не разговаривать и ничего не просить.
В-девятых, на чердак не ходить.
Два последних пункта были подчёркнуты дважды.
«Уж кто-то, а я точно справлюсь», - решила Олеся и, набрав в ведро воды, принялась за уборку, тихонько мурлыкая про себя любимую песенку.
