Слушай, я пока не знаю, что у тебя на уме. Хочешь ли ты убить только моего брата, или меня тоже… – начал было я.
Про мать забыл, – язвительно дополнил он.
Сердце мое поледенело от ужаса. Я хотел было начать его отговаривать, молить не делать глупостей. Но его насмешливый и в то же время злобный взгляд дал мне надежду на то, что он просто дразнит меня.
Послушай, Атли, ты ведь понимаешь, что я ни в чем не виноват? – Заговорил я, стараясь придать тону твердость. – И я даже не скажу, что виноват брат, потому что он, в конце концов, просто ребенок.
Ничего себе, ребенок, – с гневом проговорил он, крепко сжимая в руке нож. – Действия этого ребенка стоили жизни десяти моих людей. Там была такая бойня, что ты даже вообразить не можешь. А ты просто сбежал, как трусливая крыса!
Я понимал, что в любую секунду Атли мог проткнуть мне сердце. Потому я тщательно подбирал слова. По его уставшим глазам я понял, как ужасно было для него все то, что он пережил в тот день.
Мне вдруг стало казаться, что все мои объяснения будут напрасны. Он в любом случае убьет меня. Не лучше ли замолчать и умереть, сохранив остатки достоинства? Было ли оно у меня вообще? Мне вдруг стало больно от мысли о брате. Не от того, что я сделал с ним и что только что высказал ему, а от картины разлитого супа и выбитой из рук тарелки.
А до этого я сам не дал моему братику доесть обед, возможно, последний в его жизни. Слезы чуть было не показались на моих глазах. Огромной силой воли я смог удержать их. Плакать перед своим палачом было чересчур даже для меня.
Ладно, – проворчал Атли. – Оден сказал, что ему нужна лишь смерть твоего брата. Про тебя он ничего говорил. Стало быть, понимает, что ты не можешь нести ответственность за сумасшедшего.
Читатель даже представить себе не может, как все переменилось во мне, когда я услышал эти слова. Раскаяние перед братом тут же куда-то исчезло. Я вновь стал презирать его так, как некоторое время назад. Жизнь моя была вне опасности. Стало быть, и благородное раскаяние, которое так часто просыпается даже в самом падшем человеке в последние минуты его существования, уже не было актуально.
Позволь мне самому это сделать, – прошептал я, когда Атли уже собирался зайти в дом, чтобы исполнить свое намерение.
Он с удивлением посмотрел на меня.
Я скажу брату и матери, что мы должны уехать. Якобы мне нужно спрятать его. Мы пойдем за те скалы, и там я убью его. Не смотри на меня с недоверием. Ты сам сможешь во всем убедиться. План, возникший в моей голове, был хорош, но опасен.
Атли согласился на мое неожиданное предложение после того, как я пояснил ему всю выгоду. Его человек, то есть я, сам искупит свою вину перед Оденом за произошедшее. Ибо, что же могло реабилитировать меня сильнее, чем убийство собственного брата? На такое мало кто решится. Если я сделаю это, то Оден будет рад такой плате. Жизнь моего брата в обмен на жизнь его.
Разница была лишь в том, что я не питал к своему троллю таких же теплых чувств, как Оден к своему Гримли. Мой бедный Гарди никогда не видел от меня теплых чувств в свой адрес. Судя по письму отца, он и от папы никогда не видел тепла. Лишь мама всегда дарила ему любовь, внимание и ласку. Но, повторюсь, после странного послания отца я воспринимал эти чувства, как привязанность одного зла к другому.
Когда я сказал матери, что хочу спасти брата, спрятав его в другой деревне, она как-то странно взглянула на меня, будто о чем-то задумавшись. Затем она посмотрела на Гарди глазами, полными любви, потом вновь перевела взгляд на меня. Я навсегда запомню то, что произошло после этого. Это и сейчас будоражит мою память и заставляет тело содрогаться от слез. Мама влепила мне пощечину. Видно было, что она хотела еще много сделать со мной плохого, но сдержалась.
Затем она обняла Гарди и зарыдала. Ам-Ам обнимал ее в ответ и глупо улыбался. Мама гладила его по голове, вновь и вновь прижимая его к себе. Когда люди Атли подошли, чтобы прервать эту странную затянувшуюся картину прощания матери с сыновьями, она вдруг неистово завопила:
Не отдам! Не отдам моего мальчика! Мало он бед пережил? Оставьте его в покое, изверги! Отойдите! Не отдам!
Довольно! – В гневе произнес Атли. – Слишком много событий на сегодня. Берси, – обратился он ко мне приказным тоном. – Забирай этого недоумка. Делай то, что должен и, Бога ради, угомони свою мать. Не заставляй моих людей применять насилие. Это уже слишком. Она этого не заслужила, я понимаю. Но, черт возьми, я и так во многом пошел на уступки. Мое терпение на исходе.
Я подошел к матери, пытаясь ее образумить. Но того уже не требовалось. Она перестала кричать, но не из-за слов Атли.
Родной мой, – обратилась она к Гарди нежным голосом. – Я испугала тебя? Прости.
Я…я не хотела. Не бойся. Все будет хорошо… Мы скоро увидимся, без этих тиранов. Тот, в чьих руках, вся власть, вскоре все решит, мой милый. Потерпи, потерпи. И я потерплю…
Без сомнений, она говорила про сатану. Мне стало жутко.
Глаза ее были безумны. Лишившись сил, она присела на стул и смотрела, как вооруженные люди Атли ведут великана к выходу. АмАм, не переставая тупо улыбаться, спокойно пошел вместе с ними. Он не убирал взгляд с плачущей матери до тех пор, пока его наконец не вывели во двор.
Я остановился на пороге, и знал, что мать смотрит мне в спину. Возможно, она ждала, что я повернусь и кинусь в ней ноги молить о прощении. Но я не повернулся. Сколько раз в жизни мы делаем больно своим матерям? Осознанно – когда говорим или делаем какую-то глупость; или неосознанно – когда рождаемся и не даем им спать потом еще несколько лет. О таком ли сыне она мечтала, когда впервые почувствовала шевеления в своем животе?
«Что ж, я тоже не мечтал о матери-колдунье», – с негодованием подумал я, и громко хлопнув дверью, вышел из дома.
Я с благодарностью пожал Атли руку. Когда люди отошли, он задержался и сказал мне:
– Ты правда думаешь, что я не понимаю, что ты задумал? Хочешь увезти брата куда-то далеко и сам уехать вместе с ним? Брось, я не виню тебя и вовсе не собираюсь преследовать. Ты поступаешь правильно.
Я ничего не ответил. Мы с Гарди покинули деревню. Впереди нас ждала новая жизнь.
Из нашей деревни было два выхода. Один – основной, там часто бывали люди Одена; и второй, которым вообще никто не пользовался, – через Дикую Скалу, как ее у нас называли. Это была гора, метров в тридцать высотой. Поднявшись по ней, нужно было спуститься на другой стороне, пройти вдоль берега около десяти километров и попасть в новое поселение. Я объяснил все это брату. Он, конечно, ни слова не понял, и мы начали подниматься. Несколько людей из нашей деревни умерли, пытаясь подняться по Дикой Скале.
Цели у них никакой не было. Просто спортивный интерес. Иные, конечно, поднимались, и потом спускались на другой стороне, чтобы искупаться в неспокойных водах озера. Говорили, что там, по другую сторону, воды Луватнета совсем другие, буйные и пугающие.
Ты помнишь, как нам в детстве рассказывали о чудовище, который живет на том берегу? – Спрашивал я брата, пытаясь отвлекать себя от тревожных мыслей о падении.
Ам-Ам, – весело отвечал он, ловко карабкаясь по отвесной скале. Я смотрел, с какой легкостью он поднимался, и поражался. С его-то размерами, он двигался подобно какому-то снежному барсу. Трижды я срывался со скалы и полетел было вниз, но мощная рука брата тут же схватывала меня и тащила наверх.
Ты веришь в монстров, Гарди? – Прошептал я, когда мы поднялись на вершину. Перед нами открывался дивный, но пугающий вид. Я впервые был там. Люди не врали. Озеро на этой стороне было совсем иное. Такое чистое и прозрачное в нашей деревне, и такое темное и шумное по эту сторону скалы – как два брата, добрый и злой.
Ам-Ам, – отвечал он мне. А, может, и не отвечал, а просто выражал какую-то из своих эмоций одним только известным ему выражением. Я смотрел, каким восторженным взглядом он смотрит на то, что находилось внизу, и мне стало жаль его.
«Зло ты или нет, – думал я, глядя на его могучую спину, – но жизнь свою ты любишь. И умеешь ценить то, что даровал тебе Бог».
Тогда я задумался, почему те, кого мы считаем менее разумными, умеют ценить то, что у них есть, намного лучше нас? Животные не тревожатся о будущем, не винят себя за прошлое, а живут лишь сегодняшним днем. Они заботятся о себе, о своих детях, каждый день выходят в поисках пропитания.
Они не предают и не завидуют. Потому взгляд какого-нибудь животного часто напоминает мне взгляд ребенка. Они похожи своей чистотой и умением жить настоящим. Они не печалятся о прошлом, потому что быстро его забывают. Дети и животные понимают жизнь намного лучше человека взрослого, и, как он считает, умного. А в чем ум твой, человек, если не можешь ты познать, для чего создан?
долго смотрели на потрясающую картину, открывавшуюся перед нами. Внизу были огромные острые камни, их омывали шумные воды нашего озера. А поверх всего этого чистое небо. – Мы с тобой исчезнем, мой брат, – говорил я, обняв его.
Да, исчезнем. Начнем новую жизнь, без Одена и Атли, без матери и без моей Ребекки. То есть откажемся как от плохого, так и от хорошего.
О, да. Такое решение порой необходимо, мой друг, – с грустью говорил я. Я плакал, Гарди видел мои слезы и вопросительно глядел на меня. Я опомнился, дал лицу просохнуть и сказал:
Великан быстро вскочил и осторожно встал на самый край скалы. Вдруг он засмеялся, будто от прилива чувств при виде такой красоты. Сердце мое готово было разорваться. Затем он повернулся и сделал первый шаг, чтобы осторожно начать спуск. В этот момент я резко подбежал и столкнул его прямо в обрыв. Казалось, он летел целую вечность. Затем послышался страшный звук разбитых о камни костей. Когда я смотрел с вершины скалы, как его огромное тело неподвижно лежит внизу, то испытал небывалое до того чувство – облегчение. Дело оставалось за малым – спуститься и удостовериться в том, что мой брат мертв.
Глава 12. Мертвые мертвы?
«Сбросить со скалы этого огромного и сильного человека – было единственным возможным вариантом его убийства», – думал я, когда с огромным трудом спускался по отвесной скале. Вспоминая, как ловко и быстро он по ней поднимался, я в очередной раз убеждался, что отец был прав – какая-то нечистая сила была в этом странном человеке. Много мыслей посещало меня, пока я с опаской ступал на редкие выступающие камни.
Я проклинал Одена за то, что он был настолько страшен, что мне пришлось убить собственного брата, лишь бы избежать его кары. О, я многое слышал об этом человеке и знал, что только так смогу заслужить его милость. Я понял, что даже в этом крылся холодный расчет Одена. Он не стал приказывать своим людям убивать Гарди, так как это могло оказаться проблемой.
Если брат вдруг оказал бы сопротивление, то кто знает, чем бы это закончилось. Да, конечно, его бы в итоге убили. Но сколько человек умерло бы, пытаясь сделать это? Оден буквально на собственной шкуре мог почувствовать силу тролля. А сила в нашей местности решала очень многое. Возможно, он даже знал, что я сам захочу убить брата, чтобы реабилитироваться. О, я помню его взгляд, полный презрения, когда Гримли занес надо мной нож.
Он будто сразу понял, что я за человек и на что способен. Как бы в отместку за это, я вдруг вспомнил, как Гарди поднял Одена одной рукой, словно букашку.
«Да, в моем брате явно была какая-то дьявольская сила. Надеюсь, только бессмертия ему от сатаны не досталось».
На этих мыслях я наконец спустился вниз и медленно пошел к неподвижному телу. Тролль лежал, повернутый лицом к земле. Когда я подошел совсем близко, мне все стало ясно. Лужа крови, которая вытекала из-под его огромных рук, говорила сама за себя. Упав с такой высоты на острые огромные камни, выжить невозможно. Но страх заставил меня проверить все досконально. Я прислушался к его дыханию – ничего. Затем я повернул его лице к себе и увидел то, что напугало меня и порадовало одновременно. Огромная дыра во лбу свидетельствовала о проломленном черепе. Гарди был мертв. Я не стал хоронить его. Сюда никто не придет. А если и придет, то как раз к лучшему. Они смогут убедиться, что человек, убивший брата Одена, теперь сам отправился на тот свет. Это передадут нужным людям, и все выйдет как нельзя лучше для меня. Но рыть тут землю, тащить эту огромную глыбу – нет, это было выше моих сил. К тому же, само место было похоже на кладбище. Брат всегда любил это озеро.
Что ж, теперь вы всегда будете вместе! – Крикнул я, обращаясь и к озеру, и к брату одновременно.
На мгновение мне показалось, что темная вода прошептала мне что-то в ответ. Слов я не разобрал, но значение понял. Озеро пугало меня своей мощью и обещало скорый расчет. Я понимал, что это лишь мое воображение, но поспешил убраться с этого места. Помню, как быстро я в страхе поднимался обратно на вершину скалы, постоянно озираясь вниз.
Я все боялся, что тела брата не окажется там, где я его оставил. Меня пугала мысль о том, что мертвец вдруг встанет и побежит за мной. И тогда я пойму, что та ночь, когда Гарди стоял и молча глядел на меня, была лишь обещанием будущего ужаса.
Но когда я взобрался на вершину и посмотрел вниз, тело лежало на том же месте. Реальность успокоила меня своей прозаичностью, в очередной раз доказав – мертвые мертвы.
Слава Богу, – прошептал я и пошел на очередной спуск, уже в сторону деревни.
По дороге я подумал, как глупо звучит благодарность Господу за убийство собственного брата. Верил ли я в Него в тот момент?
Когда я пришел домой, на столе меня ждало письмо, опять без подписи. Я сразу понял, что оно было от отца.
Тебя-то еще не хватало, – с раздражением прошептал я, и поднявшись в свою комнату, начал читать...
Манера письма утомляла. А может, дело было не в ней, а в моей дикой общей усталости от прошедших событий. Убийство близкого человека – дело весьма хлопотное, если вы не знали. Если ты совершил его не в порыве злобы, а спланировал, то после завершения тебе хочется немного отдохнуть. Мне бы в тот момент Ребекку. Утонуть в ее объятиях и заплакать на ее плече. В конце концов, все это делалось для того, чтобы быть с ней.
– Ты просто спасал свою жизнь! – Скажете вы мне.
Но я уже не раз говорил, что мне нет смысла врать в этом дневнике. Да, я спасал свою жизнь. Но только лишь для того, чтобы провести ее с ней. Только она могла дать моей грешной погубленной душе то успокоение, о котором я всегда мечтал. Но вместо этого я должен был вновь окунуться в ужас, транслируемый моим отцом через письмо: Он писал нервно, с ошибками, с многочисленными повторами одной и той же мысли, и даже повторяя слово в слово одни и те же предложения. Привожу краткий пересказ его излияний, которые перевернули во мне все:
Мой дорогой Берси, если это письмо застало тебя, то значит в нем не так много смысла. Не слушаешь ты отца! Я ведь просил тебя бежать из этого дома. Почему же ты остался? О, да, понимаю! Несчастный брошенный ребенок не должен слушать своего негодяя-отца! Но ты уже мужчина. Именно поэтому я не писал раньше – чтобы детские обиды не мешали тебе мыслить трезво. Что, хочешь сказать, ты безгрешен? Не совершил в жизни ни одной ошибки? Да, я ушел от вас. Бросил, как последний трус. И сейчас пишу тебе, как трус, вместо того чтобы приехать и поговорить с тобой с глазу на глаз.
Но разве все это делает меня лгуном? Нет и еще раз нет! И сейчас я дополню историю, которую начал в прошлый раз. Все о том же – о причинах моего малодушного побега. Помню период, когда тебе было около семи лет. Гарди было пять. Я тогда думал о том, чтобы сбежать с тобой в соседний город. Уезжал туда, нащупывал почву. Ездил всегда на выходных, чтобы вернуться в понедельник на работу.
Но однажды я, словно что-то предчувствуя, решил вернуться на день раньше. Я был уверен, что твоя мать, эта колдунья, не будет ждать меня, а, значит, возможно, я застану ее за каким-нибудь очередным ритуалом. Вернувшись домой, я тихо приоткрыл дверь и на цыпочках пробрался в детскую комнату. Ты спал мирным сном, Гарди в комнате не было. Мне это показалось странным, потому что вы всегда спали в одной комнате, в одно и то же время.
Вдруг слышу странные глухие звуки. Иду в спальню. Дверь заперта. Звуки идут явно оттуда. Заглядываю в замочную скважину, и вижу, как твоя мать с неистовой жестокостью избивает Гарди.
Впервые с его появления на свет мне стало его по-настоящему жалко. Не знаю, в чем это дьяволенок провинился перед ней, но удары ее были страшны.
Удивило и то, с каким хладнокровием она их совершала. Без криков, без эмоций. Лишь равномерно, в
такт секундной стрелке, удар по лицу… еще один…еще ….еще.
А он стоит, не сопротивляется и все скулит, как щенок, глядя в пол:
Я понял, что больше не в силах это выносить, и бросил вас навсегда. Почему я оставил тебя с ними? Потому что я трус. Я боялся, что, если заберу тебя, они найдут нас и убьют обоих. Но сейчас я уже стар. Тусклый огонек смелости дает мне силы если не приехать самому, то хотя бы написать тебе – приезжай ко мне. Я буду ждать тебя в городе Стрин, в баре «Старые воды» каждый вечер.
С трудом дочитав письмо, я тут же вскочил и пошел в комнату матери, чтобы наконец получить у нее разъяснения. Когда я открыл дверь, крик ужаса вырвался из моей груди. Она повесилась…
Прошел год с описанных мною событий. Отец мне больше не писал. Я был рад этому. Я часто думал о том, как он сидит в своем баре «Старые воды» и каждый вечер ждет, что я приду. Мне было жаль его. Но я не мог простить человека, который бросил своих детей с женщиной, которую он считал нездоровой; с той, которая избивала одного из его сыновей. Да, он твердил, что считал Гарди таким же, как она. Но я-то в чем виноват?
Помню день, когда мне вдруг захотелось перечитать эти письма, но, к своему удивлению, я их не нашел. Читатель, конечно, понимает, что раз прошел год, и я продолжаю свой рассказ именно сейчас, то именно скоро-то и должно опять что-то произойти. Ты тысячу раз прав, мой невидимый спутник. Но обо всем по порядку.
Мои отношения с Атли и Оденом существенно наладились за прошлый год. Так мне казалось на тот момент. Дела шли как нельзя лучше. Деньги текли рекой. Вскоре я построил новый дом на том же месте, где был старый. Я был очень рад этому, потому что в предыдущем моем жилище все напоминало мне о матери и брате. В смерти обоих была моя вина, и мне предстояло с этим жить до конца моих дней. Помню один важный случай, произошедший год назад на похоронах матери. Я был немного не себе от пережитых эмоций – смерть Гарди, потом письмо отца, а в завершение еще и самоубийство мамы. Именно своим неадекватным состоянием я объясняю поступок, совершенный мной на кладбище. Впрочем, если бы не то, как он закончился, я бы, пожалуй, считал этот поступок самым правильным в своей жизни.
На похоронах была она, сестра Атли, моя Ребекка. Никогда прежде я не решался заговорить с ней. И вдруг вижу ее, промокшую, у могилы моей матери. Она была так хороша собой, что я еле сохранял рассудок, когда подошел к ней. На ней было темное свободное одеяние, скрывающее почти всю ее.
Видны были лишь очертания ее лица под накинутом платком.
Вообще, момент для того, чтобы заговорить, был довольно подходящим. Моя мать умерла. Я, стало быть, жертва и сирота. Сильный холодный дождь, скорее всего, делал мой образ еще более мрачным и печальным. Вообще, я был, можно сказать, героем в тот период. Еще никому не удавалось так разозлить Одена и при этом остаться в живых. Люди Атли думали, что я поступил благородно, спрятав Ам-Ама в каком-то укромном месте. Я надеялся, что и сестра его была такого же мнения. Оден же, напротив, был уверен, что я не посмел бы его ослушаться и убил своего брата. Впрочем, так и было. Все выходило как нельзя лучше для меня. Оставалось последнее – завоевать сердце Ребекки. Я очень волновался, когда заговорил с ней. Я спланировал каждое слово, которое произнесу в нашей беседе. Я оценил вероятности всевозможных ее ответов и заготовил вариант на каждый из них. Провала быть не могло. Но прямо посреди моего красноречивого вступления Ребекка вдруг внимательно посмотрела на меня, потом брезгливо отвернулась и быстро зашагала прочь. Я остался стоять, как пораженный.
Такого я никак не мог ожидать.
Воистину, женская половина человечества – загадка для нас, мужчин, думающих, что им все известно. Конечно, когда я размышлял о причинах такого поведения, в голове был только один вариант. Читатель, возможно, помнит случай, когда Атли говорил мне то, что понимает, чего мне стоило избить собственного брата ради вступления в их коллектив. И тогда я заметил, что занавеска в окне его доме шевельнулась. Я тогда понял, что это была Ребекка, и испугался, что она услышала эти слова. Видимо, не зря боялся. «Значит, она меня презирает за то, что я обидел полоумного брата и даже общаться с таким человеком, как я, не хочет, – думал я, устало топая домой по грязной мокрой земле. – Да, мой дорогой братец, даже после смерти ты портишь мне жизнь!»
Это было год назад. Тем удивительнее факт, что два дня назад та же Ребекка, которая, казалось, ненавидела меня, стала моей женой.
Глава 15. Свадьба и похороны
Я до последнего не хотел говорить о ней, самой чистой и прекрасной представительнице этой страшной истории. Мне не хотелось, пачкать ее доброе лицо в том мраке и низости человеческих страстей, о которых мы тут говорим. Но мы все ближе к завершению, а без Ребекки оно невозможно.
Все началось с того, что спустя почти год после того случая на кладбище, она вдруг сама подошла ко мне и заговорила.
Произошло это, как ни странно, опять на похоронах. Был убит Банши, правая рука Атли. Конечно, мой дорогой читатель не помнит его. Ведь я упомянул это имя лишь однажды, в самом начале своего дневника. Но я, Берси, убийца своего брата, хорошо помню этого человека. Именно его слова тогда стали последней каплей в моем решении избить Ам-Ама на заднем дворе. Конечно, я не сваливаю все ответственность на него. Он просто уговаривал меня, как и все. Выбор же сделал я. Но в словах его крылся подтекст. Все знали – если Банши говорит что-то сделать, и ты этого не сделаешь, уже через секунду в твой бок будет всажен нож. Это был чуть ли не математический факт. Страшный и омерзительный был тип. Я был рад его смерти еще и потому, что теперь, скорее всего, правой рукой Атли во всех делах должен был стать я. Когда Ребекка подошла ко мне и заговорила, я не был удивлен. Я воспринял этот неожиданный дар судьбы, как награду от Господа, вера в которого существенно усилилась за прошедший год. Следовательно, укрепилось и раскаяние. Много ночей я провел в бреду и слезах, вспоминая о том, что сделал со своим бедным братом. Я был близок к самоубийству, но внезапно луч спасительный веры осветил мое сердце, и мне стало легче.
Потому, когда Ребекка подошла ко мне на кладбище, я воспринял это, как следствие моей изменившийся жизни. Это был первый признак того, что я, может быть, буду прощен. Она говорила весело, извинялась за прошлый случай. Она объясняла свой тогдашний поступок тем, что была расстроена, растерялась, и прочее, и прочее. Стоит ли говорить, как я был счастлив?
Мы не стали тянуть со свадьбой. Все было ясно с первых слов. Это была чуть ли не ее инициатива. Она знала, что я люблю ее, а ей понадобился год с последнего разговора, чтобы осознать, что и она любит меня. Уже вечером того же дня, когда был похоронен Банши, мы организовали небольшой прием, объявив о том, что мы теперь муж и жена.
Атли был поражен, но ему было приятно, что я попросил у него разрешения, объясняя столь скорый союз тем, что не хочу даже говорить с его сестрой вне брака. Так я демонстрировал свое почтение. И так я, сколько бы времени ни прошло с момента этого письма, призываю поступать тебя, мужчина, который считает себя таковым. Если ты любишь девушку, то женись на ней. Не обманывай себя тем, что надо узнать, и прочее. Вы не узнаете друг друга, пока не поженитесь и не будете жить вместе, как супруги. Все остальное – трусость и самообман. Потому слушай свое сердце. На самой свадьбе присутствовало не так много людей. Веселиться особо не получалось. Все-таки еще вчера умер Банши. Шли слухи, что это сделал Оден. Больше было просто некому. К тому же, именно в последнее время его отношения с Атли очень накалились. Так бывает, когда две силы соседствуют друг с другом и ведут какието дела на протяжении долгого времени – от дружбы до ненависти, от партнерства к войне.
Это был странный день, в котором замешалось так много событий, радостных и печальных. И говоря о печали, я, конечно, говорю не о смерти Банши. В самом конце приема совершенно неожиданно нас посетил Оден. Загадочно посмотрев на меня и Ребекку, он поздравил нас, отпил какого-то напитка, и вышел. Что это было, так никто и не понял. А ночью того же дня произошло то, что ввергло всех в шок – Атли был найден мертвым в своей постели…
И вновь пасмурное утро. И снова похороны. Тело опускают в землю, сверху сыпется земля. Человека больше нет. Он погребен со всеми своим стремлениями, амбициями и мечтами.
Вы скажете, что Атли каждый день ходил рядом со смертью, и таков исход был предсказуем. Что ж, я не уверен, что говорит на этот счет статистика. Увеличивается ли вероятность твоей смерти от того, что ты ведешь опасный образ жизни? Вроде ответ очевиден. Однако разве ты, читающий сейчас эти строки, можешь быть точно уверен в том, что дочитаешь их до конца? Даже если ты ответишь утвердительно, это ничего не изменит. Такой ответ даст лишь тот, кто больше всего боится смерти, убеждая себя, что он что-то там контролирует. Я помню, как мы с Ребеккой шли тогда домой с похорон, и я размышлял о том, за что Оден мог убить Атли. Было очевидно, что он поодиночке убирал всю верхушку нашей группировки. Я говорил, что он был человеком не только жестоким, но и расчетливым. Сначала он убрал Банши, самого дикого из нас, чтобы тот не побежал сразу мстить в случае, если Атли убьют первым. Потом, убрав помощника, можно было спокойно расправиться и с лидером банды. Все знали, что их прямой конфликт – дело времени.
Когда у нас дела пошли в гору, я тогда сразу не понял, что это подъем перед неминуемым спуском. Не могло быть все, как прежде, после смерти брата Одена. Благодаря своему холодному разуму, что делало его еще более опасным, он сначала закончил все деловые вопросы с Атли, то есть выжал всю возможную выгоду из партнерства с ним, а уже потом избавился от него.
В сложившейся мрачной картине одно не давало мне покоя. Если Оден решил выждать и сделать все скрытно, то к чему тогда был этот странный визит на нашу свадьбу? Что он хотел этим показать? Так он только вызвал к себе подозрения. Теперь, когда Атли умер, все вспоминали, как Оден даже не поздоровался с ним, когда вошел. Кто следующий? Я?
Мы с Ребеккой вошли в дом, и я мечтал хоть на время избавиться от тревог, утонув в ее объятиях. Сумасшедшая скорость событий, то плохих, то хороших, возможно помешала вам уследить за тем простым фактом, что я пока так и не прикоснулся до своей жены. Вот, мы стоим на похоронах Банши, признаемся друг другу во всем, женимся в тот же день, что с одной стороны безумие, с другой – самое верное решение. Потом этот мини-банкет со странным визитом Одена. Приходим домой, и вдруг к нам дверь стучат и кричат, что Атли мертв. Суета, похороны, и вот наконец мы вновь дома.
Я не хотел ничего такого, просто обнять ее, тем самым успокоив ее и себя. Но новая неожиданность озадачила меня:
Прости, давай подождем? - Грустно проговорила она. Я хотел было объяснить ей, что с сложившейся ситуации я не рассчитывал на что-то большее, чем объятие…
– И этого не проси, – как-то даже резко прервала она. – По крайней мере, до завтрашней ночи. Не хочу, и все. Пойми и прости. А если не хочешь, не прощай. Все равно. Сказав это, она вытерла набежавшую слезу и убежала в свою комнату. «Она что, винит меня в смерти брата?» – С ужасом подумал я. С другой стороны, а кого ей еще винить? Она связала концы, по крайней мере те, что ей известны. Я не был уверен, что все именно так. То есть не был полностью убежден в том, что убийства Одена – это затаенная месть за смерть его брата годичной давности. Возможно, это была одна из причин. Но были еще и деловые. Так или иначе, я был в опасности и в том, и другом случае.
Передо мной стал выбор – сидеть и ждать, пока меня задушат в собственной постели так же, как Атли, или самому нанести Одену визит.
