У Миши отчаянно забилось сердце. Он потёр глаза и взглянул на экран ещё раз.
Тихий звук сменился шипением. Чёрно-белые помехи мелькали и струились перед глазами, словно паутина. Бледный свет телевизора освещал маленькую комнату. Миша замер. Замерло всё вокруг. Даже шипение на миг прекратилось.
Он повернул голову. Паук сидел уже на плече и полз выше: вдоль шеи, ближе к голове.
Миша крикнул, задергался, но не успел. Паук залез в ухо, царапая, казалось бы, череп изнутри.
Сквозит адскую боль и гулкое шипение послышались шаги.
— Сынок? — в дверях показалась мама. — Ты почему не спишь?
Миша до крови расчёсывал правое ухо. Бросал дикий взгляд на окружающие предметы: недоделанная полка, книги, инструменты, молоток.
Помехи не смолкали. Поток беспорядочного мельтешения заливал собой всю комнату. По потолку ползали пауки, пульсирующие в такт телевизионному шуму.
— Сынок? — лицо матери исказилось до неузнаваемости.
Миша сжал в руке молоток.
И вновь очередное убийство.
Мы даже не вздрагиваем — привыкли. Они по ту сторону экрана, мы по эту. Чувствуем себя в безопасности, пока герои страдают. Наверное, ради этого ощущения и смотрят хорроры.
Наш киноклуб состоит из трёх человек: Костя — великий очкарик, большой любитель поумничать невпопад; Света — понурая худышка, любительница уставиться в экран не моргая; и я — такой, какой есть, без лишних слов, мыслей и мнений.
Сидим на диване в гостиной и молча смотрим “Хэллоуин” Карпентера, чудом запустившийся на старом видике. До сих пор удивляюсь, как он работает спустя столько лет. Чудесам времён видеосалонов суждено, видимо, жить вечно.
Телек тут выпуклый, со всеми присущими особенностями кинескопической древности: шуршащий звук и своеобразная зернистая картинка.
Смотреть блокбастеры на таком экране нежелательно, поэтому устраиваем забег по культовым хоррорам восьмидесятых.
Попкорна нет. Мы вообще как-то без еды обходимся, да и происходящее на экране редко комментируем. Может, и к лучшему, а то в компании любой ужастик мигом превращается в комедию.
Обсуждаем фильм уже после, за столом на кухне. Скромненько: только чай и печенье. Иногда тортик. Я предлагал как-то пива взять, но Костя носом повёл — говорил, это, мол, уже не собрание киноклуба, а просто пьянка какая-то. Перед Светой, небось, выеживался. Она, кстати, ничего не ответила тогда. Может, и согласилась бы.
Кухня на первом этаже, сразу перед гостиной. Посуда одноразовая, на даче другой и не пользуемся, хотя мама давно уже хочет сюда керамическую. Может, и привезём когда-нибудь.
В этот раз обходимся без обсуждений. На Свете лица нет, а мы с Костей даже не пытаемся её разговорить.
За окном темень и слякоть. Весна ещё не полностью вошла в свои права, март у нас словно декабрь. Полгода зимы на севере как они есть.
Уходить не хочется, может и не стану. Позвоню родителям, скажу не ждать меня.
— Чего молчим? — спрашиваю. — Всем понравилось?
Света молча кивает, а Костя отвечает в своём стиле, протяжно и закатив глаза:
— Мы смотрим его уже десятый раз, в курсе?
— Мы-то понятно, — улыбаюсь. — А Света впервые, думаю. А, Свет?
— Да, — от неё сквозит неуверенностью, — фильм классный. У меня просто голова сегодня болит, — на секунду ловлю её взгляд, — устала слишком. Простите.
— Не, спасибо. Это из-за погоды, наверное. Метеочувствительность типа.
— Я тоже как-то руку ломал, — рассказываю, — и на перемены погоды теперь реагирую одной левой.
Она впервые за весь день улыбается. Взгляд заметно теплеет.
Костя, которому, видимо, всегда была по душе холодность Светы, хлопает себя по коленям:
— Что-то поздновато, может, пойдём уже?
А ведь так всё хорошо начиналось.
— Мне как-то совсем лень ехать, — признаюсь. — На даче останусь. Может, у родителей отпроситесь и тоже останетесь?
Света что-то хочет сказать, но осекается. Костя лишь пожимает плечами. Как обычно, любая идея, идущая вразрез с его заранее продуманным планом, не рассматривается:
— Не, мне точно домой. Да и Свету вряд ли отпустят.
Она вновь оставляет мнение при себе. Костя продолжает:
— Пойду колесо пока у велика поправлю. Где там у тебя насос, говоришь?
— В прихожей в нижнем ящике глянь.
Он встаёт и уходит. Слышится скрип петель, стук двери, глухие шаги по крыльцу.
Света выжидает ещё пару секунд и просит:
До этого момента она никогда не заговаривала со мной один на один. Всегда был посредник в виде Кости или кого-то из одноклассников. Такое бывает в дружеских компаниях, когда втроём вы вроде участвуете в беседе, но стоит одному уйти, нить разговора безнадёжно теряется. Сейчас она задаёт вопрос напрямую, и, судя по её честным глазам, совсем не шутит. Я вообще не могу припомнить, чтобы она когда-нибудь шутила.
— Почему ты так тихо говоришь? — откашливаюсь. В горле пересохло, делаю глоток остывшего чая.
— Не хочу, — она двигается ближе ко мне, — чтобы Костя слышал. Он как-то странно на меня смотрит сегодня. Я, честно, побаиваюсь его немного.
Забавно это слышать, учитывая, что Костя давно к ней неровно дышит и всячески пытается это показать: жестами, знаками. Думает, я не вижу. А ведь мы с ним договаривались, что никто с ней сближаться не станет.
Случилось это в школе, недели две назад. Мы как-то невзначай упомянули, что смотрим страшные фильмы у меня на даче, и Света внезапно попросилась к нам. Никогда не думал, что такую милую тихоню будут интересовать хорроры, причём на пороге выпускных экзаменов.
— Только давай сразу уясним, — говорил я, оставшись в тот день с Костей наедине. — Никто ведь не хочет из нас быть третьим лишним?
— В каком смысле? — Костя, при всей его любви к тайным смыслам в кино, редко понимал простые намёки в жизни.
— Так вот. Света, считай, Гермиона. А мы оба Гарри Поттеры. И Рона среди нас нет, усекаешь?
— Типа она нам просто друг?
— Да. И никто из нас к ней не подкатывает. Просто дальше зависаем, только уже с ней. Если другие девчонки подтянутся, то, окей, посмотрим, что там дальше будет.
— Понял. Света — просто друг.
— Просто друг. Общаемся с ней спокойно и непринуждённо. А ты, блин, чё развёл?
— Когда разговаривал с ней, раскраснелся. Причесывался в туалете сейчас, заикался при разговоре. Ты, блин, давай не это.
— Слушай, я просто… Да пофиг, можем вообще её не брать, веришь?
— Да ладно тебе, чего ты так напрягся? Верю, верю.
— Ну вот и всё. Мне не надо по сто раз повторять.
Он снял очки и почесал переносицу. Никогда не умел прятать эмоций, поэтому старался скрыть их любым движением рук, или, если не получалось, просто уходил прочь. Как и на любой школьной дискотеке, он был стеснительным — одним из тех, кто ни разу никого не пригласил. Только напитки глушил в углу вместе со мной.
Я не искал популярности у девчонок, а Костя… Он делал вид, что не искал. Уж я-то видел.
— Свете, походу, реально нравится, — говорил я после первого сеанса. — Ты видел как она фильм смотрела? Как ребёнок, которого впервые в кинотеатр привели.
А сейчас, когда Костя ушёл, она так смотрит на меня… Никогда такого не чувствовал. Слышу её дыхание, вижу как вздымается грудь. Отчего-то хочется услышать стук её сердца, будто он будет чем-то отличаться от моего.
Но слышу я только своё. Кажется, покраснел. Наконец могу понять Костю, который не может порой оторвать от неё взгляд. Отвести бы теперь свой.
— Он неправильно всё поймёт, если ты останешься, — говорю медленно, потирая виски, — Но если у тебя прям необходимость, то комната на втором этаже свободна.
Она протяжно моргает. Это выглядит как тайное одобрение. Так, ненароком, между нами появляется общий секрет.
— Хорошо, тогда я сначала уеду, а потом вернусь, ладно? — уточняет она. — Оторвусь от Кости.
Голос слегка дрожит. Она правда не хочет возвращаться домой, видимо, поругалась с родителями. Ну и пусть остаётся, я никого не гоню. Однако родители её могут начать мне названивать, класснуха наверняка сообщит мой номер по первой надобности, да и в классе ни для кого не секрет, что она начала зависать со мной...
— Хорошо, — киваю. — Только ты…
— Расскажи мне всё потом. О чём так волнуешься, и почему не возвращаешься домой.
Слышится скрип петель. Тяжёлые шаги.
— Я попробую, — отвечает Света.
На кухню заходит взъерошенный Костя и с порога тараторит:
Впервые ему хочется поскорее убраться. А я не останавливаю. Думаю, не завалялась ли бутылка пива в холодильнике да пачка чипсов в ящике с приправами.
Ребята выходят в коридор и обуваются, я подхожу к видику и ставлю “Хэллоуин” на перемотку. Поначалу я не знал, что нужно перематывать кассеты, ведь никогда ими не пользовался. Понял только, когда фильм однажды начался с титров.
Проверяю холодильник — три банки тёмного на месте. Неплохая ночь будет. На возвращение Светы я на самом деле не особо рассчитываю. Она и завтра в любой момент сможет написать, встретиться. А дома её точно ждут. Девочки часто преувеличивают свои проблемы.
Слышу, как скрипит дверь. Выхожу на крыльцо… И правда быстро стемнело. Вчера в это время можно было различить дома на том конце просеки. Сейчас беспросветно. Только окна некоторые горят, лишь по ним ориентироваться можно.
— Что-то слишком темно, — говорю. — Может, останетесь всё-таки? До трассы хоть и немного, но всё равно темнота. Оставайтесь, позвоните родителям, скажите, что у меня будете.
Света мешкает. Из неё в присутствии Кости что-то совсем слова не вытянешь. А тот опять:
— Не, мне реально дома надо быть, мама волнуется. Она никогда меня на ночь не отпускает, ты же знаешь.
На самом деле не знаю. Только с его слов. Вообще он довольно странный. Стремится к отношениям, но желает, по-видимому, чтобы они были в вакууме, в отрыве от остального общества. Но ведь так не бывает.
Хотя что-то подобное он может сейчас испытать. Только он и Света. Одни посреди трассы под куполом тёмного неба.
Они зажигают фонарики, закреплённые на великах, и уезжают.
— Ладно, — отпускаю их во тьму, — пусть так.
Вижу как Света оборачивается, но уже слишком темно, чтобы я сумел разглядеть её лицо. В какой-то момент мне становится холодно и обидно. Уж очень хотелось посмотреть на неё ещё раз. Не знаю, почему.
Всего через пять минут после прощания они выезжают на трассу. Пешком до города где-то полчаса — не больше. На велике, если не спешить, минут пятнадцать.
Костя не спешит. Ни с поездкой, ни с признанием. Ведёт велосипед мягко, объезжая ямы и кочки. А признаться решает твёрдо, как учил его… Да никто, собственно, его не учил.
Признается. Вот прям сейчас признается, скажет: “Я тебя люблю”. Хотя нет, это только напугает. Или… А ведь правда, что он хочет услышать в ответ? Ждать что-то вроде: “Да, я тебя тоже” очень глупо, наивно.
Абсурд. Наверное, нужно просто завязать обычный разговор. Самый непринуждённый. Может, спросить, как ей фильм? Вряд ли он её напугал. Она не вздрогнула ни на одном моменте. Даже не моргала порой. А может, тот просто нестрашный был. Довольно старый ведь. Разве что саундтрек не устарел.
В голове Кости начинается мелодия из “Хэллоуина”, ладони потеют, а сам он чуть не теряет управление. Чудом избежав встречи с глубокой ямой, выруливает на обочину и тормозит.
Света тоже останавливается. Сама по себе, а не потому, что Костя едва не упал.
— Я, кажется, забыла кое-что в доме, — испуганно говорит Света, ощупывая карманы. — Телефон. Точно, телефон оставила. Я вернусь за ним, а ты езжай дальше, не жди.
Она разворачивает велосипед и, не дожидаясь ответа, уезжает.
— Подожди, — кричит Костя. — Давай вместе. Я провожу тебя, и вместе потом по домам поедем.
— Не нужно, — она бодро крутит педали, — я туда-обратно, — почти скрывается за поворотом, — не жди меня.
Костя стоит один в окружении тьмы. И даже огни вечернего города, тающие вдали, не способны унять его ненависть к себе. Почему она так легко и быстро уехала, и почему он даже не попробовал её остановить? Не заговорил с ней первым, всё ждал какого-то момента. Пора бы уже признать, что удобных моментов в принципе не существует.
Костя оборачивается в сторону деревьев. Густой лес огибает трассу с обеих сторон, и шелест листьев может оказаться чем угодно: дуновением ветра, или шагом неизвестного.
Вглядываться во тьму долго не получается, болят покрасневшие глаза. Костя стоит на месте и не видит никакого движения. Деревья как деревья. Опускает взгляд — на грязном снегу, что ещё не успел растаять, виднеются следы. По ним серыми узорами раскидываются капли.
Костя спрыгивает с велосипеда и, безуспешно пытаясь поставить его на подножку, роняет на землю. Открепляет фонарик и идёт по следам.
Цепочка алых капель тянется от обочины в глубь леса. Прослойка между трассой и деревьями усеяна старой травой с чёрными сугробами. Капли ведут к красной лужице, в центре которой нетронутым островком лежит чья-то плоть.
Он присаживается на корточки и с интересом разглядывает находку. Смотрит по сторонам. Решается взять её в руки.
Ухо. Отрезанное человеческое ухо.
Костя готов поклясться, что оно ещё тёплое, но это не может быть правдой. Мысли о Свете гасит загадка.
Он оборачивается на кровавый след, уходящий далеко за деревья, и переводит дыхание.
Слышу громкий стук в дверь, скрип петель.
Неужели Света правда вернулась? Даже не верится. Выхожу в коридор — действительно, разувается: резиновые сапоги, розовая куртка по погоде, даже шапка. Чувство, будто её одевала мама. Обычно, девушки на нашей параллели жертвовали комфортом ради красоты. Света — наоборот.
— Даже не знаю, что сказать.
— Если не знаешь, то почему говоришь?
— Само получается. То, что ты сейчас здесь, тоже само получилось. Мне даже как-то неудобно перед Костей.
— Я сказала ему, что забыла телефон. Он не стал за мной ехать.
— Ты, получается, ему соврала?
— Нет, почему же. Посмотри на стол.
Смотрю. На столе перед телевизором её телефон.
— Я никогда не вру, — добавляет она всё так же серьёзно, без малейшей ухмылки.
— Хорошо. Вернулась ты за телефоном, а дальше что?
— Дальше? — она проходит в комнату и без стеснений падает на диван. — А дальше у меня резко заболела голова и я не смогла никуда ехать. Это тоже правда, я уже упоминала об этом.
— У тебя всё схвачено, я смотрю.
Выхожу в коридор и запираю дверь на ключ. Иду на кухню и беру две банки пива.
— Мне как-то не очень удобно перед Костей, — повторяю, — но если задумает прийти, третья банка у меня есть.
— Ничего страшного, — с громким шипением открываю банку, — я тоже.
— Как-то непривычно общаться с тобой наедине.
— Мы ведь по сути совсем не знаем друг друга, — делаю глоток. — Всё наше общение это “дай списать после урока” или “передай карандаш”.
— А как же “посмотрим фильм на выходных”?
— Слушай, ты и слова не проронила за эти несколько сеансов. Зачем ты вообще согласилась ходить с нами в кино?
— А, значит, так ты это называешь: “ходить в кино”? Меня просто привлёк твой энтузиазм по части фильмов ужасов. Они классные. И честные.
— Честные? Впервые слышу, чтобы так отзывались о хоррорах.
Света встаёт с дивана и тянется за банкой пива. Открывает и делает глоток.
— Они гораздо честнее комедий, — смотрит мне в глаза. — Ненавижу комедии.
Я не думал, что она станет пить. Тем лучше, а то выглядит слишком взволнованной.
— Комедии… — продолжает она. — Они такие странные, если задуматься. Вот ездит Чарли Чаплин на роликах на краю обрыва с завязанными глазами, и нам это вроде как смешно. Но если нас, зрителей, поставить на его место, то сразу же станет страшно, и комедия тут же превратится в хоррор, понимаешь?
Киваю, но по глазам она, кажется, видит, что я нихрена не понял. К чему она вообще это начала?
— Я к тому, — говорит, словно прочитав мои мысли, — что трагедия и комедия — это две стороны одной медали. Только в трагедии нет притворства.
— А мы разве не про хорроры говорили?
— Это почти то же самое. И там, и там всегда кто-то умирает.
Она резко замолкает. Пытается запить своё замешательство. Пьёт долго, не отрываясь. Я понимаю: что-то не так. Вновь прихожу к главному вопросу этого вечера: почему она не возвращается домой?
— Не стоит налегать. Это, если что, восьмипроцентный портер, тебя развезёт с непривычки.
— Я… — она откашливается и краснеет. — Спасибо, что предупредил.
— Расскажешь, что у тебя дома творится?
— Там мне пока лучше не появляться. Отец… сам на себя не похож в последнее время.
— Лучше бы орал, ей-богу. Он просто стал… другим?
— Другим, в смысле, что-то странное начал делать или глупое?
— Ну, психи бывают очень умными.
— Нет, он… Как бы это сказать… Всегда был очень добрым ко мне. Знаешь, все эти милые фотографии в интернете, где большой добрый дядька позволяет маленькой дочурке заплетать ему косички и рисовать на лице?
— Вот он был как раз из таких. В детстве я была прям принцессой. А сейчас… Блин, вспоминать даже как-то стрёмно. То есть, реально стрёмно.
— Если так, то не вспоминай. Можешь просто переночевать у меня, я и слова не скажу.
— Спасибо, но я правда хочу рассказать. Наверное, чтобы самой до конца осознать, что всё это правда. Короче, когда он пришёл с работы, то начал мне рассказывать про последний вызов. Он работает спасателем в бригаде, и чаще всего дневная смена состояла в том, чтобы сломать какой-нибудь замок и открыть дверь. По крайней мере, он мне всегда так рассказывал.
— Я думал, спасатели в основном кошек с деревьев снимают.
— Это тоже, — на её лице нет и тени улыбки. — Но вот в последний раз поступил вызов от женщины. Та говорила, что сестра её на связь не выходит второй день и племянник в школе не появляется, а у них вроде дети в одной школе учились. И вот она пришла к ней, та не открывает. Звонит, значит, на телефон, а из квартиры звонок слышно.
— Бригада приехала. Сломали замок, отец зашёл, а там труп в комнате. Женщина с пробитой головой лежала, а сына нигде не было. Вызвали полицию, скорую…
— А, это тот случай, что неделю назад произошёл? Слышал, мальчишку так и не нашли.
— Да. Но это ещё не всё. Отец, когда домой вернулся, был прибитый какой-то. Говорил, изо рта убитой женщины паук выполз.
Я делаю пару глотков. Никогда никому не говорил, но пауки пугают меня. Даже на словах.
— Он говорил, что паук бросился на него, что ощущал его на себе. А потом вдруг перестал. Подумал даже, что всё это привиделось.
Она вновь прилипает к банке пива. Мне даже приходится её остановить.
Садимся на диван. В тёмной комнате помимо бледной люстры с одной лампочкой горит телевизор, где за пеленой синего экрана перематывается фильм. Я вижу слёзы в глазах Светы. В них отражается синее искусственное свечение.
— Зашла я как-то в комнату ближе к вечеру. А отец там телевизор смотрит. Телек у нас нормальный, не как у тебя.
Я не стал перебивать и говорить, что старый телек здесь специально для аутентичного воспроизведения старых картин. Обычно я всегда занимаюсь подобным душниловом, как выдаётся возможность, но тут особый случай.
— Он смотрел какую-то тупую комедию и очень громко смеялся. Прям на всю квартиру. Жутко так было.
Сначала я хотел спросить её, где была мать, но вовремя осёкся. Кажется, в классе она пару раз упоминала, что живёт только с отцом.
— С утра на работу не пошёл, к телевизору прилип. Смеялся. А когда уже не мог смеяться, то открывал рот будто смеётся, а сам не издавал ни звука.
— Ты разговаривала с ним?
— Он меня игнорировал. Иногда только поглядывал на меня, чтобы фразу какую-то из фильма озвучить.
— А что за фильм он смотрел?
— Это важно? — чуть не вскрикивает. — Просто куча тупых комедий. Если фильм был без дебильных шуток, он сразу же переключал. Находил шоу и смотрел потом не моргая.
— Нет, не решилась. Я ведь, получается, его так в психушку сдам, а?
— А почему бы нет? — я пытался звучать мягко. — По твоим словам, он ведёт себя неадекватно. Его следует проверить.
— Это я ещё не рассказала самое главное. О том, что произошло сегодня.
Она вновь присасывается к банке. Несколько капель стекает по подбородку, но это не выглядит мерзко. Даже не знаю, как ей это удаётся, но что бы она ни делала: рассказывала ужасы, громко ругалась, одевалась в странные шмотки — она всё равно выглядит прекрасно. Мне становится даже неудобно: чувствую себя мальчишкой на её фоне.
Пытаюсь отвлечься от этих мыслей. Нужно собраться и поддержать её. Она ведь сюда за этим и пришла. За поддержкой.
— Не надо столько пить, — отнимаю банку. В ней осталось на порядок меньше, чем у меня. — Понимаю, что сам предложил тебе, но… Не надо много.
— Как мой парень. Будто мы с тобой вместе.
— Забавный получился бы опыт.
— Почему? Думаешь, мы бы с тобой не сошлись?
— Темпераменты слишком разные, мы как огонь и лёд, понимаешь? И лёд здесь — это я.
Она задумывается. Глаза вроде даже не пьяные.
— Забавно, что ты это сказал.
— Просто меня позабавило, — начинает наматывать на палец локон волос, — что: первое — ты думаешь, что люди с разным темпераментом не способны ужиться.
— И второе — ты всерьёз, оказывается, считаешь меня огнём.
— А разве нет? Твоя манера речи слишком бодрая. Ты выдаешь в себе любительницу постоянной движухи.
— Мы учимся вместе. Разве ты замечал за мной рвение?
— Нет, но что-то дремлет в тебе. Какой-то огонь. Ему нужно просто позволить раскрыться.
— В тебе значит тоже что-то такое есть.
— С того, что мы одинаковые.
— Ну нет, — улыбаюсь. — Тебе кажется.
— Мне никогда не кажется. Мы с тобой родные по духу. Из всех людей, к которым я могла обратиться, я выбрала именно тебя. Думаешь, почему так?
Я не знаю. У меня есть несколько вариантов, и среди них нет любви к кино, или, что ещё лучше, любви ко мне.
— Твой взгляд такой же как у меня, — продолжает. — Не в смысле взгляд на мир, а буквально. Твои глаза — мои глаза. Мы оба наблюдатели. Смотрим вокруг, подмечаем детали, и воспринимаем жизнь как один большой несмонтированный фильм. Ну скажи, что не так. Так ведь?
— Слушай, давай я сразу кое-что уточню, пока ты не наговорила ещё всякого, — звучит агрессивно, и я тут же испуганно добавляю: — Прости, если резко ответил.
— Всё в порядке, продолжай.
— Я… Короче, если я не озвучу это, то до конца жизни буду чувствовать себя подонком.
— Ты про Костю? Я прекрасно вижу его попытки, если ты об этом. Надо было уже сказать ему, что у нас ничего не получится. А то он всё надеется. Но он ведь лёд. Чистый лёд.
— Я обещал ему, что среди нас не будет третьих лишних. Тогда придётся завязать с клубом, или…
— А у нас разве что-то развязалось?
Она вырывает свою банку у меня из рук и допивает залпом будто мне назло. Мы молча смотрим друг на друга. По ней видно, что до этого она почти ни разу не пила. Словно кашляющий юноша, впервые попробовавший сигарету.
Что она имела ввиду, когда говорила: “Мои глаза — твои глаза”? Они у нас не похожи. У меня серые, хитрые, как постоянно замечают учителя. У неё уставшие голубые, вечно намокшие. Почему она сравнила мой взгляд с кинокамерой? Я как-то по-особенному смотрю? Записываю каждое движение её тела, а потом воспроизвожу, закрыв глаза? Не замечал за собой.
А теперь, стоит только моргнуть, вижу её лицо. Будто на внутреннюю сторону век падает свет проектора.
— Отец, — говорит. — До сих пор лицо его перед глазами.
Она переводит дух и подходит к окну, за которым раскинулась непроглядная тьма.
— Этим вечером он меня чуть не убил. Подошёл ко мне, пока я одевалась, и стоял с ножом в руке. Начал какую-то шутку рассказывать, а я стою пошевелиться не могу — страшно. Он дорассказал её, и спрашивает нетипичным для себя голосом таким холодным: “Чего не смеёшься?”. Мне так мерзко стало, я и слова проронить не могла. А потом, как он подошёл на шаг ближе, я через силу засмеялась. Он заулыбался и положил нож на место. Потом ушёл телек смотреть, а я убежала к тебе.
Слушать это до боли печально.
Она правда не нашла ничего лучше, чем уткнуться в фильм, и только потом украдкой обо всём мне рассказать?
— Это всё достаточно серьёзно, — говорю. — Почему ты сразу не поделилась?
— Я не уверена была, что вообще хочу говорить об этом. Ты ведь сам говорил, что мы по сути не знакомы.
— Надо что-то с этим делать. Возвращаться тебе точно нельзя. Если хочешь, давай я сам в больницу позвоню?
— Можно лучше ты проводишь меня утром до дома?
Хочется взять её за плечи, потрясти и закричать в лицо: “Света, очнись! Твой папа сошёл с ума!” Но потом я думаю, что лучше убедиться в этом лично, и только потом звонить в больницу.
— Хорошо, — дыхание выравнивается, — так и сделаем.
Повисает молчание. Я даже не могу поначалу осознать, как наш легкомысленный разговор вдруг перемешался с бытовой трагедией. Или это трагедия перемешалась с легкомысленным разговором? Не успеваю ухватить мысль, слышу громкий стук в дверь.
Мы замолкаем. Грохот продолжается.
— Кто это? — испуганно спрашивает Света, хватая меня за руку.
Я даже не успеваю удивиться:
— Это Костя, наверное, — делаю шаг к выходу. — Пойду открою.
— Постой, — сжимает руку крепче. — Это может быть мой отец.
— Вряд ли. Откуда ему знать этот адрес?
— Я говорила ему, когда начала задерживаться по вечерам. Давно было, но вдруг он помнит?
Звучит неубедительно, а стук продолжается. Я иду к двери, а Света отчаянно пытается меня остановить:
— Пожалуйста, — цепляется за меня и дрожит, — не надо.
— Всё хорошо, — успокаиваю. — Ничего не бойся.
Кровавые капли ведут Костю всё дальше в лес. Фонарик у телефона светит слабо — почти ничего не видно за кронами кривых деревьев. Только тени, что чёрными змеями ползут к одинокой поляне.
Костя видит спину человека, сидящего на краю пня посреди голой опушки. Тот не оборачивается. Сидит и вздрагивает, иногда хватая себя за горло, будто пытаясь удержать нечто рвущееся изнутри. Смеётся.
Костя роняет ухо, и решает броситься наутёк, как вдруг слышит знакомый голос:
Он оборачивается. Узнаёт отца Светы, — тот как-то встречал её пару раз со школы.
— Подходи, не стесняйся, — мерзкий голос режет слух.
— Э-это вы? — спрашивает Костя в растерянности. — Что вы делаете здесь так поздно? Е-если вы Свету ищете, то я могу провести, она тут недалеко.
— Не беспокойся, — улыбается, — я знаю, где она. Просто отдохнуть присел. Здесь очень комфортно. Тихо так… Слышишь? Даже ветер не шумит.
Костя замечает, что кровавый след уходит глубже в лес, в сторону дачных участков, куда вернулась Света по дороге в обход. Отец смеётся:
— Слышал, тебе Светка нравится, а?
Костя краснеет и молчит. Не может произнести ни слова.
— Ну ты подходи, не стесняйся. Расскажу тебе, как с ней подружиться. Потом, может, и на большее замахнешься, а? Ну ты подойди, подойди, не будем же мы так на расстоянии общаться.
— И-извините, а ч-что это за кровь, не знаете?
— Кровь? Где кровь? А, это? Не знаю. Может какой-нибудь раненый зверь здесь поблизости? Но ты не бойся, хищников здесь нет… Ты лучше скажи, давно в Светку-то влюблён?
— Да я не… — чешет затылок.
— Девушки они, знаешь, что любят больше всего? Внезапность! Да! Когда врываешься ни с того ни с сего, готовый на подвиги, а потом туда-сюда и всё в ажуре. Правду тебе говорю! Хочешь, научу?
Неловкость затмевает страх. Страх затмевает холод. Костя дрожит:
— Довольно поздно уже, а вы ведь хотели Свету домой забрать, да?
— Свету? — переспрашивает с таким видом, будто впервые слышит это имя. — Точно. Я за ней ведь и пришёл. Что-то она совсем не спешит.
— Она скоро поедет домой. Просто телефон у друга забыла.
— Чудненько, — уже не в силах сдерживать улыбку, повторяет, — чудненько, чудненько.
Костя видит пожарный топор, спрятанный за пеньком.
— Девушки любят внезапность, — смеётся, словно умалишённый, — сам всё увидишь.
Я открываю дверь и глохну от пронзительного крика. Кто-то с визгом бросается мне на грудь и лепечет что-то невнятное:
— Ухо! Моё ухо! Прекратите этот смех, боже!
Света, почти не растерявшись, оттаскивает от меня этого безумца, и я узнаю в нём соседа из дома напротив.
— Помогите! — кричит, держась за ухо.
Вижу его рану. Кровь сочащуюся между пальцев. Я подхватываю его под руку, и помогаю Свете положить соседа на диван перед телевизором.
— У тебя есть аптечка? — спрашивает она.
— Есть, — запинаюсь, — на кухне в шкафу. Сейчас сбегаю.
Я залетаю в соседнюю комнату и беру зелёную коробку. Заношу в гостиную и начинаю рыться в ней прямо на полу. Найти перевязочный бинт среди бесконечных пачек парацетомола и глицина почти нереально.
Света ориентируется быстрее и берет всё самое нужное, полностью перехватывает инициативу в свои руки. Говорил же — огонь в сердце.
На улице никого и ничего. Запираю дверь на задвижку и достаю телефон — набираю скорую помощь.
Не знаю, как это получилось, но у Дяди Гриши — нашего соседа, который постоянно жалуется на собак в округе — нет уха. Может, на трассе его кто и поцапал? Он ведь чуть ли не единственный, кто ходит пешком до города. А в такую темень, тем более в одиночку, всякое может случится.
Интересно, как там Костя? Вроде до дома уже должен был добраться. Теперь даже как-то страшновато за него.
— Скорая помощь, чем могу помочь?
...Продолжение в пост-ответе...
Автор: Александр Пудов
Оригинальная публикация ВК
