CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

- Так этось, вчера вечером-то я у окошка, как обычно, сидела. Смотрела, значит, чаво и как. Потом к подъезду соседнему, значит, машина подъехала. – Травников слушал, не перебивая. – Вышел оттудава мужик какой-то, пошёл внутрь. Ну, я думаю, ладно, но интересно стало, потому что не из нашего дома.

- Почему вы так решили?

- Ну как же, — сказала Зинаида Петровна таким тоном, словно это было очевидно. -  Машины такой нету ни у кого из наших жильцов, вот и поняла.

- А что за машина была?

- Так эта, как её… - старушка почесала большой нос-картошку. – Военная-то такая… Большая… У сына у меня ещё… Буханочка, вот!

- Цвет, номер?

- Цветом тёмная такая была, непонятно ночью-то. А номер, — женщина развернулась и взяла с подоконника небольшой блокнотик, лежащий рядом с луком. – Номер-то я записала, правда, цифры не все разглядела. Там то ли шесть было, то ли восемь. Старая я уже, плохо вижу-то.

- Ясно, продолжайте. – сказал Травников, взяв у Зинаиды Петровны блокнот и быстро переписав оттуда три цифры в свой. «12…7».

- И вот, наверное, чуть больше, чем через час или где-то так… Дождь, значит, уже тогда пошёл. Он и вывалился, в дождевике, и тащил чего-то большое в мешке, как картошку. Но это, товарищ капитан, — старушка наклонилась к нему, — не картошка была. Я всю войну медсестрой прошла, уж я-то знаю, как чего. Покойник у него в мешке был.

- Ага, — Травников кивнул. – В какое время это было? Хотя бы примерно, не знаете?

- Ой, не знаю, – отмахнулась старушка. – Я ж долго не сплю-то, а часы у меня уж третий день как сломались, сын всё обещал заехать, посмотреть, да вот не успел ещё.

- Ясно, спасибо вам большое, Зинаида Петровна, до свидания. Саш, закончишь, ладно? - сказал Травников, разворачиваясь, и, зашагав по коридору к выходу, сунул сигарету в рот.

Травников буквально влетел в отделение как ураган. Сонный дежурный от неожиданности уронил на пол недорешенный кроссворд. А когда увидел пред собой грозного капитана, чуть ли не побледнел и пошел пятнами. Но Травников этого не заметил.

- Мне нужно пробить вот этот номер! Срочно! - он хлопнул вырванный из блокнота листок на стол дежурного, точно разыграл из рукава козырного туза. - Один, два, неизвестная цифра, семь. Где, когда был замечен темный автомобиль? На кого оформлен?

- Так точно, товарищ капитан, будет сделано.

Дежурный заспешил по освещённому длинными желтыми лампами коридору следственного управления. Но, достигнув лестницы в конце коридора, вдруг остановился и оглянулся на Травникова. Тот стоял, склонившись над развернутым листом газеты с кроссвордом, на котором только что лежал листок с заветными номерами, вперив в него суровый взгляд. Лицо его было непроницаемо. Лишь губы шевелились, повторяя про себя что-то неразборчивое. Внимание капитана вдруг привлёк вопрос, выделенный жирным шрифтом по диагонали. «Чукотский доктор пять букв». Это почему-то выбило Дмитрия из раздумий и планов по захвату преступника, пару минут он по перебирал в голове ответы, а потом плюнул и ушёл в кабинет.

Через два часа сведения от секретаря заместителя руководителя отдела криминалистики были готовы и лежали на столе в кабинете Травникова. Вернулся с допроса и Саша, пребывавший в совершенном восторге от беседы с гражданкой Кукушкиной.

- Во даёт бабка! - восторженно качал он головой. - Вроде бы совсем уж песок сыплется, а соображает что твой следователь! И номера ведь записала! Даром что ночь на дворе была! Она вообще там на всех подозрительных личностей дела в блокнотиках заводит. Кремень старушка. Известно что-нибудь, Дмитрий Саныч?

- Всё есть, Саша. УАЗ-450 тёмно-зелёного цвета, гос номер: 1267.По описанию машина наша. В городе зарегистрирована, поставлена на учет в местном управлении ГАИ.

- Как фамилия владельца? Адрес есть?

- Ивашкевич, Иван Павлович. Улица Новосёлов, дом 15 квартира 14.

- Едем, товарищ капитан?

- Едем, Саня. Будем брать!

- А ордер?

- К черту ордер! Эти пока его делают, — Травников раздражённо кивнул на соседний кабинет, — он уже помрёт раз двадцать. Расколем ещё до санкции с ордером! – Саша просто кивнул и только спросил:

- Подкрепление?

- Пока не нужно, вызовем по факту. Но участкового подтяни.

- Понял, товарищ капитан.

До улицы Новосёлов добрались быстро. Но всю дорогу у Дмитрия из головы не выходила навязчивая мысль о кроссворде, вопрос приклеился к мозгу, словно кусок липкой ленты и навязчиво повторялся: «чукотский доктор, пять букв». Ответ крутился на языке, но никак не хотел всплывать. Капитан старательно пытался выкинуть эту бесполезную мысль из головы, но она никак не желала уходить.

У подъезда дома уже пыхтел и отдувался толстенький низкорослый участковый. «Им здесь вместо зарплаты талоны в столовую выдают, что ли?» - досадливо поморщился Травников.

В парадной следователи почти столкнулись с каким-то незнакомым гражданином в пальто и шляпе. Травников только отметил узнаваемые этнические черты - приплюснутый нос на загорелом скуластом лице, редкие усы... «Бурят, наверное. Или маньчжур», — подумал он. Бурят вежливо раскланялся с проходившими мимо милиционерами, старомодно приподняв шляпу, и прижался к стене давая им проход, а потом быстро выскользнул из подъезда. С улицы послышался звук прогреваемого мотора.

- Какая квартира? Пропыхтел сзади участковый, отвлекая Дмитрия от раздумий.

- 14, — не оглядываясь, бросил он. Участковый выдал неопределенное «Ого!» и притих, что-то соображая.

Квартира оказалась на пятом этаже. Саша тут же встал сбоку от двери, так чтобы его не заметили в глазок. Травников, встал чуть ближе к другому углу, чтобы в случае стрельбы быстро уйти с линии огня. Затем махнул участковому чтобы тот не путался под ногами, расстегнул подплечную кобуру и нажал пуговку звонка.

Ждать пришлось недолго - через минуту за дверью послышались торопливые шаги и звон цепочки.

Дверь распахнулась. На пороге стоял мужчина лет сорока. Одет он был в штаны от спортивного костюма, висевшие пузырями на коленках, и растянутую майку. В руке держал вилку с нанизанным на нее маринованным грибом. Его явно оторвали от незамысловатой трапезы. Незнакомец подозрительно уставился на незваных гостей.

- Здрасьте. Вам кого?

- Гражданин Ивашкевич?

- Он самый... А чего, собственно...

Тут Ивашкевич разглядел на площадке притихшего участкового, и лицо его неожиданно смягчилось, приняв почти радостное выражение.

- О, Виталя! А ты чо тут? Какими судьбами? А у меня выходной вот... Да вы проходите, проходите, — спохватился он.

Глянув на Сашу, Травников увидел, как брови у того поползли вверх от изумления. Такой реакции предполагаемого маньяка на визит следственной группы тот тоже никак не ожидал.

- КГБ, капитан Травников! - Дмитрий резко махнул корочками, едва не съездив по носу гостеприимному Ивашкевичу. Тот шарахнулся назад, выставив перед собой, как шпагу, наколотый на вилку гриб. Рука Травникова метнулась к кобуре под пиджаком. – Расскажите нам, пожалуйста, где вы были вчера вечером?

- Дык я…Сейчас расскажу! - затараторил Ивашкевич. - Я ж это! На дне рождения был! Все те выходные!

- Вот как... А свидетели у вас есть?

- Конечно. Вон он стоит, именинник-то! Как же не свидетель? Виталь, скажи им, а...

Все обернулись и воззрились на красного как рак участкового. Тот кивнул.

- Точно. День рождения у меня был. Шашлыки там, банька, салатов жена наготовила, всю ночь отмечали. А с Ваньком мы в школе за одной партой сидели, он же дружище мой! Я его и позвал, как не позвать...

- Почему молчал?! - рявкнул Травников, стремительно багровея.

- Так вы не спрашивали... Я ж не знал же, трррищ капитан... - участковый виновато развел руками.

- Паспорт покажи, — севшим голосом приказал Травников. Участковый засуетился, захлопал себя по карманам, наконец выудил потрёпанную книжицу и открыл на нужной странице. В паспорте значилось 24 июля. Дата рождения участкового действительно совпадала с датой злополучного убийства, – Свидетелей много, как я понимаю?

- Так весь отдел. Ваня ж вчера ящик коньяку надыбал где-то, мы и в отделе посидели и потом ещё… - участковый вжал голову в плечи.

- Машина где твоя? – повернулся Травников к Ивану, гриб на вилке которого медленно сползал с зубчиков, вот-вот норовя свалиться на пол.

- В ремонте, уже второю неделю.

- В каком ремонте? Адрес, номер, ну?!

- Так на Красноармейской ремонтная мастерская у нас, одна она, – пожал плечами Иван, и в этот момент злополучный гриб все-таки громко шлёпнулся с вилки на пол.

-Дурд-о-о-ом... - простонал капитан и, круто повернувшись, устремился вниз по лестнице. Махнул на ходу рукой: свободны, мол. Саша подавил смешок и устремился за ним.

Догнал он коллегу уже возле подъезда. Капитан КГБ стоял, нервно прикуривая сигарету и изо всех сил стараясь казаться спокойным.

- Нет, ну как так-то?!- не выдержав, взревел он, воззрившись на Сашу. – Теперь в автомастерскую ехать надо, машина то точно наша.

- Возможно кто-то из механиков, – задумчиво произнёс Саша. -  Решил, что самый умный, и на чужой машине всё провернул.

- Может быть, – кивнул Травников, выпуская горьковатый дым через ноздри.

Тут вниз спустился и участковый. Протерев лоб, он опять водрузил на голову фуражку и, попрощавшись со следователями, спешно зашагал прочь. Дмитрий бросил окурок под ноги, собираясь раздавить его носком туфли, как вдруг подскочил от неожиданного крика:

- Не мусорить! А ну поднял! – из-за кустов, видимо, от соседнего подъезда, вывернула пожилая женщина в красном спортивном костюме и бодро направилась к ним. Голос у неё был зычный, походка уверенная, седеющие волосы коротко подстрижены, кажется, для полной картины ей не хватало свистка и секундомера на груди. – Вы тут че ошиваетесь? Кто такие?

- Капитан КГБ Травников, — Дмитрий быстро взял себя в руки и показал удостоверение, дав женщине всё внимательно рассмотреть, а затем перехватил инициативу. – А вы, гражданочка, собственно, кто?

- Старшая по дому, — женщина явно сбавила обороты, но не растерялась. – Хукина Елизавета Викторовна.

- Отлично, — улыбнулся Травников. – А расскажите нам, пожалуйста, про вашего жильца из четырнадцатой квартиры. Как его охарактеризуете?

- Про Ваню? – Травников кивнул. – Хороший парень, хоть не молодой, ветер в голове есть, весёлый он, но в целом ничего плохо не скажу. Вежливый, не хулиганит, грязь не разводит. Бывает, сидят тут под окнами с гитарой, но всё цивильно, спать никому не мешают. А что с ним, натворил что-то?

- Пока не знаем, но машина его засветилась нехорошо, – покачал головой Дмитрий, понимая, что это уже не секрет.

- Вот вечно ему с этой машиной не везёт. Как купил, так одни проблемы, – вздохнула Елизавета Викторовна. – В прошлом году закидали «буханку» яйцами студенты, перепутали с профессорской. Они ж у них одинаковые, вот только номера в одну цифру отличаются, представляете?

- С какой профессорской? – чуть ли не хором спросили следователи.

- Так вот приехал к нам года два назад профессор. В этом, кстати, подъезде, – кивнула она на дверь. - Институт ему здесь квартиру, вроде как, выделил, от этно… энто… Тьфу ты! Этнографической кафедры, во! Хрен выговоришь, язык быстрее сломаешь. Ну вот, у них с Ванькой буханки одинаковые, даже номерами. Только у Ваньки на двенадцать номер начинается, а у того на тринадцать, – брови Травникова и Саши медленно поползли вверх.

- Какая у него квартира, не подскажете? И что он вообще за человек? – забросил Дмитрий последний крючок.

- Одиннадцатая. Хороший, вежливый всегда, в возрасте уже. Не русский, на монгола похож или нанайца, может и коренной. Юхур Сотравич звать, во как.

- Твою мать! – выдохнул Саша и оба они сорвались с места и помчались к машине, точно гончие, напавшие на след.

- Думаете, наш клиент? - с азартом в голосе спросил Саша, плюхаясь на пассажирское.

- С вероятностью 98 процентов, — кивнул Дмитрий, дёргая рычаг передач.

В голове у него в куче всяких мыслей крутилась одна: «чукотский доктор, пять букв». «Чукотский доктор, пять букв». И вместе с дурацким вопросом из кроссворда слова старшей по дому: «Может, коренной». Он пытался избавиться от этого, занять себя чем-то более полезным. Но эти мысли не уходили, как будто они были важными. «Чукотский доктор, пять букв». «Может, коренной». «Чукотский доктор, пять букв». Словно эхом отдавалось в черепной коробке. «Чукотский доктор, п…» и тут Травникова осенило, он чуть ли не затормозил посреди проезжей части и выкрикнул:

- Никакой он не монгол. Он хант!

- Чего? Это причём? – не понял Саша.

- Кроссворд. Долго объяснять, — отмахнулся капитан. - Бери рацию, объявляй приметы, дай ориентировку всем постам ГАИ. У машины может быть не установлен регистрационный номер. Может, снимет номерной знак или переоденется. Пусть блокируют выезды из города, постараются задержать, досматривают все «буханки». Но осторожно - может быть вооружен и оказать сопротивление. Это похоже на, мать его, резонанс для Советского союза.

«Победа», поднимая клубы пыли, на пределах своих лошадиных сил понеслась по проезжей. Травников вперил взгляд в дорогу, лавируя среди машин, постоянно сигналя и не обращая внимания на сигналы, которые предназначались ему. Он догадался. И сейчас ему нужно было подтвердить свою догадку.

- Институт здесь знаешь где?

- Знаю, Чехова 16, — кивнул Саша, отрываясь от рации.

- Показывай.

- Тогда направо, – скомандовал парень, не задавая лишних вопросов. Травников резко вывернул руль так, что шины завизжали.

- В следственное передай, чтобы срочно нашли мне всё на этого профессора. Если за сорок минут не справятся, то лично им всем бошки сверну! – сказал Травников, прикуривая сигарету и не отрывая глаз от дороги. Наконец машина резко остановилась перед красивым зданием института. Высокая, круглая футуристичная башня в стиле советского конструктивизма упиралась в серое небо. – Сиди тогда здесь, на рации. Если что-то объявят – зови меня! - бросил он, выходя из машины.

Травников буквально взлетел по ступенькам, полы его пиджака развевались, открывая прохожим подплечную кобуру. Но вот в само здание он уже вошёл достаточно спокойно. Вынув из кармана корку, показал её пожилой вахтёрше и представился:

- Капитан Травников, комитет государственной безопасности. Мне нужен ректор, какой кабинет?

- Двести семнадцатый, – ответила старушка, для которой, судя по всему, появление Травникова было не больше, чем сплетней для подружки-технички за чашкой чая.

- Это как пройти?

- Третий этаж и налево, – вздохнула она так, словно Дмитрий спросил у неё, как открыть дверь или сделать вдох.

Но капитан не обратил на это никакого внимания, быстро взбежав по лестнице, он прошёл по коридору и потянул на себя дверь с табличкой «Ректор». Тот  оказался седым мужчиной с усами и бородкой, напоминающей неряшливую эспаньолку. Он сидел на мягком стуле за длинным столом и уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, возможно, отчитать за отсутствие стука, но Травников его опередил.

- Добрый день. Капитан КГБ Травников, – сказал он, подходя к столу и вытягивая перед собой корочку.

- Здравствуйте. И чем мы обязаны вашему визиту? – спросил мужчина, беря со стола квадратные очки и слегка дрогнувшими руками надевая их.

- Я здесь из-за Юхура Сотравича.

- А что случилось?

- Пока не знаю, – пожал плечами Травников. – Как бы вы могли его описать? Что он за человек? Какие у него были отношения с коллегами и студентами? Может быть, вы замечали что-нибудь странное в его поведении?

- Уф, — вздохнул мужчина. Травников быстро оглядел стол и заметил табличку с именем и фамилией: «Доронин Владимир Михайлович». – Так, знаете, сложно сказать. Я бы описал его как воспитанного, очень вежливого и сдержанного человека. Со студентами он был достаточно строг, за что они его невзлюбили, но при этом в той же мере справедлив. С коллегами у него дружеских отношений не было, но и нелюдим он не был. Скорее, просто малообщительный, довольно часто погружённый в себя. Человек он хороший, хоть в нём и можно порой заметить некое самолюбие, что, впрочем, присуще каждому мало-мальски талантливому и умному человеку, достигшему определённых вершин в своём деле.

- А что-нибудь странное вы за ним замечали?

- Хм, — Владимир Михайлович потёр переносицу. – Возможно, кто-то назовёт странностью или фанатизмом искренние любовь и интерес к своему родному этносу и культуре, но я так не считаю. Знаете, Юхур Сотравич очень образованный человек. Я пару раз общался с ним в неформальной обстановке, и он признался мне, что по вечерам пишет диссертацию по шаманизму и культам древних хантов. А его работа о влиянии мухоморов на культ угров Зауралья просто потрясающая! Он даже рассказал о том, что недавно выяснил, что он сам является потомственным шаманом, представляете?

- Представляю, — кивнул Травников. – Спасибо, хорошего дня, Владимир Михайлович. Если мне что-то ещё понадобиться – я зайду.

- Пожалуйста, но что всё-таки произошло?

- Да, собственно, ничего страшного.

Травников улыбнулся и вышел из кабинета. В голове его пазл уже сложился в единую картину, теперь он был точно во всём уверен. Дмитрий вытащил из кармана пачку «Явы» и чиркнул спичкой. Спустившись вниз, он быстро прошёл мимо вахтёрши, которая что-то недовольно пробурчала ему вслед. Саша уже ёрзал на пассажирском.

- Поехали обратно, в гости к нему заедем.

- О чём догадались, товарищ капитан?

- Это ритуальные убийства, – столбик пепла упал на брюки Травникова и он, чертыхаясь, начал отряхивать его со штанины. – Профессор сильно увлекался культурой местных коренных народов и даже обнаружил, что он якобы потомственный шаман. Вот, видимо, и решил нам тут подшаманить. Крыша съехала, похоже. Он там ещё мухоморы любил и тоже увлекался, как раз в ритуальных целях.

- Так это же резонанс! – Саша то ли обрадовался, то ли был в шоке.

- Резонанс, Саня. – Кивнул Травников. – Пока улик нет, только догадки, но, думаю, у него дома кое-что найдём.

- Опять без всего?

- Потом бумаги выпишем, – отмахнулся Дмитрий. – Этого-то ищут?

- Да, доп. патрули по городу и на выездах. Но пока тишина.

- Ждём, значит.

- Товарищ капитан, а причём здесь кроссворд-то был?

- А, да там ерунда. Просто в отделении в газете вопрос увидел про шамана, а потом эта старшая про профессора рассказала. Вот как-то всё и сложилось в голове сразу. Ну и сейчас в институте интересы его подтвердились.

- Вот это да! Случайность его подвела. Хотя он всё равно машину засветил, – хмыкнул Саша.

- Не повезло ему просто, никогда нельзя учесть все обстоятельства. На этом каждый из нас горит, не только преступники.

Когда «Победа» подкатила к дому, командирские часы на запястье Травникова показывали без пятнадцати пять. Выйдя из машины, Дмитрий огляделся.

- Так, нам следственную группу сюда надо, вызовешь? А я пока квартиру вскрою.

Саша кивнул. Дмитрий прошёл в подъезд, квартиру он запомнил точно – одиннадцать. Быстро поднявшись на нужный этаж, он прислушался, не спускается ли кто. Потом взял небольшой разбег и врезался в блестящую свежей красной краской дверь плечом. Та дрогнула, но не поддалась. Травников снова разбежался, а дверь снова не поддалась. Потирая ушибленное плечо, Дмитрий злобно посмотрел на дверь и попытался выбить её ногой, но всё было так же безрезультатно. Тут внизу раздались шаги и Травников отошёл от двери. По ступеням бежал Саша, сжимая в руке монтировку. Собственную монтировку Дмитрия из багажника «Победы». От досады он чуть по лбу себя не шлёпнул.

- Давайте, товарищ капитан, – парень просунул плоский конец в щель рядом с замком и надавил. Дверной косяк затрещал, на лбу Саши вздулась вена. И, наконец, дверь поддалась. Парень чуть не упал, потеряв опору, но удержался на ногах.

- Молодец, — хлопнул его по плечу Травников. – Давай пока вниз, на рации посиди - и следственную группу ждём. Как они приедут – дуй ко мне сюда.

- Опять всё самое интересное себе оставляете, товарищ капитан? – улыбнулся Саша, хотя в его голосе и сквозило разочарование.

- Не опять, а снова, – осклабился Травников. – Давай, дуй в машину, задача важная, нам бы этого гада не профукать.

- Есть, товарищ капитан! – Саша притворно приложил руку к виску и зашагал вниз по ступеням.

- К пустой голове не прикладывают, — бросил ему в след Дмитрий. – Шутник, блин.

И вынув из кобуры Макаров, прошёл внутрь квартиры. Хрущёвка была обставлена очень скромно, если не сказать «никак». Голые стены, заклеенные старыми газетами, деревянные полы. Санузел с ванной и унитазом, кухня, на которой не было даже стола. Рядом с плитой и холодильником висела пустая раковина - и всё. Гостиная была вся завалена какими-то бумагами и книгами, посреди неё стоял письменный стол, тоже заваленный бумагами, и стул. Травников осторожно прошёл в спальню и вдруг замер на полпути. В спальне слабо, еле слышно, скрипнула половица.

Капитан поднял пистолет и крикнул:

- Говорит капитан КГБ, выходите с поднятыми руками! – ответом ему была тишина. – Считаю до трёх и захожу, буду стрелять на поражение! – Травников медленно пошёл к спальне, не сводя с неё прицела. – Раз! Два! Три!

Он резко запрыгнул в комнату, но там никого не оказалось. На полу лежал заправленный матрас, а рядом с ним в углу аккуратная стопка книг, несколько сумок и чемоданов, сложенных друг на друга. Травников вернулся в гостиную и подошёл к столу. Стволом пистолета он поворошил бумаги. Среди всего бардака, творящегося на столешнице, он выудил единственную аккуратно сшитую, видимо, вручную, папку. Она лежала между печатной машинкой «Башкирия 7» и уроненной настольной лампой. Заголовок гласил: «Многоликий голод». Травников перевернул страницу.

«Многоликий голод – древний дух или демон ханты-мансийской мифологии. Один из восьмерых судных духов. Чёткого описания его внешности нет, в разных легендах он может описываться как высокий и худой человек с оленьими рогами, в плаще, сшитом из человеческих лиц, которые беспрерывно стонут. В других – как большой шестиглавый волк с пятью лисьими хвостами, три его головы всегда обглоданы до кости соседними. Также он может предстать в обличие трёхглавого ворона. Как нет чёткости в описании его внешности, так и в описаниях его функций, олицетворений и принадлежности. Существует несколько основных версий. Первая – он, как и вся судная восьмёрка, является предвестником апокалипсиса, неким аналогом голода из привычных всем европейских четырёх всадников. Вторая – наделяет его меньшей силой, превращая в злобного и сильного лесного духа, который пожирает всех, кого встретит. Говорили, что если его видели или слышали в лесу, то никакой добычи уже ждать не стоило. Пожалуй, очевидно, что это божество всего лишь олицетворение голода, холода и всего подобного, чего могли бояться люди тогда. Как, например, у Северо-Американских индейцев дух Вендиго, или три старухи у северо-восточных славян. Однако если вышеупомянутые духи и существа несли лишь вред, то Многоликий Голод мог и приносить пользу. Победить его мог смелый охотник, отважный воин или сильный шаман, последний даже мог подчинить себе духа. Так же Многоликий Голод был способен одарить того, кого посчитает нужным, одним из высших благ.

Для ритуала порабощения или прошения шаману требовалась человеческая жертва. По поверьям, в тёмную, только родившуюся луну следовало принести жертву, в роли которой обычно выступал низший класс или самый бесполезный, плохой член племени. Жертве требовалось выбить зубы и отрезать язык, после чего у ритуального костра перерезать горло. Тогда Многоликий голод насытится на время и подобреет. Самому же шаману, чтобы поговорить с духом и услышать его, требовалось выпить специальный отвар из мухоморов, мха и…»

В подъезде послышался шум разговоров и топот ног, Травников оторвался от чтения и через несколько секунд в квартиру влетел Саша.

- Товарищ капитан, нашли! Преследуют! – крикнул он и умчался обратно.

Продолжение следует...

Для нетерпеливых прода тут: https://t.me/suhorukowriter

ВК, кому удобнее: https://vk.com/suhorukowriter

И там и там я уже выложил все 4 части)

Он поднес руки к лицу. Ладони, человеческие, вполне стандартные живые ладони, медленно покрывались ржавчиной, прошивающей кожу насквозь, скапливаясь узлами в линиях на внутренней стороне, фалангах пальцев и ногтях. Ржавчина рыжими бороздами проходила по бугрящимся венам, скапливаясь в подлокотных впадинах, теряясь под закатанными рукавами рубашки. Казалось, что движения руками сопровождаются тихим скрипом, который был бы слышен, если бы не оглушающий гул баллонов, к которым он шел.

Все чаще на пути начинали встречаться лужи, от которых исходил едва заметный пар. В одну из таких луж и ступила его нога, и он тут же ощутил необычайную вязкость субстанции, сильное тепло и новый запах, на мгновение даже перебивший дух сырого металла. Запах хлора и аромат печеного мяса. Но боли все еще не было. И только тогда он оторвал зачарованный взгляд от столь желанных цилиндров. И увидел свое отражение.

С трудом разлепив глаза, Павел медленно оглянулся. Он сидел на лестнице прямо перед входной дверью в свою временную квартиру. Он что, уснул в подъезде? Когда? Как? Голова заныла в тот самый момент, когда парень попытался вспомнить, как он шел обратно, но ни одной детали об обратном пути ему так и не удалось извлечь. Он ведь собирался отправиться к станции? Почему он пошел домой? Как он пошел домой? Хотя нет, нельзя называть это отвратительное место, эту однушку с драными газетами на стенах вместо обоев, своим домом. Дом в Москве. А это — действительно, гиблое место, которое следует покинуть как можно скорее.

Павел, пошатнувшись, поднялся, отряхнул покрытые пылью штаны и отворил дверь, даже не удивившись тому, что она была не заперта. “Действительно, а от кого запираться? От призраков?” — подумал парень, заходя внутрь. Взгляд его упал на стоящий на грязной плитке кухни холодильник. И только тут до него дошла мысль, явно ошарашившая бы его, если бы не крайне паршивое самочувствие и не менее паскудное душевное состояние. Третий день он уже находится в этом городе, а ведь ел он последний раз еще в поезде… Но голода не было. Лишь уже ставший привычным железный привкус во рту, отдающий сыростью и хлоркой в пазухах.

Войдя в ванную, он вспомнил, как мучительно вырвало его здесь в прошлый раз. И это воспоминание, как и отвращение от встреченных им жителей этого города, как и непрестанное болезненное состояние, как и бесконечная серость погоды, как и депрессивное одиночество и тишина — все это уже не вызывало острого всплеска эмоций в голове у Павла. В отличие от отражения, что он увидел в пыльном зеркале.

Волосы его поредели. Это определенно должно шокировать даже самого павшего духом человека, если произошло за два дня. Лобные области практически полностью лишились растительности, да и остальные участки его головы тоскливо проглядывались через утратившую свою густоту шевелюру, более того, слегка окрашенную серебром. Павел поднес бы ладонь к макушке, дабы проверить, не врет ли зеркало, но его парализовали и другие изменения, не ограниченные одним лишь волосяным покровом.

Все лицо было изрыто новыми, которых молодой ученый не мог упомнить, морщинками, которые могли бы появиться за десять, двадцать лет, но уж никак не за половину недели, когда он последний раз разглядывал свое отражение еще там, в поезде. Области на лбу, под скулами, на впалых щеках, над подбородком и вовсе окрасились в какой-то явно нездоровый пугающий желтовато-синий оттенок, и тени осунувшегося лица еще больше подчеркивали эту внешнюю болезненность. И самое страшное — глаза, не только потерявшие жизненный блеск, но и лишившиеся какого-либо цвета, став блеклыми, невыразительными. И мертвыми. Словно радужка сливалась с белками, теряя свою от них границу. Зрачки же были излишне маленькими, лениво реагирующими на изменение света.

Это точно какое-то отравление. С атмосферой этой территории явно что-то произошло, какая-то утечка… И оставаться здесь ни в коем случае нельзя. Катись оно все пропадом, главное — уйти отсюда. Как можно скорее! Павел, переборов очередной приступ тошноты, вышел из ванной и рванул на себя входную дверь квартиры.

На пороге стоял милиционер. Глядя на Павла сверху вниз, ничего не выражающим взглядом белесых (“как и мои, теперь” — подумал Павел) глаз, он не выражал никаких эмоций, даже не удивившись, что дверь открылась прямо перед его лицом.

— Едем, — коротко бросил он, убедившись, что молодой ученый уже готов.

— Куда? — спросил Павел робко, уже догадываясь, что услышит.

— На рудник. Проверку свою будешь проводить, — мрачно промычал милиционер, разворачиваясь.

Хмурое мощное лицо с квадратной челюстью и пугающими рыбьими глазами, вкупе с исполинской фигурой отбили желание парня протестовать и особенно куда-то убегать. В конце концов, со Скрабиным можно будет пообщаться и после посещения шахты… От одного раза ничего страшного не случится. Наверное.

14 ноября 1958 года, 20 км от г. Восток-2, 7:42

Милиционер хранил мертвое молчание на протяжении всей поездки. Более того, он вел себя так тихо, что даже дыхания было почти не слышно. Лишь изредка косился в зеркало заднего вида, на Павла, сидевшего на заднем сиденье, не желавшего пересекаться с этим безжизненным рыбьим взглядом. Ландшафт за окном проплывал неизменно лесной, гравийка, по которой они проезжали, петляла и расходилась импровизированными перекрестками, так, словно пункт их назначения, действительно, был строго засекречен и для обеспечения сохранности его местоположения не хватало лишь завязать пассажиру глаза в этом пути.

Наконец, машина остановилась. Успевший, по своему новому обыкновению, немного задремать, Павел разлепил глаза и посмотрел вперед. Перед ними на небольшой полянке, среди холмов, оврагов и нависающих деревьев, стояли толстые, успевшие слегка потрескаться и завалиться от времени, бетонные ворота, открытые ровно настолько, чтобы мог протиснуться человек.

— Это… Рудник? — спросил Павел.

Милиционер молча глядел на него немигающими глазами, не выражая никаких эмоций.

— Выходи. Инспектируй, — коротко бросил он. — Шахту свою.

— Так а… Начальник шахты? Нас никто не встретит?

— Иди давай. Я тебя заберу… — милиционер покосился на наручные часы. — к восьми.

Павел вышел из машины, оглянувшись последний раз на сдававшую назад машину, аккуратно, стараясь не касаться старого, покрытого трещинками, бетона, вошел на территорию рудника.

Он даже не удивлялся безжизненности новой локации. Во время учебы, на производственных практиках, ему приходилось бывать на разных рудниках, в числе которых и был один урановый, и на всех этих рудниках кипела жизнь. И на поверхности, и под землей, и в карьерах, если таковые имелись, и днем и ночью было полно народу, работающего не покладая рук, выполняющего свою задачу и ни на секунду не замедляя производственного темпа, потому что если шахта остановится хоть на мгновение, запустить ее будет стоить чудовищных объемов времени, ресурсов и сил.

Рудник Восток-2 пустовал. Медленно продвигаясь вперед, между производственными постройками, рассеянно осматривая бетонные, кирпичные и старые, еще, видимо, с того режима, деревянные здания, задерживая взгляд на лежащих на земле чанах, баллонах, трубах и блоках, оглядывая давно уже прохудившийся, пробитый травой асфальт, полностью поглощенный сюрреализмом происходящего, Павел даже не заметил, как за эти пару дней успел привыкнуть к химическому привкусу во рту, и несмотря на то, что вкус этот достиг величайшей с момента прибытия в город силы, это уже не вызывало у парня дискомфорта. Привкус и привкус, чего уж там.

— Павел Юрьевич?

Павел обернулся на голос.

— Колосов? Павел Юрьевич?

Навстречу, огибая деревянные леса, быстрыми шагами приближался невысокий, худощавый мужчина, в одной руке державший серую каску, а другой махая Павлу.

— Доброе утро! — даже как-то непривычно живо пожал руку мужчина. — Евгений. Евгений Артемович. Главный инженер.

Главный инженер был не просто невысоким — он был откровенно низким, макушкой по грудь Павлу, человеком, высохшим, хоть и по возрасту бывшим откровенно не старым. Лет десять после университета, самое большее. Потемневшая, обветренная, как, было в этом городе заведено, кожа смотрелась все же здоровее встреченных ранее Павлом горожан, хотя и нормальной ее было назвать тяжело. Глаза были нормальные. Просто нормальные. Даже лучше, чем виденные Павлом в зеркале недавно, к сожалению.

— Павел Юрьевич. Ну вы уже знаете, — ответил на рукопожатие тот. — Нелюдно у вас тут.

— Так все в работе. Что без дела шнырять. Пойдемте. Нам туда.

— Мне бы… Мне бы наземные еще… Посетить…

— Наземные что? — обернулся Евгений, недоуменно улыбаясь.

— Постройки.

Евгений Артемович огляделся, насмешливо вернув, наконец, взгляд к Павлу.

— Развалины эти? Руины? Что их разглядывать?

И верно… Развалины да руины… Разработку направили исключительно под землю, а наверху еще не навели порядок. А руду, видимо, лишь вывозят отсюда, без очистки, не сопровождая добычу дополнительными операциями… Что за глупые вопросы.

— У нас тут, если честно, давно уже не было новых людей… — Евгений напрягся, прикладывая силы, чтобы сдвинуть один за другим несколько рычагов, прежде чем открыть тяжелую железную дверь, ведущую в темноту. — И когда Игорь Владимирович позвонил, я уж было подумал… А тут Москва, будьте-здрасьте… Из Москвы, пока я здесь работаю, вообще никого еще не было. Проверка. Ишь ты.

Открывая одну дверь за другой, поворачивая круглые механизмы, сопровождая свои действия скрежетом металла, главный инженер Востока-2 вел Павла все дальше и дальше, по одинаковым бетонным коридорам, пока они, наконец, не достигли железной, покрытой обильным слоем ржавчины, клети.

— Что, боишься? — спросил он.

— Уж больно старым выглядит…

— Да не беспокойся, ежедневно работает, как часы. Ни одного… Эх… — он всем весом налег на двойной рычаг по центру платформы. — Эксцесса не было. И сегодня не будет. Подъемник же новый, если что. До нас тут раньше была… Ручная… Проходка. Лесенка.

— И давно его поставили?

— Ну вот как режим сменился… Так и поставили. — Евгений откашлялся, продолжая налегать на рычаг, жестом останавливая Павла, двинувшегося было помочь. — Тут же зэки поначалу работали, в шахте. И, кто бы что ни говорил, люди есть люди, им и… И подъемник. А то, знаешь, любят рассуждать… О рабском труде. Союз заботится обо всех.

Клеть медленно поползла вниз, отправляя двух парней в земные недра, на более глубокие горизонты. Павел даже не пытался, как подобает грамотному проверяющему, командовать маршрутом, отдав инициативу в руки инженеру. За последние дни с ним произошло столько странных событий, что любой, даже самый уверенный в себе человек, потерял бы предприимчивость и способность держать ситуацию в своих руках.

Подъемник издавал громкий скрежет каждый раз, когда внешние углы клети задевали твердую породу. Механизм же ритмично отстукивал своими шестернями метры погружения, и было в этом стуке что-то тревожное, наполненное трудом, потом и страданиями поколений и поколений тружеников, оказавшихся здесь сначала поневоле, а после — и по приказу, добровольному или не совсем. Мерный железный перестук механизма отзывался во всем теле Павла, морозом пробирая до самых костей, так сильно, словно вибрируя в нарастающей головной боли, гадкому вкусу во рту и шаткости ног. Парень решил взяться за поручень, дабы не упасть.

— Впервые спускаешься так глубоко? — заметил инженер. — Не беспокойся, скоро привыкнешь. Я тоже поначалу… Дурно мне становилось, как спускался. А потом ничего, привык… Каждое утро, как скважину эту вижу, так аж тошнит. И, когда я сюда только приехал, знаешь, все… Все привкус такой чудился. Во рту, железа. Уж думал, что-то где-то протекает, продувает. Откуда-то. Но это все с непривычки. Уран, он знаешь, это тебе не цветочки на поле сорвать. Уран, он взамен требует.

Павел согнулся, опершись о перила, и его вырвало вниз, в темноту земных недр, скрытых глухой темнотой. Сердце билось так быстро, что готово было разорвать грудь, выбегая на свободу. Холодный пот прошиб все его тело, начинающее мелко колотиться, словно в лихорадке. Осознание упорно не хотело осознаваться его разумом, хотя тело, видимо, уже все поняло. Механизмы не стучали, не скрипели — они стонали, кричали, вздыхали, медленно, спокойно, обреченно. Ритмично ударялись каретки, сердечным тактом обозначая работу шахты, буквально дышащей, натужно, хрипло, но упорно и злобно. Злобно оттого, что неотвратимо. Потому что выбора у нее уже не было.

Дышала сама шахта, вдыхая в себя весь воздух, выдыхая железную пыль, смешанную с крошкой былой породы, хлором, отходами выработки, теплом и избытком энергии. Шахта жила, жила буквально: словно исполинские горнила работали легкие, хрипя и кашляя, гулкими глубинными ударами билось сердце, ритмично сокращаясь, двигались стены шахтного ствола, горной выработки, подобно пищеводу, втягивая в себя новую порцию пищи.

Павел осел на железный пол клети, пальцы, окончательно ослабшие, совсем уже отказывались держаться за перила. Свесившись еще раз, он увидел наконец точку их назначения. Увидел то, что вызывало легкий металлический привкус во рту в начале его путешествия, и жуткое, близкое к смерти, самочувствие сейчас — забой. Тусклые фонарики, закрепленные на углах клети, осветили, наконец, то, что находилось на самом дне выработки.

Плоть. Плоть, пульсирующая, снующая, тянущаяся, циркулирующая кровью, шагающая неведомыми биологии членами, текущая некими переходными из твердого в жидкий состояниями, где-то прозрачная, а где-то — плотная, твердая, комковатая, рыхлая, плоть живая, плоть беспрестанно трудящаяся. Плоть, ставшая чем-то единым с камнем, с механизмами, этот камень пронизывающими, словно протезы на увечном теле, словно прошитый на операционном столе больной, весь в трубках и аппаратах. Неведомое, громоздкое, бесконечно уродливое и еще больше пугающее, шокирующее биологическое создание, занимало весь забой, часть ствола, заливалось в горизонты, в штольни, штреки, заполняло собой узкие природные трещинки и проходики, бесконечно напрягаясь и расслабляясь, и добывая, и добывая, и добывая сырье. Сами, словно по волшебству, стянутые напряженными жилами, поднимались по диагонали наверх вагонетки, плескалась в воде пустая порода, выпавшая из них, багрово красным горели редкие, покрытые густым маслом, развешанные по ходу движения фонари, и даже подъемник, опускаясь ниже, замедляясь с каждым метром приближения ко дну шахты, даже он, как с ужасом ощутил Павел, затрепетал, словно живой, облегченно вздыхая, словно заканчивая длительное и утомительное напряжение. Последнее, что увидел молодой ученый, навзничь завалившись на полу клети, были озадаченные глаза Евгения, склонившегося над ним.

Неизвестная дата, неизвестное время, неизвестное место

Над ним был бетонный потолок, покрытый грязными разводами и мокрый в редких трещинах.

— О, очнулся. А я уж думал, ты, как и остальные, откинулся уже.

Павел сжал лицо ладонями и, борясь с мучительной ломотой в теле, повернулся к голосу. И сразу же с удивлением обнаружил, что привкуса во рту уже нет. Он как-то выбрался? Или не попадал в этот кошмар вовсе? Может, ему все это привиделось? Или же… Его вдруг пробил холод. Вдруг он стал… Стал частью того кошмарного существа, на грани жизни, на грани самого здравого смысла, и все происходящее с ним сейчас — лишь галлюцинация?

— Ты видел, да? Видел, что там, на дне шахты? — продолжал голос, не смутившись, что на него не обращают внимания.

Павел открыл глаза, решив все же поверить, что происходящее реально. Он лежал на койке, не застеленной бельем, удостоившейся лишь грязного матраса. Помещение, в котором он очутился, не имело окон, состоящее лишь из двух кроватей, одной маленькой полочки, трех бетонных стен, небрежно покрытых пожелтевшей плиткой и решетки, служившей этой комнате выходом.

— Так что? Видел? Или нет?

— Видел, — ответил Павел сухим, болезненным голосом.

Он, наконец, повернулся к собеседнику. Это был мужчина средних лет, с редкой поседевшей бородкой, худой, с впалыми щеками, втянутым внутрь ртом, морщинистый и… И безрукий. Забавно, что Павел узнал его скорее по рубашке, чем по увечью, совсем уже не шокирующему в данный момент, учитывая, насколько были раздвинуты психические стены в его голове. Тот самый мужчина, что прогуливался по полю, увиденный им из поезда.

— Ну, значит тебе еще повезло.

— В смысле?

— Что тебе позволили так легко уйти. Или у тебя там, под одеждой чего-то не хватает? — усмехнулся мужчина беззубым ртом.

— Всего у меня хватает… — рассеянно отозвался парень, на всякий случай ощупав грудь и живот. — А ваши…

— Руки остались там. Надеюсь, работают они хорошо, — еще шире улыбнулся мужчина. — Но мне тоже повезло, что я спохватился… Хотя надо было спохватиться ранее… Нас же добровольно набирали. Осужденных, политических. Стоило кричалки эти кричать, да на заборах писать гадости всякие. Я ведь, знаешь, и не до конца эти манифесты понимал. Дали денег — согласился, как дурак. И сидел, год сидел, два, три. И пришли ко мне, в форме, строгие такие, важные. Кто, мол, на шахту хочет? Отработаешь — и амнистия. Шахта, правда, урановая, но одно ж лучше, чем в остроге гнить, кормить вшей. Тем более, чахотка обороты набирала… И согласился. Поехал, и через полгода понял, какие… Какие кошмары тут творятся. И амнистия… Ну да ладно… И сбежал. Но вот видишь, поймали. Я сам здешний, кстати, Иркутский, с Верхоленского уезда… А ты?

— Я московский… — автоматически ответил Павел. — Постойте… С какого еще уезда?

— С Верхоленского. Слышишь плохо? Уши на месте?  

— Так Иркутская губрения была упразднена… — мозги со скрипом вспоминали школьные уроки истории. — Году в двадцать пятом…

— Подожди, — лицо мужчины вытянулось. — Кто сейчас царь?

— Так нет царя.

— Как нет царя? Мальчик, а год сейчас какой?

— Колосов! — резко прозвучал громкий окрик по ту сторону решетки. — На выход!

12 ноября 1965 года, Москва, 08:30

Павел сидел на кровати и думал. Точнее, пытался думать — мозг нехотя шевелил своими шестернями. Прошло уже столько лет, а он все никак не мог отойти от того, Иркутского происшествия. Так же, несмотря на все попытки, не мог понять его окончания. Все завершилось так, словно ничего не произошло. Непродолжительная беседа с людьми, его, судя по всему, задержавшими, вылилась в поездку в Иркутск, где продолжилась, только чины у допрашивающих были уже повыше. Несмотря на всю абсурдность и откровенную сказочность показаний, его слушали внимательно, записывали, поили горячими напитками, ночевать отправляли, пусть и под присмотром, но во вполне людские условия. А после, когда он уже отчаялся в десятый раз пересказывать одно и тоже, внезапно, поездом отправили домой, в Москву. А в какой-то момент, примерно после поезда, пропал и его ненавязчивый конвой. На рабочем месте ему молча выдали компенсацию, так же, ничего не объясняя, да он сам и не был любопытным. Угнетало лишь негласное игнорирование, даже коллеги, с которыми он имел дружеские отношения, принялись, словно сговорившись, его избегать. И, спустя примерно год, он получил окончательный расчет, также, без объяснения причин, что противоречило закону, но Павел жаловаться и препираться не стал.

Здоровье было отвратительным. Пусть загадочный железный привкус во рту и пропал, но дыхание оставалось хриплым, кашель нападал время от времени, иногда достигая такой силы, что устоять на ногах было проблематично. Кружилась голова, срывался сердечный ритм, случались провалы в памяти, ныли кости, мучила бессонница. А когда она отступала, то сны либо не имели сновидений, либо возвращали его туда, в рудничный городок, Восток-2, отсутствовавший на любой карте, справочниках, архивах, атласах и новостных сводках. Городок, который не существовал на бумаге. Но фактически был.

По состоянию здоровья Павлу выплачивали некое пособие. Небольшое, курам на смех. Но требованиями парень и не обладал. Питался просто, вещи не покупал, задолженностей не имел. Он копил. Пусть билет и стоил дорого, и путь предстоял непростой, особенно для его нынешнего стариковского состояния, но он был готов. Готов вернуться туда, где оставил свою молодость, свою юношескую энергию и здоровье. Потому что больше нигде ему не было места. Он знал, где он должен был пригодиться.

В принципе, кроме самого купе, за эти три дня Павел Юрьевич Колосов, младший научный сотрудник Московского НИИ, назначение и специализацию которого мы опустим из соображений, что станут понятны читателю чуть позже, 29 лет от роду, холостой и полный служебных амбиций, довольствовался узким коридором, в котором, приоткрыв окошко и, занимая себя мыслями о текущей командировке, курил сигарету за сигаретой, туалетом, не отличающимся, впрочем, как и в любом поезде, комфортом, да тамбуром, прогулка к которому туда и обратно позволяла хоть немного размять затекшие конечности. Единственная мысль, что радовала его в данный момент, когда он в тысячный раз оглядывал потолок, стены, столик, эти маленькие сеточки на стенах, ступеньки верхних мест, заключалась в том, что эта мучительная поездка закончится через пару часов, когда он сойдет, наконец, с этого, уже такого невыносимо знакомого вагона на станцию назначения. Однако, эта мысль тут же омрачилась другой, напомнившей, что обратный путь до Москвы, когда его недельная командировка подойдет к концу, будет точно таким же бессонным, томным и бесконечным.

Сощурив тяжелые, саднящие глаза на своих электронных часах, Павел понял, что время, в которое у него был шанс провалиться в сон, окончательно упущено, а значит, нет необходимости мучить себя дальше, вдавливая голову в подушку. Тихонько, стараясь не потревожить спящую напротив попутчицу, что подсела в его купе около полуночи и тут же завалившуюся на боковую, он медленно опустил ноги в тапочки и, задев все же громкую упаковку из-под халвы, выругавшись шепотом, приоткрыл дверцу и выскользнул в коридор. Слабый желтый свет, горевший там, отражаясь в окне, мешал Павлу отвлечься на вид снаружи, так что курить пришлось, любуясь лишь своим измученным, украшенным уже внушительными кругами под глазами, отражением.

Трехсуточное отсутствие сна делало окружающее каким-то неестественным, нереальным. Даже дым, медленно вытекавший из его папиросы, клубился причудливо, витиевато, будто рисуя ему, Павлу, узоры, что должны были что-то сообщить. Переведя взгляд в окно, парень заметил, насколько явнее и видимей стали бегущие мимо ландшафты. Либо свет в коридоре глох окончательно, либо ночь сдавала свои позиции, заливая светом, пусть и серым, через толстые слоистые облака, Восточную Сибирь. Лиственницы, кедры, сосны и редкие березки мелькали перед окном вагона, под ритмичное перестукивание рельс, изредка пропадая, открывая вид на равнины, покрытые стелящимся у самой земли утренним туманом.

Сделав очередную затяжку, Павел вгляделся в далекий объект, привлекший его рассеянное от недосыпа внимание. И, проморгавшись, даже протерев глаза руками, посмотрел на него еще внимательней. Затем, приблизив лицо к окну, так, что оно начало запотевать от такой близости, замер.

Силуэт. Человек? Определенно, человек. Вот только… Зажмурившись еще раз, Павел вгляделся внимательно настолько, насколько это позволяли горящие сухие глаза. И тут его спину словно обдало ледяным порывом ветра. Такое бывает, когда внезапно заметишь страшного жирного паука на стене комнаты, уже проведя там немало времени. Это же чувство возникает, когда в плотном потоке людей случайно столкнешься взглядом с несчастным, обремененным врожденным или приобретенным уродством. Ожидая увидеть, к примеру, здоровое лицо человека, рассудок тут же отторгается от одноглазых, особенно если рана ничем не прикрыта, от бугрящихся, проходящих через все лицо шрамов, от контрастно бурых ожогов… И вроде нечего пугаться, да и совестно это, да ничего со своими рефлексами не поделаешь.

И силуэт вызвал у него это отторжение, вот только скорость поезда, расстояние и недостаток света не позволяли уяснить того, что тут же распознало подсознание. И лишь когда человек повернулся лицом к поезду, Павел понял, что было с ним не так. У незнакомца не было рук. Рукава, завязанные выше предполагаемых локтей, один выше другого, безвольно болтались в такт шагов, замедлившихся и… Павел осознал, что лицо бедолаги было повернуто к поезду, следуя за ним, и более того, словно было приклеено к его вагону, его окну. Ему даже захотелось отступить вбок, прижаться к стене, уйти от окна, но он тут же переборол это абсурдное наваждение. Ну калека, и что? Мало ли сейчас калек в союзе? А что он ночью в поле бродит? Да кто ж их разберет? А что еще делать калеке без рук? Всплакнуть, да напиться, да и бродить… И за поездами наблюдать. Вот только почему одежда калеки так сильно, пусть и в утренних потемках, напоминала шахтерскую?

Павел решил оставить этот вопрос неразрешенным и отправился обратно в купе. В обычной ситуации однорукий силуэт еще маячил бы перед глазами некоторое время, но мозг, лишенный сна, давно уже был не в силах удерживать внимание на чем-либо слишком долго. Более того, попутчица, зашедшая в его купе в полуночи, уже успела проснуться, достать несколько газетных скруток, развернуть их и начать завтракать, запивая утрамбованный в литровую банку салат соком из пакета. Достаточно полного телосложения, крепкая, сбитая, с изрядной сединой в темных волосах, с чуть раскосыми узкими глазами и плоским лицом, она добродушно поглядела на парня.

— О, вернулся? Там занято?

— А? — рассеянно переспросил Павел.

— В туалете, говорю, занято? — ухмыльнулась дама, отправляя очередную ложку в рот.

— А я не был в туалете.

Павел даже не обратил внимания на фамильярность незнакомки, мысли его были лишь об отдыхе. Может, если он сейчас ляжет и попытается уснуть… Хотя не стоит, скоро ведь выходить…

— Москвич? — снова покосилась она на него.

— Ага… А как вы…

— По пальто твоему. У нас тут такого не носят. Не практично. Сдует. А ты угощайся, не робей, бери что хочешь. Бутербродик хочешь? С семгой, удачную купила…

— Нет, спасибо… Я уже не очень… В смысле, не голодный.

— И какими судьбами в наших далях? Туризм? Байкал посмотреть? Так это тебе надо было весной ехать… Или ты дальше еще, на восток? Кошмар, это же только подумать, из Москвы, и на самый восток. Помню, я в свою молодость…

— Нет, я по работе… — решил в этот раз сам перебить Павел. — У меня командировка.

— А выглядишь слишком молодым для командировок. В одиночку. Это как тебя такого одного пустили за тысячи километров?

— И совсем не одного… Просто… — тут же осекся парень, мысленно ругая себя за излишнюю болтливость даже при текущей скудости сонной речи.

— Что, на бумаге у вас целая комиссия, а по факту послали отдуваться в одиночку? — хитро усмехнулась женщина. — Ты не бойся, я же тебя не знаю, никого ты со мной не подставишь. Я и сама, знаешь, до войны, в исполкоме работала, знаю, как там эта бюрократия рисуется… Так а куда именно едешь, расскажешь? Или государственная тайна?

Женщина выглядела действительно простодушно, да и от паскудного самочувствия хотелось хоть как-то отвлечься, так что Павел сел на свою койку. В НИИ ничего не говорили о разглашении или неразглашении, командировка была вполне себе будничной, так что причин волноваться не имелось.

— Если в общих словах, то я работаю в сфере ядерной энергетики и в данный момент направляюсь на одно предприятие… Связанное с моей сферой. С проверкой.

— На урановый рудник? — не моргнув глазом, выпалила женщина.

Павел немного помолчал, угрюмо глядя на нее.

— А что ты так смотришь? У меня невестка на шахте работает. Не внизу, правда, но в котельной, да! Шесть дней в неделю, по двенадцать часов, так что я знаю. Ха, рудники! Это вы, москвичи, к такому не привыкшие, а у нас, здесь, на Байкале, все раскопано, куда ни глянь — рудник. Уголь копают, уран тот же, под Иркутском, например, в Слюдянке. Медь. Бокситы. Соли. И ты еще удивляешься, чего я так быстро догадалась? Но мне вот интересно, а что ты проверять-то там будешь?

— Ну… Безопасность… Высокие технологии, у меня вон перечень…

— А что твой перечень до земли, скажи мне? Ты понимаешь, как на тебя люди смотреть будут, что сутками под землей сидят? Приехал, мол, из Москвы молодец, безопасность проверять. А то шахтеры безопасности своей не знают? А ты их еще учить будешь?

— Я не буду. — Павел внезапно почувствовал, что краснеет. — Я просто сам пробегусь, посмотрю, галочки проставлю, и все, домой.

— Да кто ж тебя одного туда пустит, в забой?

— Так не одного. В сопровождении. Я понимаю, что их труд важен, куда важнее моих… Бумажек, но и отчетную документацию вести надо… И пусть шахтерам придется отвлекаться, чтобы меня провести и все показать…

— Ну так, так и скажи, мол, на экскурсию едешь. На экскурсию ведь?

— Ну… Выходит… Что так.

— Вот так им и скажи. Мы люди простые, честность любим. И проведут тогда тебя везде, и покажут, и расскажут, и гостинцев еще дадут с собой.

— Не думаю, что мне с урановой шахты нужны гостинцы, — даже улыбнулся Павел.

— А ты бюрократам своим в комиссии, что тебя бросили, передашь. Будет им премия к новому году. А то ведь думают, небось, на твоем горбу выслужиться. Да и уран, он же если в породе, ничего такого страшного не сделает… На память оставишь себе.

— Не то время на улице, чтобы уран через всю страну возить, — осмелился сострить парень.  

— Ну хорошо, хорошо… Так ты в Слюдянку? У меня там невестка и живет, может тебе как-нибудь и помочь там, наверху…

— Нет, не в Слюдянку.

— А, в Вихоревку… Ну тут, брат ты мой, тебе еще ехать и ехать. Там часа четыре от вокзала…

— Нет, я выхожу на станции до Слюдянки.

Женщина переменилась в лице, резко замолчав. Радость быть полезной и оказать помощь сменилась эмоцией, Павлу пока не понятной.

— И на какой же? — спросила она, видимо, уже зная, что он ответит.

— Восток-2.

Внимательный взгляд незнакомки продолжал сверлить парня насквозь. Было в нем и недоверие, и обеспокоенность, и даже некая толика раздражения.

— По крайней мере, так у меня указано в командировочном… — Павел, совсем позабыв о мнимой вероятной государственной тайне, торопливо раскрыл свой чемоданчик и стал копаться в бумагах. — Сейчас…

— Да ладно, я верю, не ищи уже, — женщина задумчиво постучала ногтями по стеклянному стаканчику с чаем. — Слышала я о том руднике. Третий в Иркутской области, год назад открыли.

— И что можете о нем сказать? Инциденты какие, планы?

— Да кто ж планы знает? Это ж не лес, не рыба, тут все цифры засекречены. Уран, знаешь ли, даже невестка моя точной добычи не знает. Инциденты… Да тоже не скажу… А что могу сказать, хочешь услышать?

— Ну… Да.

— Гиблое это место. — Женщина откинулась на сиденье. — Гиблое. И тем страннее, что тебя одного туда послали.

— Почему же гиблое? — поняв, что говорить она не продолжит, спросил парень. — У меня вот указано, что экспериментальные технологии вводятся, прогнозы положительные, КПД добились вот… Сейчас… У меня здесь расчеты были…

— Гиблое, — повторила женщина, отстраненно глядя в окно.

В ней явно что-то изменилось. Такое случается, когда внезапно узнаешь о собеседнике что-то такое, что резко меняет в тебе к нему отношение. Вот, к примеру, общаешься с человеком в автобусе, а он и вежливый, и эрудированный, и с юмором дружит… И тут он, проникнувшись к тебе доверием, случайно проговаривается, что были у него в жизни эпизоды, за которые ему стыдно. Воровал, может быть, даже грабил. И пусть ему сейчас за это стыдно, из жизни ведь это не выкинешь. Вот и вешается тобою на него ярлык, из-за которого ты к нему хорошо относиться уже не сможешь. Примерно такой взгляд был и у незнакомки, когда она смотрела на Павла, уже изредка.

— Я даже не слышала, чтобы туда поездом кто-то ехал. Или автобусом, из Иркутска. Нету у нас таких маршрутов, — все же продолжила она спустя пару минут.

— А как же там городок образовался?

— А я и не знаю. Знаю, точнее, слышала, что туда людей военные свозили. По ночам. Поначалу, конечно, и нашим шахтерам предлагали, деньги предлагали, квартиру в Иркутске предлагали, кто-то поехал, большинство, конечно, остались. И правильно сделали. Потому что все, кто поехали, общаться перестали с нашими. И ладно там товарищи, одноклассники бывшие. Но представь — семья отпустила парня на Восток-2 — и все, пропал, считай. От администрации отписки одни приходят. Ну и как перестали люди добровольно ехать, так военные и начали свозить отовсюду. Слышала, что зэков даже возили. Уж не знаю, что там такого происходило, что там за шахта такая, но что-то там происходит. Не станут на нормальное место ночами непонятных, незнакомых людей свозить. И деревеньки ближайшие, кстати, расселили. Чтобы кругом ничего не было. Гиблое место, в общем.

— Доброе утро! — открылась дверь купе. — Это вы на Востоке выходите?

— Да… Я, — растерявшись, ответил Павел.

— Поезд прибудет на станцию через 15 минут. Постарайтесь к этому времени уже с вещами стоять в тамбуре.

— Эм… Хорошо.

Дверь закрылась. Павел с удивлением покосился на свою дорожную сумку, обувь и сложенные в ней носки. Тон, с которым проводница проговорила указания, был не особо-то и дружелюбным.

— Поезд обычно проезжает Восток твой, — пояснила женщина. — Не останавливается. Потому что никто там не выходит, и никогда не заходит. Да и люди здесь, знаешь ли… Плохо к этому месту относятся. Так что ты уж собирайся, больше минуты тут стоять не будут.

— Так, а я чем заслужил такое отношение? — немного обиженно пробормотал Павел, обуваясь. — Думают, что я туда работать еду?

— Тебе неважно должно быть, что они о тебе думают. Ты сфокусируйся на том, как бы домой побыстрее добраться. Может, будут варианты закрыть твою командировку побыстрее…

Павел торопливо запихивал в рюкзак, сумку и чемоданчик вещи, что доставал за трехдневную поездку и все никак не мог сосредоточиться, окинуть ставшее уже таким знакомым купе взглядом, понять, что еще он мог тут забыть. Вроде бы все сложил. Еще раз открыл емкость под сиденьем, еще раз заглянул на верхнее место, окинул взглядом стол, посмотрел под ним, еще раз сверился с часами. Вроде бы все.

— Ну что, пойдешь? — подняла глаза на него женщина.

— А разве у меня есть выбор? — улыбнулся парень. — Служба есть служба.

— А что тебе сделают? Уволят? Ну и другую работу найдешь. Не конец жизни же. А тут…

— Ну тут посмотрим, — еще раз улыбнулся Павел, кивнув. — Спасибо вам за… Эм… Рассказ… Хорошо вам доехать до Иркутска.

— Ты уж береги себя, — вздохнула женщина.

Колыхаясь из стороны в сторону от толчков замедляющегося поезда, медленно продвигаясь по коридору, неся на себе сумку, рюкзак и чемодан, Павел невольно косился глазами в другие купе, что были открыты. Две девушки с парнем в матроске, когда он проходил мимо, удивленно уставились на него, видимо, действительно сбитые с толку остановкой на “несуществующей” станции. Встав в тамбуре и завороженно глядя на густую поросль травы, скачущей мимо него в окне, Павел ловил на себе взгляды и из другого вагона. Что выражали эти взгляды, сказать было сложно.

Наконец, поезд окончательно остановился, и Павел, бросив прощальный взгляд на сжавшую губы проводницу, ступил вниз, и только он покинул свой вагон, как его двери тут же затворились, и поезд, будто и правда не желая проводить ни одной лишней секунды здесь, тут же тронулся.

12 ноября 1958 года, город Восток-2, 10:40

Город от станции отделялся небольшой сосновой рощицей, разделенной надвое протоптанной тропинкой. Впрочем, тропинка плохо проглядывалась под ногами, успев порядочно зарасти — ходили здесь, видимо, и правда нечасто. Лесопарк (хоть так его назвать и было сложно) переходил в город плавно, не ухоженно, даже дико. Асфальт первой же встреченной улочки был покрыт неровностями, трещинками, сквозь которые прорастала упорная травка, выбоинами. Забор, через калитку которого и вошел Павел, был весь покрыт ржавчиной, настолько, что изначальный бирюзовый цвет едва проглядывался сквозь нее.

Поправив дорожную сумку на плече, Павел прошел вперед, вдоль широкого пятиэтажного жилого дома, успевшего, несмотря на недавнюю постройку, уже осыпаться и изрядно потемнеть кирпичом. Серая, облачная погода вкупе с дымчатым туманом мешала вглядываться вдаль, так что молодому научному сотруднику приходилось идти наобум, надеясь встретить кого-то, кто и подсказал бы путь к пункту его назначения. Но жители Востока 2 Павлу упорно не встречались. Более того, их не встречалось даже в окнах жилых домов, и более того, что парень заметил не сразу, но что окончательно выбило его из колеи, город не издавал ни звука. Не пели птицы, не шумела техника молодого городка, не лаяли собаки… Лишь слабый ветерок иногда завывал в узких проемах смежных хрущевок.

Странный привкус возник во рту. Вкус железа, какой ощущается, когда во рту по какой-то причине появляется кровь. Павел провел ладонью по губам — ничего. Может, это кажется от недосыпа? Состояние вроде нормальное, ломоты в суставах нет, насморка тоже…

Может, женщина в поезде была права? Может, здесь действительно творится какая-то чертовщина? И зачем тогда его послали сюда? Его, младшего научного сотрудника НИИ, одного, зачем? Что, если два других члена комиссии отказались не просто так, по досадной случайности, а заведомо зная, что их может здесь ожидать? Но это же какая-то бессмыслица… Он сейчас походит по заброшенному по неизвестной причине городку, да вернется обратно на станцию. И что дальше? Ах да, говорили же, что поезда здесь не останавливаются… Ну остановится, увидит его, одинокого на станции, и остановится. Если только…

— Извините! — крикнул Павел. — Извините! Вы не могли бы мне помочь?

Мужчина в сером пальто удивленно обернулся навстречу спешащему к нему парню. На голове у него криво держался старенький котелок, а в руке — авоська с пустыми отмытыми бутылками. Лицо, как заметил Павел, приблизившись, было удивительно бледным, с явным оттенком синевы, а губы — совсем уж темными, болезненно сухими. Одежда буквально висела мешком на этом мужчине, сквозь которую иногда проступали силуэты узловатых конечностей, какие бывают у больных дистрофией, когда выражение “кожа да кости” приобретала буквальное значение.

— Извините, не подскажете, как пройти к исполкому? — выпалил Павел, воодушевившись.

— А? — мужчина, казалось, был немного удивлен, что к нему кто-то обратился.

— Как пройти к исполкому? Где у вас центр? Могу ли я пройти к автобусной остановке?

— Автобусы не ходят… Давно… — мужчина наконец сфокусировал глаза на Павле. — А исполком… Хм… Где-то был…

Пьяный? А может, и того похуже? Павел на всякий случай отступил на шаг назад. Но мужчина и не думал приблизиться. Наоборот, поглядев еще какое-то время на парня, он просто отвернулся и продолжил шарить по кустам.

— А ты на шахту новенький? — услышал Павел, пройдя несколько шагов от странного человека.

— Нет, у меня… Хм… Да, — зачем-то соврал он.

— Тебе прямо. Увидишь фонтан — свернешь налево, — начал объяснять мужчина, делая длительные паузы между предложениями, продолжая что-то искать на земле. — Налево свернешь, значит, пройдешь еще улицу, увидишь Ленина. У него на одном плече дом культуры. А по другое — исполком. Но ты, если на шахту, это тебе в депо надо, чтобы отвезли. Пешком далеко ходить. До шахты-то.

— Ну… Спасибо, — неуверенно бросил Павел, уже переставая чему-то удивляться.

— А вас снова посылают? — послышался голос незнакомца еще через пару шагов.

— Кого нас?

— Ну… Новичков… Тут вроде прижились все. Места заняты. Не думал, что нужны еще новички.

— Где прижились? В городе?

— На шахте. А остальные где?

— Я один.

— Странно, раньше с военными привозили.

— Ну а теперь вот так вот посылают, по одному, — уже слегка раздраженно сморозил Павел. — Доверять стали, видимо.

— Видимо… — кивнул мужчина. — Может, горизонты новые прокапывают. И мясо нужно. Новое. Горизонтам.

Какой-то шизофреник. Мало ли их здесь, в глуши? Остается надеяться, что направление он все же правильное указал. Не хватало еще заблудиться. Город, вроде, сугубо шахтерский, так откуда тут взяться больным на голову? Может, кто из шахтеров вместе с семьей перевез? Или по льготе какой-то проехал.

Вкус железа во рту навязчиво отвлекал, тревожно напоминая о себе. Нет, кровь так не ощущается. Это именно металл, но как будто раскисший, нагретый. И запах. Так пахло в лаборатории хлором, когда случайно проносил химикаты слишком близко к лицу. Запах хлора. И вкус металла во рту. Звучит беспокойно.

Проходя очередную улицу, не обремененную местными жителями, Павел увидел сидящего на лавочке милиционера. Тот медленно поднялся, как только парень неуверенно приблизился, подошел навстречу.

— Добрый день. Я из Москвы, я тут… — парень облизнулся, собираясь с мыслями. — Я здесь по командировке, касательно уранового рудника… Эмм… Вот.

— Паспорт, — коротко пробурчал милиционер.

— Конечно, сейчас… Эм… — Павел торопливо свесил с себя дорожную сумку, кинув ее на землю, немного покопался в чемодане. — Вот! А это… Где же… Это мое командировочное удостоверение. Так… Задание вам нужно?

Милиционер не ответил. Медленно взяв паспорт, он принялся листать его, лицо же не выражало никаких эмоций. Глубоко посаженные глаза были настолько белесыми и выцветшими, что сложно было назвать их цвет. Кожа на лице, подобно предыдущему бродяге, была бледно-синей, изъеденная какими-то рытвинами, обветренная. Сжимавшие паспорт кулаки были поистине пудовыми. Павел невольно сглотнул. Не хотелось бы конфликта с этим человеком. А выглядел тот конфликтно. Недовольно и резко перелистывая документ, он угрюмо косился на парня, сохраняя пугающее молчание.

— Фамилия, — наконец проговорил он сквозь зубы.

— Колосов… Павел Юрьевич. Из Москвы…

— На шахту?

— Да… То есть нет. Мне бы сначала в исполком. Командировочное отдать. А там уже — как решат.

— В исполком?

— В исполком.

— Пройдемте, — кинул милиционер, развернувшись и опустив паспорт Павла в боковой карман мундира.

Протянувший руку за документом парень, за неимением других вариантов, направился следом.

12 ноября 1958 года, город Восток-2, администрация, 12:02

Игорь Владимирович Скрабин, как гласила табличка на его двери, не обращал на Павла никакого внимания. С тех пор, как милиционер привел его в здание администрации, усадил в кабинете, с позволения Игоря Владимировича удалился, прошло уже полчаса. Председатель горисполкома Восток-2 был полностью поглощен бумагами, которые просматривал, сравнивая друг с другом, что-то черкая, выписывая и откладывая в стороны, заменяя их новыми. Павел, терпеливо сидевший все это время, откашлялся.

— Из Москвы, значит? — не поднимая глаз, спросил Игорь Владимирович.

— Ага… Командировкой…

Ответа не последовало.

— Не людно у вас в городе, — предпринял еще одну попытку Павел привлечь к себе внимание спустя пару минут. В сон клонило ужасно, хотелось как можно быстрее покончить с официальной частью и хоть куда-то прилечь.

— Ну, не Москва уж. Да и чего городу быть людным? У нас городок шахтерский. Первая смена трудится, вторая — спит. Остальные — заняты. Кому по улицам слоняться? Так, а это твое командировочное?

Скрабин положил ладонь на одну из многочисленных бумаг на столе. Пепельница, на которой вовсю дымила непотушенная сигарета, одна среди множества потухших, наполняла мутной дымкой весь кабинет.

— Да.

— Забавно, что я вот лично ничего об этом не получал. И вас тут трое должно быть.

— Да, у двух членов комиссии не удалось поехать.

— И они послали самого молодого, кто не сумел отвертеться?

— Этого я уже не скажу…

— Вечно у вас там в Москве левая рука не знает, что делает правая. От минэнергетики бумаги нет. От вашего НИИ — тоже нет. Только лично, только в руки. От самого командированного. Как гонец. Что я могу вам сказать, Павел… Могу на ты?

— Да, конечно.

— Никто тебя тут, Павел, не ждал. И заниматься тобой тоже некому. Но ладно, раз уж приехал, так приехал. Попробую что-нибудь придумать, куда тебя впихнуть. А пока с жильем нужно определиться.

— У меня командировочные, я думал, в гостинице…

— Нету у нас гостиницы. Но есть квартиры, поселим, поживешь. Сколько у тебя командировка длится?

— До субботы. В субботу поезд.

— Значит, сегодня ты никуда точно не попадешь. Насчет завтра я очень не уверен. А вот в среду уже… В среду можно насчет тебя и договориться.

— У меня еще вопрос насчет субботы… — Павел заметил, что начал активно клевать носом.

— Задавай.

— Я когда ехал в поезде. Мне сказали, что на станции Восток-2 поезд не останавливается.

— Не останавливается.

— Ага… — парень даже удивился такой невозмутимости Игоря Владимировича. — А как же мне…

— Очень просто. Да, не скрою, наш городок несколько… Изолирован от общественного транспортного сообщения. Режимный объект, в конце концов, урановый рудник.

— Да, но к другим рудникам вроде как…

— Так у нас особенный рудник. Экспериментальные технологии, у тебя же даже вот, в задании расписано. Так что… — председатель похлопал ладонью по бумагам. — Домой поедешь иным маршрутом. Вывезем, не бойся. А насчет слухов и баек… Да, я знаю, что о нас говорят кругом. Ну ты сам подумай, студент, вот у нас магазины в городе продуктовые есть, продукты откуда там берутся? М? А вода в трубах подводится, откуда? Об этом ты не подумал? А электричество? Откуда в городе-призраке электричество?

Павел из последних сил сдерживался чтобы не поплыть прямо на диванчике перед председателем, лишь слабо кивая. Уже не все фразы Игоря Владимировича достигали его разума, пролетая мимо, но тот и не замечал сонливости собеседника. Привкус железа во рту становился не просто явным, никаких сомнений, что это не иллюзия, не возникало. Становилось дурно, очень сильно хотелось пить. Воду, чай — что угодно, лишь бы вымыть эту гадость изо рта.

— Ты хоть спал в поезде, студент? — приподнялся над своим столом председатель. — Что-то ты совсем плывешь.

— Я не студент, — слабо улыбнулся Павел. — Если не затруднит, я бы выпил стакан воды. Мне как-то, если честно…

Не хотелось, конечно, сходу портить о себе впечатление, прослыть хрупким и нежным жалобщиком перед новыми знакомыми, но становилось вконец невыносимо. Скрабин поднялся, и только тут Павел понял, насколько высок и худ этот мужчина. Метра в два, наверное. Нередко даже в Москве таких великанов встретишь. Скрабин же длинными руками потянулся к шкафчику у окна, достал оттуда стакан и, легко обхватив тонкими, с объемными суставами, пальцами графин, плеснул немного воды. Затем медленно подошел к Павлу, протягивая напиток. Только сейчас, вблизи, когда муть сигаретного дыма в непроветренном помещении не мешала, Павел смог разглядеть его лицо.

Он бы не удивился увидеть такую же синеватую бледность, как у двух предыдущих горожан, но председатель несколько его удивил. Скрабин был не просто худ: обветренная кожа буквально обтягивала лысый череп, в темноте глазниц которого мутно блестели маленькие голубые глазки, а рот, растянувшийся в подобии вежливой улыбки, обнажил редкие желтые зубы коричневого оттенка. Венки, мелкие и тоненькие, контрастно проявлялись темными нитями под тонкой бледной кожей. И особенно чуждо смотрелся лицевой протез цвета нормальной, а не такой обветренно-синей, кожи, закрывавший левую щеку, часть верхней губы и висок.

Павла замутило еще больше, и он тут же опрокинул в себя воду из стакана. Привкус металла во рту никуда не исчез, напротив, вода даже обострила этот химический аромат.

Я подавил глубокий вздох.

Четыре месяца терапии не принесли значительного результата. Я уже пытался закрыть наш случай и направить её к другому специалисту. Чувствовал себя виноватым, беря с неё деньги. Но Люси не соглашалась.

Я подумывал поставить ультиматум: если её семья не начнёт участвовать в терапии, я буду вынужден прекратить наши сессии.

С Люси в одиночку я никуда не продвинусь. Её родители и старшая сестра утверждали, что заботятся о ней, что хотят ей только добра. Но сколько бы я ни объяснял важность их участия в лечении её расстройства, они так и не пришли. За всё время я видел их только дважды — когда они заезжали, чтобы забрать или привезти её. Тогда я буквально втащил их в кабинет, проигнорировав их недовольство и комментарии про нехватку времени. Я объяснил, как важно их участие в процессе лечения, и добился обещания прийти на следующую встречу. Но этого так и не произошло. Её старшую сестру я видел только на фотографиях — Люси показала их, когда я попросил описать, как выглядит её идеал.

— Должно быть, очень тяжело видеть себя в зеркале и испытывать такие жестокие, критические мысли о себе, — сказал я.

Мне не хотелось снова повторять привычные подходы — оспаривать её убеждения, проверять их реальность. Мы уже всё это проходили.

Она посмотрела на меня и кивнула, тень горечи окутала её лицо, опустив уголки губ.

Я исчерпал все идеи. Принудил себя сделать паузу, признать и отодвинуть в сторону растущее чувство некомпетентности.

— Давай попробуем что-то новое, — сказал я. В голову пришла мысль провести арт-терапию. Это не был стандартный подход к лечению анорексии, но раз уж привычные методы не сработали, почему бы не попробовать?

Люси любила рисовать, особенно углём.

— Давай порисуем сегодня, — предложил я и улыбнулся, увидев, как её лицо озарилось светом. — Нарисуй себя. Как ты себя видишь. А потом нарисуй меня. Я тоже нарисую тебя и себя.

Я отошёл от стандартного плана, но надеялся, что, через обмен рисунками и нашим восприятием друг друга, я помогу ей увидеть искажения в её самооценке.

Рисую я отвратительно, но старался, как мог. Люси же оказалась настоящим мастером. Её угольный рисунок меня был прост, но идеально передавал мою суть.

Но рисунок, изображавший её саму, показал мне совершенно незнакомую девушку.

Дело было не в том, что она изобразила себя крупнее, чем была на самом деле. Или тяжелее.

Девушка на рисунке выглядела совсем другим человеком. У неё были большие глаза, слегка наклонённый подбородок, округлые щёки и кудрявые волосы. У Люси же лицо симметричное, с острым подбородком, впалыми щеками и прямыми, тонкими волосами.

Фигура тоже была совсем иной — округлой, мягкой, а не хрупкой.

Я нахмурился. Неужели у Люси было нечто большее, чем расстройство пищевого поведения? Может быть, форма телесной дисморфии, искажённое восприятие не только веса, но и черт лица?

— Ты нарисовала кудрявые волосы, — сказал я, указывая на её прямые пряди.

— Я знаю, что у меня прямые волосы, — ответила она, — но в зеркале я вижу кудрявые.

— Понятно... — я прикусил губу, переваривая её слова.

На щеке нарисованной девушки я заметил тёмное пятно. Сначала подумал, что это просто случайный мазок углём, но не был уверен.

— Что это у тебя на щеке? — спросил я, указывая на рисунок.

— Наверное, шрам, — сказала она. Я пристально вгляделся в её гладкую кожу.

— У тебя нет шрама, — возразил я.

— Правда? — нахмурилась она. — Он как-то появился, и я не смогла его стереть. Подумала, что это шрам или пигментное пятно, которое появилось за ночь.

— Ты видишь его только в зеркале? — уточнил я, заинтересованный.

Она кивнула, слегка приподняв бровь.

— Конечно. А как ещё его увидеть? — спросила она, словно подтрунивая над моим вопросом.

— Хм... — я задумался. — А какого цвета у тебя глаза? Те, что ты видишь в зеркале?

Она моргнула.

— Карие с зелёным оттенком.

— Но ведь у тебя тёмно-карие глаза, разве нет?

Она пожала плечами.

— Были. А теперь нет.

Я подавил желание вслух произнести: «Интересно».

Может быть, это были галлюцинации? Она видела кого-то, кто ей не принадлежал. Как это могло вписываться в её случай? Я изначально предполагал, что это просто расстройство пищевого поведения. А если за этим скрывается что-то другое?

— А как ты выглядишь на фотографиях? — спросил я.

Она удивлённо посмотрела на меня.

— Я не фотографировалась уже три года. С тех пор, как начались… мои проблемы.

— Совсем ни одной фотографии? — я поднял брови. Я не стал добавлять, что её проблемы, вероятно, начались гораздо раньше.

— Нет… Каждый раз, когда я пытаюсь сфотографироваться, меня охватывает ужас. Страх и… отвращение. — Она поникла, словно сдувшийся воздушный шарик, осев в своей печали. У меня защемило сердце, и в душе поднялось желание её защитить.

— Давай попробуем, — предложил я. — Давай докажем себе, как ты выглядишь на самом деле.

Я молился, чтобы она не увидела на фотографии совсем другого человека.

Её глаза расширились. Казалось, она хотела придумать оправдание, чтобы отказаться. Но потом, собравшись с духом, она сжала губы, кулаки и кивнула.

— Пожалуй, пора, — пробормотала она, словно убеждая саму себя. Её руки дрожали, а губы, лишённые цвета, едва заметно подрагивали.

Не дав ей передумать, я выхватил телефон, открыл камеру и сделал снимок.

От её горлового, полузадушенного крика я застыл.

— Всё в порядке? — осведомился я.

Она тряслась, на верхней губе выступил холодный пот.

— Да… Всё нормально. Просто… был какой-то удар… — Она покачала головой и натянуто улыбнулась. — Всё хорошо. Просто было больно на мгновение.

Я кивнул, чувствуя, как бешено стучит сердце. Такой реакции я не ожидал.

Я открыл фотографию на экране.

— Смотри, вот как ты выглядишь на самом деле.

Она вздрогнула, словно я ударил её, и зажмурилась.

— Люси, всё в порядке, — мягко сказал я.

— Простите, — пробормотала она, всё ещё с закрытыми глазами. — Каждый раз, когда кто-то пытается показать мне фотографию, меня охватывает… ужас. Как будто я физически не могу посмотреть, словно что-то мешает.

— Мне жаль, что тебе приходится это испытывать. Но я здесь, Люси. Здесь нет ничего, что могло бы тебя остановить. Ты можешь это сделать. У тебя получится.

Она замотала головой.

— Получится, — настаивал я. — Всё нормально. Мы можем сидеть здесь столько, сколько нужно. Когда ты будешь готова, ты сможешь...

Но прежде чем я успел договорить, Люси с нечеловеческим усилием распахнула глаза.

Её брови взлетели вверх, а челюсть отвисла.

— Невероятно, — ахнула она. — Я… я выгляжу… я выгляжу такой худой! — В моей груди вспыхнула радость. Наконец! Она это увидела!

Она вскочила и подбежала к зеркалу.

— Но здесь… здесь я… — Она указала на своё отражение. — Это не я.

Радость захлестнула меня. У большинства клиентов с расстройством пищевого поведения искажённое восприятие сохранялось как в зеркале, так и на фотографиях. Но тот факт, что Люси не увидела на фотографии свои воображаемые недостатки, мог означать значительный прорыв.

— Смотри, — сказал я, показывая на зеркало, одновременно держа перед ней телефон. — Вот как ты на самом деле выглядишь. Твоё отражение должно...

Моя фраза оборвалась, голос охрип. Я увидел её. Девушку, которую Люси, должно быть, видела всё это время.

Высокая, более полная, с отметиной на щеке, с кудрявыми волосами и карими глазами, которые в этот момент яростно буравили меня взглядом. Я почувствовал, как её злоба буквально вырывается из зеркала, пересекает расстояние и обрушивается на меня, тяжело давя на грудь.

Я торопливо перевёл взгляд налево. Люси смотрела то на фотографию, то на зеркало с растерянным выражением лица.

Я украдкой снова взглянул в зеркало. Лицо в отражении всё ещё кипело яростью.

Я зажмурился и сосредоточился на дыхании, стараясь успокоиться.

Когда я открыл глаза, Люси стояла передо мной, её лицо побелело, а губы дрожали.

— Почему… почему она так выглядит? — прошептала она, показывая на отражение дрожащим пальцем. — Она такая злая. Она… она не повторяет моих движений… не смотрит туда же, куда я…

Люси отшатнулась, как и я. Лицо в зеркале продолжало злиться, его выражение оставалось неподвижным, взгляд — направленным прямо вперёд, словно готовым броситься на нас.

Я схватил Люси за плечи.

— Люси, у нас проблема, и я думаю, что это не анорекси... — мои слова прервались криком, когда я резко отшатнулся.

Я больше не видел лица Люси. Не только в зеркале. В своих руках я держал её, но вместо её лица виднелось лицо той другой девушки.

Она смотрела прямо на меня, её глаза полыхали ненавистью.

Я отступил, взгляд метнулся к двери кабинета. Чёрт, почему я сел так далеко от выхода? Это же элементарное правило безопасности! И почему я работал в тот день, когда мой администратор взял выходной? Услышит ли меня кто-нибудь, если я закричу?

— Ты не вылечишь её, — произнесла девушка голосом, наполненным холодом. — Она этого не заслуживает. Она должна ненавидеть себя. Так, как я ненавидела себя.

Это было плохо. Очень плохо. Либо мы столкнулись с чем-то потусторонним — призраком, одержимостью, — либо мы с Люси разделяем галлюцинацию, при этом она, возможно, страдает от расщепления личности.

Я не мог позволить себе думать о варианте, который бы стоил мне лицензии, поэтому решил верить в сверхъестественное.

— Кто ты? Какое у тебя отношение к Люси? — спросил я.

Девушка презрительно усмехнулась.

— Я не её подруга. У нас нет никакой связи.

— Тогда откуда ты её знаешь? Почему ты держишься за неё? — продолжал я.

Ответа не последовало.

— Что-то же было, — сказал я, пытаясь привлечь её внимание.

Я заставил себя рассмотреть её лицо. Она выглядела подростком. Ей было не больше 14–15 лет.

— Ты не выглядишь плохим человеком. Или неразумным, — сказал я, отчаянно стараясь говорить искренне. Мне нужно было поверить в свои слова, чтобы донести их до неё.

Девушка моргнула, её лицо слегка дрогнуло от удивления.

— Она должна страдать, — сказала она после паузы, в её словах слышалась горечь.

— Что она сделала? — спросил я.

На некоторое время повисла тишина. Потом выражение её лица треснуло, и сквозь трещину проступил страх. Лицо Люси снова мелькнуло, словно на мгновение всплыв из-под воды.

— Помогите! Я не могу… — выдохнула Люси, как будто выныривая за первым глотком воздуха, но тут же снова погрузилась, и на её месте вновь появилось лицо девушки. Она зарычала.

Я терпеливо ждал.

— Она была мила со мной. А её подруга была дрянью. Противной дрянью, — выплюнула девушка.

— Но она не была фальшивой, как "милая Люси", — добавила она, с сарказмом растягивая слова.

— Всё, что произошло, должно было сильно тебя ранить, — сказал я.

Девушка снова моргнула, но продолжила, в её голосе всё ещё звенела злость.

— Кристи была дрянью. Она прямо в лицо меня оскорбляла. Называла "жирной коровой", "пухлой жирухой", "сальным лицом". Она была отвратительна.

Я нахмурился. Чёртовы подростки. Девушка передо мной была полнее, чем мои обычные клиенты с анорексией, но это не делало её некрасивой. Наоборот, даже в её гневе можно было увидеть мягкость и красоту.

— А Люси? — спросил я.

— Люси всегда улыбалась, — ответила девушка, и её взгляд на мгновение смягчился. — Она не помнила, кто я такая, но каждый раз, проходя мимо, кивала мне и улыбалась. Она даже пару раз делала мне комплименты.

Её глаза на мгновение затуманились, а гнев, казалось, угас. Я оказался прав: её глаза действительно могли быть добрыми.

Но мгновение прошло, и её лицо вновь исказилось.

— Но всё это было фальшью, — прошипела она. — Кристи была её подругой. Я никогда этого не понимала, пока однажды…

Она вдруг схватила себя за волосы и с силой дёрнула, вырывая пряди. Люси закричала, её лицо мелькнуло на мгновение, но девушка снова вернулась.

— Кристи показывала на меня пальцем и отпускала свои обычные мерзкие комментарии. «Ты уверена, что хочешь этот мороженое?» — она передразнила издевательский тон. — «Ты можешь стать такой, как она». Она ткнула прямо в меня, как будто меня там не было. Как будто у меня не было чувств. Люси посмотрела прямо на меня и… — её голос задрожал от гнева. — Вместо того чтобы сказать Кристи что-нибудь, заступиться за меня, она просто рассмеялась! Рассмеялась и шлёпнула Кристи по руке. «Перестань», — сказала она, продолжая смеяться.

Её глаза яростно блестели. Но за гневом я мог разглядеть боль.

— А потом Люси добавила масла в огонь. Она ущипнула себя за живот и сказала, что чувствует себя толстой. Сучка.

Я вздохнул. Подростковая жизнь — это ад, который я никогда не захотел бы пройти заново. Для многих это время испытаний. Особенно для молодых девушек. Подростковые переживания — это особенно ядовитая смесь.

— Я хочу, чтобы она почувствовала то же, что чувствовала я. Чтобы она чувствовала себя толстой, уродливой, ненавидимой. Надеюсь, она будет чувствовать это вечно. Пусть умрёт от голода в доме, полном еды. Она не заслуживает счастья.

— И ты её преследуешь. Но не Кристи, — заметил я. И, пока произносил эти слова, до меня наконец дошло. Эта девушка преследовала Люси. Эта девушка больше не была живой. Вероятно, она...

Меня пронзила мысль, и слёзы накатили на глаза.

— Кто сказал, что я не преследовала Кристи? — с усмешкой произнесла она. — Спроси у Люси, где сейчас Кристи.

Холодок пробежал по моей спине.

— О, подожди, она ведь не знает. Кристи ушла из школы. Уехала. Она оказалась в больнице. Спроси меня, что с ней случилось.

Я закусил губу.

— Мне очень жаль, — наконец сказал я. Но мне нужно было сосредоточиться на том, чтобы помочь Люси. И, возможно, этой девушке тоже.

— Как тебя зовут? — спросил я.

После небольшой паузы она ответила:

— Анна.

— Мне очень жаль, Анна. Тебе не должны были причинять столько боли. Люди могут быть такими жестокими, особенно в юности.

Её глаза наполнились влагой, хотя выражение лица оставалось жёстким. Она опустила взгляд.

— Ты очень красивая девушка, — сказал я, игнорируя её скептический смешок. — Мне жаль, что тебя заставили думать иначе. Что мир заставил тебя чувствовать себя недостойной, когда ты явно достойна.

Анна сжала кулаки.

— Не лги мне, — сказала она, сжимая зубы. — Не надо этого дерьма.

Я нарушил своё правило и впервые обнял клиента.

— Мне правда очень жаль, — сказал я.

Она долго стояла неподвижно, потом её тело затряслось от рыданий.
Когда я, наконец, отстранился, Анна закрыла лицо руками, спрятав опухшие от слёз глаза за пряди своих волос.

— Знаешь ли ты, что Люси тоже подвергалась травле? — спросил я. Я нарушил конфиденциальность, но счёл это необходимым. К тому же пусть меня лишат лицензии за раскрытие тайны клиента призраку, который его преследует.

По её лицу я понял, что она этого не знала.

— Всё с семи до тринадцати лет, — продолжил я. — Её жестоко травили. Она тогда была полнее, чем сейчас, а её сестра уже начала модельную карьеру. Подростковая модель. Как ты думаешь, как реагировали люди, когда её родители приводили на школьные мероприятия обеих дочерей?

Шок промелькнул в глазах Анны, сменившись болью.

— Она усердно работала, чтобы похудеть. Родители её поддерживали. Хотели, чтобы она была похожа на старшую сестру — их гордость и радость.

Я сделал паузу, чтобы дать весу своих слов дойти до неё.

— Кристи была популярной девочкой. Первой популярной девочкой, которая захотела дружить с Люси. Ты понимаешь, как сложно ей было пойти против Кристи? Особенно после того, как она столько лет терпела травлю?

Анна открыла рот, чтобы возразить, но я продолжил, не давая ей шанса.

— Я понимаю, это не оправдывает её поступок. Она могла поступить лучше. Но разве ты не видишь, как её прошлый опыт мог повлиять на её действия?

Анна захлопнула рот и уставилась в пол.

— Кристи, возможно, тоже сталкивалась со своими проблемами. Я не буду её защищать, я её не знаю. Но я знаю, как сложно приходится женщинам. Как тяжело всё время пытаться быть идеальной, соответствовать тому, чего от них ждёт общество.

Я положил руку на ладонь Анны. Она не подняла глаз.

— Разве ты не заслуживаешь сострадания? Разве ты не заслуживаешь покоя, счастья? Разве не заслуживает этого Люси?

Слёзы вновь полились по её щекам.

У меня сжалось сердце. Мне хотелось утешить её, снова обнять.

Поэтому я был не готов, когда она внезапно бросилась на меня, вцепилась в меня с мёртвой хваткой и… вошла в моё тело.

Я отшатнулся, размахивая руками. Я видел, как её тело полностью овладевает моим. Я стал царапать себя, пытаясь её вытолкнуть. Но не мог.

Я бросился к зеркалу и увидел её лицо.

— Легко говорить, когда выглядишь так, как ты, — произнесла Анна моим голосом. У меня волосы встали дыбом. Нечеловеческое, ужасающее ощущение того, как кто-то другой использует твоё тело и голос, на мгновение парализовало меня. Как Люси справлялась с этим так долго? Конечно, Анна, возможно, никогда раньше не захватывала её тело, но видеть, как твоё отражение становится чужим, — это ужасно.

В то же время я поймал себя на крошечном удовольствии от её скрытого комплимента. Ах, тщеславие. Социальные установки.

Я внимательно посмотрел на отражение.

— Теперь каково тебе? — сказала Анна моим голосом. Она ухмыльнулась моими губами. — Как тебе моё лицо? Моё тело?

Я посмотрел на себя в зеркало. Потом улыбнулся.

— Я думаю, я выгляжу прекрасно, — ответил я, стараясь, чтобы в моих словах была искренность.

Анна отреагировала так, словно я её ударил. Она молча смотрела на меня, широко раскрыв рот.

Потом её карие глаза чуть-чуть смягчились.

Я положил ладонь на зеркало, на место, где было её лицо.

— Ты красивая, — произнёс я.

Краем глаза я заметил, как Люси замерла, не в силах оторваться от нас, её лицо выражало смесь ужаса и странного восхищения.

— Я… — Анна попыталась что-то сказать. Потом замолчала и покачала головой.

Прошло ещё несколько долгих мгновений. Она подняла голову и посмотрела прямо на меня. В её глазах была печаль. Она закрыла глаза в гримасе боли, потом её лицо расслабилось. Она глубоко вздохнула.

И исчезла.

Я опустил взгляд и быстро осмотрел своё тело. Это был я.

Я подтолкнул Люси к зеркалу. Её отражение смотрело на нас в ответ.

— Ты видишь её? — спросил я.

Люси покачала головой.

Я опустился на пол, позволив своим напряжённым нервам наконец расслабиться. Люси опустилась рядом со мной. Мы долго молчали.

Когда пришли родители Люси, мы не сказали ни слова о том, что произошло. Я даже не пытался задавать им вопросы о том, почему они снова пропустили сеанс. Это была битва на другой день.

Хотел бы я сказать, что Люси сразу же избавилась от своего расстройства, но это было не так.

Тем не менее, её прогресс резко ускорился. Мы наконец сделали прорыв. Она начала делать значительные шаги к выздоровлению. Спустя всего четыре месяца она смогла придерживаться наших планов питания на 70%. Это был огромный, невероятный прогресс по сравнению с нулевым результатом на старте. Я верю, что она сможет полностью выздороветь, вести здоровую жизнь — как в физическом, так и в ментальном плане. Я в неё верю.

Я не пытался выяснить, что произошло с Анной и Кристи. В жизни и так достаточно страданий, чтобы искать ещё больше.

Конец хорош, если он заканчивается хорошо, не так ли?

Ну, почти.

Сегодня утром мне позвонили, чтобы записаться на приём для подростковой дочери. Они не стали уточнять, в чём проблема, сказав, что сами толком не знают. Они звучали испуганно. Растерянно. Безнадёжно. Имя их дочери?

Кристи.

Подписывайся на ТГ, чтобы не пропускать новые истории и части.

https://t.me/bayki_reddit

Подписывайтесь на наш Дзен канал.

https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6