В двух словах прощелыги разъяснили Потопаву чего от него требуется. Им (этим жуликам) надо попасть в старую сеть подземных коллекторов, а именно в заброшенные катакомбы под исторической частью города. На вопрос «Зачем?» эти подозрительные лица помахали перед длинным носом Потапова удостоверениями (мол, не твоего ума дело) и только и ляпнули: «Тайна следствия». «Вот так дела, – подумал Потапов. – Полицейские. Дело пахнет криминалом, а это не сулит ничего хорошего». Кстати, а что ему посулят за такие опасные приключения?
— А чего там с компенсацией? — Набрался смелости Потапов.
— Ась?! — Не поняли гости.
— Ну мне заплатят за риски?
— Это не к нам, — в один голос сказали они. — Это к вашему руководству. — Покраснели они.
— Побудьте пока здесь, — гавкнул Потапов и выскочил в коридор.
А в коридоре несло из всех кабинетов: яйца вареные, сдоба, конфеты с черносливом (короче адская смесь) – бухгалтерия; поджаренные куриные окорока с гречей – кадровики; борщ со сметанкой (что греется в пластике, в микроволновке) – юрист; чебуреки с черным чаем – отдел по работе с юрлицами. В общем время было обеденное. Потапова овевали запашки и дразнили его и перед глазами его все еще стоял (точнее лежал) тот самый скрученный в восьмерочку кренделек, надкусанный, изливающий из румяного брюшка яблочное повидло.
Потапов без стука вошел к шефу. Как сотруднику «столетработющему» Потапову дозволялись некоторые вольности.
— Сан Саныч! — возгласил Потапов. — Чего я то?
За столом сидела громоздкая фигура в шерстяном колющемся свитере и потела. На улице хоть и октябрь, но тепло, а у начальства что-то со спиной и враги (т.е. врачи) прописали ходить в свитере, мазать спину мазью и потеть. Потому в кабинете начальства было душно, жарко (гнусно потрескивал масляной радиатор), но приятно пахло луговыми травами. Лысая голова Саныча была усеяна росой, огромные очки с линзами в плюс пять таращились недобро, а крепко стиснутая в руке ручка (ручка Parker – любовница подарила на Новый год) напоминала метательный дротик, казалось скажи Потапов еще слово и дротик окажется у него между глаз, а то и еще хуже…
Предвосхищая неприятный разговор угрюмый Саныч поднял подбородок и глядя с высока, сурово, но в то же время с выражением высочайшего достоинства и чувством снисхождения к подчиненному изрек басовито и с призрением точно римский император:
И все. Воцарилось тишина вселенских пространств. Сказать Потапову было нечего. По неведомой причине он вдруг увидел себя ничтожным, маленьким человечишкой в огромном мире прожигателей жизни, золотой молодежи, людей успешных и удачливых во всем. У кого-то машина лучше, у кого-то зарплата больше, кто-то просто красавчик, а Потапов… ну просто Потапов, ну просто клянчит премию. И еле сдерживая волнение наш инженер, поклонился будто говоря: «Премного благодарен-с, ваше превосходительство-с!» и опозоренный поплелся в свой кабинетец на табличке которого было выведено белым по синему: «Отдел эксплуатации и обслуживания систем водоснабжения и водоотведения».
— Тогда отправимся завтра? — спросили они.
Ущемленный Потапов безразлично поглядел на часы настенные.
— Час сорок, — простодушно сказал инженер и глубоко и громко вздохнул. — Лучше бы сейчас полезли, знаете там ведь на дне всегда одинакового в какое-бы время вы не спустились.
За стенкой, в приемной генерального секретарша Юленька устроила кофепитие с бухгалтером Светочкой. Светочка раздобыла где-то мармеладки-червечки и вульгарно, потрясая ими сравнивала со слоновьими хоботами и это почему-то вызывало дикий смех у Юленьки. Искрометный трезвон стоял на весь этаж, а кабинет Потапова наполнился химической вонью червячков и дешевого кофе. Стало противно. И Болванке с Аленкой тоже было не по себе и тогда они приняли решение опуститься на глубину немедленно.
На складе водоканаловских спасателей всем троим были выданы непромокаемые комбинезоны темно-зеленного цвета. Болванке цвет шел и комбинезон сидел как-то по-военному, и вообще теперь он стал весь как бы осолдофоненный.
Спасатели спросили их куда они идут. Потапов ответил, что в сектор 17. Спасатели заголосили вразнобой, что там не ловит связь и никто не спускался туда со времен царя Гороха. Спасатели попытались разубедить их, но Татьяна-Аленка с поучительными нотками прошипела мол нечего профессионалов уму-разуму учить, вы мол де спасатели так спасайте на здоровье, а мы то сыщики, ясно вам?! Миссия на нас возложена! Самим законом возложена! И спасатели притихли, устыдились и двери склада прикрыли.
Не знал Потапов, что в городе уже как два года люди пропадают. Да и вообще дабы не сеять панику эти пропажи не афишировались особо, да и люди то были в основном элементами спившимися, бездомными. И по правде сказать не сильно-то и искали их.
Но вот пришел в следственный отдел молодой, амбициозный, любимец женщин и начальства мистер Болванка, которого на самом деле звали Федором Кузнецовым и хотел он себя показать как специалист уровня величайшего и зацепился за эти все пропажи. И выяснил он, что пропажи всегда происходили в дождь, а в дождь как известно канализационные системы наполняются водой, а после дождя вода отступает. И сделал Федор Кузнецов предположение, мол что ежели есть некто, кто людей на тот свет в период дождей отправляет, а тела сбрасывает в старые водоспуски. Ведь когда дождь заканчивается вода уходит по огромным туннелям вниз, в бездны городского чрева, а что там находится ведают, наверное, лишь специалисты. И полковник (и по совершенно случайному совпадению родной дядя Федора) теорию племянника поддержал и велел проверить ее. И прихватив с собой коллегу Татьяну-Аленку, что любила приключения поопаснее и лезла всюду и везде Федор устремился на поиски опасного маньяка. Кузнецову во, что бы то ни стало хотелось сделать что-то и стать героем, а не просто родственником. Дядя продвигал его по службе, но это тяготило и внушало мысль, что за спиной шепчутся и в глазах коллег он частенько улавливал презрение и знал, что за глаза нарекли его Федор Племянник.
Осень роняла листья на асфальт и плечи, и воздух был влажным и промытым недавним дождем. Рядом с заброшенным детским парком, среди ржавых металлоконструкций, в тишине дряхлела бетонная будка. Открыть ее оказалось не так уж и просто – порог зарос травой. Но глазастый Потапов сквозь скелетные ветки кустарника разглядел арматуру. Он раздвинул ветки и его прошибло озарение, он уверился в том, что его втравили в скверное дело: рядом с арматурой лежала самая настоящая почка. Свежая, похожая на большую фасолину и одновременно чем-то напоминающая тот самый кренделек, скучающий по Потапову на холодном полу. Он показал почку Кузнецову, но тот лишь пожал плечами, он указал на почку Аленке, но она отвернулась и быстро зашагала куда-то. Скорее всего орган был свиным.
Небо сгущалось полусонными тучами. Тяжелые редкие капли забили по старым качелям и бетонным гномам. Стоило поторопиться.
Взбивая арматурой землю и траву Потопав откидывал комья ногой. Он причитал и кряхтел как старый дед, хотя неделю назад ему стукнуло сорок два. Он быстро выдохся и передал эстафету крепкому Федору. Тот работал без устали, не ныл и не пытался показать себя старым, и Потапов снова ощутил в себе какую-то неполноценность. Безусловно он был неплохим специалистом своего дела, но во всем остальном… Кто-то завидовал ему: молодая жена, работа, машина, квартира. Ну разве можно назвать Потапова неудачником? Но за квартиру платить еще двадцать семь лет, машина вовсе и не машина, а механизм по откачке денег: не тормоза так масло, не рулевка так коробка, не цилиндр так электрика, тьфу ты! Дьявол! Чертово ведро с гвоздями! Работа? Осточертела! Молодая жена? В свои двадцать три она уже похожа на тетушку, знаете на этакую учительницу математики старших классов, с широченными бедрами, капризными губами, черными как нефть волосами и… и… боже! Потапову вдруг захотелось закрыть глаза ладонью… ведь она имеет едва уловимые черные усики на верхней губе! Татарские усики, господь всемогущий! Послал же бог такую жену! Вернее, она сама вцепилась в Потапова как крокодил, а он то с женщинами не так что бы уж и часто, скорее редко, чем часто, скорее очень редко. А она еще и забеременела… ну и свадьбу пришлось… через три месяца должна… а пока изводит она его, чувствует свое превосходство, чувствует, что тайна в ней поселилась и имеет она право требовать брусничный кисель в три ночи и орать на него при посторонних, и реветь навзрыд в общественном месте и свинеть, свинеть, свинеть…
— Теперь можно открывать, — улыбаясь, с пылающим трудовым взглядом провозгласил Федор Кузнецов – крепкий, молодой, здоровый, нечета Потапову — убогому, разбитому, никчемному, себя жалеющему, да еще и курящему.
— Только покурим сперва. — Потапов хотел сказать это по-мужицки, с хрипотцой бывалого, в прошлом лихого паренька, но вышло как-то так себе, он словно проскулил будто прося разрешения. И от этого Потапову стало горестно, и пот прозмеился по его спине. Курил он молча и все молчали и было это все ужасно неловко и так хотелось Потапову провалиться сквозь землю и так заметались мысли у него, что решил он как-то сбавить градус что ли и сказать что-нибудь смешное, дабы разрядить это напряжение. И неожиданно для себя ляпнул:
Тишина воцарилась редкостная. Вроде даже дождь перестал накрапывать своими большущими каплями, словно эти капли застыли в воздухе и поинтересовались: «Чего-чего? Повторите пожалуйста».
Аленка недоуменно вскинула брови. Федор презрительно ухмыльнулся. Потапов вогнал себя в краску окончательно.
— Простите, — обратился он к Аленке. — Взболтнул лишнего.
— Бывает, — сказала она и растолкала носком сапога кучку листьев. Она хмурилась и из подлобья посматривала на Федора будто говоря: «Какого лешего мы тут забыли?». Было заметно ее смущение и раздражение.
Потапов отпер амбарный замок, отворил металлическую дверь, и разверзлась бездонная чернота и дышала она на людей ледяной сыростью. Та тьма омывала ржавую решетчатую лестницу, уходящую глубоко вниз.
Аленка поежилась, спрятав подбородок и ладони внутрь куртки. Федор обнюхал темноту и констатировал:
— Глядите в оба, — сказал Потапов. — Там конструкции уходят вниз на десятки метров. Там скользко и сыро.
Дождь сильнее засочился из туч и был холоден.
Они включили фонари и ушли в бархат мрака, а дождь заколотил по свиной почке, хлюпая по ней точно резиновый сапог по луже.
Ноги спускались по лестнице и скользили, руки хватались за мерзлые уголки-поручни и холодели, глаза в свете фонарей видели стальные хребты похожие на калек и от видов этих холодела кровь. Крысы сновали между гнилых трубопроводов, цокая по металлу и смеясь – то пела тьма. Но воздух почему-то становился чист и свеж как святое писание.
— Так, а чего, позвольте узнать. — Насмелился Потапов. — Мы все же, так сказать, ищем?
Напуганная до чертиков Аленка-Татьяна разоткровенничалась, решив, что тем самым заручится поддержкой Потапова и он (в случае если чего-то пойдет не так) спасет ее и на руках, аки герой античный вынесет на поверхность (ну это на тот случай если с Федором чего вдруг).
— Есть подозрения, — сказала она. — Что тут трупы могут прятать.
— Цыц! — взвизгнул Федор Кузнецов. — Тайна следствия это.
— Я — могила, — успокоил Потапов. – Но нам надо повернуть туда вот, там донные водоспуски выше человеческого роста, в них можно поезда прятать.
И спустились они еще этажа на два вниз и оказались на мокром стальном полу и тяжелый бетонный свод сошелся над их головами, а со свода свисали кристаллы льда и капала коричневая водица и кроме звука кап-кап ничего больше не было слышно. Лишь холод, темнота и кап-кап и даже крысы больше не шушукались и не смеялись.
— На сколько мы под землей? — спокойно спросил Федор.
— Да метров на тридцать ушли. Ниже только ад, — пошутил Потапов. Но на глазах у Аленки вступили слезы от таких шуток.
Потапов словно световым мечом ударил сиянием фонаря по бетонной арке и луч полетел по мрачному коридору – широкому, высокому, но от стен его веяло зимним хладом, а воздух пах теперь орошенной мочой землей.
Компания двинулась вперед.
— Откуда вы знаете куда идти? — Дрожала Аленка.
— Я хорошо запоминаю чертежи и ориентируюсь где что. Еще мы в свое время занимались консервацией объектов… — И Потапов смолк. Он вдруг возгордился собою и даже уловил отсвет уважения в глазах Аленки и ее напарника. — Объектов… э…
Но тут донесся приглушенным кудахтаньем звук из-под земли. У Аленки волосы дыбом, у Потапова сердечко зашалило, а Федор нетерпения полон. Федор выхватил пистолет и побежал вперед вдоль арочных стен туннеля. Потапов с Аленкой нехотя поплелись за героем.
Однако улыбкой страха встретило Федора то, что он искал. Туннель оканчивался глухой камерой четыре на четыре. Посреди камеры, в цементный пол была вмонтирована труба метра полтора в диаметре, в ее корпус был врезан большой иллюминатор, окантованный гайками как шея барышни окантована бусами. Гайки с иллюминатора глядели на него как кошки – внимательно и настороженно. Он всмотрелся в круглый незастекленный провал и уловил движение тени в трубе. Фонарь лизнул светом окошко и Федор отпрянул. Подоспели «быстрые» Потапов с Аленкой. Федор налетел на них спиной.
— Уходим, уходим! — тарахтел он.
— Чего? — Потапов высветил камеру, но окованный ужасом не смог двинуться с места.
В иллюминаторе по стенкам трубы размеренно двигались обескожанные сухожилия и мышцы, билось бычье сердце, кишечник обвивал змеей дымящиеся паром и хрипящие легкие. Все эти органы составляли замысловатый организм, вплетенный в металл, а металл был пронизан пульсирующими венами и капиллярами – это нечто срослось с трубой, это нечто было чем-то невозможным как лед солнца. Глядя на изливающиеся кровью мышцы Потапов решил, что в них живет медвежья сила.
Они помчались наверх с шумом, с криками, с визгами, с бранью и чудовище слышало их и устремилось по следу. Аленка замыкала группу и потому сухожилия схватили ее первой. Впереди бежал Потапов и падая она успела зацепиться за его комбинезон и потянула за собой. Когда Федор обернулся его спутников уже не было. Монстр затащил их обратно в туннель, а бетонные стены резко заглушили крики, словно над несчастными захлопнулась крышка.
Обладавший кристально чистой ясностью ума Кузнецов понимал, что необходимо продолжить бегство, выбраться и вызвать помощь – сотовый то не ловил здесь. Но тогда Потапов и Татьяна погибнут, и его Федора Племянника будут считать трусом, мало того, что «блатной» так еще и трусишка. Конечно официально никто не осудит за оставление в беде, тут такая ситуации, что вообще… да и дядя не позволит… но по-человечески то? Ведь бросил! Оставил на растерзанье! Да и кто поверит в чудище, скажут испугался стаи собак одичавших.
Его лицо цвета мела осунулось, и страх вгрызся в шею и пил кровь. Но он всегда желал стать героем и стоя здесь в темноте железобетона и ледяной сырости он поклялся себе, что станет этим героем. Он сглотнул свинцовый ком, скрестил впереди запястья так чтобы пистолет и фонарь глядели в одном направлении и спрыгнув с полуметровой высоты приставным шагом погрузился в сумрак туннеля.
И странная штука произошла с Федором. Обычно в моменты, когда человек испытывает страх или попадает в неприятности он читает «Отче наш». И сперва так и хотел поступить Кузнецов, но мысли его задержались на отрывке давно забытого стихотворения, он не помнил откуда знает его, но вслух начал читать:
«Я покину всех, я пойду и создам гимны тебе,
Никто не понял тебя, я один понимаю тебя,
Никто не был справедлив к тебе, ты и сам не был
Потапов очнулся на холодном полу. Аленка лежала рядом и смотрела на него с ужасом, точно ей сообщили об урезании зарплаты на 40 процентов. Он попытался приподняться, но она прошипела:
Он хотел спросить чего происходит. Но она опять за свое:
«Вот так влип в историю, — подумал Потапов. — Премию захотел! Да в гробу я видал такую премию! Не сожрет то чудище так застужу себе все на этом полу».
— Где мы? — очень тихо сказал он.
— Просила же, — ядовито заметила она. — Очухались так не отсвечивайте, лежите тише мыши.
Он огляделся. Они находились в помещении, обитом темно-серым материалом напоминающим мягкий пластик. Однако пол был бетонным и пах желудевой горечью. На стене тускло светил бледный обрешеченный плафон. В комнате стояли четыре грузных кресла вокруг круглого стола. На креслах восседали фигуры. Потапов присмотрелся к фигурам. Отвернулся. Протер глаза. Снова присмотрелся. Матерь божья и святые угодники! Это еще, что за товарищи такие? Поднимая к плафону лицо одна из фигур косилась на Потапова и он разглядел огромную голову кобры с человеческим лицом, чья кожа оказалась словно обварена или вымазана клеем. Остальные были такие же, их антропоморфные тела не имели одежд, лишь все та же ошпаренная кожа.
— Пришли в себя? — спросила одна из фигур. Мужской голос ее был тих и спокоен, что никак не сочеталось с верхними клыками, хищнически выпирающими из пасти.
— Вы кто? — спросил Потапов. — Иностранцы?
— Вы видно не очень крепки умом. — Голос другой кобры спровоцировал движения воздуха, точно перед лицом Потапова заработал вентилятор. — Мы спасли вашу жизнь, а по протоколу. – Он показал какую-то бумагу со стершимся заглавьем. — Мы можем отпустить вас, но с условием.
Потапов приподнялся и помог привстать Аленке. Он попытался удержаться на ногах, но резкая боль в висках сделала его усилия тщетными. Оба присели и облокотились о стену. В голове гудело, точно он кутил неделю. Пол вдруг закурился легким парком, будто оттаивал от заморозков.
— Там на поверхности сейчас ясный вечер, — сладко, словно кошка, гипнотизирующая крысят, протянула третья кобра. — И бесстрастье планет в темном небе и музыка сфер, и силуэты сосен средь тропинок, где бродят почтенные семьянины и примерные девушки.
— Чего-чего? — Нахмурил брови Потапов.
— Мы хотим сказать. – Включилась вторая кобра. – Что из вас троих только двое могут покинуть это место, но один должен будет умереть.
Пар густел и заполнял комнату.
Вторая кобра сделала повелительный пасс:
— Нам очень жаль, поверьте, но вы видели нашего испытуемого, и чтобы он не убил всех вас нам пришлось вмешаться. А по протоколу. — Он снова замахал бумажкой. — Мы можем отпустить только шестьдесят процентов, попавших к нам.
— Остальные тридцать должны умереть, — сказала другая змея.
— В вашем случае тридцать процентов — это один человек.
— Да вы вообще кто вообще? — прохрипел Потапов.
— Цивилизация, — выдавила четвертая змея, что до того молчала. — Мы живем глубоко в недрах и невыносим атмосферу подлунного мира. Наш испытуемый бежал и поселился под вашим городом.
— То мясо — это ваш испытуемый? — спросила Аленка.
— Он есть плоть осмысленная. Он похищал слабых дабы изучить механику, что приводит в движение ваши тела, ведь он так схож с человеческим организмом.
— Ужас какой, — запричитал Потапов.
— Вовсе нет, — сказал четвертый. — Мы заключили с ним договор на камне, а такой договор обязателен к исполнению, как и протокол.
Поцеловав страницу протокола, кобра призадумалась и сказала:
— Что ж настало время вам самим определить кто из вас троих умрет сегодня.
И пар превратился в густой туман, а когда он сошел то кобры исчезли, и за столом оказался Федор.
Не было смысла обсуждать все произошедшее. Не было смысла сетовать. Не было смысла и пытаться выбраться самостоятельно из комнаты без дверей и окон. Смысл был лишь в том, чтобы заглянуть в себя, чтобы сберечь молчание. И молчали они долго. Никто не решался заговорить первым, ведь все трое были и палачами и приговоренными.
Потапов смотрел на Аленку, на ее заплаканные глаза и она представлялась ему ребенком лет трех, которую нарядили в платьице с рюшами и усадили посреди светлой комнатки в окружении куколок и мягких медвежат. Она улыбается и сосредоточенно разливает из игрушечного чайника в кукольные чашечки, а вокруг нее вьются хороводом взрослые и поздравляют с днем рождения. Но вдруг, кто-то бьет ее по лицу, и она плачет, но сказать ничего не может, даже не ревет, а плачет безмолвно как животинки которых обижают дети и так ему стало жалко ее, что он сам чуть не заплакал хотя и вовсе он не знал ее, а только сам себе навыдумывал чего-то, сам для себя образ такой душещипательный создал.
Затем Потапов принялся разглядывать Кузнецова. При первой встрече он посчитал его обезличенным, но теперь мог рассмотреть подробно. Нос идеально прямой, глаза голубые, скулы широкие, веки воспаленные красные (должно быть от дыма), губы тонкие, но не сильно, взгляд серьезный, устремленный вперед, волосы светлые, лохматые словно вьющиеся на ветру, но это ему шло. В глубоком раздумье он размеренно двигал челюстью как зубр на выпасе. В нем чувствовалась целеустремленность, серьезность, сила. Такой человек не разменивается на мелочи и по пустякам не переживает, нееет. Не носит в себе обиды, потому как не позволяет в свой адрес ничего такого. Потомство его будет крепким и здоровым, а значит прогрессивным, а прогресс развивает человечество, значит такие Федоры нужны. А вот рохлям в этом мире делать нечего. Как же там у Чехова? Что-то вроде: «Нельзя плодиться слабым людям они уничтожают цивилизацию».
И Потапов оценил себя, и понял, что какой-то он все-таки не стабильный. Нету в нем того равновесия, что свойственно таким вот Федорам или его начальнику Сан Санычу. Что ждет Потапова на поверхности? Утром на работу, вечером с работы к опостылевшей женушке. Мерзкая! Невероятно низкорослая, с отвратительным голосом – помесью гавканья таксы и белого шума в телевизоре. Рожа ее опухшая все время, глазки маленькие… бл… так бы и придушил это посмешище. А ее усики? И не уважает она его. И вздохнул Потапов тяжело и подумал, что ничего-то он в жизни не понимает, а знания его как специалиста и гроша ломанного не стоят если ничего он так и не понял. Все, что в жизни радовало его – курево, да мамины яблочные пирожки, но мама с отцом давно уже отошли от земных дел, а невероятно гнусная теща почивала только пирожками с ливером, а он такое терпеть не мог. Иду в вечность, пронеслось в голове инженера. Наверное, так будет лучше, зашумела в голове мысль, наверное, так лучше будет. А ведь влюбился он в одну когда-то по-настоящему, но так и не подошел к ней, а видел ее часто. Так и не набрался храбрости, и только об этом жалел сейчас, а больше ни о чем не жалел и ребенка, который должен был родиться у него он уже невзлюбил. А к той девушке он так и не подошел потому как испугался – «А что люди скажут?». Ведь попытался бы он один раз к ней, второй раз, а она бы фыркала, да носом крутила и очень быстро перешел бы он в категорию – «Ходил тут один». Но как бы оно там сложилось он уже никогда не узнает …
Немного отдохнув Потапов смог подняться на ноги. Голова кружилась и шумело в ушах и лицо покалывало словно кто-то тыкал в него кустиком розы. Пот стек с его щек как с обмытого покойника. Федор посмотрел ему в глаза и все понял.
Кузнецова посетила мысль, что этот человек, такой обыденный, такой непримечательный, обладает какой-то внутренней силой, но только сам еще не понимает ее. Жизнь загоняет таких Потаповых в рамки, размазывает ипотеками и зависимостями по асфальту. Родился человек с даром художника, а проработал всю жизнь токарем. А в себе Кузнецов углядел пустотелость. Хотел всегда стать стереотипным героем, потому что ни Кем и не рождался, не был он вместилищем для таланта художника или механика. Но ни каждый может воспринять себя в этом мире и обрести целостность, а ведь даже Раскольников в итоге нашел свой сарай на берегу Иртыша.
Аленка-Татьяна тем временем грызла ногти, и все твердила и твердила:
— Чего такое творится, чего такое творится…
А в голове у нее хозяйничал хаос из образов и выдумок. Артналет на лавку спекулянтов. От взрыва кувырком катятся толстые шарлатаны, с бумагами исписанными стихами ненужными. Видит это все медвежья шкура, потешается, да сочится вся медом и дегтем и перед зеркалом вертится веревку намыливая. Накрахмаленные рубашонки табурет из-под шкуры выбивают, а она все жива и жива. Позвали рысь-подкидыша. Рысь в усы заулыбалась, эвкалипта желтые листы разбросала да прям в глаза Аленке смотрит, приговаривая: «Я сторожил, тебе удружил, мандарины раздобыл!». Перекатывался рядом корабль-эсминец и винтом в бильярдную лунку, а оттуда римские цифры как мухи вылетают и под грибом размером с дом носятся да орут во все горло: «Помертвели, помертвели векселя!». Прискакал на метле Ленин процитировал кого-то чье имя задом наперед назвал и был таков, а заика какой-то в-в-взял с-с-с-ссуду у у-у-у-у у-у-прямых у-у-у-у-у-б-б-бежденцев, что пе-пе-переулком разбрелись.
Аленка закрыла уши. Все оборвалось, но рядом стояла рысь, и девушка уразумела, что приволокла «оттуда» сумасшествие. Захотелось смеяться, захотелось умереть.
Тем временем в комнате словно из-под земли выросла одна кобра, утонченное чудовище которое говорило красиво, но глаза ее горели яростью. Судя по голосу, она была женщиной хотя половые признаки на ее голом теле не были выражены:
— Скоро солнце воскреснет, а до того должна свершиться казнь. Как от церквей повеет звон колоколов один из вас умрет, так кто же это будет?
Поднялась обезумевшая Татьяна. Потапов с Федором уставились на кобру тяжелыми взглядами. Вся компания испытывала странное ощущение прикосновения незримого темного света, который опустошал их и наполнял предчувствием того, что будущее для них в любом случае закрыто, точно мертвый держал каждого за руку и все трое одновременно сказали: «Я».
Где-то вдалеке ударил колокол два раза. Чудище скорчило недовольную гримасу:
— Вы не искренни, вы желаете быть не собою, мучениками, святыми, и прочим в этом духе.
Проявилась вторая кобра и сказала:
— На случай если все трое хотят умереть, причем искренне, в протоколе ничего не сказано. — И существо задумалось.
Третья кобра возникла рядом держа в руке протокол с темно-синей горизонтальной надпечаткой:
— Сказано. Вот тут в сносках сказано, что при таких обстоятельствах все трое свободны.
Потапов затаил дыхание – чтоб не спугнуть везенье. Федор Кузнецов решил спросить вернут ли ему пистолет. Аленка просморкалась в рукав.
— Но? – Насторожился Потапов.
— Но в таком случае, — пробормотало чудище. — Мы пускаем по вашим следам Сплетницу.
Другое чудище засветилось счастьем как свинья в канаве:
— Она работает на нас, и сама выберет кого казнить в соответствии с протоколом.
— И когда ее ждать? — промямлила Аленка.
— А может через двадцать лет.
И вскоре Потапов, Федор и Аленка выбрались на поверхность где под стылым осенним небом умирал запустелый, захолустный детский парк. Потапов первым делом закурил и побежал в кусты. В кабинете его все еще дожидался нетленный кренделек.
