Серия «Урановый рудник Восток-2»

Он поднес руки к лицу. Ладони, человеческие, вполне стандартные живые ладони, медленно покрывались ржавчиной, прошивающей кожу насквозь, скапливаясь узлами в линиях на внутренней стороне, фалангах пальцев и ногтях. Ржавчина рыжими бороздами проходила по бугрящимся венам, скапливаясь в подлокотных впадинах, теряясь под закатанными рукавами рубашки. Казалось, что движения руками сопровождаются тихим скрипом, который был бы слышен, если бы не оглушающий гул баллонов, к которым он шел.

Все чаще на пути начинали встречаться лужи, от которых исходил едва заметный пар. В одну из таких луж и ступила его нога, и он тут же ощутил необычайную вязкость субстанции, сильное тепло и новый запах, на мгновение даже перебивший дух сырого металла. Запах хлора и аромат печеного мяса. Но боли все еще не было. И только тогда он оторвал зачарованный взгляд от столь желанных цилиндров. И увидел свое отражение.

С трудом разлепив глаза, Павел медленно оглянулся. Он сидел на лестнице прямо перед входной дверью в свою временную квартиру. Он что, уснул в подъезде? Когда? Как? Голова заныла в тот самый момент, когда парень попытался вспомнить, как он шел обратно, но ни одной детали об обратном пути ему так и не удалось извлечь. Он ведь собирался отправиться к станции? Почему он пошел домой? Как он пошел домой? Хотя нет, нельзя называть это отвратительное место, эту однушку с драными газетами на стенах вместо обоев, своим домом. Дом в Москве. А это — действительно, гиблое место, которое следует покинуть как можно скорее.

Павел, пошатнувшись, поднялся, отряхнул покрытые пылью штаны и отворил дверь, даже не удивившись тому, что она была не заперта. “Действительно, а от кого запираться? От призраков?” — подумал парень, заходя внутрь. Взгляд его упал на стоящий на грязной плитке кухни холодильник. И только тут до него дошла мысль, явно ошарашившая бы его, если бы не крайне паршивое самочувствие и не менее паскудное душевное состояние. Третий день он уже находится в этом городе, а ведь ел он последний раз еще в поезде… Но голода не было. Лишь уже ставший привычным железный привкус во рту, отдающий сыростью и хлоркой в пазухах.

Войдя в ванную, он вспомнил, как мучительно вырвало его здесь в прошлый раз. И это воспоминание, как и отвращение от встреченных им жителей этого города, как и непрестанное болезненное состояние, как и бесконечная серость погоды, как и депрессивное одиночество и тишина — все это уже не вызывало острого всплеска эмоций в голове у Павла. В отличие от отражения, что он увидел в пыльном зеркале.

Волосы его поредели. Это определенно должно шокировать даже самого павшего духом человека, если произошло за два дня. Лобные области практически полностью лишились растительности, да и остальные участки его головы тоскливо проглядывались через утратившую свою густоту шевелюру, более того, слегка окрашенную серебром. Павел поднес бы ладонь к макушке, дабы проверить, не врет ли зеркало, но его парализовали и другие изменения, не ограниченные одним лишь волосяным покровом.

Все лицо было изрыто новыми, которых молодой ученый не мог упомнить, морщинками, которые могли бы появиться за десять, двадцать лет, но уж никак не за половину недели, когда он последний раз разглядывал свое отражение еще там, в поезде. Области на лбу, под скулами, на впалых щеках, над подбородком и вовсе окрасились в какой-то явно нездоровый пугающий желтовато-синий оттенок, и тени осунувшегося лица еще больше подчеркивали эту внешнюю болезненность. И самое страшное — глаза, не только потерявшие жизненный блеск, но и лишившиеся какого-либо цвета, став блеклыми, невыразительными. И мертвыми. Словно радужка сливалась с белками, теряя свою от них границу. Зрачки же были излишне маленькими, лениво реагирующими на изменение света.

Это точно какое-то отравление. С атмосферой этой территории явно что-то произошло, какая-то утечка… И оставаться здесь ни в коем случае нельзя. Катись оно все пропадом, главное — уйти отсюда. Как можно скорее! Павел, переборов очередной приступ тошноты, вышел из ванной и рванул на себя входную дверь квартиры.

На пороге стоял милиционер. Глядя на Павла сверху вниз, ничего не выражающим взглядом белесых (“как и мои, теперь” — подумал Павел) глаз, он не выражал никаких эмоций, даже не удивившись, что дверь открылась прямо перед его лицом.

— Едем, — коротко бросил он, убедившись, что молодой ученый уже готов.

— Куда? — спросил Павел робко, уже догадываясь, что услышит.

— На рудник. Проверку свою будешь проводить, — мрачно промычал милиционер, разворачиваясь.

Хмурое мощное лицо с квадратной челюстью и пугающими рыбьими глазами, вкупе с исполинской фигурой отбили желание парня протестовать и особенно куда-то убегать. В конце концов, со Скрабиным можно будет пообщаться и после посещения шахты… От одного раза ничего страшного не случится. Наверное.

14 ноября 1958 года, 20 км от г. Восток-2, 7:42

Милиционер хранил мертвое молчание на протяжении всей поездки. Более того, он вел себя так тихо, что даже дыхания было почти не слышно. Лишь изредка косился в зеркало заднего вида, на Павла, сидевшего на заднем сиденье, не желавшего пересекаться с этим безжизненным рыбьим взглядом. Ландшафт за окном проплывал неизменно лесной, гравийка, по которой они проезжали, петляла и расходилась импровизированными перекрестками, так, словно пункт их назначения, действительно, был строго засекречен и для обеспечения сохранности его местоположения не хватало лишь завязать пассажиру глаза в этом пути.

Наконец, машина остановилась. Успевший, по своему новому обыкновению, немного задремать, Павел разлепил глаза и посмотрел вперед. Перед ними на небольшой полянке, среди холмов, оврагов и нависающих деревьев, стояли толстые, успевшие слегка потрескаться и завалиться от времени, бетонные ворота, открытые ровно настолько, чтобы мог протиснуться человек.

— Это… Рудник? — спросил Павел.

Милиционер молча глядел на него немигающими глазами, не выражая никаких эмоций.

— Выходи. Инспектируй, — коротко бросил он. — Шахту свою.

— Так а… Начальник шахты? Нас никто не встретит?

— Иди давай. Я тебя заберу… — милиционер покосился на наручные часы. — к восьми.

Павел вышел из машины, оглянувшись последний раз на сдававшую назад машину, аккуратно, стараясь не касаться старого, покрытого трещинками, бетона, вошел на территорию рудника.

Он даже не удивлялся безжизненности новой локации. Во время учебы, на производственных практиках, ему приходилось бывать на разных рудниках, в числе которых и был один урановый, и на всех этих рудниках кипела жизнь. И на поверхности, и под землей, и в карьерах, если таковые имелись, и днем и ночью было полно народу, работающего не покладая рук, выполняющего свою задачу и ни на секунду не замедляя производственного темпа, потому что если шахта остановится хоть на мгновение, запустить ее будет стоить чудовищных объемов времени, ресурсов и сил.

Рудник Восток-2 пустовал. Медленно продвигаясь вперед, между производственными постройками, рассеянно осматривая бетонные, кирпичные и старые, еще, видимо, с того режима, деревянные здания, задерживая взгляд на лежащих на земле чанах, баллонах, трубах и блоках, оглядывая давно уже прохудившийся, пробитый травой асфальт, полностью поглощенный сюрреализмом происходящего, Павел даже не заметил, как за эти пару дней успел привыкнуть к химическому привкусу во рту, и несмотря на то, что вкус этот достиг величайшей с момента прибытия в город силы, это уже не вызывало у парня дискомфорта. Привкус и привкус, чего уж там.

— Павел Юрьевич?

Павел обернулся на голос.

— Колосов? Павел Юрьевич?

Навстречу, огибая деревянные леса, быстрыми шагами приближался невысокий, худощавый мужчина, в одной руке державший серую каску, а другой махая Павлу.

— Доброе утро! — даже как-то непривычно живо пожал руку мужчина. — Евгений. Евгений Артемович. Главный инженер.

Главный инженер был не просто невысоким — он был откровенно низким, макушкой по грудь Павлу, человеком, высохшим, хоть и по возрасту бывшим откровенно не старым. Лет десять после университета, самое большее. Потемневшая, обветренная, как, было в этом городе заведено, кожа смотрелась все же здоровее встреченных ранее Павлом горожан, хотя и нормальной ее было назвать тяжело. Глаза были нормальные. Просто нормальные. Даже лучше, чем виденные Павлом в зеркале недавно, к сожалению.

— Павел Юрьевич. Ну вы уже знаете, — ответил на рукопожатие тот. — Нелюдно у вас тут.

— Так все в работе. Что без дела шнырять. Пойдемте. Нам туда.

— Мне бы… Мне бы наземные еще… Посетить…

— Наземные что? — обернулся Евгений, недоуменно улыбаясь.

— Постройки.

Евгений Артемович огляделся, насмешливо вернув, наконец, взгляд к Павлу.

— Развалины эти? Руины? Что их разглядывать?

И верно… Развалины да руины… Разработку направили исключительно под землю, а наверху еще не навели порядок. А руду, видимо, лишь вывозят отсюда, без очистки, не сопровождая добычу дополнительными операциями… Что за глупые вопросы.

— У нас тут, если честно, давно уже не было новых людей… — Евгений напрягся, прикладывая силы, чтобы сдвинуть один за другим несколько рычагов, прежде чем открыть тяжелую железную дверь, ведущую в темноту. — И когда Игорь Владимирович позвонил, я уж было подумал… А тут Москва, будьте-здрасьте… Из Москвы, пока я здесь работаю, вообще никого еще не было. Проверка. Ишь ты.

Открывая одну дверь за другой, поворачивая круглые механизмы, сопровождая свои действия скрежетом металла, главный инженер Востока-2 вел Павла все дальше и дальше, по одинаковым бетонным коридорам, пока они, наконец, не достигли железной, покрытой обильным слоем ржавчины, клети.

— Что, боишься? — спросил он.

— Уж больно старым выглядит…

— Да не беспокойся, ежедневно работает, как часы. Ни одного… Эх… — он всем весом налег на двойной рычаг по центру платформы. — Эксцесса не было. И сегодня не будет. Подъемник же новый, если что. До нас тут раньше была… Ручная… Проходка. Лесенка.

— И давно его поставили?

— Ну вот как режим сменился… Так и поставили. — Евгений откашлялся, продолжая налегать на рычаг, жестом останавливая Павла, двинувшегося было помочь. — Тут же зэки поначалу работали, в шахте. И, кто бы что ни говорил, люди есть люди, им и… И подъемник. А то, знаешь, любят рассуждать… О рабском труде. Союз заботится обо всех.

Клеть медленно поползла вниз, отправляя двух парней в земные недра, на более глубокие горизонты. Павел даже не пытался, как подобает грамотному проверяющему, командовать маршрутом, отдав инициативу в руки инженеру. За последние дни с ним произошло столько странных событий, что любой, даже самый уверенный в себе человек, потерял бы предприимчивость и способность держать ситуацию в своих руках.

Подъемник издавал громкий скрежет каждый раз, когда внешние углы клети задевали твердую породу. Механизм же ритмично отстукивал своими шестернями метры погружения, и было в этом стуке что-то тревожное, наполненное трудом, потом и страданиями поколений и поколений тружеников, оказавшихся здесь сначала поневоле, а после — и по приказу, добровольному или не совсем. Мерный железный перестук механизма отзывался во всем теле Павла, морозом пробирая до самых костей, так сильно, словно вибрируя в нарастающей головной боли, гадкому вкусу во рту и шаткости ног. Парень решил взяться за поручень, дабы не упасть.

— Впервые спускаешься так глубоко? — заметил инженер. — Не беспокойся, скоро привыкнешь. Я тоже поначалу… Дурно мне становилось, как спускался. А потом ничего, привык… Каждое утро, как скважину эту вижу, так аж тошнит. И, когда я сюда только приехал, знаешь, все… Все привкус такой чудился. Во рту, железа. Уж думал, что-то где-то протекает, продувает. Откуда-то. Но это все с непривычки. Уран, он знаешь, это тебе не цветочки на поле сорвать. Уран, он взамен требует.

Павел согнулся, опершись о перила, и его вырвало вниз, в темноту земных недр, скрытых глухой темнотой. Сердце билось так быстро, что готово было разорвать грудь, выбегая на свободу. Холодный пот прошиб все его тело, начинающее мелко колотиться, словно в лихорадке. Осознание упорно не хотело осознаваться его разумом, хотя тело, видимо, уже все поняло. Механизмы не стучали, не скрипели — они стонали, кричали, вздыхали, медленно, спокойно, обреченно. Ритмично ударялись каретки, сердечным тактом обозначая работу шахты, буквально дышащей, натужно, хрипло, но упорно и злобно. Злобно оттого, что неотвратимо. Потому что выбора у нее уже не было.

Дышала сама шахта, вдыхая в себя весь воздух, выдыхая железную пыль, смешанную с крошкой былой породы, хлором, отходами выработки, теплом и избытком энергии. Шахта жила, жила буквально: словно исполинские горнила работали легкие, хрипя и кашляя, гулкими глубинными ударами билось сердце, ритмично сокращаясь, двигались стены шахтного ствола, горной выработки, подобно пищеводу, втягивая в себя новую порцию пищи.

Павел осел на железный пол клети, пальцы, окончательно ослабшие, совсем уже отказывались держаться за перила. Свесившись еще раз, он увидел наконец точку их назначения. Увидел то, что вызывало легкий металлический привкус во рту в начале его путешествия, и жуткое, близкое к смерти, самочувствие сейчас — забой. Тусклые фонарики, закрепленные на углах клети, осветили, наконец, то, что находилось на самом дне выработки.

Плоть. Плоть, пульсирующая, снующая, тянущаяся, циркулирующая кровью, шагающая неведомыми биологии членами, текущая некими переходными из твердого в жидкий состояниями, где-то прозрачная, а где-то — плотная, твердая, комковатая, рыхлая, плоть живая, плоть беспрестанно трудящаяся. Плоть, ставшая чем-то единым с камнем, с механизмами, этот камень пронизывающими, словно протезы на увечном теле, словно прошитый на операционном столе больной, весь в трубках и аппаратах. Неведомое, громоздкое, бесконечно уродливое и еще больше пугающее, шокирующее биологическое создание, занимало весь забой, часть ствола, заливалось в горизонты, в штольни, штреки, заполняло собой узкие природные трещинки и проходики, бесконечно напрягаясь и расслабляясь, и добывая, и добывая, и добывая сырье. Сами, словно по волшебству, стянутые напряженными жилами, поднимались по диагонали наверх вагонетки, плескалась в воде пустая порода, выпавшая из них, багрово красным горели редкие, покрытые густым маслом, развешанные по ходу движения фонари, и даже подъемник, опускаясь ниже, замедляясь с каждым метром приближения ко дну шахты, даже он, как с ужасом ощутил Павел, затрепетал, словно живой, облегченно вздыхая, словно заканчивая длительное и утомительное напряжение. Последнее, что увидел молодой ученый, навзничь завалившись на полу клети, были озадаченные глаза Евгения, склонившегося над ним.

Неизвестная дата, неизвестное время, неизвестное место

Над ним был бетонный потолок, покрытый грязными разводами и мокрый в редких трещинах.

— О, очнулся. А я уж думал, ты, как и остальные, откинулся уже.

Павел сжал лицо ладонями и, борясь с мучительной ломотой в теле, повернулся к голосу. И сразу же с удивлением обнаружил, что привкуса во рту уже нет. Он как-то выбрался? Или не попадал в этот кошмар вовсе? Может, ему все это привиделось? Или же… Его вдруг пробил холод. Вдруг он стал… Стал частью того кошмарного существа, на грани жизни, на грани самого здравого смысла, и все происходящее с ним сейчас — лишь галлюцинация?

— Ты видел, да? Видел, что там, на дне шахты? — продолжал голос, не смутившись, что на него не обращают внимания.

Павел открыл глаза, решив все же поверить, что происходящее реально. Он лежал на койке, не застеленной бельем, удостоившейся лишь грязного матраса. Помещение, в котором он очутился, не имело окон, состоящее лишь из двух кроватей, одной маленькой полочки, трех бетонных стен, небрежно покрытых пожелтевшей плиткой и решетки, служившей этой комнате выходом.

— Так что? Видел? Или нет?

— Видел, — ответил Павел сухим, болезненным голосом.

Он, наконец, повернулся к собеседнику. Это был мужчина средних лет, с редкой поседевшей бородкой, худой, с впалыми щеками, втянутым внутрь ртом, морщинистый и… И безрукий. Забавно, что Павел узнал его скорее по рубашке, чем по увечью, совсем уже не шокирующему в данный момент, учитывая, насколько были раздвинуты психические стены в его голове. Тот самый мужчина, что прогуливался по полю, увиденный им из поезда.

— Ну, значит тебе еще повезло.

— В смысле?

— Что тебе позволили так легко уйти. Или у тебя там, под одеждой чего-то не хватает? — усмехнулся мужчина беззубым ртом.

— Всего у меня хватает… — рассеянно отозвался парень, на всякий случай ощупав грудь и живот. — А ваши…

— Руки остались там. Надеюсь, работают они хорошо, — еще шире улыбнулся мужчина. — Но мне тоже повезло, что я спохватился… Хотя надо было спохватиться ранее… Нас же добровольно набирали. Осужденных, политических. Стоило кричалки эти кричать, да на заборах писать гадости всякие. Я ведь, знаешь, и не до конца эти манифесты понимал. Дали денег — согласился, как дурак. И сидел, год сидел, два, три. И пришли ко мне, в форме, строгие такие, важные. Кто, мол, на шахту хочет? Отработаешь — и амнистия. Шахта, правда, урановая, но одно ж лучше, чем в остроге гнить, кормить вшей. Тем более, чахотка обороты набирала… И согласился. Поехал, и через полгода понял, какие… Какие кошмары тут творятся. И амнистия… Ну да ладно… И сбежал. Но вот видишь, поймали. Я сам здешний, кстати, Иркутский, с Верхоленского уезда… А ты?

— Я московский… — автоматически ответил Павел. — Постойте… С какого еще уезда?

— С Верхоленского. Слышишь плохо? Уши на месте?  

— Так Иркутская губрения была упразднена… — мозги со скрипом вспоминали школьные уроки истории. — Году в двадцать пятом…

— Подожди, — лицо мужчины вытянулось. — Кто сейчас царь?

— Так нет царя.

— Как нет царя? Мальчик, а год сейчас какой?

— Колосов! — резко прозвучал громкий окрик по ту сторону решетки. — На выход!

12 ноября 1965 года, Москва, 08:30

Павел сидел на кровати и думал. Точнее, пытался думать — мозг нехотя шевелил своими шестернями. Прошло уже столько лет, а он все никак не мог отойти от того, Иркутского происшествия. Так же, несмотря на все попытки, не мог понять его окончания. Все завершилось так, словно ничего не произошло. Непродолжительная беседа с людьми, его, судя по всему, задержавшими, вылилась в поездку в Иркутск, где продолжилась, только чины у допрашивающих были уже повыше. Несмотря на всю абсурдность и откровенную сказочность показаний, его слушали внимательно, записывали, поили горячими напитками, ночевать отправляли, пусть и под присмотром, но во вполне людские условия. А после, когда он уже отчаялся в десятый раз пересказывать одно и тоже, внезапно, поездом отправили домой, в Москву. А в какой-то момент, примерно после поезда, пропал и его ненавязчивый конвой. На рабочем месте ему молча выдали компенсацию, так же, ничего не объясняя, да он сам и не был любопытным. Угнетало лишь негласное игнорирование, даже коллеги, с которыми он имел дружеские отношения, принялись, словно сговорившись, его избегать. И, спустя примерно год, он получил окончательный расчет, также, без объяснения причин, что противоречило закону, но Павел жаловаться и препираться не стал.

Здоровье было отвратительным. Пусть загадочный железный привкус во рту и пропал, но дыхание оставалось хриплым, кашель нападал время от времени, иногда достигая такой силы, что устоять на ногах было проблематично. Кружилась голова, срывался сердечный ритм, случались провалы в памяти, ныли кости, мучила бессонница. А когда она отступала, то сны либо не имели сновидений, либо возвращали его туда, в рудничный городок, Восток-2, отсутствовавший на любой карте, справочниках, архивах, атласах и новостных сводках. Городок, который не существовал на бумаге. Но фактически был.

По состоянию здоровья Павлу выплачивали некое пособие. Небольшое, курам на смех. Но требованиями парень и не обладал. Питался просто, вещи не покупал, задолженностей не имел. Он копил. Пусть билет и стоил дорого, и путь предстоял непростой, особенно для его нынешнего стариковского состояния, но он был готов. Готов вернуться туда, где оставил свою молодость, свою юношескую энергию и здоровье. Потому что больше нигде ему не было места. Он знал, где он должен был пригодиться.

В принципе, кроме самого купе, за эти три дня Павел Юрьевич Колосов, младший научный сотрудник Московского НИИ, назначение и специализацию которого мы опустим из соображений, что станут понятны читателю чуть позже, 29 лет от роду, холостой и полный служебных амбиций, довольствовался узким коридором, в котором, приоткрыв окошко и, занимая себя мыслями о текущей командировке, курил сигарету за сигаретой, туалетом, не отличающимся, впрочем, как и в любом поезде, комфортом, да тамбуром, прогулка к которому туда и обратно позволяла хоть немного размять затекшие конечности. Единственная мысль, что радовала его в данный момент, когда он в тысячный раз оглядывал потолок, стены, столик, эти маленькие сеточки на стенах, ступеньки верхних мест, заключалась в том, что эта мучительная поездка закончится через пару часов, когда он сойдет, наконец, с этого, уже такого невыносимо знакомого вагона на станцию назначения. Однако, эта мысль тут же омрачилась другой, напомнившей, что обратный путь до Москвы, когда его недельная командировка подойдет к концу, будет точно таким же бессонным, томным и бесконечным.

Сощурив тяжелые, саднящие глаза на своих электронных часах, Павел понял, что время, в которое у него был шанс провалиться в сон, окончательно упущено, а значит, нет необходимости мучить себя дальше, вдавливая голову в подушку. Тихонько, стараясь не потревожить спящую напротив попутчицу, что подсела в его купе около полуночи и тут же завалившуюся на боковую, он медленно опустил ноги в тапочки и, задев все же громкую упаковку из-под халвы, выругавшись шепотом, приоткрыл дверцу и выскользнул в коридор. Слабый желтый свет, горевший там, отражаясь в окне, мешал Павлу отвлечься на вид снаружи, так что курить пришлось, любуясь лишь своим измученным, украшенным уже внушительными кругами под глазами, отражением.

Трехсуточное отсутствие сна делало окружающее каким-то неестественным, нереальным. Даже дым, медленно вытекавший из его папиросы, клубился причудливо, витиевато, будто рисуя ему, Павлу, узоры, что должны были что-то сообщить. Переведя взгляд в окно, парень заметил, насколько явнее и видимей стали бегущие мимо ландшафты. Либо свет в коридоре глох окончательно, либо ночь сдавала свои позиции, заливая светом, пусть и серым, через толстые слоистые облака, Восточную Сибирь. Лиственницы, кедры, сосны и редкие березки мелькали перед окном вагона, под ритмичное перестукивание рельс, изредка пропадая, открывая вид на равнины, покрытые стелящимся у самой земли утренним туманом.

Сделав очередную затяжку, Павел вгляделся в далекий объект, привлекший его рассеянное от недосыпа внимание. И, проморгавшись, даже протерев глаза руками, посмотрел на него еще внимательней. Затем, приблизив лицо к окну, так, что оно начало запотевать от такой близости, замер.

Силуэт. Человек? Определенно, человек. Вот только… Зажмурившись еще раз, Павел вгляделся внимательно настолько, насколько это позволяли горящие сухие глаза. И тут его спину словно обдало ледяным порывом ветра. Такое бывает, когда внезапно заметишь страшного жирного паука на стене комнаты, уже проведя там немало времени. Это же чувство возникает, когда в плотном потоке людей случайно столкнешься взглядом с несчастным, обремененным врожденным или приобретенным уродством. Ожидая увидеть, к примеру, здоровое лицо человека, рассудок тут же отторгается от одноглазых, особенно если рана ничем не прикрыта, от бугрящихся, проходящих через все лицо шрамов, от контрастно бурых ожогов… И вроде нечего пугаться, да и совестно это, да ничего со своими рефлексами не поделаешь.

И силуэт вызвал у него это отторжение, вот только скорость поезда, расстояние и недостаток света не позволяли уяснить того, что тут же распознало подсознание. И лишь когда человек повернулся лицом к поезду, Павел понял, что было с ним не так. У незнакомца не было рук. Рукава, завязанные выше предполагаемых локтей, один выше другого, безвольно болтались в такт шагов, замедлившихся и… Павел осознал, что лицо бедолаги было повернуто к поезду, следуя за ним, и более того, словно было приклеено к его вагону, его окну. Ему даже захотелось отступить вбок, прижаться к стене, уйти от окна, но он тут же переборол это абсурдное наваждение. Ну калека, и что? Мало ли сейчас калек в союзе? А что он ночью в поле бродит? Да кто ж их разберет? А что еще делать калеке без рук? Всплакнуть, да напиться, да и бродить… И за поездами наблюдать. Вот только почему одежда калеки так сильно, пусть и в утренних потемках, напоминала шахтерскую?

Павел решил оставить этот вопрос неразрешенным и отправился обратно в купе. В обычной ситуации однорукий силуэт еще маячил бы перед глазами некоторое время, но мозг, лишенный сна, давно уже был не в силах удерживать внимание на чем-либо слишком долго. Более того, попутчица, зашедшая в его купе в полуночи, уже успела проснуться, достать несколько газетных скруток, развернуть их и начать завтракать, запивая утрамбованный в литровую банку салат соком из пакета. Достаточно полного телосложения, крепкая, сбитая, с изрядной сединой в темных волосах, с чуть раскосыми узкими глазами и плоским лицом, она добродушно поглядела на парня.

— О, вернулся? Там занято?

— А? — рассеянно переспросил Павел.

— В туалете, говорю, занято? — ухмыльнулась дама, отправляя очередную ложку в рот.

— А я не был в туалете.

Павел даже не обратил внимания на фамильярность незнакомки, мысли его были лишь об отдыхе. Может, если он сейчас ляжет и попытается уснуть… Хотя не стоит, скоро ведь выходить…

— Москвич? — снова покосилась она на него.

— Ага… А как вы…

— По пальто твоему. У нас тут такого не носят. Не практично. Сдует. А ты угощайся, не робей, бери что хочешь. Бутербродик хочешь? С семгой, удачную купила…

— Нет, спасибо… Я уже не очень… В смысле, не голодный.

— И какими судьбами в наших далях? Туризм? Байкал посмотреть? Так это тебе надо было весной ехать… Или ты дальше еще, на восток? Кошмар, это же только подумать, из Москвы, и на самый восток. Помню, я в свою молодость…

— Нет, я по работе… — решил в этот раз сам перебить Павел. — У меня командировка.

— А выглядишь слишком молодым для командировок. В одиночку. Это как тебя такого одного пустили за тысячи километров?

— И совсем не одного… Просто… — тут же осекся парень, мысленно ругая себя за излишнюю болтливость даже при текущей скудости сонной речи.

— Что, на бумаге у вас целая комиссия, а по факту послали отдуваться в одиночку? — хитро усмехнулась женщина. — Ты не бойся, я же тебя не знаю, никого ты со мной не подставишь. Я и сама, знаешь, до войны, в исполкоме работала, знаю, как там эта бюрократия рисуется… Так а куда именно едешь, расскажешь? Или государственная тайна?

Женщина выглядела действительно простодушно, да и от паскудного самочувствия хотелось хоть как-то отвлечься, так что Павел сел на свою койку. В НИИ ничего не говорили о разглашении или неразглашении, командировка была вполне себе будничной, так что причин волноваться не имелось.

— Если в общих словах, то я работаю в сфере ядерной энергетики и в данный момент направляюсь на одно предприятие… Связанное с моей сферой. С проверкой.

— На урановый рудник? — не моргнув глазом, выпалила женщина.

Павел немного помолчал, угрюмо глядя на нее.

— А что ты так смотришь? У меня невестка на шахте работает. Не внизу, правда, но в котельной, да! Шесть дней в неделю, по двенадцать часов, так что я знаю. Ха, рудники! Это вы, москвичи, к такому не привыкшие, а у нас, здесь, на Байкале, все раскопано, куда ни глянь — рудник. Уголь копают, уран тот же, под Иркутском, например, в Слюдянке. Медь. Бокситы. Соли. И ты еще удивляешься, чего я так быстро догадалась? Но мне вот интересно, а что ты проверять-то там будешь?

— Ну… Безопасность… Высокие технологии, у меня вон перечень…

— А что твой перечень до земли, скажи мне? Ты понимаешь, как на тебя люди смотреть будут, что сутками под землей сидят? Приехал, мол, из Москвы молодец, безопасность проверять. А то шахтеры безопасности своей не знают? А ты их еще учить будешь?

— Я не буду. — Павел внезапно почувствовал, что краснеет. — Я просто сам пробегусь, посмотрю, галочки проставлю, и все, домой.

— Да кто ж тебя одного туда пустит, в забой?

— Так не одного. В сопровождении. Я понимаю, что их труд важен, куда важнее моих… Бумажек, но и отчетную документацию вести надо… И пусть шахтерам придется отвлекаться, чтобы меня провести и все показать…

— Ну так, так и скажи, мол, на экскурсию едешь. На экскурсию ведь?

— Ну… Выходит… Что так.

— Вот так им и скажи. Мы люди простые, честность любим. И проведут тогда тебя везде, и покажут, и расскажут, и гостинцев еще дадут с собой.

— Не думаю, что мне с урановой шахты нужны гостинцы, — даже улыбнулся Павел.

— А ты бюрократам своим в комиссии, что тебя бросили, передашь. Будет им премия к новому году. А то ведь думают, небось, на твоем горбу выслужиться. Да и уран, он же если в породе, ничего такого страшного не сделает… На память оставишь себе.

— Не то время на улице, чтобы уран через всю страну возить, — осмелился сострить парень.  

— Ну хорошо, хорошо… Так ты в Слюдянку? У меня там невестка и живет, может тебе как-нибудь и помочь там, наверху…

— Нет, не в Слюдянку.

— А, в Вихоревку… Ну тут, брат ты мой, тебе еще ехать и ехать. Там часа четыре от вокзала…

— Нет, я выхожу на станции до Слюдянки.

Женщина переменилась в лице, резко замолчав. Радость быть полезной и оказать помощь сменилась эмоцией, Павлу пока не понятной.

— И на какой же? — спросила она, видимо, уже зная, что он ответит.

— Восток-2.

Внимательный взгляд незнакомки продолжал сверлить парня насквозь. Было в нем и недоверие, и обеспокоенность, и даже некая толика раздражения.

— По крайней мере, так у меня указано в командировочном… — Павел, совсем позабыв о мнимой вероятной государственной тайне, торопливо раскрыл свой чемоданчик и стал копаться в бумагах. — Сейчас…

— Да ладно, я верю, не ищи уже, — женщина задумчиво постучала ногтями по стеклянному стаканчику с чаем. — Слышала я о том руднике. Третий в Иркутской области, год назад открыли.

— И что можете о нем сказать? Инциденты какие, планы?

— Да кто ж планы знает? Это ж не лес, не рыба, тут все цифры засекречены. Уран, знаешь ли, даже невестка моя точной добычи не знает. Инциденты… Да тоже не скажу… А что могу сказать, хочешь услышать?

— Ну… Да.

— Гиблое это место. — Женщина откинулась на сиденье. — Гиблое. И тем страннее, что тебя одного туда послали.

— Почему же гиблое? — поняв, что говорить она не продолжит, спросил парень. — У меня вот указано, что экспериментальные технологии вводятся, прогнозы положительные, КПД добились вот… Сейчас… У меня здесь расчеты были…

— Гиблое, — повторила женщина, отстраненно глядя в окно.

В ней явно что-то изменилось. Такое случается, когда внезапно узнаешь о собеседнике что-то такое, что резко меняет в тебе к нему отношение. Вот, к примеру, общаешься с человеком в автобусе, а он и вежливый, и эрудированный, и с юмором дружит… И тут он, проникнувшись к тебе доверием, случайно проговаривается, что были у него в жизни эпизоды, за которые ему стыдно. Воровал, может быть, даже грабил. И пусть ему сейчас за это стыдно, из жизни ведь это не выкинешь. Вот и вешается тобою на него ярлык, из-за которого ты к нему хорошо относиться уже не сможешь. Примерно такой взгляд был и у незнакомки, когда она смотрела на Павла, уже изредка.

— Я даже не слышала, чтобы туда поездом кто-то ехал. Или автобусом, из Иркутска. Нету у нас таких маршрутов, — все же продолжила она спустя пару минут.

— А как же там городок образовался?

— А я и не знаю. Знаю, точнее, слышала, что туда людей военные свозили. По ночам. Поначалу, конечно, и нашим шахтерам предлагали, деньги предлагали, квартиру в Иркутске предлагали, кто-то поехал, большинство, конечно, остались. И правильно сделали. Потому что все, кто поехали, общаться перестали с нашими. И ладно там товарищи, одноклассники бывшие. Но представь — семья отпустила парня на Восток-2 — и все, пропал, считай. От администрации отписки одни приходят. Ну и как перестали люди добровольно ехать, так военные и начали свозить отовсюду. Слышала, что зэков даже возили. Уж не знаю, что там такого происходило, что там за шахта такая, но что-то там происходит. Не станут на нормальное место ночами непонятных, незнакомых людей свозить. И деревеньки ближайшие, кстати, расселили. Чтобы кругом ничего не было. Гиблое место, в общем.

— Доброе утро! — открылась дверь купе. — Это вы на Востоке выходите?

— Да… Я, — растерявшись, ответил Павел.

— Поезд прибудет на станцию через 15 минут. Постарайтесь к этому времени уже с вещами стоять в тамбуре.

— Эм… Хорошо.

Дверь закрылась. Павел с удивлением покосился на свою дорожную сумку, обувь и сложенные в ней носки. Тон, с которым проводница проговорила указания, был не особо-то и дружелюбным.

— Поезд обычно проезжает Восток твой, — пояснила женщина. — Не останавливается. Потому что никто там не выходит, и никогда не заходит. Да и люди здесь, знаешь ли… Плохо к этому месту относятся. Так что ты уж собирайся, больше минуты тут стоять не будут.

— Так, а я чем заслужил такое отношение? — немного обиженно пробормотал Павел, обуваясь. — Думают, что я туда работать еду?

— Тебе неважно должно быть, что они о тебе думают. Ты сфокусируйся на том, как бы домой побыстрее добраться. Может, будут варианты закрыть твою командировку побыстрее…

Павел торопливо запихивал в рюкзак, сумку и чемоданчик вещи, что доставал за трехдневную поездку и все никак не мог сосредоточиться, окинуть ставшее уже таким знакомым купе взглядом, понять, что еще он мог тут забыть. Вроде бы все сложил. Еще раз открыл емкость под сиденьем, еще раз заглянул на верхнее место, окинул взглядом стол, посмотрел под ним, еще раз сверился с часами. Вроде бы все.

— Ну что, пойдешь? — подняла глаза на него женщина.

— А разве у меня есть выбор? — улыбнулся парень. — Служба есть служба.

— А что тебе сделают? Уволят? Ну и другую работу найдешь. Не конец жизни же. А тут…

— Ну тут посмотрим, — еще раз улыбнулся Павел, кивнув. — Спасибо вам за… Эм… Рассказ… Хорошо вам доехать до Иркутска.

— Ты уж береги себя, — вздохнула женщина.

Колыхаясь из стороны в сторону от толчков замедляющегося поезда, медленно продвигаясь по коридору, неся на себе сумку, рюкзак и чемодан, Павел невольно косился глазами в другие купе, что были открыты. Две девушки с парнем в матроске, когда он проходил мимо, удивленно уставились на него, видимо, действительно сбитые с толку остановкой на “несуществующей” станции. Встав в тамбуре и завороженно глядя на густую поросль травы, скачущей мимо него в окне, Павел ловил на себе взгляды и из другого вагона. Что выражали эти взгляды, сказать было сложно.

Наконец, поезд окончательно остановился, и Павел, бросив прощальный взгляд на сжавшую губы проводницу, ступил вниз, и только он покинул свой вагон, как его двери тут же затворились, и поезд, будто и правда не желая проводить ни одной лишней секунды здесь, тут же тронулся.

12 ноября 1958 года, город Восток-2, 10:40

Город от станции отделялся небольшой сосновой рощицей, разделенной надвое протоптанной тропинкой. Впрочем, тропинка плохо проглядывалась под ногами, успев порядочно зарасти — ходили здесь, видимо, и правда нечасто. Лесопарк (хоть так его назвать и было сложно) переходил в город плавно, не ухоженно, даже дико. Асфальт первой же встреченной улочки был покрыт неровностями, трещинками, сквозь которые прорастала упорная травка, выбоинами. Забор, через калитку которого и вошел Павел, был весь покрыт ржавчиной, настолько, что изначальный бирюзовый цвет едва проглядывался сквозь нее.

Поправив дорожную сумку на плече, Павел прошел вперед, вдоль широкого пятиэтажного жилого дома, успевшего, несмотря на недавнюю постройку, уже осыпаться и изрядно потемнеть кирпичом. Серая, облачная погода вкупе с дымчатым туманом мешала вглядываться вдаль, так что молодому научному сотруднику приходилось идти наобум, надеясь встретить кого-то, кто и подсказал бы путь к пункту его назначения. Но жители Востока 2 Павлу упорно не встречались. Более того, их не встречалось даже в окнах жилых домов, и более того, что парень заметил не сразу, но что окончательно выбило его из колеи, город не издавал ни звука. Не пели птицы, не шумела техника молодого городка, не лаяли собаки… Лишь слабый ветерок иногда завывал в узких проемах смежных хрущевок.

Странный привкус возник во рту. Вкус железа, какой ощущается, когда во рту по какой-то причине появляется кровь. Павел провел ладонью по губам — ничего. Может, это кажется от недосыпа? Состояние вроде нормальное, ломоты в суставах нет, насморка тоже…

Может, женщина в поезде была права? Может, здесь действительно творится какая-то чертовщина? И зачем тогда его послали сюда? Его, младшего научного сотрудника НИИ, одного, зачем? Что, если два других члена комиссии отказались не просто так, по досадной случайности, а заведомо зная, что их может здесь ожидать? Но это же какая-то бессмыслица… Он сейчас походит по заброшенному по неизвестной причине городку, да вернется обратно на станцию. И что дальше? Ах да, говорили же, что поезда здесь не останавливаются… Ну остановится, увидит его, одинокого на станции, и остановится. Если только…

— Извините! — крикнул Павел. — Извините! Вы не могли бы мне помочь?

Мужчина в сером пальто удивленно обернулся навстречу спешащему к нему парню. На голове у него криво держался старенький котелок, а в руке — авоська с пустыми отмытыми бутылками. Лицо, как заметил Павел, приблизившись, было удивительно бледным, с явным оттенком синевы, а губы — совсем уж темными, болезненно сухими. Одежда буквально висела мешком на этом мужчине, сквозь которую иногда проступали силуэты узловатых конечностей, какие бывают у больных дистрофией, когда выражение “кожа да кости” приобретала буквальное значение.

— Извините, не подскажете, как пройти к исполкому? — выпалил Павел, воодушевившись.

— А? — мужчина, казалось, был немного удивлен, что к нему кто-то обратился.

— Как пройти к исполкому? Где у вас центр? Могу ли я пройти к автобусной остановке?

— Автобусы не ходят… Давно… — мужчина наконец сфокусировал глаза на Павле. — А исполком… Хм… Где-то был…

Пьяный? А может, и того похуже? Павел на всякий случай отступил на шаг назад. Но мужчина и не думал приблизиться. Наоборот, поглядев еще какое-то время на парня, он просто отвернулся и продолжил шарить по кустам.

— А ты на шахту новенький? — услышал Павел, пройдя несколько шагов от странного человека.

— Нет, у меня… Хм… Да, — зачем-то соврал он.

— Тебе прямо. Увидишь фонтан — свернешь налево, — начал объяснять мужчина, делая длительные паузы между предложениями, продолжая что-то искать на земле. — Налево свернешь, значит, пройдешь еще улицу, увидишь Ленина. У него на одном плече дом культуры. А по другое — исполком. Но ты, если на шахту, это тебе в депо надо, чтобы отвезли. Пешком далеко ходить. До шахты-то.

— Ну… Спасибо, — неуверенно бросил Павел, уже переставая чему-то удивляться.

— А вас снова посылают? — послышался голос незнакомца еще через пару шагов.

— Кого нас?

— Ну… Новичков… Тут вроде прижились все. Места заняты. Не думал, что нужны еще новички.

— Где прижились? В городе?

— На шахте. А остальные где?

— Я один.

— Странно, раньше с военными привозили.

— Ну а теперь вот так вот посылают, по одному, — уже слегка раздраженно сморозил Павел. — Доверять стали, видимо.

— Видимо… — кивнул мужчина. — Может, горизонты новые прокапывают. И мясо нужно. Новое. Горизонтам.

Какой-то шизофреник. Мало ли их здесь, в глуши? Остается надеяться, что направление он все же правильное указал. Не хватало еще заблудиться. Город, вроде, сугубо шахтерский, так откуда тут взяться больным на голову? Может, кто из шахтеров вместе с семьей перевез? Или по льготе какой-то проехал.

Вкус железа во рту навязчиво отвлекал, тревожно напоминая о себе. Нет, кровь так не ощущается. Это именно металл, но как будто раскисший, нагретый. И запах. Так пахло в лаборатории хлором, когда случайно проносил химикаты слишком близко к лицу. Запах хлора. И вкус металла во рту. Звучит беспокойно.

Проходя очередную улицу, не обремененную местными жителями, Павел увидел сидящего на лавочке милиционера. Тот медленно поднялся, как только парень неуверенно приблизился, подошел навстречу.

— Добрый день. Я из Москвы, я тут… — парень облизнулся, собираясь с мыслями. — Я здесь по командировке, касательно уранового рудника… Эмм… Вот.

— Паспорт, — коротко пробурчал милиционер.

— Конечно, сейчас… Эм… — Павел торопливо свесил с себя дорожную сумку, кинув ее на землю, немного покопался в чемодане. — Вот! А это… Где же… Это мое командировочное удостоверение. Так… Задание вам нужно?

Милиционер не ответил. Медленно взяв паспорт, он принялся листать его, лицо же не выражало никаких эмоций. Глубоко посаженные глаза были настолько белесыми и выцветшими, что сложно было назвать их цвет. Кожа на лице, подобно предыдущему бродяге, была бледно-синей, изъеденная какими-то рытвинами, обветренная. Сжимавшие паспорт кулаки были поистине пудовыми. Павел невольно сглотнул. Не хотелось бы конфликта с этим человеком. А выглядел тот конфликтно. Недовольно и резко перелистывая документ, он угрюмо косился на парня, сохраняя пугающее молчание.

— Фамилия, — наконец проговорил он сквозь зубы.

— Колосов… Павел Юрьевич. Из Москвы…

— На шахту?

— Да… То есть нет. Мне бы сначала в исполком. Командировочное отдать. А там уже — как решат.

— В исполком?

— В исполком.

— Пройдемте, — кинул милиционер, развернувшись и опустив паспорт Павла в боковой карман мундира.

Протянувший руку за документом парень, за неимением других вариантов, направился следом.

12 ноября 1958 года, город Восток-2, администрация, 12:02

Игорь Владимирович Скрабин, как гласила табличка на его двери, не обращал на Павла никакого внимания. С тех пор, как милиционер привел его в здание администрации, усадил в кабинете, с позволения Игоря Владимировича удалился, прошло уже полчаса. Председатель горисполкома Восток-2 был полностью поглощен бумагами, которые просматривал, сравнивая друг с другом, что-то черкая, выписывая и откладывая в стороны, заменяя их новыми. Павел, терпеливо сидевший все это время, откашлялся.

— Из Москвы, значит? — не поднимая глаз, спросил Игорь Владимирович.

— Ага… Командировкой…

Ответа не последовало.

— Не людно у вас в городе, — предпринял еще одну попытку Павел привлечь к себе внимание спустя пару минут. В сон клонило ужасно, хотелось как можно быстрее покончить с официальной частью и хоть куда-то прилечь.

— Ну, не Москва уж. Да и чего городу быть людным? У нас городок шахтерский. Первая смена трудится, вторая — спит. Остальные — заняты. Кому по улицам слоняться? Так, а это твое командировочное?

Скрабин положил ладонь на одну из многочисленных бумаг на столе. Пепельница, на которой вовсю дымила непотушенная сигарета, одна среди множества потухших, наполняла мутной дымкой весь кабинет.

— Да.

— Забавно, что я вот лично ничего об этом не получал. И вас тут трое должно быть.

— Да, у двух членов комиссии не удалось поехать.

— И они послали самого молодого, кто не сумел отвертеться?

— Этого я уже не скажу…

— Вечно у вас там в Москве левая рука не знает, что делает правая. От минэнергетики бумаги нет. От вашего НИИ — тоже нет. Только лично, только в руки. От самого командированного. Как гонец. Что я могу вам сказать, Павел… Могу на ты?

— Да, конечно.

— Никто тебя тут, Павел, не ждал. И заниматься тобой тоже некому. Но ладно, раз уж приехал, так приехал. Попробую что-нибудь придумать, куда тебя впихнуть. А пока с жильем нужно определиться.

— У меня командировочные, я думал, в гостинице…

— Нету у нас гостиницы. Но есть квартиры, поселим, поживешь. Сколько у тебя командировка длится?

— До субботы. В субботу поезд.

— Значит, сегодня ты никуда точно не попадешь. Насчет завтра я очень не уверен. А вот в среду уже… В среду можно насчет тебя и договориться.

— У меня еще вопрос насчет субботы… — Павел заметил, что начал активно клевать носом.

— Задавай.

— Я когда ехал в поезде. Мне сказали, что на станции Восток-2 поезд не останавливается.

— Не останавливается.

— Ага… — парень даже удивился такой невозмутимости Игоря Владимировича. — А как же мне…

— Очень просто. Да, не скрою, наш городок несколько… Изолирован от общественного транспортного сообщения. Режимный объект, в конце концов, урановый рудник.

— Да, но к другим рудникам вроде как…

— Так у нас особенный рудник. Экспериментальные технологии, у тебя же даже вот, в задании расписано. Так что… — председатель похлопал ладонью по бумагам. — Домой поедешь иным маршрутом. Вывезем, не бойся. А насчет слухов и баек… Да, я знаю, что о нас говорят кругом. Ну ты сам подумай, студент, вот у нас магазины в городе продуктовые есть, продукты откуда там берутся? М? А вода в трубах подводится, откуда? Об этом ты не подумал? А электричество? Откуда в городе-призраке электричество?

Павел из последних сил сдерживался чтобы не поплыть прямо на диванчике перед председателем, лишь слабо кивая. Уже не все фразы Игоря Владимировича достигали его разума, пролетая мимо, но тот и не замечал сонливости собеседника. Привкус железа во рту становился не просто явным, никаких сомнений, что это не иллюзия, не возникало. Становилось дурно, очень сильно хотелось пить. Воду, чай — что угодно, лишь бы вымыть эту гадость изо рта.

— Ты хоть спал в поезде, студент? — приподнялся над своим столом председатель. — Что-то ты совсем плывешь.

— Я не студент, — слабо улыбнулся Павел. — Если не затруднит, я бы выпил стакан воды. Мне как-то, если честно…

Не хотелось, конечно, сходу портить о себе впечатление, прослыть хрупким и нежным жалобщиком перед новыми знакомыми, но становилось вконец невыносимо. Скрабин поднялся, и только тут Павел понял, насколько высок и худ этот мужчина. Метра в два, наверное. Нередко даже в Москве таких великанов встретишь. Скрабин же длинными руками потянулся к шкафчику у окна, достал оттуда стакан и, легко обхватив тонкими, с объемными суставами, пальцами графин, плеснул немного воды. Затем медленно подошел к Павлу, протягивая напиток. Только сейчас, вблизи, когда муть сигаретного дыма в непроветренном помещении не мешала, Павел смог разглядеть его лицо.

Он бы не удивился увидеть такую же синеватую бледность, как у двух предыдущих горожан, но председатель несколько его удивил. Скрабин был не просто худ: обветренная кожа буквально обтягивала лысый череп, в темноте глазниц которого мутно блестели маленькие голубые глазки, а рот, растянувшийся в подобии вежливой улыбки, обнажил редкие желтые зубы коричневого оттенка. Венки, мелкие и тоненькие, контрастно проявлялись темными нитями под тонкой бледной кожей. И особенно чуждо смотрелся лицевой протез цвета нормальной, а не такой обветренно-синей, кожи, закрывавший левую щеку, часть верхней губы и висок.

Павла замутило еще больше, и он тут же опрокинул в себя воду из стакана. Привкус металла во рту никуда не исчез, напротив, вода даже обострила этот химический аромат.