CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

На берегу несколько человек копошились возле деревянного сооружения, напоминающего небольшую казарму. Внутри помещения прямо по его центру стоял огромный деревянный стол, вдоль которого с обеих сторон тянулись длинные лавки. В углу располагался столик поменьше с водруженной на него газовой переносной плитой, алюминиевыми тарелками, полевыми кружками и другими кухонными принадлежностями, там же хранились пакетики с чаем и разнообразные специи. Эта постройка называлась кухней и предназначалась для прибывших на бухту добытчиков ламинарии, которая произрастала в здешних водах в изобилии. География лагеря представляла собой кухню, стоявшие напротив входа в нее два буксируемых прицепа для рабочих, в каждом из которых жили по четыре человека, и еще один прицеп с противоположной стороны для начальника лагеря, водителя КамАЗа, поварихи и руководителя промысловых работ. Возле времянки всегда горел костер, на котором готовилась пища. Раз в неделю часть работников уезжала в город на сутки для того, чтобы привести себя в порядок и завезти обратно в лагерь все необходимое. Питьевая вода бралась из близлежащего ручья.

Стоит отметить, что время года для промысла было выбрано неслучайно, так как сроки сбора этой водоросли выпадают в период со второй половины мая и заканчиваются в первой половине сентября.

Двое людей, работающих возле кухни, закончили менять пленку на окнах и присели у костра.

— Закуривай, Иван, — сказал старший, протягивая сигарету.

— Олег Сергеич, — Иван подкурил, — скажите, а вы уже давно здесь?

— В смысле? В лагере или вообще занимаюсь этой работой?

— В лагере.

— Да нет. Мы приехали сюда в середине мая, а до нас, если не ошибаюсь, лет двести промысел не велся. А ты приехал только вчера?

— Да, я же пишу диплом о добыче ламинарии. Вот к вам и прислали.

— Посмотришь, как добывают эту чертову водоросль. Знаешь, я занимаюсь этим всю жизнь, поэтому не особо жду завтрашней возни, а вот для тебя, студента, это будет интересно, — он затянулся и выдохнул дым на костер, лицо его было усталым и мрачным.

— Еще хотел спросить вас: а почему здесь добывают водоросль вручную, ведь это довольно трудно?

— Очень просто. Раньше мы использовали драгу, но потом она была запрещена, так как уничтожает микрофлору в месте промысла, вот и приходится канзой, тем более она позволяет вырывать не все водоросли подряд, а достигшие нужного возраста. Когда-то у нас даже был мотобот на базе краболовного с механизированной канзой, но потом он сломался. Денег, естественно, у конторы на ремонт нет, поэтому пользуемся обычными моторными лодками. Можешь называть их катерами.

— Но все же с чего мы завтра начнем? — осторожно спросил Иван. Ему казалось, что собеседник не особо расположен говорить о работе.

— Вообще, мы планировали испытать новый акваланг, я и… — он махнул головой в сторону одного из рабочих, — Михаил Александрович завтра поедем на катере на противоположную сторону бухты, тем более там есть участок, который я хотел бы изучить. Если хочешь, поехали с нами! Поработать еще успеешь.

— Здорово, я буду только рад…

Следующее утро выдалось еще более солнечным, чем предыдущее, но у всех трех рыбаков, готовивших лодку к отплытию, было странное и необъяснимое волнение, при этом ни один из них не хотел в этом признаваться, списывая переживания то на усталость, то на недосыпание.

Закончив погрузку снаряжения в катер, Иван спросил у Олега:

— Вы вчера говорили, что хотели изучить один участок?

— Да, позавчера на противоположном берегу, прямо в подножии скалы, я заметил вход в пещеру, тогда я не смог попасть туда — у меня кончалось горючее…

— А зачем это тебе? — перебил Михаил.

— Опробовали бы там акваланг, а заодно и посмотрели бы, что там внутри.

— Так может, направимся сразу туда? — предложил Иван.

— А что, идея! — подхватил Михаил.

— Хорошо, — сказал рыбак, заводя мотор. — Прыгайте в катер.

До пещеры было около двух километров, и по мере приближения к ней чувство тревоги у всех троих усилилось.

Катер приближался к берегу, на котором возвышалась скала приблизительно пятнадцать метров в высоту, ее подножье окутывала дымка, а на вершине виднелся густой лес. Это была даже не скала, а скорее сопка с каменистыми выступами. Сквозь пелену дымки Михаил разглядел темное углубление на склоне:

— Я ее вижу, поворачивай правее!

Лодка плавно причалила к песчаному берегу, и уже через несколько минут все трое стояли у входа в пещеру.

— Я не знаю… но мне кажется, мы не должны туда идти, не знаю почему, но… — заговорил Иван.

— Да ладно тебе, чего тут бояться? Или у тебя, что… коленки дрожат? — усмехнулся Михаил. Хотя на самом деле он нервничал не меньше, но разве мог он — человек, немало повидавший на своем веку, — при молодом студенте признаться, что ему тоже страшно и он бы с удовольствием убрался отсюда.

— Еще чего! — и Иван первым вошел в пещеру, осветив ее фонарем.

Их взору предстала куполообразная каменная комната примерно восемь на восемь метров, в центре которой находилось небольшое озеро с темной как ночь водой. Несколько минут они блуждали во тьме, пытаясь поймать светом фонариков что-либо интересное.

Осматривая свод пещеры, рыбаки наткнулись на сталактитовый известковый нарост, что свисал над озером и имел довольно причудливую форму человеческой фигуры ростом около двух метров со сросшимися вдоль туловища руками. Изваяние покоилось вниз головой, а с его заостренной макушки в озеро капала вода, причем с таким промежутком, что создавался эффект тикающих часов. Было и подобие лица: большое углубление там, где должен быть рот, вместо носа гладкая поверхность и пустые глазницы. Гримаса, запечатленная на его лике, была вызывающей, словно застывшее в вечном крике порождение больной фантазии. Эта сталактитовая скульптура излучала неприятную энергетику, которую ощущали на себе все трое, больше всего она действовала на Ивана: ему чудилось, что от нее исходит боль, словно это было живое существо, которое страдало и пыталось передать свои страдания другим через свою ауру, ауру боли.

— Надо же, чего только не сотворит природа! — сказал Олег. — У спелеологов принято давать имена подобным изваяниям. Это дух пещеры. Так, что давайте придумаем имя. Ведь мы как-никак первооткрыватели грота, так что имеем право.

— Я думаю, нам лучше убраться, мы ведь приехали сюда акваланг опробовать, а не изучать пещеры, — ответил Михаил, разглядывая озеро.

— А с чего вы взяли, что мы первооткрыватели? — оживился Иван. — Ведь наверняка до нас здесь велся промысел. Я вот, например, слышал, что лет двести назад в этой бухте добывали рыбу, сюда заходили корабли, был даже маяк, но почему-то потом деятельность прекратилась, и толком никто не может сказать почему.

— Я, — Олег достал сигарету и подкурил ее, не прекращая разговаривать, — будучи еще ребенком, прочел интересную книгу нашего местного фольклориста. Если не ошибаюсь, его фамилия Афанасьев. Слыхали о нем? — оба рыбака отрицательно покачали головой. — Так вот, этот Афанасьев был единственным, кто собирал сведения о живших здесь племенах еще до крещения Руси. Кстати, христианство изгнало племена с этих земель и полностью уничтожило их культуру; все, что дошло до наших времен, — это обрывки рукописей летописцев. Но речь не о них, а об истории, которая произошла здесь лет двести назад, и, похоже, кроме Афанасьева никто ее не задокументировал. Хотя, конечно, может это и вымысел.

— Не томи, Сергеич, рассказывай, — буркнул Михаил.

— Здесь, на вершине одной из скал, стоял маяк, и жил в нем только один смотритель, и все было хорошо: суда рыбачили, а маяк указывал им путь в непогоду, пока однажды один корабль в шторм не разбился о рифы, потому что не увидел спасательного света. А знаете почему? — Олег с прищуром глянул на слушателей. — Из-за того, что маяк пропал, исчез, как сквозь землю провалился, и никто не знает почему. Ну и, естественно, эти места стали считаться проклятыми и люди здесь не появляются.

— У меня аж мурашки по коже от твоих бредней, — сказал Михаил, подозрительно озираясь по сторонам.

— Но я это не придумал, прочел книгу еще в детстве, у меня бабушка была библиотекарем, брала меня на работу, вот там я и зачитывался, в основном фольклором. Кстати, про племена, которые изгнали, — они поклонялись каким-то человечкам…

— Вы лучше сюда поглядите! — Иван стоял у края озера, освещая тусклым светом воду.

Подошедшим рыбакам предстало странное зрелище: на расстоянии нескольких сантиметров от поверхности воды вглубь шла вырубленная из камня лестница. Выполнена она была довольно неумело: очень неровная поверхность ступенек, которые тянулись на всю ширину озера. Создавалось впечатление, что лестницу сотворила сама природа.

— Интересно, куда она ведет и кто тот мастер, что ее выточил?

— Предположим, — Михаил любил строить предположения, — это осталось после тех племен, о которых ты рассказывал. Вероятно, мы сейчас на вершине какой-нибудь башни, которая с течением веков заполнилась водой или… ну, не знаю, вход в жилище.

— Короче говоря, — сказал Иван, — остатки древней культуры.

Тем временем погода постепенно начала ухудшаться. С востока пришли дождевые тучи, которые своей мрачной синевой заполонили небо и напустили огромные тени, что медленно ложились на сопки и древние леса. Царившая до этой поры идиллия стала терять великолепие, казалось, природа начала выпускать своих хтонических демонов. Первый демон скрыл солнце и окутал приглушенными тонами море, поля и леса. И даже сам воздух будто потемнел. Другой демон, подняв сильный ветер, заставил деревья кланяться себе, и в шуме листвы послышались голоса древности. Демон воды всколыхнул воды бухты и моря, устроив шторм: огромные волны, словно адские создания, бегущие с глубины, забились о склоны утесов. С неба пошла мелкая морось, неспешно перерастающая в град. Овраги и ямы в лесах заполнялись дождевой водой, образуя новые болота.

На кухне сидели только два человека — руководитель промысла Котов Геннадий Сергеевич и водитель КамАЗа Алексеев Юрий Павлович. За окном бушевали проливной дождь с сильным ветром. Обычно в такую погоду, когда работа на бухте была невозможна, они играли в карты, потягивая пиво.

— Ты точно уверен, что с ними ничего не случится? — начал разговор Алексеев, сделав первый ход дамой пик.

— Ну сколько раз тебе повторять? Мы же договорились с Олегом: если начнется непогода, то они укроются в пещере, к которой отплыли утром, и переждут там. Кое-какая провизия у них есть, — Котов отхлебнул пиво, недовольно поглядев на оппонента.

— Слушай, а новенькая повариха все-таки ничего. Как думаешь, сколько ей лет? — Алексеев заулыбался, обнажив свои зубы, половину из них составляли металлические протезы, переднего верхнего вообще не было, все остальные пожелтели.

— Ты себя в зеркале-то давно видел, а… Юра? — грозно произнес Котов, отбив карту.

— Да ладно тебе, Сергеич, мне же просто интересно.

— Наверно, около двадцати пяти.

— Ух ты! Самое то!

— Чего «самое то»? Тебе-то сколько? — он еще более злобно глянул на шофера, который уже начинал хмелеть.

— Ровно сорок. Можно сказать, в самом расцвете сил, — и он гордо сдвинул свою кепку набок.

— Только попробуй мне тут учудить, вмиг вылетишь с работы. Понял?! — Котов крепко сжал руку в кулак, глядя прямо в глаза Алексееву.

— Пошутил я, успокойся, — шофер тут же сделал серьезный вид, пытаясь показаться трезвым, но получалось у него с трудом.

Недовольство начальника было вызвано неспроста — Алексеев отличался скверным характером, любил выпить, вечно ввязывался в неприятные истории, но при этом постоянно выходил сухим из воды. Коллеги старались с ним не связываться. Единственным, кто не опасался его, был Котов. Во-первых, потому что он руководил работами добытчиков, а во-вторых, если чье-то поведение становилось неприемлемым, то благодаря своей недюжинной силе он мог усмирить любого, как уже случалось неоднократно.

Михаил окунул руку в озеро, а затем обернулся к стоявшим за спиной рыбакам:

— Вода комнатной температуры. Странно.

— Ну и что ты предлагаешь? — спросил Олег.

— Неизвестно, сколько еще будет стоять такая погода, а делать все равно нечего. Я предлагаю опробовать акваланг прямо здесь.

— Вы что, хотите погрузиться в озеро? — встревожился студент.

— Да. Если это на самом деле остатки какой-то культуры, то там, на глубине, можно найти много чего интересного. Кроме того, это озеро может вести к другой пещере.

— В принципе, можно так сделать, но с условием, что ты не будешь заходить слишком глубоко: погрузись на пару метров, освети фонарем дно, и все.

— Хорошо.

— Плохое предчувствие у меня, — сказал Иван и повернулся к выходу из пещеры, за которым бушевали ветер с дождем.

Примерно через двадцать минут Михаил, одетый в водолазный костюм, стоял на первой ступеньке подводной лестницы. Что-то манило его туда, у него появилось ощущение, что он прожил всю свою жизнь только ради этого момента, ради погружения в воды таинственного озера, которое могло скрывать все что угодно. Его мысли оборвала очередная капля, упавшая в воду с головы страшной скульптуры.

— Итак, — сказал Олег, — помни: спустишься максимум метра на четыре, даже если увидишь что-то примечательное — долго не задерживайся, потом решим, как поступать.

— Я все понял, — закрепив на лице водолазную маску, Михаил стал медленно спускаться по скользким ступенькам.

Вода была прозрачной, и никакая, даже мелкая рыба в ней не водилась. Сойдя вниз примерно на полтора метра от поверхности, он направил фонарь перед собой, и луч света ушел далеко вперед. Осветив все пространство вокруг, он увидел лишь темную бездну и лестницу, чьи ступени тянулись вдоль по обе стороны, и сколько он ни всматривался вдаль, так и не разобрал, где же они заканчиваются. Продолжая осторожно спускаться, Михаил решил посмотреть наверх, дабы определить, как далеко он зашел. Каково же было его удивление, когда свет опять улетел в бездонное пространство. В этот миг он понял, что над ним нет никакого выхода. В подводной тишине было слышно, как быстро застучало сердце. Чтобы прийти в себя и не паниковать, он какое-то время пролежал на лестнице. Немного успокоившись, Михаил стал карабкаться вверх. Перед глазами мелькали отвратительные покрытые илом ступеньки, и больше ничего, кроме них. Когда прошел около десяти метров, его посетила мысль, что внутри скала залита водой и он пробирается к ее вершине и что при спуске он отклонился в сторону, а выход остался позади. Вглядевшись в нескончаемую мглу, он решил, что лестница уходит в никуда, а значит, нужно попытать счастья и вернутся обратно. Медленно скользя вниз, Михаил почувствовал приступ паники, он видел себя как бы со стороны — один в мрачной бездне, без надежды на спасение. Он жалел, что решил спуститься в озеро, оно заманило его и подарило вместо интересных тайн лишь ощущение скорой гибели, ведь кислород неумолимо заканчивался. Но вдруг его нога уперлась в илистое дно. Это было странно, ведь наверх пройдено около десяти метров, а при спуске около пяти, но теперь его ничего не удивляло.

Но оказавшись на дне, водолаз увидел перед собой другую лестницу, которая быстро двигалась прямо на него… секунда… и ступени сомкнулись…

ГЛАВА II

Они стояли на песчаном берегу возле пещеры.

Иван взглянул на часы:

— Ровно двадцать три ноль-ноль.

Олег после очередной неудачной попытки связаться с лагерем присел в катер и задымил последней сигаретой:

— Или он погиб, или нашел еще один грот и не может выбраться оттуда.

Приблизительно за час до их разговора сильный ветер и дождь закончились, но небо все еще было захвачено тучами. Олег обратил внимание на густой туман, который стал постепенно окутывать противоположный берег, где находился их лагерь. Бело-молочная дымка спускалась с туч и концентрировалась только на одном участке бухты, словно там родилась огромная воронка, затягивавшая в себя небо.

— Странно. Почему туман сгущается только там? — Иван пнул небольшой камень, который улетел в воду.

— Наверно, это… — Олег не успел закончить фразу, из пещеры раздался громкий протяжный крик.

— Это еще что?

— Может, Михаил?

— Но это, по-моему, не человеческий голос.

— Если честно, мне не хочется туда заходить, но вполне возможно, это все же Мишка, — Олег не спеша, крадущейся походкой приблизился к пещере и застыл у входа, вслушиваясь в пустоту. Со стороны озера доносился еле улавливаемый слухом звук, больше похожий на скрежет. Рыбак медленно вошел в каменную комнату и, включив фонарик, огляделся по сторонам. Вроде бы ничего не изменилось, но все же что-то было не так, не хватало одной важной детали. Звук стал немного громче, на этот раз он был сродни мычанию. Невольно в голове Олега возникла ассоциация: он представил морского котика, которого забивают насмерть, предварительно надев ему на голову целлофановый пакет. Однажды он видел документальные съемки норвежских рыбаков, где показывалось, как они расправляются с этими животными. Протяжный вой, отражаясь от стен пещеры, становился все громче и безумней. Рыбак решил, что если задержится здесь хотя бы на минуту, то наверняка сойдет с ума от ужаса. Олег понял, что источник звука находится над озером, и тут же сообразил, что именно привело его в замешательство: перестала капать вода с макушки пещерной скульптуры. В тусклом свете он разглядел, как голова этого изваяния медленно поворачивается из стороны в сторону, открывая при этом рот и как бы хватая воздух.

— Вот черт!!! — закричал Олег и, развернувшись, побежал прочь.

В это время основание скульптуры дало трещину, и, сорвавшись с каменного свода, она рухнула в озеро, окатив рыбака водой.

— Черт!!! Заводи катер!

Не задавая вопросов, Иван со всей силы дернул шнур мотора, раздался звук работающего двигателя, и лодка отчалила от берега. На мгновение рыбаки решили, что спасены, но отойдя от суши всего метра на три, катер на что-то напоролся дном, и от резкого скачка Олег выпал за борт, а Иван ударился головой о корпус лодки.

Над поверхностью озера уже показалась голова известкового чудовища, оно медленно выбиралось из воды по каменным ступенькам. Его голова при каждом движении запрокидывалась назад, оно так же продолжало хватать ртом воздух, издавая мычащие звуки. С его торса стекала отвратительная жижеобразная масса — известь вперемешку с водой и какой-то слизью. Когда оно вышло на сушу, все его тело ниже пояса превратилось в подобие юбки, которая образовалась благодаря стекающим потокам мерзкой жидкости.

Студент очнулся в катере с заглохшим мотором, а на песчаном берегу ожившая скульптура уже расправлялась с Олегом. Она схватила его своими подобиями рук и подняла так, чтобы их взгляды встретились. Затем создание рывком прижало рыбака к себе, от чего его лицо врезалось в лик скульптуры. Его голова полностью вошла в известковую голову существа, а после оно втянуло Олега в себя целиком. Было видно, как человек пытается выбраться из спины изваяния — оттуда вырвалась его рука с растопыренными пальцами, затем показалось и лицо. Создание развернулось спиной в сторону Ивана. От этого зрелища студент почувствовал, как подкашиваются его ноги.

— Помоги мне!!! Оно сильно обжигает!!! — кричал Олег, и на самом деле его лицо покрылось ожоговыми пузырями.

Спустя мучительное мгновение Олег и скульптура превратились в однородную массу, которая напоминала огромный мешок. Вид известкового монстра на фоне склонов скал и сумрачного неба, а также понимание того, что внутри твари находится еще живой Олег, свели Ивана с ума — в его мозгу сработал защитный механизм, и он стал мыслить как пятилетний ребенок. На берегу вместо отвратительной массы уже стоял камень. В центре этой структуры с трудом различались застывшие черты человеческого лица, на которых замер ужас. Теперь это изваяние будет вечно покоиться на песке и омываться морем.

Но и самому Ивану оставалось жить недолго: уже через несколько секунд что-то сильно толкнуло дно катера и студент, еле удержавшись, чуть не выпал за борт. Затем произошло еще несколько толчков, и со всех сторон внутрь лодки хлынула вода…

ГЛАВА III

Стрелки часов перевалили за полночь. Дождь и сильный ветер закончились, и работники, уставшие сидеть в своих тесных временных жилищах, решили провести время на свежем воздухе вокруг костра, попивая пиво и обсуждая насущные вопросы. Единственным, кто чувствовал себя беспокойно, оставался руководитель промысла Котов. Ему не давал покоя вопрос: почему отсутствовала связь с тремя работниками, отплывшими утром, их сотовые телефоны оставались недоступны, на вызовы по рации они не отвечали и сами связаться не пытались?

— …и когда КамАЗ заглох, я открыл задний борт и громко им крикнул: «Товарищи, мы никуда не едем, так что выходим естественным путем», — закончил свой рассказ Алексеев под громкий хохот рыбаков.

— Забавная история, — произнесла повариха. — Может быть, кто-нибудь расскажет что-то пострашнее?

— Ты хочешь немного побояться? — спросил один из рабочих, поднеся бутылку к губам.

— А что такого?! — весело засмеялась она. — Ночь, мы вдали от цивилизации, кругом дремучий лес, почему бы и не вспомнить всякие страшилки?!

— Я знаю одну историю, — вновь отозвался рабочий. — И это не страшилка, а правда.

— Так расскажи, Дима! — подхватил другой работник. — Ты, наверное, хочешь поведать о своем дяде?

— Хорошо, я попытаюсь рассказать вкратце, чтоб не слишком всех утомить, — он вновь отхлебнул пиво. — Мой дядя работал сторожем на дачных участках…

Дмитрий не был хорошим рассказчиком, он часто запинался, терял суть истории и постоянно связывал слова между собою отборной бранью. Суть байки была в том, что в районе дачных участков завелся медведь, который по ночам забирался на пчелиные пасеки и разрушал их, добывая тем самым мед. Разумеется, местным жителям пришлось принимать меры. Вначале ими был вызван отряд егерей, но все попытки охотников поймать зверя потерпели неудачу, они не смогли подкараулить его на пчелиных угодьях и не смогли отыскать медвежью лежку, да и вообще после прибытия ловцов медведь прекратил покушаться на улей и на какое-то время о нем было забыто.

Приблизительно через месяц, когда разговоры о звере улеглись, он появился вновь. Однажды ночью на проселочной дороге медведь напал на одну подвыпившую компанию и задрал двух человек. Девушка, которая была там и видела, как зверь загрыз людей, попала в психиатрическую больницу. И тут снова начались поиски. Бригады добровольцев совместно с отрядами егерей и милиции прочесывали леса вокруг, но тщетно. Через неделю дядя рассказчика, работавший сторожем на этих участках, решил в одиночку отправиться в лес и застрелить хищника, ведь он вырос в уссурийской тайге и когда-то промышлял охотничьим ремеслом. До сих пор никто не знает как, но все же в течение трех дней и ночей этот человек выследил и убил зверя и снял шкуру с него прямо в лесу.

— Да, в те дни мой дядя был настоящим героем, — хвастался Дмитрий, отхлебывая хмельной напиток. — После того как он уничтожил зверя, люди могли без опаски выходить из домов и гулять по лесу. О дядьке даже сделали телерепортаж, как сейчас помню, он назывался «Гроза людоедов».

Кто-то из слушателей хихикнул, на это Дмитрий скорчил гримасу и произнес:

— Но это еще не все. Потом начались странности в поведении дяди, ему постоянно снились кошмары, — теперь он начал рассказывать, не употребляя брани, и без запинок, — часто стала болеть голова, его сон сильно нарушился, он все время пребывал в нервном напряжении. Однажды, выпивая со своим приятелем, он рассказал ему о случае, произошедшем в лесу на третий день, точнее ночь, поисков зверя. И взял с друга клятву, что тот никому об этом не расскажет, а иначе его примут за сумасшедшего.

— Но он все же не сдержал клятвы! — с интересом произнесла повариха и тоже отхлебнула из бутылки.

— Да, но рассказал он это только одному человеку — мне. В общем, ночью, сидя у костра так же, как мы сейчас, мой дядя услышал мелодичный свист, который доносился из глубины леса. Он не мог понять, кто его насвистывает: то ли человек, то ли животное? Но эта мелодия была настолько завораживающей, что он, взяв фонарь, направился к источнику звука. И после недолгих ночных хождений вышел на не замеченную им ранее тропинку, хотя знал этот лес очень хорошо. Дорожка быстро привела его к опушке, где несколько деревьев росли по окружности, ну то есть как бы хороводом. Их кроны были переплетены между собой и составляли подобие купола. Именно оттуда, из центра этой беседки, и доносился свист. Но под светом фонаря он никак не мог разглядеть, кто же там прячется.

— И что, ему не было страшно? — спросил Алексеев.

— Я же сказал, свист заворожил его. Он протиснулся между деревьев и увидел… как бы это сказать… это было существо, но вот вместо ног у него росли корни дерева, что постоянно шевелились. Тело вроде как человеческое, только древесного цвета, а вот физиономия… что-то между оленьей мордой без носа и человеческим лицом. Из головы росли ветки, которые упирались в кроны деревьев.

— А откуда исходила мелодия? — спросил Котов, который уже отвлекся от своих мыслей и заинтересовался рассказом.

— Леший играл ее на флейте, сделанной из ветки.

— Почему ты назвал его лешим?

— Так его назвал дядя, и у них даже состоялся небольшой диалог. Он спросил создание, кто оно, на что то ответило, что оно дух леса и люди называют таких, как оно, лешими, а еще это существо сказало, что медведь является чем-то вроде домашнего животного для лешего, как для нас кошка или собака. И это он послал зверя убить тех двух людей, так как оба они были братьями, детьми одной женщины, которая очень давно заблудилась в этом лесу, а дух указал ей направление, чтобы она выбралась. Но за свою услугу потребовал от нее дар.

— Какой? — поинтересовалась повариха, крепко прижавшись к Алексееву: ей становилось страшно от такой сказки.

— Совершенно незначительный. Она должна была прийти через три дня ночью в лес, сплести ему венок из веток и оставить его где угодно: на земле, на дереве; он сказал ей, что найдет его. Но… то ли она боялась вернуться в лесную чащу, то ли не восприняла всерьез этот наказ, но обещания своего не выполнила. Хотя лесной дух предупреждал ее, что в случае невыполнения договора заберет двух ее сыновей. Которые, кстати, тогда еще не родились. Леший велел дяде утром убраться из леса и не трогать хищника. На что тот согласился. Как он дошел обратно к своему костру, дядя не помнил, но утром он потушил пламя, собрал рюкзак и направился по направлению к главной дороге. И вот тут-то и произошло самое ужасное. На своем пути он встретил медведя — столкнулся с ним нос к носу. Возможно, зверь и не хотел нападать на него и это банальная роковая случайность, но в тот миг охотник забыл о своем обещании и выстрелил зверю прямо в сердце, убив его. Что сделано, то сделано, и поэтому он снял шкуру с медведя, чтобы доказать людям смерть хищника. Поначалу он опасался, что леший начнет мстить всем живущим в этой местности, но потом понял, что тот хочет добраться только до него.

— И в чем это выражалось?

— После этого дядя стал постоянно слышать свист, мелодию, которая звала его в лес, она была настолько притягательной и манящей, что он еле сдерживался. Доходило до того, что по ночам он привязывал себя к кровати, чтобы не пойти на эти звуки во сне.

— Да, напоминает истории об Одиссее и сиренах, — сказал Котов.

— Но свист преследовал его и днем, и ночью. Так продолжалось около месяца, пока однажды люди не заметили, что он не выходит из своего домика; еще через некоторое время его приятель, которому тот и рассказал обо всем, пришел к нему и постучал…

— Дверь, естественно, оказалась не заперта.

— Да, и в доме тоже никого. Только записка на столе. В ней говорилось, что он больше не может сдерживаться и отправляется в лес на эти таинственные звуки. Он понимал, что живым из леса не выйдет, и попросил разыскать его тело, чтобы его похоронили по христианским обычаям.

— И что же было дальше?

— Ничего. Его искали очень долго, но так и не нашли, даже собаки не могли взять след. Было решено, что у дяди поехала крыша, на том следственно-розыскные мероприятия и закончились. Так никто и не узнал, что с ним произошло в лесу после исчезновения.

Подвыпивший Алексеев решил было обвинить рассказчика во лжи, но первым делом он оценил физические возможности оппонента и понял, что если доведет дело до драки, то не справится. Кроме того, у Дмитрия к шоферу имелись свои счеты, поэтому, чтобы не гневить судьбу, Алексеев принял оптимальное решение — отправиться спать.

— Всем спокойной ночи, — негромко произнес он и побрел к буксируемому прицепу.

Генератор, работающий на бензине и питавший лагерь светом, стоял рядом с его балком. Приближаясь, он слышал знакомый неприятный гул и уже собирался забраться в кунг, как ощутил позыв изнутри. Конечно, можно было сходить в туалет прямо здесь, но оглянувшись, он увидел, что находится всего метрах в десяти от костра, где сидела нравившаяся ему повариха. Поэтому, дабы не создавать о себе неприятного впечатления, он отправился в лес, к счастью до него было буквально метров пять. Забравшись подальше в кусты и сделав свое дело, он ощутил новый позыв, но теперь в желудке. С такими серьезными намерениями он решил пройти еще дальше в лесную чащу, чтоб его наверняка никто не увидел. Темные заросли встретили Алексеева неприятными прикосновениями мокрых веток. Тут он разглядел тропинку, которая вела вверх по склону, на удивление она была довольно широкой и относительно гладкой, ее покрывал слой мокрых осенних листьев. Поднимаясь все выше, он ощутил, как ноги его заскользили по листве, точно по отполированной дороге.

Природа затихла в одночасье. Замерла. С небес пропали птицы, исчезли полчища комаров, жужжащих над травой. Все живое попряталось, кто куда смог. Лю Ленх тоже не мешало бы найти укрытие.

- Грешные магистры... - прошептала легат и обернулась, закрыв глаза рукой от солнца.

Пользуясь тем, что ее никто не слышит, воительница добавила еще пару ругательств на гномьем наречии и совсем уж непристойное проклятье - на орчьем.

Нечего и думать о том, чтобы углубляться в пустоши, продвигаясь навстречу грозе. Буря накроет путешественницу гораздо раньше, чем она достигнет ближайшего поселения орков или грязных нор степных карликов. Да и будут ли они, зеленокожие, в своем поселении? Или они тоже поспешили найти более надежное укрытие, чем шатры из шкур, закрепленных на шестах?

Придется возвращаться обратно, в Ротаргардские горы. Туда, где остались развалины Йерерхейма, что охотница за приключениями миновала пару часов назад. Не самое гостеприимное убежище, тарелку супа там не нальют, да и элем не угостят. Не оттого, что хозяева такие злюки, вовсе нет. Хозяева, сами гномы, давно покинули старую крепость, как и шахты, распростершиеся под ней на неведомые лиги. Никто не знал, почему, а кто и знал - давно позабыл. Бородатые карлики живут долго, гораздо дольше людей. Даже если этот человек - оборотень.

Пока посланница раздумывала, шторм успел значительно приблизиться, словно и ждал того, чтобы Талагия отвела взгляд, чтобы коварно скакнуть вперед. Теперь женщина отчетливо видела нитки дождя, плотно переплетенные, как хорошее сукно, свесившиеся с туч, озаряемых молниями, до самой земли.

Конь обеспокоенно захрипел, заерзав под седоком. Животное тоже чуяло близость ненастья. И тоже желало поскорее убраться подальше.

- Йел-ла! - на окровский манер вскричала лю Ленх, вонзая шпоры в бока жеребца.

Конь возмущенно заржал и бросился в галоп. Но даже столь хорошему скакуну не под силу обогнать ветер, порывы которого все яростнее кидались на наездницу. Шторм был все ближе. Кружил пыль, хватая ее пригоршнями и пытаясь запорошить воительнице глаза. Забирался под плащ, холодя тело. Наконец, особо наглый шквал сдернул капюшон с головы баронессы, разметав волосы, и первая капля дождя щелкнула путницу по темечку.

- Йел-ла! - вновь прокричала Талагия, стеганув поводьями.

Конь обиженно захрипел. Дескать, без того стараюсь, как могу. Где твои глаза раньше-то были? Сразу бы остались в руинах - и никто никуда не спешил бы, не нужна была б эта дикая гонка с бурей.

Копыта скакуна стучали по дороге, выбивая пыль, а им вторили капли дождя, вонзаясь в пересушенную, потрескавшуюся от недавней жары почву. Плащ легата моментально промок, обвиснув бесформенной половой тряпкой. День постепенно превращался во все сгущающиеся сумерки, озаряемые сполохами молний, а над головой клокотал гром.

Угрюмые камни Йерерхейма уже маячили вдали, перечеркнутые косыми струями дождя, безучастно наблюдая на буйство погоды черными глазами бойниц.

- Йел-ла! - снова воскликнула всадница, прижавшись к шее жеребца, сощурившись под ударами мокрой гривы по лицу.

Конь и сам уже видел близость укрытия и, вытянувшись в стрелу, торопился со всех ног. Перемахнув через развалины бывшей арки, скакун сбавил шаг, поднимаясь по широким ступеням крепости, и ступил под каменные своды, миновав внутренние ворота, единственным напоминанием о которых служили массивные петли, не украденные до сей поры, очевидно, лишь потому, что весили совсем нескромно. А, может, оттого, что гномы - искуснейшие мастера всего, что касается металлов и камней, на совесть постарались, навешивая петли и снять их оказалось никому не под силу.

Свернув за угол, животное остановилось, жуя уздечку. Там, снаружи, шторм, гневно фыркая громом, кидался на стены древней твердыни, но намочить путешественницу больше не мог. Только гулял сквозняком по коридорам, приглаживая выросшую в зазорах между камнями траву.

Крыша давно развалилась, не давая прежней защиты от непогоды, но несколько этажей с каменными сводами не давали дождю проникать внутрь, позволяя лишь, струясь по стенам, протекая через многочисленные трещины, собираться в лужи на полу.

Спешившись, Талагия сняла с себя плащ, хорошенько встряхнув от влаги, и, встав на цыпочки, осторожно выглянула в бойницу. Чернота простиралась до самого горизонта, покуда хватало глаз. Тяжелые тучи клубились совсем низко, обняв снежные вершины Ротаргардских гор.

- Да-а, - протянула баронесса. - Похоже, мы тут надолго...

Достав из седельной сумки полосу вяленого мяса, лю Ленх оторвала кусок зубами и, сосредоточенно жуя, задумалась. Предстояло как-то обустроить быт на непонятное время. Найти где-то сухого хвороста для костра, чтобы обогреться и обсохнуть. И придумать, чем накормить коня.

Скакун обеспокоенно всхрапнул. Теперь и легат почуяла это. Тянуло хорошо узнаваемым запахом орчьей похлебки из бобровых хвостов. Такая похлебка отличалась наваром, настолько густым, что ложка в ней стояла. Унюхав чеснок, странница громко чихнула и сразу схватилась за эфес меча.

Сомнений в том, что похлебку варил орк - не было. А вот какой орк - вопрос другой. Дружелюбно или враждебно он настроен к людям вообще и к Триумвирату в частности? Таиться бессмысленно. Если случайный сосед оказался настолько глух, что не расслышал цокот копыт, раздававшийся гулким эхом по пустынным залам, то чих он точно расслышал.

Воительница недоверчиво покосилась на темную галерею, откуда и исходил запах. Лучше самой взять ситуацию в руки и нагрянуть в гости первой, чем подпрыгивать от каждого шороха, ожидая визита того, кто, как и баронесса, укрылся в Йерерхейме от непогоды.

- Жди здесь, - шепнула путешественница жеребцу, погладив его по мокрой шерсти.

Тот насмешливо уставился на хозяйку огромными карими глазами. Он - конь, а не осел, чтобы в такую пору наружу выскочить. Когда там, за стенами, бушевала буря, гремящая громом, как шлемом, в который забыли засунуть голову, и ревущая ветром, наружу совсем не хотелось.

Легат сняла шпоры, чтобы не выдать себя звоном раньше времени, осторожно извлекла меч из ножен и, аккуратно ступая по камням, направилась во тьму.

Примерно через пару поворотов и пару сотен саженей баронесса разглядела блики пламени, пляшущие на стене. Да и запах чеснока из раздражающего превратился в невыносимый. Никаких сомнений в том, что второй путник устроил привал именно здесь, не оставалось.

Талагия, надеясь, что звуки шторма не позволят неизвестному расслышать ее шаги, приблизилась к огромным дверям в зал и выглянула из-за угла. Так и есть. Костер, жадно потрескивающий дровами, и бурлящий варевом котелок над ним. В красноватом сумраке чуть поодаль виднелась подстилка и ноги в сапогах, торчащие из-под одеяла. Сосед безмятежно дрыхнул, облегчая задачу воительнице.

И явно был орком. На принадлежность неизвестного указывала не только похлебка - мало ли кто, кроме орка, может варить суп из бобровых хвостов? Именно сапоги развеяли последние сомнения. Очень грубая работа, как и все изделия зеленокожих. Кожаные сапоги с металлическими носками, усиленные нашитыми вкривь и вкось медными пластинами. Они были слишком велики для человека, гнома, или, тем паче - эльфа. Не говоря уже о том, что эльф или гном никогда не стали бы носить столь безвкусную обувь.

Талагия не считала орков своими врагами - слишком много браги было выпито вместе, слишком много кабанов убито на совместной охоте. Проблема в том, что большинство зеленокожих считали врагами людей. Причем - весьма заслуженно!

Взвесив в руке меч, странница прижалась спиной к кладке, вздрогнув от ее могильного холода, и просеменила вдоль толстой стены к костру. Второй путник продолжал спать, даже не шевелясь. Чуть помедлив, собираясь с духом перед решительным рывком, лю Ленх решительно ступила за арку... и тут же ощутила ледяное жало кинжала, уколовшее горло.

- Еще шаг - и я насажу твою голову на клинок, как жука на иголку, - прозвучал знакомый голос. - Клянусь Матерью Ночи!

- Ауыр? - спросила легат, выгибая шею, как лебедь, отодвигаясь от кинжала.

- Волчица! - воскликнула давняя подруга. - Вот уж не ожидала, что Мать Ночи пришлет именно тебя в мою компанию!

- Ты ножичек-то убери, - заметила женщина.

- Да, конечно, чего это я...

Клинок скрипнул, возвращаясь в ножны, и тут же свет костра загородила высокая, широкая фигура, а кости баронессы затрещали от крепкого объятья.

- Ты передумала меня резать и решила раздавить? - возмутилась Талагия.

- Извини, - смущенно отшатнулась Ауыр. - Все не могу привыкнуть к тому, насколько хрупкие у вас, у людей, кости.

Зеленая физиономия с приплюснутым носом, торчащими над верхней губой желтыми клыками, оранжевыми глазами и заостренными ушами, с медной серьгой в левом - подруга выглядела так, как и подобает выглядеть орку. Собственно, она и была орком. Черные волосы, слегка подернутые сединой, собранные в конский хвост. Кожаная жилетка с нашитыми в хаотичном беспорядке медными пластинами, украшенная волчьим мехом на плечах. Шаровары грубого сукна и босые ступни с огрубевшими, никогда не знавшими ухода когтями.

- Рада видеть тебя, сестра, - ухмыльнулась Ауыр, доставая из-под одеяла сапоги. - А я уж думала, что придется выдержать бой за право укрыться от непогоды в Йерерхейме. Что привело тебя в наши места?

- Еду с поручением к барону Свиндлухдашсагжуху, - пояснила лю Ленх.

- К Свин... бах... буху? - не удержалась от подковырки орчица. - Ты же знаешь, сестра, у меня плохая память на блюда из гномов!

Талагия фыркнула со смеха.

- Чем же старый бородатый баран заслужил внимание Триумвиров? - продолжила Ауыр.

- Не имею ни малейшего представления, - пожала плечами лю Ленх. - Я только доставляю депешу. А что там в ней... я не заглядывала.

- Конде... кофиде... - попыталась выговорить подруга. И теперь она не издевалась.

- Секретная, - подсказала путешественница.

- Именно это я и хотела сказать, - кивнула орчица. - А что... картинки в ней есть? А то я, как ты знаешь, так и не выучилась чтению. Но всегда было страсть как интересно, чего пишут в конфе... в секретных депешах. Хоть бы по картинкам догадалась...

- Нет, в ней нет картинок, - заверила Талагия.

- Ага! - торжествующе воскликнула Ауыр. - Стало быть, ты в нее заглядывала!

- Что за глупости? - возмутилась легат, мысленно коря себя за то, что дала так легко поймать себя на слове. - Конечно, я не заглядывала в нее! Она же скреплена печатью!

- А откуда ты тогда знаешь, что в депеше нет картинок? - задала предсказуемый вопрос клыкастая. - Если не заглядывала в нее?

- Потому что в секретных депешах картинок не бывает! - отрезала странница. - И, вообще, хватит об этом. Тебя-то как занесло в горы?

- Охотилась, - ответила Ауыр, кивнув на кучу бобровых шкурок.

- Чтобы гномы позволили орку охотиться в Ротаргардских горах? - с сомнением покосилась баронесса на подругу. - Браконьерствовала?

- Ой, я сказала "охотилась"? - испуганно распахнула глаза зеленокожая. - Прости, сестра, совсем старая стала. Язык мой сам не ведает, что говорит. Я пришла проведать своих знакомых бобров... и ты не поверишь, сестра! Они были так рады меня видеть, что сами скинули с себя шкурки! Если вру - вот пусть прямо сейчас, не сойти мне с места, Мать Ночи поразит меня молнией!

Охотница замерла, подняв вверх когтистый палец и уставившись в потолок. Там, парой ярусов выше, над обломками зубастых башен, продолжала клокотать буря, сверкая молниями и гремя громом. Ветер свистел, врываясь в бойницы, занося с собой брызги дождя. Но Ауыр так и осталась не пронзенная молнией.

- Вот! - подвела итог орчица. - Не вру! Похлебку будешь?

Талагия распахнула рот, намереваясь отказаться, чуя все тот же не угасающий запах чеснока, но раздумала. Или трапезничать блюдом, пусть и не самым лучшим по обе стороны Ротаргардских гор, но уже приготовленным и горячим. Или самостоятельно искать дрова, готовить... да и, признаться, готовить-то было нечего. Все запасы лю Ленх состояли из вяленого мяса и сухарей. Еще фляга с Каротостанским бренди. Особо не разгуляешься. И питаться сухомяткой уже вусмерть надоело. А тут, все же, горячая похлебка. Пусть и с вонючим чесноком.

- Буду, - кивнула женщина.

- Сходи за конем, сестра, - предложила охотница, извлекая из пожиток две деревянных миски. - А я пока накладу.

- Наложу, - поправила легат.

- Извини, а она - что? Вкуснее от этого быть перестанет? - пожала плечами орчица.

Путница поспешно отвернулась, пряча усмешку. Вот уж в чем, а в том, что вкусовые качества похлебки останутся неизменными, независимо от того, накласть ее, или наложить, она не сомневалась.

Подруга была права в другом. Негоже оставлять скакуна в одиночестве, в темноте и в холоде, когда тут, у костра, и ему хватит места. К тому же, конь, поди, вконец извелся, потеряв хозяйку.

- Я сейчас вернусь, - буркнула воительница, отступая во тьму.

Жеребец встретил вернувшуюся Талагию полным укора взглядом. Как так-то? Ушла и пропала куда-то! Не расседлала, не напоила, не накормила. Вот все вы, бабы, такие! Вскарабкаетесь на шею, ножки свесите, а потом - поминай, как звали!

- Извини, мальчик мой, - ласково проговорила лю Ленх, потрепав животное по холке. - Так получилось. Но все хорошо, я уже вернулась.

Конь пренебрежительно ударил копытом по камню. Ладно, прощена. Но это чтобы в последний раз!

Легат, взяв скакуна за удила, сделала шаг в строну... вдруг остановилась, замерев и прислушиваясь. Из боковой галереи явно слышался смех. Тонкий, писклявый, противный. Что это? Ветер так шутит, или Йерерхейм облюбовали еще и кобольды? Этого еще не хватало!

Кобольдов странница откровенно недолюбливала. Да и кому они были по душе? Мелкие шерстяные поганцы! Если один - сразу пускается наутек. А если их толпа - наваливаются всей кучей. Вечно голодные, жрут все подряд от гусениц до людей. Способны обглодать коровью тушу за считанные минуты, даже не сняв шкуру и не вынув потроха. Прямо вместе со шкурой и со всем остальным, оставив после себя лишь обглоданные кости. Еще они отвратительно чавкают!

- Подожди, дружочек, - шепнула воительница жеребцу. - Мне еще нужно отойти. Но на этот раз - я быстро. Обещаю.

Конь только печально вздохнул. Такова его участь - ждать. Участь скакуна Легата Триумвирата.

Весь цикл целиком находится ЗДЕСЬ

-Мне машину надо переставить, чтобы не светить её у входа, - поделился он со мной своим необходимым и наиважнейшим манёвром.

-Смотри, не заблудись, - напутствовал я его на очередной подвиг и поспешил ко входу в здание – двенадцать пополудни ждать меня не собирались.

Дверь мне придержал сам охранник, сорвавшийся со своего места то ли за чебуреками на обед, то ли к перекрывшему въезд в служебные ворота дядьке.

Из окошка регистратуры кто-то без особого интереса спросил: «Куда?», на что я уверенно ответил: «На укол!», не сбавляя целеустремлённого к здоровью шага.

Ориентировался я что ночью в горах, что в административных зданиях, что на полигонах и стройках превосходно, поэтому отыскал нужный мне кабинет без особого труда. Требуемый мне труженик на ниве отоспевших тел был на месте и, заглянув в пакет с моим скудным урожаем, поспешил внести и свою лепту в наш общий труд. Попросив подождать его на его персональном стуле за столом, заваленным документами вперемежку с журналами и газетами.

Личный посыльный от столь авторитетных, пусть и районного масштаба людей ничем, особенно своим видом, не вызвал у него недоверия. Развлечь себя он предложил мне недавним выпуском журнала «Огонёк». Когда дверь за мясником в медицинском халате закрылась, я взглянул на популярный еженедельник. С его мягкой обложки писатель Астафьев вопрошал постсоветского читателя со всей строгостью советского человека: «Наш символ: простор и неволя. Кто кого?» Свернув журнал трубочкой, я на окне прихлопнул им большую зелёную муху, размазав её спелые яйца по грязному стеклу. Чуют, сволочи, падаль морга, но добраться до неё и отложить в ней яйца – удаётся не многим.

Кто-то уверенно стукнул в дверь и тут же в неё ворвался. Мента-оперативника я узнаю даже по запаху. А хорошего и въедливого мусора - тем более.

-Ты чё так пугаешься, парень?! Я к Аскерову, – рассмеявшись моему, почти детскому смятению, спросил меня незваный посетитель моего сообщника. – Я не хотел, извини. Да, ты, садись уже обратно.

Я нерешительно присел на краешек стула, с которого до этого, для пущей убедительности в своей безобидности, вскочил как ошпаренный.

-От прыщей, кстати, тоже помогает, - уверил меня глазастый опер, приблизившись к столу.

Журнал, который я якобы читал, развёрнут был мною на автомате аккурат на статейке по уходу за кожей лица. На цветной фотографии мордашка усталой модели была приправлена дольками свежего огурца. Я заставил себя смутиться и покраснеть.

-Вижу, дело не в огуречном соке, а в девушке, вступившей с ним в интимную связь! – Видать, товарищу менту, как и похожим на него сексуально активным самцам, было очень забавно вводить в краску замкнутых и совсем неопытных в любви юнцов-переростков.

Ментовской борзой было слегка за тридцать, а в превосходно сложенном теле и подвижности интеллекта, бурлила так удачно скрещенная генетика славянина с узбеком. Понятное дело, что, как и любой в его профессии мастак, он так же сидел на некой своей коррупционной теме, чтобы не только иметь возможность прокормиться, но и что-то «заносить» начальству – «безынициативных» в структурах власти, особенно в наше время, попросту не держали. На честных же и неподкупных мусоров, мы, в своё удовольствие и в полном избытке, могли насмотреться в кино и книжках – искренне удовлетворяя своё чувство справедливости и долга. Но если любым блюстителем порядка и власти, насаженным на кукан маломальской продажности, можно было уже вертеть в любую удобную сторону каждому причастному к схеме, то, следуя закону исключения, в каждом коллективе всегда могла найтись своя паршивая овца. На примере таких тёмных лошадок драматургия Астафьева работать никак не могла: будучи подневольными, они не гнушались простора, а резвясь на просторе, всегда помнили о своём ярме. Одним словом, отбросив высокопарность героической поэтики, этот, в чём-то принципиальный тип, был опасен для таких, как я.

Поэтому, интуитивно оценив профессиональные качества оперативника и те обстоятельства, в которых мы с ним сейчас оказались – голова дяди Лёни и колдующий над ней судмедэксперт, который вдруг понадобился этому менту – банковать при таком раскладе сил нужно было только мне самому. Такое совпадение нашей встречи могло быть или банальной ситуацией – в чём я был почти уверен, или подставой, как по души наши, так и чисто разбором грехов самого эскулапа.

Из окна второго этажа я прямо сейчас наблюдал появившегося из-за угла и беззаботно закуривающего дядьку Сашку и того же, перекусывающего на лавочке в тенёчке охранника, намеревающегося непременно стрельнуть импортную сигаретку у нарисовавшегося зеваки. Ничего особенного.

-Так, где он? – спросил меня опер.

-Кто? – игра в растерянность, как и любая другая, не должна показать в тебе ни раздражающую собеседника заторможенность, ни, тем более, нарочитую хитрость. Всего – в меру, а сползающие от волнения очки – в пользу.  

-Хозяин кабинета, Аскеров, - пояснил опер.

-Ах, да! – Моему персонажу было стыдно за его робость, путающую мысли. – Он вышел по какому-то делу и попросил меня подождать его здесь.

-Тогда, подождём вместе! – обрадовал меня мент и молниеносно уселся на подоконник с приоткрытым окном, с другой стороны стола. Энергия и пытливость из него так и пёрли! – Тебя как зовут?

-Альберт, - представился я, осторожно привстав со стула, как того требовал этик взрослых мальчиков.  

-Я – Виктор, - куцая пауза, с повторной оценкой моей презентабельности, - Рустамович, - представился он, ещё удобнее расположившись на подоконнике.  О своём кастовом статусе он решил умолчать.

-Очень приятно! – отозвался я с уважительной деликатностью на его снисходительность.

-Чем занимаешься? – Погоны оборотня только украшали его врождённое любопытство.

-Практикант на каникулах, - выдохнул я в поисках сочувствия, даже не обманывая и искренне сокрушившись своему бедственному положению неприкаянного студента.

-Здесь, что ли? – Мой опасный для меня собеседник рассмеялся и хлопнул себя по колену, словно плетью подгоняя меня к признанию.

-Нет, конечно! – запротестовал я, вскинув ошеломлённый взгляд на стены заведения и попахивающую тленом документацию. – В суде у нас, там. – Достав из кармана брюк кошелёк, я гордо, через стол, показал оперативнику пропуск в обитель нашей местной Фемиды и свой студенческий билет, бережно запаянный в плотную плёнку.

-Ого! – Этот мент, готовый ещё неподдельно удивляться, быстрым и внимательным взглядом изучил документы.

Корочка студента престижнейшего «юридического» исполнила моего дознавателя по неволе сдержанным уважением к моей персоне: для зачисления в ряды будущих служителей Фемиды требовались не только огромные деньги, но и приличные связи. Закон и владение им стоил в наше время очень дорого.

Но с другой стороны: неважнецкая одежда, простенькие очки, русскоязычный – плохо вязались с той элитой, которая строила новое узбекское ханство по типу и подобию государства. Контингент высокородного студенчества от власти и к власти столичный мент знал не хуже меня.

-Ты, как я понял, признал во мне своего мигом, - усмехнулся опер, - а я, вот, насчёт тебя, ошибся сразу.

«С санитаром, небось, спутал», – похвалил я себя.

-По квоте поступил, - успокоил я подозрительного мента, оправдывая своё дерзновение к успеху. – С успешной сдачей всех вступительных экзаменов, с одной только четвёркой! – Как-то ведь, для вида, отметить себя надо!

-Квота, наверно, по инвалидности? – участливо и даже с надеждой спросил въедливый собеседник. Видать, не отпустила его ещё обида о провале при поступлении в эту самую альма-матер права и пришлось довольствоваться школой милиции.

-По ней самой, - я, с сокрушаемой трепетную гордость полу-студента досадой, опустил голову, позволяя закидать себя пеплом.

Но то, что инвалидность я получил на границе с Афганом, где служил в погранвойсках, ему знать не обязательно. Да и про тот бой с моджахедами наши командиры настоятельно просили нас не распространяться – кто знал, что их караван с «лекарством» заблудится в густом ночном тумане, и они выйдут не на организовавших им коридор покупателей, а на наш дозор. Встреча с вооружённым противником нос в нос, лишившая многих бойцов с обоих сторон даже возможности передёрнуть затвор, дала обильную пищу для фантазии в поиске способов убийства. По крайней мере мне. Нет, снять с предохранителя и отвести свой затвор я успел, и даже прицелился в боевика в метре от себя! Но подвёл капсюль патрона, а передёрнуть затвор во второй раз помешал обрадовавшийся такому везению бородатый афганец, планирующий теперь непременно сам прострелить мне голову. Отведя дуло автомата и сам выстрел противника своим автоматом в сторону, пришлось в дальнейшем действовать по обстановке, применив, наконец-то, и свой штык-нож по его прямому назначению. Признаюсь, но не военной прокуратуре, что кое-кто из гордых детей гор хотя и пытался докричаться до ме…, до нас на узбекском и на ломаном русском, что они – почти свои и у них всё договорено и с заставой и выше – нас этим они не провели! По крайней мере тех, кто остались в живых. Потеряв кусок черепа и часть селезёнки, но не сознание, я, с чувством исполненного долга, был отправлен в госпиталь, а затем и комиссован.

-Ну, бумажной работы в судах всегда хватает! – определил моё будущее милиционер, довольный восстановленной справедливостью чести.

-Это точно! – согласился я. – У вас, знаю, работа куда увлекательней!

Опер снисходительно улыбнулся. Открыл окно пошире и закурил. Интересно, Вселенная, сдавая карты, ограничивает его успехи лимитом, или позволяет, время от времени, сыграть с судьбой без какой-либо квоты на пути к победе?

-Слышал про бойню с поджогом в одном из наших городских райотделов? – с долей загадки и с довольной улыбочкой посвящённого спросил он.

-Конечно! – Как не знать такое человеку, приближённому к «органам»?! – Кто-то ночью проник на их территорию и убил в их КПЗ задержанного! – поделился я тем, что должен был знать.

-Убив при этом одного из сотрудников и тяжело ранив двоих! – дополнил опер мои сведения. – Ты милицейскую сводку не читал? – удивился он.

-Читал, конечно, - успокоил я его. – Просто… - я осёкся. Как бы не перетянуть с блефом.

-Что? – То ли ему было интересно моё мнение, то ли просто скучно.

-Целью убийцы был, по-моему, задержанный, а не сотрудники, - пояснил я своё возмутительное невнимание к трагедии в их ментовской среде. – Вот, как-то, и сконцентрировался на нём.

-Точно! – оживился легавый. – Всё действие совершилось в том самом захламлённом обезьяннике и «танцевать» нужно именно оттуда! – Тлеющий бычок, щелчком пальцев, был отправлен в свободный полёт, и как бы не на голову ждущего меня дядьки Сашки. – Смотри, в их отделе две клетки для задержанных – давно не используемая и заваленная древними архивами старая, и полупустая, в ту ночь, новая, и этого мутного задержанного, почему-то, запирают одного в старой…

Затем опер скороговоркой поведал мне некоторые детали происшедшего и то, что некоторые его коллеги не соглашаются с его версией, и тянут следствие в направлении умышленного нападения на ментовскую, с целью то ли завладения оружием, то ли уничтожения того самого архива. Я искренне поддержал его версию, оценив, и вправду, его аналитические способности. Пусть я и знал, в отличии от него, всё про ту ночь и что именно случилось в той мусорской, но рыть землю носом он умел! Вселенная, как бы там ни было, всё ещё могла удивлять, сведя за одним игральным столом не то фортуны, не то злого рока меня и этого Пуаро от мира ментов.

-И вы здесь именно по этому делу? – поинтересовался я.

-Так точно! – рапортовал он, разгорячённый своими измышлениями и доводами. – Труп, дежурившего в ту ночь лейтенанта, всё ещё здесь, в холодильнике, под патронажем Аскерова, и у меня тут мыслишка одна проскочила и всё покоя не даёт…

Я, на сколько мог, округлил глаза вопросом.

-Как перерезают горло? – задал он мне неожиданный вопрос.

Я, слегка стушевавшись, неуверенно провёл внутренним ребром ладони по своему горлу.

-Вот! – обрадовался, непризнанный дипломом юрфака следак моим знаниям по владению ножом. – В большинстве случаев – именно так! Но горло этого лейтенанта, по-моему – и так думает Аскеров – было перерезано с другой стороны!

Я всё понял, но в полном непонимании мотнул головой и взмахнул руками.

-Смотри сюда, студент! – Опер, вытянув крепкий указательный палец, ткнул его себе в шею с боку. – Он всегда вонзает свой, с узким лезвием и обоюдоострый нож ниже кадыка, аккурат между шейным позвонком и горлом, а потом, одним режущим движением наружу, перерезает и обе артерии и трахею! Понимаешь?!

Мне бы и не понимать! Я с большим трудом сдержал позыв сглотнуть жажду смерти.

-Он, как натуральный хищник, клыками вонзающийся в горло жертвы и разрывающий его! – Этому оперу, в погружении в образ злодея, усердия было не занимать!

-А, кто это – он? – вопросил я о его кровожадном герое. – Разве преступников не больше одного было?

Но вдаваться в столь сомнительные для его теории детали мой новый знакомый уже не собирался. Муза сыска накрыла его с головой и нужен ему был в столь значимый момент лишь благодарный слушатель. Должно быть, почти отсечённая голова несчастного лейтенанта, охлаждаемая совсем рядом с нами, вдохновляла его к декламации своего видения убийцы.

-Понимаешь, мне, совсем случайно, уже приходилось видеть такой способ перерезания глотки, - сообщил о своих подозрениях опер. – Пару месяцев назад, и как раз в вашем районе. Тогда, за городом в горах, нашли казнёнными таким способом двух «авторитетов». Мы там с коллегами, по близости, в «Зоне отдыха» как раз отдыхали, вот и проскочили, по приколу, на местную «вечеринку» коллег. Я сразу, хотя и был навеселе, сообразил, что глотки им не пилили, а как бы вырвали, что ли, острющим ножом от самого хребта.

Будет ли честной игра, когда твой оппонент раскрыл, практически, так или иначе, все свои карты, но не имеет понятия о находящихся у тебя на руках; больше - он даже не представляет, с кем играет?!

В дверях появился Аскеров. Вывезет ли голову дяди Лёни табачный верблюд на пакете в руках трупореза из этих, подконтрольных силовым структурам, стен-барханов?

-Салам, коронер! – поприветствовал опер судмедэксперта, и принялся, нам на удачу, не слезая с подоконника, закуривать сигарету из того же верблюжьего навоза.

Я, незаметно для мента, успокаивающе подмигнул немного стушевавшемуся хозяину кабинета. Сейчас, главное, не дать Аскерову нарушить ту легенду моего здесь появления, которой я замазал глаза опера.

-Ну, меня уже заждались в нашем суде, - произнёс я внятно и доходчиво, вставая со стула. – Быть курьером на побегушках – то ещё наказание!

Аскеров, торопясь прикрыть пакет от опера, ударил дядю Лёню лбом о стол.

-Ты что там, мослов на шурпу, у себя в покойницкой насобирал?! – подколол его мент и довольный собой рассмеялся.

-Вроде того, - поддержал его шутку эксперт по смерти, сумев наигранно-заговорщицки улыбнуться в ответ.

Мне не оставалось ничего другого, как вежливо взять из подрагивающей руки Аскерова пакет, деликатно поинтересовавшись:

-Всё на месте?

-Да, конечно, - криминалисту-медику оставалось только ответить.

Вежливо раскланиваясь со столь большими для меня людьми, я прошёл к двери.

-Значит, вот так? – уже в дверях уточнил я у опера, приставив к своей шее указательный и средний пальцы свободной правой руки, нацеленные точно между позвонком и сонной артерией – пронзая плоть, я ведь не хочу тут же быть забрызганным струёй крови!

-Всё верно, студент! – одобрил мои новые познания сыскарь, прощаясь со мной вялым взмахом руки. Я был ему уже не интересен.

Аскеров, присев на край своего захламлённого стола, странно смотрел мне вслед.

Прихваченный с собой журнал-мухобойку я вручил охраннику, занявшему к этому времени свой пост, настоятельно посоветовав ему прочитать титульную статью – писатель Астафьев требовал ответа у всех нас!

Простор и неволя – кто кого?!

Почему же дядя Лёня всё ещё здесь?! Ни срезанный скальп (очень, кстати аккуратно), ни вскрытый череп и покалеченный скальпелем мозг – ни что до сих пор не освободило его от нас. 

Салон колымаги был забит под завязку по причине того, что электричка, в связи с ремонтами путей, ходила в столицу и обратно только рано утром и вечером…

«Тебе лет четырнадцать тогда было, - вспомнил дядя Лёня ещё одну историю, - тебя чужие мальчишки не в той части города подловили. Окружили, выкрикивают там что-то – тебя запугивают, а друг друга подбадривают – кто первым ударит. А ты стоишь такой, ждёшь. Не убегаешь, не оправдываешься, не умоляешь. Просто стоишь и ждёшь драки, ждёшь их крови, предвкушаешь их боль».

-А ты за этим наблюдаешь с самого начала и не спешишь на помощь тощему шкету, попавшему под зарубу целой шайке сопливых отморозков, - пожурил я дядюшку. Модный пакет, с гордо вышагивающем на нём верблюдом сигаретного брэнда, заботливо пристроился между ног стоящих пассажиров.

Дядю Лёню тех лет я помнил исключительно в форме офицера десантных войск, бравого, всегда подтянутого, прошедшего Афган. Сильный и волевой мужик, давший слабину всего один раз в своей жизни – без ума, до одури втрескавшись по молодости в мою тётку.

«Так я ведь заступился! – весело, с задором возмутился дядька. – Разогнал шпану малолетнюю! И платок свой носовой сунул тебе – кровь вытереть!» Видно, дядька не прочь был бы потрепать меня по голове, стиснуть за плечи, как когда-то в детстве. «К тому же, - добавил он, хитро прищурившись, - попробуй я влезть в ваши тогда тёрки, не дав тебе вволю помахать кулаками, то получил бы сам от тебя!» Что мне ещё в нём нравилось – его озорной, почти мальчишеский смех, плохо вяжущийся с его упрямым подбородком и жёстким взглядом боевого офицера. «Один из моих товарищей, бывших тогда со мной вместе, сказал: «Этому пацану Армия противопоказана – там или он кого-то убьёт, или убьют его!» Ты ведь помнишь ещё дядю Женю?» - дядька прищурился, словно целился.

Конечно помню! Это как раз он житья ни следователю Садыкову, ни прокуратуре не даёт! Деда моего везде не иначе как «урка» обрисовывает, а его прекрасную дочь «ведьмой», самой натуральной, обзывает. Сейчас он вместо тебя, дядя Лёня, занял пост местного общества офицеров запаса. Упёртым оказался не меньше твоего. Наши ему хотели мозги сразу вправить, но товарищ прокурор посоветовал повременить с экзекуцией, чтобы не привлекать к этому делу ещё большего внимания. Вот здесь я с ушлым юристом полностью был согласен – лучше всего не реагировать, по крайней мере – не подавать вида, что их бунт совести что-то там да значит! Пусть дальше строчат свои доносы, хоть в прокуратуру республиканскую, хоть на имя президента нашего среднеазиатского ханства – всё равно, в столь неспокойное время для среднестатистического обывателя пока что всё решается на местах и теми, кто за эти места платит.

Дядя Лёня, тяжело вздохнув, укоризненно покачал на меня головой. Задумался. «Тут не поспоришь, - покорно согласился некогда боевой дядька из пакета, - сейчас вся сила у вас, у таких, как вы. Ваше время, смутное».

Автобус дребезжал на рытвинах, завывал и стонал, останавливался чтобы кого-то высадить, или подобрать на пути в Ташкент. Если на легковушке, своим ходом, путь до столицы занял бы не больше часа, то на этой колымаге плестись мы будем все два часа. Хорошо, что мой пункт назначения находится недалеко от въезда в столицу.

-Молодой человек! – обратилась ко мне стоящая рядом со мной солидная тётенька славянской наружности. – У вас из пакета течёт! Прямо на мои туфли!

Да, дядь Лёнь, сдаваться ты не умеешь, борешься до победного – до тех самых двух метров земли над своей буйной головушкой!

Из новенького пакета и вправду капало на импортную туфлю зажатой со всех сторон пассажирки.

-У тебя там что мясо, да? – Пожилая узбечка, к сиденью которой была прижата наша часть стоячих пассажиров, подозрительно принюхалась. Её нос был ближе других к дяде Лёне. – Какое-то тухлое, да?!

Нога мадам, в подмокшей замшевой туфле, резво отскочила от пакета с привлекающим к себе внимание общественности убиенного во имя блуда. Эх, дядя Лёня, дядя Лёня, ставишь ты меня в неловкое положение! Не спеша я засунул руку в пакет и часть прикрывающей голову тряпки заправил под неё, для пропитки трупной жидкости. Узбечке, пристально наблюдавшей за мной, ответил:

-Это баран ваш, сдохший от старости, на весь базар воняет, а свининка – пахнет! – И сунул ей под нос промокшие в пакете пальцы.

-Ай, шайтан! – взвизгнула правоверная, подтолкнув к действию локтем мужа, сидевшего у окна: – Махмуд!

Узбек, приготовивший уже было обидчику своей заносчивой жены пару отборных матерных выражений на русском, встретившись с бедовым взглядом молодого, но до мурашек наглого «уруса», неразборчиво пробормотал в его адрес проклятия на узбекском, и отвернулся к окну. Проигрыш самых недовольных, стал поражением для всех – у каждого, заинтересовавшегося до этого мясным конфликтом, сразу появились неотложные дела: оценка знакомых пейзажей за грязными окнами автобуса; требующие незамедлительного контроля вещи в сумках и сумочках, особенно в карманах; чрезвычайное внимание к посещаемым их головы мыслям. Гнилостный запах, виной которому были разъеденная ядом полость рта и глотка головы в пакете, стал законной частью автобусных миазмов.

«Не только рыба гниёт с головы, - флегматично заключил я. – Особенно, когда с несчастным трупом носишься из одного морга в другой; замораживаешь его и размораживаешь, замораживаешь и размораживаешь…» Дядя Лёня притих, то ли задумавшись о вечном, то ли обидевшись на пассивность окружающих. Неожиданно для себя, я мирно закемарил. Все мои сны, всегда, даже совсем короткие, на пару минут, неизменно были перенасыщены не только образами и действиями, но и перевариваемой в искомые выводы информацией. В отличии от тела, способного, когда надо, мгновенно расслабиться, мозг мой не знал покоя.

Ощущение жизни большинства людей – не дальше их следующего шага. Да, в отличии от животных, они могут себе нафантазировать зримость исполнения запланированных событий всего их дня, всей недели, целого года, или даже до конца своей жизни. Кичащийся своей значимостью организм из человеческой массы гордо и вполне уверенно заявляет: я, непременно, сделаю то-то и то-то, достигну того-то, и – ещё большего! В его голове – картинки его грядущих успехов и побед, якобы уже свершившихся – дайте ему только до них дойти! Смешной человечек уверен, что все его грёзы и мечтания непременно обретут форму задуманного им «завтра»! Вкусивший осознания бытия примат уверен, что в состоянии отличить «сегодня» от «завтра», а «завтра» от «вчера». Выбранная им перспектива линейна и неизбежна! Но в реальности все чаяния среднестатистического гражданина своего будущего, лишены какого-либо восприятия действительности в видении этого самого будущего. По-простому: очень редкий человек ощущает на себе события грядущего точно так же, как осознаёт себя в настоящем. По воле то ли подвыпившего провидения, то ли нечестных игр природы я чувствую и заранее проживаю многие ответвления предстоящего события, тасуемых передо мною будущим.

Приподняв веки, я увидел девушку, сидевшую в трёх рядах от меня. Миленькая, с ясными, незакопчёнными общим примитивизмом глазами, с нарастающей паникой изучавшая мой пакет между ног стоящих пассажиров. Дядя Лёня, оценив податливость и пластичность импортного полиэтилена, уткнулся в него с такой силой, что на наружной стенке пакета проявились даже контуры его бровок. Не мигая, с полуопущенными веками и приоткрытым ртом, он смотрел на заметившую его девушку. Да, товарищ гвардии майор, а я до последнего верил в ваше благородство, отгоняя от себя мысли о столь грязной игре с вашей стороны – пугать прохожих с целью привлечения внимания к своей расчленённой персоне!

Выглянув в окно, я убедился, что мы подъезжаем к нужной мне остановке.

-На следующей остановите! – крикнул кто-то, опередив меня.

Я невозмутимо стал пробираться к передним дверям автобуса, оставив оцепеневшую девчонку позади себя. Понятное дело, что столь непохожая, по моему мнению, на других барышень девушка, была мне немного знакома и даже не так давно вызвала мой интерес к себе. Как-то неудобно получилось. Поэтому на дядю Лёню, за такую подставу, я остался слегка обижен.

Выскочив из душного, уже нагретого предобеденным солнцем автобуса, я поспешил в нужном мне направлении. Элла – так звали предмет моего недавнего внимания, смотрела из автобуса в мою сторону. В то, что скандировал ей из пакета дядя Лёня, я не вслушивался, но вот глаза девушки кричали тем ужасом, который пожрёт человека надолго. Ну, и чего ты добился, голова садовая?! Пугалом себя возомнил?!

Встряхнув пакет, я с укором посмотрел на приплюснутый полимером нос бренного останка.

— Мои глаза видели ад. А мои руки отправляли туда людей, — сказал Академик и снова расхохотался.

И Лекарь вместе с ним.

Они глядели на ошеломлённого Пашку и не переставали скалить зубы — один золотые, а другой — мелкие и желтоватые.

«Вы ещё не знаете, что я могу сделать с вами», — почему-то подумал Пашка.

Сначала заткнулся Академик, а потом и Лекарь.

Понятно, хотели напугать его сказочкой. Эх, если бы не бедняги — Кешка да Лёха…

Академик, Лекарь и Пашка двинулись мимо домишек, которые, казалось, вымерли. И как искать этого мулло? Наверное, нужно заходить внутрь, переворачивать весь скарб, искать подполы. Проще было бы поджечь постройки и дождаться, пока все выбегут. Пашка подумал: он так ожесточился от того, что видел и слышал в последнее время, от постоянных потерь и терзающей его болезни, что запросто бы сделал это. Если бы был стопроцентно был уверен, что все люди выбегут…

Его точно током ударило возле одного шалаша из балок и набросанных на них фанерных щитов, старых дверей, снятых с петель. Сверху всё прикрыто толем, придавлено обломками кирпичей. Вход завешен мешковиной. Рядом горел костерок, в котле хлюпало варево, мерзкий запах которого вместе с ветерком разносился по улице.

— Что, Павел, здесь? — спросил Академик, вновь ставший вполне нормальным — встревоженным, но собранным бойцом. — Не двигайся. Мы всё сделаем сами.

Они вошли, и в шалаше поднялся вой. Вопил маленький ребёнок, выкрикивала тарабарщину женщина, кто-то ныл гнусным голосом. Из прорех между листами фанеры повалил смрад, не менее отвратный и липкий, который Пашке довелось обонять рядом с трупами ушельцев.

В шалаше ребёнок… Что способны сотворить эти двое сумасшедших? Нельзя пускать всё на самотёк. И Пашка вошёл. Академик и чихающий до брызг из носа Лекарь уже тащили к выходу нечто уродливое и до невозможности тухлое, в котором угадывалась фигура старухи, сидящей на корточках. Но вид у неё был, словно она недавно из могилы. В мозгу Пашки всплыло слово “мумия”. Сухая, раскрошившаяся плоть… Но полная силы.

— Ты зачем здесь? — зло прошипел Академик.

Пашка попятился и нечаянно сорвал занавеску… Когда обернулся, то увидел, что шалаш окружили мужчины с разноцветными повязками на шеях, руках или даже на икрах ног.

Академик так толкнул свободой рукой Пашку, что он расстелился возле маленькой поленницы. Рядом был пень для колки дров. В нём торчал топорик. Пашка мигом подполз и выхватил его из древесины. Прошли какие-то секунды, когда закипела жестокая драка. И, к своему стыду, Пашка понял, что даже не успевает проследить за движениями Академика и Лекаря.

Тогда он в отчаянии схватил валявшуюся бабку и подтащил к пню. Она была странно лёгкой. Он потянул за грязные спутанные волосы…

На него смотрел череп с пустыми глазницами. «Это мули! — подумал Пашка. — Бедняга Кешка обдерёт с себя остатки плоти, если не снять с него цыганскую петлю. А её точно не снять, потому что никто не знает, как это сделать». И он в отчаянии рубанул мумию по спине, потом по шее, по рукам… он махал топором до тех пор, пока от дохлой мерзости осталось только зловонное крошево.

Пашка не заметил, что шум драки стих, что цыгане разбежались. А перед шалашом валяются тела с выпущенными скальпелями Лекаря кишками, со свёрнутыми хваткой Академика головами… Сами воители тяжело переводят дыхание. Их глаза счастливо блестят, несмотря на серьёзные ранения. С каждым мигом их одежда всё больше меняет цвет на густо-багровый, а за брючинами тянутся кровавые дорожки.

Пашка по наитию собрал крошево в тонкое дырявое покрывало, которое нашёл в шалаше. Ещё он удивился поведению молодой женщины, матери ребёнка. Она сидела на земле, не глядя на заходившегося в плаче ребёнка. А потом и вовсе бросила девочку и поплелась за ними к мотоциклу. Пашка кричал на неё, ругался, но она всё равно не отставала.

Академик и Лекарь озадаченно остановились. Самым быстро соображающим оказался Лекарь. Он не стал прогонять цыганку, подобрал изогнутую железяку и со всего маху врезал ей по голове. Плоть и кость чвакнули, по щеке потекла бело-розовая кашица, но женщина всё равно сделала несколько шагов к ним. Лекарь удивлённо на неё посмотрел и хотел было продолжить избиение, но Академик потянул его к мотоциклу. Пашка залез в коляску с вонючим узелком. Академик дал по газам, мотоцикл взревел и помчался назад. Обернувшись, Академик крикнул:

— Что ты собираешься делать с этим?..

Пашка не успел ответить, так как лицо бывшего клетчатого, полосатого, ныне багрового с ног до головы Академика вытянулось. При всех ранах он ни разу даже не поморщился. А сейчас в его глазах стоял неподдельный страх.

Пашка тоже обернулся: цыганка бежала за ними. Причём так быстро, что могла бы уцепиться за коляску или даже сиденье Лекаря. Обычному человеку не удалось бы нестись с такой скоростью. Зловещая погоня продолжалась до тех пор, пока ступня женщины не подвернулась. Но она, припадая на сломанную ногу, всё равно заковыляла за ними.

У города Пашка попросил остановиться. Выбрался из коляски, взял узел и бросил его под небольшим мостом в воду.

— Зачем?! — только и спросил Академик.

— Прах больше не нужен, — сказал Пашка. — Цыганская петля снята.

— А ты откуда знаешь?

Пашка пожал плечами. Он сам очень хотел найти ответ на этот вопрос. Да и на другой, прежний, о котором он боялся даже задуматься, — почему именно он узнал о главном оружии ушельцев, которое позволяло им обмануть глаза обычных людей. Об их способностях наводить морок. Капитан Лесков тогда сказал, что, возможно, кто-то однажды сбежал от них. И в своих снах Пашка видел смутные образы, подтверждающие — это был он. Но при чём здесь цыгане с их жуткими обычаями? Вот сейчас он думает, что цыганка, которая мчалась за мотоциклом, как-то связана с прахом старухи.

— А где искать Кешку? Вероятно, он очень сильно ранен, если ещё, конечно, жив, — осматривая порезанные руки, поинтересовался Академик. — Мы разворошили гнездо конкурентов, банды так называемых «пёстрых». Ты же видел их платки… Но где мальчишка? Нехлюд нас отправлял за ним…

— Его не нужно искать, — обессиленно ответил Пашка. — Он сам придёт. Я же сказал: петля снята с него. Он должен был цыганским ножом чури снять с себя кожу в наказание за то, что поиздевался над цыганочкой.

— Откуда знаешь?

Академик уставился на него цепкими холодными глазами. И даже Лекарь повернул голову к Пашке.

— Не знаю, только чувствую, — ответил Пашка. — Придёт Кешка, придёт… но не таким, каким был раньше.

— Ты едешь с нами, — заявил Академик. — Сейчас махнём на дачку к Нехлюду дожидаться Кешку. Уйдёшь, когда он вернётся. Если вернётся.

Пашка не стал спрашивать, что будет, если Кешка не придёт.

Дорогу к «дачке» Пашка не запомнил. Все силы ушли на то, чтобы избежать точно такого же приступа, который свалил его после бегства из леса. Его раздели чьи-то руки, помыли… Он был как кукла. Кто-то отвёл его в чуланчик, бросил ему на кровать без постельного белья чистую одежду. Через какое-то время услышал, как во дворе пронзительно закричала женщина, раздались радостные возгласы. После был шум драки, дикие, леденившие кровь крики, выстрелы… Потом всё стихло.

И он понял: пора! Толкнул незапертую дверь, стараясь не глядеть на тела в комнатах и дворе, прошёл к распахнутой настежь калитке. Пашка точно знал, что живых на нехлюдовской дачке нет. И пошёл вниз по тропинке, выбрался на дорогу к городу, зашагал вперёд. Его не беспокоила судьба убитых бандитов, самого Нехлюда, даже той несчастной матери, которая дождалась сына.

У родительского дома он оказался только ближе к ночи. У калитки столкнулся со стареньким врачом из госпиталя. Он был расстроен, однако обрадовался встрече:

— Павел!.. Рад тебя видеть живым-здоровым! Анастасия Гавриловна сказала, что ты на работу устроился. А вот товарищ твой плох. Кто ж его так? Надо бы в милицию обратиться… Я-то здесь с частным визитом…

Пашка не дослушал врача, который раньше с ним много возился и спорил со всеми, когда потерявшего речь и память парня переводили в больничку при тюрьме.

В доме пахло лекарствами и гноем. К этим запахам Пашка был привычен. Но только глянув на свою постель, где теперь лежал Лёха, понял: дела более, чем плохи. Скачок, он же человек Нехлюда и сотрудник милиции под прикрытием, уходил туда, откуда нет возврата.

Мама Тася что-то пыталась втолковать сыну, отец ругал всех разом сквозь зубы, а Пашка по тёмным пятнам, исказившим Лёхино отёчное лицо, осознавал, что они означают заражение крови. Водитель нехлюдовского щенка давно должен был умереть, но дожидался его.

Пашка сделал знак родителям — отойдите или уйдите вовсе. Они послушались.

— Лёха, я здесь, — сказал Пашка. — Говори, что хотел…

Умирающий открыл глаза. Он точно ничего не видел. Но понимал всё.

Лёха еле прошептал обмётанными коркой губами:

— Возьми… в кармане… брюк…

Пашка нашарил не то самодельный значок, не то какую-то бляху.

— Мои… архаровцы… на рынке… они… всегда помогут… не дай их… в обиду…

— Хорошо, Лёха, я так и сделаю. Сможешь кое-что рассказать? Я возьму тебя за руку. Тебе будет больно, очень больно. Я всегда причиняю боль хорошим людям… Почему-то только им. Расскажи, о чём спрашивали тебя Академик, что с тобой сделал Лекарь. И ещё… Ты понимаешь, о чём я. Если не хочешь, я уйду на улицу. Ты умрёшь перед рассветом. Но отомстить будет некому.

Ему самому тяжело дались эти слова. Лёха должен заплатить последними минутами жизни за информацию, до которой Пашка добрался бы не скоро. Если бы вообще добрался.

Рука раненого дрогнула, чуть-чуть приподнялась. Это был ответ. И Пашка сжал пышущую жаром ладонь.

— У Нехлюда договор… С Гордеевым, — сказал Лёха. — Полковник не продался… Он просто бессилен. Мы не трогаем Нехлюда, Тараса и Пацанчика… Они выдают нам тех… кто им не нужен… Меня сломали… душили проволокой… Лекарь проткнул барабанную… перепонку… в ухе… хотели добраться до тебя… Хорошо…хорошо…

— Что хорошо, Лёха?

— Что я… один… на све…

Это были последние слова Лёхи. Пашка нагнулся к его лицу и сидел ещё какое-то время, чувствуя, что горячечная рука становится всё холоднее и холоднее. И сказал вслед товарищу:

— Нехлюда больше нет. Если кто-то остался, он не жилец.

Пока мама Тася плакала над покойником, а отец собирался идти за милицией, Пашка принял решение:

— Я схожу в дежурную часть сам. Только я смогу всё объяснить. Меня задержат. Вас будут допрашивать. Скажите, что мой друг пришёл сюда раненым, ничего толком не рассказал и не объяснил. Всё время лежал и бредил. Потом умер.

— А соседи, Сергей Яковлевич… — начала было мама Тася.

— Они скажут то, что видели и слышали. Это совершенно неопасно для нас.

Так и вышло. Пашку продержали в кутузке целую неделю. К её концу весь изолятор был забит народом. Кто-то же должен был ответить за побоище в городе, на даче Нехлюда и даже в ближних сёлах. Потом решили, что во всём виноваты цыгане, спешно уехавшие из Сявкиных выселок. И людей отпустили.

Сашок отстегнул с пояса нож, швырнул его под ноги майору, вывернул карманы, задрал штанины, снял рубашку, оставшись в одной майке.

— Вот оно как! Я же говорил полковнику, что нет никаких лесных тварей, всё это фантазии или инсценировки капитана Лескова. Очень уж ему хотелось реабилитироваться в глазах начальства… Показать, что без него ни одного дела не раскроют. Орденов хотелось, почестей… Вот и выдумал ряженых врагов. А это — Токарев зло посмотрел на Пашку — и есть чудо-инвалид с осколком в башке, которому поверил образованный человек, коммунист, опытный оперативник? — всё больше распалял свою ненависть майор. — Ну ничего, вы мне в изоляторе всё расскажете.

— Товарищ майор… — с угрозой начал Колотовкин. — Владлен Викторович…

— Молчать! — заорал майор и продолжил обличительную речь, с каждым словом которой он преисполнялся важности и торжества: — Преследовать ряженых, говорите? Спасать людей от каннибалов? А может, лучше нормально работать и искать ряженых среди работников МВД? Замаскировавшихся вредителей… Я ж говорил: к херам выдумки, нужно скараулить и разоблачить скрытых врагов! И вот они, овечки, прибрели в засаду…

Рядом с Пашкой бухнул чудовищной силы гром, мир взорвался, разлетелся на куски, в небо взметнулось пламя, неся на огненных языках корону чёрного дыма. Через секунды Пашка понял, что этот взрыв прозвучал у него в голове, а в пламени горит только он, и его чёрная ярость летит к майору, который энергично, но беззвучно разевал рот.

Ещё через миг все ощущения от взрыва пропали, а праведная ярость майора поутихла. Он, больше не обращая внимания на последних членов группы Лескова, спрятал в кобуру пистолет и сказал спутнику:

— Слышь, Паршин… сейчас бы землянички… Ты бы поискал ягодку-то. Очень я люблю земляничку. Ступай, Валерка, поищи. А потом покемарим немного. Не всё ж время тратить на службу родине.

Валерка бросил пистолет, встал на четвереньки и пополз к кучкам засохшего дерьма, стал выбирать осколки косточек, причём, воровато оглянувшись на майора, один сунул в свой рот. А его хозяин улёгся на землю, сорвал травинку, стал её жевать и расслабленно о чём-то думать. Через пять минут майор и его спутник захрапели.

— Пойдём отсюда, Пашка… — сказал Сашок, надевая рубашку.

Он забрал свой нож, прихватил чужие ПСМ, обыскал спящих, вытащил их документы, пробормотав:

—Ну теперь вы у меня попляшете!

Помог подняться с земли Пашке, оглянулся на могилу и повёл товарища из леса.

Пашка не запомнил обратного пути, посмотрел осознанным взглядом на Колотовкина только внутри почти разобранной фермы.

— Ну как ты, Паша? — спросил Сашок. — Тяжело, да? Я так и не понял, почему майор с Паршиным вдруг тронулись умом. Это ведь ты их заставил, да? Вовремя, надо сказать. Этот майор Токарев любит валить людей при задержании… а ещё ордена получать. Паша… а ты… ты снова будешь молчать?

На Пашкино лицо сквозь прореху в крыше упал луч солнца. Но он не видел света, пляски золотых пылинок, не чувствовал тепла, не понял, сколько времени прошло, пока снова не услышал голос друга:

— Паша… слышь, Паша… Нам идти пора. Третий час уже. Пока до города доберёмся, настанет ночь. Лёха не приехал на своём драндулете. То есть, на драндулете нехлюдовского сынка. Что-то случилось. Вставай, боец, и потопали.

Пашка с трудом приподнялся на локтях.

— Давай-давай, боец. Ты сможешь, я знаю. Бросить тебя не смогу. Но мне нужно с вечера быть в военкомате. А потом — вокзал, поезд. Если задержусь, под трибунал попаду.

И Пашка встал. А кто бы после таких слов не встал? Только мёртвый. А он жив. И пусть не идут ноги, товарищ рядом. Он поможет.

Они, наверное, походили на пьянчуг, которые с кем-то подрались и всю ночь провалялись в канаве. Их испугались несколько женщин, которые шли домой на обед с полей. Попутный грузовик промчался мимо. Тогда Колотовкин усадил друга в пыль на обочине и сказал, обтирая его лицо своей майкой:

— Паша… ты не дойдёшь, я чувствую это. Давай так: посиди, отдохни. А когда кто-то поедет к городу, попробуй остановить его. Просто попробуй. Ты же сумел уложить цепных псов полковника Гордеева. И сейчас у тебя получится.

Пашка посмотрел ему в глаза, но ничего не сказал, просто опустил веки, мол, попробую.

И ему удалось! Правда, он этого не запомнил. Очнулся, когда каурая лошадка подвезла телегу к Пашкиному дому. Он знал, что в этот час люди обычно сидят на лавочках у ворот, и собирал силы, чтобы не попросту не свалиться у калитки.

Однако тут же выбежали родители. Мама Тася не выдержала и заголосила, увидев сына. А Григорий Иванович разразился ругательствами на всю улицу, мол, пропьянствовал сын чуть ли не сутки, отхватил пиздюлей и снова, наверное, свалится больной, да он сейчас ему сам тумаков навешает, не посмотрит, что взрослый мужик.

К нему тотчас подкатилась соседка, которая очень любила скандалы, стала подначивать: вот они, детки-то, не чтобы родителям помочь, пойти работать…

Григорий Иванович проводил взглядом жену и Колотовкина, которые втаскивали якобы избитого в калитку, сразу успокоился и сказал ласково и задушевно:

— Пойди лучше своего муженька забери из пивнушки. А то придёт домой не через сутки, а через двое. И без аванса, который сегодня выдали.

Соседка вспомнила об авансе и муже, заторопилась к магазину без единого слова.

Григорий Иванович подхватил сына за ноги. А Пашка хотел предупредить соседку, что сегодня её мужа ограбят; хотел пожелать удачи другу; хотел сказать отцу, чтобы берёг мать; хотел попытаться идти сам… Но не успел. Отключился окончательно и надолго.

Дня три он пролежал на своём топчане напротив окна. Сознание изредка возвращалось и отмечало время — утро, ночь… Его реальностью были страшные сны и тот воображаемый взрыв в голове, который позволил «усыпить» майора Токарева и его спутника.

По утрам он видел лучи солнца, которые пробивались через реденькую от ветхости занавеску, слышал мирные звуки двора: заполошное кудахтанье курицы, лязг колодезной цепи, далёкие гудки городских заводов. По ночам в открытое окно доносился грохот и шум мчавшихся вагонов. Всё, как раньше. Но привычное и дорогое больше не казалось ему тихим счастьем. Тревожная мысль, что это всё: домишки предместья, огороды, близкую железную дорогу — нужно защищать, постоянно сверлила голову. Он же боец, как сказал Сашок Колотовкин.

А сны… При всём их ужасе они воспринимались кирпичиками, из которых, один к одному, складывалось понимание, кто он такой. Но сейчас не то время, чтобы заняться восстановлением прошлого. Пашка чуял беду, к противостоянию которой нужно готовиться.

И он встал с топчана, начал понемногу помогать в домашних делах, хотя первое ведро из колодца вытягивал почти час, а потом долго отдыхал, навалившись на вечно влажный сруб. Родители суетились возле него, но он отказывался от помощи. Только Пашка не мог сказать, что безмерно любит их. Немота снова отгородила его от самых близких людей. И рядом не было врача Антона Антоновича…

Однако всё изменилось через неделю после его возвращения домой. Рано утром, ещё до заводского гудка, сзывавшего рабочих к началу смены, Пашка с тележкой из-под отцовского инструмента отправился к скандальной соседке Людке за коровьим навозом для подкормки огорода. Выйдя за калитку, наткнулся на странного для их улицы человека. Он, в широчайших клетчатых брюках и начищенных туфлях, в огромной кепке, формой напоминающей лепёшку, в клетчатом же пиджаке стоял у забора и скалил золотые зубы.

Пашка сжал ручки тележки и решительно двинулся к соседским воротам. От чужака прямо разило блатным миром, тёмными делами, ненавистью к трудягам. С таким и здороваться не стоит, и разговаривать не о чем.

Незнакомец сказал:

— Стой доходяга. Поговорить нужно.

И снова хищно оскалился, шагнув к Пашке. Но заговорить не поспешил, вытащил портсигар, закурил и выпустил вонючий дым Пашке в лицо.

— Ну что, заполосканный, догадался, от кого я пришёл?

Пашка кивнул.

— А… ты ж немтырь у нас. Тогда слушай. Тут у нас непруха случилась. Мы надолго благ лишились. Повязали многих. Докумекать было не в лом, кто на абвер ломил и багрил. Это Лёха-Скачок. Ты-то безответный фраер, мы знаем. А вот брат его в чёртовой роте. И где же вы вместе прохлаждались, пока шоблу разменивали? Куда Лёха и Сашка рога ломанули? — сплёвывая на землю, сказал клетчатый.

Пашка поднял на него глаза. Он понял, о чём речь и что этот человек врёт. Скорее всего, проверяет. Зачем? Что ему нужно?

И он просто обошёл блатного.

В спину ему было сказано:

— Ты бестолковкой-то подумай. Как бы тебя не шлёпнули заодно.

И тут раздался голос отца, который вышел на улицу с вилами:

— Чего к инвалиду прицепился? Ступай отсюда, не тревожь больного человека. Думаешь, за него заступиться некому?

Клетчатый даже не посмотрел на отца, прошёл как мимо пустого места.

Пашка обернулся к отцу и с улыбкой махнул рукой, мол, это был просто прохожий, не обращай внимания. Но, стучась в калитку к соседке, уловил звук мотоцикла и понял по манере газовать, что за рулём был именно Лёха-Скачок, который якобы своих сдал милиции и куда-то уехал, как и его брат, то есть друг Сашка.

В предместье, как говорится, держал мазу старый и больной Тарас, который пустил всё на самотёк. Странные затевались дела, если чужую территорию топтал человек другого главаря…

И точно: вечером в калитку постучали. Григорий Иваныч прихватил колун для дров, пошёл открыть. Но сначала спросил:

— Кого черти принесли на ночь глядя?

Лёха-водитель по ту сторону забора сказал даже без намёка на воровской жаргон:

— Доброго вечера. Мы хотим поговорить с вашим сыном, с вашего разрешения, конечно. Павел меня знает.

Его голос был каким-то слишком громким, точно он пытался предупредить о чём-то. Или боялся, что его не услышат.

Отец недовольно ответил:

— Заходите, коли ненадолго. У Пашки режим, он болеет сильно. Поговорить с ним не получится. Он снова речь потерял.

Лёха ответил:

— Ничего страшного. Он услышит и поймёт.

Конечно, до Пашки сразу дошло, что он удостоился визита самого всемогущего Нехлюда, который подмял под себя почти весь город. Когда гости вошли, Пашка удивился: у порога застенчиво мялся скромно, но чисто одетый гражданин со старой хозяйственной сумкой. Гражданин Нехлюд был удручён какими-то неприятностями, страдальчески заламывал белёсые брови и тяжко вздыхал, мял ручки видавшей виды сумки. Григорий Иваныч показал вошедшим на два табурета. На третьем мама Тася невозмутимо пила чай и не двигалась с места, несмотря на возмущённые жесты мужа. Рядом с ней, черенком к окну, зачем-то стоял знаменитый ухват, который играл не последнюю роль в отношениях матери и отца.

— Григорий Иваныч, — тихо и жалостливо начал Нехлюд, — вы сам отец и меня поймёте… Мой сынок Иннокентий неделю назад… пропал…

Гражданин Нехлюд всхлипнул. Григорий Иванович даже бровью не шевельнул и не сказал сочувственного слова. Тогда Нехлюд перевёл взгляд, затуманенный горестной слезой, на маму Тасю. А она уже отодвинула кружку, подперла рукой щёку и завздыхала. Поэтому Нехлюд стал рассказывать, обращаясь преимущественно к ней.

— Кеша такой молодой… Влюбился в Маруську Ветрову, официантку с вокзала… Не стоять же у сына на пути?.. Дело молодое. Он поехал к ней на ночь вместе вот с ним…

И Нехлюд бросил жёсткий взгляд на Лёху. А Григорий Иваныч изумлённо поднял бровь и округлил глаза. Он явно захотел что-то сказать, но сдержался.

— А этот… возьми да оставь сына с шмарой… с Марусей без присмотра. Умотал на мотоцикле к друзьям. Сына мы с тех пор и не видели. Всякое передумали. Марусина квартирная хозяйка рано спать легла, и поэтому не знает, куда молодые люди делись. Всё на своих местах, а их нету.

«Так вот почему Лёха за нами не приехал, — подумал Пашка.

— Ваши документы! — рявкнул вдруг Григорий Иванович.

— Да-да, конечно… — и безутешный отец полез за пазуху, потом протянул их дрожавшей рукой Григорию Ивановичу.

— Нехлюдов Осип Семёнович… — прочёл отец и грозно воззрился на гостя.

— У жены уже два сердечных приступа было, — жалобно добавил Нехлюд.

А мама Тася метнула на супруга сердитый взгляд и взялась советовать главе бандитских шаек:

— Так в милицию нужно идти! Пусть ищут!

— Ищут, ищут, — плаксиво продолжил Осип Семёнович. — Так ищут, как никогда, наверное, не искали. Ориентировки по всем городам разослали, вплоть до столицы. Но стервецов бы отловили уже на вокзале. Ни сыночкины друзья, ни Маруськина родня ничего не знают.

— Поди, молчат, — вздохнула мама Тася. — Настоящая-то любовь и чужое сердце растопляет.

Нехлюд не ответил, но на миг в его глазах мелькнуло такое, что сразу стало ясно: сейчас не позавидуешь ни друзьям охломона, ни родне девушки.

— У милицейских свои неприятности. Один из лучших сыщиков страны, орденоносец, работать не может. Так что мне с моей бедой приходится, как в старые времена, лезть на колокольню и бить в набат: «Помогите, люди добрые!»

Нехлюд вытянул шею, оглядывая углы избы, уже поднял руку перекреститься, но икон не нашёл, вздохнул, вытащил громадный носовой платок и прижал к глазам. Григорий Иваныч, глядя на него, мрачно усмехнулся.

Мама Тася не успокоилась и снова влезла со своей версией случившегося:

— А мож, искать не нужно. Голубки сейчас ночуют в стогу старого сена. А потом, налюбившись досыта, явятся к батюшке-матушке, мол, так и так, жить без друг друга не можем, простите и благословите.

Нехлюд покачал головой. Пашке стало ясно, что он не верил в великое чувство своего сына и знал: вовсе не желание разделить жизнь с Марусей заставило того приехать к девушке.

— Родительское сердце — вещун. В большую беду попал мой мальчик. Не знаю, жив ли он… — вполне искренне, без всякого притворства сказал Нехлюд.

— Так что ж тебе надо от инвалида? — спросил Григорий Иванович.

— Слухами землю полнится… Может кое-что Павел. Мне бы только на след напасть. А дальше я уж сам…

Григорий Иванович словно стал выше ростом. Он в один шаг преодолел расстояние от косяка, который подпирал широкой спиной, до стола и спросил Нехлюда, глядя на него побелевшими от ярости глазами:

— Сколько в нашем краю народу пропадает?! Про войну не говорю. Я о тех сыновьях, которые сейчас в могилах или по тюрьмам. А то и безвестным, ненайденным прахом по лесам. Почему именно твоего сына должен Пашка искать?! Он, если бы болезнь не вернулась, послужил бы ещё рабоче-крестьянской милиции.

А Пашка и не услышал перепалки. «Крот в городском управлении МВД! И, похоже, не один! — мелькнуло в его голове. — Иначе Нехлюду не узнать о «секретном человеке», о том, что он умеет. Сашок бы ни за что не сболтнул сотруднику другого отдела о Пашкиных способностях, да и о настоящей цели поездки к колхозу. Этот Лёха сам догадался, что Сашок не просто так собрался ночью в те места, что это очень опасно. И намекнул: если они не вернутся, он не найдёт сил молчать, приведёт помощь. Лёха всё же не предал, он из других соображений назвал имена своих «друзей», к которым ездил в то время, когда нужно было сторожить хозяйского сынка. Сашок к началу всеобщих поисков уже мчался на поезде к Маньчжурии — попробуй догони его. А инвалид… Он «под защитой» своего недуга. Какой с него спрос?.. Это уже сам Нехлюд свёл воедино все ниточки. А если отказаться?.. Нельзя этого делать. Тогда Лёхе, конечно, не жить. И Колотовкина хоть и не скоро, но смогут достать. Да и нехлюдовский парнишка не просто так пропал. Как бы то ни было, это преступление. А в управлении свои бы проблемы решить. И глупо думать, что Пашку оставили в покое навсегда. Так что, если он найдёт живым или мёртвым попавшего, это может пригодиться».

Когда Пашка вынырнул из размышлений, в доме было тихо. Все смотрели на него: родители — с тревогой, Нехлюд — с надеждой, а Лёха — умоляюще. Он держал руку у шеи, плотно закрытой высоким воротом свитера. И Пашка кивнул.

Нехлюд обрадовался, полез во внутренний карман костюма за какими-то бумагами, но Григорий Иваныч, донельзя расстроенный, вызверился на него:

— Завтра с утра! Дайте болящему выспаться!

Осип Семёнович забормотал, что, может, его сын не доживёт до завтра, если вообще ещё жив, но Пашкин отец не любил повторять сказанное. Он просто открыл входную дверь. Мама Тася поддержала мужа:

— Пашеньке отдохнуть нужно! Он недавно только на ноги встал. Ступайте уж…

Осип Семёнович Нехлюдов властно сказал:

— Завтра Лёха Скачок привезёт Академика, он сообщит необходимое. Ты, Павел обдумай, что тебе нужно. Всё будет. Не можешь говорить — напиши.

И вновь превратился в горюющего, но застенчивого отца:

— Вот, это вам. Питание для больного… Павел — единственная моя надежда. Век буду благодарен. Не забуду доброты…

И он суетливо стал выкладывать на стол продукты.

— Не нужно! — взревел, багровея, Григорий Иваныч. — Мы не нищие и не попрошайки, которых твои люди на рынке гоняют!

Осип Семёнович испуганно выставил перед собой розовые ладони и чуть ли не со слезой проговорил:

— Павлу… питание… Не хотите, так поросятам отдайте, а я не заберу то, что от чистого сердца принёс…

По блеску отцовских глаз Пашка понял, что Григорий Иваныч собирается прогнать всемогущего Нехлюда взашей так, чтобы тому надолго запомнилось. Но всё испортила мама Тася. Она не знала, кто перед ней, поэтому поделилась с щедрым, но несчастным человеком своей печалью.

— Уже десять лет поросят не держим… Цены на скотину сейчас такие, что не подступишься. Козочку бы для Пашеньки завести… А для поросят кормов не достать, — вздыхая, сказала она.

Нехлюд засеменил к двери, стараясь не оказаться спиной к Григорию Ивановичу. Он успокоительно забормотал:

— Будут, будут поросята… корм будет… и козочки… и сено.

Когда Лёха-Скачок выходил, Пашка заметил, что одно ухо у него заткнуто комком ваты, уже пропитавшимся кровью. Вот оно что… Лёху пытали. Но так, чтобы он оставался в силах сыграть нужную Нехлюду роль.

Отец задвинул за гостями засов калитки, запер дверь и вошёл в кухню чернее грозовой тучи. Но увидел маму Тасю и сдержался.

А она сидела у стола перед грудой продуктов, нюхала пачку чая, и по её лицу текли слёзы:

— Чай для Пашеньки… карамельки… ему сладкое для памяти нужно.

Чаю на ночь семья напилась в полном молчании. Григорий Иваныч налил кипятка только для себя, бросил в него листики свежей мяты с огорода. А Пашка взял карамельку, расправил на столе фантик с рисунком — лимон на блюдце и чашка с ложечкой, рассосал во рту… Знакомый кисло-сладкий вкус. Где и когда он таскал такие конфеты в кармане коротких штанов?

Наволновавшиеся родители долго не могли уснуть, ворочались — мама Тася на койке, отец — на холодной печке. Но потом заснули так крепко, что не услышали то, что уловил Пашка.

Часа в три ночи послышались шаги лошади, скрип телеги. А потом вдруг пришёл в движение задвинутый засов — тихо и плавно, хотя он был туговат, с трудом входил в скобы. После скрипнула калитка, раздались странные звуки. Кто-то шикнул:

— Пошла, зараза!.. Шкуру обдеру, тварь!

Пашка не встревожился. Это привезли козу… Две козы. Его не возмутила непрошеная помощь Нехлюда. Пашке было всё равно. Его задача — по возможности раскрыть преступление, как это делал капитан Лесков. А потом можно выучиться и стать таким же самоотверженным оперативником, выкорчёвывать из жизни всякую мразь… защищать людей…

Он проснулся от испуганного крика мамы Таси. Рассвет только занялся, и сквозь занавески просочился только утренний свет без золотых лучей, которые всегда будили Пашку. Отец шустро спустился по лесенке с печки, ринулся во двор. Сын последовал за ним, чтобы успокоить.

Две крупные козы, не обращая на хозяев внимания, объедали цветочные посадки мамы Таси.

Родители переругались из-за того, что для коз придётся освободить сарай, в котором отец любил укрыться от мамы Таси и что-нибудь помастерить. Поэтому гостям, приехавших на мотоцикле, Григорий Иваныч открыл калитку без привычного гнева.

Первым вошёл в дом вчерашний клетчатый, хотя сейчас он стал полосатым — вырядился в скромный костюм в полосочку, какой мог надеть в воскресный день обычный инженер с завода. Из-за его плеча выглянул неприметный человек с совершенно пустым взглядом. И наконец появился Лёха. Он был бледен, от воротника к подбородку и скулам поднималась краснота, а ухо, наверное, нещадно болело. Похоже, Нехлюд знал толк в изощрённых пытках.

— Доброе утро, Павел, — приветливо сказал полосатый. — Мы от Осипа Семёновича тебе в помощь. Командуй. Меня зови Академиком. Вот этот господин — он указал на невзрачного человека непонятного возраста — Лекарь. Он отличный врач, лучше в нашем краю нет. Осмотрит тебя сначала. Мы должны быть уверены, что наши дела не навредят твоему здоровью.

Странное дело, сейчас Академик казался обычным человеком, спокойным и доброжелательным, сдержанным и мягким — такой и мухи не обидит.

— Ну а со Скачком ты знаком, наверное, лучше, чем мы, — суховато закончил приветственные речи Академик. — Лекарь, осмотри больного.

Пока Пашка без всякой команды врача вытягивал руки, присаживался, трогал кончик носа указательным пальцем при закрытых глазах, то есть повторял то, что от него требовали чуть ли не тысячу раз в госпитале, мама Тася подвинула табурет к стене и заставила Лёху сесть. Вот уж кому было плохо, так это ему.

Когда Лекарь прослушал сердце и лёгкие Павла, намял ему живот и ощупал голову, вдруг страшно и дико закричал Лёха. Пашка вспомнил слова Лескова, что иногда в его присутствии у людей усиливаются боли от ран. А Скачок уже всё равно что обезумел: колотил ногами по полу, пытался вдавить макушку в стену.

Академик только повёл подбородком в сторону врача, как Лекарь с безумным огоньком в глазах достал из своего чемоданчика зеркальце на ободке, взял инструменты и вмиг оказался возле бьющегося Лёхи. Даже мама Тася, привыкшая в госпитале ко многому, испуганно прижалась к печке. Григорий Иванович вовсе выскочил из дома.

Лекарю удалось немного утихомирить раненого. Он постучал щипцами по здоровому уху, и Лёха хотя бы перестал взбрыкивать ногами и колотить головой о стену. В его вое стало слышно: «Не-е-е на-а-адо».

Лекарь своё дело знал: повернул несчастного к окну, под бьющие лучи солнца, надвинул зеркальце на глаз и сунул инструмент в закрывшийся от отёка слуховой проход. Скачок высоким, почти женским голосом затянул одну ноту сплошной боли. Лекарь откинул щипцы, схватил толстую и длинную иглу, живо ткнул ею в ухо. После невообразимого вопля Лёхина голова повалилась на плечо, а сам он стал падать на пол.

Но тут к нему ринулась мама Тася, подхватила. Лекарь сгрёб в охапку волосы на макушке жертвы, потянул вниз. Из уха хлынул зеленовато-красный поток. Потом врач-изувер оттолкнул больного, достал шприц, хрупнул ампулой, вкатил Лёхе лекарство в предплечье прямо через пиджак. Повернулся к Академику. В его прежде блёклых глазах горело синее пламя истинного удовольствия.

Академик, который минуту назад с видом скорбящего родственника наблюдал за событиями, уважительно сказал:

— Да, нашего Лекаря никто не превзойдёт по части хирургии.

А Лёхе сразу стало лучше, и он очнулся. Мама Тася повела его на свою койку со словами: «Не тревожьте более бедненького». Она сверкнула глазами на Академика, который почтительно отошёл в сторону.

Пашка же неожиданно для всех сказал: «Это я виноват».

Академик и Лекарь, между прочим, тоже не проронивший ни слова, переглянулись. Да они вообще стали поминутно переглядываться во время того, как Пашка знакомился с «материалами».

Сначала перед ним на кухонный стол положили фотографии молодого жизнерадостного блондина в кепке блином, с папиросой во рту. На вид ему было лет шестнадцать, не более. Чем Пашка дольше глядел на него, тем больше мрачнел. На фотографии парнишка сиял молодостью и здоровьем, желанием жить и радоваться всему, что у него есть: трофейному мотоциклу, карманным деньгам, красивым девушкам, почтительному вниманию старших и… власти. Пусть пока не своей. А на задворках Пашкиного сознания маячили чужие боль, унижение и близкая смерть. Да, сыну Нехлюда сейчас реально бы никто не позавидовал…Вот зачем он задрал подол проходившей мимо цыганочки, а потом покромсал его ножиком? Девчушка лет тринадцати пыталась отбиться. А гадёныш, никогда и ни в чём не знавший отказа, ещё и полоснул её по левой щеке… Наверное, в таборе так метили особо презираемых женщин. И знать бы дуралею, что эта девочка — дочка баро шэро, уже просватанная… За такое наказывали или даже казнили… Так что поделом Кешке, не всё в жизни зависит от его всемогущего отца. Главное, где он?.. Но ответа не было.

Маруська выглядела, как обычная смазливая девчонка, похожая чернотой глаз и волос на цыганку. Только на симпатичные черты её лица легли тени раннего распутства и природной жестокости. Как через мутное стекло Пашка видел тонкие девичьи пальцы, сжимающие кривой нож. Красотка, сверкая громадными чёрными глазами, говорила любовнику: “Очисти яблочко для меня”. А потом с удовольствием наблюдала, как Кешка резал свою щёку, полагая, что он снимает кожуру с яблока. Так вот каким было наказание за обиду дочки баро шэро!

И снова единственный вопрос, который Павел раз за разом задавал самому себе, остался без ответа. Где сейчас сын Нехлюда, поддавшийся внушению или магии Маруси, судя по всему, тоже из цыганского племени?..

Тогда он подумал: а что, если поступить так, как поступал Антон Антонович? Он не давал сосредоточиться на чём-то одном, делал так, что мир оборачивался к Пашке то одной стороной, то другой. И случайно приходила нужная мысль…

Он не видел, что Лёха храпел на материной койке, что родители боязливо жались к столу, что Академик и Лекарь, затаив дыхание, ждали от него слова или хотя бы взгляда. И вот!..

— Рынок! — сказал Пашка. — Нужно на рынок!

Через пару минут он уже трясся в коляске мотоцикла, который умело повёл Академик. Скоро они с шиком въехали в кирпичные рыночные ворота, обильно украшенные клочками объявлений.

— Ну что, Павел? — обернулся к нему Академик. — Куда дальше идём или едем?

А Пашка искал взглядом того, кто приведёт их пока что живому Кешке Нехлюдову, которому вообще-то лучше бы умереть раньше, чем они его найдут. В глаза бросились оборванки в выцветших шалях, юбках, волочившихся по земле, загаженной окурками, плевками, мусором. И в мозгу полыхнуло: «Сявкины выселки!» Наверное, он сказал это вслух. Потому что слышать его мысли мог только капитан Лесков. Пашка не мог позволить такую близкую связь с собой другому человеку. Однако ему почудился через шум рынка, встревоженного приездом людей Нехлюда, голос Академика:

— Ты уверен, Павел?

Пашка кивнул.

Академик положил ему на плечо жёсткую руку, которая в этот момент казалась очень надёжной, чуть ли не спасительной. Может, из-за тоски по капитану, который сейчас сам неизвестно где. Лекарь сидел на заднем сиденье, глядя поверх толпы и прилавков. То ли он всегда такой пришибленный, то ли сейчас вспоминал о недавнем удовольствии.

— Я понимаю, Павел, ход твоих мыслей — сказал тихо Академик. — Это ассоциативное мышление. Ты увидел место, связанное с Кешкой. Но мне нужно что-то конкретное. Ведь «Сявкины выселки» — немного-немало несколько десятков километров бросовых земель вдоль реки.

И Пашке почему-то стало страшно от своих слов, хотя он совершенно не понимал того, что прошептал:

— Цыганская петля…

Даже Лекарь очнулся от грёз. Он глянул на Пашку мутно-серыми потемневшими глазами. Как врач-убийца в какие-то секунды сумел вытащить и натянуть тонкие кожаные перчатки чёрного цвета, Пашка не разобрал. Но понял, что сам упомянул нечто ужасное, и оно может разом оборвать их жизни.

Академик газанул, и мотоцикл с рёвом вылетел за ворота рынка, помчался по дороге. Пашка не считал поворотов, не видел испуганных погонщиков лошадей, запряжённых в телеги. Его мысли неслись впереди мощной машины, даже впереди ветра. Неслись к встрече, которая не могла завершиться ничем хорошим.

Академик затормозил возле улицы странных домишек, построенных изо всего, что может подвернуться под руку. Сплошное убожество, грязь и вездесущий мусор. Ни одного зелёного кустика, словно бы люди собрались лишь переночевать, а с зарёй двинуться дальше. О том, что на самом деле это не так, говорили неаккуратные поленницы и груды хвороста, который, наверное, принесли из леса на ближней горе. По сравнению с корявыми строениями даже нищий домик родителей показался бы дворцом.

Академик пристально посмотрел на Пашку и сказал:

— Мы на месте. Прежде чем ты начнёшь работать дальше, знай — цыганскую петлю не объяснить с точки зрения обычного человека. Это мощное оружие в руках полудикарей, у которых понятия о добре и зле отличаются от наших. На языке всех тех людей, которые услышали звук мотоцикла, попрятались и сейчас глядят на нас из укрытия, цыганская петля — древняя магия. Она может подчинить себе волю любого человека. Не кто-то отсечёт голову — сам человек сделает это с собой. Даже мёртвый будет бить по своей шее, пока не разрежет последний лоскут кожи. Поэтому прошу: держись за спиной кого-нибудь из нас.

— Эта магия зависит от человека? — задал вопрос Пашка.

— Не скажу прямо. Как правило, ею пользуются в исключительных случаях. Владеют ею мулло-мужчина или мули-женщина. И не смотри на меня так, мы не в клубе на дискуссии по вопросам материализма и всяких чудес. Мулло и мули не люди, это выходцы из могил. Цыганские вампиры, одним словом. Только они не пьют кровь, а жрут людей живьём. Тебе покажется странным, но присутствие среди цыган мулло, умеющего обращаться с цыганской петлёй, считается даже почётным. Потому что, по легендам, тот, кто уцелеет, станет основателем нового, наисчастливейшего племени.

Академик помолчал, потом продолжил:

— Мы-то считали, что кто-то из областного города хочет подмять нас. То есть конкурент. Но если здесь есть мулло, то дело обстоит иначе. Знаешь? А ты можешь идти. Ступай, ступай. Мы ведь преступники, зачем тебе нам помогать? Это наша судьба — погибнуть за своё. У тебя она точно другая. Ну же, иди.