Аня стряхнула налипшую ледяную стружку с колготок, юбки и рукавов джемпера. Нарядилась для Юры, теплый каток ледовой арены городского хоккейного клуба позволял. Юра тоже был в стильном вязаном джемпере и оттого еще больше походил на Феско из “Эйфории”, коротко стриженный, с аккуратной бородой и полными губами, которые неизменно приковывали ее взгляд.
Но сейчас перед глазами стоял лишь образ того, кто влетел в нее, сбил и исчез. Аня отдыхала у бортика, никому не мешала, как вдруг из-за спин очередной влюбленной парочки выкатился на большой скорости некто – белая вратарская маска закрывала лицо. Он запомнился серой, как гранит, внезапно обрушившейся глыбой. А еще довольным хохотом. Хотя смех, возможно, ему не принадлежал: вся хоккейная коробка была полна веселья, радостных криков и музыки. В первые дни нового года – ожидаемый аншлаг.
Вдоль бортика, по краю этого шумного празднества, Аня направилась к выходу. Покаталась — и хватит, поглядит с трибуны, а Юра пускай потом в кафе ведет. Коленка почти прошла, но плечо и локоть ныли настырно. А спиной Аня против воли ожидала нового удара и вся коченела, когда кто-то проезжал мимо. Это было глупо, но ничего с собой она поделать не могла. Спина мигом покрывалась потом, и, ежась, Аня осматривалась. Повторяла, усмехаясь:
— Случайно, просто случайно, бывает, не рассчитал, просто народа много.
А затем за спиной захрустел лед. Аня сжалась, а следом почти подпрыгнула, вскрикнула. Кто-то резко затормозил, кроша лед, но толчка не последовало. Вместо этого на плечо опустилась кисть. Пальцы краснели сбитыми костяшками.
– С тобой все хорошо? – спросил Юра, вырастая перед ней.
– Да, ничего страшно, так, упала неудачно, – натянула улыбку. Папа не переставал повторять, что у нее самая прекрасная улыбка на свете. Аня верила и, пересекаясь с Юрой в институте, неизменно улыбалась. И вот результат – он пригласил ее на свидание.
– Бывает. – Юра легонько сжал ушибленное плечо. Аня силом сдержалась, чтобы не поморщиться. – Без шишек обычно не обходится.
Словно в подтверждение в десяти метрах от них щупленький пацан оказался на льду. Снова грянул хохот, перекрыл возмущение пацана и его приятеля. Аня всматривалась несколько секунд: показалось, мелькнула маска. Хотя в праздники это не удивительно: многие пришли в новогодних нарядах.
– Да ладно, все равно лучше, чем дома сидеть и билеты зубрить, – усмехнулся Юра.
Аня закивала. Глянула наконец на Юру, на его губы, улыбнулась.
– Ты хорошо катаешься, мне за тобой не успеть.
– Да я просто в школьные годы ходил там в хоккейную секцию, даже поиграл немного в юношеской команде. С хоккеем-то не вышло, а любовь к конькам осталась.
Не отводя от нее глаз, он удивительно легко отъехал задом наперед, сделал пируэт, едва не задев встречного, и, красиво переставляя ноги, вернулся по дуге. Аня захлопала в ладоши.
– А я, как ты уже понял, не большая поклонница, – усмехнулась она и поспешно добавила: – Это пока. А вообще, в детстве очень любила смотреть фигурное катание.
– Ну что, отдохнула? – Юра протянул руку. – Поехали, а то замерзнешь.
Сердце на секунду замерло, Аня замешкалась, побежала глазами по наворачивающим круги бегунам.
Кто-то ехал, держась за руки, кто-то поодиночке, кто-то крохотным паровозиком. Одни катили уверенно и расслабленно. Другие – кое-как, рискуя потерять равновесие. Имелись и такие, кто не мог обойтись без клюшки: лавируя между людьми, они старались удержать у себя невидимую шайбу. Но все, кто был, все без исключения, казалось, светились счастьем и восторгом, даже те, кто мгновение спустя уже скользил на животе. Мелькали искорки мишуры, алые пятна новогодних колпаков, маскарадные маски. Но той самой, белой с темными глазницами, не было.
Однако Аню это не успокоило. Выдохнув, она решилась-таки и вложила свою ладонь в перчатке в крепкую руку, и Юра утянул за собой. В хохочущий водоворот, пронизанный праздничной, сулящей чудеса музыкой. И, словно по волшебству, они очень просто встроились в плотный поток.
На этот раз Юра не спешил, и Аня катила рядом. Держалась за твердую руку и смелее переставляла ноги. А поток вокруг жил своей жизнью: умелые ребята “обтекали” их с обеих сторон и, петляя, устремлялись дальше, но порой приходилось уворачиваться, объезжать и самим – Юра умело направлял. Удобнее было бы, если б он взял Аню за талию. Удобнее и приятнее.
Он оборачивался, поглядывая так по-отечески. И Аня улыбалась в ответ. Ах, эта идеальная округлость головы, так и хотелось провести рукой по ежику волос. Эта борода с легкой рыжиной, так идущая к лицу. Эти губы. И зачем только он оставил ее вначале? Вот так сразу хороводили бы – под ручку, и Аня бы быстро не устала, и настроение бы не было подпорчено. “Просто он любит коньки с детства, а меня пока чуть-чуть”, – мелькнуло в голове, и Аня прыснула под нос.
А затем мелькнуло новое: он был в команде, играл в хоккей. А следом: и джемпер у него серый, а джинсы бежевые. И сам он как глыба… Его же не было с ней там, у бортика, она остановилась передохнуть и почти сразу потеряла его из виду. Он умчался, не заметил. И, забыв о ней, один наматывал круги наверняка так же, как те безумцы, которым становится скучно, и они разгоняются и подрезают, влезая прямо перед тобой. Глядите, мол, как умею. Или внезапно тормозят и разворачиваются у тебя на пути. Или... не тормозят, не объезжают, а сшибают Аню с ног!
Тут же зазвучали слова Марины, соседки по комнате: “Ань, с ним лучше не связываться, себе дороже”. Но почему? А вот этого Аня спрашивать не стала, Маринка ведь это все просто от зависти, так?
Но вот Юра снова обернулся, и Аня запнулась, затормозила. Ноги, они все сделали сами, словно ей опять шесть лет, когда она каталась не задумываясь, наученно и на автомате.
Юра обернулся – и маска закрыла его лицо. Идеально округлая маска под идеальную округлость головы. Аня встала как вмерзшая в лед, даже ладошку выдернула из Юриной хватки. Лишь перчатка осталась в его руке. Однако, едва возникнув, наваждение прошло. Не было никакой маски, а Юра, заметив пропажу, развернулся, не бросил теперь, не скрылся, а с улыбкой прикатил обратно.
Аня виновато улыбнулась и кивнула.
– Может, глинтвейна тогда горячего, чтоб согреться? – с готовностью предложил Юра, протянув ее перчатку. Совсем как туфельку Золушке. Аня оттаяла. К черту Марину, к черту маску, к черту этот лед! Кафе, глинтвейн и тет-а-тет – наконец-то настоящее свидание.
Но перчатка-туфелька не вернулась к хозяйке. Очередной лихач, лавируя, задел Юру. Устояв, тот крикнул ему в спину:
– Пошел ты! – долетело в ответ.
– Так, Ань, погоди-ка, я щас.
Юра запихнул перчатку себе в карман, а взамен выудил что-то, блеснувшее в руке металлическим блеском, и с места бросился вдогонку за обидчиком:
– Юр! – Аня по инерции покатила следом, но они слишком быстро скрылись за чужими спинами.
Снова она осталась одна. По привычке потянуло к бортику, стоять на пути у людей было неловко. Но едва сделала шаг в его сторону, как воображение подсказало: вот ублюдок выныривает из потока, вот на полной скорости врезается, а вот она отлетает, только на этот раз бьется затылком об лед. Череп трещит, сердце разрывается, душа – прочь. Уже навсегда.
Картина ярко вспыхнула, а в ушах явственно прозвучали хруст, с которым расколется затылок, и тот издевательский смех. Бросило в холод. Скрипнув зубами, Аня решительно направилась к ближайшему выходу. «Кафе, глинтвейн, покой», – зазвучало мантрой в голове. А Юра пускай сам ее найдет.
Через ноющую боль она заскользила по широкой дуге к выходу. И вновь веселая музыка, которой она успела проникнуться, пока Юра держал ее за руку, отступила глубоко-глубоко. Теперь Аня вслушивалась лишь в музыку коньков. И замирала всякий раз, когда та набирала темп за спиной. Шик-шик-шик – кто-то разгонялся. Бам-бам-бам – ускорялось ее сердце. Сейчас влетит, сейчас толкнет. Собьет к чертовой матери.
Но лихач проносился мимо. Не глядя, не замечая, обдувая ветерком. И мурашки бежали от шеи вниз.
Но ведь всегда кто-то быстрее остальных, это обычная картина на катке. И вокруг обычные люди. Не злые, не коварные. Они пришли повеселиться, и нет им никакого дела до Ани. Просто те, кто хорош в коньках, любят кататься с ветерком. И это тоже обычная ситуация.
И уж конечно, они не жаждут ее покалечить. Аня знала это по отцу. Но по отцу же знала, что от случайностей не уберечься. Потому продолжала покрываться холодным потом, когда кто-то выскакивал из-за спины, показушно переставляя ноги на повороте. Потому же около десяти лет избегала катков.
Но теперь, раз уж ее угораздило сунуться на лед, она обязательно выберется, а Юре скажет, что, к сожалению, больше сюда на свидание не пойдет. Сейчас она покинет этот несносный лед, сбросит несносные коньки и присядет наконец, а затем будет пить вкуснейший горячий глинтвейн. И если Юре захочется и дальше играть в догонялки с каким-то придурками, то так и быть, глинтвейном она насладится в одиночку, а еще возьмет круассан и…
Колено прошибла такая боль, что Аня едва не потеряла сознание. Не заметила, как оказалась на льду. От нее резво серым пятном удалялся коренастый парень с клюшкой. Момент – и он исчез.
Аня расплакалась. Не от боли даже, от ужаса. Она видела, успела заметить краем глаза, как клюшка с замаха прилетела крюком точно в колено. Это был миг, мгновение. Лишь опытные судьи, вероятно, способны поймать на таком нарушителя.
Он просто взял и ударил ее клюшкой, как в каком-нибудь матче, как наверняка привык поступать с противниками. Вот только теперь не игра! Это вообще не игра! Какого черта происходит? И почему она?! За что именно ее?
Аня задыхалась и от сверлящей боли, и от парализующего ужаса. А он ведь не остановится на этом, с внезапной ясностью поняла она, только начал, входит во вкус, не наигрался. И нет, никакая это, к черту, не случайность. Для случайности это слишком. Вот сейчас он закончит круг, как следует разгонится, и ей прилетит снова. Может, по руке. Или по ребрам. Но как это возможно? Здесь, среди... Сердце колотилось где-то в глотке. Аня приподнялась и судорожно заозиралась.
Все было обычно, никто ничего не заметил. Они тоже были в масках. С пустыми глазницами, с застывшими друг на друге взорами. «Все хорошо, все супер. Правда, весело? Как здорово! Мы здесь, чтобы веселиться. И ничто нам не помешает».
Аня смотрела, искала. Люди расступались перед ней, как бесконечная череда кулис. Но действие никак не начиналось. И даже ублюдок так и не приехал.
Наконец, рядом остановился мужчина. Он свою маску, наверное, потерял: лицо выражало тревогу и сочувствие.
– С вами все в порядке? Давайте я вам помогу.
Аня утерла слезы и протянула руку. Мужчина помог ей встать. Опираться на покалеченную ногу было почти невозможно.
– Давайте вот сюда, к бортику.
Он взял ее за талию, не отпуская руки, и буквально покатил на край площадки. Когда она уже хотела попросить отвести ее к выходу, мужчину дернули за плечо и развернули.
– Ты какого черта мою девушку лапаешь?! – прорычал Юра.
– Да не, я ничего. – Мужчина убрал руки и ретировался.
– Ты где был? – обиженно бросила Аня, хватаясь за бортик.
– Да так, одному беспредельщику ребра пересчитал. – Юра сверкнул кастетом на пальцах. – Вон, полюбуйся.
Он указал на выход и усмехнулся. Каток покидал бледный и скрюченный паренек, кривился лицом, держась за бок.
– А че он словами бросается. – Юра вернул кастет в карман. – Что с тобой?
– Колено, – процедила Аня.
– Ладно-ладно. А что тогда? Столкнулась с кем-то?
– Клюшкой заехали. – Аня указала на колено так, словно по его виду это было очевидно.
– В смысле, урод какой-то ударил по колену, – Аня злилась на Юру, на каток и на саму себя – за то, что согласилась, хотя не хотела, за то, что поверила, что прошлое уже бессильно. Но лед выжидал. Выходит, что так. И страх в ее сердце тоже – как смертельные споры в вечной мерзлоте.
– Что за гандон? Где? – вскинулся Юра, его рука скользнула обратно в карман.
Аня помедлила. Единственное, чего она желала, это убраться отсюда, чтобы Юра помог ей, позаботился и пожалел. Стоило промолчать, однако она неудачно переступила, и колено выстрелило такой болью, что Аня сжала зубы, а затем мстительно выдала:
– Чокнутый какой-то с клюшкой, невысокий, в сером костюме… и в маске хоккейной.
И снова на миг закралась мысль: а вдруг Юра? Вдруг это он сам? Просто включил дурачка, развлекается, играет. Это хотя бы объясняло, почему она. Юра совсем не был паинькой, все на курсе знали это.
– Хоккейной? – не поверил он. Слишком натурально.
– Вроде, белая такая, с дырками, как в ужастике, знаешь?
– Кажись, видел. Ща разберемся.
Юра снова вооружился кастетом и завертел головой. Аня внезапно перепугалась. Вспомнилась пустота в черных глазницах, послышался довольный гогот.
– Ты давай тогда не спеша двигай в кафешку, – перебил Юра и улыбнулся.
– Погоди. Лучше пойдем вместе, мне кажется… он опасен.
– Он... Он ненормальный, он... может и убить, – сама не поверила, что сказала это вслух.
– С ума не сходи, здесь, в толпе? Все норм будет, я просто поучу его, как себя вести надо... с моей девушкой, – он улыбнулся, подмигнул. – Скоро вернусь.
И умчался. Буквально тут же Аня поняла: это была ошибка.
Она передвигалась к выходу на цыпочках. Старалась не переносить вес на больную ногу, но на льду это получалось плохо. Хваталась за бортик, как утопающие с “Титаника” за шлюпку. И ощущала себя примерно так же: взмокшая, неумолимо замерзала.
Ане было шесть лет, когда она однажды тоже замерзла. И тоже на льду. Это случилось зимой на озере, там катались, наверно, все деревенские ребята. К тому времени Аня каталась свободно, уверенно и умело, мечтала выступать на Олимпиадах. Отец гордился ею и не упускал возможности полюбоваться ее успехами.
В тот день он был на озере. И тоже на коньках. Аня каталась, он смотрел. А затем пацаны втянули его в свою игру в подобие хоккея. И вот он увлекся и в какой-то момент не уследил – случайно зашиб Аню, она ведь всегда желала оставаться рядом с ним. Рванул за шайбой и снес дочку. Аня сильно испугалась, не заметила, как оказалась на льду. Спину ужасно ломило. Вокруг все смолкло, лишь папа шептал ее имя. А затем она провалилась под лед, вглубь озера. Так ей показалось.
На деле, как рассказал ей спустя шесть лет папа (он сильно мучился эти годы), у нее почти на минуту остановилось сердце. Папа сам его завел. После Аня заболела пневмонией. Но самым страшным, даже после признания отца, оставалось то, что встретило ее подо льдом.
Праздничная круговерть не стихала и настойчиво не замечала Аню. Она постоянно оглядывалась, спиной чувствуя угрозу, но люди всякий раз катили мимо. И он, возможно, тоже. Просто издевался, посмеиваясь. Выжидал, как стервятник, наворачивая круги, мучил. Либо, надеялась она, был занят, потому что Юра его достал.
Хоккейная площадка ледовой арены не отличалась необъятными размерами, тем удивительнее было, что у Ани до сих пор не вышло выцепить взглядом парочку дерущихся парней. Урод сбежал? Но почему Юра не возвращается?
“Потому что он тебя дурит”, – подсказал новый голосок, в отличие от прежнего, этот был не на ее стороне. “Просто играет с тобой, – хихикнул он. – Или ты думаешь, что реально ему понравилась? Тогда зачем он пригласил тебя на каток?”
Но ведь он не мог знать о ее страхе родом из детства? Или мог? Марина разболтала? Или нашептал тот, кто ждет подо льдом?..
До выхода оставалось метров двадцать, когда Аня наконец увидела Юру. Он, чуть прихрамывая, шел вдоль бортика ей навстречу. Улыбался и помахивал обломками клюшки.
Отнял клюшку и наказал обидчика? Ну, да, так это должно выглядеть. А где он, тот ублюдок? Почему не привел к ней, чтобы извинялся на коленях?
Аня мешкала. Сердце предательски ускорялось.
Прихрамывает, как старается. Но кто он на самом деле? Может, Маринке реально что-то известно? Хотела предупредить? Выдала ее секрет и так желала сгладить вину, но Аня даже слушать не стала.
Юра приближался. Кто он? Уж точно не пай-мальчик и противник насилия. И почему объявился именно сейчас, когда ей до выхода осталось чуть-чуть? Чтобы не выпустить, на льду она беспомощна. Так кот играет с мышкой, позволяя ей почти сбежать.
Маска! Юра удивился, когда Аня упомянула, что тот, кто ударил ее клюшкой, был в маске. Он удивился, потому что не ожидал, потому что в тот раз был без маски. Только с клюшкой.
Аня развернулась. Это ловушка! Она пошла обратно. Хотя в пору было рассмеяться: куда она собралась, хромая? Да и сбегать значит провоцировать.
Но что делать? Все нутро гнало прочь.
Остановиться? Обхитрить, подыграть?
Бортик под ладонью задрожал. Одновременно грянул грохот. Так гремит стеклянная перегородка, когда в нее…
Аня обернулась. В бортик и стекло почти у самого выхода был вжат Юра. Голова его поникла. Обломки клюшки вылетели из рук.
Это Глыба в маске впечатал его.
Аня вскрикнула. Вскрикнули и свидетели. Остановились.
– Все в порядке! Ничего страшного! – пробасил Глыба и подхватил Юру по-приятельски. – Просто дружище перебрал немного и устал.
Он хохотнул. И это был тот самый хохот. Толпа расслабилась, ответила парой смешков.
– Не обращайте внимания! – Глыба повел контуженного Юру к выходу. – Нужно просто отдохнуть, посидеть. Сейчас мы присядем.
Люди натягивали маски, натягивали улыбки.
– С праздником, люди! – бросил Глыба.
– С праздником! – согласились люди. И один за другим исчезли в беззаботном потоке.
Аня бросилась к Юре. И тут же взвыла от боли в колене. Открыла рот, чтобы позвать на помощь. Маска, будто учуяв, повернулась к ней. Глыба покачал ею: “Не надо”. И указал на Юру.
Нож. Ублюдок держал у Юры под ребрами нож.
Дыхание перехватило. Сковало руки, ноги. Аня застыла, примерзнув к бортику. Горло высохло.
Нет, это был не совсем нож. Лезвие, снятое с конька и заточенное с одного конца.
Глыба вывел Юру со льда, усадил в кресло во втором ряду. В этом секторе, напротив от основного выхода, трибуна была пуста. Юра рванул было на ноги, но ублюдок приземлил его назад. А затем вонзил лезвие. Трижды. Быстрыми, едва заметными движениями. Юра, бедный, такой молодой, наивный Юра лишь удивился, не поверил.
Аня закричала, но голоса не было. Ноги подкосились. И она зажмурилась, оседая…
…когда власть над телом вернулась, Аня кое-как поднялась. Праздник вокруг все так же раскручивал звенящие смехом вихри. Динамики пели о звенящей январской вьюге. Звенело в висках, гудели ноги, мучительно не хватало тепла.
Она повернула голову на одеревеневшей шее и посмотрела на трибуну. Один-одинешенек Юра сидел на прежнем месте – откинувшись на спинку, с поникшей головой и вратарской маской на лице, заботливо укрытый пледом, которые работники арены оставляли в ящичках между трибунами. Типичный перебравший паренек. Обычная картина для Нового года.
Может, ей все привиделось? И блеснувшее лезвие, и темнеющий от крови такой милый серый джемпер Юры, и чернота в прорезях маски, что уставилась на нее, пока Глыба тянулся за пледом. Может, Юра всего лишь без сознания, не очухался еще?
Ведь невозможно, чтобы никто не заметил! Кровь пачкает, заливает брызгами. Неужели никто не увидел?! А камеры на что?
Юра не двигался, в сознание не приходил.
Странное дежавю захватило Аню на миг. Когда-то давно так же на трибуне сидел отец, и кроха Анечка, проезжая мимо, махала ему ручкой.
Затошнило. Аня сдержалась. Нестерпимо ныло раненое колено. Она бросила взгляд вниз: сустав заметно распух.
Со всем этим надо было кончать. Выбраться с катка, позвонить в полицию. Телефон она оставила в сумочке, сумочку в гардеробе. Но ведь она не одна, надо только докричаться. Но сперва...
Аня направилась к выходу. Все те же двадцать метров. Но теперь она не оглядывалась. Не потому что верила, что Глыба успокоился, не потому что перестала бояться. Просто это не имело смысла. Одолеть лед – вот, что было главное, выбраться.
Под сводом заиграла и медленно вливалась в круговерть прекрасная песня снежинки, той самой, что не растает, в твоей ладони не растает. Аня стала подпевать, нашептывая себе под нос.
Пока часы двенадцать бьют.
Каждый Новый год они садились смотреть “Чародеев”, она и папа, и хором подпевали. Каждый год, но не этот и не следующий, и не следующий... ледующи-и-к - шик - шик…
Металл блеснул красиво. Как снежинка из мишуры. Аня успела это заметить краем глаза. Затем кость хрустнула – именно так, как и представляла. И в глазу потемнело.
Довольный хохот тоже был. Но потонул в многоголосом выкрике.
Аня упала на четвереньки. Колено тут же выстрелило болью, и она перевернулась. Села, оперевшись на бортик. Левая половина головы наливалась тяжестью. И прекрасная песня снежинки неумолимо приглушалась.
Правым глазом Аня видела. Двое парней удерживали Глыбу. Это был он. Без маски – но он. На окровавленных пальцах правой кисти сидел окровавленный кастет. На серых спортивных штанах были редкие багровые пятна.
Он смеялся. Черные глаза были безумны. А осунувшееся лицо – смутно знакомым.
Он вырывался. И тогда кто-то третий долбанул его сзади по голове. С тихим звоном упал кастет. А с зубами ублюдка произошло нечто странное. Они выдвинулись вперед. И тогда он их выплюнул. Вставные челюсти отлетели на лед.
Он растянул беззубую улыбку, и Аня вспомнила.
Она видела эту рожу там, подо льдом, в студеных водах озера. Эта угловатая костлявая рожа, пугающая маска, склонилась над ней, пока она тонула и уходила во тьму. Рожа улыбалась, облизывалась. А затем кто-то дернул Аню обратно.
Эта беззубая, с перетянутой кожей, маска являлась еще не раз в кошмарах, от которых Аня просыпалась с замиранием сердца. Она перестала ходить на озеро, а затем и на любимый каток. После рассказа отца она решила, что это был лик Смерти. Сердце остановилось – и она пришла, голодная и довольная. Но Аня сбежала. И продолжала убегать все эти годы. Может, поэтому Смерть пришла к отцу?
“Снежинка” медленно таяла, ее колокольчики затухали.
Снова кто-то закричал. Заорал матом. Кто-то поскользнулся и упал. Беззубая рожа приблизилась, кольнув взглядом так, словно в грудь вогнали тяжелую сосульку.
– Не твоя, – плюнула Аня.
Рожа отпрянула. Ублюдка утянули назад. Но он успел топнуть ногой. И лезвие конька гильотиной обрушилось на голые – без перчатки – пальцы Ани.
В голову ударила боль. И Аня полетела во тьму. А лед трескался под ней, довольно хохоча.
Подо льдом было тихо. И ничего не болело. Пульсировала толща воды. Аня знала: это не сердце, здесь оно молчит. Аня ждала. Почему-то вспомнилось, что послезавтра экзамен, а половина билетов не выучено. Но это ничего, потому что бабушка уже напекла блинов и открыла баночку вишневого варенья, надо бежать домой, мультики скоро начнутся. И классно было бы запивать горячим глинтвейном, чтобы согреться.
Но холодно не было. И глубина не проглатывала. Что-то толкало вверх. Кто-то держал ее и тепло обнимал. Аня улыбнулась, чтобы порадовать его. Вспомнилась «Снежинка», но зазвучала она по-домашнему:
– Моя Снежинка не растает, в моих объятьях не растает.
Маска не придет, поняла Аня и улыбнулась по-настоящему.
– Прости, Снежинка, – шепнул любимый голос.
