Серия «Короткие рассказы»

Наш новый дом поразительно велик даже для нашей большой семьи: два этажа, мансарда и огромный подвал. Каждое утро меня будят первые солнечные лучи, пробивающиеся сквозь плотные шторы. Но лежать без дела некогда — дом старый и нуждается в постоянной заботе. Вечно что-то ломается, то здесь, то там. Особенно беспокоит растение, пробивающееся из подвала сквозь пол и стены, с каждым днём захватывающее всё больше пространства.

Как обычно, беру коробку с инструментами и начинаю обход: проверяю комнаты, выискиваю поломки. В моей всё в порядке — пара трещин, ничего серьёзного. В комнате старшей сестры немного перекосилась дверь, быстро исправляю это. Ванная нуждается в более тщательном уходе: запах сырости никак не исчезает, придётся потратить на неё больше времени. И, конечно, в коридоре снова образовались щели между половицами. Со вздохом принимаюсь за них.

По перемещению солнечных лучей понимаю, что давно уже за полдень. Пора спуститься и осмотреть первый этаж. Хлипкая лестница скрипит под ногами, жалуется на своё состояние, и мне хочется застонать вместе с ней — починка будет непростой задачей. Решаю оставить это на потом.

Вхожу в гостиную, где папа, устроившись в своём любимом огромном кресле, читает газету. Останавливаюсь и оцениваю его взглядом, пытаясь понять, что в его фигуре не так. Он поднимает на меня глаза. За стеклами очков — знакомое тепло и доброта.

— Привет, малышка, — уголки его губ трогает лёгкая улыбка.

На душе становится спокойнее.

— Привет, пап.

— Всё в делах, всё в заботах? — его мягкий голос напоминает мне то самое пуховое одеяло, которым он укрывал меня в детстве. — Не буду тебя задерживать. Хорошего дня.

Папа снова скрывается за газетой, а мне нужно поторопиться — успеть осмотреть первый этаж до темноты. Открываю скрипучую дверь в гостиную и вдруг натыкаюсь на папу прямо у порога. По телу пробегает дрожь. Коробка с инструментами с грохотом падает на пол, и я невольно закрываю лицо руками. Доппельгангер? Или это тот, кто только что сидел в кресле? Мысли вихрем проносятся в голове.

— Испугал тебя, малышка? — папа спокойно нагибается, собирает инструменты. — Прости, не хотел.

Знакомая теплота в его голосе немного успокаивает. Я пытаюсь дышать ровнее и быстро осматриваю его, стараясь понять, кто передо мной. Он настоящий? Не решаюсь оглянуться и проверить, что там за моей спиной. Папа протягивает мне коробку, и солнечные блики мелькают в отражении его очков.

— Ты бы зашла к маме, — заботливо говорит он. — Кажется, она чем-то расстроена.

Он осторожно обходит меня и проходит в гостиную. Но при упоминании мамы снова накатывает паника. Она уже долгое время "расстроена" — и это мягко сказано. Её фигура то и дело мелькает в разных уголках дома, словно затянутая в петлю времени: появляется то в одной комнате, то в другой. Стоит, закрыв лицо руками, мелко дрожит и издаёт скрипящий, шипящий звук, уже мало напоминающий плач. Несколько раз я заставала её в своей комнате, просто молча наблюдая за этой жуткой тенью. Но в последнее время, к счастью, она перестала появляться на втором этаже. Это немного успокаивает.

Сжимая похолодевшими пальцами коробку с инструментами, перехожу в следующую комнату — на кухню. Здесь просто хаос: стулья сбиты в кучу, тарелки разбиты и валяются на полу, шкафы перевёрнуты, а их содержимое рассыпано повсюду. Мне ничего не остаётся, кроме как навести порядок. Тем временем солнце уже клонится к закату. Времени на полноценный ремонт не остаётся, и я покидаю кухню.

Выхожу в коридор и замечаю проросшие повсюду зловещие растения. Нет, только не это. В отчаянии начинаю выдёргивать их голыми руками, чувствую, как холодные стебли обжигают и режут кожу. Вдруг из комнаты близнецов доносится резкий, пронзительный плач. Замираю с обрывками растений в руках и прислушиваюсь. Всё затихает, но я всё же решаю проверить.

Дверь, влажная и разбухшая от сырости, поддаётся с трудом. Резкий травяной запах с примесью густой, приторной сладости ударяет в нос. Комната заросла растением до самого потолка; бороться с ним нет сил, и я оставила всё, как есть. Тело сестры наполовину вросло в стену: её рука едва двигается, будто пытается выбраться из этой ловушки, губы беззвучно шепчут что-то. Я избегаю смотреть ей в глаза — в них отражается такая боль, что моё сердце разрывается на куски.

Брат лежит на полу, почти весь опутанный растением, не двигается, но грудь всё ещё медленно поднимается и опускается. Стараясь не издавать ни звука, я выхожу из комнаты и осторожно прикрываю дверь.

И тут силы покидают меня. Ноги подкашиваются, и я оседаю на пол. Мягкий ковёр смягчает падение. В коридоре царит полумрак — солнце, словно мучая меня, с неимоверной скоростью падает за горизонт. Слёзы катятся по щекам, и я всхлипываю, закрыв лицо руками. Ни времени, ни сил уже нет, чтобы обойти остальные комнаты, и к утру всё будет ещё хуже.

Пора спуститься в подвал. Я избегала этого места слишком долго. Одна мысль о нём пробирает до ледяного ужаса — там слишком темно, слишком одиноко. И от этого ощущения покинутости хочется выть.

Собрав волю в кулак, я медленно поднимаюсь и, тяжело переставляя ноги, подхожу к двери. За ней лестница уходит вниз и тонет во мраке. Мне предстоит вместе с ней погрузиться туда, в темноту.

С трудом дохожу до низа. Здесь царит могильный холод. Глаза всё ещё различают очертания предметов — умирающий свет солнца с трудом пробивается сюда. В самом дальнем углу лежит нечто, откуда разрастается то самое растение, захватывающее и разрушающее мой дом.

Я приближаюсь. Запах влажной травы и сладкого гниения становится невыносимым. Опустившись на колени, ощупываю холодные стебли — и наконец нахожу то, что искала: руку, так похожую на мою. Она удивительно мягкая, тёплая. Обхватываю её и нежно прижимаю к щеке.

После непродолжительной прогулки чувствую себя заметно лучше. Осенью мне всегда бывает не по себе, когда мир замирает в ожидании неизбежной зимы, готовой сковать всё в свои ледяные объятия. Но сегодня солнце мягко пробивается сквозь облака, заливая улицы золотистым светом. В воздухе витает едва уловимый сладковатый запах гниения — аромат последних увядающих цветов и прелых листьев. Проходя мимо запущенного парка, я чувствую дуновение ветра, и медные листья, кружась в воздухе, вспыхивают огненным блеском в лучах солнца.

Подхожу к своему новому жилищу — маленькому домику, который я снимаю у мисс Томски, пожилой дамы, всегда одетой в потёртую шубу и обвешанной украшениями, словно витрина ювелирного магазина. Она постоянно курит эти отвратительно пахнущие сигареты, но я уже привык.
Одно из достоинств домика — небольшой уютный садик позади, где я люблю проводить время за чашкой самого тёмного до мрака кофе и книгами. Хотя в последнее время свободного времени почти не остаётся: я переехал всего месяц назад, но работа младшего санитара в местной психиатрической лечебнице поглощает все силы. Здесь, в этом угрюмом городке, люди сходят с ума легко и быстро. Лечебница — огромное серое здание на отшибе, его можно увидеть из любого уголка города. Огромные окна, похожие на пустые глаза, безжизненно смотрят на улицы.

На подходе меня встречает сама мисс Томски, вольготно привалившись к серому зданию. Она затягивается своей невыносимой сигаретой и медленно выпускает дым, её старые глаза внимательно следят за мной. Я киваю в знак приветствия, и в ответ её лицо расползается в беззубой улыбке.

— Ну, кто вы на этот раз? — произносит она с ноткой издёвки.

Я привык к её странностям, как и к причудам большинства своих пациентов, поэтому лишь пожимаю плечами и прохожу мимо, направляясь к саду. В голове уже мелькает приятная мысль о скором вечере, полном тишины и увлекательного чтения.

Открыв скрипучую калитку, я оказываюсь в своём садике и сразу замечаю фигуру на лавочке. Человек сидит, скрючившись, обняв себя руками, и мерно покачивается взад-вперёд. Услышав мои шаги, он поднимает голову.

— Я знал, что найду вас… — говорит он надломленным голосом.

Узнаю его — один из моих самых безнадёжных пациентов.

— Вам нельзя здесь находиться, — говорю я. Мысли лихорадочно крутятся в голове: как он сюда попал? Как узнал, где я живу?

Пациент медленно встаёт и, пошатываясь, идёт ко мне.

— Мы… мы должны уйти! Прямо сейчас! — Он срывается на визг. — Этот город… он ест нас живьём! Проникает в разум, играет нами, как с марионетками.

Я отступаю на шаг, стараясь не показывать беспокойства.

— Вы… вы же обещали, — его губы дёргаются. — Я больше не выдержу. Этот город поглощает меня изнутри… он не отпустит…

В его глазах — смесь холодного безумия и безысходности. Страх подступает, сердце бьётся в груди, а по спине расползается холодок.

— Сейчас позову доктора! — голос мисс Томски, издевательский и резкий, отрезвляет меня.

Ненависть. Она поднимается, как едкий дым, заполняет грудь, обжигает горло. Эта её мерзкая шуба, будто сдохший зверь, воняет так, что хочется блевать. Этот звон побрякушек — режет слух, будто кто-то вбивает осколки стекла в мозг. И этот запах… стойкий, мерзкий, он не просто сигаретный — он её запах. Тухлый, цепкий, она сама давно протухла изнутри.

Новенький… Он обещал вытащить меня, говорил, что верит. Я видел его здесь, он говорил со мной, он ведь был настоящим… или нет?

Где он?!

Это снова город, он играет со мной, коверкает реальность, шепчет под кожу. Я чувствую его — вонючую чёрную пасть.

Сжимаюсь в комок, обнимаю себя, раскачиваюсь. Это должно помочь. Должно.

Скрип калитки.

Я вскидываю голову. Это он? Вернулся?

Нет.

Это снова она. Томски. Её глаза — две чёрные дыры, её улыбка — щель в растрескавшемся черепе.

— Ну что, доктор, нашли своего пациента?

Я бросаю взгляд на сад. Никого нет. Снова эти глупые шутки мисс Томски. Ей самой давно бы следовало оказаться в лечебнице, как, впрочем, и многим в этом городе. Пожав плечами, направляюсь к выходу. Я привык к подобному за сорок лет работы в психиатрической больнице.

Проходя мимо старухи, замечаю протянутую руку с папиросой. Её глаза блестят странным злорадством. Я беру сигарету и закуриваю, вдыхая густой дым. Ощущаю, как горьковатое тепло заполняет рот и лёгкие. Да, это будет неплохим сопровождением на пути обратно.

Солнце уже давно склонилось за горизонт, и забытые временем улицы погрузились во мрак. Высокие фонари тускло горят, едва разгоняя тьму. Проходя мимо полуразрушенной церкви, я ощущаю укол досады. Когда-то мне нравилось заходить в такие места, пусть я и никогда не был особенно религиозным. Привлекала атмосфера: запах ладана, тихое спокойствие, возвышенный голос священника и разноцветные лучи от витражей, стекающие на каменный пол. Но теперь двери церквей для меня закрыты.

Звуки исчезают, будто их поглощают облупившиеся, унылые фасады покосившихся домов. Где-то далеко слышен слабый лай собаки, но он мгновенно стихает, оставляя вокруг меня лишь пустую тишину.

Чутьё безошибочно подсказывает, что за мной следят. Это ощущение, знакомое и точное, никогда не обманывает. Незнакомец начал преследовать меня ещё от станции. Что ему нужно? Внешне я выгляжу вполне безобидно и заурядно — охотник на чудовищ не должен привлекать внимание, но, похоже, именно это сделало меня мишенью для другого охотника — на людей.

Свернув в ближайший переулок, я ускоряю шаг, стараясь слиться с тенью. Но внезапно тусклый свет фонаря выхватывает из темноты два силуэта, преграждающих мне путь.

— Добрый господин заблудился? — насмешливо произносит один из них, делая шаг вперёд.

Я пячусь, но сзади уже раздаётся грубый голос преследователя.

— Точно заблудился, — в его голосе звенит угроза. — Ты ведь не хочешь проблем, верно?

Резко разворачиваюсь и упираюсь спиной в холодную стену: отступать больше некуда, да и врагов лучше держать на виду.

— Нет, не хочу, — мой голос дрожит.

— Тогда тебе придётся отдать всё, что у тебя есть, — вступает в разговор третий, и в его руке поблёскивает нож.

— Но у меня ничего нет! Я только приехал по поручению бургомистра, он должен заплатить мне за работу.

— Неужели? — первый говорит насмешливо, не скрывая недоверия. — Что-то не верится. Придётся немного пощипать тебя.

— Вы не имеете права! Бургомистр так этого не оставит!

— Да плевать, — откликается третий, его голос холоден и остр, как лезвие ножа в его руке. — Прикончим его.

Вот этих слов я и ждал. Мне позволено убивать людей только в случае самообороны. Улыбка сама расползается по лицу, а волна азарта и предвкушения накрывает с головой. Нежно провожу кончиком языка по клыкам, ощущая их остроту. Охотясь на чудовищ слишком долго, сам становишься одним из них.

Глаза ближайшей жертвы расширяются от ужаса, сердце бьётся всё быстрее и быстрее. Он вскидывает руки и отступает назад, но я молниеносно бросаюсь на него, впиваясь клыками в шею. Краем глаза улавливаю движение: двое оставшихся пытаются бежать. Бесполезно. Одним прыжком я сшибаю первого с ног, слышу, как хрустят его кости. Пара глотков — и его жизнь становится моей.

Последний спотыкается, падает, ползёт к стене, крестится дрожащими пальцами. Я вижу, что он никогда не верил в Бога, но страх — это его последняя молитва. Нарочно неторопливо приближаюсь, смакую каждое мгновение, вбираю в себя его сладкий ужас. Наклоняюсь к нему.

— Знаешь, что придаёт крови изысканный вкус? — капли крови с моих губ падают на его лицо. — Страх.

Заброшенная квартира погружена в полумрак, пыль лежит толстым слоем, стены испещрены пятнами плесени. С потолка капает вода и ритмично разбивается о грязный пол. Воздух пропитался тягучим запахом сырости с гнилостным смрадом. В углу комнаты стоит старый, проржавевший холодильник с несколькими белоснежными записками на дверце. Они словно из другого мира, чистые и яркие. Надписи на них цепляют взгляд:

“Мам, почему ты уходишь так рано?”

“Ты ведь не забыла про меня?”

“Я сделаю все, что ты скажешь. Только вернись.”

“Я жду, мама… Почему ты не приходишь?”

“Здесь слишком холодно. Пожалуйста, выпусти меня.”