Голод начал грызть желудок, но Яромир не решался остановиться. Хлеб в котомке намок, а вода в бурдюке пахла болотом. Он жевал корень, найденный у ручья, но тот был горьким, как полынь. Лес будто испытывал его, и воин стиснул зубы, повторяя про себя: «Найти Ладу. Спасти детей». Мысль о девочке, чья рубаха лежала в его котомке, гнала его вперёд.
К полудню он услышал хруст. Замер, вглядываясь в туман. Из чащи выскочила волчья стая — три зверя, тощие, с жёлтыми глазами. Они рычали, обходя его полукругом, и Яромир понял: голод толкает их на отчаянный шаг. Он вытащил меч, отступая к дереву, чтобы прикрыть спину. Первый волк прыгнул, но клинок встретил его, и зверь, скуля, рухнул в траву. Второй бросился следом, но Яромир ударил его рукоятью, отшвырнув. Третий, самый крупный, зарычал, но вдруг замер, будто услышал зов. Стая отступила, растворившись в тумане, и Яромир выдохнул, чувствуя, как дрожат руки. «Не волки, — подумал он. — Её глаза».
Он двинулся дальше, и вскоре лес расступился, открыв поляну. В центре стояла ступа — огромная, вырезанная из чёрного дерева, с краями, покрытыми резьбой, похожей на змеиные кольца. Она казалась живой: кора вокруг неё шевелилась, будто корни дышали. Яромир замер, чувствуя, как оберег жжёт кожу. Ступа дрогнула, и из тумана донёсся шёпот — тот же, что преследовал его во сне. «Иди ко мне, воин…» Он стиснул меч, но не двинулся. Ступа качнулась, словно повинуясь невидимой руке, и медленно поплыла меж деревьев, исчезая в чаще.
Яромир выждал, пока шёпот стих, и подошёл к месту, где стояла ступа. Земля там была голой, без травы, и пахла гнилью. Он заметил след — глубокий, будто кто-то вдавил в почву огромный котёл. След вёл вглубь бора, и Яромир, помедлив, пошёл за ним. «Она играет со мной, — подумал он. — Но я не отступлю».
К вечеру лес стал ещё гуще, и Яромир решил разбить лагерь. Он нашёл укрытие под вывороченным дубом, чьи корни торчали, как кости великана. Костёр разгорелся неохотно, дым ел глаза, но тепло вернуло жизнь в озябшие пальцы. Яромир достал локон Лады, повертел в руках. В отблесках огня волосы казались живыми, и он поспешно убрал их, чувствуя укол страха. Ночь легла на лес тяжёлым покрывалом, и воин, прижавшись к корням, закрыл глаза.
Сон пришёл быстро, но был ядовитым. Яромир видел детей — десятки, сотни, стоящих в тумане. Их глаза были пустыми, а руки тянулись к нему, холодные, как лёд. «Помоги, — шептали они, но голоса сливались в один, низкий, чужой. — Ты не спасёшь их, воин». Он видел Ладу, но её лицо менялось, становясь морщинистым, с горящими глазами. Жестана смеялась, и её смех резал, как нож. «Ты мой, — пела она на древнем языке, и слова эти жгли разум. — Мой…»
Яромир проснулся, хватая воздух. Костёр погас, а вокруг всё покрылось инеем, как той ночью. Дыхание вырывалось паром, оберег пылал, будто раскалённый уголь. Он вскочил, оглядываясь. Лес молчал, но в отдалении, за деревьями, мелькнула тень — ступа, скользящая в тумане. Она остановилась, и из неё поднялась фигура — высокая, сгорбленная, с длинными руками, что тянулись к земле. Глаза её горели, как угли, и Яромир почувствовал, как разум мутится. Он стиснул оберег, и видение исчезло, оставив лишь шёпот, звенящий в ушах.
Утро пришло с дождём. Иней растаял, но холод остался. Яромир собрал котомку, проверил меч и двинулся за следами ступы. Он знал: Жестана близко, и каждый шаг приближал его к ней — или к гибели. Лес смотрел на него тысячами глаз, и воин, стиснув зубы, шёл вперёд, повторяя про себя клятву: «Найти Ладу. Спасти детей».
Глава 5. Старое проклятие
Дождь хлестал по лицу, но Яромир шёл, не останавливаясь. Следы ступы, глубокие, как раны в земле, вели в сердце Чёрного Бора, где деревья стояли так плотно, что свет умирал в их кронах. Лес дышал злобой: корни цеплялись за сапоги, ветви хлестали по плечам, а воздух был тяжёлым, пропитанным запахом гниющих листьев. Оберег Радомира пылал на груди, и Яромир, стиснув зубы, повторял про себя: «Найти Ладу. Спасти детей».
К полудню он вышел к заброшенной деревне. Дома, покосившиеся, поросли мхом и плющом, стояли в мертвой тишине. Улицы заросли травой, а колодец в центре был завален камнями, будто кто-то боялся, что из него полезет тьма. Яромир шагнул к ближайшему дому, и доски под ногами застонали, как живые. Внутри пахло плесенью, а на стенах, под слоем грязи, виднелись следы когтей — глубокие, будто вырезанные ножом.
Он обошёл деревню, вглядываясь в детали. В одном из дворов валялась детская колыбель, расколотая пополам. В другом — ржавый серп, покрытый бурыми пятнами, слишком похожими на кровь. У старой избы, что стояла на краю, он заметил алтарь — грубый камень, испещрённый рунами. На нём лежали кости, мелкие, птичьи, и высохший венок из полыни. Яромир замер, чувствуя, как оберег жжёт кожу. «Здесь всё началось, — подумал он. — Или закончилось».
В избе, что казалась волховской, он нашёл свиток — ветхий, сшитый из бересты. Буквы, вырезанные углём, были неровными, будто писавший торопился. Яромир развернул его у окна, где слабый свет пробивался сквозь щели. Слова, архаичные, но понятные, рассказывали о Жестане. Когда-то она была женщиной, знахаркой, что лечила травами и шептала молитвы богам. Но жажда силы привела её к подземным духам — к Чернобогу и его свите. Она пила кровь детей, чтобы продлить свою жизнь, и лес, напоённый её злобой, стал её домом. Люди сожгли её на этом самом алтаре, но душа Жестаны не умерла. Она ушла в корни, в тени, став чем-то иным — не живым, не мёртвым, но голодным.
Яромир сжал свиток, чувствуя, как ярость борется со страхом. «Не живая, — вспомнил он слова Радомира. — И не мёртвая». Он сунул свиток в котомку и шагнул к выходу, но лес вдруг ожил. Ветер взвыл, ветви заскрипели, и из тумана, что клубился за домами, донёсся шёпот: «Ты пришёл, воин…»
Он вытащил меч, оглядываясь. Тень мелькнула меж деревьев — высокая, сгорбленная, с руками, что волочились по земле. Жестана. Её глаза горели, как угли, и Яромир почувствовал, как разум мутится. Он стиснул оберег, и шёпот ослаб, но ведьма шагнула ближе. Её лицо, сморщенное, как кора, было почти человеческим, но губы, растянутые в усмешке, обнажали зубы, острые, как у зверя.
— Зачем ты здесь? — голос её был низким, словно земля пела. — Дети мои. Не твои.
Яромир поднял меч, но рука дрожала.
— Верни их, — выдавил он. — Или умри.
Жестана рассмеялась, и смех её резал, как нож. Она взмахнула рукой, и корни, вырвавшись из земли, хлестнули по ногам воина. Он рубанул мечом, но клинок лишь скользнул по коре, не оставив следа. Ведьма шагнула ближе, и её глаза впились в его душу, выворачивая страхи: погибшие товарищи, крики варягов, лицо матери, что умерла, когда он был ребёнком. Яромир зарычал, бросившись вперёд, но Жестана исчезла, растворившись в тумане.
Корни ударили снова, и один из них, острый, как копьё, пронзил его бедро. Яромир рухнул, хватая воздух. Кровь текла тёплой струёй, а лес кружился перед глазами. Он пополз, цепляясь за траву, и услышал её смех — теперь далёкий, но всё ещё ядовитый. «Ты слаб, воин…»
Сознание меркло, но Яромир, стиснув зубы, оторвал кусок рубахи и перетянул рану. Кровь замедлилась, но боль жгла, как огонь. Он дополз до алтаря, привалившись к камню, и достал свиток. Последние строки, почти стёртые, гласили: «Её сила — в душах. Её слабость — в сердце, что украла у смерти». Он сжал свиток, чувствуя, как силы уходят. Лес смотрел на него тысячами глаз, и воин, закрыв глаза, прошептал: «Лада… я найду тебя».
Когда он очнулся, дождь прекратился, но холод сковал тело. Рана пульсировала, но кровь остановилась. Яромир поднялся, опираясь на меч, и оглядел деревню. Туман рассеялся, открыв тропу, что вела глубже в бор. Он знал: Жестана ждёт его. И он пойдёт, даже если это будет его последним шагом.
Берегиня дышала тревогой. Туман, что стелился над рекой, сгустился, и горожане, кутаясь в плащи, спешили по домам, избегая чужих взглядов. Милослава сидела в своей горнице, глядя на пустую колыбель Лады. Пальцы её теребили льняную нить, что осталась от дочкиной рубахи, а сердце сжималось от тоски. Дни сливались в один бесконечный кошмар, но этой ночью что-то изменилось. Сон, что пришёл к ней, был не просто сном.
Она видела Ладу — маленькую, с косичками, что развевались, будто пойманные ветром. Девочка стояла у озера, чья вода была чёрной, как смола, и тянула к матери руки. «Мама, найди меня, — шептала она, но голос её был странным, будто эхо из-под земли. — Кукла… она держит её». Милослава хотела бежать к дочери, но ноги тонули в грязи, а озеро пело, низко, на языке, которого она не знала. Лада исчезла, и из воды поднялась тень — высокая, сгорбленная, с глазами, что горели, как угли. «Ты не заберёшь их, — прошипела тень. — Они мои».
Милослава проснулась, хватая воздух. Горница была холодной, свеча у изголовья погасла, а в окне дрожал лунный свет. Она встала, чувствуя, как дрожат руки, и зажгла огонь. Сон не отпускал — он был слишком живым, слишком реальным. «Лада жива, — подумала она, и мысль эта зажгла в груди искру надежды. — Она зовёт меня».
Утром Милослава собрала узелок: хлеб, нож, пучок сушёной полыни, что отгоняла злых духов. Она знала, куда идти. Озеро, что приснилось ей, было не выдумкой — старое Ведьмино озеро, в трёх верстах от Берегини, у кромки Чёрного Бора. Старухи шептались, что там водятся русалки, а волхвы избегали тех мест, говоря о тьме, что спит под водой. Милослава не верила сказкам, но сон был знаком. Она должна найти куклу.
Дорога к озеру была тяжёлой. Туман глушил звуки, а тропа, заросшая крапивой, жалила ноги. Милослава шла, сжимая полынь, и шептала молитву Мокоши, прося защиты. Лес смотрел на неё, и в шорохе ветвей ей чудился смех — тот же, что звучал во сне. Она стиснула зубы, повторяя: «Лада. Я иду».
Озеро открылось внезапно, будто лес расступился, пропуская её. Вода была неподвижной, чёрной, как в её видении, а берег порос камышом, что шевелился без ветра. Милослава остановилась, вглядываясь в отражение. Её лицо, измождённое, казалось чужим, но в глубине воды мелькнула тень — Лада? Она шагнула ближе, и камыши зашуршали, будто шепча.
На берегу, у корней старой ивы, она заметила что-то белое. Сердце ёкнуло. Милослава присела, разгребая траву, и достала куклу — маленькую, из льна, с вышитым лицом. На груди куклы была вырезана руна, похожая на когтистую лапу, а внутри, под тканью, что-то твёрдое, будто камень. Милослава сжала куклу, чувствуя, как пальцы немеют. «Это она, — подумала она. — То, о чём говорила Лада».
Кукла была холодной, и от неё веяло горьким запахом полыни. Милослава вспомнила слова старух: «В кукле — душа. Уничтожь её, и тварь падёт». Она сунула находку в узелок, но озеро вдруг дрогнуло. Вода пошла кругами, и из глубины донёсся шёпот: «Ты не заберёшь их…»
Милослава попятилась, хватаясь за нож. Тень, что мелькнула в воде, поднялась — высокая, сгорбленная, с длинными руками, что волочились, как корни. Жестана. Её глаза горели, как угли, а кожа, сморщенная, шевелилась, будто живая. Вода у берега забурлила, и из неё, с шипением, полезли тени — тонкие, как дым, с лицами, похожими на детские, но искажёнными, с пустыми глазницами. «Кукла моя. Душа моя», — пела Жестана, и голос её, низкий, как земля, ввинчивался в разум.
Милослава застыла, чувствуя, как страх сковывает ноги. Тени, скользя по воде, тянули к ней руки, холодные, как лёд. Одна коснулась её запястья, и боль, острая, как ожог, пронзила руку. Милослава вскрикнула, выронив нож, но образ Лады, зовущей из сна, вспыхнул в памяти. Она рванулась к берегу, но вода, словно живая, хлынула ей под ноги, обхватывая лодыжки. Камыши, оживая, хлестали по лицу, а шёпот Жестаны превратился в вой: «Моя… моя…»
Милослава упала, цепляясь за корни ивы. Кукла выпала из узелка, и тени, шипя, потянулись к ней. «Нет!» — крикнула Милослава, хватая куклу и прижимая к груди. Она вскочила, чувствуя, как вода тянет её назад, и, собрав остатки сил, полоснула полынью по воздуху, будто отгоняя духов. Тени взвыли, отступая, а Жестана, стоя в воде, подняла руку. Вода взметнулась стеной, но Милослава, сжав зубы, бросилась в лес, не оглядываясь. Камыши рвали одежду, шёпот гнался за ней, но ива, словно пожалев, сомкнула ветви, укрывая её от глаз ведьмы.
К вечеру она вышла к опушке, где начинался Чёрный Бор. Дыхание рвалось, ноги горели, а на запястье, где коснулась тень, остался багровый ожог, пульсирующий, как живое проклятие. Кукла, спрятанная в узелке, была на месте, и Милослава, сжав её, почувствовала, как руна под пальцами нагрелась. Она знала: Яромир ушёл в бор, и теперь её путь — за ним. Она не воин, но мать, и ради Лады она пройдёт через тьму. Сжав нож, она шагнула в лес, чувствуя, как оберег из полыни греет ладонь.
Тем временем, в глубине бора, Яромир, хромая, шёл по тропе, что вела к логову ведьмы. Рана в бедре пульсировала, но он не останавливался. Лес молчал, но шёпот Жестаны, что звучал в его снах, теперь был тише, будто она отвлеклась. «Что-то изменилось, — подумал он, касаясь оберега. — Но что?» Он не знал, что Милослава, с куклой в руках, уже идёт ему навстречу, и что их пути скоро пересекутся.
Чёрный Бор дышал холодом, и каждый шаг Яромира отдавался болью в раненом бедре. Кровь остановилась, но рана горела, а силы таяли, как снег под солнцем. Лес, казалось, сжимался вокруг, ветви цеплялись за плащ, а шёпот Жестаны, что звучал в снах, теперь был едва слышен, будто ведьма отвлеклась на другую добычу. Яромир стиснул оберег Радомира, чувствуя его тепло, и шёл дальше, повторяя: «Лада. Дети».
К вечеру он вышел к поляне, где среди сосен стояла одинокая изба. Она была низкой, поросшей мхом, с крышей, что провисала, как спина старухи. Дым вился из трубы, и запах трав — горький, но живой — разрезал мертвенный дух леса. Яромир остановился, вглядываясь. Свет в окне дрожал, и тень, мелькнувшая за занавеской, была человеческой. Он постучал, держа руку на мече.
Дверь скрипнула, и на пороге появилась женщина — седая, с лицом, изрезанным морщинами, но с глазами, острыми, как у сокола. Её рубаха, вышитая рунами, пахла полынью, а на шее висел амулет — коготь зверя, обмотанный нитью.
— Ведана, — представилась она, оглядев Яромира. — Ты ранен, воин. И не только телом. Заходи.
Яромир, помедлив, шагнул внутрь. Изба была тёплой, пропитанной запахом сушёных трав. На полках теснились горшки, пучки корней и кости, а в углу тлел очаг, отбрасывая блики на стены. Ведана указала на лавку, и Яромир, морщась от боли, сел. Она осмотрела его рану, не спрашивая, и покачала головой.
— Корень Жестаны, — сказала она, касаясь багровой кожи вокруг раны. — Её яд в тебе. Если не выжечь, умрёшь к утру.
Ведана кивнула, доставая горшок с мазью, что пахла смолой и кровью.
— Знаю. Она старше этого леса. Питается душами детей, чтобы держаться в этом мире. Её сердце — не плоть, а тьма, украденная у смерти. Сталь её не возьмёт.
Яромир вспомнил свиток из заброшенной деревни, слова о слабости Жестаны.
Ведана промолчала, нанося мазь на рану. Жжение было адским, и Яромир зашипел, но боль отступила, сменившись холодом. Травница села напротив, глядя в огонь.
— Есть зелье, — наконец сказала она. — Яд, что сожжёт её дух. Но цена высока. Оно убьёт и того, кто его выпьет. Ты готов?
Яромир замер. Мысль о смерти не пугала его — он видел её в глазах варягов, в крови товарищей. Но оставить Ладу и других детей в лапах ведьмы? Он сжал оберег, чувствуя, как бронза впивается в ладонь.
— Если это спасёт их… я выпью.
Ведана посмотрела на него, и в её глазах мелькнула тень уважения.
— Ты не первый, кто идёт за ней. Но первый, кто не боится. — Она поднялась, доставая с полки пузырёк с чёрной, как смола, жидкостью. — Это зелье свяжет твой дух с её. Ударь в сердце — и она падёт. Но твоя душа… она уйдёт с ней.
Яромир взял пузырёк, чувствуя его тяжесть. Жидкость внутри шевелилась, будто живая. Он сунул его в котомку, но слова Веданы эхом звучали в голове. «Жертва, — подумал он. — Ради детей». Он кивнул травнице, поднимаясь.
— Благодарю. Где её логово?
— Иди к Сердцу Бора, — ответила Ведана. — Там, где деревья клонятся к земле, а корни пьют кровь. Она ждёт тебя, воин. И помни: её сила — в страхе. Не дай ей увидеть твой.
Яромир вышел из избы, чувствуя, как рана ноет, но силы возвращаются. Ночь легла на лес, и звёзды, едва видимые сквозь кроны, казались глазами богов. Он взглянул на пузырёк, что лежал в котомке, и вспомнил Ладу — её смех, ямочки на щеках. «Я найду тебя, — прошептал он. — Даже если это будет последнее, что я сделаю».
Лес молчал, но в отдалении, за деревьями, мелькнула тень — ступа, скользящая в тумане. Яромир стиснул меч и шагнул вперёд, зная, что тропа, начатая у капища, ведёт к смерти. Его или Жестаны.
Глава 8. Пробуждение силы
Чёрный Бор сжимал Яромира в своих объятиях. Туман, густой, как смола, глушил шаги, а деревья, склонившиеся к земле, шептались на ветру, будто живые. Рана в бедре ныла, но зелье Веданы держало его на ногах. Пузырёк с чёрной жидкостью, спрятанный в котомке, оттягивал плечо, словно напоминая о цене. Яромир шёл к Сердцу Бора, чувствуя, как оберег Радомира жжёт грудь. Шёпот Жестаны стих, но тишина леса была хуже — она обещала бурю.
К полудню он заметил следы на тропе — отпечатки босых ног, маленькие, почти детские, но рядом — кровь, алая, свежая. Яромир присел, касаясь земли. Кровь была тёплой, а рядом лежал пучок полыни, раздавленный сапогом. «Не Лада, — подумал он, сердце ёкнув. — Кто-то другой». Он поднялся, сжимая меч, и двинулся быстрее, чуя беду.
Лес расступился, открыв поляну, где корни сосен сплетались в узлы, похожие на кости. В центре стояла женщина — Милослава. Её рубаха была изорвана, на запястье багровел ожог, а глаза, полные решимости и страха, впились в Яромира. В руках она сжимала куклу — льняную, с руной на груди. Яромир замер, не веря.
— Милослава? — выдохнул он. — Что ты здесь делаешь?
Она шагнула ближе, дрожа, но голос её был твёрд.
— Лада звала меня. Во сне. Я нашла это, — она подняла куклу, и руна на ней блеснула, будто глаз. — Её душа… Жестаны. Она в этой кукле.
Яромир нахмурился, вспоминая свиток из деревни. «Её слабость — в сердце, что украла у смерти». Он взял куклу, чувствуя, как пальцы немеют. Внутри, под тканью, что-то твёрдое, живое, билось, как сердце.
— Где ты её нашла? — спросил он, возвращая куклу.
— У Ведьминого озера, — ответила Милослава, сжимая узелок. — Она пыталась утащить меня. Тени… дети с пустыми глазами. Но я вырвалась.
Яромир посмотрел на её ожог, на кровь, что капала с царапин.
— Ты не должна быть здесь, — сказал он, но в голосе не было упрёка. — Это не твоя битва.
— Это моя дочь, — отрезала Милослава, и глаза её вспыхнули. — Я не останусь в Берегини, пока Лада в её лапах.
Яромир кивнул, чувствуя, как её решимость отдаётся в его груди. Он достал свиток, развернул его перед ней.
— Здесь сказано, как изгнать Жестану. Обряд крови. Кукла — её душа. Если вонзить в неё рунный клинок и пролить кровь, она падёт. Но… — он замолчал, глядя на пузырёк в котомке, — это опасно.
— Я сделаю обряд. Ты сражайся с ней.
Лес вдруг дрогнул. Ветер взвыл, и корни, сплетённые в земле, зашевелились, как змеи. Яромир вытащил меч, встав перед Милославой.
— Она знает, — прошептал он. — Готовься.
Милослава кивнула, отступая к дереву. Яромир шагнул к центру поляны, где корни образовали круг, похожий на алтарь. Он достал нож, вырезал на ладони руну — молнию Перуна, — и капнул кровью на землю.
— Перун, дай мне силу, — прошептал он, чувствуя, как оберег пылал. — Защити нас.
Лес ответил воем. Туман сгустился, и из него, скользя, появилась ступа — чёрная, с резьбой, что шевелилась, как черви. Жестана поднялась из неё, высокая, сгорбленная, с глазами, что горели, как адский огонь. Её смех резал, как нож, и Яромир почувствовал, как разум мутится.
— Ты принёс мне её, — пропела она, глядя на Милославу. — Куклу. Душу. Отдай, и я пощажу тебя.
Милослава, стоя у дерева, начала шептать слова, что пришли к ней во сне — древние, на языке богов. Кукла в её руках задрожала, руна засветилась. Жестана зашипела, шагнув к ней, но Яромир преградил путь, подняв меч.
— Не тронь её, — рыкнул он.
Ведьма взмахнула рукой, и корни, вырвавшись из земли, хлестнули по его ногам. Яромир рубанул, но клинок лишь скользнул по коре. Жестана смеялась, и её глаза впились в его душу, вытаскивая страхи: крики матери, кровь товарищей, лицо Лады, пустое, как у мёртвой. Он стиснул оберег, и видения отступили.
Милослава, не останавливаясь, резала ножом ладонь, капая кровью на куклу.
— Мокошь, прими мою жертву, — шептала она. — Верни души. Изгони тьму.
Кукла вспыхнула, и Жестана взвыла, хватаясь за грудь. Яромир, воспользовавшись моментом, бросился к ведьме, но корни поймали его, обвивая, как змеи. Он упал, чувствуя, как силы уходят. Милослава, видя это, крикнула:
— Держись, Яромир! Я почти…
Жестана повернулась к ней, и лес ожил. Тени детей, с пустыми глазами, полезли из земли, тяня к Милославе руки. Она стиснула куклу, продолжая обряд, и руна на ней загорелась ярче. Яромир, борясь с корнями, достал пузырёк Веданы. «Пора, — подумал он, но замер. — Не сейчас. Ещё не время».
Он рванулся, разрубая корни, и встал между Милославой и тенями.
— Закончи обряд! — крикнул он. — Я держу их!
Милослава кивнула, вонзая нож в куклу. Кровь хлынула, и Жестана, взвыв, рухнула на колени. Тени детей растаяли, но лес не утих. Яромир, тяжело дыша, посмотрел на Милославу.
— Это не конец, — сказал он. — Она ждёт нас в Сердце Бора.
Милослава, сжимая куклу, кивнула.
Яромир взглянул на тропу, что вела вглубь, и почувствовал, как пузырёк в котомке шевельнулся. Лес смотрел на них, и воин, стиснув меч, шагнул вперёд, зная, что последняя битва близко.
