CreepyStory

Это перевод истории с Reddit

Вот уже неделю я просыпаюсь ровно в 3:42 ночи.

Не «примерно». Не «где‑то в это время». А именно 3:42 — так показывают и телефон, и цифровой будильник, и часы, которые я стал держать на тумбочке, чтобы убедиться, что мне не мерещится.

Началось всё во вторник. Я лёг спать, как всегда, около 23:30, пролистав соцсети дольше, чем следовало. День был обычным: на работе — хлопотно, но терпимо, ужин — разогретая паста, а перед сном я позвонил маме, как делаю каждую неделю. Самая обычная жизнь.

Я подскочил от ощущения, что что‑то не так. Знаете, когда тело первым чувствует опасность, а сознание вяло догоняет? Сердце уже колотилось, когда я открыл глаза в кромешной темноте спальни.

3:42.

Я лежал неподвижно, прислушиваясь. В моей однокомнатной квартире стояла тишина — только гул холодильника да редкие машины на улице. Через пару минут, не услышав ничего подозрительного, я убедил себя, что это обычный внезапный пробуждение. Наверное, нервы из‑за дедлайна. Перевернулся и вскоре уснул.

На следующую ночь я избегал кофе после четырёх и даже отказался от привычного вечернего серфинга, взяв книгу — говорят, так спится лучше. Уснул без труда около одиннадцати.

И проснулся в 3:42.

На этот раз чувство было сильнее: не просто тревога, а отчётливое ощущение, что я не один. Сердце билось в горле, пока я всматривался в темноту, пытаясь различить силуэты за приоткрытой дверью спальни — полностью закрывать её душно.

Ничего не шевелилось. Ни звука, кроме моего ровного, нарочно притихшего дыхания. Минуты тянулись, как часы. Наконец я включил фонарик на телефоне и медленно осветил комнату, затем коридор и крошечную гостиную.

Пусто. Конечно, пусто.

На третью ночь стало по‑настоящему страшно. Я принял мелатонин, заснул крепко, но глаза распахнулись — как вы догадались — в 3:42. Я сидел на кровати, весь мокрый, футболка прилипла к коже. Более того — я уже был в положении сидя и не помнил, как встал.

Это был не сон: переход от сна к полной ясности произошёл мгновенно, будто кто‑то щёлкнул выключателем. Кожа покрылась мурашками, хоть я и потел.

Тогда я почувствовал запах. Слабый, едва уловимый, будто что‑то горит — не еда и не проводка, а волосы или ногти. Настолько лёгкий, что я не был уверен, не придумал ли его.

Я обошёл квартиру: проверил розетки, выдернул лишние вилки, потрогал стены — ничего. Запах исчез, если вообще был.

Днём я написал подруге Мие, стараясь звучать буднично:

— Слушай, у тебя бывало, что ты просыпаешься каждую ночь ровно в одно и то же время?

Она ответила сразу:

— Ну, когда сын был младенцем и я кормила его в 2 ночи? 😂

— Нет, без причины. Я каждую ночь в 3:42, и это жутко.

— Наверное, стресс. Или сосед сверху ходит по расписанию? Мы же чувствительны к паттернам.

Звучало логично. Парень этажом выше иногда действительно работает по ночам. Мне стало легче.

До четвёртой ночи. Я проснулся в 3:42 от явного звука шагов в гостиной.

Лёгкие, осторожные шаги — как у того, кто не хочет, чтобы его услышали.

Я лежал, не дыша, телефон с набранным 911 зажат в ладони. Шаги стихли. Послышалось лёгкое скрежетание, будто мебель двигали, стараясь не шуметь.

Не скажу, что я храбрец, но от продуманности этих движений во мне вскипела злость сильнее страха. Это МОЯ квартира. Если кто‑то вломился, он осквернил единственное безопасное место.

Я щёлкнул настольной лампой, схватил бейсбольную биту, заранее положенную рядом (я не идиот), и вышел к двери спальни.

Гостиная была пуста. Дверь на цепочке изнутри, окна заперты, ничего не тронуто.

Я обшарил всю квартиру: шкафы, за шторой в душе, под кроватью. Заглянул даже в холодильник и шкафы, хотя понимал, взрослому там не поместиться. Ничего.

Тогда заметил: диван сдвинут сантиметра на два от привычного места.

Больше я той ночью не спал. На утро убедил себя, что мог задеть диван пылесосом и не заметить, а шаги — снились или пришли сверху.

Я стал сомневаться в собственном рассудке и решил действовать методично. Вечером сфотографировал каждую комнату, особенно расстановку мебели. Поставил ноутбук на запись гостиной на всю ночь. Выпил снотворное, рассчитывая проспать мимо 3:42.

Не помогло.

Глаза раскрылись в 3:42, будто их разжали чужие пальцы. Тело тяжёлое от лекарства, но разум ясен — и он фиксирует абсолютную тишину. Никаких обычных звуков: ни гула холодильника, ни шороха улицы.

Тишина давила физически, словно вакуум.

И тут дверь спальни медленно закрылась.

Я её не трогал. Сквозняков не было. Она двигалась нарочно медленно, пока не щёлкнул замок.

Я не мог шевельнуться: таблетки сковывали, разум вопил «вставай». Ручка двери начала вращаться, отчётливо щёлкая механизмом.

Надрываясь, я прорвал фармацевтический паралич, ухватил телефон, включил фонарик — в тот миг, когда дверь снова открылась.

Свет не показал никого. Дверь продолжала медленно распахиваться, пока не упёрлась в стену, открывая пустую гостиную.

До утра я сидел с включённым светом, битой на коленях.

Утром дрожащими руками просмотрел запись. В 3:42 на видео ровно минуту шёл снег помех, а потом гостиная снова была пустой.

Я взял больничный и целый день гуглил: отравление угарным газом, височные эпилепсии, парасомнии — всё, что могло объяснить происходящее. Позвонил хозяину: не жаловались ли прошлые жильцы? Он хохотнул: «Призраки, что ли? Дому пятнадцать лет, не замок с привидениями».

Купил датчик CO — норма. Проверил замки — целы. Спросил соседа, слышал ли он что‑нибудь странное — нет.

Последней ночью я решил разорвать цепочку. Поехал к Мие, не вдаваясь в подробности, сославшись на сломавшееся отопление. Уснул на её диване, муж и пятилетний сын спали в соседней комнате, и мне стало спокойнее среди людей.

Я проснулся в 3:42.

В гостиной было темно, лишь кабельная приставка светилась. Но здесь мне не было страшно, только озадаченно и раздражённо из‑за сломанного циркадного ритма.

И тогда раздался тихий голос:

— С кем ты разговариваешь?

Сын Мии стоял в проходе, прижимая плюшевого динозавра, глаза блестели в полумраке.

— Ни с кем, дружок, — шепнул я. — Просто проснулся. Иди спать.

Он наклонил голову, глядя не на меня, а в пустоту рядом с диваном.

— Но ты говорил с высоким дядей.

У меня по коже пробежал холод.

— С каким дядей? — пересохшими губами спросил я.

Он указал на пустой угол.

— С тем, что пришёл за тобой. Он наклоняется и шепчет тебе в ухо.

И я почувствовал — едва заметное дыхание у самого уха, пахнущее тем же палёным, что и раньше.

Пишу это в машине у круглосуточной забегаловки. С четырёх утра я здесь. Мия думает, что я рано выехал к родителям. Она не знает, что я не собираюсь туда ехать и подвергать их риску.

Сейчас 15:41. Через двенадцать часов будет 3:41 ночи, а минутой позже…

Я не знаю, что со мной происходит. Не знаю, схожу ли с ума, или за мной действительно что‑то следует. Но ребёнок увидел то, чего я не вижу, а дети не выдумывают настолько конкретных деталей, как высокий человек, шепчущий в ухо.

Я не спал дольше двух часов подряд уже неделю. Пишу это, чтобы хоть кто‑то знал, что происходит, если этой ночью всё изменится. Если этой ночью, в 3:42, я узнаю, чего «оно» хочет.

Потому что самая страшная возможность — не то, что я схожу с ума.

А то, что я совершенно нормален, и нечто невозможное заинтересовалось мной.

И оно достаточно терпеливо, чтобы забирать всего одну минуту каждой ночи, пока не решит взять больше.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

— Давай, дедушка, — умоляла я, плюхаясь на диван. — Расскажи страшную историю!

Дед усмехнулся, не отрывая взгляда от чашки чая.

— А вы, дети, разве не читаете страшилки на этих… как их… планшетах?

— Нет! Я хочу именно твою страшную историю.

Ложка застыла у него в руке. Медленно он опустил её в блюдце.

— Ну что ж, слушай.

Я расплылась в улыбке. Попался.

Он откинулся на спинку кресла, отпил глоток.

— Была у нас в деревне дворняга. Чарли. Страшненький — одноглазый, будто полумёртвый. Хозяином его был Эрл Томас, и относился он к Чарли как к мусору.

— Почему никто не отобрал пса?

— Посёлок крошечный, полиции нет. В те времена люди не лезли в чужие дела — даже когда Эрл тащил собаку за ошейник, пинал её, бил.

Мне стало жаль пса.

— Бедный…

— Ага. И знаешь, Чарли ни разу не подал голоса. Ни единого звука. Пока однажды ночью он не залаял. Громко. Один‑единственный раз. Слышал весь посёлок.

Дедушка сделал паузу.

— Утром ростовщицу нашли мёртвой. За закусочной, с разбитой головой.

Я расширила глаза.

— Думаешь, это было связано?

— Сказать вслух никто не решался. Но через три дня Чарли снова залаял — опять один раз. На следующую ночь учитель поскользнулся и погиб по дороге домой под дождём. У того… была репутация, сам понимаешь.

— Ничего себе…

— Так всё и началось, — спокойно продолжал дед. — Каждый раз, как Чарли лаял, кто‑то умирал. Люди шептали, что собака проклята.

— Они подозревали пса?

— Они не знали, что думать. А потом как‑то ночью Чарли взвизгнул так, будто его живьём режут. Утром его нашли висящим на дереве.

Я резко села.

— Нет! Кто мог убить собаку так?!

— Эрл, — тихо сказал дед.

— Все понимали, но доказательств не было. Он пил и винил Чарли в том, что тот «притягивает смерть».

— Его посадили?

— Нет. Ходил, будто ничего не случилось. До следующей недели.

— Что случилось?

Дедушка улыбнулся.

— Эрл упал на рельсы. Поезд не остановился.

У меня скрутило живот.

— Он… просто упал?

— Так говорили.

Наступила долгая тишина. Дед допил чай.

— После этого люди успокоились, — продолжил он. — Чарли не было, и в деревне воцарился покой. Все думали, что проклятие снято. На самом деле… — он посмотрел прямо на меня, — его никогда и не было.

— Что ты имеешь в виду?

Он встал и щёлкнул выключателем. Комната погрузилась в полумрак.

— Никто не знал, что Чарли лаял только когда видел одного человека, — прозвучал его почти игривый голос.

Я застыла.

— Эти люди заслужили свою участь. А Чарли… его единственная вина — он не понимал. Он просто был хорошим псом. Бедняга, — силуэт деда повернулся к коридору.

— Но по крайней мере он отомстил, — сказал он с улыбкой.

— Дедушка, это выдумка, да? — прошептала я, дрожа под одеялом.

— Ну… ты сама попросила мою историю, — хмыкнул он и оставил меня в темноте.

В ту ночь я не сомкнула глаз. И больше никогда не просила дедушку рассказать историю.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

И было это в четырнадцатый день нисана, когда распяли Христа на холме, именуемом Голгофа — месте Черепа.

И человек в капюшоне стоял, взирая, как Назарянин висит на кресте.

И у подножия креста римские воины бросали жребий о Его одежде, а кровь из пробитых ран капала в сухую гальку.

И Мария рыдала: «Сын мой, сын мой».

И Магдалина пыталась её утешить.

«Это не Он!» — закричала Мария.

Христос поднял взгляд, хоть и не видел, ибо из ран, оставленных терновым венцом, кровь стекала в Его медовые глаза.

И человек в капюшоне обнял Марию и утихомирил её.

«Так должно быть».

И он поднял глаза к Христу и пробормотал: «Фома Дидим — высшая жертва, ибо я — это ты».

Книжники описали всё того дня верно, кроме одного: Христос не мог воскликнуть «Прости им, Отче», — Его язык был вырезан после Тайной вечери.

…

И в третий день камень у входа в гробницу был отвалён.

Иоанн заглянул внутрь, как и человек в капюшоне, и Мария, и Магдалина.

Христос лежал мёртвый в своём льняном погребальном саване.

«Мы не можем… продолжать», — сказала Мария.

«Но это ты всё начала», — ответил человек.

И здесь снова книжники ошиблись.

Она уже была беременна, когда архангел явился и возвестил, что она родит Сына Божьего. У неё должно было быть двое детей: первый — Фома Дидим, смертный, зачатый от смертного семени Иосифа, и второй — Иисус, зачатый от Бога.

И Иисус подошёл к своему близнецу Фоме Дидиму, развёрнул саван и поцеловал его в лоб.

«Ибо ты — Агнец, а я — Лев».

Это было словно смотреть в зеркало — те же длинные каштановые волосы, борода и медовые глаза.

«Так не должно быть», — продолжала Мария.

«Разве ты не видишь? — ответил Иисус. — Я воскрес из мёртвых!»

С самого начала служения Фома Дидим был тщательно скрываемой тайной, неизвестной даже ученикам. А когда начались гонения, Иисус нашёл ему применение.

«Избавьтесь от его тела, — сказал Иисус, — и соберите остальных учеников. Я хочу, чтобы они увидели: я возрождён».

Магдалина шагнула вперёд и поцеловала мужа в щёку. «Куда мы пойдём?»

«В Индию… но сначала…»

Предстояло мрачное дело, ибо он знал своих учеников и знал, что они пожелают прикоснуться к «раням».

И Иоанн выступил вперёд с молотом и большим железным гвоздём.

Человеку, распятому и восставшему из мёртвых, нужны были бы отверстия в ладонях.

И молот опустился, сокрушая кость и пронзая плоть, и в теснине гробницы брата Иисус закричал и проклял Бога.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Вы когда‑нибудь настолько игнорировали собственные инстинкты, что тело начинало бунтовать — сердце грохочет, кожа ползёт мурашками, что‑то внутри груди кричит: «Не надо»?

А вы всё равно делаете. Ради денег.

Согласились бы на работу, где платят наличкой, не задают вопросов, не требуют анкеты и проверок, а единственное условие: соблюдай правила. Даже когда они не имеют смысла. Даже когда кажется, что написаны кровью, а не чернилами.

Я согласился.

И, кажется, так и не ушёл по‑настоящему.

Началось два месяца назад.

Я был на мели. Не «туговато с деньгами», а по‑настоящему.

Живот служил будильником. Машина в хлам. Работы нет. Аренда просрочена. Счета висят. Каждый сигнал телефона бил током: вдруг хозяин квартиры, банк или бот‑коллектор напоминает, что я уже на дне.

Все долги выпрошены, все отговорки кончились, удача тоже.

И тут я увидел объявление.

Затерянное в углу Craigslist, в разделе «Разное». Без картинок, только текст:

«Ночной охранник. Оплата каждый день наличными. Требуется конфиденциальность. Опыт не нужен. Проверок нет. Пунктуальность обязательна. Следовать правилам».

Номер. Имя: Марвин. Звонить строго с 21:00 до 23:00.

Пахло отчаянием — а я в тот момент дышал им.

Позвонил в 21:04.

Марвин взял трубку на втором гудке. Голос сухой, отрывистый. Не грубый — эффективный.

— Работу хочешь? — спросил он. Ни имени, ни резюме.

— Сначала бы узнать, в чём дело.

— Ночная охрана. ТРЦ «Сосновые Тени». Начинаешь сегодня.

— Тот дохлый молл на окраине?

— Единственный, что ещё «официально открыт». По документам.

— Без собеседования?

— Угу.

— Без бумаг?

— Угу.

— Вы так людей по телефону нанимаете?

— Беру тех, кто приходит, — дал адрес. — Чёрный вход. Ровно 23:50. Не опаздывай.

И повесил трубку.

Когда‑то «Сосновые Тени» значили многое.

В детстве я бывал там: дни рождения, премьеры, крендели, неон. У молла было сердце.

Сейчас он выпотрошен. Днём открыты пара лавчонок‑распродаж и умирающие франшизы. Ночью — бетонный склеп, переставший дышать.

Парковка пустая, лишь помятая синяя «хондашка» под покосившимся фонарём. Лампочка дрожала, словно боролась со сном.

Марвин ждал у грузовых дверей: низкий, жилистый, кожа как вощёная бумага, глаза двигаются чаще, чем тело. Каждые несколько секунд оглядывался, будто тень должна закашляться.

— Рано, — сказал он.

— Проблема? — нахмурился я.

— Рано — хорошо. Поздно — плохо.

— Насколько плохо?

Не ответил. Протянул ламинированную карточку с ладонь. Самоделка: пластик поцарапан, уголки обтрепаны.

— Читай. Запомни. Не ломай, не сгибай, не умничай.

На карточке:

Ночной регламент — ТРЦ «Сосновые Тени»

1. Пробейся по часам к 23:55. Никогда позже.

2. Запри главные двери. Все.

3. С 00:15 до 01:00 избегай восточного крыла. Что бы ни слышал.

4. Если увидишь кого‑то на карусели фуд‑корта, не замечай. Уходи.

5. В 02:33 проверь магазин игрушек. Если клоун‑кукла исчезла из витрины — уходи немедленно.

6. Никогда не засыпайте.

Я усмехнулся.

— Серьёзно?

Марвин не усмехнулся. Ни полуулыбки.

— Смешно? — спросил он, в глазах нечто больше злости.

— Немного. Пятый пункт особенно. «Клоун‑кукла?» Правда?

Он наклонился, шёпот жёсткий:

— Выполняй правила — или кончишь как Гэри.

— Кто такой Гэри?

Одну бесконечную секунду он смотрел не мигая. Потом отвернулся:

— К 23:55 отметься.

Здравый человек бы ушёл. Позвонил бы другу. Смеялся бы за пивом.

Но я не был здравым.

Мне нужны были деньги. Хоть что‑то.

Я остался.

Внутри было хуже, чем снаружи.

Температура рухнула шагнув за порог. Холод не плохого отопления — мороз витал в самих стенах.

Лампочки гудели, как дохлые насекомые. Жёлтый свет мигал на треснувшей плитке и опущенных решётках. Вывески облезли. Запах бил сильнее всего: не затхлость, а резкая смесь плавленого пластика и цветочного очистителя, будто прятали гниль.

Я прошёл мимо киосков‑призраков. Пыль лежала толстым слоем, но выглядела потревоженной, словно кто‑то касался вчера.

Манекены в витринах — застывшие трупы в рекламных позах. Офис охраны — пульт и рябящие мониторы, половина в снегу.

Я отметился ровно в 23:55. Древний тайм‑клок хрустнул и выплюнул карточку, как будто его стошнило.

Начал обход.

Шесть дверей на улицу — шесть разных ключей. Замки сопротивлялись. Один чуть не сломался в руке. Но к полуночи всё было заперто.

Я встал у входа в восточное крыло.

00:15. Воздух изменился — стал тяжелее, гуще. Будто коридор втянул дыхание.

Лампы там мигали как стробоскоп. Дальше пары витрин начиналась тьма. Крыло было не просто тёмным — оно было неправильным.

И раздалось.

Детский смех.

Тихий, заливистый. Отсюда и отовсюду. Тот смех должен радовать — а скрутил желудок.

Детей в молле не было много лет.

Смех крутился эхом в трубах, вплетённым в считалочку про «поймай и досчитай до десяти».

Я застыл, смотря в тьму.

Инстинкт орал проверить. Ведь охранник.

Нет. Я не пошёл.

Карточка жгла карман: «Избегай восточного крыла. Что бы ни слышал».

Я развернулся. Шаги будто через воду. Но я послушался.

Как только отошёл за автоматы, смех оборвался. Мгновенно. От этого стало хуже.

Впервые я почувствовал, что за мной смотрят.

Не Марвин. Не человек.

Молл.

Фуд‑корт.

Стулья в штабелях, несколько раскидано, будто кто‑то ел и не вернулся. Плитка треснула. Неон вывесок светился призрачным.

И вот она — карусель.

Детский аттракцион с облупленной краской и молчащими коньками. Я видел его днём, не придал значения.

Пока не заметил.

На карусели сидел человек.

Серый худи. Неподвижен, голова опущена, лица не видно.

Каждый нерв напрягся. Двери ведь заперты, сигнализаций нет. Ничего не сходилось.

Я смотрел недолго — лишь почувствовать исходящее от него «не так».

Правило четыре.

«Не признавай. Иди мимо».

Я пошёл. Шаг уверенный, дыхание поверхностное.

За углом мельком оглянулся — карусель пуста.

А я понял, что наблюдали уже меня.

02:33. Магазин игрушек.

Стекло мутное, витрина пыльная. Деревянные поезда, динозавры‑ноунейм.

И в центре — клоун‑кукла.

Полметра ростом. Красные нитяные волосы, белое лицо, треснувшая улыбка. Нос криво приклеен. Под глазами синие слёзки.

Бездвижна. Безобидна.

Клянусь, она казалась… внимательной.

Я смотрел слишком долго. Ничего.

Клоун на месте. Значит, я жив.

На рассвете Марвин ждал у выхода, руки скрещены, глаза безразличны:

— Неплохо.

Я хотел спросить про клоуна, про мужчину на карусели, про восточное крыло.

Но он уже шёл к машине.

Я списал всё на стресс. Подумал, протяну неделю, наскребу денег.

Но у молла другие планы.

Третья ночь сломала меня.

Я опоздал на две минуты.

Подвёзти обещала подруга, но сорвалось. Автобусы до одиннадцати. Я бежал через весь город, лёгкие горели. Телефон‑дрын показывал 23:54…

23:57. Карточка щёлкнула.

Две минуты.

Молл почуял.

Лампы загудели громче, гул дробился, воздух налился тяжестью. Тени вытянулись. Шаги эхом запаздывали.

Рация зашипела. Не помехи — ритмы, слова, слишком быстрые и тихие.

Двери, что я раньше запирал, распахнуты.

Не все. Достаточно, чтобы казалось нарочно.

Я снова запер их. Тут же услышал с другой стороны движение. Не человек. Не зверь.

00:15. Восточное крыло задышало.

Весь коридор будто глотнул воздух. Свет померк.

И пошли шаги.

Тяжёлые. Медленные. Тянущийся за ними металл.

Я заперся в кладовке уборщика, сидел на ведре, сжимая рацию, слушая, как что‑то шаркает за дверью.

Вышел в 01:01. Пол пуст.

Но плитка — исцарапана, глубокие борозды водили узоры, останавливаясь у самой двери кладовки.

Марвин утром молчал. Лишь протянул новую карточку. Совсем свежую.

Я перевернул.

Обновлённые правила — ТРЦ «Сосновые Тени»

• Опоздал — оставайся снаружи. Входи после 01:01. Извинись вслух и надейся, что примут.

• Услышал странное — закрой глаза и повторяй: «Мы повинyемся. Мы повинyемся».

• Двери открыты без причины — срочно запри.

• Никогда не открывай детскую игровую. Даже если слышишь плач.

Я держал карточку долго.

— Кто пишет? — спросил.

— Сами пишутся, — ответил он.

Следующие смены — ад. Я стал видеть вспышки: силуэт, лицо за стеклом, женщина в Sunglass Hut…

Она стояла за прилавком, слишком неподвижная. Лицо гладкое, без бровей, глаза сплошь чёрные. Она улыбнулась. Я не ответил. Когда оглянулся — пусто.

Я шептал себе правила, детские песенки, давал манекенам имена. Помогало мало.

Худшая ночь.

02:33. Подошёл к игрушкам. Тишина.

Клоуна нет.

Я застыл. Сердце стучит в ушах.

И вдруг — хихиканье за спиной.

Повернулся.

Клоун стоял в коридоре. Голова набок, руки крюками. Улыбка слишком широкая.

Шаг.

Топ.

Ещё шаг.

Топ.

Я рванул, не чувствуя ног. Ключи дрожали, смех приближался.

Оглянулся — десять шагов.

Кукла.

Я не помню, как открыл дверь. Вывалился наружу, осел на бетон.

Марвин рядом с ржавой машиной.

— Увидел, да?

Я кивнул.

— Смена не окончена, — заметил он.

— Он убьёт! — выдохнул я.

— Обычно да, когда клоун ступает, — пожал плечами.

Я не вернулся ни на следующую ночь, ни после.

Неделя прошла, длиннейшая в жизни. Сон обрывался смехом клоуна. Но я… скучал.

Правила давали смысл.

Деньги таяли. Я голодал, продал приставку, часы отца. На седьмой день пустой холодильник и уведомление о выселении.

Серебристая карточка лежала на столе. Я боялся читать, но одна строчка сверлила мозг:

«Если услышишь странные звуки, закрой глаза и произнеси: “Мы повинyемся”.»

Правило существовало не «на случай». Оно предполагало неизбежность.

Будто звуки по расписанию. Будто то, что там, не просто обитает — оно управляет.

Я пришёл в 23:50 без звонка.

Марвин сидел в офисе с пеночным стаканом. Не удивился.

— Готов перестать бегать?

— Не уверен. Я без денег.

Он кивнул. Достал новую карточку.

Края серебристые.

Финальный протокол — ТРЦ «Сосновые Тени»

• Если клоун появится снова — у тебя две минуты, чтобы покинуть молл.

• Если мужчина на карусели помашет — помаши в ответ, закрой глаза, считай до десяти.

• Никогда не говори с уборщицей. Её нет.

• Если между 02:22 и 02:44 позвонит неизвестный — брось трубку и выключи телефон.

• Главное: не задавай вопросов о правилах.

Последняя строка зацепила. Не «нельзя», а «не задавай». Предупреждение лично мне.

Ночь началась привычно, но воздух был свинцовым.

Около часа я проходил фуд‑корт. Карусель пуста, запах старого попкорна и пыльного кондиционера.

И тут я услышал напев.

Тихий, тягучий мотив забытой колыбельной. Источник не найти. Молл ожил.

В коридоре возле кладовки стояла женщина. Метла скребла плитку. На форме выцвело «Edna». Спина ко мне, она напевала.

Правило ясно: не говорить.

Она подняла голову. Прямо на меня.

— Они никогда не слушают. Даже правила часть ловушки, — сказала она.

Внутри что‑то сломалось.

— Что вы имеете в виду? — спросил я, не желая этого.

Улыбка ползла, кожа на лице трескалась, рот растянулся до неестественного, зубы кривые, глаза без моргания.

— Правила пишут, чтобы ты чувствовал себя в безопасности, — прошептала. — Но безопасность — первая ложь.

И рванула ко мне.

Я упал, воздух вышибло. Лицо её в дюйме. Глаза тлеют. Дыхание пахнет отбеливателем, гнилью и… статикой.

Я закричал, ударил ногой.

Тело ударилось о пол, как дым. Без веса. Она растворилась серым паром.

Я не выбежал. Я побежал к офису Марвина.

Нужны были ответы.

Темно. Пусто.

В ящике лежала папка.

Фотографии: полароиды, бейджи, кадры камер. У каждого имя и пометка.

Гэри: нарушил правило 5. Клоун забрал.

Сэм: восточное крыло 00:22. Потерян.

Лена: говорила с уборщицей. Ассимилирована.

Дэн: спорил. Осознаёт.

Моё имя. Красными чернилами.

«Запустить протокол. Дать ему побегать».

Дать побежать?

То есть они знали. Им это нужно.

Я схватил папку и рванул.

Молл не сопротивлялся.

Двери открылись с первой попытки. Без клоуна, без смеха.

Я бежал до шоссе, пока не увидел бензоколонку с мерцающим светом, показавшимся раем.

Сейчас я в придорожном кафе. 03:14.

Пишу всё на салфетках, оглядываюсь на дверь.

Не потому, что боюсь, что молл меня найдёт.

Кажется, он уже нашёл.

Снаружи сидит мужчина в сером худи и смотрит в окно. Не шевелился полчаса.

А официантка спрашивает, почему я разговариваю сам с собой.

Но я не сам.

Я говорю с ней.

Уборщица стоит за стойкой. Всё ещё улыбается.

Так что закончу так:

Читали ли вы когда‑нибудь историю, которая вовсе не история, а предупреждение?

Если вам предложат работу в «Сосновых Тенях»…

Скажите нет.

Как бы ни были вы банкротом, как бы ни отчаялись.

Потому что, отметившись там, вы подписываете договор, которого не понимаете.

А если уже работали?

Проверьте карман.

Вдруг там карточка.

Новая.

С вашими правилами.

И в следующий раз… они могут не отпустить.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Я родился с гремучей змеёй в крови.

Она не кусала много лет. Просто… свернулась там. Тёплая и сонная. Шёпот яда в колыбели костного мозга.

Мама говорила, что это фамильная реликвия. Её отец подарил её ей. И однажды, говорила она, если мне повезёт — по‑настоящему повезёт — я тоже смогу её передать дальше.

Она сказала это, запивая таблетки клюквенным соком и дрожа, как болтающийся винт в сломанной мясорубке. Мне было пятнадцать. Ей — сорок один. Её смех звучал, как попытка завести машину, которая решила не жить.

Я думал, что она просто чудачка. Танцевала в проходах супермаркета. Плакала из‑за незнакомых собак. Начинала разговоры с середины. Я считал, это шарм.

А потом она стала пробивать кулаками дыры в гипсокартоне, пытаясь обнять тени, которых не было. Поставила тостер в холодильник. Обмочилась и сказала, что виновата микроволновка.

Оказалось, шарм — тоже симптом.

К тому моменту, как меня обследовали, змея уже снова шептала. Очень ласково. Как колыбельная с твоих собственных похорон.

Повторов CAG: 44.

Столько раз был взведён курок у меня в черепе.

Доктор улыбался, будто вручал мне грамоту за участие.

— Вы выиграли генетическую лотерею, — пошутил он, а потом стих, когда я не засмеялся. Наверное, ждал слёз. Но я просто смотрел на него и гадал, легко ли у него сойдёт кожа.

В ту ночь я поднялся на холм над городом. Тот самый, куда мама водила меня, пока ещё была собой. Сидел там, пока звёзды не стали мигать, как умирающие курсоры, и задал себе один вопрос:

Если я исчезну до того, как змея укусит, была ли она у меня вообще?

Потому что чувствую я себя нормально. Честно. Большинство дней. Пальцы всё ещё печатают. Язык всё ещё складывается в рифмы. Ноги всё ещё несут меня от одной иллюзии смысла к другой. Я в порядке.

Но я начинаю забывать существительные. Вчера назвал машину «быстрым стулом». Поставил хлопья в шкаф, а коробку — в холодильник. Заблудился в собственной квартире.

Каждое утро просыпаюсь и делаю маленькую инвентаризацию:

• Помню ли я своё имя?

• Могу ли написать «катастрофа» задом наперёд?

• Тени всё ещё снаружи моей головы?

Чек. Чек. Типа.

Смешно: как только ты узнаёшь, все начинают относиться к тебе, будто ты уже умираешь. Не когда болезнь бьёт. Не когда ты падаешь с лестницы или рвёшь себе глотку, потому что мышцы не слушаются. Нет, стоит сказать «Хантингтон», и они уже слышат аппарат ИВЛ.

Но я не мёртв. Я просто пред‑призрак.

Иногда кажется, что настоящая болезнь — это то, что она делает с настоящим.

Ты перестаёшь мечтать о будущем. Начинаешь собирать «последние» как проклятые сувениры.

• Последний раз, когда бежишь.

• Последний раз, когда пишешь песню.

• Последний раз, когда отец смотрит на тебя как на сына, а не на обратный отсчёт.

Я веду дневник. Он почти пуст. Иногда пишу там такое:

• «Помни покушать, пока не забыл как».

• «Практикуй завязывать шнурки».

• «Не позволяй страху строить дом в позвоночнике».

На одной странице только: «Когда я стану ею?»

Мама теперь в учреждении. Она набросилась на соседку с подушкой. Женщина была невербальна и шумела бутылкой. Этого хватило. Просто звук.

Мне сказали не волноваться. Сказали, она не хотела. Но вот что я думаю:

А вдруг хотела? А если болезнь не делает тебя кем‑то другим… А если она просто сдирает хорошие слои, пока не останется только правда?

А если я боюсь не стать ею — я боюсь, что ею я всегда был, под кожей.

Они называют это нейродегенеративным расстройством. Я называю это экзорцизмом в замедленной съёмке.

Несколько ночей назад мне приснилось: я в комнате из зеркал, каждое показывает меня в разном возрасте. Мальчик‑я. Подросток‑я. Настоящий‑я. Будущий‑я. А в центре — версия без глаз и со слишком большим числом зубов, танцующая, как когда‑то мама.

Он прошептал: «Я — единственный ты, который имеет значение».

Потом он откусил мои пальцы, один за другим.

Я проснулся смеясь.

Не потому что смешно, а потому что смех — единственное, что я ещё делаю намеренно.

Я решил не умирать в больнице. Хочу уйти в пламени метафоры.

Может, войду в океан с головой, полной музыки, и листом, полным нот. Может, свалюсь на машине с края мира, выкрикивая стих в ветер. А может, просто лягу под лимонным деревом и позволю ему стереть меня, пока читаю, пока не смогу.

Потому что разве не этим всё является?

Не концом. Не трагедией. Просто медленным стиранием.

Одно моргание за раз.

Пока не останется ничего, что можно наследовать.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6