Новый год — прекрасное время. Особенно в средней полосе. Белоснежные сугробы и колючие звёзды в иссиня-чёрном небе. От мороза сводит пальцы и краснеют щеки. Идёт пушистый снег, а в окнах мерцают гирлянды.
Но это в идеале.
В тот день стояла плюсовая температура. Из грязно-серых облаков лил дождь, сгнившие листья прилипали к ногам, а голые скелеты деревьев царапали депрессивное небо. На углах улиц стояли пластмассовые ёлки, украшенные дешёвой мишурой. Плакат с лицом никому не нужного артиста больших и малых концертных залов размыло дождём.
Я осмотрела каршеринговую машину, сделала фотографию корпуса и проверила страховку. Держателя для смартфона не было, и мне пришлось положить телефон в рюкзак.
Сев за руль, я отрегулировала кресло и, понадеявшись, что не попаду в аварию на первом же перекрёстке и не лишусь заработанных кровью прав, отправилась в путь.
Каждый новый год мы отмечали вдали от города. Каждый год, тридцать первого числа, вся моя семья погружалась в машины и ехала в самую глушь. Туда, где наш дом был единственным на несколько десятков километров.
Когда я была ребёнком и не могла ездить на общественном транспорте, то мне приходилось коротать дни в одинокой избе с кучей родственников аж до конца зимних каникул. Но теперь, в двадцать восемь лет, я могла уходить, когда хотела.
Да и почему бы не собираться всем вместе раз в год. Пообщаться с родителями и родственниками, посмотреть дегенеративные голубые огоньки, объестся и отоспаться, а потом, в тишине первого дня нового года, вернуться к своей обычной жизни.
Тем более теперь, когда появилась новая работа. Я уже купила билеты в один конец, договорилась о жилье. Не бог весть что, всего лишь очередной работник туристической индустрии в Сочи. Родичам я как-то упоминала, что хотела бы пожить на юге. Но вопрос с трудоустройством решился так быстро, что я никому ничего не успела сказать.
Но уже через пару дней я оставлю позади и холодную псевдо-осень, и промозглый декабрьский ветер.
И совсем скоро увижу Чёрное море.
Дорога была абсолютно пустой. Пару раз мимо проезжали автомобили и даже один автобус. Сквозь радиопомехи прорывались отрывки новогодних поздравлений.
Внезапно машину повело. Вцепившись в руль и ударив по тормозам, я по привычке упёрлась ногой в левый угол, туда, где на механике располагалось сцепление, и вздрогнула, не обнаружив там нужной педали. Вдавленный в пол тормоз резко остановил машину.
Я включила аварийку и вышла наружу. Ничего. Грязная влажная дорога. Ни льда, ни препятствий.
Радио зловеще шипело.
«С….годом….не…встречайте….»
Я заглянула под колёса. Асфальт был треснут, словно его раздробили отбойным молотком. Такие же трещины зияли позади машины. Мой глаз скользнул по стволам деревьям – мокрая кора была срезана с некоторых из них словно острым широким ножом.
Много лет назад, когда я была бесправным ребёнком и не могла решать, где и с кем я провожу свободное время, я часто гуляла по этому лесу с отцом. И я помнила, как трогала срезанную кору и спрашивала, кто мог это сделать. Отец игнорировал мои слова, а мать притворялась, что с деревьями всё в порядке.
Я вернулась в машину и завела двигатель, придавив левой ногой несуществующее сцепление. Лес нагонял жути, и я хотела побыстрее оказаться дома. До него было всего пять километров по прямой, но парковка для арендованной машины располагалась чуть восточнее, и мне пришлось сделать ощутимый крюк.
Когда я доехала до отмеченной в приложении остановки, уже стемнело. Уличные фонари освещали небольшой пятачок с ларьком, аптекой и обязательной в таких местах шаурмечной.
Я надвинула капюшон поглубже, ссутулилась и «сдала» машину через приложение.
Семья у нас небольшая. Мои родители. Бабуля, давно уже потерявшая рассудок вместе со способностью ходить. Старшая мамина сестра, тётя Лиза, пожилая пенсионерка и любительница кошек. Её сын, Михаил, хрестоматийный маменькин сынок. Заботливый, миролюбивый и полный бытовой инвалид. Дед Слава, папин отец, его точная копия, но на двадцать лет старше. Вторая бабушка, баба Катя. Вместе с мужем они смотрели криминальные шоу, ездили на старых жигулях и дарили знакомым соленья.
На новогодние праздники чужаки не приходили. Ни девушки, ни парни, ни сожители, ни родственники, ни друзья. Я даже не думала никого звать. Почему, не знаю, так просто было не принято.
Как и не поехать на новогоднее торжество.
…Семейный дом стоял в пустом поле, одинокий, как маяк во тьме. Ни других домов, ни фонарей, ничего. Просто здание посреди нигде. Летом здесь жила тётя Лиза, она привозила бабулю на свежий воздух, пока Миша наслаждался самостоятельной жизнью. Ближе к зиме перебирались дед Слава и баба Катя. Родители наведывались изредка, чаще всего, чтобы скинуть ненужное барахло.
Я пересекла пустырь, обошла поваленный ствол дерева с ободранной корой, и постучала.
—Эй, потише, наша любимая внучка приехала! — крикнул дед Слава и распахнул дверь. На меня дыхнуло новым годом. Запахом оливье и селёдки под шубой, мандаринами и пластмассой от украшений. Горели гирлянды, а в стареньком телевизоре надрывались артисты, чьи карьеры должны были закончится ещё при советской власти.
Изрядно принявший на грудь дед Слава обнял меня.
Мама и тётя Лиза носились как ужаленные туда-сюда, накрывая на стол. Отец развалился на диване — по дому он ничего не делал принципиально, считая это ниже своего достоинства. Тем более, что, судя по количеству пустых бутылок, он бы банально не смог встать. Там же примостился и Миша — его на кухню не пускала тётя Лиза.
Инвалидное кресло с бабулей находилось между диваном и столом. Её голова наклонилась в бок.
—Всем привет, — я скинула рюкзак, — что, как вы тут?
—Чего расселась? — прикрикнула мама, — быстро иди помогай.
О, мне была знакома эта игра. Но я сделала вид, что ничего не понимаю.
—Пусть Миша поможет.
—Ты что, с ума сошла? Посуду вымой!
—Так Мишу попросите, — настаивала я, — или папу.
Отец, не отлипая от первого федерального канала, рявкнул:
—Быстро встала посуду мыть! И не указывай, кому что делать!
Тётя Лиза втолкнула меня в кухню. Там же сидела и баба Катя. Она чистила картошку и смотрела в одну точку.
—Ты чего моего сына на кухню тащишь? – принялась ругаться тётя Лиза.
—А что, нельзя?
—Тебя замуж никто такую безрукую не возьмёт, – шикнула мама, — и не доводи отца с дедом.
—Да кто доводит-то?! – я состроила максимально невинное выражение лица, — кухонное рабство отменили в 1918 году.
В ответ я получила подзатыльник.
Посуды было не просто много. Её количество измерялось в каких-то библейских масштабах. И, если сковородки, я ещё могла понять, но вот для чего нам понадобились гигантские кастрюли как в казарменной кухне, я даже не представляла.
Через полчаса борьбы с посудой в грязной воде с едким средством для мытья, баба Катя отпустила меня. Я вернулась в гостиную, где, помимо отца с кузеном, теперь сидел дед. Бабулю вывезли подышать свежим воздухом, и на полу остались следы от инвалидной коляски.
Я накинула куртку и вышла наружу.
Достав пачку сигарет и закурив, я ощутила страх быть застуканной. Иррациональный ужас я отмела, и села на край ступеней.
Даже если я буду умирать от усталости, первым делом рвану на побережье. Пусть зима, пусть плохая погода. Я должна впервые в жизни увидеть Чёрное море.
Я курила, и тонкая струйка дымка растворялась в воздухе. Поле покрывал плотный туман.
Когда мне было лет десять, я боялась засыпать одна. Мне казалось, что на крыше сидит огромный белый паук, и его тошнит туманом. Именно в те ночи, когда дымка была особенно плотной, я ощутимо слышала шаги вокруг дома.
Я встала, чтобы размяться, и заметила странное сооружение на краю поля. Оно походило на остов амбара, которое сильно шатает от ветра.
—Ммм-ммм…
Я вздрогнула всем телом и увидела бабулю. Она была закутана в две куртки и платок, а её руки оголились. Старуху парализовало ниже спины ещё в молодости, когда мои мама и тётя учились в школе. Деменция пришла позже, но тоже до моего рождения. Бабуля никогда не разговаривала и полностью зависела от дочерей.
—Чего случилось? Деда позвать?
Бабуля замотала головой. Я потушила ботинком сигарету и подошла к ней.
—Уходи, — вдруг выговорила она, — уходи сейчас же…
Я отпрянула. Иногда бабуля выдавала членораздельные слова, но моего существования она обычно не замечала.
—Уходи….уходи…, — она вцепилась в меня. Краем глаза я увидела длинную белую полосу на внутренней стороне левого предплечья бабули.
Дверь распахнулась. Тётя Лиза увезла старушку в дом. Последняя принялась проклинать нас всех до пятого колена, а потом замолкла и через секунду разразилась безумным хохотом.
Я вернулась в гостиную. Семья уже собралась за столом.
—Ты что, куришь? — гневно спросила мать.
—По праздникам, — я села за стол. Отец выхватил мои сигареты. Я попыталась вернуть пачку, но он вышвырнул её в мусорку – прямо в мерзкую жирную жижу, слитую со сковородки.
—Пороли мы тебя мало.
—Я тоже тебя люблю, пап.
Тётя Лиза подкатила бабулю к столу.
—Эй, — Миша протянул мне тарелку, — положи салат.
—Сам себе положи, — огрызнулась я.
—Даша! — прикрикнула мама, — за мужчиной поухаживай!
Я хотела спросить, в каком это месте наш не служивший, безработный и девственный как монашка Михаил является мужчиной. Хотя бы в социальном смысле этого слова. Но решила конфликт дальше не провоцировать.
Тётя Лиза ласково положила сыну еды, и тот приторно улыбнулся. Я показала Мише средний палец, за что получила по рукам.
Началось стандартное застолье. Они ели и пили, перемывали кости общим знакомым и жаловались на жизнь. На низкие зарплаты, на произвол, на безработицу. Я лишь вскользь упомянула, что получила права, на что баба Катя сказала, что дети её соседей получили их ещё пять лет назад.
—Ребят, у меня для вас новость.
—Жениха нашла? — спросила баба Катя.
—Упаси боже, бабушка, — ответила я, —Получила работу.
—Что, богатая теперь будешь? – съязвил Михаил.
—Ну не совсем. Я переезжаю в Сочи. Я должна была раньше сказать, но как-то всё очень быстро получилось. Не думала, что что-то получится.
За столом воцарилась тишина. И мёртвой её назвать было бы сильным преуменьшением.
—Сядь, — приказал отец и выключил телевизор.
Я повиновалась и сделала максимально невинное лицо, мол, ничего не знаю и даже не догадываюсь.
—Почему у нас не спросила разрешения?
—Потому что мне двадцать восемь лет?
—Я-СПРАШИВАЮ-ПОЧЕМУ-ТЫ-У-НАС-НЕ-СПРОСИЛА?!
Мама крепко сдавила мои плечи.
—Ты никуда не едешь. Звони и отменяй все.
—С чего бы?
—Потому что мы тебе так сказали, — дед ударил кулаком по столу, — ты никуда не едешь. То, что ты как шалава одна решила жить, черт с тобой. Но малую родину предавать не смей.
—Дедушка, Краснодарский край это в России.
—Здесь у тебя семья. Здесь твой дом. И ты не смеешь никуда уезжать. Где сумка?
—Вы что обалдели тут все, мам, пусти! — запротестовала я.
Тётя Лиза заломила мне руки, а мать вдавила голову в стол. Миша, как первый ученик, принёс мой черный рюкзак. Дед вытряхнул содержимое на пол. Телефон, ручки и стратегический запас тампонов посыпались на пол.
—Где паспорт? – рявкнул отец, шаря в куче вещей.
—Дома, — солгала я.
—Ну отлично. Значит, подержим тебя здесь. Баб Кать, неси.
—Эй, отпустите меня! — я стала вырываться, но мама и тётя держали очень крепко, — Пап, пожалуйста!
По моим щекам потекли слезы. Рукоприкладство в нашей семье было редкостью, и меня никогда раньше не обыскивали. Мне казалось, что они роются не в рюкзаке, а в моем нутре.
Электричество выключилось. Единственным источником осталась яркая гирлянда на ёлке. Красные, синие и зелёные огоньки отбрасывали отсветы на лица моей родни.
Баба Катя приблизилась ко мне с маленькой бутылкой размером с ладонь. Она открыла её и поднесла к моему рту. Я сжала зубы. От жидкости пахло микстурой от кашля и тухлятиной.
—Пей, — приказала баба Катя.
Я выматерилась, когда мама задрала мне голову. Отец силой разжал челюсть, и бабушка влила в мою глотку содержимое бутылки.
Пищевод обожгло крепкой настойкой, а от гнилого привкуса меня едва не вырвало. Я попыталась выплюнуть варево, но моё тело парализовало, и я безвольной куклой упала на старый узбекский ковёр, от которого пахло сыростью.
Моя семья встала вокруг меня как культисты у жертвенного алтаря.
—Почему ты нас заставила?! – крикнула мать, — Почему ты всё время всё портишь? Почему по-хорошему нельзя?
В глубине тёмной комнаты захихикала сумасшедшая бабуля.
Дед, не заботясь о сохранности тарелок и бутылок, стащил скатерть на пол. Салаты, запечённые блюда — всё оказалось на ковре. Михаил с отцом, взяв за руки и за ноги, положили на меня стол.
—Довела нас, — дед сплюнул на пол, — довела, засранка.
Я лежала на столе, как в морге. Моя родня игнорировала и плач, и крики, и матерщинную брань. Они ходили по дому, перешагивая через разбросанную еду.
—За что? – едва слышно выговорила я, — За что?
—Молчи, — приказала баба Катя и ткнула пальцем в парализованную бабулю, — думаешь, она всегда была такая? Думаешь, можно делать всё, что хочешь? От НЕГО нельзя убегать. Иначе сначала лишишься тела, а потом рассудка.
Бабуля хрюкнула.
—Отпустите меня, пожалуйста, — взмолилась я.
—Сама виновата, Даш. Нечего из дома сбегать. А теперь придётся сделать то, что нужно.
Я звала отца, мать, бабушку, дедушку. Но они притворялись, что меня не существует.
Так прошёл час. Я всматривалась в окно слева от меня. Туман постепенно рассеивался. Я пыталась шевелить пальцами и вдруг почувствовала свою правую лодыжку. Оцепенение с ног постепенно спадало.
Окно напротив меня выходило на задний двор. Я смотрела туда, стараясь сосредоточиться на своих ногах и руках, и вдруг заметила странный белёсый столб. Которого там не было ещё пять минут назад.
Столб пошевелился. Затем приподнялся, навис над землёй и вонзился в почву ближе к дому. Мерзкая махина была покрыта то ли слизью, то ли водой, то ли ещё чёрт знает чем.
—Что это такое? — прошептала я.
Столб снова оторвался от земли и вонзился напротив окна, загородив обзор.
Мама наклонилась надо мной.
—Тихо, тихо, — она погладила меня по волосам, — ОН не причинит тебе вреда. ОН лишь хочет, чтобы семьи никогда не расставались, всегда были вместе. ОН защищает, ОН приносит удачу. А мы делаем, как ОН велит.
—Мама…
Меня обдало ледяным воздухом, словно на втором этаже открыли окна.
—Выносите! – приказала мать.
Отец взял меня на руки, как делал, когда я была маленькой и засыпала во время игр. Дед распахнул дверь. Бабуля хихикала в своём кресле и кашляла от холода.
Михаил кутался в плед и сидел на ступеньках. Баба Катя и мама указали отцу, куда меня положить.
Над домом возвышалась исполинская паукообразная фигура. Она выглядела настолько неправильно, настолько чужеродно, что мозг отказывался воспринимать её как нечто реальное. Из туловища размером с дом шло семь длинных заострённых к низу конечностей. С одного бока их было две, с другого три. Ещё одна была сильно короче, и болталась дальше от центра, из которого рос толстый как ствол дуба отросток.
Моя родня упала на колени. В полной тишине чудовище возвышалось над домом. Древнее, потустороннее, чуждое всему, что известно человеку. Это был воплощённый ужас, и моя семья преклонила перед ним колено как перед божеством.
Тварь приближалась, и родичи расступились. Короткий отросток потянулся ко мне. Я попыталась отползти в сторону, но паралич ещё не полностью прошёл, и мерзкая острая конечность царапнула меня по левому предплечью. Потекла кровь. Небольшая капля слизи попала на рану. Руку обожгло кислотой.
Бабуля истошно завопила, и тварь замерла, будто отвлёкшись на её стенания.
И в это мгновение я вновь обрела контроль над телом. Все ещё затёкшее, оно, тем не менее, стало слушаться. Я медленно поднялась на ноги, и, прихрамывая, потащилась прочь со двора.
Тварь преградила мне путь, и я, почувствовала, как омерзительная короткая конечность тянется к правой руке.
—Не смей! Не смей! – заорал отец, — только посмей уйти!
—Тебе плевать на нас! – вторила ему мать.
Дед выругался и бросился ко мне, не смея смотреть на чудовище.
Ноги подкосились, и я упала. Дед, мой любимый дедушка, который учил меня водить машину и рассказывал про службу в Афганистане, пнул меня и схватил за шкирку.
Я отбивалась, и тут моя рука скользнула по кофте. Перцовый баллончик. Он всё ещё лежал в кармане. С трудом я вытащила его и выпустила струю едкой жижи деду в лицо.
Старик заверещал и упал на колени, изо всех сил пытаясь вытереть глаза.
—А ну не подходи! — заорала я, выставив баллончик вперёд, — Назад!
Моя семья замерла. Чудовище же покачивалось из стороны в сторону, словно потеряв меня из виду со своей исполинской высоты.
Я понеслась прочь от ненавистного дома, прочь от тех монстров, которыми оказалась моя семья и прочь от этой твари, вышедшей из какого-то кошмарного измерения.
Я бежала вдоль дороги, надеясь, что в темноте не упущу нужный поворот до платформы электрички. Холодный ветер пробирал до костей, а я, в одних джинсах и в кофте, пробивалась вперёд, не замечая ни боли в руке, ни мороза.
Надолго меня не хватило. Я выбилась из сил и упала на асфальт. Твари нигде не было видно.
В боку кололо.
Я знала это чудовище, похожее на омерзительного потустороннего паука. Оно стояло на краю поля всё моё детство. И моя семья много поколений почитала его вместо икон и советской власти. Это ему полагалось содержимое казарменных кастрюль, и это оно изрезало деревья и изломало асфальт. Это оно исторгало из себя туман и пугало меня глубокими ночами.
Я засунула руку в карман. Зажигалка оказалось на месте, но телефон остался в гостиной. Без него я даже не смогу никому позвонить.
Я выпрямилась, и огляделась по сторонам…и увидела огромного белёсого паука, что вонзал конечности в почву.
Фиолетовый жигуль деда ехал прямо мне навстречу.
И я рванула через лес. Я бежала и бежала, перепрыгивая в кромешной тьме корни и поваленные стволы деревьев, надеясь, что я верно помнила направление к электричке.
Тварь сшибала на своём пути вековые сосны. Я видела отсветы фонарей – моя семья шла по пятам.
Я прорывалась через кустарники, несколько раз падала, вставала и снова бежала. А белёсое чудовище шло и шло.
Лес внезапно закончился, и я оказалась на узкой дороге. В паре десятков метров светил одинокий фонарь на платформе.
Неужели оторвалась? Я схватилась за голову и подавила крик. Ещё рано отдыхать. Электрички в этот час не ходят, надо идти по путям до ближайшего населённого пункта и наедятся, что там есть люди, отмечающие новый год в пьяных компаниях.
—Попалась! – отец повалил меня на асфальт.
—Пусти!
—Это для твоего блага, только члены семьи получают эту честь служить ЕМУ. И ОН вознаграждает. Если повиноваться.
Мать и тётя Лиза окружили меня. Обе тяжело дышали после бега. Вдалеке ковылял нелепо закутанный в плед Михаил.
—Твоя мать — старая дура, — выругалась тётя Лиза, — почему мало влила?
—Так Дашка выплюнула, — оправдывался отец, — ты что, не знаешь, всё у неё через одно место.
Белёсая тварь приближалась, и её конечности дробили асфальт.
У меня уже не было сил бежать. А холодная пустая платформа на спасительное убежище никак не походила.
Тварь остановилась. Конечности стали в три раза короче, а тело сжалось. Теперь чудовище могло легко схватить меня, как паук муху. Именно так оно уменьшалось в размерах, чтобы бродить по крыше, чтобы залезать в дом через трубу и чтобы ползать по комнатам домочадцев, внушая им ужас и благоговение.
Я встала на колени и склонила голову. Тварь не торопилась. Она изучала меня, рассматривала. Она глядела в самое моё нутро, в самую душу, в самую глубь хитросплетения нейронных связей. Я выросла с этим чудовищем бок о бок, оно знало меня ещё до моего рождения, когда мать демонстрировала ему свой округлившейся живот. Но в последнее время меня не было в доме, и тварь любопытствовала, чем же я отличаюсь от остальной семьи.
Короткий отросток потянулся к моей правой руке. Я выжидала, когда кусок мерзкой плоти коснётся кожи.
Я выхватила зажигалку, поднесла её к перцовому баллончику и выпустила в тварь струю пламени.
Чудовище заверещало, и моя семья в ужасе завопила. Тварь потеряла равновесие, а огонь распространялся по отростку, словно он был покрыт не прозрачной слизью, а спиртом или керосином.
Чудище занесло надо мной целую конечность, и я немедля выпустила ещё одну струю.
Она пыталась сбить себя огонь и одновременно проткнуть меня насквозь. А я выставила баллончик и зажигалку на тётю и родителей.
—Я его только купила, на всех хватит! Спалю вас к чертям собачьим!
—Как ты смеешь?! Предательница! Изменница! Тварь! – вопили они. Громче всех изрыгала проклятия мать.
В один прыжок я взобралась на бетонную поверхность платформы. Горящая тварь двинулась на меня. Замерев, она ударила по краю, и от того отвалился внушительный кусок.
В баллончике почти ничего не осталось.
Чудовище занесло надо мной конечность, а я нажала на кнопку в последний раз.
Огненная струя попала на тело твари, и та вспыхнула синим пламенем. Это не оборот речи, она действительно загорелась как газовая горелка, ярким голубым огнём.
В чёрной тьме зимнего небо образовалась дыра, будто пространство проткнули исполинским карандашом. Тварь изогнулась, подпрыгнула и, продолжая гореть, поплыла по воздуху.
Она становилась всё меньше и всё неестественнее. Её лапы безжизненно свесились, а тело направилось к дыре.
Через мгновение тварь исчезла во тьме.
Моя родня завыла как на похоронах, но их заткнули мощные залпы новогодних салютов.
***
Я шла по путям, шатаясь от усталости и холода. Гремели фейерверки, а вдалеке горели городские огни.
Вернётся ли эта тварь? Или она ушла навсегда, не выдержав прямого неповиновения? И как давно моя семья служит ей? Шесть поколений моих предков жили на одном месте. Жили хорошо при любой власти, при любых обстоятельствах. А бегство сурово наказывалось — вот пример бабули, и кто знает, кого ещё покалечила моя чудесная родня.
Пусть живут как хотят. Это их выбор. А мой выбор – тёплое море, где эта тварь меня не найдёт. Её дары мне не нужны. Какими бы они ни были.
Левая рука начала зудеть. Там, где чудовище поранило кожу, проявилась белая полоска. Совсем как у бабули.
Меня окатило волной липкого едкого ужаса, когда я вспомнила, что слизь попала в кровь. Обречена ли я однажды вернуться в эти края и занять место за столом в родительском доме? Что если тварь придёт за мной? Что если наказанием за непослушание будет безумие и полная недееспособность?
Долгая новогодняя ночь подходила к концу и с неба повалил снег. Настоящий, пушистый зимний снег.
Я задрала голову, раскрыла рот, и на язык упало несколько снежинок.
Расправив руки в стороны, я захохотала.
