Proigrivatel

День прошёл, за ним ещё один, а она всё спит да спит. Только вот похолодела совсем, закостенела и попахивать начала. Тут уже муж сам не выдержал, забеспокоился, батюшку позвал. Говорит, мол, жена спит слишком долго, а семья некормленная сидит, недельные салаты доедает. Вразумите, мол. А то не дело.

Батюшка в спальню зашёл, посмотрел и за голову схватился:

— Вы что, говорит, окаянные, наделали?! Какое вразумление?! Отпевание и похороны уже требуются — процесс разложения начался!

Пригорюнился муж, опечалился. Как же он так не заметил, что жена мёртвая лежит?

— Говорил же я, бать, надо в скорую звонить. А ты — не надо, пусть проспится… Эх!

Развёл мужик руками, пасынка по плечу потрепал, но в душе злобу затаил. Не дело пацану мужика в его же доме попрекать!

Долго ли, коротко ли, но схоронили жену, на похоронах поплакали, погоревали, как положено, девятины и сороковины справили, да стали дальше жить вдвоём.

Но не было больше между ними мира. Мужик не мог злобу свою забыть, да и вообще решил, что незачем ему чужой рот кормить, в котором его генов даже нет. А Ваня не мог простить отчиму смерть мамину. Так и жили — волком друг на друга смотрели, напряжение копили.

***

И вот однажды, прямо после ужина, понял мужик, что хватит это терпеть. Посмотрел тяжело на пацана и говорит:

— Нет мочи тебя больше кормить, да и глаза б мои твою рожу больше не видели. Собирай-ка ты манатки, да уходи во взрослую жизнь. Восемнадцать стукнуло, я свой долг матери твоей отдал, так что дальше как-нибудь сам. А я буду новую жену искать.

Деваться некуда. Собрал Ваня пожитки в рюкзак, распихал по карманам немногочисленные накопления, от загребущих рук отчима спасённые. Вздохнул тоскливо, да пошёл куда глаза глядят. А в городе-то куда не посмотри везде всё одно — серые дома, припорошенные белым свежим снегом. И не друзей, ни родни у Вани нет.

Зима лютует, ветром под одёжку залетает, кости морозом ломит. Все приличные люди по домам сидят, один Ваня бредёт по улице, руками себя обнимает, думы свои горемычные думает. Задубел уже окончательно — рук не чувствует, ног не чувствует, щёки горят, горло дерёт, из носа течёт. Тут уж либо ложиться помирать, либо отогреваться надо. Смотрит, а рядом как раз на двери надпись светится — «Столовая №5». Манит Ваню теплом, уютом да запахами вкусными.

Внутри — красота! Столы накрыты богатые, обильные. Хозяйка хлебом-солью встречает, улыбается по-матерински, отведать зовёт! Добры молодцы сидят, едят да не нарадуются! Рыжий толстый котяра между столами важно ходит, угощается.

Обрадовался Ваня, набрал яств вкуснейших, горячих, с пылу с жару, да давай есть так, что аж за ушами трещит! И сразу жизнь хороша, и с любой бедой справиться можно, коли душа на месте, да смекалка присутствует.

Подходит Ванька к хозяйке радушной, кланяется в ножки и говорит:

— Спасибо тебе, хозяюшка, что накормила, да напоила! От угощений твоих и живот, и сердце радуются!

— Приятны мне твои слова, дружок, но спасибо в карман не положишь. Будь добр рассчитайся — двести пятьдесят рублей с тебя!

Посмотрел Ванька на свою заначку, а там всего триста. Загрустил, но делать нечего, протянул деньги. Наел — надо платить.

Увидела хозяйка, как пригорюнился парень, да пожалела его.

— Вижу, что в беде ты, дружок. Дам тебе шанс по-другому за харчи расплатиться. Отработаешь — будем в расчёте. Согласен?

— Конечно! — обрадовался Ванька. — Что делать нужно?

— Вкусны мои кушанья, да можно сделать ещё вкуснее… Нужен мне для этого гриб особенный, чудесный. Вот только растёт он посреди лесопарка нашего, окружённый чащобой да наркоманами. Страшно мне туда соваться, не сдюжу. А ты парень молодой, сильный, должен справиться. Берёшься?

— Какой же гриб зимой? — удивился Ванька.

— Говорю же — особенный! Только зимней студёной ночью его найти и можно, так что это ты очень удачно зашёл.

Вздохнул Ванька — лесопарк этот место гиблое, страшное, да делать нечего, надо идти. Отплатить хозяйке добром за добро.

***

И вот крадётся Ванька по тёмному лесопарку, старается внимание не привлекать. Но подлый снег под ногами хрустит так громко, что все его старания на нет сводит. Хорошо, что вокруг никого живого — ни птиц, ни животных, ни наркоманов, только деревья древние скрипят натужно.

Идёт Ванька, фонариком светит, гриб высматривает, но пока ничего, кроме веток под ногами не находит. Конечно, хозяйка про сердце лесопарка говорила, а он пока на опушке, но очень хочется побыстрее найти и сбежать обратно в тёплую столовую.

Вдруг ветер поднялся сильный-пресильный — в разные стороны дует, снег поднимает, в лицо Ваньке кидает, из лесопарка выгоняет! «Ты не пройдёшь!» — кричит и хохочет!

Ванька идёт, не сдаётся, ветру сопротивляется, каждый шаг с огромным трудом делает. Глаза от снега закрывает, но мелкие снежинки злыми иголками втыкаются, вонзаются, прогоняют.

Понимает Ванька, что прятаться куда-то надо, да пережидать, пока ветряной дух неистовствует. Вот только куда, если вокруг ни дома, ни сарая, ни даже навеса какого-то не предусмотрено. Даже биотуалет на зиму убрали.

И тут луч фонарика выхватывает Старую Ель. Она-то точно от ветра да снега укроет! Делает Ванька последний рывок, жилы рвёт и залезает в убежище лесное. Падает на землю, дышит тяжело, в себя приходит. Слушает, как снаружи ветер беснуется и злится, что сделать ничего не может.

Вдруг Старая Ель зашевелилась недовольно, затрясла ветвями, заскрипела корой и говорит:

— Кто это у меня тут завёлся?!

Привстал Ванька, да молвит покаянно:

— Простите, уважаемая, что без приглашения зашёл, да больно спрятаться надо было от хулигана местного, который меня ветром и снегом выгнать пытался. Позвольте под вашими ветвями дождаться, пока он перебесится и уйдёт. Пожалуйста.

— Сиди уж, раз так вежливо попросил. Но коли разбудил, развлекай меня теперь. Рассказывай чего пришёл сюда. Али ты наркоман какой?

Рассказал Ванька Старой Ели всю свою историю — и про мать, и про отчима, и про то, как блуждал, не зная куда пристроиться, и про столовую теплую, уютную.

— …вот и пришёл я сюда, чтобы доброй женщине помочь. Попросила она меня добыть гриб особенный, чудесный, который только тут растёт, да только зимней ночью найти его можно. Его-то я искал, пока ветер-хулиган меня прятаться не вынудил.

Задумалась Старая Ель, зашевелила своими ветвями, зашуршала. Потом говорит:

— Не там ты его ищешь, глубже в чаще он растёт. Да только опасное это место, соколик, недоброе — звуки всякие, видения, наркоманы опять же.

— Слышал я слухи дурные про чащу эту, да ничего не поделаешь. Слово я дал.

— Ну раз слово дал, помогу я тебе. Вот, держи камень. Он и в чащу дорогу укажет, и обратно выведет.

— Спасибо, матушка Ель, и за укрытие надёжное, и за помощь! — Ванька прислушался. — Видно ветер устал буянить, не слышно его больше. Пора и мне честь знать. Прощай!

Стал он выползать из-под ёлочных лап, а Старая Ель ему вдогонку говорит:

— Что бы ты там ни увидел, кого бы ни услышал, не забывай — не настоящее это, нечисть лесопарковая мороки на тебя наводит, отвлечь пытается, на смерть заманить. А ты не поддавайся!

— Хорошо, матушка Ель, запомню твой наказ.

И вот идёт Ванька дальше, забирается всё глубже в чащу. Фонарик ещё у Старой Ели погас, снег уже почти по колено, двигаться всё сложнее. Зато путь определять стало проще. Быстро Ванька смекнул, что камешек греется, когда направление верное, и становится холоднее, когда нет. Помогла Старая Ель, не обманула.

Тени вокруг стали густыми, плотными, на два шага вперёд только видно, а дальше ни зги не разглядеть. Ванька идёт, только под ноги себе смотрит, да на температуру камешка ориентируется. Лишний раз в сторону не поворачивается, чтобы на морок какой-нибудь глазами не наткнуться. Но пока всё тихо — ни звуков посторонних, не видений странных.

Долго ли коротко ли, выходит Ванька на поляну заснеженную, розовым светом залитую. А в центре огромный гриб стоит. И сразу видно — особенный и чудесный! Ванька таких грибов никогда не видывал — огромный, аж по пояс, и шляпка розовым светится, темноту разгоняет! Стоит Ваня с открытым ртом, думает как тащить его обратно будет по городу до столовой.

Но проблемы надо решать по мере их поступления, а сначала гриб надо добыть. Подходит поближе, рассматривает. Обхватывает ножку, тянуть начинает. Вдруг слышит голос за спиной:

— Сынок! Сынок, помоги маме!

Замирает сердце — голос-то мамы почившей! Почти уже рванул Ванька на помощь, но вспомнил, что ему Старая Ель сказала про мороки, и не оборачивается, дальше гриб тянет. А тот словно в землю вцепился и вылезать не хочет.

Голос кричит всё громче:

— Сыночек, за что же ты так со мной? Какое плохое зло я тебе сделала? Умираю, замерзаю, спаси, сыночек!

Щемит сердце, слёзы текут, но сжал Ванька зубы и не сдаётся, не оборачивается, тянет гриб из земли. Чувствует, что тот уже поддаваться начал.

Голос уже верещит так, что уши закладывает:

— АХ ТЫ ГАДЁНЫШ НЕБЛАГОДАРНЫЙ! ПРАВИЛЬНО ТЕБЯ МУЖЕНЁК МОЙ ИЗ ДОМА ВЫГНАЛ! ПОРОСЛЬ ГНИ…

Поддался гриб, выскочил, и голос сразу замолчал. Ванька от неожиданности на спину рухнул, только пятки в воздухе сверкнули.

Лежит, дышит тяжело, тишиной наслаждается. Гриб в руках как-то съёжился, поменьше стал, теперь и нести сподручнее будет. Да и светится уже не так сильно.

Передохнув, двинулся Ванька в путь обратный. В одной руке добычу свою крепко держит, в другой камешек путеводный. Тепло и радостно на душе — и то, зачем пришёл, добыл, и на мороки не повёлся, и помощь по дороге встретил, и даже ни одного наркомана не было.

По дороге к Старой Ели подошёл, показался, в ножки поклонился да поблагодарил от всей души.

— Если бы не твой совет, не выбрался бы я оттуда, хитрый морок попался.

— Рада я тебе, соколик, но лучше не приходи сюда больше. В следующий раз так не повезёт. Ну, беги скорее обратно в цивилизацию, неси добычу доброй женщине. А я спать буду.

Дошёл Ваня до границы лесопарка, вздыхает облегчённо. Справился, выбрался.

И тут к нему сзади наркоман подбегает, по голове его бьёт со всей своей дури, гриб отбирает и убегает куда подальше, радостно хохоча.

А Ваня лежит в грязном снегу и думает:

«Вот и сказочке конец…»

Смотрю, камень… Перчаткой пошурудил — кость как будто. Череп, даже глазницу видно. Я костей не видал раньше вживую, но вроде не страшно. Ну, всё по инструкции: старших позвал, сижу, курю.

Кости оказались.

Археологи давай совочками, щёточками там расчищать, у них всё по уму, кропотливо так. А я ж заместо экскаватора, меня и перевели на другой квадрат — где просто земля.

Вечером глянул — череп, да. И косточки рядом, полурасчищенные. Желто-бурые такие, но да, не страшные.

А ночью мне такая жуть снилась. Будто я кости чищу — землю снимаю, там кости ног, но они не кончаются, длиннющие ноги-то, ну, как у жирафы, блин. А потом вижу: прям на костях две девочки в холщовых рубахах лежат, в грязи извазюканные, и пятки друг другу жрут. Урчат ещё и похрюкивают, как свиньи натурально. И глаза у них распахнутые. Главное — едят друг друга, кровь с землёй по щекам размазана, а сами на меня пялятся и не моргают.

Я аж проснулся, меня Макс — ну, второй землекоп, сосед мой, — за плечо трясёт, говорит, чё ты разорался. А я ничё, воды хлебнул и говорю, что кости снятся. Он посмеялся, мол, это по первости всегда так.

Утром погода испортилась. Похолодало, моросило, а так ничё больше не было. Копали.

Вечером второй череп нашли. Я, главное, догадался уже — где. Ну так и вышло. В ногах у первого скелета. И скелетики-то детские, мелкие.

Тут уж я думал рвать домой из этих Ногоедов. Рассказал главному, чё снилось, тот говорит, бывает такое, к лёгкой мистике все привыкли.

Ладно, думаю, хоть бы до тяжёлой не дошло. Спросил: а чё деревня так называется? Главный говорит, без понятия. Может, монголы обозвали: у них же копыта жрать — это харам, а у нас — холодец.

Вечером на казённой газельке за водой съездили. Потом я к фляжке приложился и на боковую. Ключи вот от машины старшому не отдал: он спать лёг уже, пока мы с Максом бидоны выгружали.

Опять дурь снилась. Будто меня везут на тачке, в которой у нас землю на отвал сгружают, и я вдруг вижу, что у меня ног нет. Ниже колен обрублены. Потом меня с тачки в яму сваливают — а ко мне девочки эти ползут. Урча и чавкая.

Я проснулся и чую — возня какая-то в ногах.

Фонарик включил, вижу: спальник мой расстёгнут, носки сняты, а над пяткой Макс-сосед навис, и у него слюна аж розовая капает, а нога… Ух, черти драные, в кровище вся, пальцев нет половины… И у Макса глаза тупые-тупые и не моргают.

Я второй ногой его в рыло двинул, из палатки вылез — да пока с молнией возился, он опять в ногу втяпался мне. Я его так и вытащил: ползу на руках, а он, как собака, в стопу вгрызается — и уж тут я завыл. Больно было, я аж чувствовал, как мясо с костей слезает.

Хорошо я рядом с палаткой всегда лопату втыкал. Дотянулся, вытащил — и как в землю штыком, как у нас на кладбищах — рубанул его поперёк черепа. Он и затих. А скажу я вам, это в земле кости желтые-серые и не страшные, а вот череп срезанный с мозгами — белый такой, с розовым и красным — это жутко.

На одной ноге запрыгал в лагерь, смотрю — а у костра старший с дежурной друг другу ноги жрут. Прям как во сне у меня. И чавкают.

Меня тряхнул, будто я двести двадцать из щитка выхватил. Хорошо про ключи вспомнил. Допрыгал я, короче, товарищ следователь, до газели, и домой всю ночь гнал. На педали жать ух, больно было.

А что, прямо вся экспедиция там и осталась? Реально, всех поели?

Дела-а-а…

– Доктор, а как это работает?

– Вообще-то я не то чтобы доктор. Даже, можно сказать, совсем не доктор. Наш метод не имеет отношения к медицине в традиционном её смысле, – Вайс Л.Ю. оказался Людвиг Юрьевич, мужчина средних лет, подтянутый и загорелый, с хитрым ближневосточным прищуром и белой ровной улыбкой. Принимал клиентов недоктор сам, усевшись в кресле напротив, – и поэтому не имеет противопоказаний, кстати говоря. А работает очень просто. Обычные нейромодуляторы. Результат, как и сказано, быстрый, стабильный и, обратите внимание, – Вайс понизил голос, наклонился и почти по слогам договорил: – совсем без усилий с Вашей стороны.

Благодаря Интернету Назар знал, что килограмм жира – это примерно восемь тысяч калорий. Если начать следить за питанием, ходить в спортзал, высыпаться и исключить стресс, килограмм жира уйдёт за десять дней. И тогда весы не просто покажут сто двенадцать вместо ста тринадцати (жир уходит с водой, минус будет значительнее), но и в зеркале разница будет заметна, ведь жир объемный. Ещё Назар знал, что всё это – не для него. Считать калории он не умел, найти силы на спортзал после восьмичасового дня в одной позе за офисным столом, особенно когда тебе немного за тридцать, не мог. Кричащее “без Ваших усилий” подкупало.

– Всё равно не понимаю, – Назар отложил брошюру, уставился на собеседника. Пусть всë дважды разжуют и в рот положат, чтобы никаких вопросов, чтобы всё предельно понятно. Уж тем более за такие деньги.

– Дело в том, что человек худеет при определённых обстоятельствах. Вы можете изнурять себя диетами и тренажерами. Результат будет. Только Вам придётся полностью перестроить весь жизненный уклад. По статистике, более половины людей, сбросивших вес традиционным способом, снова его набирают, даже больше набирают, чем было, потому что возвращаются к привычному образу жизни. Поймите, Назар… Как Вас, простите, по отчеству?

– Просто Назар.

– Поймите, Назар, уж так устроен организм. Запрограммирован, скажем так. Либо Вы себя ограничиваете, либо имеете, что имеете, – Вайс выдержал паузу. – Но есть и другие способы.

Назар поймал себя на мысли, что есть. Ещё в детстве о таких слышал. Чудесные порошочки, сложные дорогостоящие операции, заговоры. Ещё можно не вытираться после душа полотенцем и ждать, пока обсохнешь сам. Организм для этого станет вырабатывать тепло, тратя калории. Словно прочитав мысли, Вайс продолжил:

– Знаете, почему человек худеет от кардионагрузок? Всё дело в пульсе. Жир окисляется и горит при определённой частоте пульса. Средний показатель от 115 до 140 ударов в минуту. Конечно, многое зависит от возраста и других особенностей организма, но если Ваш организм работает, скажем так, среднестатистически, а это так, судя по экспресс-анализам, – Вайс посмотрел в компьютер, – то избавляться от лишнего Вы будете именно в этом диапозоне.

– Так вы мне бегать предлагаете? – Назар скривился.

– Ни в коем случае! – Людвиг Юрьевич замахал руками и вытаращил глаза. – Ни в коем случае! Мы в нашей клинике уверены, что сегодня человек имеет право выглядеть как хочет, не изнуряя себя. Частоту пульса можно повысить не только бéгом. Вы любите фильмы ужасов?

Назар пожал плечами. Хорошее кино он любил, не разделяя на жанры.

– Настоящий ужас для меня – одышка и то, что джинсы на животе не сходятся.

Вайс улыбнулся.

– При просмотре ужасов Ваш пульс учащается и достигает искомых нами показателей. Нет, конечно, мы не кино Вам собираемся показывать, пока вы не добьётесь нужных результатов. Всё гораздо проще.

Людвиг Юрьевич нажал кнопку на пульте, экран под потолком загорелся, из динамиков полилась приятная музыка. Назар перевёл взгляд на плазму. На экране сам Вайс, улыбаясь во все тридцать два…

– А-А-А-А-А, – на экран выскочила перекошенная рожа. Назар успел заметить струпья на щеках и искривленный рот с гнилыми пеньками зубов.

– Да вы… – подскочил Назар в кресле.

– Прошу Вас, Назар, простите меня. Я просто продемонстрировал Вам, как примерно работает наш метод, – Людвиг Юрьевич откинулся в кресле, примирительно разведя руки. Рожа на экране исчезла так же внезапно, как появилась, снова заиграла легкая музыка. – Если вы прислушаетесь к своим чувствам, то заметите, что сердце выпрыгивает из груди. Ваш пульс участился и, готов спорить, выше ста двадцати ударов в минуту. А самое главное, Вы прямо сейчас потеряли около двадцати калорий. Вы испугались. Вот как это работает. От страха худеют.

Назар трясло. Сердце колотилось о рёбра, горло передавило, в висках молоточками перестукивалась кровь.

Когда Назар успокоился и справился с желанием послать недоктора вместе с его методами, Вайс объяснил: от страха человек действительно худеет. Поэтому, видя во сне кошмары, мы просыпаемся в поту. Естественно, находиться в постоянном стрессе от того, что человек испытывает ужас, – было бы вредно, но нейромодуляторы, разработанные самим Вайсом, нивелируют эту проблему. Две капсулы с наночипами на ночь. Капсулы абсолютно безвредны, содержимое сразу же всасывается в кровь, и вместе с её потоком наночипы попадают в мозг (да, тоже безвредно. Вы же не считаете вредным биометрию или вживленные под кожу чипы, которыми уже сегодня пользуются вместо привычных банковских карт и проездных на метро, щурился Вайс). Во сне видишь кошмары. Регулировать “кошмарность” можно через приложение на смартфоне (Боже, благослови блютуз!). Нейромодуляторы взаимодействуют с мозгом так, что сами кошмары человек не запоминает. Иногда могут сохранятся остаточные образы, но если клиент любит пощекотать нервы, то через то же приложение можно настроить и это: кошмары запомнятся и будут насколько чёткими и осязаемыми, будто не спишь. Да, дороговато. Но за этим методом будущее. Решайтесь, Назар.

Назар решился.

***

Стоя в одних трусах, Назар разглядывал своё отражение. Из зеркала на него смотрел разжиревший мужик с выпирающим животом и обвисшей, женоподобной грудью. Толстые ляжки, трущиеся друг о друга до такой степени, что на ногах появились проплешины. Отражение раздражало Назара. Он перевел взгляд на капсулы в ладони. Совсем небольшие, прозрачные, они стоили ему отложенных на машину денег. Процесс весопонижения (именно так выражался Вайс, никакого похудения, только весопонижение!) обещал быть простым. Пьешь на ночь две капсулы, дозировка которых подобрана, исходя из анализов, индивидуально под тебя, ложишься спать. Во сне активное вещество, название которого Назар не запомнил из-за трудновыговариваемости, заставляет мозг видеть кошмары (зато приложение было простым и даже до скудности легко оформленным: три кнопки и больше ничего). Другое активное вещество блокирует воспоминание об этих кошмарах. Поэтому единственное, что остается наутро – испарина на лбу и бисеринки липкого пота на плечах и спине. За неделю можно понизить вес на два-три килограмма. В месяц, подумать только, до двенадцати!

За тот же месяц, если понижать вес традиционными способами, можно потерять пять килограммов жира или сорок тысяч калорий. Но для этого придется изнурять себя тренировками, следить за питанием, испытывать постоянное чувство голода, слабость и боль в теле. Считать, записывать, анализировать. Последнее казалось Назару самым трудным. Он усмехнулся, поймал себя на том, что уже и думает словами недоктора с хитрым прищуром.

Спалось, на удивление легко. Проснувшись, Назар не помнил, что убегал во сне от маньяка с бензопилой, не помнил кровожадных зомби, терзающих плоть. Вообще ничего не помнил. Лишь по плечам и спине липли бисеринки холодного пота.

Назар встал на весы, на экранчике заплясали цифры.

110.8 кг

Сработало.

***

Пять килограммов жира – это примерно сорок тысяч калорий. Чтобы стать меньше на столько, нужно месяц изнурять себя тренировками и следить за питанием. Нужно терпеть боль в слабом теле, считать и готовить, готовить и считать.

В понедельник Назар позволил себе бокал вина. Во вторник перебрал с жареными крылышками на ужин, а в пятницу отмечал в баре свои успехи. Вес снижался. Наутро после бара – 106.8 на весах.

Результат был регулярным. Ежедневным. Когда весы перестали показывать больше ста пяти, Назар поймал себя на мысли, что и этот процесс можно ускорить. Вместо привычных пива и чипсов на ужин, он купил овощи и рыбу. Рыба воняла и выскальзывала из рук, готовить было неудобно, а убирать кухню после ужина неприятно.

Утром весы показали 104.9кг

Назар был зол. Стоила ли вся эта готовка накануне, вся эта рыбья вонь и эти пустые, безвкусные листья салата ста грамм на весах? Больше с едой Назар не экспериментировал.

***

С Викой Назар столкнулся у кулера. Она собиралась заливать кофе кипятком, но будто застыла.

– Ты похудел что ли?

Назар кивнул:

– Есть немного.

Внутри танцевало: конечно, похудел! Меньше ста двух!

– Ну точно похудел. Прям заметно, – Вика ощупывала Назара глазами. – Слушай, прям здорово. Посвежел весь.

Назар зарделся. Слушать комплименты он не привык. Тем более от девушки. Тем более от Вики.

– На диете сидишь или спортом занялся? – Вика наконец опомнилась, нажала клавишу на кулере. В стакан тонкой струйкой побежала вода.

– Есть свои методы, – Назар улыбнулся. Поймал себя на мысли: здорово, что похудел, конечно, рубашка на пузе теперь сходится, а вот штаны на заднице уже висят, будто навалил.

– Может, поделишься? – Вика ущипнула себя за живот, там, где, по её мнению, должна быть складка.

– Да тебе вроде и не надо, – Назар на секунду замолчал, а потом добавил, краска ещё больше разлилась по щекам: – ты и так классная. Ну, то есть выглядишь худой. Ну, то есть худая. Ну…

Вика рассмеялась, запрокинув голову. Она всегда смеялась, запрокидывая голову и не закрывая глаза, и Назар гадал, искренне ли она хохочет или отслеживает реакцию собеседника, чтобы потом припомнить, уколоть.

– Я поняла. Спасибо. И всё-таки хочу услышать твой секрет. Пойдём в курилку.

– Да я только что оттуда.

Назар соврал. Курить хотелось. Особенно в приятной компании. Особенно в компании Вики. Но пойти с ней сейчас, повернуться спиной, чтобы она увидела висящие на заднице штаны, значит похоронить все её предыдущие “посвежел” и “прям здорово”.

– Как знаешь, – проходя мимо, она царапнула ноготком предплечье Назара. Он уставился ей вслед. Интересно, она всегда так виляла бёдрами или…

Дышать стало трудно. Назар расстегнул ворот рубашки и пятясь спиной, будто боясь, что Вика обернётся и увидит его обвисшую задницу, поплелся к себе в кабинет.

Работать не получалось. Назар мысленно возвращался к разговору у кулера, периначивал, придумывал ответы, острил. Вика несколько раз проходила мимо, но даже не старалась с ним заговорить. На секунду Назару показалось, что никакой встречи у кулера не было, он сам себе всё выдумал. Разве может Вика, три года не замечавшая его (привет-пока не в счёт), вдруг обратить внимание? Потом успокаивал себя. Ты похудел и правда стал лучше выглядеть. С чего взял, что она не заметила? Заметила. И оценила. И ноготок этот, и бёдра – всё реально, всё по-настоящему.

А со штанами надо что-то придумать.

***

Если ты весишь чуть меньше сотни, хотя недавно весил ощутимо больше, то, скорее всего, разобрался, как считать калории и провёл порядочное время в зале. Твоё давление постепенно нормализуется. Живот стал меньше, спина почти перестала потеть, когда ты просто дышишь, и лоб не покрывается испариной, если идешь пешком на третий этаж. Это же, только без спортзала и диет, возможно, если пьешь нейромодуляторы Вайса. Две капсулы на ночь, выставить настройки в приложении. Утром липкие от пота плечи и очередной минус на весах.

Весопрнижение замедлилось три недели спустя. Однажды утром Назар заметил: вес не меняется.

Людвиг Юрьевич принять не смог, сославшись на большую загруженность на работе, договорились созвониться.

– Как Вы, Назар? – голос в трубке был весёлый. Назару вспомнился ближневосточный прищур.

– Хорошо. Только вес встал.

– Давно?

– Третий день. Девяносто девять с половиной. Ни туда ни сюда.

– Это нормально, Назар, не переживайте. Организм – штука сложная, привыкает быстро. Вот вы знаете, например, что…

– Мне что с этим делать? – перебил Назар.

Телефон помолчал недолго, и Назар уже успел обругать себя за то, что перебил Людвиг Юрьевича, но Вайс ответил:

– У Вас в приложении какие настройки? Оптимальные? Добавьте немного “ужаса” Должно помочь.

– Должно? А если…

Теперь перебил Вайс.

– Ещё никто не жаловался, Назар. Пробуйте.

Недоктор положил трубку.

Вайс не обманул. Наутро вес пошёл вниз. Минус триста пятьдесят граммов. Из сна Назара выдернуло гадкое ощущение. Сердце колотилось, в голове ворочались липкие неприятные образы. Назар пытался ухватить их, но образы ускользали меж пальцев, словно ящерка оставляя в руках хвост. Всё перемешалось в голове. Смеющаяся у кулера Вика, улыбающийся Вайс, гнилые пеньки в перекошенном рту. Последнее отчётливее всего пульсировало в памяти. Назар на секунду испугался, что попортились его собственные зубы. Такое бывает, когда резко и сильно худеешь, не поддерживая организм нужными витаминами и минералами. Он провёл языком по зубам. На кончике остался налёт, горло неприятно ущипнуло, по животу прокатился ком.

Назар встал с кровати. Ноги дрожали, будто от бега. Лёгкое узнавание кольнуло память. Кажется, во сне он убегал. Ему было страшно, а спрятаться было негде. Невидимый преследователь догонял его, хватал за шкирку, заносил над головой клинок, и лишь в самый последний момент Назару удавалось выскользнуть, чтобы заново начать погоню, результат которой всегда был одинаков: цепкая рука на загривке, занесенное орудие, сковывающие страх, зажмуренные до звёзд под веками глаза…

Ледяная вода освежила, вымыла остатки липкого сна. Зачем-то Назар взвесился снова. Его стало меньше ещё на сотню граммов. Если дело пойдёт так и дальше, поймал себя он на мысли, плевать на дурацкие сны. В конце концов, Вайс предупреждал. Метод работает, а холодный душ справляется с остатками наваждения.

Одевался Назар быстро. Он наконец обзавёлся новыми брюками, не висящими на заднице (перепроверил, крутясь у зеркала, трижды). Значит, если Вика позовёт в курилку, не станет отнекиваться.

***

Вику он нашёл сам. В курилке. Она сидела, погрузившись в телефон. Сигарета тлела меж пальцев.

– Привет.

Вика подняла голову, задумалась на секунду, потом, улыбнувшись, сказала:

– Привет, Назарчик. Ты ещё что ли похудел? Ты такой молодец. Тебе очень идёт!

Назар не понял, можно ли сказать “идёт” в этом случае, но ему сделалось приятно. Он не ответил, закуривая и косясь на реакцию Вики. На секунду показалось, что у неё что-то во рту. Что-то серое, не подходящее ей, и Назар хотел было спросить, что с ней, но тут же опомнился: девушкам такие вопросы не задают. А когда сморгнул, понял, что всё с ней в порядке, пухлые губы по-прежнему растянуты в ровной жемчужной улыбке.

Вика продолжала:

– Такой мужчина видный, оказывается. Вот если бы меня такой мужчина на свидание пригласил, я бы, наверное, согласилась даже.

Она кокетливо закатила глаза, Назар отметил причудливо закрученные ресницы. Ресницы подрагивали.

Она и сама волнуется, промелькнула мысль. Ресницы дрогнули сильнее. Назар прищурился, разглядел крохотные отростки, как на тараканьих лапках.

Сморгнул, ошарашенный.

– Ну! – Вика требовательно надула губы. Ресницы перестали дрожать, лапок не было.

– Пойдём, – Назар расплылся в идиотской улыбке. – То есть, пойдёшь? В кино.

– Я подумаю.

Она распрямилась, как пружина. Незатушенный окурок полетел в урну. Проходя мимо Назара, снова царапнула ноготком предплечье. Ноготок казался острее, чем в прошлый раз, больно прошёлся по руке. По шее Назара пробежали мурашки.

***

Поход в кино наметили на выходные. Назар выудил из шкафа старую рубашку. Она считалась “счастливой”. Когда-то давно, лет десять назад, когда Назар был моложе и меньше весом, надетая, эта рубашка приносила удачу. Сам Назар так выражался. Значило это, что свидание с девушкой оканчивалось именно так, как он планировал.

Сейчас рубашка теснила живот и грудь. До свидания оставалось три дня. Назар взвесился. Весы показывали почти девяносто восемь. Почти! Девяносто! Восемь! А ведь ещё утром было на килограмм больше. Довольный, Назар кинул рубашку на гладильную доску. Если дело пойдёт так и дальше, рубашка сядет, и тогда…

Назар усмехнулся собственным мыслям. Конечно, дело было не в рубашке. Ни сейчас, ни десять лет назад. Просто ему хотелось, чтобы Вика, когда они скинут (сорвут друг с друга, не иначе!) одежду, видела перед собой не обрюзгшее тело со складками. Он посмотрел на себя в зеркало. Живот стал меньше, грудь почти не висела, были заметны очертания нижних рёбер. Назар втянул живот сильнее, выпрямил спину, расправил плечи. Хотелось заглянуть немного вперёд, понять, как он будет выглядеть спустя ещё три, пять, десять килограммов, не оттолкнет ли Вику его дряблое тело. И для себя решил: не оттолкнет. А чтоб наверняка, выкрутит настройки в приложении Вайса ещё сильнее. Или вместо двух, проглотит три капсулы. Последняя мысль кольнула. Так бывает, когда внезапно осознаешь самый простой и самый очевидный ответ, решение, которое всегда было перед тобой, но ты старательно его игнорировал.

Назар высыпал в ладонь две капсулы, повертел баночку в руках, добавил, преодолевая волнение, ещё одну. Потом ещё одну. Долго смотрел на капсулы, не решался проглотить. Потом выдохнул и как молитву протаратиторил:

– Жирным быть нехорошо, жирным быть зазорно…

Капсулы исчезли во рту, кадык мощно задергался.

– Им нельзя ходить на пляж…

Настройки в приложении на “кошмар”

– И сниматься в порно!

Настройки в приложении на “ад наяву”.

***

В кинотеатре было пусто, если не считать парочки на пару рядов ниже. Назар осмелел и билеты взял на последний ряд. Показывали туповатую комедию, и Назар особо не вникал в происходящее на экране. Украдкой посматривал на Вику. Смеётся, голова запрокинута вверх, даже в темноте поблескивают жемчужные ровные зубы. Он боялся пропустить момент, когда можно и нужно будет взять за руку, притянуть голову к себе, впиться горячим поцелуем. Фильм заканчивался, а Назар никак не мог решиться. Наконец, Вика, просмеявишь, повернулась к нему. В глазах решимость, но подрагивающие ресницы выдают и её волнение. Сердце Назара заколотилось о рёбра, как птица в клетке, щеки обдало жаром. Вика придвинулась к нему так близко, что Назар почувствовал горячее дыхание на своём лице. Он потянулся к ней и осёкся. У Вики неприятно пахло изо рта. Она, не заметив или сделав вид, что не заметила, обхватила шею Назара руками, притянула к себе ещё ближе. Неприятный запах усилился, превратился в смрад. Язык Вики был скользким и каким-то чересчур… слюнявым. Назар внутренне поморщился. Впечатление от первого поцелуя, которого он так ждал, было безвозвратно испорчено. Вика пропихнула язык глубже, достала до горла. Назар поперхнулся, дёрнулся, высвобождаясь. Пальцы держали крепко, ноготки впились в шею. Смрад стал невыносимым, дышать было нечем. К горлу подкатил ком тошноты. Назар отругал себя за глупую мысль, что его сейчас вырвет. Он упёрся руками в Вику, почувствовал, как ладони уходят во что-то склизкое, будто перепачканное куриным жиром. Собрал силы, оттолкнул. Губы с чмоканьем разлепились, рот ожгло болью. Назар почувствовал солоноватый вкус крови. Хотел было крикнуть на Вику, но, увидев, застыл. А спустя долгую секунду вскочил и побежал, запинаясь, по рядам.

Кажется, он кричал. Или это кричала Вика? Или то, во что она превратилась? В несколько прыжков он оказался посередине зрительного зала. Парочка, пришедшая на сеанс, целовалась, не обращая на Назара и его крики никакого внимания. Назар остановился, заглянул через плечо. Погони не было. Зачем-то он кинулся к целующимся, то ли предупредить, то ли попросить о помощи… И снова застыл. Перед ним сидела Вика. И он сам. Целовались. Назар заметил, как двойник начинает дёргаться, пытается вырваться, упирается руками. Снова перевёл взгляд назад, огляделся. В зале было пусто. Его Вика куда-то исчезла. Двойник Назара замычал, забарахтался сильнее. Назар ухватил его за плечи, дёрнул, помогая высвободиться. Ничего не получилось. Тварь держала крепко. Гораздо крепче, чем его Вика.

Обезумевший, Назар рванул к выходу, схватился за дверную ручку, такую же склизкую, словно в курином жире, какой минута назад была Вика, дёрнул силой. Дверь не поддалась. В другую сторону, мелькнуло спасительное в голове. Назар навалился плечом, ноги скользили по полу, под подошвами противно чавкало. Держась за ручку, он кое-как отлепился от двери, вдохнул и обрушился плечом. Дверь распахнулась, в глаза ударил яркий свет.

***

В кинотеатре было пусто, если не считать парочки на последнем ряду. Назар постеснялся брать места для поцелуев, посчитал, что Вика может возмутиться и отказать ему. На экране шла туповатая комедия, и Назар не вникал в происходящее. Он украдкой смотрел на Вику, гадая про себя, когда будет можно её поцеловать.

Фильм заканчивался, и Назар уже стал ругать себя, что так и не может решиться, как Вика повернулась к нему сама, заглянула в глаза, обвила шею руками и нежно поцеловала. Поцелуй показался странным. Назар не сразу понял почему. Язык Вики был скользким и каким-то чересчур… слюнявым. Из её рта неприятно пахло. Вика пропихнула язык глубже, достала до горла. Назар поперхнулся, дёрнулся, высвобождаясь. Пальцы держали крепко, ноготки впились в шею. Смрад стал невыносимым, дышать было нечем. К горлу подкатил ком тошноты. Назар отругал себя за глупую мысль, что его сейчас вырвет. Он упёрся руками в Вику, почувствовал как ладони уходят во что-то склизкое, будто перепачканное куриным жиром. Собрал силы, оттолкнул. Вика держала крепко. Назар дёрнулся снова. И снова. На задних рядах истошно закричали. Он попытался вывернуть шею, чтобы посмотреть, но когти Вики больнее впились в шею, Назар почувствовал мокрое и липкое. Кровь, догадался он. Его кровь.

Крик смолк, за плечи больно дёрнуло. Почувствовав внезапную помощь, Назар снова задергался. Когти впились ещё глубже, что-то хрустнуло. Назар обмяк.

***

Назар не понимал, зачем держит дверь. Внутри комнаты, что бы в ней ни находилось, кричали, что-то чавкало. Он сильнее упёрся, навалился всем телом и тогда почувствовал, что ручку дёргают с другой стороны. Кто бы это ни был, выпускать его нельзя, догадался Назар. Ни в коем случае. В дверь ударило сильнее, ноги Назара подкосились, разъезжаясь. Он навалился всем весом, но не смог удержать дверь. Дверь распахнулась, и Назар увидел…

***

Фельдшером в скорую Вадик устроился недавно. Нужна была настоящая врачебная практика, какой не добудешь из учебников. На дежурства заступал со Степаном Петровичем, матёрым фельдшером, откатавшим три десятка на скоряке. Этот вызов был сегодня первым. Соседи пожаловались на вонь из квартиры, вызвали участкового и, как водится, скорую.

Мужчина в кровати был изможден, мокрая простынь в разводах дерьма, пота и мочи скомкана. Тело подрагивало, будто пробиваемое разрядами тока.

— Судя по подрагивающим векам, он спит, — кивнул Степан Петрович Вадиму. — На кому не похоже, конечно. Отвезем в приёмку. Оба фельдшера взялись за тело, переложили на носилки.

– Да он лёгкий, как пушинка, – присвистнул Вадим и про себя добавил: повезло.

В комнату вошёл, держа в руках паспорт, участковый. Поморщился.

– Назар Бомров. Тридцать четыре года. Фото только не похоже. Там прям боров в паспорте, а этот скелет скелетом, – участковый зачем-то кивнул Степану Петровичу.

Вадим скользнул взглядом по фото в документе, перевёл глаза на иссушенное тело на носилках. Не верилось, что это может быть один и тот же человек.

– Черт с ним! В приёмке разберутся, – крякнул Петрович. – Понесли.

И они понесли носилки с подрагивающим телом к выходу. А в это время Назар Бомров никак не мог проснуться и даже не знал, что пока спит, вес становится всё меньше. Безо всяких усилий с его стороны.

Автор: Андрей Субочев

Автор иллюстрации Антонина Крутикова

Самым неожиданным оказалось открытие, что больше всего Григорий Петрович в новом для себя месте стал скучать по мировым новостям. Сначала было, конечно, приятно отдохнуть от всеобщей суеты, но потом жутко надоело жить на необитаемом острове. Интерфейс помощника не предполагал интернета, а радио тут не жаловали.

Поэтому однажды он отвлек охранника этажа, который следил за порядком из комнатки с мониторами, и стащил газету. Сразу на первой полосе была ссылка на большую статью в целый разворот, иллюстрированную фотографией смутно знакомого ему человека.

Григорий Петрович скорей открыл страницу и вспомнил, где видел этого чудака. Перед самым отъездом в дом престарелых с Григорием Петровичем проводил собеседование один восторженный, но как будто мутноватый тип. Он несколько раз хвалил образование Григория и, почему-то, его имя.

Старик хмыкнул и открыл статью: “Теперь ответы ЧАТА ГПТ будут быстрее, разнообразнее и еще человечнее, обещает его создатель, Гавриил Порфирьевич Тяпкин. Мы взяли у него интервью после новости о выделении нового гранта на развитие национального искусственного интеллекта”.

— Искусственного?

Григорий тут же помчался к Галине и возмущенно тыкнул в статью.

— Нас используют! Какой к черту искусственный интеллект, я своим опытом делюсь.

Галочка глянула на него так, что возмущаться сразу расхотелось, а потом осмотрелась и поманила куда-то к пожарной лестнице.

Прямо перед дверью с указателем был маленький плохо освещенный закуток. Григорий Петрович побаивался темноты и ни разу туда так и не дошел. Да и ходить по лестнице казалось лишним, все нужное привозили и так. В закутке обнаружилась еще одна “стариковская” дверь, отличающаяся от дверей общественных помещений.

Внутри стояла тишина, но Галина все равно негромко стукнула, прежде чем войти. В небольшой темной комнате лежал безразличный седой старик с шикарными черными усами. Из его рук тянулись куда-то бесконечные провода.

— Что с ним? — спросил Григорий Петрович.

— Он был здесь еще до моего появления. Говорят, писал прекрасные литературные тексты — зачитаешься, — пока не стал слишком слаб. Кома и паралич не должны останавливать писателя, для этого его и привезли сюда, но пока нейроинтерфейс не наладили — держат его в гибернации. Я ласково зову его Гибер, хотя фамилия его Телющенко.

У Гибера Галя тоже задерживаться не стала, они вышли обратно, к лестничной двери, но двинулись не вниз, а наверх. Григорий Петрович быстро запыхался, перед глазами заметались огоньки. На чердак вела отдельная железная лесенка, а люк и вовсе пришлось откидывать вдвоем, но зато появилось время отдышаться и оглядеться.

Прямо при входе в глубоком кресле спал вахтер, такой же престарелый, как и обитатели дома. На столе рядом лежал графический планшет с остановленной посередине ретушью какой-то фотки. Галочка пихнула Григория в бок: “А ведь кто-то прямо сейчас ждет обработку”.

Остальные просторы чердака занимали клетки и вольеры, в которых прятались чудовищные немыслимые звери: совы с головой кота, киты с лапами курицы, тигры вполне человеческой комплекции. Возле львицы со вполне человеческими округлостями Григорий обнаружил приток крови в давно забытом месте. У самого большого вольера Галина ткнула пальцем в кормушку, та была наполнена отсеченными руками. Но вряд ли человеческими, на них было странное и неуместное количество пальцев.

Потрясенный экскурсией, Григорий Петрович даже не заметил, как они спустились обратно.

— Мы что же, так все и оставим? Не попытаемся рассказать газетам? Поднять шумиху? Это же обман!

— Да тише ты, — шикнула Галочка после того, как отнесла газету обратно охраннику. — Вот у тебя когда последний раз твои внуки что-то спрашивали?

— У меня нет внуков.

— То-то и оно, а знаниями делиться надо. Хотя бы для того, чтобы они не пропали. Плюс эти звери тоже жить хотят, раз уж появились. А видео с ними набирают очень много просмотров.

Всю ночь Георгий Петрович разглядывал потолок вместо сна. Как только пробовал закрыть глаза, перед ним появлялась львица и протягивала свежие газеты с кричащими заголовками: “Открытие старика повергло мир в хаос”, “Мир больше не доверяет чат-ботам и старикам”. В какой-то момент ему почудился пожар за окном, но это оказались всего лишь огни подъехавшего такси.

С одной стороны Григорию Петровичу было нечего терять, с другой — нарушать уже устоявшийся и прибыльный для всех порядок очень не хотелось. А уж если владельцу выделили новый грант, значит скоро у них будут новые соседи. Григорий Петрович очень предвкушал, какую дедовщину устроит новым старикам.

Добравшись до места и припарковав машину, я обнаружил, что все это время ехал с открытым багажником. Ну, просто замечательно, мало того, что у меня прав нет, так еще и машина не закрывается.

Попытка сделать хоть что-то при помощи ключа и какой-то-там-матери увенчалась успехом, и я собрался уходить, как меня окликнул какой-то парень, мутный тип.

— Э! Уважаемый.

Остановился и повернулся к нему.

— Машина твоя?

— Да, а что?

— Да так, интересно просто.

— Ну если интересно, то…

Он не дал мне договорить.

— Ты это… Сигареткой угости, ага.

— Не курю, бросил. Ты бы тоже бросил, а то знаешь, как бывает, мне тут сосед рас…

Парень явно нервничал, семенил коленями и разминал пальцы. Кажется, это гоп-стоп.

— Слышь, позвонить дай.

«Молодой засыпался», как сказал бы мой почивший знакомый. Решив не стоять, а действовать, я выпалил первое, что крутилось на языке.

— А ты полай.

Последнее, что донеслось до ушей, было какое-то ругательство. Что-то про маму и собаку, зарытую за корейской лавочкой. Я не обращал внимание, а просто продолжал бежать.

Через минуту я перемахнул через забор. Оглянувшись, понял, что преследователь отстал.

Казалось, что это была засада, и в данный момент меня окружает толпа, готовая разорвать на части. Или у меня опять паранойя разыгралась. Но забор, через который я перемахнул, вдруг расплылся, и белый свет залил глаза. Еще давно, в моей голове обозначилось, что белый – это боль. Голова ударилась о землю и начала выплясывать цветастые каракули в области затылка, а слух начал улавливать чью-то речь.

— Да неужели. Пришел!

Я пробубнил что-то бессвязное и попытался встать; затея успехом не увенчалась из-за удара по ребрам, буквально перевернувшим меня на спину.

— Э, нет, дружок. Не в этот раз.

Голос и характерное «Э» выдавало в его хозяине Игната. А также давало понять, что нашел я его сам, спиной. И кое-как собрав две картинки в одну, получил кроссовком в лицо. Он нагнулся, похлопал меня по карманам и достал финку которую я таскал с собой.

— Знаешь, как говорят, достал нож – режь.

Приподнявшись на локтях, я собирался похвалить Игната за его мудрость, но выхватил в лицо еще раз.

— Ты или дурак, или бессмертный.

Игнат хоть и был большим, но умом не отличался. Неправильный образ жизни сделал дело, превратив греко-римского борца в очередную шестерку. Тупую, но упорную, своим упорством способную на очень многое. Как, например, на проникновение со взломом. Конечно, подозрения падали на всех подряд. Но вынеся все, что к полу не прикручено, мой верный враг решил оставить послание и вбил посреди рабочего помещения топор. Это так мило, настолько, что я проколол колеса, вынес лобовуху и оторвал два боковых зеркальца от «мерина» Игнашки. Да, это было спонтанно и необдуманно, и, кажется, нужно было это предусмотреть прежде, чем ехать на встречу. Действия наобум, как глупо и по-детски наивно. Ведь, обычно человек с возрастом становиться мудрее, но, как показывает практика, на меня это не распространяется.

— Ты, мля, понимаешь, что я тебя просто урою! Мало того, что Топор лично у тебя хотел этот сарай купить! Но нет, мы ж гордые, мля, денег нам не надо, крышу сами себе обеспечим, с ментами договоримся. Сука, к тебе по-человечески, а ты…

— Пока ты лупишь ножками в мой костяной барабан, местные цыгане растаскивают твой тарантас на цветмет и золотые зубы.

Мне прилетело в живот.

— Ты меня не перебивай, сука! Мля! Да я тебя…

— Ты меня что? Возьмёшь в жёны, как тот талиб твою сестру? И в гарем переселишь? У меня тут, кстати, и фоточки есть…

Он не дал мне договорить, ну, по крайней мере попытался. Поставив мне на лицо свой китайский кроссовок, с намерением сделать больно, он не ожидал, что удар в колено и область ахиллово сухожилия подобьет опору и выиграет мне секунд пять. Тело начало заваливаться на меня, и было встречено ударом в кадык. Нож брякнул об камни, казалось, победа близка, и либо я дурак-дураком в свои двадцать семь, либо лыжи не едут, но его это не остановило, и он схватил мою руку для болевого. Понимая, что это ни к чему хорошему не приведет, было принято решение обхватить его шею, подтянуть одну ногу к себе и, вытолкнув колено, вывернутся спиной. Занятое мной положение давало мне преимущество.

— Тебе нравиться сверху, сладенький?

Это было сказано ему в ухо, от чего он рассвирепел еще больше. Руку в этот момент начало ломить, кости скручивались и хрустели, а перед глазами все снова поплыло.

Остатки сознания трубили тревогу, и голова, как пушечное ядро, врезалась в нос обидчика. Танцы на долю секунды остановились, и появилось окно для удара Игната ладонью в ухо, на сколько позволял размах. Следующий мой удар был коленом в пах, от чего он ослабил хватку, и, вырвав свою руку, я встал, прихватив с собой осколок кирпича.

— Прям, как твоей сестре, ага.

Попытался кинуться на меня, но оказался медленнее; подобранный кусок, удобно оказавшийся в руке, поставил точку в нашем споре посредством удара в висок. Свалилось тело на меня. Обжиматься с таким неприятным мужиком – не комильфо, так что руки надо будет помыть в обязательном порядке, ну, а пока душа Игната находиться вне тела, само тело нужно оттащить к машине, благо, моя малинка стоит не очень далеко, так что, ты лежи тут, Игнатка, и не поднимайся. Накрою тебя, как твоя «Мегера», мусором, да и в машину затолкаю.

И пока ноги тащили, шел к машине, а голова думала, как половчее затолкать в эту машину Игната, я обнаружил, что какой-то гад, нацарапал на моей ласточке пару ласковых. Подводя промежуточный итог и сделав себе пару заметок в голове, было решено начать с простого, а именно – с машины, ибо слова уж совсем неприятными были. После спрятать тело, а потом купить коту пожрать. А, ну, и денег занести хозяйке, тогда уже можно будет закругляться на сегодня.

Э-э-эх, количество проблем растет, как мой чле…

— Э! Уважаемый!

Быдловатой наружности паренёк, до того мною не замеченный, уверенно топал в мою сторону. Ну, попробуем театральный подход. Строю удивленную мину, картинно оглядываюсь по сторонам и тычу пальцем в грудь.

— Ведро с болтами твоё?

— Ага.

— Слышь, подойди, поговорим.

Может, ему что-то нужно? Помощь или дорогу подсказать на крайний случай, посему я покорно выполнил просьбу.

— Слушаю.

— Слышь, ты нашего кореша обидел, теперь здоровьем платить будешь, понял? Ну, или башляй на лечение.

— Ай, так у меня и нет ничего, да к тому же ты тут один, что мешает мне пробить тебе голову и вторым в багажник засунуть?

Паренек, надо заметить, выглядел молодо, но с характерными зрачками, которые бегали туда-сюда, что зайцы в поле, то на меня, то на «Малинку», и одет был как павлин: в разноцветное тряпье, широченные штаны и серый пиджак поверх олимпийки. Пока я рассматривал его, он ловко свистнул, сложив пальцы у рта, и в течении пары секунд рядом материализовались еще трое из ларца, как под копирку одетые в гламурно-быдловатый стиль.

— Слышь, ты за базаром-то следи, а. А то на перо быстро посадим.

— Ладно-ладно ребят, секунду, сейчас все улажу.

Руки поползли под сидение, но главный уркаган довольно резво подбежал ко мне, взяв меня за белы рученьки с намерением второй раз за день подправить моё и без того не ровное личико. Но, будучи достаточно ловким, я таки успел залезть рукой под сидение и достать небольшой подарок, которым и хотел наградить незадачливого гоп-стоп-мальчика, дабы купить у него право спокойно покинуть данный район.

— Ты слышь…

Он не успел закончить так как в его лицо упирался мой кулак с зажатой в нем «Лимонкой».

Знаешь, как в песне поется: “Мне нужны враги, чтобы хоть как-то на плаву держаться, в этой жизни мне нужны враги!”

Он, конечно не знал ни слов песни, ни того что граната учебная, но, тем не менее, ситуация была крайне пафосная, что и вызвало довольно-таки бурную реакцию со стороны павлиньего братства, и, под крики «ГРАНАТА», ребята пустились кто куда. Но стоявший напротив неудачно для себя запутался в своих же штанах, из-за чего упал, как мешок картошки. В таких ситуациях обычно говорят что-то крутое.

— У твоей сестры…между ног борода?

Сам не понял, что сказал, но паренек, стоя на карачках, обернулся, за что и был награжден броском гранаты прямо в лоб. Выключив в его голове свет, я подошел, забрал гранату и решил, что уже можно уходить, как глаз зацепился за плотный лопатник торчащий из кармана олимпийки. Ну, гордость это не про меня, можно и мародерством заняться. Таким образом в мои руки перешли тридцать тысяч рублей и мелочь разного калибра. Отлично! За квартиру считай рассчитался, да и кошке поесть взял.

Дело осталось за малым – затащить Игната в машину, что было той еще задачкой. Закрыв багажник и сев за баранку, я начался мозговой штурм. А что дальше?

Начну, думаю, с машины, а там с телом разберусь, ну, а потом в магазин и домой.

Направился к автомастерской на улице Снежной, что в двадцати минутах езды, попутно думая, кому же сплавить тельце. Ибо Саша не позволит оставить его у себя, значит, нужно искать альтернативу. Которой неожиданно стал Мустафа, прораб на стройке нового ТЦ, который пронесся мимо меня. Я помог ему в свое время, и теперь он поможет мне. Хочет ли он этого или нет.

Вот и мастерская. Вышел из машины и пошел к первому боксу.

— Саня! Ты где?

— Ответил бы, но тут дети.

Голос раздался из-под новенькой иномарки, в которой, судя по всему, Саша и ковырялся. Подошел к нему и подсел рядом.

— Вон ту ху… штуку дай.

Дал.

— Чего хотел? Опять «Малинку» чинить? Учти, после твоей последней потасовки с теми азиатами вонь от рыбы стояла еще недели две.

— Да там в общем по мелочи-то, на крыле пару слов замазать, раз-раз – и готово.

— Слышь... Вон, дерни Олежку, пускай тебе все сделает.

— Премного благодарен.

Я поднялся и было уже отправился искать Олега, но тут, оказалось, что починка откладывается, так как на меня несся Игнат с белой рожей. Он смог открыть багажник, что, в целом, не удивительно.

— Слушай, у тебя сестра, у меня – кот, давай не будем усложнять.

Но это извинение не принесло никакого эффекта. Конечно, если вас изобьют и засунут в багажник, то вы, скорее всего, тоже пожелаете отомстить обидчику. Но что же делать в столь не простой для обоих людей ситуации? Не желая раскидывать мозги по углам, я решил бежать.

Улица, на которую я вылетел пулей, сменилась открытым рынком, он же плавно перетек в подворотню, а впоследствии – в новенький строящийся ТЦ, и, в целом, декорации сменились на стройку.

Решив, что мне по факту без разницы, ибо легкие начали гореть, я рванул в его сторону, перемахнув ограждение, влетел на строящуюся площадку. Игнат не отставал. Не придумав ничего лучше, чем побежать вверх по почти готовым этажам, попутно распугивая местных гастарбайтеров. Этаж, еще один, металл-профиль, еще этаж. Обнаружив себя наверху, метрах в двадцати над землей, я понял, что деваться уже некуда.

Рык раздался сзади.

«Завалю, падла!»

Поняв, что его намерения крепки и подкреплены арматурой в руке, в голове сложилось понимание, что на своих двоих уйдет только один. А ведь за четыре года я убил только шесть человек, и то, пять – по нелепой случайности.

Вытащил из кармана клинок, который всегда ношу, и перехватил его поудобнее, острием к противнику. Махать конечностями в открытую – смерти подобно. Так что, действовать придется хитро и осторожно.

Игнат бросился на меня, занося прут над головой, я парировал это выброшенной с наскока вперед ногой «от параши». Это сбило ему дыхание, если оно у него еще есть, после я ударил его в живот. Рука сорвалась, и клинок остался в брюхе у противника, мне же прилетело локтем в скулу. Больно, но голова, вроде, еще на месте. Игнат же понял, что его нагло пырнули, и остатки мозга дали команду нож не доставать. Обменявшись приветствиями, он совершил первый ход и кинулся на меня, занося арматуру уже справа. Отскакивать было некуда, да и оружие похерено самым тупым способом. Пришлось принять стойку и встречать удар ребрами, которых я, кажется, не досчитаюсь. Но боль принесла свои плоды, позволив приблизиться достаточно близко, и, не став разрывать дистанцию, нож вышел из брюха и вернулся ко мне, а после – заправлен в бицепс Игната, из-за чего противник отпустил прут, который ловко оказался, как и нож, у меня в руке. Бросить нож в Игната, попав плашмя в голову – не очень умная идея. Руки начинали болеть. Я начал тыкать в него прутом, пытаясь попасть в лоб или в глаза, чередуя это с размашистыми ударами по ногам. Это не приносило видимого эффекта так, как, несмотря на рану и общую обдолбаность этого гада, он ловко уворачивался от ударов, отходя назад, что мне и требовалось.

— Ну что, пес, догавкался?

— С-сука…

Было неожиданно то, что он бросится на меня и выбьет из моих же рук прут, при этом сминая как использованную туалетку. Поняв, что дело плохо, я сам подался вперед, параллельно сместив тело, как банальный рычаг, и взял этого бугая за грудки. Подумав, что это вполне уместно, а заорал, что есть мочи: "А судьи кто?!" Эффекта это, к глубочайшему сожалению, не оказало, поэтому, подвергнувшись инерции, было решено кинуть его через плечо на край платформы, но он, кажется, подсознательно прочитал мои движения, перехватив одну из рук, смог отклонить локоть, и весь бросок ушел в молоко. Он повалил меня на землю, пытаясь забраться сверху. «Все, приплыли» – подумал я, но, к счастью для себя, подогнул одну ногу и, встретив его тушу своей пятой, перебросил его через себя.

Я только обрадовался своей победе, как, обернувшись, заметил, что это тело все никак не хочет сдаваться. Тело устало, дыхание сбилось от удара, конечности горели белым, да и вообще, организм жрать просит, а он все никак не падает. И, может, какая сущность мне помогала, а, может, и карты так выпали, но сверху на Игната свалился молоток, который и выбил его из равновесия. Взяв яйчишки в кулачок и разогнавшись, со всей оставшейся силы влетел в него, из-за чего тело полетело вниз. Пан или пропал.

Подняв голову, увидел Мустафу, который показывал мне большой палец и улыбался во все свои двадцать семь. Я улыбнулся в ответ. Встал и подошёл к краю; видимая мною картина меня устраивала более чем полностью, тело моего сегодняшнего врага лежало на металлическом каркасе, который находился в углублении, а строители, приняв один из тайных жестов от своего гуру, начали активно заливать это место раствором под будущий фундамент.

У меня остались дела. Решив не задерживаться, я направился прочь отсюда. Без мыслей, без сил. Вымотанный, но довольный, я шагал обратно к Саше и Олегу. Осталось покрасить бочину и можно спокойно лечь и не вставать часов эдак пятнадцать-двадцать, но проходя мимо рынка я вспомнил, что не купил коту еды.

Конечно, она читала газеты и слушала радио. Радовалась, что страна развивается. Даже мечтала, что когда-нибудь сядет на поезд и поедет аж до Владивостока, где, говорят, водятся киты-исполины. А по пути будет смотреть в окно. Любоваться горами и лесами; подглядывать, как живут люди в других городах и деревнях; обсуждать с соседями их жизнь и планы. Но это в теории.

На практике Тоня была абсолютна довольна своей текущей жизнью. Она любила всех: пациентов, старого ворчливого фельдшера-наставника, скот, птиц и даже шкодливого рыжего кота, живущего в ФАП. И все отвечали взаимностью.

Особенно Слава.

Молодой человек приехал к ним в село не так давно: может, два года назад. Высокий умный красавец сразу после армии. До службы окончил аграрный университет: речь была очень грамотная и вежливая – заслушаешься. А как галантно он ухаживал! Каждый раз с цветами, каждый раз выбрит и приятно пах. Он много рассказывал о жизни в городе, приобщал Тоню к культуре: выписывал литературные журналы, доставал редкие хорошие книги, а один раз даже возил в Самарский театр им. Горького. Это сейчас на хорошей машине можно за полтора часа туда добраться, а раньше – целое приключение. Четыре часа в кузове грузовика, подпрыгивая на кочках. Но как же, чёрт возьми, весело! И начхать на то, что лучшее платье к концу поездки всё мятое, волосы растрёпаны, а тушь (дорогой подарок от подруги из Латвии) потекла.

По кочкам, по кочкам, – пожалуй, это осталось лучшим воспоминанием Тони о той, давней жизни.

***

– Пожар!

Страшный крик на селе. Особенно посреди ночи.

Антонина, её родители и два брата мигом вскочили. К вёдрам, воды с собой, во двор, на крики. Горел дом Кучиных. В деревне знали, что взрослые уехали в Самару по делам. Дома остались мальчишки: шестилетний Веня с восьмилетним Костей.

Горело сильно: осень стояла сухая. Благо ветра не было. Клубы дыма уходили строго вверх, трещало, из открытой двери виднелось пламя.

– Одного нашёл! Принимай!

Знакомый голос. Слава всунул Веню подбежавшим мужикам прямо из окна и скрылся вновь.

Через несколько секунд дома не стало. Как и Кости. И Славы. И Егора – соседа Кучиных, первым бросившегося на поиски детей. Остальные уже не полезли: знали, чем грозит. А эти двое – дурачки городские, горящего дерева не видавшие.

После той ночи Тоня перестала улыбаться.

Нет, она, конечно, ходила на работу, готовила, убиралась, ухаживала за коровой. Чисто технически, это называется жизнь. В прошлом остались лишь деревенские гуляния, болтовня с пациентами, любимое платье, сюсюканье с котом, тушь и единственная помада. Книги и журналы переехали в местную библиотеку, немногочисленная нарядная одежда обрастала пылью в шкафу.

Время лечит. Шаблонная глупая фраза. Шли месяцы, а воспоминания становились лишь ярче, обрастали подробностями. Проявлялись, как плёнка на свету.

Год.

Она так больше не могла.

Всё было слишком знакомо, всё напоминало. Полевые цветы, поправленный забор, скамейка под берёзой, общие друзья. Да даже эта осень. Такая же тёплая, как в прошлом году. Солнечная, золотая, безветренная, благоухающая. Тоня её ненавидела. Вот бы никогда села этого не видеть.

«БАМ станет для вас местом закалки ваших характеров, настоящей школой жизни!» – провозглашали газеты.

А почему бы и нет?

Председатель райкома, умный мужик, не отговаривал, всё понял: «Знаешь, я похлопочу. Хороший фельдшер везде нужен, а ты очень хороший специалист. Может, полегчает немного вдали от дома. Правда, быстро отправить тебя не получится: желающих полно. Приключения, деньги неплохие, продуктами там снабжают хорошо, сама понимаешь. Но я постараюсь, подниму связи. Обещаю. Иди, девочка, когда-нибудь и это пройдёт».

Тоня ушла, особо ни на что не надеясь. А через месяц, в середине ноября, место нашлось. На одной из станций ушла медсестра, помощница врача. Значит, туда. За Байкал. Между Усть-Кутом и Киренгой.

Мать отговаривала, ворчала, что девушкам не место на стройке, страшила морозами. Просила подождать до весны, поехать по теплу, а пока подготовиться, утеплиться. Антонина не слушала.

В 1975 году отправилась в путь.

Ту-ту-ту-тук.

Машина – поезд – машина – поезд – машиной через уже замёрзшую Лену – вертолётом в тайгу.

Семнадцать дней в пути. Удивительно, но чем больше снега было вокруг, тем становилось легче. Немножечко, но легче. Сугробы, холод, застревающие машины, обледеневшие вагоны, раздражающие бытовые мелочи, суета, просьбы посмотреть заболевшего комсомольца в пути – всё это отвлекало.

Ту-ту-ту-тук.

Усть-Кут – Киренга

1975–1978

До места, поселения среди тайги и сугробов, добрались в воскресенье поздно вечером.

– Здравствуйте, девоньки! Мы вам нового доктора привезли. Познакомьтесь, Антонина Григорьевна.

Небольшой домик-вагончик на шестерых. Внутри опрятно. На столе собственноручно сшитая скатерть, на окнах занавески, на полу круглый коврик. Тоже самодельный. Внутри три девушки пьют чай: одна совсем юная, с пушистыми короткими растрёпанными волосами, пухлая и с носом-пятачком – Лида, помощник повара. Повар, статная женщина около сорока с пучком толстых чёрных волос, – Серафима. Вера – высокая атлетичная девушка лет двадцати пяти, помощник инженера путей сообщения.

Меньше всего Тоне хотелось общения. Что удивительно, женщины это поняли. Не приставали. Познакомились, перекинулись парой фраз о дороге и по койкам: завтра будет долгий тяжёлый день.

***

Утром Тоня встала рано, в пять. Хотела ускользнуть, пока другие не проснулись. На улице, конечно, темнота, но медицинский пункт рядом: новенький, обшитый деревом, – ей вчера показали. Даже пообещали сделать в пристройке отдельную комнату, чтобы можно было там жить.

Ключ от медпункта в руку, ноги – в валенки. Уже у дверей.

– Ты куда в таком виде пошла? В пальто, в одних штанах? Замёрзнуть хочешь да циститом всю жизнь мучиться? А ну, погодь. Сейчас найдём тебе нормальную одежду. Выдумала тоже! Нам здесь врачами раскидываться нельзя, вырядилась! Сразу видно, с югов. Девочки, вставайте! У кого что есть, доктора одеть надо. Потом, как закончишь, иди в дом такой рубленый при въезде, тебе там выдадут форму.

Голос у Веры был громкий, командный. Лучше не спорить. Антонина позволила нарядить себя в ватные штаны и тулуп. А под медицинский халат поддела тёплый шерстяной колючий свитер с воротом и штаны с начёсом. Соседки заставили на перекус взять бутерброды с колбасой невиданной, которую, говорят, аж с самой Финляндии самолётом завезли. Раз десять повторили, когда приходить на завтрак, дали советы по протопке домика. Мировые бабёнки оказались. Новая медсестра даже улыбнулась слегка, пока себя в единственное зеркало разглядывала. Как пугало огородное, честное слово. Ну да ладно, она сюда работать приехала, а не женихов искать.

Работы было много. Холод, ветра, удобства на улице, тяжёлая физическая работа здоровья не прибавляли. Урология, порванные связки, переломы, обморожения, воспаление лёгких, пневмонии, вывихи, чирьи. С тяжёлыми заболеваниями отправляли на вертолётах в районную Усть-Кутскую больницу. Но поток не прекращался. Люди всё прибывали и прибывали на стройку. Медики выходили на работу в выходные, праздничные, ночные.

К весне Тоня, Виктор Петрович (врач), Галина Ивановна (бабушка-санитарка) и Алексей (помощник, только выпустившийся из училища) часто и домой ночевать не ходили.

Девушке нравилось. Времени на воспоминания не было, на сплетни и душевные разговоры – тоже. Так продолжалось до марта.

А в марте медпункт на стройке расширили. Приехал новый фельдшер, оборудовали стоматологический и рентгеновский кабинеты. Также на практику из Тынды направили гинеколога, Маришку. Весёлая она была и наивная, потому иначе её и не называли. Напоминала Тоню раньше. И тёмненькая такая же, крепкая. Только что черты лица были необычные: отец Маришки был якутом.

А ещё в марте девушкам дали выходной. На Международный женский день откуда-то завезли мимозу, женщин освободили от работы. Дежурство в медпункте взяли на себя мужчины.

Ту-ту-ту-тук.

Стройка – Москва

– Слышали, девочки, вечером концерт в клубе в самом Усть-Куте будет. Из Москвы приедут! Там вроде и театр, и музыка будет. Нас всех приглашают, вот билеты, в пять вертолёт. Наконец-то, а то одичали здесь уже. Надо собраться, накраситься. Там, кстати, ярмарка у нас. Ткани всякие завезли китайские, и косметику, вроде даже платья есть. Пойдём посмотрим, надо ж принарядиться на концерт. Пошли, девчонки, скорее!

Маришка тараторила без умолку.

Все в доме оживились. Даже Серафима, обычно строгая и сдержанная, разулыбалась, полезла за деньгами. Она всё хотела найти красную помаду, но в её родном городе в магазинах лежали лишь морковные да ярко-лиловые. Оба цвета женщина терпеть не могла.

Началась суета. Девушки везде девушки. Смех, планы на покупки, обсуждение причёсок, выбор партнёров для танцев; извлечение из закромов цветных платков, перламутрового лака для ногтей, брошек, ниток с иголками; предположения о том, кто приедет на концерт, будут ли звёзды, конкурсы, медленные танцы…

– А ты что не собираешься, Тоня? – первой заметила Лида.

– Я посижу почитаю лучше, вы идите без меня, – Антонина выдавила из себя максимально правдоподобную улыбку.

– Да хватит тебе, ты этот учебник уже до дыр зачитала. Наизусть знаешь. Пойдём, нарядишься, может, жениха тебе найдём, а?

Тоню передёрнуло.

– Нет, жениха мне точно не надо, – прозвучало резко.

– А что так, – не отставала Марина, – кто-то поматросил и бросил? Ну и забудь, ты девка видная, надо только… Ты что, ревёшь, что ли?

– Так, девочки, идите, мы тут посекретничаем немножко, – Серафима села рядом с Тоней и внимательно на неё посмотрела.

Никто не ушёл.

– Рассказывай, полегчает, бросил тебя урод какой-то? – Вера отличалась прямолинейностью.

Отрицательное мотание головой.

– Не бросил, не пойму тогда, помер он, что ли, или что? – Марина, не осознавая, ударила по больному.

Антонину прорвало. Впервые с той ночи. Она рыдала, выла, заливалась слезами. Девушки гладили, успокаивали, заставляли выговориться. Высказалось всё, что копилось, отравляло. Проговорили несколько часов, потом Серафима заставила Тоню выпить немножко разбавленного спирта: для успокоения. И все замолкли.

Соседки Тони растерялись: не ожидали вскрыть рану. Боялись обидеть, сказать что-нибудь не то, оскорбить своей радостью от какого-то концерта.

Здесь опять вступила Серафима, как старшая.

– Знаешь, Тоня, в жизни всякое случается. Но ты вот сама подумай: что бы хотел Слава? Наверное, чтобы ты была счастлива, улыбалась, жила, читала хорошие книги, ходила на спектакли. Не зря же приобщал тебя к культуре, так ведь? А ты вместо этого расквасилась — за собой не следишь, закрылась, ничего тебя не интересует: ни культура, ни танцы, ни сама жизнь. А каково Славе твоему, если он на тебя оттуда смотрит, ты подумала? Ему грустно оттого, что не смог рядом с такой хорошей женщиной быть, а ты его ещё сильнее ранишь. Отшельницей стала. Нельзя так, уж не о себе, так о нём подумай. Пусть он за тобой приглядывать будет да радоваться. Не подводи его память: живи. Давай, бери себя в руки. Собирайся. Одеваемся, девочки, сегодня будем веселиться!

После этого Тоня проработала в фельдшерском пункте ещё год. Работы, правда, стало поменьше. Постепенно городок, если его можно так назвать, разросся, пришёл в порядок, связь с самим Усть-Кутом наладилась. Девушка сдружилась с соседками: они вместе выбирались в выходной то в местный магазин, то на вечера самодеятельности, то на танцы. В общем, хорошо работали и хорошо отдыхали.

А ближе к лету 1976 года Антонина заскучала. Требовало сердце больше красоты, жизни, книг. Больше… цивилизации.

А тут ещё врач, Виктор Петрович, подначивать стал: молодая, мол, талантливая, поступай в институт, дерзай, развивайся, рекомендацию в Москву товарищам напишу.

Сдержал слово.

В сентябре Тоня поступила в Первый Московский медицинский институт. Сеченова который. Пошла на детского кардиолога.

Москва – Усть-Кут

На свой, страшно подумать, шестьдесят девятый день рождения Антонина Григорьевна пустилась в воспоминания. В основном о БАМе, о подругах. Очень уж она им благодарна была, что поддержали, добрым словом к жизни вернули. И стройке была благодарна. Свела она вместе столько хороших людей со всего Союза, которые никогда бы иначе не встретились. Молодёжь из разных городов, разных национальностей, профессий, возрастов БАМ объединил, как сама железная дорога связала воедино города от Иркутска до Хабаровска.

– А ведь не думала я, что до таких лет доживу. Помню, даже девчонкам обещала, что на семидесятилетие обязательно всех вместе соберу, коль жива буду. А это всего через год, обманула, выходит, ну, если не помру. Видимо, пора, зажилась.

– А что их не пригласишь? – Внучка, Анечка, любила гостей.

– Да откуда ж я знаю, где они сейчас. Первые года-то переписывались ещё. Маринка, вон, замуж через пару месяцев после моего отъезда выскочила. Серафима, вроде, на стройке ещё пару лет работала, кашеварила. Вера во Владивосток мост какой-то проектировать поехала, про Лиду так вообще не знаю. Подождите, сейчас письма найду, даже интересно, когда последний раз списывались.

Дочки Антонины, Варя и Света, молча переглянулись. А потом, ночью, достали письма. Слава богу, что хранились в конвертах. Там и адреса, и ФИО.

Искали в адресных книгах, звонили по управляющим компаниям и местным участковым, просматривали однофамильцев в соцсетях.

Нашли.

Всех нашли. Точнее, почти всех. Лида погибла в 1981-м, под лёд утянуло. А ведь самая молодая была. От судьбы, как говорится, не уйдёшь.

Остальных раскидало, конечно. Маришка, точнее, Марина Игнатьевна, живёт в Якутске. Дом большой, шестеро детей и восемь внуков. Через внука старшего, собственно, и нашли. Он с бабушкой поговорил, сказал – к подружкам ехать хоть на край света готова.

Серафима уже давно переехала в Санкт-Петербург, работала в кондитерских, вместо семьи завела пару собак, чувствует себя хорошо, насколько возможно в её возрасте. Девятый десяток всё-таки. Жаль, что несчастливая. С ней связаться было сложнее всего. В паблике Владивостока узнал её кто-то на фотографии, дал неполный адрес в Петербурге. Ни телефона, ни квартиры, улица и номер дома. Дочери Антонины уже отчаялись, как старшую, Лену, в командировку на Неву отправили. Та купила коробку зефира, цветы, да пошла в парадную ломиться, спрашивать, знает ли кто Серафиму Ибрагимовну. Старушку знали, жила она на втором этаже и была нелюдима. Еле-еле объяснила Лена через дверь, кто она. Впустили, накормили, наобнимали.

А Вера, самая бойкая, во Владивостоке не нашла себя, вернулась обратно в Усть-Кут. Встретила там мужа, мальчика родила, да там осталась. Одна беда – здоровье ни к чёрту, суставы больные (сказалась работа на морозах), почти не ходит. Сын категорически отказался Веру Павловну из города вывозить – поломается. Ну, раз гора не идёт…

Договорились встретиться в Усть-Куте. Там, где всё начиналось. Дружба, любовь, возобновление строительства БАМа, первая серьёзная работа…

Антонина могла позволить себе билет на самолёт, но не захотела. Три с половиной дня в поезде – не такой уж и срок, когда хочешь вспомнить свою жизнь. А ещё можно смотреть в окно на отрывки жизни других людей, леса, поля, горы. Думать, как изменилась страна. Благодарить тех известных и неизвестных, кто работал над тем, чтобы женщина могла просто сесть в вагон и отправиться на встречу с прошлым.

Ту-ту-ту-тук.

БАМ и Транссиб, Горьковская и Московская.

Построено просто людьми.

Мария Ращукина

Справа от тропы почудилось движение, послышался треск – словно кто-то неповоротливый пробирался сквозь чащу. Конь шарахнулся, захрапел, раздувая ноздри. Харальд склонился к лошадиной шее, попытался приласкать и успокоить, но куда там! Треск приблизился. Конь заволновался, подпрыгнул, оттолкнувшись всеми четырьмя ногами. Харальд не удержался в седле и повалился в сугроб – неожиданно твёрдый и плотный. Конь припустил прочь, не разбирая дороги. Может, оно и к лучшему – если кто-то найдёт коня вместе со всеми его вещами, наверняка решит, что Харальда уже нет в живых.

Харальд оглянулся. Вокруг – только метель и чёрные, мокрые стволы деревьев. Никого: ни зверя, ни человека. Если кто-то и скрывался в лесу, он тоже испугался и убежал. А если нет – пусть выйдет и сразится! Харальд готов встретить судьбу. Он крикнул, и звук потонул в пурге. Никого. Нужно было идти дальше.

С каждым шагом он проваливался в снег по колено. Башмаки промокли насквозь, пот заливал глаза и тут же застывал ледяной коркой. Харальд уже не чувствовал ни рук, ни ног, когда оступился и упал. Сил подняться не осталось. Лёжа на спине и глядя в белёсо-серое небо, он успел подумать, какой бесславной смертью погибнет. Дикие звери обглодают его кости, чертоги Вальхаллы не откроются перед ним. Его отец так и останется неотмщённым, а землями вокруг Овечьей Долины будет править предатель. Над ним возникло бледное лицо, мелькнуло и пропало – и Харальд провалился в темноту.

***

В темноте он и очнулся. Ветер больше не огрызался, снег не жалил лицо. Кажется, Харальд лежал на лавке. Он пошевелился и нащупал рядом тёплое, мягкое и – если чувства не подвели – женское тело. Сжал крепче, проверяя догадку, но незнакомка вывернулась из его ослабевших рук.

– Хвала Фригг, ты проснулся!

И правда женщина. Молодой голос.

– Где я? И кто ты? – сипло спросил Харальд.

– Меня зовут Сив. Ты у меня дома.

Она поднялась, подоткнула края покрывала. Запалила лучину. В полумраке черты лица было не разобрать, но фигура под тонкой рубахой вырисовывалась ладная: в меру округлая, в меру стройная. Длинные косы спускались по спине.

– Как тебя зовут?

– Ха… Халльдор, – он чуть не назвал настоящее имя, но вовремя одумался. – Где мы?

Она сняла со стола небольшой котелок, бросила туда что-то и повесила над огнём.

– Говорю же, у меня… В Троллевом ущелье.

Харальд с трудом перевёл взгляд наверх – надо было осмотреться. С низкого потолка свисали пучки сухой травы. Отгоревшие дрова тлели в очаге, изредка вспыхивая красным. Других людей в комнате не было.

– Так ты…

Он не договорил. И без того понятно, что человеком она быть не может – никто не живёт в Троллевом ущелье, проклятом богами.

– Сейдкона. Ты прибыл издалека.

Горло стянуло страхом. Сейчас, обездвиженный болезнью, Харальд не справился бы и с ребёнком.

– Откуда знаешь?

Она рассмеялась.

– Ты точно издалека. Всем в округе известно, что в Троллевом ущелье живёт сейдкона.

Харальд кивнул. Придётся поверить. Избранные ходят своими тропами и селятся там, где им вздумается. Она спасла его, вынесла из леса, согрела. Пренебрегать помощью – недостойный мужчины поступок.

Сив протёрла его лоб мокрой тряпицей, отвернулась к огню. Помешала варево в котелке, зачерпнула.

– Пей.

– Что это?

– Пей!

Напиток обжёг нёбо. Харальд сделал несколько глотков, прежде чем вновь забыться безумным, лихорадочным сном. В полудрёме он опять брёл сквозь вьюгу, спотыкался и падал, а затем просыпался – и снова пил что-то вязкое, горькое, пахнущее хвоей. И засыпал под тяжёлым сырым покрывалом – опять и опять, без конца.

***

Сок стекал по стволу – густой, медово-прозрачный. Харальд подставил ладони. Отпил. Сладкий и пряный, сок пьянил, как летний воздух, как брага, как звон мечей и плач побеждённых. Харальд отпил ещё. Кора дерева казалась шершавой и тёплой, пульсировала под ладонями. Солнечные лучи рассеивались сквозь крону, шелест листьев едва достигал слуха. Харальд посмотрел вниз: под землёй, отчего-то прозрачной, как лёд, тянулись сумрачные синие поля. И когда он понял, что это и где он находится, всё вокруг пришло в движение, завихрилось, как бурное течение, и Харальда выбросило из сна – в тёмную комнату, в остывшую постель.

Он застонал. Сив села на край лавки.

– Что ты… Что ты дала мне?

Он вцепился в край её одежды – на этот раз она была в верхнем платье с завязками, косы обернула вокруг головы.

– Лекарство.

– Из волчьих ягод? Сны после него уж больно странные.

Сив склонилась над ним:

– Что тебе снилось?

От неё пахло мёдом и смолой.

– Я пил сок Мирового древа.

– Это хороший знак, – в её голосе послышалась улыбка. – Скоро поправишься.

Она встала, отряхнула подол.

– Фригг благоволит тебе. Постарайся поспать ещё немного.

***

Когда Харальд проснулся в очередной раз, Сив не было рядом. Он поднялся с ложа. В ногах ещё чувствовалась слабость, но жара не было, и голова больше не кружилась. Он подошёл к окну, влез на лавку и распахнул скрипучие ставни.

Морозный ветер встряхнул связки трав и едва не погасил очаг. Снаружи стояла ночь, и крупные звёзды мерцали в просветах туч. Месяца не было видно. Когда Харальд покинул Овечью Долину, луна шла на убыль. Значит, он три или четыре дня пролежал с лихорадкой. Окно было вровень с землёй и выходило в лес, в глухую чащу, белую от выпавшего снега. Мимо тянулась цепочка следов – куропатка искала пищу и обронила светлое перо.

За спиной хлопнула дверь.

– Рада, что тебе лучше. Но окно всё же закрой – выстудишь мне землянку.

Харальд обернулся. Сив держала в руках корзинку, накрытую красным платком.

– Сегодня Один мчится по небу со своей свитой. Оставайся моим гостем ещё на одну ночь.

Харальд кивнул.

Она подошла к столу и принялась выкладывать из корзинки скир, яйца, солёную капусту, завёрнутый в отрез тонкой ткани круглый пирог и крынку с чем-то, что Харальд опознал как хмельной мёд, когда сделал глоток.

Сив шутливо хлопнула его по плечу:

– Полегче, лакомка! Сперва следует почтить богов.

Ульв, отец Харальда, приносил жертвы Бальдру и Фрейру, обычно – свинью или коня: голову отрубали в священной роще, а тушу запекали и съедали во время праздничного пира. Но Сив просто сорвала с потолка один из пучков и бросила в пламя – оно ярко вспыхнуло, рассыпая искры. Харальд разлил мёд по чашам.

– Для доброго урожая и мира, разделим же эту трапезу!

Они приступили к ужину. Пирог оказался с бараниной, скир – отменным и в меру кислым, а от мёда в голове сгустился туман. Сгоревшие травы наполнили землянку летним духом, грозой и сенокосом. Харальд зевнул и подумал – неужели он всё ещё хочет спать? Тело стало лёгким, как перо куропатки.

Лицо Сив вдруг приблизилось. Она коснулась его щеки, и то ли ладонь её была прохладной, то ли Харальда снова бросило в жар. Ветер заныл, пробравшись сквозь ставни, полухрустнула-полускрипнула лавка. Сив сбросила нарядную кофту, оставшись в шерстяной рубашке и юбке. Косы её, снова собранные в причёску, упали на плечи.

Стало трудно дышать. Харальд не назвал бы себя совсем неопытным, но отчего-то именно сейчас он робел. И зная, что Сив ждёт ответного хода, он никак не мог на него решиться. Жизнь – не игра в тавлеи, говорил отец.

– Ну же, – шепнула Сив.

Близко, опять слишком близко, настолько, что их дыхание соединилось, как соединяются реки на пути к океану. Харальд закрыл глаза и рухнул в этот поток.

Губы Сив были нежными, как скир, шея – белой, как молоко. Путаясь в завязках, Харальд снял с неё рубаху и разделся сам. Ему больше не было холодно, хотя очаг еле тлел. Наоборот, огонь словно переселился под рёбра и заставлял двигаться, ни на миг не останавливаясь.

Руки Сив скользнули по его плечам, по затылку. От неё по-прежнему пахло мёдом и смолой, а ещё – дурманными травами. Харальд поцеловал её в висок и прошептал:

Крутобокий корабль сердца

Под ладонь ложится, как волны

Уступают дракону моря

Под рукой властителя битвы.

Сив усмехнулась и ответила строками:

Не считай ты слишком покорной

Фрейю поднизей, липу запястий.

Липа гнётся под ветром, я же

Приручила лебедей крови.

Харальд улыбнулся. Сив раскрылась под ним – для него – всё вокруг было Сив, и Сив была всем. Он прижал её к лавке, накрыл губами бледный сосок. Вопреки дерзким стихам, она вздохнула и теснее обхватила его талию. Гладкие колени белели в темноте, юбка сбилась, обнажая живот и бёдра. Но когда Харальд возвысился над Сив, она проворно подобрала ноги и отползла в дальний угол.

– Сив, милая…

– Не могу, – отвернувшись, сказала она.

Обхватила колени руками, спрятав лицо. Длинные косы облепили спину. Харальд надел штаны, подбросил в очаг немного сушёного навоза. Сив замерла в углу и не сдвинулась, когда он подошёл. Харальд поцеловал её в макушку. Мёд. Смола. Сушёные травы.

На рассвете он ушёл.

***

Ярко светило солнце, небо было чистейшим – ни намёка на бурю, что разразилась несколько дней назад. Харальд пересёк ущелье и спустился в долину вдоль берега замёрзшей Межевой реки. На горизонте курился дым – Гримово городище давно проснулось.

На подходе к хутору Харальда облаяли сторожевые собаки. Он замер возле ограды – по двору бегала свора поджарых псов, чёрных как песок.

– Да не укусят, не бойся.

Сам Грим Невесёлый вышел к нему навстречу.

– Знаю, что привело тебя сюда, – сказал он. – Да только мы уж не ждали, что ты в живых окажешься.

– Думаешь, что говоришь с драугром? – ухмыльнулся Харальд.

Грим рассмеялся.

– В такие глупости не верю.

Он придержал собак и провёл Харальда в дом.

– Рассказывай, где прятался. Братец твой ко мне нагрянул, всё вверх дном перевернул, да толку-то. Ньяль и Торбьёрн тоже проезжали, обещали ждать тебя неделю в Китовой бухте.

Харальд принял из рук хозяйки чашу горячего пива, отхлебнул.

– В Троллевом ущелье.

Грим удивлённо посмотрел на него.

– Под открытым небом? Нет, всякое, конечно…

– У местной сейдконы. Сив её зовут.

Тут уж Грим не усидел на месте.

– Как-как? Сейдкона, говоришь? – он громко расхохотался. – Принеси завтра жертву Одину, да и всем остальным богам.

– В чём дело?

– Нет в Троллевом ущелье никакой сейдконы. Только тролли да хюльдры.

– Уж не намекаешь ли ты на то, что я лгу?!

Харальд отставил пустую чашу.

– Нет, что ты, что ты. Да только это всем в округе известно. А троллихе прикинуться человеком – не то чтобы мудрёная задачка. Дед мой рассказывал, что когда он был молод, сам с такой девицей покувыркался: раз в год, в Йольскую ночь, обретают они неслыханную силу. Соблазняют мужчин да жизнь из них выпивают. А ты, видимо, не приглянулся троллихе?

В ушах зашумело. Прежде Харальд и меньшей насмешки бы не стерпел, теперь приходилось сдерживаться.

– А что же твой дед? Тоже, получается, не приглянулся, раз дожил до старости? – вмешалась Ауд, жена Грима. – Хватит чушь молоть и голову честным людям морочить. Ну приютила Харальда какая-то девушка, что с того?

Грим съёжился под её упрёками. А Харальд до конца дня погрузился в задумчивость. Если Сив была троллем, то становилось понятно, почему окно в её доме открывалось только по ночам, почему она жила одна, на отшибе, почему отвергла его… Он вспомнил ещё одну легенду. В ней говорилось, что если человек всей душой полюбит нечеловека – тролля ли, лешего или русалку, неважно – тот и сам сможет стать человеком.

Если слова Грима были правдой, то… Он вернётся.

Ночь стелилась над дорогой, тёмная, непохожая на вчерашнюю. Если Один покидает Вальхаллу ради поездок по небу, то в такую мглу и божественная колесница не найдёт путь. Харальд устал и замёрз, а землянка Сив словно исчезла! Как заколдованная.

Заколдованная. Точно. А что может одолеть колдовство, кроме другого, более сильного?

Липа запястий скрылась,

В море зверей исчезла.

Бродит властитель битвы

В поисках тинга копий.

Совсем близко захлопали ставни. Харальд поспешил на звук. Ветки цеплялись за одежду, ноги проваливались в проталины, куропатка вспорхнула из-под носа.

Сив стояла на пороге в одной рубашке. Брызги солнечных лучей разогнали предрассветную дымку, мазнули по крыше землянки и на мгновение выхватили лицо Сив из тени. Бледное, испуганное. Сияющее от счастья.

Она не превратилась в камень. Ни тогда, ни позже.