Серия «Рассказы обо всем и ни о чем»

(музыка: Электрослабость - Ночь в музее Якубовича)

Учительница изобразительного искусства и МХК Дарья Александровна была женщиной весьма и весьма стойкой. Она пережила десять выпусков будущих профессионалов, три реорганизации школы, цифровизацию и кучу вопросов – часто бессмысленных.

Но 1 апреля ей оказалось точно не по зубам.

- Дарья Александровна, а вы вообще в курсе, что Мону Лизу написал Пабло Пикассо? – хихикнул Глеб из 9 «Б» класса, косясь на реакцию учительницы ИЗО.

Дальше-больше. Девочки из того же класса вдруг начали уверять всех, что «Даму в черном» и «Завтрак гребцов» написали русские передвижники – Крамской и Репин. А «Грачи прилетели» это вообще авангардизм в духе Родченко.

Первое апреля в школе, да еще и на уроках ИЗО – это хуже нашествия авангардистов-футуристов. Потом привычно открыла глаза. И увидела, как вокруг нее зашептались ученики.

К концу дня вся школа хором утверждала, что Веласкес писал в стиле граффити, Кандинский был реалистом, а «Черный квадрат» нарисовал Врубель и зашифровал там карту звездного неба. В общем, все классы от пятого до одиннадцатого сговорились и начали лить реку фальшивой истории искусства. Классы хохотали в унисон.

Но самое интересное и страшное произошло, когда Дарья Александровна заснула между уроками. Но слово, как известно, имеет силу – и проявляться она может и во сне.

Сон начался как-то странно. Дарья Александровна стояла в Лувре перед знаменитой Джокондой, но вдруг… вместо знакомого лица с улыбкой кисти Леонардо появилось нечто.

Мона Лиза теперь выглядела так, словно ее писали во время кубистического запоя. Глаза разбежались по разным сторонам, улыбка превратилась в геометрическую паранойю, а фон будто сложили из кусочков парижского мусорного контейнера. В углу картины, кстати, стояла подпись «П. Пикассо». Кубистская Джоконда скалилась, обнажая зубы, похожие на клавиши рояля, и хрипло шептала: «Я – шедевр! Я – крик души! Я – разбитое зеркало реальности!».

«Что еще за чертовщина такая?!» — подумала Дарья Александровна, но в этот момент пространство закружилось, как в «Начале» или «Клетке», и она провалилась в другой кошмар. Вместо изящной ренуаровской «Дамы в черном» на Дарью Александровну взирала «Неизвестная» Крамского, подписанная как «И. Крамской. Дама в черном». А вот что же произошло с «Завтраком гребцов» — отдельная песня! Вместо беззаботных парижан она увидела суровых русских бурлаков. На деревянном столе громоздились самовары, щи, блины и соленые огурцы. Кто-то даже достал чарку водки. «Вот тебе и «Завтрак гребцов» Репина» — задергала глазом Дарья Александровна.

Внезапно пейзаж изменился. Она увидела странный футуристический сюрреализм вместо великого полотна Саврасова. Весь этот сюрреализм сошел словно с плакатов работы Родченко и Маяковского. Грачи были словно механические птицы-роботы. Посреди этого хаоса – два каменных исполина, стоящих словно Аргонаты из «Властелина Колец». Один – Маяковский, басовитый и ростом с десятиэтажный дом. Другой – Родченко, но вместо головы у него возвышалась огромная фотокамера, объектив которой внимательно всматривался в этот хаотичный пейзаж.

Каменный Маяковский декламировал громовым басом:

«Я –

Горчица фирмы «Телефункен»!

Квадрат треугольный!

Большой, красный и синий

Прыгает

В нирване

Перпендикулярных линий!».

Но затем… Земля у Дарьи Александровны ушла из-под ног. И она провалилась во вроде бы идиллическую картину. Она вспомнила слова одиннадцатиклассницы Полины: «У картин Моне есть зловещий секрет». Пока она не придавала этому значение. Вроде бы все прекрасно – нежные кувшинки, сады, свет, воздух.

Но тут, внезапно, по воде прошли искажения, а атмосфера сгущалась словно в отеле «Оверлук» у Кубрика. Вдалеке показалась фигура Клода Моне. Художника, который все это создал. Но в руках у него был окровавленный топор, а взгляд у него был безумным, словно у Джека Торренса в «Сиянии».

- Что-то здесь не так… – Дарья Александровна вновь задергала глазом.

И пронесся знакомый голос:

- А ВОТ И ДЖОННИ!

Дарья Александровна проснулась и едва не упала со стула. Вокруг – школьный кабинет ИЗО. Ученики смеются, а уже пришли одиннадцатиклассники, которые говорят:

- А правда ли, что Кандинский был реалистом?

Дарья Александровна заулыбалась и нервно рассмеялась, увидев на телефоне дату 1 апреля.

- Черт бы вас побрал со своими шутками. – она произнесла сквозь улыбку.

Она уже не стала никого исправлять 1 апреля. Иначе сила слова станет еще опаснее. Школьники ей определенно устроили проверку на прочность. А вот она тихо прошептала: «На следующей неделе – контрольная по ИЗО и МХК. У всех. ВЕЛИКИЙ ЛЕОНАРДО БУДЕТ ОТМЩЕН!».

Посвящается Герману Мелвиллу, Жюлю Верну и... сладкоежкам. Арты - Шедеврум

«Зовите меня Сэмюэль» – я начну этот рассказ с этих слов.

Когда я впервые поднялся на борт китобойного парохода «Аляска», в воздухе пахло нотами соли, гари, копоти и пыли. Капитан Монблан, человек с деревянной ногой, стальным взглядом и мягкостью каменного айсберга, вглядывался в кромешную тьму. Где-то за горизонтом он мечтал поквитаться со своим главным врагом. Имя ему – Вуби Дик Розовый Кит.

- Я ЗНАЮ, ЧТО ОН СУЩЕСТВУЕТ, СЭМЮЭЛЬ! – вскричал Монблан, размахивая трубкой. – Его видели везде! В районе экватора! Его видели у берегов Аляски! Его видели даже в Темзе, но эти чопорные любители чая приняли его за слишком экзотическую рыбу. КАРАМБА! Он постоянно исчезал, оставляя за собой шлейф сахарного сиропа!

Мне это казалось бредом, но кто я такой, чтобы разубеждать выжившего из ума мстительного старикана. Я думал, что розовый кит – это лишь плод воображения безумного капитана. Якобы этот кит приобрел свой оттенок после того, как много лет плавал возле кондитерской фабрики мистера Кардинала. И говорят, что он питался ванильными эклерами и пил лимонад, и даже сток из кондитерской фабрики. Поэтому его фонтаны извергались сладким сахарным сиропом. Добавьте к этому еще и мармелад – и получите самое сладкое и липучее морское чудовище на белом свете.

Внизу, в кочегарке, индеец, известный как Большая Дымящая Труба, мрачный человек с лицом, испачканным сажей и философским взглядом, говорил мало, но, когда говорил, лучше бы этого не делал.

- Кит – это судьба, – промолвил он, закидывая в топку очередное ведро угля.

Радист-ирландец Патрик, также известный как Пекки, шутил о том, что вдруг кит вовсе и не розовый, а просто сильно загоревший. Он-то и был самым разумным после меня, постоянно напоминая Монблану о запасах угля и здравом смысле.

Пароход мчался через океан. Мы шли по следу Вуби Дика, но неожиданно наткнулись на подводную лодку. Она была черной, словно пучина, и на борту ее стоял капитан с усами как у моржа и кудрями.

- Вы вышли на охоту за китом, я полагаю? – вежливо спросил капитан подлодки.

- За розовым. – уточнил Монблан.

Капитан подлодки посмотрел на нас, словно на сумасшедших, тихо и с нескрываемым сарказмом прошептав:

- Вы идиоты. Этот кит стал розовым из-за вашей же, человеческой жадности. Удачи вам.

Несколько дней спустя мы всё-таки нашли огромного розового кита. Он был огромен, сладок и сиял в лунном свете, как гигантский зефир. Но как только я спустил крючок гарпунной пушки, кит сделал то, что от него совершенно никто не ожидал – пустил фонтан липкой патоки. Наш пароход залип моментально, словно прилипала на черепахе.

Мы пытались оторваться, но все было тщетно. Корабль превратился в огромную карамельную конфету, дрейфовавшую по океану. И нас прибило к другому, огромных размеров судну, погруженному наполовину в воду. Это был огромный, роскошный лайнер, который уходил на дно. И имя ему было – «Цезарь».

Что было дальше? Ну я-то выбрался. Меня подобрал гражданский пароход, и я благополучно доплыл до Сан-Франциско. А что же с капитаном Монбланом, Пекки и Большой Дымящей Трубой? Говорят, они остались в липком плену патоки и обломков «Цезаря» с несбывшейся мечтой поймать розового кита. А я? До сих пор под впечатлением от этой самой дурацкой охоты в истории китобойного промысла.

(в финале звучит "My Heart Will Go On")