CreepyStory

Перевод. Автор: Keetah Spacecat

Оригинал

Может показаться, что Старая Деревня – дикая, полная загадок и тайн страна, но на самом деле тут действует свод неписаных законов, которые управляют всем, и от которых зависит выживание в этих краях.

Нет смысла перечислять все правила и нюансы поведения, которым необходимо следовать, чтобы выжить здесь, но на некоторых из них всё же стоит остановиться подробнее. Чаще всего Лес прощает непреднамеренное невежество и позволяет изучать свои законы по ходу дела. Но иногда он может быть и совершенно безжалостным. Видите ли, дело в том, что Лес наделён душой. Это живой и дышащий организм, и мы, люди, лишь пылинки на фоне его необъятных просторов. Всё, что живёт и умирает в Лесу, вовлечено в великий цикл изменения и обновления, и мы тоже должны уважать естественный порядок вещей.

У меня на родине верили, что Лесу нужны помощники, низшие духи, если хотите, которые помогают ему поддерживать этот великий цикл. С раннего детства я знал, что строго запрещено убивать животных с шерстью чисто белого или чисто чёрного цвета. Животные, для которых такой цвет является нормой, например, чёрные медведи или белые домашние гуси, не в счёт. Речь идёт о тех, кого называют «хозяевами и хозяйками леса». Олени, хищные птицы, койоты и другие существа. Они наделены силой, которая призвана служить великой цели Леса, и эта сила наложила отпечаток на их облик. Возможно, вам уже доводилось о них слышать: во многих мифах и легендах традиционными персонажами являются дух медведя и чёрный кролик.

В то время я был совсем ребёнком и не утратил ещё свою связь с деревней. Там, в Старом Лесу, издавна жил олень-альбинос. Он появлялся редко, словно призрак в тумане, и быстро заслужил титул Хозяина Леса. Это был крупный, красивый самец с голубыми глазами, пудов тридцати весом. Никто точно не знал, сколько ему лет, но он был достаточно стар, чтобы о нём слышали все в округе. Мне посчастливилось несколько раз встретить его, когда он со своим стадом переходил дорогу, направляясь, должно быть, с одного пастбища на другое. Мне казалось, что он явился прямиком из какой-то сказки, а его шаги и прыжки были такими лёгкими, словно он не шёл, а летел над землёй. Этот олень стал неотъемлемой частью жизни нашего небольшого посёлка, считалось, что встреча с ним предвещает удачу.

Мужчины, конечно, часто говорили о нём. Пока Хозяин жил в лесу, поголовье оленей под его предводительством процветало. Трогать его самого запрещалось, но запрет не распространялся на его самок и потомство. Люди никогда не убивали больше оленей, чем было необходимо для выживания, так что стадо Хозяина чувствовало себя привольно. Сколько я себя помню, этот хрупкий баланс соблюдался.

Но время шло, и в нашу маленькую деревеньку стали приезжать городские охотники. Мы видели их насквозь. Горожане, которым не приходилось охотиться ради пропитания, как нам. Их интересовали только трофеи, и большая часть туши часто доставалась падальщикам. Ужасное расточительство. Егеря старались защитить наши леса от таких «охотников», но они были не вездесущи. Наконец, кто-то прослышал о белом олене, и люди начали съезжаться со всех окрестных городов, надеясь украсить его благородной головой стену над своим камином.

Дело было в сезон охоты, в один из холодных ноябрьских дней. Нам, детям, разрешали не ходить в школу, чтобы мы помогали обрабатывать добычу, которую приносили наши родные. В общине царила оживлённая атмосфера: разделывали оленей, и порции мяса отдавали менее обеспеченным семьям или тем, кто был слишком стар, чтобы охотиться самостоятельно. С начала сезона прошла неделя или две, и большая часть жителей собралась в местном клубе.

Городок у нас был слишком маленький, чтобы в нём имелся собственный кабак или что-то подобное, но рядом с церковью стоял клуб, где частенько собирались местные. Там устраивали танцы и проводили конкурсы, а детей учили правилам выживания на охоте. Я пришёл туда вместе с дядей и отцом. Праздник был в самом разгаре. Год выдался удачный: охотники уже добыли достаточно мяса, чтобы пережить долгие холода, а ведь сезон ещё толком и не начался! Накрыли стол, выпили за жизнь убитых оленей. Мы, дети, сидели вместе и наслаждались олениной и пуншем, а взрослые предпочитали пить что покрепче.

Было и несколько незнакомых людей, но они вели себя достаточно уважительно. Некоторых интересовали только охотничьи трофеи, а мясо они отдавали местным, и его потом раздавали семьям в городе. Пока ничего не пропадало зря, до приезжих никому не было дело. Но один человек очень выделялся. Его акцент выдавал в нём горожанина, а охотничий костюм был совсем новым и выглядел так, будто его надели впервые. Он говорил так громко и грубо, что игнорировать его было невозможно.

- Я добуду этого белого бакса, - почти кричал он собравшимся вокруг мужчинам. – Я видел, как он недавно спустился в долину. Если завтра отправлюсь туда, к полудню он будет моим.

Мужчины вокруг качали головами.

- Сынок, позволь дать тебе дружеский совет, - обратился к нему один из стариков. – Оставь его в покое. Если ты вздумаешь охотиться на него, ничего хорошего не выйдет, поверь мне. Лучше займись чем-нибудь другим.

Горожанин с ухмылкой покачал головой.

- Почему это? Видели, какой он здоровый? Удивительно, что никто из вас его ещё не пристрелил.

В его словах читалось очень тонко завуалированное оскорбление. Конечно, большинство горожан считало нас деревенщинами, которые палят без разбору во всё, что движется и дышит, но… всё не так просто.

- Мы не стреляем в него, потому что это плохая примета, - заговорил другой мужчина, помоложе, в котором я узнал городского почтмейстера. – Это дух во плоти. Кто знает, что случится, если попробовать в него выстрелить. К тому же, вы никогда его не поймаете. Он слишком хитёр для любого из нас.

- Ха! Деревенские суеверия. Это просто белый олень! Дело в их хромосомах, или в чём там ещё… они меняют цвет шерсти. Никаких духов, - расхохотался горожанин. – Скоро его рога будут красоваться у меня на стене!

Местные переглянулись и пожали плечами.

- Не говорите потом, что мы вас не предупреждали, - промолвил пожилой джентльмен, и все разошлись. Оказавшись за столом в одиночестве, мужчина с сожалением покачал головой, доел свою еду и ушёл. Что тут можно было сказать? Даже если белый олень и правда – всего лишь обычный олень, то, очевидно, он должен быть очень сильным и умным, раз сумел дожить до старости.

Многие не поверят, но даже самка оленя способна убить человека, если захочет. А уж если на тебя взъярится взрослый самец, мало кто сумеет с ним совладать.

Вечеринка закончилась, и все разошлись по домам. Я был доволен, сыт и быстро заснул.

Вскоре после рассвета меня разбудило странное и тревожное чувство. Не знаю, смогу ли это описать, но мне показалось, что случилось что-то очень плохое. Это происходило не со мной, но я просто знал, что где-то там, вдали, с каким-то несчастным случилось что-то невероятно ужасное. То самое чувство, когда знаешь, что кто-то делает очень плохую вещь, а ты застал уже самую развязку. Я поднялся с кровати и подошёл к окну.

Оглядевшись, я не увидел ничего, кроме слоя инея на траве. И тут из долины послышался тонкий крик. Он медленно нарастал, а затем перешёл в отрывистые вскрики, будто кричавший бежал. Затем утреннюю тишину разорвал треск винтовочных выстрелов. Наступила тишина, а чуть позже раздался захлёбывающийся, булькающий вопль, такой громкий, что, кажется, с веток взлетели потревоженные птицы. За криком последовали мольбы о помощи, а потом всё стихло.

Отец заглянул в спальню, чтобы удостовериться, что со мной всё в порядке, и сказал, чтобы я вёл себя хорошо и не выходил из комнаты. Он был тепло одет и держал в руках винтовку. Что бы ни происходило, это, должно быть, было что-то очень серьёзное. Убедившись, что я не собираюсь сбегать из дома, он ушёл, а я смотрел из окна, пока он не скрылся в белой дали. Я ждал его возвращения, мне было беспокойно, но я мог только ждать.

Отец вернулся через несколько часов. За ним следовал местный шериф. Он был добродушным человеком, и, честно говоря, в нашей маленькой деревеньке для него не слишком часто находилась работа. Но в таких делах, как это, без него было не обойтись. Они говорили шёпотом, разговор явно не предназначался для детских ушей, но я подслушивал под дверью. Напрягая слух, я разобрал, о чём они говорили.

- Понятия не имею, что с этим делать, - смущённо проговорил шериф. – Двадцать лет слежу тут за порядком, но никогда не видел ничего подобного.

- Как по мне, это был просто чёртов дурак, которого сгубила его собственная глупость, - отец вставил свои пять копеек.

- Я бы сказал… Даже не знаю, как об этом сообщить. Человек мёртв, посреди леса, с разряженным оружием, и на нём ни следа. Он даже не замёрз, просто… мёртв.

- Должно быть что-то ещё. Алкоголь? Наркотики? – настаивал отец. – Я частенько наблюдал за ним на посиделках, и вчера он действительно немало выпил.

- Нет, сэр, нет… Да и эти следы. Это самые большие оленьи следы, какие мне доводилось видеть, – шериф вздохнул. – Может быть, коронер что-то найдёт. Ему ещё придётся добираться из города, но, по крайней мере, сейчас достаточно холодно, чтобы сохранить… что бы там ни случилось.

Судя по звуку, отец убирал винтовку обратно в свой богато украшенный оружейный шкаф.

- Насколько я понял, он собирался охотиться на оленя.

Шериф только вздохнул:

- Его предупреждали.

Шериф уехал, и мы с отцом остались вдвоём. Он не стал говорить со мной о случившемся, но предупредил, чтобы я некоторое время держался подальше от нижней долины. Просто на всякий случай.

На следующий день я снова увидел старого белого оленя. Он зашёл к нам во двор, чтобы вместе со своими дочерьми и сыновьями съесть несколько упавших яблок. От его дыхания шёл белый пар, а на груди виднелись матовые комки меха. Казалось, там застряли какие-то колючки, вокруг которых шерсть закручивалась особенно плотно. Я с удовольствием наблюдал за тем, как они мирно поедают яблоки.

Но в прошлый раз я заметил, что на рогах у него было 30 зубцов.

А теперь их стало 31.

---

Перевод: BabudaiAga. Вычитка моя.

Если кому-то понравилось, милости прошу в наш ТГ: Сказки старого дворфа.

То, что по соседству живёт ведьма, Степка догадывался давно. Признаваться себе в этом было страшно. Во-первых, сразу вроде как подписываешься под тем, что немного не в себе. Во-вторых, если уж начинаешь верить в нечто сверхъестественное, то тогда придется вписать в свой удобный, давно сформировавшийся мирок целую область: неизведанную, тёмную и от того жуткую. Ведьма-то в мире явно не одна, и даже не две, их тысячи. И леший с ними с ведьмами, тут ведь ещё подтянется и прочая нечисть. Да тот же самый леший, домовой, прочая сказочная мерзость. Про потусторонний мир всяких мёртвых...духов, призраков, неупокоенных душ и думать не хочется. А воздух ими явно нашпигован. Быть иначе не может. Степка эти мысли пытался не подпускать, но они всё равно просачивались и тяжело ворочались в голове, кололи. В животе возникала тяжесть, под кожей начинало зудеть нетерпение, как в детстве от ожидания новой игры или скорого праздника. Только нетерпение тревожное такое - злое. Опасная эта штука впускать веру в свой разум. Обратно не всегда отыграешь. В-третьих, раз уж по списку идти: все в своей жизни Степка любил раскладывать по полочкам, спискам, подпунктам - едва ли от этого становилось легче, скорее наоборот начинал задыхаться от обилия задач или проблем, но привычка - штука трудноискоренимая, потому…в-третьих, думал Степка: "ну допустим ведьма, и что мне делать-то с ней. Да ну к чёрту её ведьму эту. Ооой, это ведь ещё же и черти имеются, и всякая прочая приблуда". В такие моменты Степка махал рукой на мысли и шёл заниматься тяжелым физическим трудом. Чем тяжелее, тем лучше.

Так и жил. А чтобы лучше спать заставлял себя меньше думать. Не дай бог узнаешь, чего лишнего, умным станешь, не уснешь потом. Степка с детства понял, что признание проблемы - далеко не половина её решения, как болтают всякие умники, а лишь один из множества шагов. Понял по нищете родителей, которые признавали, что нищие, а легче им от этого не становилось. Работали усердно и много, а всё равно жили впроголодь. Окончательно убедился во время своего развода. Признались они с Людмилой в наличии проблемы? Признались. Начали их решать? Начали. Вот не думали бы, не задавались этими ненужными вопросами, жили бы ещё себе, как все живут. Так нет же. Люда обожала задавать вопросы и идти напролом в поиске ответов на них, а если проблемы или вопроса не было, то их можно было придумать. До сих пор злость и обида поднимались в Степке от этих воспоминаний, но он одергивал себя - о покойниках плохо нельзя: ни говорить, ни думать. Тем более развод их так и не состоялся, значит злится он на покойную жену, а это уж ни в какие ворота.

Но, конечно было "но". И "но" это висело в воздухе грозно и неопровержимо. "Но", непозволяющее отмахнуться и не думать. Проблема уже не ждала пока её признают, она громкой поступью подходила всё ближе к степкиному дому, скоро раздастся стук в его дверь, а может и вовсе, бесцеремонно ворвавшись, она собьёт дверь с петель, безо всякого стука.

Началось всё с семьи Сидоровых. Отец, мать, трое сыновей: старшему восемь, младшему два. В тот день после бани, Нюра - мать семейства уложила малышей спать, а сама с мужем села смотреть телевизор. Решила дотопить печку в их старом, продуваемом любыми ветрами доме, чтобы дети не замёрзли после бани. Задвижку закрыла чуть раньше времени, может спешила к интересной передаче, может отвлек разговор. Нашли их утром, соседки пришли за молоком, корова беспокойно мычала в загоне. Смерть от угара только звучит смешно, а выглядит жутко. Просто спокойно спящие люди, хотя, надо признаться повезло им из всей деревни больше всех.

После деревня стала вымирать стремительно. Месяц назад схоронили Ивана и осталось теперь два живых дома: степкин да соседский - ведьмовской. Стёпа стоял за цветастой шторой, оставшейся в наследство от матери и болезненно морщился: от осточертевшего рисунка на шторах; от того как запущены они стали после смерти Люды; от необходимости признаться наконец. Из-за шторы он бегло оглядывал ведьмовской двор: ничего необычного - дровяник, колодец, баня, обвитая лозами плюща, но во всем этом виделось ему теперь, после всех событий, какая-то чёрная тень угрозы.

Иван держался последним среди Кузыковых. Они постепенно уходили. Пожалуй, дольше всех здесь. Первая была Ася - его жена, уже семь лет как погибла. И, конечно, как и все при странных обстоятельствах. Сбила её насмерть машина. Казалось бы, чего тут странного. Да вот только на местной сельской дороге машины редкость огромная. А чтобы ещё и на большой скорости, так это физически невозможно. Не разогнаться - любая машина развалится. Естественно никто машины не видел. Ася тогда лежала посередине дороги, вся переломанная, обе руки изогнуты под каким-то диким углом, и позвоночник вывернут в обратную сторону, погибла на месте. А машины будто и не было. Сначала думали - дикий зверь какой. Но на теле ни одной колото-резаной раны, ни укуса, ни следов вокруг. Потом через два года мама Ивана - Антонина Павловна. Нашли на грядке. По вскрытию - инфаркт. А потом дети пошли. Четыре года - четыре ребёнка. Старшую током убило. Следующий подавился и задохнулся. Следующий упал с лестницы. Младший умер во сне. Они так и уходили, как рождались, по возрасту, от старшей к младшему. А Иван пить начал, что неудивительно, держался до последнего, хотел хотя бы одного ребёнка поднять, но не вышло и за год спился. Нашли его в петле. То, что в петлю он залез сам Степка не верил.

В год умирало всегда четыре человека. На каждый сезон приходились одни похороны. Когда ещё было кому писать, Степка писал матери: "Патологоанатом у нас толковый, в ближайшем посёлке работает. Столько опыта у нас тут получил. Говорит прислали по распределению после учебы, на три года, он сначала переживал, что ему тут скучно будет. Яков его зовут. Отличный мужик. Умный, весёлый и своё дело любит. Он в итоге решил, что никуда от нас не уедет, слишком мол интересно тут. Одно время даже на него начали думать. Мол он развлекается так, а потом сам же за вскрытие отвечает, всякие причины смерти указывает. Да вот только не может всё это один человек провернуть".

Дальше Степка уже не писал, чтобы не пугать мать, больше всего на свете боявшуюся ни пауков и высоты, а сумасшедших. Не писал, потому что сам до конца не мог понять не сходит ли он с ума, но думать продолжал: "Не может один человек провернуть...дьявольщину такую. Если он не ведьма, конечно. Ведьма может. А сильная ведьма и того больше умеет".

Всех, кто в Якове сомневался, давно не стало: Сашка словил белочку, всю ночь по деревне бегал, кричал что-то про чертей, упал и шею свернул; Фёдор зимой в поле околел; дяде Жене топор голову пробил, слетел с древка во время рубки и в глаз вошел; Витька отравился, полоскало его дней десять, лечился водкой, да не вылечился, от обезвоживания умер, так в туалете и обнаружили его, уже застывшим. Какие хитрости Яков применил, чтобы его в гроб уложить, никто не знал, хоронили закрытым. Вот и не осталось никому сомневаться в Якове.

Степка писал матери: "Я о нём никогда плохого не думал, мировой он мужик, добрый...и как не оскотинился человек при такой-то работе?".

Яков приходил к Степану в гости. После смерти Люды помогал ему по хозяйству: заказал машину дров, сложил поленницу, вечерами приходил натаскать воду из колодца, приносил с собой гитару и отвлекал Степку песнями. Если бы не Яков восстанавливался бы Стёпка в разы дольше.

Стёпа вздохнул и поплелся выключать плиту: картошка отчаянно булькала, призывая на кухню. Вспоминая помощь Якова, он заскучал, ему страшно захотелось, чтобы этот большой, сильный человек оказался сейчас здесь. Человек, который никогда не терял расположение духа, не боялся, и, кажется, мог дать совет по любому поводу.

Поддев картошку и кусок селёдки вилкой Стёпа очередной раз начал думать о смерти Люды. Сейчас эти воспоминания не были настолько навязчивыми как раньше, но всё равно исправно приходили к нему раз в неделю. Вот он, Степка, бежит по крутому, отвесному спуску к реке, песок осыпается под ногами, тормозит движения, забивается в калоши, отчего они становятся с каждым шагом всё тяжелее, превращаясь в пудовые гири. Тело Люды белое и округлое приковывает взгляд. Он сбрасывает калоши, чтобы бежать быстрее, но ногам не становится легче - наоборот, мысль о том, чтобы подойти ближе, узнать, понять - равняется его, степкиной, смерти. Мысль эта останавливает время, делает каждое движение невыносимым, будто идёт он под толщей воды.

Люда...она была рядом всегда. Его Люда: родинка над левой бровью, рыжие волосы, хитрый прищур слегка раскосых глаз. Без Люды нет его...поэтому ещё несколько сладких секунд добавляют вдруг неидущие ноги к её короткой, несчастливой, нищей жизни. Но вот наконец он справился с этим бесконечным путем длинною в несколько десятков метров, он совсем близко, среди охающих соседей, склонившихся над утопленницей. Не в силах стоять, он падает на колени рядом: рыжие волосы змеями обвили её лицо, шею: душат, душат, душат....и родинка вдруг стала светлее, почти слилась с белоснежной, трупной кожей, хотя вытащили её буквально через несколько минут после смерти. Его Люду, которая умела плавать с пяти лет и страшно этим гордилась; его Люду, занимавшую первые места во всех соревнованиях по плаванию своего небольшого городка, проходивших в её прошлой жизни, светлой и простой, её жизни до Стёпки.

Снова и снова проносилась перед глазами Степы заевшая картинка. Он ел ужин, не чувствуя вкуса и даже не сразу понял, как и когда перед ним очутился Яков. Улыбаясь он стоял в дверях и ждал, пока хозяин выйдет из привычного состояния транса, и узнает его. Помимо всегдашней жилетки (чёрной и промасленной, будто он работал не патологоанатомом, а механиком и не вылезал из-под машины) на нём были широкие штаны и свитер с настолько странным и ярким рисунком, что именно он и выдернул Степку из забытья.

- Яков, здравствуй. А я вот буквально только тебя вспоминал, думал, что здорово бы тебе зайти было, - обрадовался Степка, поднимаясь и протягивая руку для пожатия. Он сильно окал, но почему-то часто выбирал слова именно с этой буквой, чем смешил Якова.

Гость, наклонившись, переступил порог, и сразу дом вдруг стал тесным и маленьким. У Якова была странная способность заполнять собой всё пространство: местные, крохотные домишки и даже дворы были ему малы. Казалось, даже в окрестных полях, по которым он любил гулять широким, размашистым шагом, места ему не хватало. Тихий голос совсем не сочетался с этим ростом и телосложением, но стоило прислушаться, и та же стальная сила была и в голосе, рокочущая и тяжёлая, напоминающая сильный гром где-то вдалеке.

Закат застал их за третьей рюмкой. Солнце, налитое красным, лениво опускалось, заглядывая в окна. Выпивали сначала молча. Стёпа набирался смелости начать разговор, после которого, он был уверен, пути назад уже не будет. На пятой рюмке сомнения снова вгрызлись в его мысли, может все-таки он себе всё придумал, может не стоит записывать во враги последнего живого человека, может все случившееся просто случайность. Стёпа со смерти Люды боролся с собой, пытаясь разъединить в своей голове голос разума и вкрадчивый шёпот страха. Каждая новая смерть отбрасывала его назад в это липкое чувство сомнения. Со временем он понял, что и разум, и страх оба повторяют ему: надо спасаться, надо делать, не ясно что и как, но делать, потому что ты - следующий в этой длинной очереди на кладбище.

На седьмой рюмке Яков и Стёпа услышали как усилился ветер, ветки старой яблони начали царапать окно, а калитка у соседки хлопнула с такой силой, что Стёпка подпрыгнул, будто рядом выстрелили.

- Нервы ни к чёрту, - пояснил он Якову, перехватив удивлённый взгляд, - Знаешь, есть у меня одно подозрение, - прежде чем продолжить Стёпа выглянул в окно - проверить не подслушивает ли ведьма - вечерами она обхаживала свои владения, внимательно вглядываясь, будто ища что-то в земле, и бормоча под нос.

Ведьма как раз завершала свой привычный обход. Полы её чёрного халата с крупными, вручную вышитыми на нём красными тюльпанами, разлетались на ветру. У входа в дом она остановилась, и, медленно поводив головой в разные стороны, смотря под ноги, резко перевела взгляд на степкино окно. Тот от неожиданности поперхнулся и нырнул за штору: ледяной взгляд старухи отрезвил его. Как ошпаренный он вскочил и побежал в прихожую, где чувствовал себя хоть в какой-то безопасности из-за отсутствия окон.

- Послушай, - решился он наконец, собравшись с силами: - не знаю, как это сказать , но сил молчать больше нет, - и, услышав, что Яков встал со стула, чтобы выйти к нему, понимая, что сказать это в глаза, не сможет, выпалил, - Соседка моя - ведьма, это она убила всех здесь, и я знаю, точно знаю, что я следующий, - Степка, шумно выдохнул от облегчения. Мысль, терзающая его уже несколько лет, наконец высказана.

Яков смотрел на Степку исподлобья, будто ожидая продолжения. Он не вышел в прихожую, а стоял в дверном проходе, облокотившись об косяк. Наконец, поняв, что эта короткая речь забрала у Степана все силы, он произнёс:
- И как ты думаешь она это сделает? - не моргая он посмотрел на Стёпку. Тот в недоумении замер.  

Через секунду уголки губ Якова незаметно дернулись вверх, и не в силах сдерживать больше смех, он захохотал, откинувшись назад:  

- Прости, хотел разрядить обстановку, ты бы видел своё лицо сейчас. Пойдём, - Яков махнул рукой, по-хозяйски приглашая Стёпку обратно в столовую, будто это Стёпка был у него в гостях. Звонко стукнула бутылка о хрупкий край рюмки.

- Думаешь первый такое придумал? – продолжил Яков, - Я слышу об этом далеко не первый раз. Правда думали на разных женщин, но никого из них уже не осталось. А помнишь, были люди, что на меня грешили? Страх ослепляет. Особенно, когда остаёшься с ним один на один. Сколько ты мучаешь себя этими мыслями? Довел себя до такого состояния, посмотри на себя, шарахаешься старухи, ведешь себя как истеричная баба.

-  Но вся деревня мертва, - не согласился Степка, - да так жёстко, странно, нелогично. Вспомни как Прокофьев младший упал в бане в чан с кипятком. Ну как это возможно? Да что ни смерть возьми - какое-то изуверство.

- Твоя правда: смертей много, - согласился Яков: - Так ведь половина из них от страха, другая - по неосторожности. Помнишь Симашевский напоролся на сук, от кого он убегал?

- Вот именно, от кого? – удивился Стёпка.

- От страха. Страха с большими глазами, сильными челюстями и длинными ногами. Да, Сидоровы погибли от собственной невнимательности, а после этого уж вся деревня обречена была, потому что придумала себе тёмную силу, неизбежность и поверила в неё. Вера творит не только чудеса. И ослепляет ни хуже страха.

- Да как же! - возмутились Степка и десятая рюмка в нём: - А как же Лепухов? Голову ему кирпичом пробило от невнимательности или страха? А Тушкина задохнулась во сне от чего? Как же Люда в конце концов?

- Спокойно. Ты в бутылку-то не лезь. В конце концов почти все эти люди заканчивали на моём столе. Я видел всё намного ближе, чем ты. Лепухов умер от собственной лени, сколько раз ему говорили поправить сарай, сколько, ну вспомни, но всё завтра. А завтра кирпичу надоело и прилетел он в голову нерадивому хозяину, который мало того, что починить не может, так ещё и дверью хлопает так, что соседние сараи дрожат. Тушкина себя довела. Вспомни, как весь двор она обвесила колокольчиками, чтобы никто пройти незамеченным не мог, и ветер, играя, её потихоньку с ума и сводил. Ты ведь не знаешь, что она спать не могла. Думала только уснёт и за ней придут. Кто придёт-то? А Люда - тут несчастный случай. Мы все горевали, - Яков сник при упоминании покойной жены Стёпки, но продолжил, - но всё равно без страха не обошлось. Нога запуталась, и Люда начала биться, как рыба в сетях, вместо того, чтобы поднырнуть и попытаться ногу вытащить. Она ведь плавала отлично, и дыхание задерживать могла намного дольше, чем ты или я. Значит, что погубило её? Страх. И невнимательность. Водоросли в том месте каждый год длинные и опасные. Что она не знала этого, проведя тут полжизни?

- Может быть ты ещё скажешь, что она не просто так к той коряге подплыла и не пробовала спастись?! Может это она с собой покончила?! - распалился Стёпка.

- Заметь это говоришь ты, но есть в этом логика. Есть. Как её родители запилили за ваш развод. Да и ты не хотел её отпускать, а так она осталась твоей, пусть и мёртвой.

- Что?! Что ты сказал?! То есть ты обвиняешь в случившемся меня?! - заорал Стёпка.

- Я всего лишь говорю, что это один из вариантов, - устало ответил Яков.

- Уйди!! Не смей оскорблять её память своими вариантами!!! - вопил Степка, уже в спину гостю, окончательно теряя самообладание.

Спустя несколько часов, проспавшись, Стёпка пошёл в баню. Приятная прохлада последнего летнего вечера бодрила. Небо по-августовски чистое и низкое, мерцало тысячами звёзд. Конец лета - любимое время года Люды. Время собранного урожая, приятной усталости и долгих разговоров. Она любила повторять: «невозможно врать самому себе и миру, смотря в честные глаза августовских звёзд». Его Люда - во всём, видевшая не только красоту, но и смысл, и ставшая красотой и смыслом для него.

Баня, про которую он забыл из-за визита Якова, успела полностью остыть, но котёл с водой сохранил тепло.

Первый раз он услышал скрежет, когда обливался из вёдра, звук слился с шумом воды, отчего он не придал ему значение. Второй раз звук заглушил скрип двери, когда он выходил в предбанник. Он насторожился, прислушиваясь, но тоже смог отмахнуться. Третий раз не оставил сомнений. Выключив свет в предбаннике, он пошёл к выходу. Люда много раз просила сделать ещё один выключатель, возле двери, чтобы не приходилось каждый раз преодолевать эти несколько метров кромешной темноты. Где-то на середине пути, Степка услышал за спиной шорох, он замер. Звук повторился, раздался глухой стук, будто кто-то пробежался по полу, скамья жалобно скрипнула под весом чего-то. И раздался голос скрипучий, надтреснутый:
- Бееее…рееее...гииии….ссссь….

Стёпка дёрнулся к двери, откинул засов и выскочил наружу. Звёздное небо скупо освещало путь до дома. Он заставил себя вернуться в баню, вспомнив сравнение Якова про истеричную бабу, пройти снова эти несколько метров, щёлкнуть выключателем и убедиться, что никого в предбаннике нет.

До утра крутился он в постели. Мысли не давали уснуть. Признание Якову сделало существование ведьмы реальнее и ощутимее, так как он, Стёпка озвучил его, а значит - признал. Пусть Яков не верит - ничего. Факт про одну смерть в сезон ему крыть нечем. В прошлом сезоне ведьма забрала Ивана. Сегодня наступила осень и вместе с ней время для новой жертвы.

После нескольких часов тревожных, обрывочных снов, в которые то и дело врезался голос, исходивший казалось из стен, повторяющиий:

- Бееее…реее…гиии…сь...- Стёпка проснулся ещё более разбитым, чем ложился.

Тело болело, будто избитое. Он долго лежал ни в силах пошевелиться, ругая себя за вчерашнюю попойку. Веки вспухли, руки саднило. Степа посмотрел на ладони: он так сильно сжимал кулаки во сне, что кровавые следы от ногтей остались на коже, а под ногтями засохла кровь. Похмелье усиливало тревогу.

Первым делом он перенёс выключатель в бане ближе к выходу. Двадцать лет работы электриком не прошли зря. Стёпка задумался почему так долго переносил эту пустячковую работу, несмотря на все просьбы Люды. Вторым делом Стёпка решил пойти на рыбалку, обдумать все как следует, и в очередной раз предпринять то, что всегда с треском срывалось. Но если раньше после очередного провала, можно было отложить побег из деревни до лучших времён, потихоньку восстановиться и снова всё распланировать, то теперь, когда запущен обратный отсчёт, медлить нельзя.

Раньше, когда в деревне оставались люди помимо него, можно было успокоить себя тем, что именно они будут следующими. Да и мысль, что виновна во всех смертях именно соседка созревала долго, и появилась только после гибели Люды. Все предыдущие смерти проходили мимо Стёпки, не цепляя его, а после начали проходить сквозь. Он заметил, что за несколько дней до очередного инцидента ему становится холодно: казалось, стоит он под ледяным потоком воды, и чем ближе ко дню расправы, тем сильнее он замерзал. Каждую косточку, каждый сустав выламывало. Ненадолго спасала баня, но даже, сидя в ней иногда ловил себя на мысли, что холод исходит от стен: тогда он вставал спиной к печке и просил кого-то неведомого и сильного помочь. И, видимо, кто-то помогал, потому что снова и снова следующим забирали не Стёпку.

Время чёрного зайца часть 7

Агент переместился поближе к Великому магистру, потому что эти двое разговаривали, а ему очень хотелось узнать предмет их беседы. Дети, тем временем, начали подходить к деревянному ящику, в котором лежало оружие, и каждый выбирал себе своё, а потом отходил в сторону.

"Будет сражение между воспитанниками. Сражение насмерть, где последний оставшийся в живых станет Обероном," — догадался Рыбаков. Эта ситуация укладывалась в единую логическую цепочку и потому не казалась ему странной. Великий магистр пошёл простым путём. Сначала растил детей, а потом они убивали друг друга и выживший…Стоп. А зачем? Нужда в Обероне давно пропала, с тех пор, как они свернули проект. Феи разлетелись. Ритуал перемещения закрыт со стороны Пятого измерения. Он больше не работает. Всё. Он прислушался к разговору между магистром и ведьмой.

— …Таким образом, дорогая Клавдия, я отдаю вам самого перспективного из всей группы, — говорил Йолу.

— Меня не устраивает, — ведьма брезгливо поморщилась. — Где настоящий Оберон? Йолу, мне нужен подлинный король, а не пробирочная поделка.

— Тот тоже был из пробирки, но он стар. Зачем тебе старик? Обероны в теле человека долго не живут, знаешь ли. А ему уже десять лет. Возьмёшь победителя. Победитель убъёт старика и вот тебе новый Оберон.

— Аааа, я поняла. Иерархия. Король умер — да здравствует король? Только на этот счёт у меня свои условия…

Ведьма щелкнула пальцами и на арену выскочило несколько сизых вурдалаков. Дети, увидев их жуткие хари, закричали от страха и сбились в кучу, выставив вперёд коротенькие, но острые мечи и кинжалы.

Великий магистр взял в руки микрофон и торжественно произнёс.

— Герои мои! Сегодня у нас знаменательный и долгожданный день. День, к которому мы все так долго стремились. День вашего рождения и смерти. Не бойтесь этих тварей, стоящих у выхода. Они съедят только проигравших. Бейтесь, дорогие мои. Бейтесь до смерти и не жалейте друг друга. Вы знаете, что Оберон должен остаться только один. Вы это чувствуете. Я верю в вас. Разбейтесь на пары и начинайте. Один из вас станет сегодня королём фей!

Мальчики послушно начали расходиться по арене и выбирать себе пару. Ведьма захлопала в ладоши.

— Обожаю молодость и кровь. Детские крики, наполненные болью и муками. Надо и у себя устроить такую арену. Не всё ж мне младенцев жрать. Умеете вы магистр доставить женщине удовольствие.

Агент Рыбаков стоял рядом и слушал их разговоры. Великий магистр вёл себя скованно. Казалось, он боится своей спутницы. Сначала агент не понимал в чём тут дело. Дети дрались на арене сначала неловко и неумело, пока один мальчик не нанёс своему сопернику смертельное ранение ножом прямо в живот. Раненый тоненько вскрикнул и, бросив оружие, присел, зажимая ладонями рану. Победитель отступил, страшась совершённого поступка, а остальные пары моментально прекратили драться.

— Э, нет. Не до первой крови мальчики, а до последней, — хихикнула Клавдия и указала пальцем на раненого. — Фас!

Мальчики в ужасе закричали, но громче всех кричал раненый, потому что вурдалаки ухватили его за ноги и, утробно рыча, поволокли к выходу.

"Всё правильно, — равнодушно подумал агент. — утилизация останков. Ребёнок всё равно не жилец, у него обширное внутреннее кровотечение."

Великий магистр вновь припал к микрофону и разразился воодушевляющей речью:

— Дети мои! Не бойтесь того, что случилось. Это падальщики. Они съедят каждого, кто проявит слабость или получит увечье несовместимое с жизнью. Вы сами плодите боль и страдания собственными руками, но в ваших силах дать проигравшему другу право на быструю смерть. Добивайте раненых, добивайте упавших! Окажите своим друзьям последнюю милость. Я верю в вас. Это ваш день!

— Браво! — поддакнула ведьма, когда магистр отложил микрофон. — Умереть за интересы лидера - мечта любого мальчишки.

— Может твои звери не будут есть моих воспитанников на виду? Это отвлекает остальных участников, — попросил Йолу, который увидел, как вурдалаки рвут проигравшего в клочья и оттого у него несколько испортилось настроение.

— Такова жизнь. Сильные жрут слабых и позволяют выжить сильнейшим. Представь, что твои мальчики, это маленькие морские черепашки. Они только вылупились, вылезли из тёплого песка и ползут в сторону желанного моря. Море так близко, а путь так труден. Чайки, крабы, еноты, собаки, любой хищник, который крупнее их, ждут не дождутся сладкого черепашьего мяса. Черепашки сами, исключительно по праву рождения, призывают их на этот чудесный пир, где хищники и падальщики сожрут слабейших. Черепашки не должны отвлекаться. Их ждёт море. И никакая Мама их не спасёт…Слышишь? Один из твоих детишек зовёт Маму. Это так мило, — захихикала ведьма.

Рыбаков посмотрел на арену. Клавдия немного ошиблась: не один, а практически все раненые звали Маму. Они плакали, они давились соплями, они не хотели умирать, но сидящие в их головах черви требовали крови. Победители убивали побеждённых с закрытыми глазами. Вурдалаки победоносно ревели, забирая и потроша очередное бездыханное тельце. Агент увидел, как один из воспитанников не справился с чувствами и вместо того, чтобы добить проигравшего, вонзил в вурдалака свой кинжал. Прямо в холку. Вурдалак отмахнулся не глядя и голова мальчика покатилась с плеч.

— Расходный материал, — прокомментировала ситуацию Клавдия. — Сомнений быть не должно.

До Рыбакова донёсся слабый шёпот. Шептал кто-то знакомый. Он посмотрел в ту сторону, откуда исходил звук и с удивлением обнаружил своего напарника, агента Путяту. Разум подсказывал, что напарник прицепил к нему одну из своих следящих нитей, но что-то пошло не так. Образ Путяты мерцал и постоянно менял свою форму. Рыбаков видел его в двух версиях: в виде мужчины и в виде женщины.

— Как ты посмел? Я не разрешал тебе вторгаться в моё личное пространство. Есть же правила хорошего тона, — обиделся он и подошёл ближе. Путята не слушал его. Он был где-то ещё. Словно бы его сознание рассеялось и сейчас Рыбаков ощущал только эхо прошлого. Он попытался было выкинуть напарника из своей головы, но у него ничего не вышло. Это было уже удивительно. Путята застрял в его голове? Он никогда не слышал, чтобы у таких, как они, были психозы и проблемы на нервной почве. Они рациональны и бессмертны. Они не испытывают ненужных чувств. Только эхо прошлой человеческой жизни…но это бывает так редко….Только под влиянием определённого триггера. Что же произошло?

— …Я была некрасива и мужиковата. Грубые черты лица. Волосы повсюду. Мне не нравилось, что мужчины не обращают на меня внимания, — говорил Путята — Я работала в налоговой…

— Ну и что? — спросил было Рыбаков, а потом до него дошло. Путята обращался не к нему. Он разговаривал с кем-то другим. В его же собственном разуме. Да, как такое возможно-то!!! Слил свои мысли в чужую голову без разрешения? Путята, это наказуемо. Есть правила, которые следует соблюдать.

—...Меня не приглашали на вечеринки и корпоративы. Я была уродиной. Меня боялись. Я больше всего на свете мечтала влиться в мужской коллектив и стать мужчиной. А потом в наш город пришёл Великий Урри и дал мне новое тело. Я исполнила все свои мечты… Я хотела стать матерью и растить детей, но мужчины отвергали мою любовь. Теперь у меня сотни детей…Мои последыши. Я поддерживаю связь с каждым из них…Я счастливая мать и в тоже время отец. Пол не имеет значения.

— Мне всё равно, кем ты был. Сейчас ты выглядишь дураком, — проворчал Рыбаков, после чего попытался привести напарника в чувство. — Очнись. Очнись и покинь мой разум, а то я приму меры. Путята, я тебя на переплавку отправлю. Начнёшь с низов.

Путята не ответил и продолжал ныть про то, как ему было плохо в теле женщины. Рыбаков начал злиться.

— Это дети? Мёртвые детишки на тебя так подействовали? Так они давно уже умерли. Их нету. Мы с тобой видим прошлое. Это, как смотреть фильм. Мы сто раз такое смотрели. Они позвали Маму и у тебя сердечко забилось? Как может биться то, чего у тебя нет? Что за ерунда происходит? Полнейшая ерунда!

Путята не ответил, зато неожиданно встрепенулась Клавдия и впырила свои белесые зенки прямо на агентов.

— Я вижу. Я вижу тени невидимых мумий, — прошипела она. Рыбаков недовольно покосился в её сторону. Чего она там несёт? Это образы прошлого. Она не могла их видеть.

— Я вижу их, — продолжала настаивать Клавдия и указала пальцем на Рыбакова. — Их двое. Один мерцает, а у второго торчат из головы линзы на трубках.

Агент нахмурился — ведьма однозначно говорила про него. Ах, да, она же "Зрящая".

Очень редкая ведьма способная считывать временные потоки.

— С линзами? Это из Интерпола… — пробормотал задумчиво Йолу. — Знаю я одного…

— Они будут здесь завтра, или позднее. Шакалы пришли на дармовщинку, но ничего…

Ведьма зыркнула на Арену, где в живых оставалось ещё трое воспитанников и зловеще произнесла:

— Цикута эвенеймум.

— Стой!

Йолу испуганно вскочил, но было уже поздно. Дети уронили своё оружие и начали хвататься за шеи. Их лица побагровели и опухли. Они задыхались. Им не хватало воздуха. Через несколько секунд - всё было кончено. Воспитанники Йолу были мертвы. Рыбаков с любопытством наблюдал, как к их телам приближаются вурдалаки и несмело обнюхивают мертвецов. Видимо даже этим тварям было неприятно кушать отравленных.

— Зачем?!! — возмутился Великий магистр. — А как же победитель?

— Зачем? — согласился с ним Рыбаков. — Это глупо и не рационально. Впрочем, чего ждать от ведьмы?

— Затем, чтобы такой как ты не узнал, — злорадно ответила Клавдия, обращаясь непосредственно к Рыбакову. — Воспользоваться мной хотел? Ну уж нет. Я заберу старого Оберона.

— Глупо. Нам не нужны феи. Больше в них нет нужды, — усмехнулся агент.

— Ошибаешься! Я вижу дальше тебя - железяка красная, — огрызнулась ведьма и свирепо повернулась к магистру.

— Йолу, я передумала. Заберу старого Оберона. Мне и такой сгодится, а эти пусть остаются с носом.

— Ладно. Я дам тебе адрес и оповещу семью, у которых он в данный момент живёт, — пожимая плечами, ответил тот.

— Нет. Не так, — покосившись на Рыбакова, решила Клавдия. — Они ничего не должны узнать. Я заберу часть твоей памяти об Обероне и заменю другими воспоминаниями. Пусть официальной версией будет, что он находился на одной из твоих ферм… Скажем, в Северно-Ледовитом океане, и нечаянно утонул.

— Ты думаешь, мы не сможем найти его? — с презрением спросил Рыбаков, ощущая, что этот вопрос он задаёт скорее сам себе, чем образу прошлого. Голос, мысли — всё так переплетается.

— Не сможете. Он утонул, — ведьма порылась в складках своего траурного наряда и торжественно извлекла маленькую фигурку божка, вырезанную из зелёного нефрита.

— Я протестую! Клавдия, не смей даже прикасаться ко мне своим артефактом! — возмутился Великий магистр.

— А у тебя выбора нет. Тебе нужны три Старшие ведьмы для ритуала связанного с Навьим зеркалом. Только я из всех Старших настоящая провидица. Не нравятся мои требования? Попроси эту давалку Гирундо. Ах, да, она же не сможет. И никто не сможет. Только я, — захохотала ведьма.

Великий магистр злобно скрипнул зубами и послушно наклонил голову, признавая её правоту. Ведьма приставила к его шее фигурку и начала шептать заклинание. Рыбаков ради интереса попытался помешать ей, однако Клавдия только отмахнулась и посоветовала ему лучше следить за его бабой. Какой ещё бабой? Это она про Путяту? Рыбаков оглянулся и обнаружил, что Путята пропал. Вместо него в воздухе искрилась радужная воронка.

— Иди-иди, — хихикнула ему вслед Клавдия. — Там, в глубине времени, вас ждёт кто-то ещё. Твоя баба сейчас с ним разговаривает.

"Какая глупость, — подумал Рыбаков, — Нужно завязывать со всем этим. Сейчас пойду и выкину Путяту из своего разума."

Он смело шагнул в воронку и проскочил сквозь неё. Это было уж совершенно непостижимо. Он точно слышал внутри два голоса. Один из голосов принадлежал агенту Путяте. Но почему он сам не мог туда зайти? Что-то не пускало.

— Две минуты. Он рядом с вами, буквально в двух минутах отсюда, — самодовольно каркнула Клавдия. — Кажется и на вас нашёлся охотник. А я-то думала, что вы ничего не боитесь.

— В двух минутах? Что это значит? — подумал Рыбаков и прокрутил события на две минуты вперёд. Ничего не изменилось, разве что ведьма закончила менять память Великому магистру и довольная убирала свою статуэтку обратно в карман. А если за две минуты до того, как они пришли в павильон? Он снова прокрутил события и тут увидел, что скрывалось внутри радужной воронки. Там была комната. Она была без дверей и окон с маленькой детской кроваткой в углу. На кроватке сидел большой плюшевый мишка. Агент ещё подумал, что возможно тот, кто жил здесь использовал его вместо подушки.

Путята стоял на коленях перед кроваткой…Стояла. Он видел её со спины, одетую в простое домашнее платье из ситца. Он видел даже лямку бюстгальтера, просвечивающую сквозь ткань. Его напарник окончательно превратился в женщину и это знание просто выбесило Рыбакова. Он вытянул руку. Схватил её за волосы и дёрнул что есть силы, вытягивая из этого загадочного места. Он снова услышал странный шёпот. Кто-то сказал, что он не может больше ждать и что-то ещё про зайца. Кто-то предложил свою помощь. Радужная воронка лопнула и сознание Рыбакова едва не захлебнулось от разноцветных сверкающих брызг. Ещё через мгновение он очнулся.

Два чудовища сидели на цветном резиновом коврике возле терминала и смотрели друг другу в глаза. Голова одного из них была утыкана красными металлическими трубками со стеклянными линзами, на конце похожими на перископ. Высохшая до состояния пергамента кожа свисала с лица лохмотьями, обнажая участки жёлтой, в синих прожилках кости. Глаза чудовища были белыми, с плавающими внутри чернильными пятнами. У другого чудовища из головы торчали пучки тонкой медной проволоки, напоминающей волосы. Проволока спускалась к плечам, шевелилась, пружинила и казалась живой.

"Живая причёска, ха," — зачем-то подумало чудовище с линзами. В голове щёлкнуло и тихонько заиграла музыкальная шкатулка.

— С тобой всё в порядке? — спросило чудовище, опутанное медной проволокой, и попыталось рукой коснуться его лица. — Кожа отслаивается. Нужна новая оболочка.

— А с тобой? Ты осознаёшь себя? — с подозрением спросил Рыбаков, отстраняя руку напарника.

— Да. Я думала, что ты разговариваешь с Великим Урри. Я…

— Думала? В тебе победило женское начало.

Он поднялся на ноги.

— Эх, Путята. Мне не нужен напарник, который идентифицирует себя как женщина. Тебе нужна перезагрузка. С кем ты там разговаривал в моей голове? Это не Великий Урри. Это кто-то другой.

— Я не разговаривал! — поспешно вскочил следом за ним Путята. — Это ты стоял на коленях и молился в комнате с детской кроваткой. Я вытащил тебя оттуда.

— Ничего не понимаю, — задумался Рыбаков, а потом спросил:

— Ведьму и магистра на арене ты видел?

— Да.

— А что ведьма мне говорила?

— Про Оберона? Я всё знаю дословно. Она видела нас сквозь время, через направленные потоки из прошлого в будущее. Ничего удивительного.

— А если бы мы не зашли в павильон и просто пошли бы дальше?

— Это временные потоки. Они изменчивы и имеют разную скорость. Мы постоянно меняем реальность, так что этой ситуации могло и не быть, если бы ты не решил удовлетворить своё любопытство, — сказав это, Путята безразлично пожал плечами и добавил. — Сейчас эта информация существует, только и всего. Не вижу в этом ничего страшного.

— Кажется, мы попали под воздействие некоего странного заклинания. Предлагаю оставить всё как есть и идти в зал, где прятался Великий магистр, — помолчав, сказал Рыбаков. Он повернулся к напарнику спиной и решительно пошёл к выходу.

Путята шёл следом. В его движениях чувствовалась некая робость.

— Туристы успешно разминировали и убрали все опасные проклятья. Научный отдел приступил к стиранию защитного круга, — докладывал он.

— Ты по прежнему ощущаешь себя женщиной? — не оборачиваясь, спросил Рыбаков.

— А ты по прежнему ощущаешь себя мужчиной? — в тон ему ответил Путята — Великий Урри разрешает нам быть кем угодно.

— Пока мы не пришли в павильон, твоё поведение не вызывало нареканий. Ты среагировал на детей? Просто я должен убедиться, что у нас не будет в будущем…

— Возможно, — уклончиво отвечал Путята. — Мы существуем и мы такие, какие мы есть. Мы присягнули Великому Урри, потому что он обещал выполнять все наши желания. Он держит своё слово и мы держим своё. Мы честно служим воле его и я ни разу не давала тебе повод усомниться. Я предала тебя Рыбаков? Я сделала что-то плохое? Нет, я пыталась проявить заботу о своём напарнике во славу Великого Урри. Ты злишься за то, что я подглядела нечто постыдное в твоём разуме? Ты не доверяешь мне? Я просчитываю каждое твоё движение, каждую твою ниточку, потому что наши ниточки давно переплелись, а сегодняшний инцидент - прямое тому доказательство.

Рыбаков вздрогнул, остановился и повернул голову.

— Если бы ты не был так хорош в аналитике, я бы давно променял тебя на другого, более ответственного.

— На молоденькую меня решил променять? — с вызовом в голосе спросил Путята.

Рыбаков мысленно проанализировал текущий ход разговора и понял, что если его продолжить, то он в любом случае проиграет и будет виноват. Путята в состоянии женщины был намного опаснее Путяты бесполого. Лучше не давать волю чувствам и сосредоточиться на работе. Чтобы не произошло, главное не отвлекаться от текущей задачи.

— Прости. Я был слишком резок. Давай больше не будем обсуждать наши гендеры. Ты имеешь право быть тем, кем хочешь.

— Согласна, — пробормотала Путята. — Извини, если моя чрезмерная забота нанесла ущерб твоему самолюбию. Думаю, моё женское начало скоро уйдет на второй план и я стану прежним, верным напарником.

— Хорошо, — кивнул Рыбаков. Остаток пути они проделали в полном молчании.

В зале, где Черный заяц уничтожил трёх Старших ведьм, суетились научные работники. Защитный круг никак не желал стираться. Его поливали химикатами и кислотой. Пытались смыть струей сжатого воздуха, раствором каустической соды, мазутом, даже обычной водой, но символы, начертанные на каменных плитах и не думали исчезать. Неосторожные последыши, прикоснувшись к нему, вспыхивали, как факелы, и моментально сгорали. Семеро толстяков в рваных лабораторных халатах с торчащими из спин медными штырями бегали вокруг круга, словно одержимые, и всё подносили и подносили новые инструменты. Замершие в отдалении военные из группы Альфа терпеливо ждали, пока они закончат. Но пока не получалось. Гибридам удалось организовать просто превосходную защиту. Рыбаков посмотрел на котёл в центре круга. Под ним по прежнему горел огонь. Вокруг котла стояли ящики и сундуки, в которых ведьмы хранили свои запасы. А вот и остатки ведьм. Три фигуры, лежащие неподвижно на хладных каменных плитах. Словно кто-то обрядил серые разбитые статуи в женские платья. Которая из них Клавдия? Ага, вот эта. Агент подошел к самому краю и был немедленно остановлен руководителем научного отдела. Герцог. Из Европы приехал. Бросил всё и приехал. Молодец. Очень перспективный последыш.

— Здравствуйте Герцог, я вижу у вас некоторые трудности, — поздоровался он.

— Беда с этими ведьмами, — пожаловался Рыбакову низенький лысый толстяк с гвоздями вместо зубов. — Двоих потеряли, а круг как стоял, так и стоит. Третий час бьёмся.

— Вы бы поберегли себя, — присмотревшись к нему, попросил агент. — Вам до полной трансформации несколько недель осталось.

— Знаю! Но там...господин Рыбаков...Вы не понимаете... Я чувствую там...Зелёнку!!! Нашему отделу она нужна больше жизни! Мы должны заполучить её! – взмолился Герцог.

— Я тоже чую зелёнку, — подтвердил Путята. — Мы на верном пути.

Рыбаков задумчиво изучил ведьмовскую защиту. Круг не стирается вследствие постоянной подпитки через построение, в котором котёл имеет центральное стратегическое значение. Нужно убрать котёл и тогда круг развалится.

— Отойдите все! — приказал он.

Толстяки в лабораторных халатах под руководством Герцога поспешно отбежали подальше. Остался только верный Путята. Или осталась. Тьфу!

— Могу помочь, — предложила она Рыбакову.

— Не надо. Сам справлюсь.

— Слова настоящего мужчины.

— Заткнись.

— Слушаюсь, мой господин.

Рыбаков отошёл от круга на метр, прицелился, а затем, опустившись на одно колено, нанёс резкий удар кулаком правой руки прямо в пол. Рука провалилась по локоть. Пещеру затрясло. С потолка посыпались каменные крошки.

— Мимо, — прошептала Путята.

— Ты серьёзно? — усмехнулся Рыбаков.

Путята повернула голову и была вынуждена признать, что ошиблась: постамент, на котором стоял котёл, затрещал и покрылся сетью мелких трещин.

— Теперь контрольный, — предупредил Рыбаков. Он вытащил руку и снова ударил. Пещеру затрясло ещё сильнее. Некоторые из последышей попадали с ног.

Постамент обрушился. Котёл накренился и, сорвавшись со стоек, покатился по полу с печальным металлическим звоном, пока не пересёк край защитного круга.

------------------------------------------------------------

По традиции хочу напомнить, что авторы здесь. И пусть некоторые из них в бане, но никто не забыт и ничто не забыто. А если я долго не появляюсь значит я тварю в телеге онлайн - https://t.me/+B2qSpjem3QZlOTZi

------------------------------------------------------------

По традиции хочу напомнить, что авторы здесь. И пусть некоторые из них в бане, но никто не забыт и ничто не забыто. А если я долго не появляюсь значит я тварю в телеге онлайн - https://t.me/+B2qSpjem3QZlOTZi

-------------------------------------------------------------------------

@SallyKs - дамы вперёд))) Замечательный и душевный автор

@LKamrad - история и археология. Для тех, кто приходит сюда не деградировать

@DoktorLobanov - военный врач и писатель.

@AlexandrRayn - талантливый и очень интересный коллега-писатель

@Ded.Banzay - Новости и аналитика мировой экономики и политики.

@MorGott - Не проходите мимо, такого вы больше нигде не прочитаете.

--------------------------------------------------------------------------

@Mefodii - почасовые новости и не только.

@balisangre - клёвый художник,

@krupatin - откуда ноты растут

@bobr22 - морские рассказы

@kotofeichkotofej - переводы комиксов без отсебятины и с сохранением авторского стиля

@PyirnPG - оружейная лига

@MamaLada - скоровские истории. У неё телеграмм. Заходите в телеграмм.

@ZaTaS - Герой - сатирик. Рисует оригинальные комиксы.

@Balu829 - Все на борьбу с оголтелым Феминизмом!

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

• @Azirsan - одни из лучших исторических статей, что я читал.

• @Cat.Cat - целая россыпь историков-любителей, а подчас и профессионалов с регулярной годнотой.

• @CatGeeks - те же любители, но они расскажут вам про все игры, фильмы и кино.

• @CatScience - научпоп для любителей научпопа

• @glebklinov - обзор современных трендовых кино и музыки (клипов). Орно, Стозевно, Озорно и прекрасно

• @Emelyanov - человек, который пишет о гик-культуре буквами, много, иногда спорно, но порой заставляет задуматься.

  https://pikabu.ru/@BabudaiAga - переводы страшных историй.

  @IrinaKosh - котики.

  @Animalrescueed - ещё котики

Начало по ссылке: Хозяин леса (начало)

Руки Мирона снова дрожали. Щека онемела, пальцы не слушались. Зося принесла воды, он кивнул, хмыкнул с отвращением — и кинул в рот маленькую таблетку. Через десяток минут ощутил, как узел в животе рассасывается, а в голове словно раскладывают тяжёлое ватное одеяло. Заработало.

Он прикрыл глаза, устроился на табурете поудобнее и принялся вспоминать…

…Запах костра, дешёвого пива и мочи. Ещё какой-то неявный, трудноуловимый — наверное, так пахнет подгнившее дерево заброшенного сруба, в котором они сидят. Чужая фанерная гитара скрипит и дребезжит в руках.

Эту компашку он видит третий раз. Гопники, быдло, биомусор. Так сказал бы отец. Интересно, чего ему стоило выпустить Мирона из-под надзора на целых два месяца? Наверняка дед убедил. Надо будет при случае отблагодарить.

Песня заканчивается. Заводила компашки, развинченный, со шрамом над бровью, гогочет и пародирует аплодисменты.

— Да ты музыкант, йопта. Лады, заслужил. Будешь пробовать?

Мирон смотрит на грязный кулёк из скомканной газеты. Разворачивает и видит горсть бурых тонких червячков. Сознанию требуется десяток секунд, чтобы понять, что это небольшие грибы. Он ёжится, вспоминает прочитанное в книгах и журналах. Осторожно берёт один и кладёт на язык.

Взрыв истерического хохота разрывает барабанные перепонки. Тот же развинченный хлопает себя по бёдрам.

— Вот придурок, а! Всё ешь! Давай, давай, не жмись как целка. Нормально будет, базарю!

Глубоко вдохнув, Мирон жуёт остальные поганки. Хохот вокруг становится ритмичным, и костёр словно подмигивает: будет. Обязательно будет…

…Тропинка петляет, кружит под ногами. На ней то распахиваются бездонные ямы, в которых шевелится чешуйчатое и влажное, то вспыхивают россыпи самоцветов. Деревья вокруг Мирона пляшут, извиваются, мерцают красками, недоступными человеческому зрению. «Галлюцинации, — слово проплывает по краю сознания, отращивает кожистые крылья и упархивает в живую темноту. — Я отравился и глючу. Надо домой».

Но домой не выходит. Мирон стоит посреди леса и понимает, что тропинки больше нет. Он заблудился и в собственном сознании, и в реальном мире. Издалека раздаётся крик — зовущий, кличущий. «Может, меня ищут?» Быстрее, чем мозг успевает сформировать решение, Мирон бросается в сторону зова. Лишь тем же краем сознания подмечает: «Странно. Почему бы не крикнуть в ответ самому?» Но и эта мысль свивается в переливчатый комок, падая и рассыпаясь в пыль под ногами.

А ноги приносят его почти на край залитой лунным светом поляны. За деревьями виднеется фигура, похожая на человеческую. Что-то с ней не так, но Мирон не может понять, что именно. «Всё ещё глючу». Цепочка мурашек проносится вдоль позвоночника, когда он наконец осознаёт: рост. Не бывает людей, достающих макушкой до середины сосновой стены.

И сосны будто втягиваются обратно в землю, уменьшаются с каждым шагом Мирона. Или это лесной незнакомец вырастает, отбрасывая всё более густую и подрагивающую тень? Мирону становится страшно. Он начинает пятиться, но цепляется за корень и падает.

Гигантская фигура медленно, торжественно делает шаг навстречу — а вместе с ней словно и весь лес. Луна начинает расплываться по белёсому небу, на котором проступают пронзительно чёрные звёзды. Мирон кричит. Ещё один гулкий шаг. Лес заглядывает в зрачки. Дальше тьма…

— …Пришёл в себя, рожа расцарапанная, джинсы в дырах. — Мирон разглядывал саблю, карту и ларец, вертел в пальцах сигаретную пачку. — Как-то вышел обратно к посёлку. Даже дом отыскал. И на крыльце снова рухнул.

Дед молодец, дед войну прошёл, — лицо разрезала кривая усмешка. — Сразу звонок в скорую, звонок отцу. Полифепана всыпал, гонял блевать всю ночь. С утра, когда я чуть ожил, ещё молока влил ведро.

Отец, конечно, наорал. Чуть не избил прямо на месте. Спасибо деду, отстоял. Потом частная клиника, осмотры, обследования… Ничего не нашли. А месяца через полтора — первая паническая атака.

И вот то, что меня тянет в лес… — достав сигарету, Мирон уставился на неё. Убрал в пачку, продолжил: — Это, народ, пугает больше всего. Потому что… Потому что порой я там вижу его. Незнакомца с поляны. И сразу отрубаюсь.

Тишина тикала. Пять секунд, десять. Шумно выдохнув, Мирон пробормотал:

— А наутро новости. И значит, все эти люди…

Он снова достал сигарету, поймал кивок Янека и закурил. Ощутил, как мягкие, тёплые руки обнимают за плечи. Прикрыл глаза и прижался щекой к Зосиной щеке.

***

Последнюю пару минут Янек задумчиво постукивал себя пальцем по подбородку. Дождался финала истории, встал, подошёл к ближайшему шкафу и достал тетрадь — ту самую. Полистал, замер. Подошёл к Мирону и показал выцветший, жёлтый разворот с карандашным наброском.

— Он?

Сигарета упала на пол, табурет зашатался. Зося едва удержала гостя от падения. Янек ещё никогда не видел настолько огромных, исполненных буквально звериным ужасом глаз. Он цокнул языком и забрался с ногами на тахту.

— Мои соболезнования, Мирон-кун. Твой товарищ называется «Хозяин леса». О-очень древняя сущность, возникшая из первобытного человеческого страха перед чащей — а то и сама породившая оный. Сейчас встречается редко, только в настоящей, нетронутой глуши. Большинство же представителей, так сказать, «вида» — вымерло. Банально утратили силы и растворились в мироздании, когда люди перестали воспринимать лес, как дорогу на ту сторону, в загробный мир.

Мирон встал с табурета, сел рядом, принялся разглядывать рисунок. Место сигаретной пачки в пальцах вновь заняли часы. Янек услышал, как тяжёлое, частое дыхание гостя замедляется и выравнивается.

— Хорошо, — светлые глаза сощурились. — Если Хозяин предпочитает тайгу, да поглубже, то какого… — Мирон грязно, сочно матернулся. — Сотня метров от вполне оживлённого посёлка. Парк посреди города. Что он там забыл? И почему только я его вижу?!

Послюнив палец, Янек перевернул страницу, хмыкнул и прочёл вслух:

— «Крепко привязанный к месту, Хозяин может впасть в спячку, дабы избежать развоплощения. Но коли близ его лёжки окажется одарённый медиум или толковый шаман, Хозяин того ощутит сквозь глубины сна — и позовёт», — он щёлкнул пальцами. — Вот оно. Ты грибочками накидался? Накидался. Много слопал?

— Штук тридцать, — нахмурились брови. Янек щёлкнул пальцами повторно.

— Здравствуй, объяснение. Ты открыл сознание той стороне, и Хозяин позвал. А потом с твоей помощью каким-то образом переехал в город. Вечно этих провинциалов в столицы тянет…

А может, — голос его стал задумчивым, — он до сих пор живёт где-то внутри тебя. И на Сосновку у него свои планы. Учитывая, что он начал собирать людские жертвы, подпитываясь их жизненной силой — планы весьма, весьма недобрые. Такие дела, Мирон-кун.

Теперь тишина затянулась. Мирон чуть покачивался, закрыв глаза, и медленно щупал свой хронометр. Сестра застыла у табурета, одной рукой перебирая камни ожерелья, а другую запустив в непослушные волосы. Янек ждал.

Тахта скрипнула. Так же молча Мирон поднялся на ноги, сделал неуверенный шаг в сторону выхода из комнаты. Второй, третий. На самом пороге развернулся и с трудом выговорил:

— Так, — он запнулся. — Так. Всё это… Слишком. Я… Я пойду. Сорри.

Зося бросилась в коридор, но Янек успел её перехватить. Обнял, прижал к себе. Прошептал:

— Не надо.

Вырываться сестра не стала. Лишь плечу Янека стало горячо и мокро.

***

Жара не сдавала позиции, поэтому Зося с напускной беззаботностью обмахивалась конспектом, сидя прямо на парте. То, что творилось в голове, наружу выпускать определённо не стоило.

В аудиторию вошёл Мирон. Ровным, расслабленным шагом протиснулся между парт, крепко пожал руку Янеку, уселся рядом. Из знакомого кофра явились ручка и толстый, крупноформатный блокнот.

— Ты как? — прошептала Зося, сползая со столешницы. Мирон пожал плечами.

— В норме.

— В норме или «в норме»?

— В норме, — повторил отстранённый голос. У Зоси царапнуло под грудиной.

Поправив канцелярию, Мирон обернулся к девушке. Взгляд у него был отрешённый, отсутствующий.

— Зося, — произнёс он всё тем же ровным тоном. — Тему про лес закрываем. Я говорил с отцом. Говорил с психиатром. Мне назначили усиленный курс лечения. Следователю дали на лапу, он признал, что прямых улик нет. И вообще вся эта ваша эзотерика — чушь псячья. Так что…

Царапание остановилось — и выпустило когти на всю длину. Зрение словно нырнуло в тоннель, на одном конце которого тускло светились знакомые, нужные, любимые глаза, а с другого к ним бежала, неслась, летела сама Зося — и никак не могла дотянуться.

— Но ты же видел… — губы не слушались, язык тыкался в зубы, больше мешая. — Ты сам видел… Это реальность, не выдумки! — Зосю стало разбирать отчаяние, неожиданно придавшее сил. — О себе не думаешь, о людях подумай! Обо мне подумай!

Сказала — и тут же поняла, насколько жалко, штампованно прозвучало. Мирон покривился. Встал, забрал свои вещи, пересел на другой ряд. Когти сомкнулись. Сердце застыло.

Сзади зашуршало. В спину уткнулся знакомый тощий колючий палец. Очень знакомый. Прямо сейчас — почти до отвращения. «Как тогда. Совсем как тогда».

— Систер, хорош, — Янек жарко дохнул в ухо. — Перестань, слышишь? Немедленно перестань. Правда, оно и к лучшему. Я же говорил, от этих мажоров одни проблемы. И вот одна проблема самоустранилась. Отлично ведь, ну? Пусть сам разгребает, ежели «вумный, як вутка».

Последних слов Зося уже почти не слышала. Тоннель сомкнулся, сердце рванулось в агонии — и разлетелось на окровавленные ошмётки. Она хлопнула ладонями по парте, вскочила, устремилась к выходу из аудитории. Профессор, как раз открывший было дверь, едва увернулся от чёрно-алого снаряда.

Янек проводил сестру глазами и вытряхнул из рукава в ладонь компактный мобильник. Внимательно рассмотрел, нажал кнопку питания, дождался появления меню. Отклонил пришедший вызов — и медленно, отчётливо кивнул.

***

Солнце падало за линию сосен, отчаянно хватаясь за низкие тучи. Мирон сидел на поваленном стволе, посматривая на дорожку за кустами. Редкие гуляющие послушно тянулись к выходу из парка: дурные новости последних недель сыграли роль.

Янек возник словно из ниоткуда. Покрутил головой, подвигал тонким аристократичным носом и направился прямо в сторону Мирона. Огромный туристический рюкзак за его спиной покачивался со степенностью восточного вельможи.

— Как она?

— Переживёт, — пропыхтел Янек, вручая ношу. Мирон понятливо подхватил и тут же проникся. — То, что не стал впутывать в наши дела — верное решение. Теперь врубай свой внутренний компас и веди.

Мирон прикрыл глаза и осторожно сделал пару шагов. Потёр переносицу и потопал увереннее. Разминая плечи, Янек устремился за ним, с интересом оглядываясь.

— Я этот парк с детства знаю, — негромко произнёс он, когда оба углубились в чащу. — Вот в этой самой части раньше тропинка на тропинке была, а сейчас сплошной бурелом. Кусты куртку дерут, словно «Егоза» на режимном заборе. Деревья все в лишайнике, и Ахурой Маздой клянусь, он шевелится. Давай-ка поднажмём.

Мирон с трудом достал сигарету, подумал, убрал в пачку.

— Про отца и следователя я тоже наврал. Так что поднажать только «за». Володя меня прикрывает, и я ему доверяю. Но слежка дело такое…

Он споткнулся, едва не полетел на землю, но успел выровняться и осмотрелся вокруг. Они с Янеком стояли на краю неестественно ровной, словно утоптанной полянки, полностью лишённой травы и даже мха. По краям стояло три вытянутых валуна, и Мирон был готов провалить зачёт по вышмату, если те не образовывали равносторонний треугольник.

— Снимай.

Янек принялся рыться в рюкзаке, выкладывая свёртки, коробочки и пакетики. Мирон всё-таки закурил, подвигал затёкшими плечами и уточнил:

— Я себе для понимания. Значит, план в том, чтобы прийти к Хозяину в полном сознании. И задать все насущные вопросы.

— Верно, — что-то считая на пальцах, Янек отвечал односложно. — Не кукла, а гость. В физическом теле. По собственной воле.

Он закончил подсчёты и выпрямился.

— А ещё я разработал чары-оберег. Они тебя прикроют, если что, и дёрнут обратно.

Последним из бокового кармана рюкзака явился сложенный бумажный лист. Янек сунул его Мирону и ткнул пальцем.

— Черти́, только аккуратно. Миллиметры не важны, дело в пропорциях, — потерев подбородок, он хихикнул: — Если выгорит, напишем с тобой по докторской и откроем кафедру практической магии.

— Если? — не отрываясь от схемы, фыркнул Мирон. — Ладно, если. Тогда с меня…

— Отставить. Черти́ давай, Мирон-кун. И да пребудет с тобой сила.

Линии и круги, узлы и перекрестья покрывали землю. Янек расставлял в ему одному понятных местах уже знакомые камешки, фигурки и прочие предметы со стеллажей, попутно давая пояснения:

— Вот такую пижню намалевать может каждый, только смысла из занятия особо не вырастет. Это как чертёж: мне поможет сфокусировать течение нужной энергии в нужных точках, а обычному человеку разве что модную татуировку набить.

Из чёрного лакированного ларца достали человеческий череп, украшенный тонкой резьбой. Мирон поднял бровь.

— Бабушкин, — нежно погладил кость Янек. На хриплый сдавленный стон отмахнулся: — Никакой некрофилии, остынь. Баба Рада перед смертью собрала весь свой дар, вчаровала в собственные кости и завещала нам с Зоськой. Души в черепе уже нет, если ты об этом. Душа ушла. А вот дух остался. Он убережёт и меня, и тебя.

За черепом вылезла и сабля. Мирон довёл последнюю дугу и скрестил руки на груди в немом вопросе.

— Это дедова, — Янек шёл вдоль внешней окружности и снова что-то считал. — Был польским уланом во Вторую мировую. Бабушка заговорила ему оружие, причём так, что деда ни одна пуля не тронула. Думаю, и нам не повредит.

«Бабушку» и «дедушку» расположили на противоположных сторонах схемы. Мирон стал в центр, стащил часы и передал Янеку. Тот аккуратно положил их в самый крупный узел и сам обвёл пальцем по окружности.

— Всё. Готов?

— Нет.

— Пойдёт.

Звонко хлопнули ладоши. Лес заглянул Мирону в зрачки. Дальше была тьма.

***

Янек едва увернулся от хищной пасти вихря. Воронка, ведущая с этой стороны на ту, бешено перемалывала реальность, опасно качалась, дёргалась, рыскала. Ощущая её порывы схлопнуться, маг тянулся правой рукой, перебирал пальцами одному ему видимые нити. Ласкал, успокаивал, увещевал.

Левой он водил над узлом с часами Мирона. Там линии светились то тёплым оранжевым, то тухлым зелёным, и в такие моменты Янек болезненно морщился. «Чтобы ещё раз, ещё хотя бы раз… — мысленно ворчал он на самого себя, не забывая вслух зачитывать нужные формулы. — Два не самых слабых заклинания, причём не подряд, а одновременно. Никогда, никогда больше подобных авантюр, ни за какие бабки!»

Вздохнул и произнёс уже вслух:

— За бабки нет. А вот за друга…

Сзади раздались шаги. Совсем вплотную. Янек попытался обернуться, но его опередили. Над ухом прозвенел знакомый голос:

— Не вертись и сосредоточься! — Зося прикоснулась к плечу, покосилась на воронку. — Помощь нужна, колдун-недоучка?

— Потоки видишь? — поняв, что спорить не время, Янек сощурился. — Отфокусируй турбулентные. Давай, работаем!

Сестра кивнула, сняла с шеи ожерелье и пошла вдоль окружности, негромко напевая себе под нос. Камни щёлкали в пальцах, словно чётки, и Янек расслышал:

Поброжу по болоту, проверю грибные места,
Отпущу свою душу погреться на звёздах.
Да по совести надо поправить могилку мента,
Что весной напугал меня выстрелом в воздух.[1]

Воронка дёрнулась раз, другой — и зависла в одной позиции. Янек отёр пот со лба тыльной стороной ладони и почувствовал, что та вибрирует. Древние боги, как же он устал! Никогда, никогда больше…

Сестра подошла, снова положила ладонь на плечо, заглянула в лицо.

— Теперь стабильно?

— Ага, — вымолвил Янек, осознавая, что еле стоит на ногах. — Теперь до срабатывания…

Он внезапно понял, что глаза Зоси становятся всё больше, всё глубже, заполняют собой весь мир. Непреодолимое желание спать давило на Янека, мягко било под коленки, обещало покой и отдых. Уже падая на землю, он пробормотал:

— Дура…

И уже сквозь сон:

— Систер… Вернись целиком.

***

…Она садится на один из валунов, возле которого, окружённый мерцающими символами, парит в воздухе череп бабы Рады. Кладёт на него ладони, вдыхает аромат приближающегося дождя и закрывает глаза. Теперь она стоит посреди леса, но это другой лес. Белое небо, чёрные звёзды, огромная, исчерченная удивительно знакомыми линиями Луна.

А впереди, между парой высоченных «корабельных» сосен Мирон застыл и смотрит вверх. Там громоздится гигантская тёмная фигура. Хозяин леса принимает гостя. Оба молчат.

Наконец земля вздрагивает. Низкий, скрипучий, медленный, как ледник, и такой же громоздкий, раздаётся голос Хозяина:

— Ты пришёл. Сам. Говори.

Мирон запрокидывает голову сильнее. Удивительно, но сейчас он почти не хрипит:

— Что тебе нужно? Чего ты хочешь?

Тишина. Тишина. Лес неторопливо дышит, и это дыхание несёт рокочущее:

— Месть.

Вокруг начинают мелькать фигурки, словно начерченные углём на сосновой доске. Они кланяются тени среди деревьев, падают на колени, подносят дары, простираются ниц. Тень отступает. Фигурки заходят в лес, берут разрешённое, уходят с уважением. Тень появляется снова и ждёт.

Потом фигурок становится больше. Ещё больше. В их руках появляется сталь. Разгорается огонь. Лес редеет, тень блекнет. Мир стремительно меняется, и перед самым исчезновением тени приходится свить кокон. Чтобы уснуть на столетия. Чтобы ждать. Чтобы отомстить.

В конце появляется одинокая фигурка. Она идёт по лесу, покачиваясь, шатаясь, падая. Пронзает границу между той стороной и этой. Будит и зовет Хозяина своими мыслями и воспоминаниями, в которых есть и город, и парк посреди города, и миллионы людей, живущих вокруг. Они забыли Хозяина. Разучились держать в руках сталь и огонь.

И Хозяин решает: пора. Он поселит себя по ту сторону гостя. Прирастёт его тёмной половиной. Даст ему вкусить изначального страха перед лесом. И силой этого страха гость станет сзывать жертвы на заклание. Станет кормить Хозяина их жизненной силой. Станет носителем его воли.

А когда воля созреет — лес поглотит город. Месть будет свершена.

Мирон кривится, но не как обычно. Его лицо будто потеряло по пути своё вечное напряжение. Будто испарилась усталость из взгляда светлых с тёмной каёмкой глаз.

— План неплох. Что там, я сам лучше не сообразил бы. Но есть в нём изъян. Факела и топоры — детские игрушки. Ты видел мою память, ты знаешь, что теперь мы умеем гораздо больше.

Он чешет кончик носа, достаёт сигарету, закуривает. Прохаживается взад-вперёд.

— Я сейчас уйду и расскажу всем правду. И мы придумаем способ вытащить тебя из любой норы. Поверь, чтобы избавиться от тебя, город-лес сотрут с лица планеты по щелчку пальцев. И с этой, и с той стороны.

Он спокоен. Он абсолютно спокоен. Он говорит, и Хозяин слушает.

— Да, нам тоже не поздоровится от этой войны. И я понимаю тебя. Я знаю, что такое жажда мести. Поверь. Но ещё я знаю одно: надо договариваться. Надо идти навстречу друг другу. Конфликт порождает конфликт. Так было и так будет, если ничего не изменить.

Снова тишина. Хозяин неподвижен. Неподвижен и Мирон. И тогда тёмная фигура начинает медленно, бесконечно медленно наклоняться к нему.

— Ты сказал. Я слышу правду. Я вижу искренность.

Ветер шумит в кронах сосен.

— Я уйду, как мои братья. Мир, породивший нас, примет меня обратно.

В болотной пучине движутся пласты торфа.

— Но нужна последняя капля силы. Добровольная жертва. Дар, что поможет мне.

Тишина. Тишина.

— Ты готов им стать?

Мирон делает полшага назад. Потом сжимает кулаки и приоткрывает рот. Он готов сказать.

И в этот момент она распахивает глаза.

Издалека слышны крики, лай собак, видны отблески фонарей. Вякает и затыкается милицейская сирена. Первые капли дождя падают на её лицо. Она отпускает череп, хватает часы Мирона и прыгает в воронку. И оказывается на той стороне, между Хозяином и его гостем.

Говорит:

— Привет, красавчик. Смотрю, жертва тебе нужна, так дай, думаю, себя предложу. Верь мне, удача тебе будет!

Мирон хлопает ресницами. Хозяин склоняется ещё ниже. Гул и треск проносится меж сосновых стволов.

— Ведьма. Щедрый дар. Хорошо.

Придя в себя, Мирон подскакивает, хватает её за руку. Она разворачивается.

— Не спорь, — прижимает ладонь к его губам. — Видишь, как вышло. Беда с сапогами…

Последнюю фразу она пропевает, и на руке Мирона защёлкивается серебряный браслет. Лёгкое дуновение ветра — и вот на этой стороне его больше нет.

А потом Зося смотрит на Хозяина леса и делает шаг вперёд.

***

В КПЗ попахивало, но пол и стены смотрелись на удивление прилично. Янек лежал на нарах, закрыв лицо руками. Мирон метался от двери к окошку и обратно. Оба молчали.

В какой-то момент Янек сел и ровным, безэмоциональным голосом позвал:

— Мирон.

Тот вскинулся:

— А, сорри… Да в жопу «сорри»! Просто прости! Бесит? Я перестану…

— Нет, — прозвучало всё тем же мертвенным тоном. — Под лампу встань.

Он слез с нар, подошёл ближе, провёл кончиками пальцев по длинным распущенным волосам Мирона.

— Не показалось. Теперь у тебя серебряные не только часы.

— В жопу часы! — рыкнул Мирон, но тут из коридора донеслись голоса. Окошко скрежетнуло, голос сержанта скомандовал:

— Руки за голову, лицом к стене. Оба!

Наручники клацнули на запястьях Мирона. Подождав, Янек снова лёг на нары и прижал ладони к лицу.

Время словно сочилось тонкой струйкой, причём не пропитывая, а старательно обтекая. В какой-то из его капель дверь в камеру грохнула, и тот же сержант проворчал:

— Калита́, на выход.

Не сразу поняв, что это о нём, Янек ещё с десяток секунд пытался нащупать грань между мирами — на сей раз метафорическую. Скользнувший в камеру вслед за сержантом Мирон подхватил его под руку и вывел в коридор.

— Я говорил с отцом, — понизив голос, рассказывал он смотрящему мимо Янеку. — Тот выбил беседу один на один, без прослушки, без записи. Боюсь представить, каких денег или связей ему это стоило. Я рассказал буквально всё, и он, кажется, поверил. Как минимум в то, что ни я, ни ты не виновны. Он подключит лучших адвокатов и смажет все шестерёнки правосудия, до каких дотянется. А пока мы оба выходим — под подписку. Это ерунда, переживём.

Янек слушал и отвлечённо размышлял, что перед ним стоит какой-то незнакомый ему Мирон: расслабленный, спокойный, полный сил драться. У самого Янека внутри не осталось даже пустоты.

На улице их встретили ночь и дождь. Сентябрь наконец сбросил душное одеяло и вылез умыться. Янек подставил лицо и глубоко вдохнул, надеясь, что хотя бы прохладный осенний ветер в лёгких поможет чувствовать себя полнее. Не помогло.

На выходе из отделения обоим вернули вещи, даже саблю и ларец — видимо, и здесь сработали чьи-то связи. Выйдя на крыльцо, Мирон покрутил в руках часы. Крепко зажмурился, размахнулся… Янек положил ладонь на локоть.

— Дай.

Покатал в пальцах. Прислушался. Неожиданно улыбнулся.

— Храни. Теперь это самый мощный оберег из всех, что я когда-либо видел, — он сглотнул. — Души уже нет, душа ушла, — кадык на жилистой шее дёрнулся ещё раз. — А вот дух… Дух остался.

Вскинув на плечи тяжёлый рюкзак, Янек спустился с крыльца. Он шёл под дождём, весь осунувшийся, надломленный, но наконец выглядящий хоть немного живым. Потому что если ты жив, то после осени, переступив порог зимы, для тебя обязательно наступит весна. Как бы банально это ни звучало.

Мирон долго смотрел вслед другу. Потом застегнул браслет часов на запястье, нежно погладил циферблат. Порылся в карманах, выбросил пачку сигарет в мусорное ведро. Направился к стоящему неподалёку внедорожнику, обводами напоминавшему танк.

По стеклу хронометра мазнул свет фары, и оно сверкнуло алым яшмовым отблеском.

[1] Здесь и далее — текст песни «Душегуб» группы «Полковник и Однополчане».

Жара стояла бешеная. Сентябрь словно проспал, и после августа его вышел подменить июль. Хищная, жадная духота впивалась в лёгкие. Зося прогуливалась неподалёку от входа в аудиторию: здесь по тёмному коридору веял сквознячок, и можно было жить.

Пара ещё не началась, и многие толклись снаружи. До Зоси долетали обрывки баек, анекдотов, обсуждений преподавателей и досужих сплетен. В столовой котлеты, в общежитии клопы, в Сосновке опять маньяк… Скучно.

Зося кинула взгляд на пыльные часы под самым потолком. Похоже, профессор задерживался. Она подождала, пока толкучка на входе рассосётся, и направилась к заранее застолблённому месту.

На дальнем от окон ряду дышать было нечем, на ближний сыпались хлопья краски с древних рам, поэтому Зося выбрала средний. Разглядывая покрытый «чертами и резами», откровенно пошатывающийся стол, она шёпотом выругалась. Если бы не настояния бабы Рады… Что вообще старшее поколение находит в этих технических вузах?

Старый паркет застучал в такт запоздалым, торопливым шагам, послышалась приглушённая музыка. Зося перестала кривиться в столешницу и покосилась на шум. Вот это номер! Слева, за посыпанную трухой парту, рухнул не обиженный внешностью парень. Широкие плечи, длинные светлые волосы, собранные в «хвост», неброская, но недешёвая одежда. Спасибо, дорогое мироздание! Тряхнув тёмной гривой и поправив массивное ожерелье из алой яшмы, Зося решительно пересела к соседу.

Ритмичные гитарные аккорды звенели из крупных наушников, висящих у парня на шее. Низкий, тягучий голос вкрадчиво цедил:

Беда с сапогами —
С весны-то совсем износил.
Сымали бы сами —
Так я б их зря не губил.[1]

Почувствовав толчок скамьи, парень повернул голову. Что-то с его слегка раскосыми глазами было не так: то ли контраст бледно-серой радужки и тёмной каймы, то ли тень усталости и постоянного напряжения. Странный, пугающий взгляд. Зося мысленно шикнула на себя и приветливо улыбнулась:

— Привет, красавчик. Смотрю, один сидишь, так дай, думаю, погадаю. Верь мне, удача тебе будет!

Голосом Зося гордилась, и заслуженно. Он достался ей от бабы Рады: та одной плавно пропетой фразой могла заставить обернуться всех мужиков на улице, даже молодых. Впрочем, там не только в голосе дело было.

Сосед сморгнул — медленно, словно кот. Так же медленно отвернулся, натянул наушники и уставился куда-то себе в колени. Улыбка начала стекать с Зосиного лица. Нет, ну нахал! Бывало, что её не замечали с первого раза — редко, конечно, и после раскаивались…

Она совсем было вознамерилась пустить в ход тяжёлую артиллерию, но тут дверь со стороны коридора хлопнула. Сосед скинул наушники и проводил тяжёлым взглядом дряхлого преподавателя, прошедшего на кафедру. Зося фыркнула: прямо за спиной профессора кто-то изобразил на стене известный мужской орган, подписав для верности. Желание негодовать ослабло, и она чуть подалась к парню.

— Как тебя хоть зовут-то, молчун?

Дальнейшее запомнилось, словно в замедленной съёмке. Вот сосед шумно, с чувством выдыхает и отчаянным жестом прижимает ладони к лицу. Вот он сидит так пару мгновений, после чего резко вскакивает. Вот дрожащими руками хватает свой рюкзак, больше похожий на строгий кофр с фирменным красно-белым значком. Вот одним махом перепрыгивает стол и буквально выбегает из аудитории.

Теперь дверь не хлопнула — она грохнула. Седая штукатурка задумчиво соскользнула со стены и рассыпалась в труху. В аудитории зашушукались, профессор флегматично приподнял брови.

— Что ж, семестр начинается… неординарно. Однако будемте знакомиться. Меня зовут…

Сзади зашуршало. В спину уткнулся знакомый тощий колючий палец. До отвращения знакомый.

— Пацан красава. Я готов ему денег дать, чтоб ещё раз посмотреть, как он тебя динáмит.

Вернув на лицо умильную улыбку, Зося зашипела уголком рта:

— Янька, если б я не знала, что тебе там понравится, я бы тебя сейчас отправила во-он туда, — и она словно невзначай махнула в сторону выразительного граффити. — Дали же высшие силы братца…

— Не силы, а гены, — нарочито занудным голосом пропел Янек. — Учитывая, что мы близнецы, хоть и разнояйцевые, уверен: здоровая доля гедонизма…

— Просто. Заткнись. Понял?!

Шипение стало резче, и сзади действительно замолчали. Брат всегда хорошо чувствовал, когда подначки могут прокатить, а когда лучше не нарываться. Реже, чем хотелось бы, но пресловутая «телепатия близнецов» между ними иногда срабатывала.

***

Янек застрял на крыльце Гидрокорпуса, сверяясь с истрёпанным до неприличия ежедневником. Зося подкралась к нему сзади и отомстила за палец в спину. Брат вполне ожидаемо не отреагировал. Увы, этот гад совершенно не боялся щекотки.

— Опять делишки свои тёмные затеваешь?

Развернувшись, Янек приобнял сестру и чмокнул в висок.

— Ну так пока твои не менее тёмные планы по охмурению олигарха проваливаются, кто-то же должен кормить семью.

Зося насупилась, но уже не всерьёз:

— Да ну его к инкубу. Может, тот блондинчик вообще твой клиент. Вон как от меня драпанул.

— Дорогая систер, — с выражением продекламировал Янек. — Да будет тебе известно, что я сексом трахаюсь исключительно за интерес, а не за профит. Ибо гусары…

— Ну всё, понесло зануду! — Зося притворно схватилась за уши. — Ладно, дуй, кормилец. Вернись целиком.

— И тебя туда же.

Брат убрал ежедневник в почтальонскую сумку, козырнул и пошагал в сторону Гражданского проспекта. Понаблюдав пару секунд его удаляющуюся спину, Зося задумчиво перевела взгляд на скверик недалеко от крыльца, и...

Прямо на траве, прижавшись спиной к дубу, сидел «блондинчик». Наушники снова болтались на шее, а сам парень, прикрыв глаза, размеренно затягивался непривычно тёмной сигаретой с серебристым мундштуком. Зосю начал разбирать азарт, замешанный на жажде мести.

Тропинка бежала в паре метров от дуба, и Зося неспешно пошла вдоль, перебирая камни ожерелья и прикидывая момент. Когда плотно утоптанный песок заскрипел под каблуками, «жертва» ожидаемо повернула голову. Древний мужской рефлекс: проверить, не крадётся ли враг. Зося кивнула сама себе и мысленно потянулась.

Чары, такие же древние, как само существование людского рода. Привязать, приворожить, присушить. Заставить бегать за собой, заглядывать в глаза и ловить каждое слово — буквально, а не метафорически. Из всего втолкованного бабой Радой «знания» это было у Зоси любимым — и абсолютно безотказным. До настоящего момента.

Сначала Зосе показалось, что всё идёт как обычно. Она нащупала разум парня, скользнула вдоль него, ища точки, через которые вторжение пройдёт максимально мягко и незаметно… И вдруг увязла посреди той стороны, словно провалившись по пояс в трясину. Помстилось даже, будто пахнуло мхом, спелой брусникой и гнильцой.

А потом кто-то огромный и всевластный сгрёб её в горсть и швырнул обратно. Да так, что оба света замерцали…

И разом погасли.

***

Нашатырь дотянулся до самых глубин мозга, и Зося яростно чихнула. Сознание возвращалось во всей своей неприглядности, но хотя бы с относительным комфортом: вокруг было прохладно, полутемно и безлюдно. Ну почти.

«Блондинчик», сидевший напротив, подвинул стакан минералки в её сторону.

— Мирон.

Это прозвучало настолько между делом, что Зося не сразу догадалась: парень представился. Аммиачное амбре никак не желало улетучиваться, поэтому она жадно глотнула воды. Мирон тем временем покривился:

— Схватить тепловой удар осенью… Но сентябрь аномальный, факт.

Голос у него звучал низко, хрипло. Так же напряжённо, как смотрели светлые глаза. Красивые, к слову, глазища-то… Зося предпочла осторожно покивать, не убирая стакан от губ. Мирон тем временем повёл ладонью в сторону, и стало понятно, что они сидят в кафе недалеко от Химкорпуса.

— Тот ещё шалман, конечно. Минимум меню, хоть кондей есть. Посиди, приди в себя.

Зося кивала, потом мотала головой, дежурно улыбалась. Внутри же бегали и сталкивались лбами вопросы: «Почему не сработало? Что это было? Что ему нужно?!» Впрочем, умение прятать лицо «в маску» тоже входило в топ любимых Зосиных знаний.

Запустив пальцы в рукав тёмно-синей толстовки , Мирон чем-то щёлкнул. Под скупым светом ламп матово блеснули часы на массивном браслете. Намётанный Зосин глаз сразу определил: серебро. Очень высокой пробы. Куда выше, чем на серьгах и прочих украшениях брата. Ах да, те самые…

— Слушай. Тогда, в аудитории, — парень крутил хронометр в руках, подбирал слова, — я не от тебя сбежал. Сорри. У меня бывают панические атаки. Вот на ровном месте. А легче становится среди деревьев. Лучше всего в лесу. Если ещё и закурить…

Он выудил из кармана глянцевую тёмную пачку, помял в пальцах, убрал обратно.

— Нет, сейчас не стоит. Дыши, пей, оживай. И ещё раз…

Зося открыла было рот, чтобы хоть что-то сказать в ответ, но не успела. Раздался тонкий пиликающий звук, и из другого кармана явился крохотный мобильник в металлическом корпусе.

— Да, иду, — прохрипел Мирон. Убрал телефон, защёлкнул браслет часов, кинул на стол купюру. — Ты как, в норме?

— В целом, если не придираться… — смогла выдавить Зося. Купюра была крупная, Янек столько приносил со своих «тёмных дел», и то не всегда. Мирон пожал плечами.

— Сорри, пора. Поправляйся.

Он щёлкнул кнопкой висевшего на поясе CD-плеера, и из наушников донеслось:

Шерудят кабаны и медведи в совхозном саду.
Носит филин свою лебединую песню.
Молкнет, видя меня. Знает, падла, когда-никогда попаду.
Ну да я не спешу: с ним пока интересней.

Зося проводила взглядом широкоплечую фигуру. Внутри что-то засвербело, когда парень уже подходил к двери. Искушение потянуться ещё раз, одним глазком подсмотреть, чем же этот мажорчик её так приложил…

Мысленно надавав себе по рукам, Зося допила стакан и потянулась к бутылке — физически.

***

Здесь, на стоянке солнце старалось изо всех сил. Мирон шёл наискосок, к внедорожнику, обводами напоминавшему танк. У водительской двери громоздился рослый, бритый под ноль мужчина в клубном пиджаке и поло, обмахивающийся порножурналом. Он приветливо кивнул Мирону, когда тот подошёл ближе.

— Давно ждёшь, Володя?

Дверцы щёлкнули замками, а потом сочно, с породистым звуком влипли в корпус. Названный Володей обернулся из-за руля.

— Работа такая, Мирон Петрович. Да и если на духу, я только подъехал: на заправке мороженое лопал…

Он улыбнулся, словно нашкодивший школьник.

— Ну что, домой?

Мирон медленно кивнул, но тут же резко потёр ладонью левый висок. Медленно сжал-разжал. Кончики пальцев подрагивали.

— Нет. Знаешь, давай как обычно.

***

Крыша старой девятиэтажки раскалилась за день, зато с началом ночи бетон и рубероид принялись щедро отдавать тепло. Янек сидел на шерстяном пледе, скрестив ноги. Он смотрел в сторону опушки парка, мягко подсвеченной оранжевыми фонарями. Правда, видел он при этом вовсе не стволы ближних сосен и не тёмное море хвойных крон за ними.

В левой руке Янек держал толстую, утянутую в кожаный переплёт, но всё равно изрядно потрёпанную широкую тетрадь. Из обрезов торчали где аккуратно, а где наспех вклеенные листы и закладки. С левой же стороны на пледе лежала пара книг — на вид подревнее, но меньших габаритов.

Правой ладонью он водил перед собой, словно поглаживая что-то невидимое, то угловатое, то наоборот, округлое. Пальцы при этом складывались в хитрые, постоянно меняющиеся фигуры. Поначалу казалось, что все эти манипуляции не дают никакого эффекта, но постепенно воздух перед Янеком стал мерцать холодными искорками, которые собирались в линии, символы, образы…

Сзади негромко гукнуло. Люк на крышу. Ключи есть у управдома и у сестры, но первый вряд ли полезет сюда в такое время. В подтверждение догадки справа на плед упал пёстрый пластиковый пакет.

— Так голодный и сидишь весь вечер, колдун-самоучка?

Янек стёр узор с воздуха, потом, не поворачивая головы, запустил руку в пакет и добыл оттуда термос.

— Тебя жду. Кто же ещё покормит такого растяпу, как я?

Он отвинтил вытянутую крышку и налил в неё чаю до половины. Над крышей поплыли ароматы разнотравья. Снова вытянув руку, Янек изъял из пакета бутерброд и вцепился в него мелкими, острыми, словно у лесного зверька, зубами.

— Удачно сегодня? — Зося пристроилась рядом и перехватила крышку-кружку. — Кого гонял-то?

— Да никого, — буркнул Янек, продолжая битву со слоями хлеба, сыра и колбасы. — Фамильное серебро пропало. Грешил на вихта, а оказался вороватый котей. В дыру за плинтусом всё заиграл. Я, конечно, щёки надул, иллюзий навёл, коту небольшое внушение сделал… Нормально, денег дали, благодарили.

— Не стыдно публику дурить? — добыв второй бутерброд, Зося откусила с угла. — Кто-то мне недавно за высокую этику втирал…

— Но-но, — Янек строго качнул термосом. — Ты работу и секс в одну кучу не вали. Когда я с кем-то сплю, я делаю это от души. А когда выясняю, почему вонючие носки дяди Бори сами собой ночами шляются по потолку — это за деньги. Даже если потом оказывается, что причина в банальной «белочке».

Он дожевал и ткнул пальцем в сторону парка.

— А вот это уже куда интереснее. Чувствуешь, как фонит последнее время? И люди пропадать начали. Ладно в девяностые, я бы понял: братва тогда куролесила, пачками друг друга закапывали. А сейчас что?

Сощурившись, Янек толкнул Зосю острым локтем. Та чуть не облилась чаем и сердито уставилась на обидчика:

— Охренел?

— Да я вот прикидываю, — сладким голоском протянул тот, — не твоих ли чар дело? Злая ходишь, как хомяк на диете, домой поздно приползаешь.

— Точно охренел, — Зося сосредоточилась и испарила лишнее с блузки. — Стоило один раз задержаться…

Она положила ладонь на самый крупный камень ожерелья и притихла. Янек молчал. Не торопил, не подначивал, просто сидел в той же позе и ждал. И, конечно, дождался.

— Мда, — изрёк он вердикт, когда история про обморок и кафе подошла к концу. — К вопросу о высокой этике. Систер, я уже говорил тебе: прикладная магия в сердечных делах — поганый расклад. Ладно прилипчивые мужики, которых потом фиг отгонишь, даже после снятия чар. Тут я всегда помогу, потому что семья. Но ты, кажется, влезла на чужую территорию.

— В смысле?

— В силлогизме! — передразнил Янек. — Самое простое объяснение всегда самое верное. Мнится мне, твоего Мирона уже кто-то подчаровал. И для верности поставил блок от переприворота. Хороший такой, с фантазией… Болото, говоришь? Вот и не лезь в него. Как брат и колдун-самоучка советую.

Зося насупилась, налила себе ещё чаю и молча уставилась поверх сосновой гряды. Янек посмотрел на сестру с иронией и глубоко запрятанной нежностью. Мысленно вздохнул, стряхнул с тетради крошки и принялся водить по воздуху ладонью.

***

Гитара плакала навзрыд, следуя заветам Лорки и Цветаевой. Устроившись на спинке парковой скамейки, Зося упёрла локти в колени и сложила голову на переплетённые пальцы. Она слушала и смотрела, как уверенные пальцы зажимают аккорды. Брат, сидевший ниже и левее, тоже внимал. Молчал, на удивление.

— Хороший инструмент. — Мирон, сидевший напротив, с уважением поставил гитару на скамью. Закурил, резко затянулся и добавил: — Жалко на улицу таскать. Ну хоть не дожди. Затянулась жара…

Сигарета на самом кончике светилась почти таким же оранжевым, как листья берёз и клёнов, укрывающих маленький сквер дачи Бенуа. Осень старалась изо всех сил, мешала краски, но солнцу, похоже, было плевать. Мирон расстегнул толстовку, покрутив взмокшей под «хвостом» шеей.

— Гитара мне помогает. Лес. Но чаще всего, конечно, курево, — он скривил губы, опустив левый уголок. Зося уже знала: это не пренебрежение. Просто иначе он не умел. — Ещё таблетки, которые психиатр прописал. Частный, конечно. Отец бы скорее руку под пресс сунул, чем допустил в моей медкарте «на учёте в психдиспансере».

Он метко попал окурком в урну и затейливо выматерился.

— Только пилюли эти редкая дрянь, — добавил Мирон после секундной паузы. — Я после них весь деревянный и тупой. Как Буратино без азбуки. А ещё без ручек и без ножек.

Гитара охотно легла в уверенные мужские руки и заплакала вновь. Мирон негромко пропел:

В небесах этих мной невесть сколько насчитано лун.
Уж давненько поставил свою хату с краю.
Обошелся с собою, как будто хреновый колдун:
Превратился в дерьмо, а как обратно — не знаю.

Чуть подкрутив колки, он заметил:

— Нет, видно, что инструмент с историей, — провёл пальцем по паре сколов. — Но звук…

— С историей, — фыркнула Зося, выйдя из-под гипноза песни. — Папашка из Польши привёз. Она да имена — всё, что нам с Янькой от него досталось. Забирай, если нравится.

— А меня тут как бы нет? — брат откинулся на спинку скамьи и попытался вкатить Зосе подзатыльник, за что получил щелчок по носу. — Но систер права. Как отец ушёл, маман потащило по мужикам. Воспитывала нас в основном баба Рада, и она всегда говорила: «Хорошей гитаре — хорошие руки». Так что бери, Мирон-кун, играй. Я за.

Мирон опять отложил гитару, клацнул браслетом и стащил с запястья часы. Покривился, подбросил на ладони.

— Вот эту цацку отец подарил на поступление. Я-то как раз гитару просил. В музыкальную школу тайком бегал. Врал, что в качалку. А получил пафосную побрякушку.

Теперь выражение глаз стало не просто напряжённым: в них засверкала злость. Правда, никуда не делась усталость — лишь напитала собой хриплый голос ещё заметнее.

— Отец поднялся в девяностые. Многие тогда рискнули... Был начцеха синтеза искусственных алмазов. Организовал народ, подмял производство, наладил сбыт. Теперь по факту владелец всего завода. Через подставного директора, ясное дело.

Достав ещё одну сигарету, Мирон повертел часы на указательном пальце и кинул их Янеку. Зося, которой уже доводилось щупать дорогой хронометр, лишь вздохнула. Историю она тоже слышала.

— Понимаешь, я для него не сын. Я наследник. Продолжатель дела. Потому в Политех и запихнул: «Надо быть в курсе современных технологий». А я петь хочу! Сочинять, играть и петь!

Голос сорвался на крик, и словно подгадав, запищал мобильник. Мирон яростно рыкнул в трубку:

— Да! Нет. Сам доберусь. Сорри, Володь. Нервы. Всё, отбой.

Потёр ладонями лицо, щёлкнул зажигалкой, втянул дым. Уже спокойнее произнёс:

— Когда пошли паники, отец приставил человека. Водитель, телохранитель, шпион. Но мужик вменяемый, не мельтешит. Стараюсь не обижать.

Янек, всё это время сосредоточенно ощупывавший часы, ткнул пальцем в корпус.

— Зря ты на отца бухтишь, Мирон-кун. Таскать на себе почти двести граммов серебра — гарантированно отвадить мелкую нечисть. Слабые сглазы и проклятия тоже блокнет — по большей части.

Зося закатила глаза: начинался выпендрёж. В лучах закатного солнца Мирону по очереди были предъявлены массивные серьги, кольца, браслеты, цепочки на щиколотках и кулон в форме анкха, украшенный мелкой филигранью. К чести зрителя, отреагировал тот почти равнодушно, лишь в очередной раз изогнул губы.

— Вся эта шамбала — не моё. Сорри. Не осуждаю, но вот вообще не моё. Проклятия…

Впрочем, последнее слово прозвучало иначе. Будто в него был вложен некий иной смысл. Будто оно срезонировало с чем-то в душе говорящего. Цапнуло струны, которые принялись звенеть и плакать.

Мирон докурил и тут же достал следующую. На реплики Янека он отвечал всё реже и односложнее. Пальцы его подрагивали, напряжение в глазах копилось и искрило.

Наконец парень встал, медленно провёл ладонью по грифу гитары.

— Хороший инструмент, — выдавил он с заметным трудом. — Сорри. Пойду я.

Быстрым, нервным шагом Мирон устремился к переходу в сторону Сосновки. Зося тоже погладила гитару и слезла со скамьи. Её взгляд встретился со взглядом брата.

Янек держал в руках серебряные часы.

***

Трещал валежник, осыпались рано порыжевшие листья. Спотыкаясь и падая, тяжко хрипя, Мирон ломил по прямой, не разбирая пути. Ободранные ладони дрожали всё сильнее, пальцы правой разминали левую, лицо серело.

Упершись лбом в очередную сосну, неверным движением Мирон достал пачку сигарет, рассыпал половину и выругался. Лес вокруг приплясывал, нырял, погружаясь в бочаги теней. Ночь заходила со спины и тянулась к затылку своей чёрной рукой.

— Иду, — вдруг отчётливо произнёс Мирон. Выпрямился, передёрнул плечами и снова побрёл, загребая ступнями. — Иду уже. Да иду я. Всё, всё, иду…

Теперь глаза его были закрыты. Впрочем, это ничуть не мешало.

***

В комнате Янека духота стояла всегда. Не спасала даже вечно открытая форточка. Квадратное помещение населяли шкафы с книгами — и стеллажи, уставленные с виду всяким хламом. Камни всех форм и цветов, деревянные фигурки, пучки трав в пакетиках, пузырьки с жидкостями и не только... На верхней полке стоял чёрный лакированный ларец. Стену напротив закрывала подробная карта звёздного неба с зодиакальными созвездиями, утыканная булавками и расчерченная карандашом. Над картой висела сабля с потёртой рукоятью.

Сидя прямо на полу, Янек подвинул глиняную плошку, наполненную водой, и аккуратно опустил на дно круглое зеркальце в металлической оправе. Между плошкой и им самим легли часы Мирона. Зашуршала тетрадь, запах старой бумаги усилился.

От запястий и до самых плеч, забираясь под чёрную футболку без рукавов, по рукам Янека бежали тонкие линии, знаки, узоры и символы. Часть из них напоминала карандашные чертежи со звёздной карты. Часть неярко, холодно светилась в такт движениям ладоней.

Почувствовав сторонние пульсации, Янек шикнул:

— Зоська! Отсядь и не маши чакрами, и так маячок едва теплится!

Сестра послушно отодвинулась, сложила руки на коленях и начала дышать глубже, размереннее. Алые угольки яшмы, мерцавшие в темноте, притухли. Можно было работать.

Часы Мирона уютно устроились в сжатом кулаке. Янек потянулся к зеркалу. Он почувствовал, как приближается водная гладь, вдохнул поглубже…

И нырнул. И вынырнул на той стороне.

Теперь он словно парил над огромной чёрно-белой фотографией, отпечатанной почему-то в негативе. Мир казался плоским, двумерным, искажённым, будто через «рыбий глаз». Опознав Сосновку, Янек сжал кулак с часами сильнее и полетел, слушая их слабый, обиженный зов.

Сквозь бурелом пробиралась человеческая фигурка. Были и другие: не такие яркие, не такие целеустремлённые, они спокойно прогуливались по дорожкам и тропинкам парка. Эта же пошатывалась, чуть не падала, взмахивала руками. Курс её уверенно лежал в сторону не осушенного до конца болота.

Вот путник врезался плечом в дерево. Крутанулся, упал — но через секунду воздвигся обратно, словно марионетка, которую потянули за ниточки. Постоял на месте, передёрнул плечами и продолжил ковылять.

Янек подлетел ближе — и сразу сдал назад. Он ощутил, как его накрывает нездоровой, трясинной прохладцей, почуял запах торфа и трав. Чья-то древняя, мощная, тёмная воля коснулась его. Буквально краем, но и этого хватило.

Уже разворачиваясь, Янек увидел, как другая фигурка, из тех, кто совершал поздний променад, вдруг тоже начала светиться, подобно гнилушке. Она дёрнулась, застыла — а потом устремилась навстречу первой. Запахи болота расплескались по парку, хлынули на улицы…

Вынырнув с той стороны, Янек первым делом метнул часы в сторону тахты. Ещё до того, как они упали на плед, вскочил, схватил плошку, вытащил зеркальце, а воду выплеснул в форточку. Подбежал к своему рабочему столу, подрагивающими пальцами нащупал ступку с пестиком. Стекло захрустело, заскрипел металл. Прошептав несколько резких слов, Янек отпрыгнул в сторону.

— Глаза прикрой!

Из ступки брызнуло синими искрами, столб призрачного пламени плеснул в потолок — и опал. Зося, по команде рухнувшая ниц, поднялась на локтях и с испугом уставилась на Янека. А тот с трудом дополз до тахты и повалился, раскинув руки. Отдышался, отёр мокрое лицо.

Поймал ждущий взгляд сестры — и нарочито медленно помотал головой в знак отрицания.

***

В коридоре перед аудиторией было всё так же темно, только сейчас ещё пусто и практически беззвучно. Тишина лишь изредка прерывалась тяжким вздохом или хмурым сопением. За первое отвечала Зося, за второе — брат.

— Две недели. Уже две недели на пары не ходит, понимаешь? Я дозвониться не могу, ни домой, ни на сотовый. А в Сосновке, пишут, опять человек пропал…

— Систер, — Янек попытался взять за локоть. — Ты видела то же, что видел я. Люди не просто пропали. Это он что-то с ними делает.

— Это не он! — прошипела Зося, вырвав руку. — Сам сказал: древнее, чужое. Ну не бьётся с Мироном!

— Зоська, куда подевался твой здоровый цинизм? — теперь и Янек перешёл на яростный шёпот. —Что, стоило ему по струнам провести, сразу матка в мозг проросла?

Камни в ожерелье вспыхнули, словно облитые напалмом. Брат еле увернулся от волны чистой силы и взорвавшейся за спиной штукатурки. Подлетел, обхватил, прижал руки с хищно скрюченными пальцами к телу.

— Зося, — повторил он чуть слышно, прижавшись губами почти к самому уху. — Хватит. Палимся.

За углом раздались тяжёлые шаги. На близнецов вышел человек с усталым казённым лицом, в милицейской форме и с папкой в руках. Зося подождала, пока он пройдёт, без затей двинула брата коленом в бедро и побежала к выходу.

На крыльце она замерла на секунду, вдохнула, выдохнула. Янек, кажется, понял, что сейчас не время читать морали. Ну и славно. А теперь к метро и на остановку. Какой там автобус?..

Ноги уже несли её сами, и окружающий мир слегка поблек за пеленой тревожных, суетливых мыслей. Потому Зося и прозевала момент, когда за углом корпуса из ближайших кустов вытянулась пара рук и рванула её на себя.

В голове пронеслось паническое: «Янек!» Брат должен, обязан был услышать! Сама она боевой магией почти не владела — та вспышка в коридоре не в счёт. Впрочем, руки тут же разжались. У грязно-серой стены стоял Мирон и виновато морщил лоб.

— Сорри, — прохрипел он вполголоса. — Неловко вышло.

У Зоси закружилась голова. Вот он, живой, целый, родной… Она не понимала, чего хочет больше: придушить гада или рухнуть ему на грудь, рыдая, словно в дешёвом романчике. Вместо этого обхватила себя за плечи, закусила губу и промычала:

— Ты контрольную по матрицам пропустил. На зачёте завалят.

Кусты затрещали снова. Янек ворвался «на сцену преступления» с закатанными рукавами и с одним из своих массивных браслетов в кулаке. Мирона он окинул взглядом с неприязнью, Зосю — с тревогой. Та запоздало вспомнила, что именно в этот «кастет» брат вчаровал разряд в сотню киловольт, и сдвинулась, чтобы стоять между парнями.

— Ну?!

Мирон поднял руки и повторил:

— Сорри. Правда. Пасут меня, — он потупился и продолжил ещё тише. — К следаку вызывали, из-за парка. Думают, я как-то связан. Гонево полное, но отец, ясное дело, в бешенстве. Пришлось по старинке, в окно — и ходу.

Брови Янека сдвинулись, рисуя предельное сомнение. Теперь уже Зося придержала защитника за локоть.

— Я же говорила, это не он.

— А вот не уверен, — с угрозой в голосе выговорил брат, но кулаки опустил. — Мирон-кун, пойми меня верно: прямо сейчас ты ходячая бомба с дерьмом. Запалят вместе — не отмоемся ни я, ни систер. Уж прости мой прагматизм…

Он порылся в сумке, закинутой в пылу бега за спину, и достал часы.

— Вот. Лучше забери. Не хочу, чтоб нашли у нас дома.

Нацепив хронометр, Мирон задумчиво покивал.

— Верно. Всё верно. Только… — он замялся, поднял ладони к лицу, а потом бросил руки вдоль тела. — Янек, сейчас серьёзно. Что ты говорил о проклятьях?

Ветер подёргал кусты за ещё не слетевшие глянцевые листья, запутался среди веточек. Вернув «кастет» на запястье, Янек медленно раскатал рукава и тоже понизил голос:

— Не здесь. Менты толпами ходят, явно по твою сочную задницу, — он покрутил головой и зачем-то принюхался. — Систер, бусы сними — яркие, приметные. Мирон, волосы под капюшон и ссутулься. И давайте дворами, дворами.

Важное условие: с тебя — Янек ткнул Мирона в грудь, — полная история панических атак. Тогда смогу говорить конкретнее.

[1] Здесь и далее — текст песни «Душегуб» группы «Полковник и Однополчане».

Продолжение по ссылке: Хозяин леса (окончание)