Финальная часть получилась слишком большой и была разбита на 2 отдельных поста, которые выкладываются одновременно.
В несколько осторожных шагов Миша приблизился ко входу в комнату. Неуверенно потянувшись к дверной ручке, он на мгновение замер, несколько раз крепко сжал и разжал кулак, затем тяжело и протяжно выдохнул и, наконец, одним движением распахнул дверь.
В комнате негромко работал телевизор - именно из его динамиков доносилась услышанная Мишей и его спутницей минуту назад музыка - кажется, показывали какой-то старый выпуск "Играй, гармонь"; рядом на тумбочке возвышался развесистый фикус - он вспомнил, как своими руками вынес горшок на свалку, когда за цветком некому стало ухаживать - пару лет назад, почти сразу после похорон; в печурке, которую он со вчерашнего дня не растапливал, негромко потрескивали дрова, а в кресле...
В глазах его внезапно помутнело, по щекам потекло что-то горячее - он прикоснулся к лицу и недоуменно уставился на оставшийся на пальцах мокрый след; вытер кулаком взявшиеся из неоткуда слезы и почувствовал слабость, расползающуюся по телу - будто кто-то бросил на плечи пыльный тяжелый мешок. Колени его неожиданно подогнулись и задрожали - так сильно, что пришлось опереться неверной рукой на дверной косяк, просто чтобы не упасть.
В кресле - в своей любимой меховой жилетке, укутавшись в теплый шерстяной платок и сложив морщинистые руки на груди - дремала, полуприкрыв глаза, его любимая бабушка, которую вот уже 2 года он видел только на фотографиях и во снах. До этой самой минуты простая и очевидная мысль ни разу не пришла ему в голову - если никто из умерших не мог покинуть деревню, значит, не упокоилась и она.
На негнущихся и все сильнее дрожащих ногах он сделал несколько шагов вглубь комнаты - и почти упал на колени возле бабушки; схватил ее руку - огрубевшую от тяжелой работы, теплую, настоящую - прижал к своей щеке и зарыдал.
- Внучек! Мишенька! Родной мой! - бабушка открыла глаза, неловко нагнулась и стала покрывать поцелуями его лицо. - Ты как здесь? Откуда? Хороший мой, ты чего, ну не плачь!
- Бабуля, - всхлипывая и заикаясь, сквозь душащие его рыдания, пробормотал он. - Бабуля...как же я по тебе скучал.
Через минуту, слегка успокоившись и почти нечеловеческим усилием воли взяв себя в руки, Миша вскарабкался во второе кресло и обнял бабушку, прижавшись к ее груди; он чувствовал, как по его телу волнами пробегают мурашки, и в то же время растекается приятное, согревающее до самых кончиков пальцев тепло. Он как будто ненадолго вернулся в детство - спустился с горячей печки, влекомый запахом свежей сдобы, и прибежал пожелать бабушке доброго утра, а все остальное - взрослая жизнь, их разлука, полная духов деревня - было просто приснившимся маленькому мальчику странным дурным сном.
Бабуля ласковыми, легкими прикосновениями гладила его по волосам - маленькая, хрупкая, почти невесомая; он вспомнил, как однажды сильно вытянулся в детском лагере за всего один летний месяц, и когда приехал к ней в гости - ему впервые пришлось нагнуться, чтобы ее обнять. С тех пор он становился только выше и крупнее - весь в деда и немаленького отца, а бабушка все больше усыхала и уменьшалась - как будто земля, которую она всю жизнь обрабатывала своими натруженными руками, с годами все сильнее тянула ее к себе.
Она счастливо улыбалась и иногда целовала плачущего внука - здоровенного взрослого мужчину - в макушку, совсем как в детстве, когда он был еще юным непоседливым пацаном.
- Родной мой, - на лицо Светланы Григорьевны неожиданно опустилась тень; она бережно подняла его голову и с тревогой уставилась внуку в глаза. - Как же это? Ты тоже..?
- Нет, - он всхипнул, утер слезы, выдохнул и пролепетал: - Я живой, живой, приехал погостить на месяц, а тут такое - откуда мне было знать!
- Слава тебе, Господи, - бабушка перекрестилась и одними губами прошептала молитву, подняв глаза к потолку. Она снова взглянула на внука и широко улыбнулась:
- Твой дар. Твой дар снова с тобой.
Миша перевел дыхание, встряхнул головой в попытке собраться с мыслями и пробормотал:
- Это все из-за амулета, верно? Ты ведь ходила к знахарю, чтобы дедушка Коля...вернулся к тебе, чтобы он оставался с тобой?
Светлана Григорьевна кивнула, откинулась в кресле - и улыбка медленно сползла с ее лица.
- Не устояла я, внучек, не устояла. Видит Бог - я пыталась, что было сил пыталась - но так и не смогла его отпустить.
Она на мгновение замолкла, вспоминая детали, и глубоко задумалась, тщетно силясь подобрать правильные слова. Потом тяжело вздохнула и начала свой рассказ.
- Твой дедушка впервые явился мне через пару лет после гибели. Был вечер, я хлопотала по хозяйству - дала поросятам и доила корову в хлеву. Мамка твоя - совсем еще кроха, путалась под ногами и пыталась уже помогать, как могла: то за курами по пятам походит - зерна в ручонку наберет, на землю насыплет - и смотрит, как они квохчат и клюют; то псину дворовую погладит - любила она маленькой обниматься с собаками, забиралась к ним прям в конуру; а то и буренку за вымя схватить пытается - то и дело получала коровьим хвостом по лицу.
Дою я себе спокойно и чувствую, будто кто-то уставился на меня ото входа во двор - так пристально, что аж между лопаток зазудело. Обернулась я - и обомлела: Коленька мой, живой, невредимый, на ворота оперся, машет рукой мне - и улыбается: тепло так, радостно - как и не разлучались мы, как будто он только с работы вернулся, и не было ничего - ни расстрела, ни немца того окаянного, ни нескольких лет моей жизни, прожитых в тоске по нему. Я вскочила, споткнулась - ведро, как живое, упало мне под ноги; загремела оземь, ударилась, а как встала - его уж и след простыл, только молоко растеклось по двору.
Через несколько лет он мне снова привиделся - мы с бабами ехали тогда в телеге на сенокос. Едем, бабы смеются, песни поют, чему-то радуются, а я думку думаю - посватался ко мне мужик из соседней деревни, и мать моя - строгая была женщина - все уши прожужжала - соглашайся, мол, тебе дочь ещё поднимать. Бедно мы жили, голодно, с мужиком куда проще стало бы - вот только не мил он мне, да и Колькину память я предать не могла. Гляжу - а Коля стоит себе на обочине: рубаха на груди распахнута, на голове фуражка его любимая, соломинку пожевывает - и смотрит прям на меня.
Очнулась - над головою небо ясное, в глаза солнышко светит, а я - раскинула руки и чего-то в траве разлеглась. Бабы вокруг меня кучкой сгрудились, судачат тревожно - и водой в лицо; говорят - мол, сидела, сидела я, пошатнулась - и упала с телеги головой вперед. И как только не расшиблась - не иначе как повезло. Поднялась я кое-как, огляделась - а Кольки уж нет нигде, как и не было - и никто даже не упомянул, что видел его.
Ох, внучек, сколько я дум тогда передумала.
Сначала всем сердцем верила, что он выжил, избежал страшной участи - и теперь скрывается, прячется где-то в лесу ото всех. Потом - что это наваждение, что дьявол - прости, Господь, мою душу грешную, соблазняет меня, испытывает, искушает на грех. Я ночей не спала и почти непрестанно молилась - сначала, чтобы Коля являлся почаще, потом - чтоб не видеть его больше совсем. Чтоб душа его - светлая, чистая, отважная - его, без вины убиенного, наконец обрела бы покой.
Молитвы не помогали. Он являлся мне каждые несколько лет - все такой же статный, молодой, красивый; все в той же рубахе и кепке - что жарким летом, что морозной зимой.
Наконец, я поняла, что это не происки дьявола. Твой дедушка навещал всегда в самую трудную пору: когда в деревне был голод - морозы губили урожай, когда померла моя матушка, или в дом приходили сватья - а я снова отказывала и потом ночей не спала, ломая голову, как нам выжить в те суровые времена. Он не подходил слишком близко, ни разу не заговаривал - только улыбался молча и смотрел издалека; и от взгляда его руки наливались силою, а улыбка его поддерживала в самых трудных делах. Я знала - то Господь ниспослал мне ангела, чтоб сберечь и меня, и твою подрастающую мать - после каждой нашей встречи я находила в себе волю бороться и жить дальше - если не ради себя и дочери, то хотя бы ради духа ее отца.
Бабушка ненадолго замолчала, перевела дыхание, собираясь с силами, и продолжила:
- С войны минуло тридцать лет, когда в деревне появился он. Елисей Геннадьевич - мужчина годов тридцати-сорока; по всему видать, что культурный, образованный, одним словом - городской. Переехал в колхоз чуть ли не из столицы - поговаривали, что там он был большим человеком, да перешел дорогу кому-то из партии и отправился в ссылку сюда. Он родился в нашей деревне и тут вырос, но семью его близко никто не знал - они всегда были нелюдимы и, как бирюки, прятались в большом доме где-то в глухих лесах.
Его родители тогда уже то ли померли, то ли переехали - не знаю, но жил он один, бобылем. Спустя пару лет вся деревня наполнилась слухами - что он, мол, антихрист, призывает в своем доме дьявола и старается спрятаться ото всех, кто может нарушить его покой.
В один дурной год странный мор пошёл по дворам: у многих полегла вся скотина, да и люди стали часто и тяжко хворать. Областные врачи развели руками, оставив нас - кого от голода, а кого-то от хвори, но все одно - помирать. Кто-то из мужиков во хмелю обвинил во всем знахаря - дескать, это он наслал проклятие на скот; толпа собралась почти сразу - мужики окружили дом с вилами, бабы тут же - кто с цепью, а кто и с серпом; промелькнула даже пара пистолетов и ружей - у некоторых было припрятано еще с самой войны. Каюсь - и я была там, у меня тогда корова слегла.
Елисей отворил двери и вышел - без единого слова, спокойно, будто зная заранее, что мы не сможем причинить ему вреда. Толпа перед ним расступилась - он взял с собой травы, микстуры, и пошёл по страдавшим от мора дворам - пошептал что-то, сделал руками какие-то знаки - и все хворые вскоре поправились - и люди, и животные; от болезни не осталось и следа.
С той поры сторониться его стали сильнее: почти все обвиняли Елисея в самых тяжких и страшных грехах - и в первую очередь те, чья скотина без него б померла. Шептались об этом, правда, втихую, никто не решался сказать ему что-то в глаза - боялись, что знахарь нашлет на деревню очередную напасть. Но, несмотря на его славу антихриста, были и те, кто обращался к нему за помощью - с лекарствами у нас всегда было туго, и когда с кем-то случалась тяжёлая хворь - перво-наперво люди ехали не в больницу, а в его одиноко стоявший и затерянный в лесах дом. Он почти никому не отказывал - хоть и знал, что все те, кого он ставил на ноги, крестились и плевали через плечо, едва выйдя от него за порог.
Одна бабка - мы вместе убирали колхозную свеклу - мне обмолвилась, что, дескать, видела, как знахарь гулял вечером по лесу - заложил руки за спину и оживленно болтал, только рядом в то время никого не было. Бабка все время крестилась и шептала вполголоса - так, чтоб слышать могла только я - что этот, мол, христопродавец говорил тогда с мертвецом.
Твой дедушка не приходил ко мне тогда уже лет пять - и я, хоть и благодарна была Богу в надежде, что он, наконец, упокоился - все же тревожилась, что увидеть мне его больше не суждено. Разговор с этой бабкой никак не выходил из памяти; я мучалась несколько месяцев - снова бессонные ночи, снова молитвы Господу, чтобы он ниспослал мне знак; и в итоге - Боже, прости мою душу грешную, собрала чего-то съестного в корзинку и отправилась к знахарю на поклон. Не знаю, что тогда влекло меня больше - любопытство или надежда; твоя мама жила уже в городе - и никто, кроме Всевышнего, не смог бы мне помешать.
Нелегко, видит Бог, мне было признаться, с какой просьбой к нему я пришла. Сказать, что я видела твоего дедушку - наяву, как сейчас вижу тебя; что моя дочка - мое ненаглядное солнышко - от изменника Родины, рожденная во грехе - никто больше не знал этого, даже моя собственная мать.
Я ползала перед ним на коленях, я просила его, нет, умоляла - так, как никогда не молилась и Господу - всего об одном. Я хотела в последний раз, хоть глазком посмотреть на моего любимого - попрощаться с ним, сохранить его образ в памяти, если он и правда покинул меня навсегда.
Елисей слушал в полном молчании. Не срамил, не судил, не выгнал - хоть я и призналась ему в самых тяжких, годами терзавших мою душу, грехах. Он сказал, что ему нужна капля моей крови - и лишь сутки спустя он узнает, сдюжит ли то, за чем я пришла.
Через неделю - неделю, которую я провела как на иголках - он пришел ко мне сам. Никого не таясь, не стесняясь, он медленно прошел через всю деревню - бабы крестились, запирали двери, загоняли по хатам детей - и молились, чтобы он направлялся не к ним. Он разулся в сенях, вошел в избу и сел под иконами - видит Бог, я подумала, что ежели он антихрист, то почему Господь Всемогущий не в силах прям на месте его покарать? Елисей молча протянул мне тусклую гильзу на цепочке, а вместе с ней - коробку каких-то непонятных микстур.
"Держи эту гильзу где-нибудь в хате", - он молвил, - "но на теле не носи, чтоб никому из деревенских она, не дай Бог, не попалась на глаза. И никому - ни единой живой душе, не говори о том, что увидишь или услышишь - и особенно, что амулет тебе сделал я. Лишь мне - ты должна поклясться, положа руку на сердце - каждое последнее воскресенье каждого месяца ты станешь рассказывать обо всем - и давать очередную каплю крови, чтобы я мог зарядить амулет".
Он вырвал из блокнота маленький листик, написал на нем что-то в несколько строчек, прочитал написанное про себя, свернул листок и протянул мне.
"Если прочесть заклинание и вложить его в гильзу, ты обретешь куда больше, чем можешь мечтать. Но пока листок внутри амулета, и пока ты даешь свою кровь - ты должна принимать лекарство", - он кивнул на микстуру, - "или тебя покарает болезнь".
Он не взял с меня ничего - ни еды, ни скотины, ни денег; только снова немного крови и клятву - делать так, как он приказал.
Ещё неделю я не решалась прочесть заклинание. Не смыкая глаз, я держала латунную гильзу с цепочкой в кулаке - и чуяла сердцем, что ежели сделаю это, душа моя будет проклята навсегда. Твой дедушка смотрел на меня с фотографии, - она кивнула на висящий на стене ковер, - единственной, которая у меня была; я каждый день вспоминала его улыбку - как тогда разлила молоко, увидев его в первый раз; как он поддерживал меня в самую трудную пору - безмолвно, просто появляясь где-то вдалеке и исчезая у меня на глазах. И наконец - да простит мне Господь мои прегрешения - я все же сдалась. Я прочла заклинание, засунула в гильзу, приняла микстуру, иии...не произошло ничего.
Еще несколько дней я молилась в полном отчаянье, не выходя из дома - гильза, вопреки велению знахаря, лежала у сердца на моей груди - молилась, чтобы все это было правдой, чтобы мой суженый пришел ко мне - хоть из рая, хоть из самых темных посмертных глубин. Субботним вечером, когда я, все же собравшись с силами, накормила скотину и, как в первую нашу встречу после его смерти, уселась доить, Коля вошёл в ворота моего двора.
Знахарь был прав - я и не мечтала о том, что случилось: подойдя, твой дедушка обнял меня, постоял минуту - и заговорил. И я услышала, почувствовала его тёплые руки на своих плечах - и растаяла; в этот миг я вспомнила, за что в юности любила его. За звук его голоса, за крепкие объятия - я будто помолодела на эти тридцать с лишним лет, которые прошли с того проклятого утра, когда я видела его живым в последний раз.
С тех пор мы были почти неразлучны - он покидал меня каждый день, но всего на несколько минут, перед самым рассветом - всегда в одно и то же время, а потом снова возвращался назад. Каждый месяц, ночью последнего воскресенья, я тайком приходила в дом знахаря - он вручал мне новую порцию микстуры, а я рассказывала обо всем, что произошло, и давала немного собственной крови - хоть и думала каждый раз, что за это после смерти я попаду в ад. Эта клятва - и то, что вместе с твоим дедушкой я стала видеть и других мертвецов - свою маму, сгоревшую от болезни за месяц - высохшую, изможденную; погибшего на войне и похороненного в деревне отца - хоть они почему-то не видели меня; Егорку - деревенского дурачка, который однажды весной полез на плотину купаться и утоп, и многих других - тяготило меня. Но - разве могло это сравниться с тем, что мой суженый - вечно молодой, высокий, вечно красивый - держал меня за руку каждую ночь, пока я спала? Знахарь говорил, что это мой амулет обладает такой силой - именно он призывает духов с того света; но я была слишком счастлива и слишком слаба, чтобы разрушить магию и навсегда расстаться с любимым, пусть это и обрекало на страдание многие души, включая моих родных.
Бабушка вздохнула, вытерла рукавом сбежавшую по щеке слезинку, посмотрела на Мишу и улыбнулась:
- А потом появился ты. Ты не можешь представить, как горд был дедушка - когда твоя мама привозила тебя в деревню, он не отходил от тебя ни на шаг. Пел тебе колыбельные - хоть ты и не мог их слышать, наблюдал, как ты делал свои первые шаги по дому, как возился с цыплятами - агукал что-то по-своему и гладил их пальчиком по желтому пушку. Ты не по дням, а по часам подрастал у него на глазах; но в какой-то момент я, до того ослепленная счастьем, вдруг увидела, что твой дедушка о чем-то грустит. Каждый раз, когда я обнимала и целовала тебя - он хмурился и отводил взгляд, пока, наконец, не признался - как горько ему от того, что он-то не сможет обнять тебя никогда.
Эти слова долго не выходили у меня из головы, а дедушка с каждым прожитым тобой днем, с каждым твоим приездом становился все грустнее и молчаливее; когда твоя мама уезжала обратно в город, он по нескольку дней мог где-то скрываться и, вернувшись, не произносить ни слова.
Бабушка сжала Мишину руку и с любовью погладила его по щеке:
- Надеюсь, ты не осудишь меня слишком строго...в очередной визит к знахарю я, скрепя сердце, решилась спросить у него - сможет ли он сделать амулет и для тебя.
На удивление, моя просьба не расстроила и не разозлила его - напротив, он даже обрадовался, оживился - и попросил привести тебя к нему.
Твоя мама приехала где-то через неделю - тогда, кажется, у них с твоим папой случился разлад, и она оставила тебя здесь на какое-то время, попросила меня присмотреть. Тебе, кажется, года два всего было, смешной любопытный карапуз.
После твоего приезда мой Коленька в очередной раз - о моем разговоре со знахарем он не знал - отвернулся, когда я взяла тебя на руки - и у меня сердце зашлось. Я не могла видеть, как он страдает - это было невыносимо, и я - прости меня, пожалуйста - все же отвела тебя к знахарю, в первый и последний раз. Твой дедушка пошел с нами - он был против, говорил - а что, если мы обрекаем ребенка на вечные муки, что если мы загубим его бессмертный дух? Но я в своей настойчивости, кажется, была слишком слепа.
Знахарь взял капельку крови и у тебя - ты даже не заплакал, когда он кольнул тебе в пальчик иглой - и скрылся где-то в глубине дома; через пару минут вернулся и, широко улыбаясь - я впервые видела его таким довольным - сказал, что тебе не нужен никакой амулет. Что у тебя дар - от рождения, и ты сможешь видеть духов и так, нам нужно только подождать - это проявится не сразу, но проявится обязательно - когда ты еще немного подрастешь. У меня как камень упал с сердца - раз Господь подарил тебе эту способность, как он может тебя за нее наказать?
Знахарь и здесь не ошибся. Попробуй вообразить, каким счастливым выглядел твой дедушка, когда где-то через год ты впервые спросил меня, кто это - и указал своим пальчиком прямо на него.
Бабушка прикрыла дрожащими руками лицо и расплакалась.
- О, все хорошо, родной мой, это слезы счастья, - улыбнулась она, когда Миша снова крепко прижал ее к себе. - Ты рос замечательным внуком - заменил дедушке сына, которого у него никогда не было, и родиться которому было не суждено. Это были счастливые годы, - она снова тепло улыбнулась, - хоть и недолгие. В день вашего отъезда на Камчатку вы видели друг друга в последний раз.
Спустя год после того, как вы переехали, знахарь из деревни куда-то пропал. Его дом стоял брошенным - никто из деревенских не решался к нему даже приблизиться, все так же опасаясь проклятия - и того, что можно найти внутри. Пара мужиков, помолясь, только разобрали крышу над его спальней - чтобы, если дух ведуна еще не ушел, он смог покинуть здание и предстать перед Всевышним за свои грехи. Никто не знал, куда именно делся знахарь - кто-то говорил, что его убили бандиты, главного у которых он не слишком удачно подлечил; кто-то - что после развала Союза он вернулся обратно в город - партия больше не могла этому помешать.
Как бы там ни было, спустя примерно месяц после нашей последней встречи твой дедушка исчез. Только недавно я поняла, что моя кровь нужна была не для того, чтобы призывать - или не отпускать - мертвых, с этим до сих пор справляется и сам амулет; кровь была нужна затем, чтобы я смогла их увидеть. Я убедилась в этом, снова встретив твоего дедушку спустя много лет, только после того, - она грустно вздохнула, - как сама умерла.
- Дедушка? Он тоже здесь?
Светлана Григорьевна улыбнулась и просветлела лицом:
- Конечно. Мы снова, как в старые времена, проводим вместе почти каждый день, хоть ему, наверное, и скучновато с такой старухой, как я - он-то ни капли не изменился, все такой же молодой. Он ждет меня снаружи - каждый день, после того, как снова переживет свой расстрел - только теперь я узнала, куда он пропадал каждое утро, и после того, - она покачала головой, - как в очередной раз умру я. Он будет счастлив тебя увидеть - точнее, счастлив, что и ты снова можешь видеть его.
Миша, забыв обо всем, вскочил с кресла и рванулся было к выходу, но Светлана Григорьевна схватила его за руку:
- Внучек, послушай. Я знаю, для тебя это может оказаться очень непросто. Поверь, мне не менее трудно будет смириться с тем, что я больше тебя не увижу, хоть я с самой смерти и до этого дня не могла даже подумать, что нам доведется поговорить еще раз. Но - ты должен остановить это. Должен сделать то, чего не смогла я. Уничтожь амулет - достань заклинание из гильзы и сожги, а пепел развей по ветру. Всем нам пора отправиться дальше - что бы ни ждало нас впереди, если, конечно, там будет хоть что-то, - она пожала плечами. - Можешь считать меня эгоисткой, но - я очень устала. И все те люди, которые годами бродили по деревне после своей смерти - не заслуживают того, чтобы продолжать страдать. Жаль, что я не понимала этого раньше.
Ты найдешь амулет, - она неожиданно с силой сжала его предплечье и напряглась всем телом, - ты найдешь его...найдешь... - она откинулась в кресле, ее глаза закатились, по телу пробежала крупная дрожь, - на чердаке, в деревянной шкатулке...там письма...твоего дедушки с фронта и этот...этот..амулет, - ее глаза закатились, тело в последний раз вздрогнуло, Светлана Григорьевна глубоко вздохнула - и умерла. Снова.
Миша держал ее за руку, ни капли не стесняясь все это время стоявшей в дверях Кати и текущих по щекам слез. Когда, наконец, тело его бабушки обмякло и растаяло в воздухе, звуки гармони затихли, и телевизор погас - он встал с кресла, протиснулся мимо девушки и молча вышел на улицу.
Возле старой и покосившейся деревянной скамейки напротив дровяного сарая возвышалась одинокая фигура. Высокий и статный мужчина стоял, повернувшись спиной к дому - одетый в одну рубашку, несмотря на осенний холод, он, слегка заслоняя глаза рукой, любовался плывущим по чистому небу солнцем - кустистые тучи, все до единой, после ночного дождя уплыли за горизонт. Спустя мгновение рядом прямо из воздуха возникла ещё одна невысокая, согбенная фигурка - старая женщина, оглядевшись, медленно подошла к обратившему на неё внимание мужчине, взяла его за руку, что-то негромко сказала - и кивнула на дом.
Мужчина обернулся, замер, неуверенно отпустил ее руку и, мгновение поколебавшись, широким, почти строевым шагом, слегка прихрамывая, направился к замершему на пороге Михаилу.
- Внучек, - мужчина остановился в полуметре от Миши, окинул его фигуру взглядом, развёл руки в стороны и обнял внука, прижав его к своей широкой груди. - Как долго я этого ждал!
- Дед, - Миша, задыхаясь, словно от нехватки воздуха, вырвался из объятий и отступил на полшага назад. Впервые за многие годы он посмотрел деду в лицо - и только сейчас понял, что они почти ровесники: дедушка выглядел даже моложе него.
- Я столько должен тебе рассказать! - дед увлёк внука, которому годился разве что в братья, обратно к скамейке; сел рядом, снова взглянул на солнце и опустил голову вниз.
- Я все знаю, - слабо проговорил Миша. - Бабушка уже поведала вашу историю.
Сидящий рядом молодой мужчина кивнул.
- Прости, что меня не было рядом. Видит Бог, не прошло ни дня, чтобы я об этом не жалел - о том, что ты вырос без деда, а твоя мама росла без отца. Если б я только знал - тогда, в 45-м, к чему приведёт мой поступок - я бы гнал того немца взашей. Сколько всего не было сделано, столько не сказано - но я счастлив, Бог видит, искренне счастлив - что хотя бы все твоё детство прошло у меня на глазах. Что я вижу, каким ты вырос - хоть не знаю и, наверное, не пойму, кем ты стал. В молодости многое казалось мне важным - что я делаю, говорю, как живу; но только теперь, спустя годы, я понял, что самое важное всегда было рядом - это моя семья. Ты, твоя мама, мой Светик, - он оглянулся на бабушку, которая стояла неподалёку, - я существую только ради всех вас.
- Мужчину определяют поступки, - медленно проговорил Миша. - и твои говорят о тебе лучше любых слов. Ты сделал то, о чем другие и не подумали - оказал помощь нуждающемуся, хоть и понимал, чем это грозит. Ты 70 с лишним лет прожил призраком - не стеная, не жалуясь; поддерживал бабушку в трудные времена. Ты растил меня - пел колыбельные, успокаивал, научил читать - хотя мог бы зациклиться на собственной гибели и бродить, безучастный и неприкаянный, как многие, кого я увидел тут.
Я не знал всего этого. Не знал, что ты сделал, почему и куда ты пропал. Не знал даже, где похоронен - и почему мне никто не может сказать. Но сейчас мне известна вся ваша история, и, поверь - я тобою горжусь.
Горжусь тобой, слышишь? Я горд, что во мне течёт твоя кровь. И я точно знаю, что даже будь тебе известно, что с тобой станет - когда тот человек, этот пленный, постучал в твою дверь - ты все равно все сделал бы так же - а вот я бы, наверное, струсил. Не смог.
И ты знай - что бы дальше с нами со всеми ни стало, у меня был лучший на свете дед.
Мужчины обнялись. Помолчали, каждый задумавшись о чем-то своём.
- Коля, - прервала наступившую тишину бабушка и грустно улыбнулась. - Нам пора. Миша уничтожит амулет. Пусть дальше нас ждёт неизвестность - я счастлива, что встречу ее вместе с тобой.
Дедушка встал со скамейки, взял спутницу всей своей жизни за руку и с любовью посмотрел ей в глаза. Он не видел покрывавшие ее лицо морщины, не смотрел на седые волосы, торчащие из-под шерстяного платка. Перед ним стояла все та же юная, гибкая девушка с длинной, до пояса, чёрной косой - он держал ее за руку, и красота ее, пусть и скрытая от посторонних, ярким светом пылала в его темных глазах. Его смерть разлучила их на десятилетия, но над чувствами оказалась бессильна даже ее безграничная власть.
- Иди, - он обернулся в сторону Миши и протянул ему руку. - Мы останемся здесь. Что бы потом ни случилось - помни, мы любим тебя. Спасибо, Господи, что дал нам поговорить напоследок. Иди - и до встречи во снах.
Миша медленно встал, пожал дедушке руку, крепко обнял бабулю - и направился обратно в дом.
В сенях он зажег лампочку, отставил лестницу от стены и поднялся на чердак. Он любил ковыряться здесь в детстве - среди старых сундуков и сумок, читая мамины школьные тетрадки и копаясь в ее детских вещах - тогда в его голове не укладывалось, что и мама когда-то была маленькой - такой же, как он сам.
Деревянная шкатулка, запертая на замок, была запрятана в большом сундуке в дальнем углу чердака - он пару раз на неё натыкался, спрашивал у бабушки - та отмахивалась, что у неё давно уже нет ключа, и что внутри только старые ненужные бумажки и прочая скучная взрослая ерунда. Зажав шкатулку подмышкой, он спустился обратно, прошёл в кухню, достал большой нож из шкафа и, поднатужась, взломал замок.
Катя, сидевшая в кресле, подошла поближе и заглянула ему через плечо.
Внутри оказался ворох пожелтевших, сложенных треугольником солдатских писем - на каждом из них твёрдой рукой был выведен адрес деревни и бабушкино имя - Миша мимоходом удивился, как дедушкин почерк оказался похож на его собственный. Бережно вынув письма из прошлого- он обязательно вернётся к ним позже, Миша нащупал на самом дне маленькое металлическое что-то и вынул на свет.
- Вот и он, - выдохнула девушка, во все глаза уставившись на тусклую винтовочную гильзу, которую мужчина сжимал в руке.
Миша, помедлив, достал засунутую в амулет бумажку, аккуратно развернул ее и прочёл вслух:
Пусть тот, кто потерян, вернётся.
Как в море впадает река -
В объятьях с любимой сольётся.
Останется с ней на века.
Пусть кровь запечатает узы,
И горе уйдёт навсегда -
Что к сердцу разбитому грузом
Подвесила злая судьба.
В начале всего было слово -
Я им даже смерть отменю.
Разрушит любые оковы
Всесильное слово «люблю».
- Красиво, - Катя развернула мужчину лицом к себе, внимательно посмотрела ему в глаза - и крепко обняла.
- Спасибо, что поверил мне. Прости, что назвала тебя бараном - я правда не со зла. Немного жаль, что мы не встретились при жизни - кто знает, как бы все тогда сложилось, - она слегка улыбнулось, и у Миши часто-часто забилось сердце.
- Ты готова? - глухо пробормотал он и достал из кармана зажигалку.
- Готова, - девушка встала в центре комнаты, глубоко вздохнула и закрыла глаза. - Как там сказал твой дедушка? До встречи во снах?
Прости, что подслушала. Они у тебя замечательные - мои старики были такими же. Кажется, им подобных людей больше нет. Надеюсь, мы с ними ещё встретимся, - она на мгновение замолчала, - и с тобой. Только не так. Жаль, что с ребятами не попрощаюсь, - неожиданно вспомнила она о своих детях и погрустнела, - но перед смертью не надышишься. Хотя я, кажется, вполне надышалась - ещё бы, умереть столько раз. Давай, не будем затягивать - она открыла глаза и кивнула на зажигалку. - Прости, если что не так. И прощай.
