- Что? – снова вздрогнул и умудрился всхрапнуть, затем разглядел в темноте лица обступивших его ребят. Они испуганно смотрели на него.
Свечи оставались на столе, их так и не зажгли. Боялись – свет привлечёт. Фонари, складной нож, топорик, пила и отвёртка лежали на раскладушке. У стены стояла найденная канистра с соляркой.
Он, потянувшись, поднялся с кресла. Всё тело замлело, шея вообще не хотела поворачиваться.
За окном и правда что-то происходило. Группы подростков сновали туда-сюда, как крысы в поисках. Они то и дело замирали на месте. Принюхивались. Высматривали.
Полураздетые тощие тела подростков в такую пору выглядели совсем дико. Наросты на их спинах мерно подрагивали, точно дышали.
Снег явно их не смущал, как и стоящий на дворе промозглый холод.
«Они потихоньку окружали здание!» - яркой вспышкой разом озарило электрика. Вот, наконец, приблизившись почти вплотную к их окнам, заражённые подростки замерли и синхронно застыли, точно заколдованные.
Они чего-то ждут. Но чего?
- Мне страшно, Максим Бронеславович! – взвизгнул, почти как девчонка, Чебурек.
- Максим Бронеславович, что делать будем? - спросил Пашка и ошалело посмотрел прямо в глаза электрику.
Ему захотелось их ударить. Захотелось что-то разбить. Но он сдержался.
- Молчать, - отрезал он. - Я думаю.
И, чтобы сосредоточиться, прижал ладони к вискам. Его пальцы коснулись собственной кожи и точно обожглись, как от кипятка. «Да, у меня жар», - отстранённо отметил электрик и снова осмотрел все, что стояло в комнате. Взгляд зацепился за канистру с соляркой.
- Парни, тащите стремянку! Живо! - воскликнул он и бросился к буфету, зная, что внутри завхоз всегда хранил виноводочную тару.
Генка забился в угол, и Пашка едва мог растормошить его. Только уговоры, что скоро он окажется дома, что скоро весь этот кошмар закончится, помогли расшевелить мальчишку.
Стремянка находилась в чулане, там же был крохотный лаз, ведущий на крышу.
Электрик разлил солярку по банкам, закупорил их крышками, сделав языки для подпаливания из обрывков штор.
За окном совсем стемнело. Подростки, взявшие пристройку завхоза в кольцо, зашевелились. Их резкие, будто бы сломанные движения напоминали движения марионеток.
Сколько их всего – в темноте трудно было сказать наверняка. С первого взгляда можно предположить, что сотни. Все, кто раньше прятался, теперь собрались здесь для великой охоты.
«Они пришли за нами», - был уверен вооружающийся электрик, засовывая нож и топорик в карман взятой на вешалке фуфайки.
- Ребята, вы поставили стремянку?
- Да, Максим Бронеславович, всё готово! – раздался дружный голос мальцов из подсобки.
Схватив из чулана старую драную сумку с потёртыми ручками, электрик положил туда свою «тяжёлую артиллерию» и перекинул через плечо.
Твари за окном словно что-то почувствовали и разом сделали шаг вперёд, затем продвинулись ещё на несколько шагов.
Они шли как одно целое, даже не глядя, куда идут, явно просто выполняли команду.
- Итак, пацаны. На раз, два, три: готовим этим ублюдкам отвлекающий манёвр.
- Раз, два! Погнали! - сказал электрик и, вручив пацанятам коктейли Молотова, щёлкнул зажигалкой.
Генка и Пашка открыли окна, электрик распахнул дверь, отмечая, что от дверного проёма его и тварей разделяет каких-то два с половиной метра. От зажигалки легко, как паутинка, занялся язык шторы. Две банки полетели прямо в ряд тварей.
Пуф! Яркой вспышкой загорелось пламя. «Бух! Бух!» - хлопнуло в другой части дома, там, где пацанята устроили свой фейерверк.
- Горите, суки, горите! – кинул зажжённую банку и молниеносно успел захлопнуть входную дверь мужчина. Грохнуло.
Они заперли дверь кладовки, подперев её спинкой стула, и поочерёдно забирались на крышу. Электрик залез последним и отбросил больше ненужную стремянку в сторону. Затем закрыл лаз. Крыша строения была невысокой и пологой.
Они скукожились и разом на корточках, как утки, направились в заднюю часть постройки, ведущую к огородам. Там, как помнил электрик, должна быть лестница, которую использовали при ремонте протекающей крыши.
Проделав нехитрый маршрут, электрик вздрогнул. Как же стало холодно… Его глаза слипались. Пот стекал со лба мужчины, горечью разъедал глаза. Неожиданно резко зачесалась спина, как раз между лопатками. Во рту мужчины образовался противный, густой, точно резиновый, ком, который, как он ни сглатывал слюну, не проходил.
Не оглядываясь, мальчишки поочерёдно доползли до задней части постройки. Благо лестница, как и думал Бронеславович, находилась внизу.
- Опаньки… - Электрик вовремя затормозил, жестом давая понять пацанятам: мол, молчать.
- Что это? - на ухо Пашке шепнул Чебурек.
Внизу, на куче подтаявшего снега, восседал гигантский чёрный слизень. Обрывки одежды и меховая шапка-ушанка на его голове наводили на абсурдное предположение, что это Трещёткин, их завхоз. Длинные усики с глазками на концах высовывались из-под шапки, точно антенны, виляли из стороны в сторону, пока не замерли, приняв вертикальное положение.
Они распластались по крыше в надежде, что слизень их не приметит. Позарез нужна лестница, поэтому коктейли Молотова, направленные было против слизня, отменялись.
Как же чесалась спина, как же электрику хотелось закрыть глаза и уснуть. Язык стал шершавым и трудно поворачивался во рту. «Я заболел. Божечки… Нет, как ни крути, я всё-таки заболел». Отчаяние накатило, пытаясь сломить его волю. Он сглотнул отдающую горечью слюну.
Слизняк на снегу не шевелился. Внезапно он испустил тонкий, похожий на свист писк. «Топ-топ-топ!..» - сминался снег под босыми ногами подошедших на зов подростков. Точно загипнотизированные, они направлялись к слизняку.
Подталкивая вперёд, подростки выдвигали тех, у кого на лице было меньше всего наростов. Писк слизняка усилился, переходя на протяжный свист.
Чебурек и Генка держались за руки, крепко стиснув друг другу ладони.
Электрик зажимал уши. Писк вызвал в нём омерзение и дичайший приступ панического ужаса.
На происходящее внизу смотреть было невыносимо. Но они смотрели, точно загипнотизированные, не в силах отвести взгляда. Смотрели, как слизняк пожирает приведённого к нему подростка. Как подросток кричит, как всё осознаёт и сопротивляется.
Хруст костей… Телесная слизь чудовища растворяла плоть, подобно кислоте, и рот присоска, полный округлых резаков, жадно всасывал то, что уже, благодаря воздействию слизи, размягчилось.
Пашку и Чебурека рвало тем, что успели съесть. От страха и омерзения их трясло. А Максим Бронеславович тонул в собственных, напоминающих кошмар мыслях.
Мужчину снова затрясли за плечо, хлопали по щекам, и, кажется, кто-то даже хныкал.
- Генка, не ной. Ты же мужик, - сказал он и с трудом разлепил глаза. Над левым глазом что-то висело – что-то темное. Было жарко, как в бане. Электрик облизнул губы, поймав снежинку, затем стал собирать налипший на крышу снег в ладони и совать в рот, жевать и глотать, не ощущая холода.
- Максим Павлович, этот слизняк теперь спит, наверное, - прорвался в его наваждение голос Воробьева.
Электрик снял фуфайку и наконец-то почесался, всхлипнул, ощущая на спине вздутия. Наросты. Мальчишки замерли на полуслове и отошли от него подальше. Испуганные.
- Тсс… Не боись, пацаны, в обиду не дам, - сказал электрик и подобрался к краю крыши. Слизень развалился в полуметре от лестницы. Слишком близко. Если запустить в него запальной смесью, то, возможно, загорится и лестница. Нужно его отвлечь, а там пацаны сами справятся. Лестница не такая уж и тяжелая. Дотащат.
- Эй, Генка, Пашка! Слушать сюда, вот что скажу.
И, натянуто улыбаясь, электрик стал объяснять возникшую ситуацию. Перед тем как сигануть в сугроб, отдал мальцам кое-что из своего вооружения, зная, что им это пригодится больше.
Слизняк почуял его сразу же, как только он спустился по лестнице, и проснулся, стремительно пополз следом. Электрик достал из сумки банку, намереваясь бежать как можно дальше, чтобы увести тварь за собой. Нацелил банку, щёлкнул зажигалкой и бросил в тварь, а позади на его плечах уже смыкались руки, набрасывались на спину тощие тела, и зубы всей упыриной подростковой гурьбы впивались в тело. Видимо, подростки, как и слизняк, тоже залегли в снегу передохнуть. И их занесло, замаскировало до времени снегом.
В ход успела пойти ещё одна банка коктейля.
Снова перед лицом Максима Бронеславовича возникла, как наяву, его молодая жена, красивая и стройная, как раньше, когда они ещё только познакомились. Она говорила ему что-то ласковое, но слов ему было не разобрать.
Крепко отчеканилось в сознании последнее мысленное воспоминание, и мужчина упал в сугроб, едва ощущая на себе вес толпы голодных, навалившихся сверху тварей.
Как в замедленной съёмке кто-то впился ему в горло, затем кто-то ещё укусил за щеку - и последний крик электрика был тих, как бульканье под водой.
- Давай, Генка, подсоби! - сказал Пашка и прыгнул с крыши. Он устремился к лестнице, но услышал, как тяжко в сугроб приземлился за ним друг. Лестница была трухлявая и длинная. Но такая длинная и нужна им, чтобы взобраться повыше, а потом и спуститься. Ведь там, на обратной стороне трудколонии, за забором, располагалась глиняная насыпь за ней – овраг, дальше пустырь, а через дорогу – жилой район с общежитиями и магазинами.
Только на обратной стороне центрального здания трудколонии можно было с помощью лестницы прямо с крыши перескочить на забор. Таков и был план электрика. Теперь только их план.
У Воробьева тряслись поджилки, он замучался оглядываться через плечо и прислушиваться, не идёт ли на их возню кто-то еще. Наконец Чебурек взобрался на второй этаж основного корпуса, со скрипом Пашка вскарабкался за ним.
Хрясть! Последняя ступенька лестницы обломилась.
Мелкий колючий снег застилал мальцам глаза. Они вымокли от натуги, а свои тёплые шапки давно потеряли. Все-таки удалось. Лестница была на крыше. Затащена и теперь лежала пластом. Друзья стояли рядом с ней и поглядывали вниз. Никого.
- Давай, Чебурек, сделаем это прямо сейчас, потом ведь совсем выдохнемся! - подбадривал друга Пашка, уставший как черт. На ладони мальчишки от усилий с лестницей вздулась кровавая мозоль.
- Ага, - ответил Генка и почесал спину. Зевнул.
С горем пополам им удалось с помощью лестницы взобраться на третий этаж. Но вот лестницу не удалось втащить за собой, как ни старались. Силёнок не хватило.
- Твою мать, ты, мазила! - яростно сквозь подбирающиеся к глазам слёзы выпалил Пашка, когда лестница съехала с крыши и упала вниз.
- Прости, прости… - завелся Генка и задрожал. Затем снова почесал спину.
- Ладно, пошли, чувак, не ной.
Карниз от растаявшего снега был скользкий, а путь вниз, на второй этаж с обратной стороны здания, лежал из-за потерянной лестницы только через водосточную трубу.
- Я не смогу, - сказал Генка и сел на скат крыши. - Я устал. Я толстый. Я слабый. Я точно упаду, - посмотрел на свои руки и сказал: - Не удержусь.
- Ты сможешь, чувак. Я подхвачу. Не боись. Это не так страшно. Ты же по канату лазил, на физре, забыл, что ли? - подбадривал Пашка и первым полез на трубу, цепляясь ногами и руками, как обезьяна, после чего гаркнул: - Смотри, как я, и давай следом.
Он плавно съехал по трубе. Вуух – и уже внизу!
С лязгом взорвалось небольшое окно на пятачке крыши. Тощая рука, а за ней и поражённая наростами голова вывалились из проёма.
- Что там, Пашка?! - вопил Генка, цепляясь за трубу, заскрипевшую под его весом.
Тварь пару секунд раздумывала, вылезать ли из окна. Затем, раздувая ноздри, замерла в пародии на прыжок в длину, расставив ноги и руки в сторону.
- Генка! - заорал Воробьёв. - Съезжай, я её отвлеку!
И извлек на свет раскладной ножик, отданный электриком. Щелк.
- Падла, сюда! Давай! Я тут! - поддразнил Пашка и бросился на тварь.
Генка с грохотом съехал по трубе и больно сел на копчик. Труба закачалась и спикировала вниз, следом за ним.
Тварь уворачивалась от ножа, а затем схватила Пашку в капкан своих тонких и очень гибких рук, сжала намертво, в тиски.
- Ааа!! - завизжал Пашка. – Больно!!
От боли выступили слёзы. Грудь сдавило. Однако он умудрился всадить твари в горло нож. Тварь щёлкнула пастью, нож мешал ей открыть рот и укусить. Только раздувались ноздри, да мутные глаза бегали из стороны в сторону. Тощие руки сжимали грудную клетку Пашки. Ему некуда было отступать. Тварь будто и не ощущала боли, её зубы вот-вот должны были впиться Воробьёву в щёку.
Изо рта твари стекала слюна, разлеталась в стороны, как у бульдога. Пашка пинался и сопротивлялся из последних сил, хватал ртом воздух, потому что задыхался, но разомкнуть объятия твари мальчишке, как ни старался, не удалось.
- Получай! - крикнул Генка.
И обломком трубы шмякнул тварь по башке, а потом, когда она дёрнулась в сторону, и по морде. Раз! Другой! Один глаз лопнул. Руки чуток ослабили хватку, и Пашка смог вовремя отскочить в сторону.
Из разбитого окошка на шум с пятачка крыши показались ещё заражённые подростки, и у большинства из них уже не было нормальных человеческих лиц.
- Бежим! - закричал Пашка. – Мы должны прыгать! Забор совсем близко. Максим Бронеславович говорил, что раз во всех корпусах нет электричества, даже на постовой вышке, так это значит, что ток по верхней сетке над забором тоже не подаётся. Если руками коснемся, не зашибёт! Главное – допрыгнуть. Там перелезем. Главное – нам очутиться на другой стороне. Остальное не важно! - с жаром приводил убедительные доводы Воробьёв.
- У меня вот что есть! - Чебурек показал банку из-под детского питания, приспособленную под коктейль Молотова. Её он засунул во внутренний карман зимней куртки.
- Ну, ты даёшь! - радостно воскликнул Пашка и хлопнул по плечу друга. - Давай-ка разгон брать.
Позади них протяжно засвистело.
- О, нет!.. - сказал Пашка, первым оказавшийся на краю крыши.
- Что там, что?! - спрашивал Генка, рыскавший по карманам в поисках коробка спичек.
Наконец он его нашёл и достал.
Очередная тварь уже наполовину вылезла из окошка на крышу.
Пашка отошел от края крыши и помог Генке сбросить вниз тварь вместе с ножом в горле, хоть и очень пожалел, что не сумел выдрать оружие, застрявшее в кости. Затем совместными усилиями они вышибли с помощью трубы тварей, лезущих из окна обратно в комнату, и наконец трубой, вставленной в оконный проём, перекрыли им всем дорогу на крышу.
- Уф… - вздохнул Генка и сам подошёл к краю крыши.
На снегу извивались громадные чёрные слизняки. Их массивные тела покрывали крапчатые наросты с вздувающимися и опускающимися на поверхности, будто дышащими шариками. Слизни свистели.
- В сторону, чувак! - подпалив фитиль банки, сказал другу Генка и, размахнувшись, бросил маленький коктейль в кучу малу слизняков.
С хлопком полыхнуло. Свист перешёл в жалобное поскуливание.
«Мы победили!» - хотел крикнуть Пашка и хлопнуть Генку по плечу. Но опешил: слизняки стали сбиваться в кучу, ворочались на снегу, и огонь быстро прекратился.
Затихающий свист снова усилился, став ещё более протяжным и откровенно злобным. Заработали глаза - антенны на головах тварей, одновременно повернувшись в сторону крыши. От этого синхронного действия у мальчишек свело животы, засверлило между лопаток и волосы на голове начали подниматься дыбом.
- Ааа!! - заголосил Пашка. Он взял за руку Генку и приказал: - Бежим!!!
Внизу слизняки наползали один на одного, таким образом становясь всё выше и выше - и мальчишкам сразу стало понятно, что твари задумали таким образом добраться до них.
- Нет, нет! - закричал Генка и оглянулся на Пашку.
Куча мала из слизней стремительно росла вверх. Их усики шевелились, а из пастей вырывался свист, наполненный предвкушением.
- Бежим, Генка! Живо дуй! Не то поздно будет!.. - застыли в воздухе слова Воробьёва…
Генка разогнался и побежал, точно заправский марафонский спринтер
- Ааа! - закричал он и, оттолкнувшись, в прыжке на мгновение завис в воздухе, а потом больно стукнулся подбородком о бетонную кромку забора. Руки мальчишки оцарапались за металлическую сетку, но удивительным образом ухватились крепко. Толстые ноги пацана волочились по бетону, сучили, но подтягивались вверх.
Наконец парнишка сумел перекинуть одну ногу через сетку и замер, на месте восстанавливая дыхание. Вдох, выдох. Всё. Друг на заборе. Генка смог... Пашка оторвал взгляд от спины толстого слизняка, пузыри-крапинки которого вздымались и опадали.
Воробьёв побежал, набирая разгон - и что-то громко лязгнуло за его спиной.
Пашка замер, оглянулся, наблюдая, как труба покинула окно, вытолкнутая тварями. Страх сжал кишки железной рукой и завернул в тугой узел. Он стиснул зубы - и побежал.
«Давай, друг, сделай это!» - словно подбадривал взгляд Чебурека. Пашка, оттолкнувшись, прыгнул и бросился на забор. Сердце мальчишки замерло в горле и пропустило удар. Руки схватили воздух, соскочили и затем крепко сомкнулись на проволоке.
Острая проволока рвала, резала пальцы. Боль пришла не сразу и была резкой, как от ножа. Воробьёв зашипел, но проволоку не отпускал.
Что-то мягкое коснулось его лодыжки. Холодное и слизкое. Он дёрнул ногой, пытаясь вырваться. Не получилось. Внезапно коже стало горячо, ужасающе горячо. Взгляд мельком вниз – и Воробьёв увидел, что к его ноге снизу присосался слизняк.
Мочевой пузырь Пашки не выдержал. Теплая жидкость обмочила штаны, потекла вниз, пропитывая носки. Пальцы мальчишки заскользили и почти разжались.
Чебурек схватил его за плечо и потащил. Глаза Генки были вытаращены, он что-то говорил, но Пашка его слов не слышал, отчаянно отбиваясь от присосавшейся твари.
Ноги Воробьёва скользили и скользили по бетону. Пашка чувствовал, что вот-вот сорвётся, потому что слизняк, точно гиря, тянул вниз. Даже смотреть на его треугольную морду – вызывало у мальчишки омерзение. Отчаяние душило его, и ко всем прочему невыносимо хотелось блевануть.
- Давай, чувак! Ты сможешь! Не сдавайся! Борись! - твердил Генка, как очумелый, но в то же время решительный, как на олимпиаде по биологии, в которой он победил вопреки всем прогнозам учителей. С рвением питбуля Генка тащил друга наверх изо всех сил. - Вот увидишь, скоро уже к бабушке моей поедем! - твердил он. – Давай! Раскачайся! Давай, Пашка! Ты же мне нужен! Ты же мне брат! Ну, пожалуйста, пожалуйста! - перешел Генка к увещеваниям.
Голова Воробьёва кружилась. Слизняк раздувался на глазах и от высосанной крови стал гораздо тяжелее. От боли, от усилий слёзы стекали по щекам, нос хлюпал, но мальчишка не сдавался. Он не хотел умирать. Не хотел умирать вот так. Ни за что, ни про что после всего, что ему довелось здесь пережить.
- Подтяни меня, Генка, чуть-чуть! И я попробую кое-что…
… Чебурек подтянул друга и поддерживал его одной рукой, чтобы тот не упал. Хотя плечо от усилий отчаянно ныло. Но всё равно Пашка находился слишком низко.
Всплеск адреналина в крови притупил страх. Ненависть к тварям душила. Ноги дрожали. Руки дрожали, но Генка пересилил себя, понимая: если он что-то не предпримет, то Пашка упадет вниз. Его единственный настоящий друг упадёт. Нет, только не так. Кряхтя, почти закрыв глаза, Генка перебросил ногу с забора и снова держался только на руках, затем нацелился и стал дубасить тварь ногой по голове. Раз, другой, пока не смял её подошвой зимнего сапога до ослизлой массы.
Пашка изранил все пальцы, почти до кости. Но удерживался на весу, терпел. На его глазах слизняки дружно прыгали вниз с кучи малы, а некоторые намеревались сползать с крыши, наметив новую цель.
Вскоре мальчишки уже снова оказались наверху забора. Тяжело и синхронно дышали, сидя на бетоне, и больше не смотрели вниз. Снег, наконец, прекратился, и ветер стих.
- Еще чуть-чуть… Сейчас мы сделаем это. Ты первый, Пашка. Ты первый. А я за тобой.
- Ага, - сказал Пашка и перекинул ноги на другую сторону забора, затем отпустил руки и сиганул почти с трёх метров вниз.
Сделав глубокий вдох и пожелав слизнякам сдохнуть, Генка перекинул свои уставшие ноги и всё тело на другую сторону, затем разжал руки.
Лететь вниз – далеко. Казалось, вот шмякнешься в снег, замрешь, затаишь дыхание – и всё, упрешься во что-то руками и замедлишь падение. Но нет.
Пальцы мальчишек напрасно пытались ухватиться за снег, скользили по ледяной корке, а оттого их тела только быстрее съезжали вниз, в обрыв под стеной.
Дыхание с хрипом вырывалось из груди мальчишек. Кто-то кричал. Наверное, сам Пашка или, быть может, всё-таки Генка.
И - вот всё оборвалось. Глаза закрылись. Головы бухнулись в снег. Ноги ощутили сырость, с одной ноги Генки соскочил ботинок
Вот и всё. Так, наверное, утопленник смиряется с поражением и, вконец обессиленный, тонет.
- Пашка… Ты как – живой? - спрашивал Генка, наклонившись над мальчишкой и заслоняя свет.
Язык не хотел ворочаться в горле. Он так устал и лежал бы так вечно, пялясь в тени от корявых кустов, слушал бы журчанье жидкости из протекающего внизу канализационного стока.
Генка попытался приподнять друга, но, кряхтя, сел пятой точкой в снег и закрыл руками лицо. Заплакал.
- Ты чё, чувак, раскис? Я нормуль, - сказал Пашка и с усилием встал.
Болели бока, руки кровоточили, и на лбу пальцы нащупали шишку. Но Генка улыбнулся и подошёл к нему, обнял так крепко, что затрещали ребра.
Пашка бросил взгляд на свою укушенную, горящую от боли голень, и боль вернулась, накрыла собой. Она была яркой и острой, точно раскалённая бритва.
- Не смей, Пашка. Не смей падать снова! Не отключайся! Слышишь, чувак? Я знаю дорогу. По тропинке вдоль канализации – и наверх по ступенькам. Там общежитие есть. Там нам точно помогут.
Генка почесал плечи, шею, сплюнул горькую чёрную мокроту и подхватил Пашку под руку. Как мул, потащил его к тропинке.
- Не могу больше, сука, как жжётся... Не могу!.. - почти кричал Пашка, прокусив от боли губу.
Пару секунд Генка переводил дух, затем оглянулся по сторонам, отмечая, что на улице мигает светофор и гудят, то и дело погасая, фонари, но свет в общежитии не горит.
- Мы почти дошли, потерпи. Потерпи, чувак.
Он пыхтел, оттого запинался. Ужасно чесалось место между лопатками, но Генка терпел, стиснув зубы.
Пашка даже сквозь одежду просто горел, как костёр, разведённый на бензине. Друг был бледным, как мел, а его глаза, как у тяжелобольного, глубоко запали.
- Мы дойдём, Воробьёв, обещаю, - подталкивал Генка Пашку, и так с усердием они перешли дорогу.
Одинокая машина стояла возле качелей, её колесо заехало на бордюр, водительская дверь была распахнута настежь.
Пашка задёргался, остановился - и его вырвало едкой серой жижей. Ноги Воробьёва подкосились. Он потерял сознание. Генке пришлось его оставить на скамейке, затем бежать к дверям общежития и стучать, стучать в запертую дверь, пока не заныли костяшки пальцев.
Чёрт, никого нет... Почему никого нет? Генка заорал:
- Помогите! Кто-нибудь, помогите! - надрывно, во всю глотку.
В ответ тишина. А потом неожиданно дверь открылась, наружу высунулся усатый мужик с ружьем. Дохнул сигаретным дымом и перегаром и спросил:
- Чего орёшь, жить надоело, что ли?
- Дяденька, помогите! Мой друг ранен. Вызовите скорую, умоляю.
- Стой здесь, пацан. Не дёргайся.
Мужик зыркнул глазами, вышел из подъезда, нахмурился, обнаружив на скамейке лежавшего в отрубе Пашку, затем сплюнул, когда рассмотрел его ногу.
- Больных не беру. Могу ему пулю в лоб пустить, чтобы больше не мучился. Хотя… - Он почесал лысый затылок. - Накладно будет. И так сам помрёт.
- Что вы такое говорите?! Как это так – сам помрёт? Это же Пашка Воробьёв, мой кореш, не собака! - сорвался на крик Генка. – Прошу вас! Вызовите скорую!
- Скорую… Ха, скорую, говоришь? Не приедет больше твоя скорая, пацан! Ты что – с дуба рухнул, а? Город закрыт на карантин! - горько рассмеялся мужик и, снова почесав лысый затылок, потопал обратно в общежитие.
- Почему? Скажите, почему вы так поступаете с нами? За что, дяденька?! - взвыл Генка и, растерявшись, замер на месте.
У двери общежития мужик неожиданно остановился и сказал:
- Не советую с ним оставаться. Заразишься сам и тоже коньки отбросишь! - выпалил он и с грохотом захлопнул дверь.
- Ну, сука!.. - выдохнул Генка и бросился к Пашке.
Лоб Пашки горел. Пульс на его горле едва прощупывался.
- Жди меня здесь, кореш. Я… я побегу за помощью. За кем-то нормальным!.. - выдохнул, всхлипывая, Генка и побежал.
Круглосуточные магазинчики были темны и пусты. Двери аптеки раскрыты настежь, окна выбиты. Свет нигде не горел. А внутри помещений стоял едкий, словно заплесневелый запах тлена и разложения.
К ужасу Генки, набиравшего кнопки единственного работающего телефона в секторе охраны внутри мини-маркета, все номера, включая службу МЧС, отвечали томительными, длинными гудками.
- Мальчик… - услышал он какое-то бормотание возле банкомата и еле смылся от костлявой старухи в лохмотьях – и с пульсирующим наростом на лице.
В брошенном ларьке с корреспонденцией он взял бутылку с водой и жадно осушил половину. Бегло прочитал заглавную страницу газеты трёхдневной давности. Крупным шрифтом был выделен сшибающий с ног заголовок: «Не прекращаются массовые беспорядки в тюрьмах России! Неужели зэки-мутанты вырвались на свободу?»
Чесалась спина. Клонило в сон. Генка зевнул, прислонился к ларьку головой и чуть не отрубился.
Чёрт, чёрт, чёрт!.. Чебурек снял куртку, ощущая, как по плечам под его кожей что-то ползёт, словно живая гигантская гусеница. Он отдернул свитер, пальцы коснулись чего-то мягкого, гладкого и подрагивающего. В горле застрял крик ужаса.
Ноги разом отнялись и подкосились. Во рту пересохло. Он мешком осел в набухший, подтаявший сугроб.
Осознание происходящего лишило мальчишку последних сил и остатков решимости. Генка заплакал. Он еле-еле, почти ползком, встал и, спотыкаясь, добрался до Пашки. Безрезультатно попытался напоить его водой из бутылки, и сдался. Нахлынувшие рыдания душили. Из груди мальчишки вырвался вопль. Как ни старался Генка, не смог он больше нащупать пульс друга.
Теперь уже всё его тело, с ног до головы, зудело. Генка разодрал до крови грудь, легко выдернул с затылка прядь волос, сочащихся черным, ослизшим, едким.
Затем он взял Пашку за холодную, сухую, как щепка, руку и всё говорил ему и говорил, не в силах оборвать поток слов. Будто бы Воробьёв его слышал.
Когда рассвело, в голове, кроме собственных мыслей, появился чужеродный, тихий, но настойчивый свист. Так медленно на огне с шиканьем закипает чайник.
Генка обречённо вздохнул и встал со скамейки. Затем решительно направился к дверям общежития, постучал. Снова вздохнул и уже с отчаянием громко забарабанил по двери со всей силы.
Прислушался. А когда услышал тихие, неспешные шаги за дверью, затравленно всхлипнул, в последний раз оглянулся на скамейку и решил, что с радостью согласится на пулю в лоб.
