CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Лёшка Терехов, он же Сумрак, в третий раз сверился с картой и вздохнул: общий километраж маршрута с трудом вписывался в положенные нормативы. Это был первый категорийный поход для Сумрака в роли руководителя. Лёшка битый месяц серфил всевозможные сайты, читал отчёты, изучал карты, но должной уверенности в собственных силах так и не приобрёл: одно дело топать под рюкзаком в роли рядового участника, и совсем иное — руководить. Он до сих пор не мог поверить, что ввязался в это. Надо же было ляпнуть ему в прошлом году, что он легко сможет провести группу сам. Алёна тут же подхватила эту идею, а за ней и ещё несколько одногруппников, которые в последствии от участия в походе отказались. Ладно бы там остальные, их мнение не сильно-то и тревожило Алексея, но вот упасть в глазах Алёны — этого себе позволить Сумрак не мог. «Назвался груздем — полезай в кузов», — сказал ему отец — заядлый турист, здоровавшийся за руку с самим Букреевым. Вот уж утешил, так утешил. Спасибо папа!

Ну вызвался и вызвался, с кем не бывает? Да вот только ляпнул Лёша тогда и такое, мол, не просто группу поведу, а безо всяких этих ваших ГПС-ов. Всё по-взрослому: компас и карта. То ли коньяк в голову ударил, а случился этот разговор аккурат в последний день прошлогоднего похода, то ли бога за бороду поймал, но Лёшка Сумрак самолично записал себя в крутого походника, который с закрытыми глазами по глухой тайге горазд людей водить, когда как за спиной у него было всего-то пара-тройка походов.

Сумрак отложил курвиметр и с ногами забрался на полку. Плацкартный вагон шумел: сновали туда-сюда пассажиры, волоча тяжёлые чемоданы; толкались локтями две колкие на язычок бабки; бранилась проводница. Романтика. Но Лёша был мрачнее тучи, впрочем, в последние годы это состояние стало для него естественным.

«Всё ли взяли? Может крупы много? А сахар, сахар-то у кого? Соль? Соль у меня. Так. Что ещё? Аптечка? У Тани. Резервный GPS у Жеки. Повербанки? Чёрт. У кого они?»

Лёшка кинулся к окну и попытался опустить его — старый механизм со скрипом поддался, но сил хватило лишь сдвинуть раму на треть — даже голову не высунуть. Где-то на перроне толпились туристы, которых требовалось загнать в вагон. А ну как поезд тронется, и что тогда? Но знакомых лиц Сумрак не видел. Тогда он кинулся в тамбур, но на полпути спохватился: «Вещи! Ведь стянут, как пить дать стянут!»

Вернулся.

Вскоре объявилась Алёна: кареглазая, стройная, волосы собраны в аккуратный хвост, симпатичные ямочки на щеках, когда улыбается. Ну прям: «Комсомолка спортсменка и просто красавица». Сумрак даже думать про маршрут и карты забыл с её появлением, но вовремя спохватился.

— Где все? — спросил он.

— За пивом пошли. — Алёна улыбнулась.

— Нашли время, — буркнул Сумрак.

— Слушай, Терехов, ну что ты такой взвинченный? — Девушка ловко взлетела на вторую полку и уставилась в окно. — Вернутся они. Никуда не денутся.

— Угу, — снова буркнул Лёша. — У кого зарядки?

— Так у тебя же список, — удивилась Алёна.

Лёха залился краской. Список! Как можно было забыть?! Он изо всех сил старался не подать вида, что забыл — куда положил эту чёртову бумажку, но Алёна, казалось, видела его насквозь: девушка сложила руки в замок и опустила на них подбородок, одарив Сумрака лукавым взглядом.

— Терехов, хватит ёрзать. Ты можешь в конце концов расслабиться? Ходишь мрачнее тучи, словно у нас не турпоход, а поминки.

Лёха хотел было что-то возразить, но лишь отмахнулся. Да и что ему сказать? Что он погорячился? Что, быть может, кто-то другой будет руководить? Ну да, Сумрак ещё на стадии планирования похода порывался несколько раз сообщить всем участникам — он отказывается от роли «главного», но это поставило бы крест, как на туризме для него в целом, ведь никто бы с Лёхой больше не пошёл, так и на возможных отношениях с Алёной. Последнее для Сумрака имело большее значение. Да ещё отец: он бы точно разочаровался в сыне. Куда ни кинь, а все клин. Вот угораздило.

Список нашёлся в нагрудном кармане. К этому походу Лёха решил подойти крайне серьёзно, да именно крайне и именно серьёзно: он приобрёл дорогущие берцы армии хрен пойми какой страны, не менее дорогие армейские же штаны и куртку. В целом приобретением Сумрак остался доволен, вот только обилие карманов смущало. Лёша, как заправский «выживальщик» распихал всевозможные бушкрафтерские штуки по многочисленным карманам — огниво, мультитул, пару компасов, какие-то паракорды, сплетённые в косички, ещё что-то — и теперь не мог вспомнить, где что лежит.

Раскрыв мятый листок бумаги, Сумрак стал читать, шевеля губами.

— Забыли! — вдруг выдал он. — Кофе и чай! Их нет в списке.

— Мы не забыли, а решили купить в Солцегорске, — выдал Женя.

Леха оторвал взгляд от списка. Туристы шумной компашкой выскользнули из узкого прохода и расселись на первых полках. Ну наконец-то! Женя — широкоплечий блондин — раскрыл верхний клапан своего рюкзака и принялся выставлять на стол пивные бутылки. Справившись, он довольный собою скрестил руки на груди. Таня тут же прыгнула тому на колени и обвила шею парня руками. Эти двое встречались неделю, не больше, и, казалось, не отлипали друг от друга. Сумраку Татьяна не нравилась: взгляд цепкий, он бы даже сказал — надменный; короткая стрижка, узкие губы. «И что он в ней нашёл?» Но Женя был другом детства, так что Лёхе приходилось уважать выбор товарища, впрочем, Сумрак был уверен, что отношения этих двоих продлятся в лучшем случае полгода.

Виталик и Маша заняли полку у прохода. Этих в поход позвала Алёна, так что Лёха ничего сказать о парочке не мог. Но на первый взгляд можно было предположить, что и между собой они познакомились не так давно. Это слегка успокаивало: так как в сплочённом коллективе очень сложно заслужить авторитет, а Сумраку это придётся делать в ближайшие две недели.

Виталик единственный в группе увлекался скалолазанием. Отличался атлетическим телосложением и нетипичной для славян внешностью, носил бородку-якорь. Лёха предположил, что у парня немецкие корни. Машу Сумрак охарактеризовал, как «серую мышку». Ну такая типичная «заучка»: золотая медаль, идём на красный диплом, после пар домой и так далее и тому подобное, не хватало лишь очков в толстой роговой оправе для завершения образа, но очки Маша не носила. Впрочем, она показалась Лёше довольной милой и главное улыбчивой. Хмурых людей Терехов старался избегать: сам был таким. В принципе, прозвище как нельзя лучше характеризует человека, и Лёша-Сумрак не исключение.

— А когда прибываем? — спросил Виталик.

— Утром. — Алёна змеёй сползла с верхней полки и заняла место рядом с Алексеем. — Да, шеф?

— Вот только не надо, — скривился Лёха. — Утром. В восемь. Вы билеты не смотрели что ли?

— Сумрак, не бурчи. — Женя ловким движением открыл пиво и протянул другу. — Давай, за начало.

Туристы разобрали запотевшие бутылки и стукнулись ими. Выпили. Лёха сделал два длинных глотка: холодный, слегка горьковатый пенный напиток отлично утолял жажду. В этом году конец апреля выдался жарким и в стареньком плацкартном вагоне не оборудованным кондиционерами было жарко, а точнее — душно. Подумав, Сумрак снова пригубил пива и утолив жажду, поставил бутылку на столик. Стоило ещё раз изучить нитку маршрута, пока градус не ударил в голову. Сумрак знал, что одной бутылкой эти посиделки не ограничатся, он слишком хорошо знал друга и мог поспорить, что на стол Женя выставил лишь треть купленного, если не четвертую часть.

— Леха, нам тут Жека все уши прожужжал, о твоём маршруте, — сказал Виталик. — Расскажи.

Сумрак окинул группу взглядом.

— Алёна, я же скидывал тебе скрины? — спросил он. — Ты им не передала?

— Ой, а я забыла совсем. — Алёна смутилась, а точнее сделала вид, что смутилась.

Лёша выдержал паузу. Затем вздохнул и залпом допил остатки пива.

— Ладно, проехали, — улыбнулся он. — Нитка маршрута простая: из точки А в точку Б; протяжённость сто, возможно сто двадцать километров; восемь дней включая одну днёвку. Стартуем от Перевального, далее к плато. Ну а потом по обстоятельствам. Маршрут гибкий, можно выбирать варианты. У нас категорийность чисто формальная, для себя, так сказать.

— А я в горах первый раз, — сказала Маша.

— И я, — поддержала её Таня.

— Сумрак у нас знатный походник, — подмигнул Женя. — Проведёт с закрытыми глазами.

Лёша решил промолчать.

— Да-да, — Алёна энергично закивала. — Восходящая звезда.

— Не, ну я вот ноги сбивать не очень люблю, — поддержал разговор Виталик. — То ли дело приехал, разбил лагерь, с утра обработал скалу, в обед тренировки с верёвками и железом, вечером весёлые конкурсы.

— Так, а зачем вызвался в пешку-то? — нахмурился Женя.

— Ну, для разнообразия. Новый опыт.

— Ага, — отмахнулась Алёна. — Небось от Катьки в горы убёг? Чтобы на праздники с ней в столицу не ехать.

— Это она тебе так сказала?

— Да можно и догадаться было.

Сумрак снова вздохнул: будет трудно. Очень трудно.

Вагон дёрнулся и поезд наконец-то отправился. Лёша проводил грустным взглядом убегающий перрон и снова уткнулся в карту, но быстро отложил её в сторону: от горизонталей, пунктиров и штрих-пунктиров уже рябило в глазах.

— Так, давайте распределим дежурства, — предложил он.

— Ну вот, началось, — вздохнул Женя. — Чур я не в первой двойке!

— Предлагаю разбиться на пары так: я — Алёна; Женя — Таня; Виталик — Маша. Первыми можем мы. Ты не против? — спросил Лёша у Алёны.

— Не против чего? — Она стрельнула глазками. — Дежурить первой или быть в паре с тобой?

— А я смотрю у вас весело, — ухмыльнулся Виталик, поглаживая бороду.

Сумрак понимал, что Алёна попросту стебётся, она частенько задевала его, но почему-то сейчас Леха вдруг осознал, что вместо привычного смущения в груди закипает злость. Плохой знак. Наверное, девушка что-то прочитала в его взгляде, потому как тут же спохватилась и придвинувшись к Леше вплотную прошептала:

— Терехов, да расслабься ты уже. Я пошутила.

Лёха натянуто улыбнулся. Вот так всегда. Уже как два года Сумрак пытался ухаживать за Алёной, а воз и ныне там. Ну как пытался? Это, наверное, ему так казалось, что он пытается. В отличие от прямолинейного Жеки, Леша считал себя романтиком и верил в высокие отношения, за что был не единожды высмеян другом: «Ты так до пенсии будешь с подушкой обниматься. Не знаешь, что делать? Будь напористей». Но вся напористость Сумрака куда-то исчезала, стоило ему оказаться с Алёной один на одни. Да и не считал он, что та самая напористость — ключ к сердцу противоположного пола. Леха действовал иначе, ну, или ему казалось, что он действовал. Сделать курсовую, проводить домой, пригласить в кино, наконец, написать стихи — на это он пока так и не решился, вернее написал, но никому не показывал. И в кино приглашал всего раз. В какой-то момент Алексей даже решил, что Алёна не про него и попытался отстраниться, но тогда девушка сама стала выказывать знаки внимания и тогда Сумрак вовсе потерялся в догадках.

Впрочем, у Алёны за эти два года тоже каких бы то ни было серьёзных отношений не случилось, тут Лёха был абсолютно уверен, так как мониторил все её странички в социальных сетях и даже взломал один аккаунт, за что корил себя по сей день. Это наводило на мысль, что возможно у Лёхи всё же есть шансы. Хотя порой Сумрака одолевали крамольные мысли, что все его потуги возымели бы эффект лишь во времена Пушкина. Он даже поделился своими мыслями с Жекой, на что тот сказал: «Знаешь, мне кажется, что все эти любовные томления, я бы даже сказал — сопли, канули в могилу ещё в позапрошлом веке. Оглянись вокруг, Леха. Мир куда-то летит с бешеной скоростью и неизвестно, что ждёт нас впереди, а я не хочу потратить золотые годы на все эти расшаркивания и прочие реверансы. Бери от жизни всё и сейчас, вот мой девиз!» Но Лёха так не умел или боялся, или и то и другое вместе. Хотя единственная кто решился идти с ним в поход из поддержавших тогда идею Сумрака оказалась Алёна и это наводило на определённые мысли.

Лёха снял куртку, так как духота стояла невыносимая несмотря на полуоткрытое окно и проверил внутренний карман. Нащупав маленький блокнот куда записывал стихи, он мысленно кивнул сам себе: в ближайшую неделю Сумрак во всем признается Алёне и прочитает наконец эти строки.

— Слушай, Лёха, а вот зря мы гитару-то решили не брать, — сказал Женя, выуживая из рюкзака двухлитровую бутылку пива.

— А кто играл бы на ней?

— Ну так ты бы и сыграл.

— Ага, кузнечика? — ухмыльнулся Лёха.

— Да ладно тебе.

— Ты играешь на гитаре? — удивилась Алёна.

— Да ерунда это, — отмахнулся Сумрак. — Так, Цоя бренчали. А песни у костра — это иное, там петь надо.

— Ну ты бы играл, а мы пели.

— Я бы тоже спела, — подала голос молчаливая Маша.

— Так не вопрос, — встрепенулся Виталик. — В Солнцегорске можем купить.

— Точно! — поддержал Жека.

— Да, ну ерунда это, — Сумрак не соглашался. — У нас график. Нам у перевала нужно быть не позднее полудня, чтобы к вечеру прийти на Холодный ручей. Ещё неизвестно как троллейбусы будут ходить.

— Эх, ладно, — сдался Женя.

Двушка пива прошлась по кругу, но Сумрак уже не налегал, чего не скажешь о других. Только Маша не пила вовсе.

— Слушай, Лёх. — Виталик вытер губы тыльной стороной ладони. — А мы на майские где будем? У нас днёвка когда планируется?

— Ну я так и планировал, что числа первого-второго. Правда чует моё сердце, что народу в этом году на тропах будет полно. Это же на Пасху попадает, праздники длинные получаются.

— Думаешь прям так много народа будет?

— Читал отчёты десятилетней давности, тогда тоже такие длинные праздники были. Люди писали, что как на бульваре местами народ толпился. Группы по тридцать человек.

— Тю, — насупилась Таня. — Женя, ты обещал дикие места!

— Лёха?

— Да будут вам места, будут. Мы раньше прибываем на три дня, так что сумеем забраться подальше от главных троп. Ну, а если прям дички охота, то тогда это Саяны. Есть широко известные в узких кругах личности, которые водят группы по тайге.

— Ага, смотрели, знаем, — рассмеялся Женя.

— Ну вот.

— Та не, — Виталик мотнул головой. — Я тоже смотрел ролики. В такую дичь я бы и бесплатно не пошёл. Там же сущий ад.

— А я бы сходила, — сказала Алёна, задумавшись. — Там природа красивая.

— Ладно вам, природа ни природа. — Женя оживился и, вытащив из бокового кармана колоду карт, принялся тасовать её. — Я посмотрю на вас через неделю. Давайте в переводного.

— На раздевание? — Таня лукаво окинула всех взглядом.

— О нет, я пас, — подняла руки Маша.

— Я, пожалуй, тоже, — отрицательно качнула головой Алёна.

— Золотце, боюсь нас неправильно поймут, — ласково сообщил своей даме Женя. — Мы в поезде.

— Ой, подумаешь, — фыркнула Таня.

Сумрак старался не смотреть в её сторону. Эта девушка всё сильнее вызывала у него неприятные чувства.

— Давай в подкидного? — предложил Лёша. — Два на два? Виталя, играешь?

Скалолаз порядком захмелел, но от партии не отказался. Алёна с Машей ушли искать вагон-ресторан, а оставшиеся принялись шлёпать картами. Женя вытащил новую бутылку пива и время полетело с удвоенной скоростью. А за окном мелькали столбы и светила одинокая луна.

"Продолжение следует"

– …со спелым ирокезом на голове. Представляете?

Слух учуял еле уловимый сдерживаемый смешок. Впрочем, об этом я сразу забыл, ведь поджарый мужчина в клетчатой рубашке дернул вправо озабоченным лицо и сказал:

– Вы готовы?

Он обратился ко мне через плечо и затем вновь сжал вместе две половинки бескровных, сосредоточенных губ, отвернувшись к бирюзовому экрану.

Я слабо и незаметно кивнул – по большей части самому себе, – коснувшись подбородком колыхающейся, прыгающей груди.

Раздался хруст и треск, прокатилось по кушетке бесшумно содрогание. Сердце падая с верхов ушло прямиком в низовье пяток. Я не чувствовал озябших пальцев, особенно мизинцев, – люто онемели.

Начал с рокотом спускаться серебристый из железа шлем. Я крепче вцепился неосязаемыми руками в подлокотники и пытался перечислить про себя объекты видимого в обычной жизни мира: молчаливую природу, тихий шепот утренней квартиры, стройную фигуру девушки за кабинетом, скульптурой прислоненную к стене…

Не помогло. Я умоляюще кидал свой взгляд на ручку двери и влажными ладонями тер, все тер и тер до изнеможения, разогревая пальцы, подлокотники.

Вдруг шлем остановился: сбой дала новая программа. Какой-то скрученный провод качнулся у моего носа, замахнувшись на пролетающую мимо муху.

– Не крутите головой, – остановил мое непреднамеренное любопытство доктор.

Он долго стоял у монитора и чесал в морщинах лоб. Я превратился в слух.

– Кажется, это от чрезмерного волнения… – сказал он шепотом в свою закрывающую рот ладонь.

Невысокий доктор сунул кисть с манжетой в стол. В ящике блеснуло что-то. От вида тонкой иглы пересохло в горле.

– Что, что вы делаете? – хрипло вскрикнул я как мог – и замолк.

На лбу выступили крупицы ледяного пота. Шлем нависал надо мной нимбом, как над святым мучеником.

– Плохо действует лекарство. Я вам сделаю повторную инъекцию, – сказал доктор.

– Это допустимо? – спросил я, чуть не сорвавшись голосом, чуть не потеряв от испуга все доступное сознание.

– Вполне. До четырех раз считается уместным.

Тишина. Игла мягко протыкала острием пласты обнаженной кожи. Образовавшаяся в процессе пауза позволила медленно оттаять пальцам.

– Продолжим, – коротко сказал доктор, с его лица сползла стальная маска, которую надел он, когда в руках его ожил шприц.

Шлем снова загудел, мягко полностью осел на мою голову и закрепился, высунув три изнеженных язычка – приставленных к вискам и затылку.

– Отлично. Закройте глаза. Старайтесь во время процедуры их не открывать.

Шлем завибрировал. Соленые капельки пота стекали по моему носу на бледные губы водопадом.

– Долго ли проходит операция? – спросил напоследок я.

– Нет, буквально миг пройдет, и вы забудете ее.

Я опустил веки – и в упавшей темноте зашагали великаны. Под их ногами трещал, гудел, извергался мир. Вопил холодный, стылый ветер. Во тьме один за другим носились кошмарные создания, земля разъехалась и ушла из под ног. Все глубже и глубже я тонул в мутной воде. Ноги коснулись податливого дна, а перед лицом причудливыми рыбами проплывали огни. Я чувствовал, как жгло кончик носа, видел, как сквозь веки, будто через шторы, пробивался свет.

И свет этот вскоре распахнулся пылким солнцем, бурными волнами вылился к моим ногам и разбился о них золотисто-белой пеной. Я ясно увидел нас с тобой, воспоминания нахлынули с прежде небывалой силой: твои качающиеся бедра, липкий песок на загорелых тонких ножках, растрепанные волосы, усыпанные отблеском горящей в чистом небе, сияющей звезды…

Слепя глаза, вспыхивали огни – и тут же гасли, как кометы в ночи. На закрытых веках пятнами раздувались затемнения, стирая магию тебя и записанного на ленту памяти лета.

– Почти все… – сказал страшный голос великана из невидимых за горизонтом бесконечных глубин.

Я вспомнил, как мы купались в спокойном, теплом синем море. Осыпанные перламутровыми блестками, мы выходили на озаренный золотом, мерцающий пленительным голубоватым маревом, от посторонних глаз укрытый, пляж и радостно бежали по горячему, упругому песку, вдыхая раскаленный воздух.

Смутные, сакральные образы быстро и сладко проносились мимо, как встречные машины по ночной трассе. Море неумолимо ползло к горизонту, сумрак охватывал собою небо. Мои влажные щеки пылали от слез, прощаясь с этим местом.

– Стираю последнее… – стрекотал ступающий оголенными ступнями по утекающему пляжу мрак небытия.

Тихий морской ветер уносил за горизонт каждую мою слезинку.

– Стой! Не уходи! – забыв о страхе, оглушительно воскликнул я, когда увидел как ты в прощальном воздушном поцелуе развеялась в поднявшихся песочных вихрях навсегда.

С диким воплем и телесным содроганием я распахнул красные, намокшие глаза – и устыдился своего неуместного, странного выкрика.

– Успокойтесь, все в полном порядке, – снисходительным тоном заверил меня доктор. – Я с вами.

Язычки отодвинулись от виска и затылка. Одежда промокла вся до нитки.

– Вы?.. – вяло сказал я и от охватившей усталости и слабости растекся на кушетке, напрягая каждую ячейку памяти. – Отчего же я кричал?..

Доктор отцепил шлем и широко, по-доброму улыбнулся, ответив мне так:

– Вы боялись того, что будет больно.

Что там была за репетиция, я не особо понимала. Вроде, танцевальный номер на корпоративном мероприятии. Массовики-затейники, блин. Но от предложения провести выходные на Улиной даче не отказалась. Свежий воздух, баня, домик, отданный в полное наше с мужем распоряжение — чем плохо?

На следующий день муж отвез меня и Улю на дачу, помог нам убрать дом и натопить баню. Девчонки все не появлялись, и мы с мужем спокойно отдыхали. Улька же маялась в ожидании. Телефоны её подруг не отвечали.

Когда прошли все мыслимые и немыслимые сроки и наступил вечер, Уля не выдержала.

— На соседней улице домик Дашкин. И я готова поклясться, что слышала, как подъезжает её машина. Пойдем, проверим, там ли они.

На мой взгляд, если бы Даша добралась до дачи, она непременно заглянула бы к нам.

Но Уля распалялась все больше и больше и желала навестить подругу, так как была свято уверена, что девчонки все же собрались вместе, но по какой-то причине не захотели её позвать. И столь живой и притягательной была для неё эта надуманная обида, что в итоге она не выдержала.

Дачный поселок был тих и пустынен. Грунтовая дорога будто бы мягко светилась в ночных летних сумерках, строго темнели дощатые заборы, дачные домики прятались за фруктовыми деревьями, будто спящие стоя слоны. Под ногами скрипели попадавшиеся камушки. За спиной заурчал двигатель.

— Зачем машину заводишь?

— А сейчас мы никого на той даче не найдем, вы отправитесь дальше вино пить и про женское коварство сплетничать, а я домой поеду. Не интересно мне трезвому с вами обиженными.

Калитка Дашиной дачи была не заперта. За воротами стояла её машина. Улька обижено засопела и принялась пинать ворота:

— Есть кто живой? Дарья! А ну, выходи!

Тишина была нам ответом.

Мы отворили калитку, направились к дому. Но в дом заходить не пришлось, так как в беседке в конце участка мы заметили три завернутые в одеяла фигурки, спящие на раскладушках.

Когда мы подошли ближе, меня поразили их пропорции. Казалось, тела девушек невесомы и тонки под одеялами.

Уля подошла к Даше и сдернула с неё покрывало:

— Рота, подъем!.. — и осеклась.

Я машинально отступила назад, чувствуя подкатывающее к горлу отвращение.

Когда я последний раз видела Дашу, она была довольно полноватой девушкой, жизнерадостной и шумной. Сейчас же перед нами лежали кости анорексички. В сумерках казалось даже, что местами истончилась и пропала кожа.

Я отступила ещё на шаг назад, чувствуя, что что-то непоправимо и безвозвратно не так, не правильно. Краем глаза уловила движение справа, где спала Мария. Она медленно вставала, и одеяло опускалось все ниже, открывая взгляду впалую грудь с мумифицированной кожей — коричневой, жесткой, местами истлевшей.

А Дарьины ключицы покрывал мох.

Настоящий, зеленый мох.

Замшелые коричневые кости. Мумифицированное тело…

Зашевелилась и третья девушка, и я окончательно выпала из беседки и попятилась вдоль грядок к забору, спиной, не в состоянии отвести взгляда от страшных существ.

Одна из них обхватила Ульяну за плечи, что-то нашептывая. Другая держала её за руки, безвольно висящие. Я слышала, что они шептали ей. Слышала.

— Посмотри, как длинна дорога отсюда. Она трудна, она пыльна. А ты так устала. Твои ноги так тяжелы, твои руки так массивны. Откуда у тебя силы пройти по этой дороге? Она бесконечна, ты слаба, а плоть твоя неподъемна. Останься с нами, и мы покажем тебе, как легко и невесомо может быть существование. Мы покажем тебе иной путь, мы…

В Улиных глазах — обреченность, тоска и невыразимая усталость.

Я повернула голову и посмотрела на тропинку, ведущую к забору.

Она на самом деле стала бесконечной, бесконечно тянулась вдоль бесконечной стены дома, её покрывала бесконечная вековая пыль, забора не было видно даже на горизонте. И горизонта не было. Немыслимая прямая бесконечность.

А Дашка потихоньку продвигалась ко мне, шевеля замшелыми руками, дыша замшелыми ребрами.

Ещё несколько мгновений я смотрела на безвольную Улю, на медленно двигавшуюся нежить, а потом осознала всю тщетность попыток сбежать и невозможность спастись, и закричала от отчаяния.

Возможно, мой крик на некоторое время заглушил чужие нашептывания. У меня хватило времени и сил повернуться к ним спиной и увидеть знакомую коротенькую тропинку, ведущую вдоль грядок и домика к спасительной калитке. Даже хватило времени сделать пару шагов, прежде чем дорога опять стала бесконечной пыльной лентой. Я чувствовала, будто попала в кошмарный сон, в котором мои ноги не двигаются, прилипая к земле, а путь к спасению далек и труден.

Новый звук заставил меня двигаться. Хлопнувшая дверь машины.

Это муж услышал мой вопль и кинулся узнавать, в чем дело. Если он войдет сюда, мы все погибнем. Эта мысль вонзилась в моё сознание, и я бросилась к забору, вопя, чтобы он сюда не шел, чтобы открывал двери и садился за руль, чтобы не глушил двигатель, чтобы мы могли уехать отсюда, уехать навсегда! Впрочем, как я позднее узнала, все, на что меня хватило — истеричные выкрики одного единственного слова — «Нет!».

Мы все же уехали оттуда. И бросили Ульку. В последний раз я оглянулась, захлопывая за собой калитку. Нежить уводила мою подругу в беседку, крепко держа за руки, за плечи, нашептывая ей небыль о её немощности и тщетности бытия.

Я не могу сказать, что меня мучает совесть или осознание собственной трусости. Нет, я понимаю, что спастись самой мне помогла только удача, то, что я стояла ближе к спасительному выходу и то, что муж решил проводить нас на машине.

Мне жаль только, что я навсегда лишилась подруги.

А ведь Улька мне звонила, на следующий же день звонила. Бодро, но слегка хрипловато интересовалась, какая собака меня укусила, куда это я внезапно сбежала? Я попросила её больше никогда меня не искать и со мной не общаться, сказала, что навсегда уезжаю из этого города.

Пусть лучше меня считают сумасшедшей, пусть лучше я действительно окажусь ею, чем воочию увижу, как трескается сухая коричневая кожа на впалых ребрах, и как двигаются замшелые истлевшие суставы, бывшие некогда моей подругой.

-- Страх – отличный инструмент власти, -- возразил Ларс. – Особенно, когда тебя-то пронесло, а твоего соседа – нет. Бароны даже с больше охотой будут впредь поддерживать князя…

-- И что нам делать?! – спросила Жанна, видевшая в судьбе Горничей судьбу, постигшую десять лет назад её собственную семью. – Я не хочу, чтобы их всех перебили! Всю семью… Это жестоко и невыносимо!

-- Можно ли доверять Хмудгарду – вот в чём вопрос, -- сказал Грег. – Когда гвардейцы предложили защитникам на башне Житников сдаться – они их потом перебили.

-- Но точно ли они предлагали им свободу? Ты ведь не слышал, -- заметил Ларс. – Да и воевода мог ничего им не обещать. Я думаю, что Хмудгарду куда выгодней отпустить нашу сотню. Это повысит шансы на сдачу гарнизона в дальнейшем, когда его боевой дух неизбежно упадёт. Если же воевода всех прирежет перед стенами, то наши бойцы будут биться до последнего. А это ему точно не нужно.

-- Возможно…

-- Хмудгард отпустит их, но бросит за ними гвардию, едва те скроются из поля нашего зрения! – сказал Грег. – Мало ли, куда мы их послали? Вдруг на север, к крепости Светломоричей, где их быстро вооружат и те продолжат сражаться против князя!

-- Звучит как вполне неплохая идея, -- усмехнулся Ларс.

-- Но воплощать мы её не будем, -- сказал Камил. – Если мы лишимся и сотни бойцов и при этом Хмудгард перебьёт Горничей, то это подорвёт боевой дух гарнизона сильнее всего. На такой риск мы точно не пойдём.

-- Боевой дух, -- крякнул Угрюмый Зак. -- То, что мы обсуждаем здесь вместо того, чтобы послать воеводу к чертям ещё тогда – уже дерьмово! Наши бойцы видят эти колебания. И пусть мы решим не сдавать сотню, но бойцы уже сделали некоторые выводы.

-- И это тоже, -- согласился Ларс. – Никому не понравится стать участником подобного обмена.

-- И неужели никто не согласен выпустить сотню бойцов в обмен на дочек? – ужаснулась Жанна. – Тем более, если воевода сначала отпустит бойцов и обменяет на Горничей. А что уж с ними случится вдалеке от стен – не так важно, если обмен случится…

-- Как же вы безжалостны к жизням солдат, -- хмыкнул Угрюмый Зак. – Я бы не хотел отдавать своих бойцов. Никто не пойдёт служить ко мне, если мы переживём эту осаду. В мой отряд и без того мало желающих. После анафемы и всяких слухов обо мне…

-- Мы не будем отдавать бойцов, -- повторил Камил.

-- Тогда зачем мы вообще сели обсуждать всё это? Если вы уже всё для себя решили?… -- спросила Жанна.

-- Нам нужно было выиграть время, -- объяснил Лют Савохич. – Хотя бы немного отсрочить гибель семейства. Чтобы спасти всех.

-- Каким это образом? – поинтересовался Зак. – Лобовой атакой?

-- Вот это нам и нужно обсуждать, -- ответил Лют. – Придумать способ.

Савохич взглянул на Камила в некоторой надежде – культист уже привык, что Миробоич то и дело вытягивает из своих рукавов козырь за козырем. Но на этот раз Камил лишь пожал плечами.

-- Я не буду использовать Ангела. Тогда умрут не только Горничи, но и все мы, когда по наши души явится Престол.

-- А если вывести за врата сотню мертвецов? – предложил Никлот. – Одетых в плотную закрытую одежду? Обменять их вместо живых?

-- Безумная идея, -- ответил Камил. – Если гвардейцы атакуют их, то мертвецам будет нечем сражаться, ведь с оружием и в броне их никто в здравом уме гулять по Горной Дали не отпустит. А голыми руками мертвецы ничего не противопоставят… После битвы Хмудгард поймёт, что за стенами некромант. Да и чего мы этим добьёмся? Присоединения Хартвига к осаждающим? И ослабления моей мёртвой дружины, единственной нашей надежды на выживание?

-- Я лишь предлагаю варианты, -- Никлот сжался, постеснявшись своих необдуманных слов. -- А если этих мертвецов, когда они уйдут за поле зрения гвардии, стаскать Ангелом обратно в крепость? До того, как на них нападут… Не обязательно мертвецов – то же самое можно сделать ведь и с живыми.

-- Это будет с полсотни вылетов в лучшем случае, -- сказал Камил. – Мы можем не успеть перенести всех обратно. Но идея здравая… Только нет гарантии, что всё это не заметят люди Хмудгарда…

-- Полсотни вылетов? – спросил Никлот. – Это если Ангел будет таскать по два человека. По два живых. Но ведь мертвецы высушены и гораздо легче живых. Ангел управится, я думаю, за два десятка вылетов, учитывая, какие кувшины он был способен поднять…

-- Вполне, -- согласился Камил. – Но нет гарантии, что людей Хмудгарда не снарядят сопровождать «сдавшихся». Я бы точно не оставил их без внимания. Особенно с учётом потайных ходов в нашей крепости. И сопроводил бы их как можно дальше.

-- А что, если напасть мёртвой дружиной и вывести за стены наёмников? – спросил Никлот. – Если мы всех перебьём, то не останется и свидетелей, не так ли?

-- Их там почти две тысячи. За всеми не уследить, а нас сильно меньше. Все мы будем больше беспокоиться о том, чтобы разгромить их и не потерпеть поражение, чем о том, чтобы никого не упустить.

В гриднице вдруг стало тихо. Варианты, казалось исчерпались, даже у Никлота, чья голова, надо признать, работала неплохо для того, кто ещё совсем недавно был неотёсанным рекрутом-крестьянином.

-- Умертвить бы этих Горничей, -- сказал Камил, внимательно вглядываясь в лица присутствующих – не вызовет ли предложение слишком острого осуждения. – Тогда будущие казни никого не деморализуют. Мои подкопы не достают до лагеря. Но они достают до клеток с дочками Данилы. Хотя бы они не будут сильно мучиться в лапах гвардейцев.

-- Нет, -- сказал Лют Савохич и встал из-за стола. – Тогда оставь это дело на мне.

-- У тебя есть предложение?

-- Не самое лучшее. Я поведу своих людей в бой.

-- И чудовищ?

-- Нет.

Лют Савохич, казалось, волновался о судьбах девиц не меньше Жанны. Во время обсуждения в гриднице он совсем не ржал по своему обыкновению. Голос его стал куда серьёзней, чем обычно. Камилу показалось, что Савохич о чём-то вспомнил. О чём-то преследовавшим его всю жизнь.

Не о своей ли Забаве, которую много лет назад растерзали в лесу имперцы?

Савохичу не нужно было находиться рядом со своей дружиной для того, чтобы ею управлять. Всё-таки грибной шаман Мицеталий давал им огромное преимущество своей способностью видеть глазами адептов. Лют глядел в подзорную трубу на лагерь княжеского войска.

Клетки дочек унесли за деревню. Подальше от стен – Хмудгард опасался, что защитники решатся на дерзкую вылазку. По этой же причине воевода разместил отряды гвардии в самой деревне. Гвардейцы стояли наготове и держали лошадей вблизи.

По большей части они разговаривали друг с другом, смеялись над шутками, уверенные, что никакой вылазки не последует.

У Савохича имелось всего пятьдесят конников. Врыв во вражеский лагерь не сулил им ничего хорошего. Тем более воевода расставил по окрестностям патрули с горнами, которые немедленно затрубят в случае приближения гостей. Набег не получится неожиданным. Это сыграет против нападающих и люди Савохича будут легко разбиты.

-- Их защита не сплошная, -- возразил Савохич, когда Камил сказал обо всём вышеперечисленном. – Мицеталий направит нас...

Камил на эти слова поначалу лишь усмехнулся.

-- Потребуется и твоя помощь, -- сказал Савохич. – Нужно вывести безоружных бойцов за ворота.

-- Зачем?

-- Чтобы отвлечь гвардейцев и расслабить их… Пусть подумают, что мы согласились на предложение воеводы о сдаче сотни.

Камил поручил Угрюмому Заку набрать добровольцев среди наёмников, обязательно объяснив им суть вылазки – никто не будет на самом деле сдаваться гвардейцам. Нужно было лишь медленно выйти за ворота, совсем недалеко от них…

Бойцы сняли доспехи и сложили оружие. Они столпились перед воротами, в ожидании команды.

Но Лют Савохич тянул.

-- Не сейчас… -- говорил он. -- Нужно подождать, пока мои люди рассеются по округе.

-- Рассеются?

-- Нас мало. Бить в одну точку не имеет смысла. А вот с нескольких…

На всякий случай Камил держал в небе над крепостью мёртвых соколов – лишь бы никто не отправил воеводе птичку об истинных задумках, но в крепости, казалось, не нашлось предателей.

«Сдающиеся» бойцы стояли посреди захаба и наёмники со стен шутили над ними, а те шутили в ответ – смех с обеих сторон поднялся такой, что Угрюмый Зак немедленно выдвинулся наводить дисциплину, опасаясь, что в лагере их услышат. Веселье сразу прекратилось.

Лют направился к северной стене. С той стороны крепости воевода разместил на окраине леса одну сотню и поручил дружинникам наблюдать за происходящим на стене у обрыва – чтобы не позволить никому по ней спуститься, уйти или ударить в тыл.

Лют приготовил верёвки и попросил у Камила мёртвого коня.

-- Ты обещаешь, что не увлечёшься в битве? – спросил Камил. – Утеря мёртвого коня…

-- Я не утеряю его, -- сказал Савохич. – Даю слово. Он ни за что не достанется гвардейцам.

Затем они некоторое время стояли на северной стене, вглядываясь вдаль, на расслабленных и явно ничего не ожидавших дружинников.

-- Перед тем, как уйти, Камил, -- начал Савохич. – Хочу тебя предупредить, что Вальд отверг Грибного Бога.

Камил перевёл взгляд на Люта.

-- И что это значит?

-- Это удивительно, -- сказал Савохич. – Вальд чрезвычайно упёртый потомок рыцарей. И глупец… Но глупец с огромной волей и большой хитростью. Каким-то образом он исцелился, сначала заключив с Грибным Богом союз. А затем… подло разорвал этот союз. Он атаковал Грибного Бога.

-- Атаковал?

-- Я не знаю, что это значит, -- сказал Лют. – Я лишь передаю слова Мицеталия. Сейчас Мицеталий слишком занят и ничего здесь не видит… поэтому я сообщаю тебе всё, что мне удалось у него узнать. Вальдемар не так прост, как кажется. Грибной Бог очень могуч, его хватка крепка. И вырваться из неё, однажды попав в Истину – невозможно. Я даже не представляю, как Вальд это сделал. Но он атаковал то, чего атаковать нельзя. Даже при всём желании. Это что и резать воздух ножом…

-- И что стало с Грибным Богом?

-- Ничего, -- ответил Лют. – Вальд не настолько силён, чтобы победить его. Но достаточно, для того, чтобы отвергнуть и вырваться…

Камил задумался. Возможно, божеству помешали «слёзы». Демоны Изнанки, должно быть, схлестнулись между собою за право владеть Вальдемаром?

-- Но он выздоровел? Он будет жить?

-- Да, -- сказал Лют. – Раны его затянулись, а зараза в крови – истреблена… Но ему придётся самостоятельно восстанавливать свои силы. А истратил он их немало.

-- Мицеталий простит ему это нападение? Или теперь они враги?

-- Сложно сказать, -- честно признался Савохич. – Я думаю, что прямой вражды не последует. Пока Вальд твой друг. Но Мицеталий этого святотатства не забудет никогда...

-- Спасибо тебе. Я очень ценю эту помощь. Ты самый полезный союзник. Единственный полезный союзник.

Савохич рассмеялся, кажется, впервые за этот день.

-- Да, с другими союзниками чего-то у нас не занялось, -- согласился он. – Всё-таки, бароны разорены и слабы. И только мы с тобой, благодаря особым силам, способны хоть что-то противопоставить.

Затем Савохич встрепенулся, прислушавшись к чему-то.

-- Пора, -- сказал он вдруг. – Отдавай приказ открыть ворота…

Затрубили горны на стенах, привлекая внимание гвардейцев. Затрещали барабаны, наматывающие цепи. Ворота со скрипом отворились. И наружу нарочито медленно выходили бойцы, с поднятыми руками и белым флагом в качестве знамени.

Гвардейцы тут же засуетились. Они вскочили на лошадей и принялись стекаться в боевые порядки перед деревней. Камил сразу же приказал своим людям остановиться, замереть перед воротами. Опасно отводить их далеко, особенно когда гвардия разворачивается в боевые порядки… Впрочем, понять их можно – вдруг защитники решили совершить вылазку?

Вскоре перед гвардией выехал Хмудгард вместе со своими телохранителями. Он приказал гвардейцам стоять на месте. После чего он подъехал ближе к стенам.

-- Не бойтесь! – крикнул он защитникам. -- Можете продолжать выход! Пусть строятся цепочкой! Сначала я всех пересчитаю! И упаси Господь, у кого-то из них увижу оружие!... Пусть бросают его сейчас же, пока не поздно!.. И лишь потом мы позволим им уйти, куда они только пожелают!

Вдруг с северной стороны крепости загудели горны, принадлежавшие дружинникам Хмудгарда. Это ввело воеводу в некоторое замешательство. Что там происходит? Его воины трубили о том, что по стенам кто-то спускается. Но зачем это защитникам, сдающим целую сотню?..

Лют Савохич быстро спустил мёртвого коня, спустился и сам. Дозорные затрубили когда тот уже мчался вдоль бурного каменистого ручья, прорываясь к пологому берегу у моста.

Камил отдал приказ бойцам продолжать выход, всё так же медленно, вводя воеводу в ещё большее заблуждение.

Особенно Хмудгард растерялся, когда горны затрубили и со стороны лагеря. Отовсюду и сразу…

Хмудгард глядел то на выходящих бойцов с поднятыми руками, то оборачивался к лагерю, в котором творилось невесть что, да смотрел в сторону ручья, ничего совершенно не понимая.

В конечном итоге воевода увидал Люта Савохича верхом на коне и с громадным мечом за спиной. Тот стремительно приближался со стороны моста к их лагерю. Тогда Хмудгард гаркнул, приказывая гвардейцам немедленно взять барона в плен – желательно живым – и при этом внимательно присматривать за выходящими из ворот защитниками, быть готовыми к атаке.

В лагере же, рассуждал воевода, со всем разберутся баронские дружинники…

Пешие разведчики Савохича рассеялись по лесам у лагеря. Мицеталий видел их глазами. Поэтому у него складывалось полное видение окрестностей. Мицеталий видел все патрули. Даже те, которые воевода считал скрытыми от возможных гостей.

Он видел и клетки с девицами.

Видел и все слабые места, все бреши в защите лагеря. Все недостатки в расстановке сил, которыми можно было воспользоваться в полной мере только благодаря крайне слаженному взаимодействию между воителями…

И своим голосом Мицеталий направлял небольшие отряды конников, растекавшиеся по лесам. Конники незаметно просочились через патрули, как вода просачивается сквозь камни; они охватили лагерь, как утренний туман и теперь были повсюду...

Но их слишком мало.

Когда «сдавшиеся» отошли от ворот достаточно далеко, Камил вновь приказал им замереть.

Это привело вдруг воеводу в бешенство.

Хмудгард крикнул:

-- Гвардия! В атаку!!! Убейте всех вышедших за стены! Прорвитесь за распахнутые ворота и н позвольте их закрыть!!

Гвардейские сотни синхронно ломанулись вперёд с воинственными криками.

-- Бегите!!! – крикнул Камил. И бойцы тут же ринулись обратно к воротам.

-- Залп!! – громыхнул Угрюмый Зак, когда гвардейцы подошли достаточно близко к стенам. И арбалетные болты осыпали их, вонзаясь в щиты и в лошадей. Но болты изредка сражали нападающих, облачённых в хорошую броню…

Ещё раз затрубили горны княжеского войска. Воевода, похоже, собирал всю дружину в единый кулак для атаки на стены крепости, даже несмотря на происходящее среди шатров – от этого в лагере воцарился ещё больший хаос…

Бойцы быстро забежали за ворота, поворачивая направо, вдоль стены. Они неслись со всех ног и это повлекло за собой давку. Несколько бойцов запнулись и были затоптаны бегущими без оглядки. Не все сдохли под топотом толпы – большинство упавших бойцов получили лишь ушибы и переломы, с которыми им было не убежать от приближающихся гвардейцев…

Наёмники на стенах перезаряжали арбалеты.

Гвардейцы стремительно добрались до стен. Ворота не успели закрыться.

Но, по приказу Камила, закрывали их нарочито медленно. Нужно заставить атакующих торопиться.

-- В бо-о-о-й!! – вопили командиры гвардии. – Первым делом захватить врата!! Самых смелых ждут горы золота и воинская слава!

Но едва они прорывались за распахнутые врата… как убеждались лишь в одном. Что ждут их вовсе не горы княжеского золота, воинская слава. И даже не повышения в званиях… Но лишь коварная западня. Из которой уже невозможно выбраться.

Гвардейцы наваливались друг на друга. Всё подступающие сзади на кураже не давали остановиться тем, кто был спереди, но уже осознал весь ужас грядущего.

«Сдающиеся» защитники уже скрылись за вторыми воротами в конце захаба – коридора, созданного дополнительной стеной, пристроенной вдоль крепостной стены эти летом.

Вторые ворота захлопнулись куда поспешней первых – гвардейцы до них добраться не успели.

-- Под первые ворота за стену! Залп!!! – прокричал Угрюмый Зак. И арбалетчики сразили почти в упор всех, кто подходил в то время к воротам, ещё не подозревая о ловушке за ними.

Этот залп оказался куда успешней – ламелляры гвардейцев пробивались болтами с близкой дистанции. Воители слетали с лошадей, сражённые кошмарной болью.

Лишь затем первые врата захлопнулись, отрезая пути к отступлению попавшим в ловушку.

Самые отважные гвардейцы, успевшие проскочить, оказались заперты в захабе.

Никто не ожидал, что за воротами они угодят в захаб – даже воевода. Все они помнили, что год назад, во время сбора Долга, за воротами раскрывалась открытая площадь, удобная для конных манёвров. Теперь же… там начинался поворот вдоль стены, заканчивающийся ещё одними воротами, ещё одной стеной.

Из бойниц новой стены вылетали стрелы. Наёмники смеялись, чувствуя собственную безнаказанность, чувствуя страх гвардейцев.

И никуда от стрел нельзя было скрыться.

Камил бегло оценил число гвардейцев в ловушке. Немало! Если бы они пробились и устремились к стражникам у барабанов, то, скорее всего, им удалось бы оставить врата открытыми – и тогда в крепость Миробоичей проскочила бы сначала вся гвардия, а затем конные, а потом и пешие дружины баронов. Тогда эта отчаянная атака позволила бы воеводе легко взять крепость Миробоичей.

Но все эти планы потерпели крах из-за какого-то захаба… Весь начавшийся штурм был сорван так же быстро, как и начался.

Обречённые метались в панике, сваливались с лошадей. Они безуспешно рубили ворота топорами, пытаясь вырваться из крепости…

Воевода быстро осознал ошибку. Он отвёл гвардию от ворот. А запертым никак не помочь…

В лагере тем временем происходило нечто совершенно невообразимое.

Лют Савохич легко пробился через гвардейцев, брошенных на его преследование и теперь приближался к клеткам с Горничами. Но что было невообразимей всего – там его уже поджидал отряд адептов. Культисты разрубали топорами прутья клеток, усаживали девиц на лошадей и одновременно отбивались от баронских дружинников.

Избитого Горнича и его толстозадую жену усадили на отдельного скакуна – самого резвого – и окружили кольцом, закрывая от стрел своими телами.

Этот отряд Савохича, в который Мицеталий определил самых наилучших, стремительно пробился к клеткам, в то время как остальные отряды отвлекали внимание на себя, проносясь мимо дружинников, поднимая большой шум и пытаясь поджечь осадные башни и тараны факелами. Командиры князя неверно определили цель нападения, поэтому всё и сложилось так удачно для адептов…

Мицеталий провёл культистов по свободному и неприметному пути безо всякого сопротивления – настолько хорошо он видел поле боя, настолько хорошо и тонко он управлял своими воителями…

А провокация Камила у ворот отвлекла на себя всё внимание воеводы.

Получилось так, что отряд освободителей заметили лишь когда те принялись рубить клетки.

Савохича пробило стрелой насквозь. Но свирепый воин зарубил всех княжеских лучников вблизи от клеток, устранив главную угрозу для освобождённой семьи, после приближавшихся гвардейцев.

Не замечая полученных ран, Лют усадил перед собой ту самую черноволосую девушку. И что-то сказал своим бойцам.

Вскоре они скрылись за деревенскими избами. Камил их больше не видел в тот день. К крепости Савохич и его люди так и не вернулись…

Весь княжеский лагерь уподобился разъярённому улью. Дружинники седлали коней и бросались в погоню.

Хмудгард впал почти в демоническое бешенство.

-- Лют Савохич! – ревел он, забивая булавой насмерть всех стражников, стоявших у клеток, но не сумевших остановить вторженцев. -- Я спущу с него шкуру!! Взять его живым! Или вы все позавидуете мёртвым!!

Гвардия устремилась в погоню. Пешие дружины выстраивались в боевые порядки, ожидая либо вылазки защитников, либо ещё одной атаки из окрестных лесов…

**

А спонсорам сегодняшней главы выражаю благодарность!))

Максим С 1111р "Капелька негодования"

Дарья Ф. 1000р

Вячеслав Вадимович 579,63р "Читаю Спасителей, люблю Камео Шабаняна"

Константин Викторович 300р "С террористами переговоров не ведут"

Алексей Александрович 200р "Зачем я начал читать это?"

Мой паблик ВК: https://vk.com/emir_radriges

Мой телеграм канал: https://t.me/emir_radrigez

«Темнейший» на АТ: https://author.today/work/316450

— Не рано? Заутреня в 7 часов начинается. Может, к обедне лучше?

— Нет. В самый раз. Алёнка рано просыпается. А к вечерне везти, потом только пешком возвращаться.

Тихонько, стараясь не наступать на малиновые ветки, я решила уйти за гараж, и не выдавать, что подслушивала. Вероятно, не зря меня дед отправил собирать малину, хотел поговорить с бабушкой.

«Моя новая кукла ожила», — обрадовалась в душе́ и стала фантазировать, как разговариваю с ней и играю. Даже не заметила, как в своих фантазиях начала говорить вслух, ведя диалог с Настенькой, говоря за обоих, но разными голосами. Чем привлекла проходившего мимо двора соседа, дядьку Кольку.

— Здорово, Алёнушка! С малиновыми кустами разговариваешь? — посмеялся он.

Признаться, даже вздрогнула от неожиданности, но ответила на приветствие.

— Кукла какая красивая у тебя, новая. Мамка привезла? — снова спросил сосед, кивая на окно хаты за моей спиной.

От испуга я чуть не выронила полную банку малины. Куклу точно оставляла на диване, собираясь идти собирать малину. Как она могла здесь оказаться?

— Скажи, чтобы уезжала оттуда! Не место там для беременных!

Слово за слово, Люба вытянула у дежурной тревожные сведения. Живут на окраине только те, кто родился в Ушаковке. Пришлые бегут из-за несчастий. А всё оттого, что там когда-то был громадный овраг, полный трупов. Красные расстреливали белых, белые — красных. Там же казнили заключённых из областной тюрьмы. В двадцатые, когда власть часто менялась, возле оврага даже часовых не ставили. Пропитанный кровью песок засыпал глаза многим: и монашкам из разрушенного монастыря, и разбойному люду, и без вины виноватым, просто подвернувшимся патрулям на улицах. Говорили, что кому-то удавалось выбраться из-под груды тел, слегка присыпанных грунтом. Так родилась легенда о проклятии, павшем на головы карателей. Вроде нашёлся кто-то, раз за разом выбиравшийся из оврага. В него стреляли, но умертвить так и не смогли. А убийцы погибали страшной смертью.

Любу мать воспитала так, что никаким легендам она не верила. Да и народ в Ушаковке хороший, всегда готовый помочь соседям. Но настроение дежурная ей испортила.

Верка ходила на занятия, гордо выпятив живот, весёлая, ухоженная. Надя стала её тенью. Так продолжалось до февраля, пока Верка не перестала посещать лекции. «Она на сохранении», — объяснила всем Надя. Одногруппники два раза через неё отправили Верке передачи.

И только Любе почему-то стало тревожно. Ей снилась взбалмошная гулёна в рубашке, обтянувшей живот. Она протягивала ладони, как будто ждала и не могла дождаться, что кто-то по-дружески подаст ей руку — «мы теперь нерушимый треугольник». А ещё не забывались слова дежурной про Ушаковку.

Люба не могла не думать, почему Надя пригласила её к себе в самый сложный момент. Пожалела? Заскучала одна? Так о ней заботилась, пока… Пока Любка не сообщила ей о том, что случайной беременности не будет! И тут же стала безразличной. А потом Верка… Наде нужен ребёнок? Не для того же, чтобы растить его возле ящиков с кладбищенской землёй…

Однажды Любе стало плохо от неотвязных дум, и она позвонила Верке. «Вне доступа». Набрала Надю — то же самое. Верка-то на седьмом месяце… Наверное, что-то случилось. Люба вызвала такси до Ушаковки. Ключи неё имелись, она просто забыла их вернуть. Если девчонок не окажется дома, нужно будет обзванивать родильные дома и больницы. Люба подумала, что лучше бы сделать всё наоборот, но интуиция погнала её в Ушаковку.

Дом на отшибе в апрельских сумерках показался ей спящим из-за закрытых ставней. Или мёртвым…

Люба открыла дверь — тишина. Прошла в свою бывшую комнату. В кровати на боку, уткнувшись лбом в колени, лежала Верка. Она сжимала одеяло в алых пятнах.

— Верочка… — позвала Люба, не в силах подойти ближе.

Верка повернула голову, открыла глаза в чёрных кругах, разомкнула искусанные губы:

— Лю…ба…

— Что случилось? Ты родила?

Верка слабо кивнула головой.

— Где малыш?

Верка сказала медленно, почему-то пытаясь улыбнуться:

— Он… умер… Но Надя… она поможет…

Вот как? Надя всё же заполучила ребёнка. Умер ли он на самом деле? А если и умер, что она сделает с недоношенным плодом? «Надя поможет»… Люба не верила во всякий маразм вроде оживления мёртвых.

Верка счастливо пробормотала:

— Я… ма… ма…

Люба замерла от ужаса: такое несчастье и эта улыбка… улыбка сумасшедшей. Жаркой волной к сердцу подкатил гнев. Люба прикрикнула на Верку:

— Почему рожала не в больнице? Ты сейчас на мертвеца похожа. Я вызову скорую!

— Не надо… Надя… всё сделала… — с мутными глазами и счастливой исступлённой гримасой сказала Верка.

Она перекатилась на спину и дрожавшей, вымазанной в крови рукой откинула одеяло.

Люба отшатнулась и попятилась, пока не схватилась за косяк двери.

Веркино нутро было вспорото и забито землёй. Буро-чёрная субстанция ворочалась, поднималась и оседала.

— Мне… не больно… мне хо…рошо… — вымолвила Верка. — Он умер… но я буду хо… хо… ей… мм… ой…

— Идиотка! Твоего ребёнка забрала убийца, маньячка! Она обманула тебя! — заорала Люба и попыталась непослушными пальцами вытащить мобильник.

Он выскользнул и упал на пол и раскололся.

— Не… нне… ма… ма… — попыталась что-то сказать Верка, забеспокоилась и с усилием приподнялась.

Люба бросилась в кухню и вытащила из-за печки топор. Не заглядывая к Верке, стремительно прошла по коридору и распахнула дверь в комнату с ящиками.

Надя стояла к ней спиной и даже не шелохнулась, когда Люба закричала:

— Где ребёнок? Что ты с ним сделала?

Люба обвела глазами помещение. В свете маломощной лампочки она увидела копошение в одном из ящиков. Нечто, напоминающее младенца, всё облепленное комочками земли, вздёргивало тонкими кривыми ножками, закидывало головку, широко открывая розоватый зев. Из него плеснула розоватая струйка, и крохотная фигурка погрузилась в землю.

— Кровь ребёнка чистая и святая, как сама земля, — сказала Надя.

— Ты!.. Чудовище, безжалостная мразь! Маньячка! — закричала Люба. — Убью тебя!

Надя медленно повернулась к ней. Её глаза напоминали две чёрные дыры на иссиня-бледном лице.

— Меня тоже не жалели. Меня убивали. Смотри! — И она рванула блузку на груди.

Пуговицы, как горох, застучали по полу.

— Рубили. Жгли. Стреляли.

Надины ключицы белели продольными шрамами. Вместо грудей топорщились синевато-жёлтые желваки. Плечи, живот в нескольких местах пятнали сморщенные участки кожи — следы пуль.

Надя расстегнула юбку и сказала:

— И матку вырезали, когда мы с монашками-сёстрами не дались насильникам.

Люба отвела взгляд от изувеченного живота.

— Но я собрала землю, пропитанную кровью невинных жертв. И она воззвала к Создателю. И Он воздал виновным. Чтобы земля жила, ей всегда нужна невинная кровь.

— Идиотка… Уродина… Для чего тебе живая земля? — тихо, потому что голос застревал в глотке, спросила Люба, поднимая топор.

— Для мести… — чтоб мир стал чист и невинен, — ответила Надя, сделав шаг к Любе, которая почему-то не смогла двинуться с места.

Топор выпал из её онемевших рук.

Что-то толкнуло Любу под коленки. Она и так еле стояла от увиденного, а тут ещё неожиданный тычок. Люба упала на бок. Подняла голову, но даже звука не смогла издать от ужаса.

Это вползла Верка или то, что от неё осталось, изнутри полусъеденное землёй. Существо подобралось к Наде, уткнулось ей в ноги. «Мне не уцелеть, их двое», — подумала Люба. Но тварь, бывшая когда-то глупой гулящей Веркой, вдруг обхватила Надю и вместе с ней опрокинулась во второй ящик.

Земля в нём зачавкала, забурлила, обволокла мелькающие руки и ноги.

Люба не стала ждать, пока закончится схватка двух чудовищ. Она бросилась прочь. Но стены в коридоре затрещали и перекосились, а дощатый пол встал на дыбы. «Надька умирает. Наконец-то умирает. И больше не потянет смерть из прошлого…» — успела подумать Люба, прежде чем провалилась в дыру между разошедшихся досок.

Сверху что-то тяжко обрушилось, угрожая расплющить Любу, но спасли остатки коридорного настила. Зашевелились блоки фундамента, зацепили подол пальто и потащили к себе — перемолоть, подобно жерновам. Неимоверным усилием Люба расстегнула пуговицы одной рукой, второй прикрывая голову от груды щепы и обломков.

«Справа подпол», — вспомнила она и стала продираться к дощатой стене, надеясь, что она тоже не уцелела и внутри хранилища можно будет хотя бы вдохнуть воздуха, от недостатка которого уже нещадно жгло грудь.

Новый толчок помог ей ввалиться в тесное, заваленное картошкой пространство. Однако снизу из какой-то пропасти хлынула земля пополам с холодной водой. Чтобы не потонуть в грязи, Люба стала толкать крышку люка. Мощнейшая подземная силища воды накрыла с головой, завертела, вырвала люк, выбросила Любу в месиво воды, досок, штукатурки, печных кирпичей и куда-то потащила.

Дальнейшее она не увидела и не почувствовала. Очнулась только от того, что ей растирали щёки и руки, кутали в одеяло. Кто-то переговаривался:

— Трубы прорвало. Грунт-то здесь насыпной, им овраг заваливали. Вот и случился оползень… Дому-то почти сто лет было…

— Повезло девоньке…

— В доме-то кто-нибудь ещё был?..

Голоса ещё что-то пробубнили, затихли и потонули в безмолвной темноте. А вместе с ними и Люба.

Очнулась она в больничной палате.

Чья-то рука в перчатке легонько погладила её по щеке, а женский голос сказал:

— Начнёшь, обязательно начнёшь.

— Что?.. — пересохшими губами спросила Люба.

— Так ты всё твердила: распустить, смотать, начать заново. Вот я и говорю тебе: обязательно начнёшь заново.

Всё казалось просто замечательным до первой «взрослой» вечеринки. Группа собралась в Любиной шестиместной комнате, в которой пока что были заняты только две койки. Все выпили, потом добавили… Появились гости, а на столе — новые бутылки. Закончилось тем, что Любка продрала глаза на другой день почти в полдень, на кровати со сбитыми простынями и в одних носках.

Она сразу поняла, что случилось. Тихонько подвывая, отправилась в туалет и взвизгнула от режущей боли. Как назло, в душе оказалась только холодная вода. Люба, чувствуя себя выпотрошенной селёдкой, кое-как помылась. И всё-таки отправилась на последнюю пару.

Скользнула в аудиторию и прошла на своё место, рядом с соседкой по общаге Веркой. Но стул был занят большой сумкой с учебниками.

— Вера, я уберу твою сумку? — робко спросила Люба.

Соседка даже не посмотрела в её сторону и не ответила.

Люба, как паршивая овца, сунулась было ещё к двум свободным местам. И услышала: «Занято!»

Уселась рядом с Надей, тихоней, прозванной заучкой. Это слово было почти клеймом. Заучка — значит, не своя, променявшая студенческое братство на зубрёжку; существо одинокое, ограниченное и неуважаемое.

Люба вполуха слушала лекцию, почти ничего не понимая; механически водила ручкой в тетради. И чувствовала, как её лицо пылает от жгучего стыда. А потом подкатила обида: ну почему всё так получилось? По сути, её предали все, кто был на вечеринке. Напоили и позволили надругаться над ней. А сами-то каковы? Та же Верка, приехавшая из столицы в провинциальный вуз, то и дело хвалилась своими половыми подвигами. К тому же многие старшекурсники вовсю сожительствовали. Ругались, вновь сходились — и всё это на глазах всей общаги. Её-то вина в чём?

Люба достала платок и зажала рот, чтобы не разреветься в голос.

— Да ты не переживай, — послышался тихий шёпот Нади.

Эта кроха сочувствия заставила Любу взрыдать. На неё обернулись, покосились, хихикнули.

— Уеду домой! — гнусаво прошептала она в платок и утёрлась.

И от этого решения ей стало легче.

Она не пошла в буфет во время перерыва, встала у окна и упёрлась взглядом в нарядные золотые клёны. Такие же росли под окнами её дома… Тут же пришло сообщение от матери: ожидается похолодание, одевайся, доча, потеплее. Не прогуливай занятия, не трать деньги зря, они не с куста взяты, а заработаны тяжким трудом.

Возвращаться домой сразу расхотелось.

Рядом раздался тихий голос Нади:

— Люба, съезжай ты из общаги… У нас с бабулей свой дом в районе Ушаковки. И лишняя комната есть. Далеко, правда, от института. Зато спокойно.

Любка, выросшая в посёлке, сразу представила прелести «своего дома» на окраине города: нужник в огороде, вода в колонке… Ну и плата, само собой. Ей, как безотцовщине, полагались скидки за проживание в общаге. Нет уж, она обойдётся без съёмного жилья.

Надя будто услышала её мысли и сказала:

— Если надумаешь, мы с бабулей будем тебе рады.

Люба за два дня притерпелась к своему положению отверженной, даже стала ходить задрав нос, не замечая общего игнора. И с предательницей Веркой не перемолвилась словом до тех пор, пока она сама первой не обратилась к Любе.

Может, всё обойдётся? А если вдруг возникнут нежелательные последствия — медицина поможет.

Но не обошлось.

Люба вышла из общежитской читалки с учебниками в руках поздно, так как решила своё «падение» в глазах сокурсников перекрыть успехами в учёбе. И не почувствовала, как к ней кто-то подкрался со спины в тёмном узком коридоре. Мужская рука со спины больно ухватила за грудь, другая ущипнула за ягодицу.

— Куда направилась, прелестница? Нам с тобой вон ту-у-уда, в подсобку. Там все удобства, — послышался похабный голос.

Люба бешено крутанулась, вырвалась из облапивших её рук и врезала что есть силы стопкой учебников по чьему-то подбородку.

Перед ней стоял третьекурсник с исторического факультета, жирный, с лоснящейся прыщавой рожей и вечными мокрыми пятнами на рубашке под мышками.

— Ты чего, паскуда? — спросил он, потирая ушибленное место. — Всем можно, а мне нельзя?

— Нельзя!.. — крикнула Люба и задохнулась, не в силах произнести больше ни слова.

— А как же это? — спросил толстяк и достал фотографию из заднего кармана джинсов, над ремнём которых колыхалось студенистое брюхо.

Люба похолодела. В тусклом свете коридорной лампочки некачественная фотка выглядела яркой-яркой.

На кровати лицом в подушку лежала деваха, отклячив пышный зад. И сзади — заросший кучерявыми волосами торс парня. Полураспустившаяся коса — её, Любкина. А парня не узнать, лицо не поместилось в кадр.

— Ну? Отличная реклама? — со злобным ехидством сказал толстяк. — Так что предъявляй свой товар по-хорошему. А насчёт ментовки даже не думай. Ребята подтвердят, что ты дала всему этажу по обоюдному согласию. Все узнают, кто ещё не в курсе. И в твоём Мухосранске тоже.

Плиточный пол ушёл из-под Любиных ног. Она удержалась только из-за жгучей ненависти и ярости, от которой, казалось, задрожал полусумрак коридора.

— А статьи УК РФ? — спросила Люба.

— Тогда вперёд… звезда интернета, — заржал толстяк и обошёл Любу, зашагал себе дальше.

Она сползла по стенке и уселась на холодный пол. Кто-то выключил свет на этаже, и темнота зашевелилась, потянулась к Любе, вызывая в её голове мысли то о яде, подсыпанном в еду обидчикам; то о ноже, который вспарывает волосатый живот, то об огне, охватывающем общагу… или вовсе о верёвке для себя. Люба всё это отмела, понимая: случившегося уже не изменить.

Она поднялась и пошла, еле переставляя ноги.

За поворотом в небольшом холле сидела дежурная за столом с лампой. Похожая на седую мышку тётка вертела в руках спицы с начатым носком. Она сделала Любе замечание:

— Почему после двенадцати не в своей комнате? О приказе проректора не слыхала?

Люба повернула к ней залитое слезами лицо.

Дежурная сверкнула на неё маленькими глазками из-под очков и сказала:

— Сядь-ка сюда. Что-то покажу.

Люба послушно опустилась на стул рядом.

— Вот, видишь, плохая резинка получилась? — Дежурная повертела в руках вязание. — А теперь смотри, что я сделаю.

Она выдернула спицы и моментально распустила рукоделие, смотала нитки в клубок.

— Сейчас начну всё заново, чтобы вышло правильно и красиво. Вот так и ты… начни заново. Мало ли я видывала таких… Почти все ошибаются. А теперь ступай к себе.

Верки в комнате не было. Понятно, шляется по друзьям. И никто её не осудит. Только Любке достался позор и, похоже, новые домогательства. Но она не позволила себе снова разреветься. Стала глядеть в потолок и твердить: распустить, смотать, начать заново. Распустить, смотать, начать… И в конце концов заснула.

Перед первой парой она подошла к Наде и сказала:

— Я всё же съеду из общаги. Сколько возьмёт твоя бабка за комнату?

Надя успокоила: совсем немного. Можно будет питаться в складчину, так выгоднее. Овощи свои, трат будет самая малость. А ещё предложила перевести вещи прямо сейчас, когда соседка на лекции. Меньше будет разговоров.

Люба подняла на Надю недоверчивый взгляд: эта заучка ради неё пропустит лекции?

Надя улыбнулась: именно так! Только сейчас Люба заметила, что она выглядит немного старше, чем сокурсники. И морщинки у глаз, и горькие складки у рта. Не просто худенькая и плоская, а похожая на анорексичку.

В такси Люба осознала свою ошибку: нельзя было соглашаться на переезд, не осмотрев район. Какая же это окраина города? Настоящая деревня. Правда, дом здоровенный, с четырьмя фасадными окнами, одно из которых закрыто ставнями. В огромном дворе помещались сараи, ягодные кусты и несколько плодовых деревьев. Овощные грядки обещали безбедную зимовку.

Комната оказалась уютной, несмотря на низкий потолок. Печка Любу не смутила, даже порадовала: не придётся мёрзнуть осенью и весной, когда в городе отключат отопление.

Только вот с хозяйкой познакомиться не удалось. Надя объяснила, что бабуля очень больна, из своей комнаты не выходит. Люба вызвалась помочь с уходом, но Надя даже руками замахала: старушка посторонних не любит, даже врачей на порог не пускает. А вот подруге своей внучки будет рада. Она очень переживает, что Надя всё время одна.

Люба поначалу удивлялась, что больную не только не видно, но и не слышно, и Надя на ночь скрывалась в её комнате да стирала грязные простыни. А потом привыкла.

Мать приучила Любу к труду, и поэтому деревенское житьё-бытьё нисколько её не напрягло. Вместе с Надей они быстро убрали огород, засыпали в громадный подпол овощи. И времени на занятия оказалось достаточно. Даже проблема с проездом до института решилась: их вызвался подвозить мужчина с соседней улицы. Благодать, одним словом. Но, как ни странно, Любе чего-то не хватало. Может, из-за того, что вечерами на улице было тихо, как на кладбище.

В институте тоже вроде всё наладилось: Верка лезла с обнимашками, ребята общались с Любой так, будто ничего особенного не произошло. Никто её не домогался. Но у неё в душе кровоточила язва. И никакие ежевечерние «распустить, смотать, начать заново» не помогали.

А ещё вызывала беспокойство Надя. Она стала не подругой, а превратилась в Любину тень. Всё время рядом — тихая, незаметная и… неотвязная. Не лезла с разговорами, не мешала, но постоянно наблюдала за Любой. Было в этом что-то неправильное.

Через месяц после переезда Любка впорхнула на кухню, где Надя готовила их любимый завтрак — омлет с ягодами, лёгкая и счастливая: последствий изнасилования не будет! Надя только глянула на неё и опечалилась. Люба заметила, что она, отвернувшись, вытерла слезинку тыльной стороной ладони.

Зато вечером, когда они приготовили задание к семинару, Надя впервые коснулась Любки. Положила свою невесомую, шершавую от бесконечных стирок бабкиных простыней ладонь ей на руку и гневно спросила:

— Ты так и оставишь насильников безнаказанными?

— А что я могу сделать? Напилась до беспамятства. Никого не запомнила. Меня же ещё и осудят… — ответила Люба на вопрос, который разрушил её было восстановившееся равновесие.

Но если честно, она очень удивилась тому, как поменялось отношение Нади к её несчастью: от полного равнодушия к гневу.

— Ты сможешь всё, — твёрдо сказала Надя. — Всё, что захочешь.

— Да?! — взорвалась Любка. — Вот захочу — и четвертую их? Ты в своём уме? Не говори больше со мной об этом.

Надя вдруг стала ласковой и покладистой. Мол, мир и сердечность в отношениях главнее всего. Можно даже чуть-чуть выпить за окончание размолвки. Любу чуть не вывернуло только от упоминания о выпивке, но ей не захотелось обижать Надю. И они пригубили какой-то янтарного цвета настойки с пряным вкусом.

У Любки сразу же всё поплыло перед глазами. Качнулись стены, покривился потолок, а Надя словно раздвоилась.

— Из чего… настойка… — еле выговорила Люба, обратившись к одной Наде.

— Из крови.

— Ка… кой… крови?.. — беззвучно, одними губами, спросила Люба.

— Из крови земли, — ответила вторая Надя, подала ей руку, повела в комнату и уложила в постель.

Люба мотала головой по подушке оттого, что лёгкие шершавые пальцы шарили в её голове, вытягивали что-то, перебирали… А перед глазами представали разгорячённые лица троих её одногруппников с похотливо перекошенными слюнявыми губами.

Утром она проснулась совершенно разбитая, с болью во всём теле, дрожавшими руками. Надя напоила её отваром каких-то трав, и недомогание как рукой сняло.

В институте Любе на шею бросилась Верка — растрёпанная, возбуждённая, с шальными выпученными глазами:

— Ты слышала?! Вот ужас-то какой! Просто поверить не могу!

— Ты о чём, Вера? — Попыталась отстраниться от неё Люба.

— Так Костя же! И Мишка с Ильясом!

— И что с ними? — равнодушно спросила Люба, хотя у неё зашлось сердце от неприятных предчувствий.

— Попали под товарняк! Части тел на полкилометра пути по откосам разметало! — выкрикнула Верка и разразилась рыданиями.

Люба отвела её в туалет умыться, но Верка вцепилась в бывшую соседку намертво:

— Любонька… побудь со мной немного. Я тебе что-то скажу… Только пообещай, что простишь.

Люба предчувствовала, что ничего хорошего сейчас услышит, но ответила:

— Говори. Только быстро, не жуй сопли. Сейчас звонок будет.

— Пообещай простить!

Верка, похоже, была не просто в отчаянии. Её колотила настоящая истерика.

— Вера, я прощаю тебя. Только успокойся, — как механическая кукла, пообещала Люба.

Она чувствовала за спиной свою тень — Надю.

— Это им наказание за то, что сделали тогда с тобой, — проговорила Верка, приблизив распухшее лицо к Любкиному.

— А ты откуда знаешь?

— Я видела… как они по очереди из комнаты выходили… — прошептала Верка и хотела рухнуть перед бывшей соседкой на колени. — Прости, Любочка, прости!

Люба обернулась на Надю и удивилась: она ожидала от неё такого же гнева, как вчера. Но Надя с сочувствием смотрела на истерику Верки.

С этого момента столичная разбитная красотка словно прилипла к Любке и Наде, набивалась в задушевные подруги, ходила за ними хвостиком в институте и даже просилась пожить с ними на окраине города.

Приезжала с проверкой Любина мать, осталась вполне довольной чистеньким, налаженным бытом и на прощанье посоветовала:

— Вы бы почаще гуляли, ходили куда-нибудь, ну хоть на эти ваши танцульки. А то живёте, как монашки.

Люба ушам не поверила: обычно мать её никуда не пускала, только орала постоянно: «Учись, а то пропадёшь в жизни, как я!» И тут такой совет… Но родительница выглядела серьёзной и встревоженной.

После её отъезда что-то изменилось. Надя «отлипла» от Любки, словно подруга стала ей ненужной, лишней в доме. Иногда даже не здоровалась по утрам, могла за целый день не перемолвиться словом. А вечерами скрывалась в комнате бабки.

И тут с Надей случилось несчастье. Она сломала ногу: поскользнулась на первом ледке и упала голенью на поребрик.

Люба отвезла её в травмпункт, где сделали снимок и направили на госпитализацию. Наде требовалась срочная операция. Напрасно Люба уверяла её, что станет ухаживать за бабкой, что всё будет хорошо. Надя в полном отчаянии крепко сжала Любины пальцы и попросила о довольно странном: никогда, ни при каких условиях не заходить в бабкину комнату.

Люба была в шоке: а как же кормление, уборка за лежачей? Простыни… бесконечные простыни, которые Надя кипятила в сарае в огромном баке.

Надя, не отпуская Любкину руку, повторила:

— Не заходи!

— Почему, Наденька?

— Не беспокойся… Она не ест… уже давно не ест. Такая болезнь. А вот если зайдёшь к ней — умрёт. Пообещай мне!

Люба решила, что у Нади от боли помутился разум, но дала обещание. Кто их знает, эти старческие болезни…

Дом без Нади изменился. Сначала Люба не обратила внимание на потерявшие цвет обои, отслоившуюся краску, расшатанную мебель. А потом разруха стала проявляться всё сильнее с каждым часом. Однажды ночью в Надиной комнате раздался страшный грохот. Люба понеслась туда с мыслью: лезут воры!

Однако всего лишь вместе с частью стены обвалился громадный навесной шкаф. Люба поглядела на куски дранки и толкнула стену. Она пошатнулась. Дом явно рассыпался. Нужно срочно съезжать. Только вот куда? Да ещё и бабка, безмолвно лежавшая в запертой комнате, словно неживая…

Неживая?.. Люба слышала о таких случаях, когда люди годами жили в квартирах с мёртвыми родственниками. Одна китаянка даже спала в одной постели с покойным супругом.

И тут взгляд упал на раскрывшиеся дверцы шкафа. Люба присела и стала ворошить груды документов. Паспорта, трудовые книжки, зачётки… Со всех фотографий на неё глядела Надя. Такая же, как сейчас — лет двадцати-двадцати трёх, не более.

Люба тихонько вышла из комнаты, прикрыла дверь и оперлась на стену. Во рту пересохло, сердце зачастило так, что стало трудно дышать. Вернуться к себе, скоротать ночь, а потом бежать без оглядки? Можно и в полицию обратиться… А вдруг на неё что-то нашло, как в тот раз, когда они с Надей выпили настойки? Может, следует испытать свой рассудок на прочность и войти в комнату бабки? Найти ещё один весомый повод обратиться в полицию…

Люба двинулась по коридору к комнате, в которой никогда не бывала, из которой не доносилось ни звука. И где, скорее всего, находились останки Надиной бабки.

Толчки крови отдавались в ушах, руки-ноги дрожали, разум вопил: «Не смей! Вернись!» Но какая-то сила влекла Любу в запретную комнату.

Люба тихонько толкнула дверь… Она отворилась. Позабыв дышать, Люба заглянула…

Никого!.. Ни трупа, ни даже кровати. Просто два длинных ящика на полу, прикрытых простынями с бурыми пятнами. Значит, Надя ей врала. Всё время врала. Странная женщина без возраста, которая начала работать в госпиталях ещё в тридцать седьмом году прошлого века, потом — в домах малютки. А в нынешнем вдруг стала студенткой.

Зачем ей нужна была Люба? Почему Надя постоянно следила за ней?

Люба подошла к ящику, сдёрнула простыню. Просто земля — влажная, с жирным блеском, запахом пашни и дождя. Люба сунула в неё руку, сжала землю в комок, отряхнула пальцы. Её пронзило ощущение, будто залезла в муравейник и была покусана тысячами маленьких жвал. На руке остался бурый след.

На все вопросы могла ответить только Надя. Наверное, не стоит сейчас бежать отсюда, бросать человека, который помог ей в трудную минуту. Вот завтра Люба пойдёт к ней в больницу и потребует объяснений.

Она провалялась без сна остаток ночи. А утром пропустила лекции, поехала к Наде.

Подруга (подруга ли?) чувствовала себя хорошо и уже встала на костыли. Люба промолчала о ночных открытиях, потому что поняла: Надя уже всё знала. Она только попросила:

— Побудешь в доме до моего возвращения?

И Люба кивнула с ощущением какой-то своей вины.

Странное дело: чем скорее выздоравливала Надя, тем быстрее восстанавливался дом. Уже на следующий день, когда Люба вошла в её комнату, чтобы замести мусор и положить документы в шкаф, всё приобрело прежний облик. И обои стали новыми, и мебель не шаталась, и вездесущие трещины исчезли. Дом тоже выздоравливал. Это только утвердило решение как можно скорее отсюда съехать.

А тут ещё Верка навесила на Любину шею свои проблемы. Подурнела, растолстела, перестала ухаживать за собой. Зазвала в кафешку и стала плакаться:

— Меня сюда родители сослали… чтобы не позорила их. Оплатили учёбу и сказали: живи как хочешь, только подальше от них.

Люба молча слушала, думая о своём.

— Ты ж знаешь, я погулять люблю. Прямо не могу без этого, ну ты понимаешь… Меня первый раз в пятнадцать чистили. Потом ещё два раза. А у меня резус отрицательный, матка седловидная… ещё и осложнения от болезней. Короче, залетела я, Любочка, — призналась Верка.

— Иди на аборт. — Люба равнодушно пожала плечами.

— Так у меня ж потом детей не будет, — всплакнула Верка.

— А они тебе нужны?

— С ребёнком меня родители примут, — неожиданно заявила Верка. — Уеду отсюда в Москву.

— Ну так поезжай.

— Нет, сначала родить нужно. А то подумают, что обманываю… как всегда это делала. Можно я у вас поживу? В общаге шум, вонь, никакого покою. — Верка подняла на Любу просящий взгляд.

— У тебя денег полно. Сними квартиру, — ответила Люба.

— Я с вами хочу. Чтобы всё хорошо было. Вы ж ведьмы — ты и Надька.

Любка откинулась на спинку стула и сказала:

— Дурочка ты, Вера. Ну какие ж мы ведьмы?

— А насильников-то своих ты наказала! Про них никто не знал, кроме меня.

Люба пристально на неё посмотрела и сказала:

— Господи, Вера, я и не подозревала, что на свете есть такие глупышки. Ну рассуди: ребята пьянствовали, куролесили, насильничали… Они сами приближали свою участь — однажды попасть в переделку, из которой не выбраться. Совпадение это, просто совпадение. И ничего более. — Помолчала, а потом добавила: — Хочешь, так перебирайся на моё место в Надином доме. Я спрошу у неё.

Верка обрадовалась и полезла целоваться. Люба отстранилась из-за странного отвращения напополам с чувством вины перед дурочкой.

Надя готовилась к выписке и смотрела на Любу как на досадную помеху. Зато от души порадовалась, что у неё останется жить Верка. Может, у бывшей подруги такой характер — ценить только того, кому требуется помощь? И всё же Люба пошла на серьёзный разговор.

Они сидели в холле: Люба на диване, Надя — на высоком жёстком стуле. Вокруг сновали санитарки, ковыляли на костылях выздоравливающие, родственники возили на креслах с колёсиками больных.

— Надя, а почему у тебя столько документов? — спросила Люба.

— По той простой причине, что я храню их как память о прабабке, бабуле, маме, тётушках, — спокойно ответила Надя. — Традиция у нас такая — одно имя на всех. Ну и фамилия тоже. В моём роду не выходят замуж. И мы почему-то похожи. Порода такая…

— А земля в ящиках?

— Она с их могил, — вздохнула Надя. — Понимаю, это ненормально. Но мне так легче жить… Стыжусь, прячу свой секрет… Нуждаюсь в близком человеке, хочу быть, как все. Но справиться с собой не могу.

Люба пропустила предпоследний вопрос: почему земля оставляет бурые мажущиеся следы? Ей стало жалко Надю. Не зря же говорят, что нет полностью психически здоровых людей, есть только необследованные.

А вот последний задала:

— Что-то не так с домом. То всё ломается, то восстанавливается. Почему?

Надя пожала плечами:

— Не знаю, не замечала. Может, дело в тебе? Вспомни физиологию. Бывают сны, которые воспринимаются реальностью.

Люба перевезла Верку к Наде. Дурочка схватила их за руки и сказала:

— Девчонки, а ведь мы теперь нерушимый треугольник: Вера, Надежда, Любовь!