Из дневника Андрея Райгородского, Пыржота, 1979 год.
Когда на следующее утро мы проснулись и за завтраком начали обсуждать дела грядущие, то решили разделиться — я пошел в школу, навестить местного историка, Вовка отправился искать председателя, дабы попросить содействия и какую-никакую технику или хотя бы лопаты, а Димка, позавтракав, с попутной повозкой уехал в местный клуб, где базировался краеведческий музей, посмотреть, нет завалялся ли в пыльных экспонатах какой старый документ, подтверждающий в окрестностях наличие клада.
Бабкины рассказы — это, конечно, хорошо, как и старые карты, на которых стрелочками обозначены бои времен Штефана Чел Маре, но для снаряжения полноценной экспедиции этого мало.
— Зачем тебе к историку? — удивленно посмотрел на меня Вовка, услышав о моих планах.
— Ну как же, — начал объяснять я, — нужно обязательно расспросить местного учителя истории. В селах, подобных этому, учителя обычно являются кладезем информации о том, что было на этом месте давным — давно, а также источником свежих сплетен. Может, что интересное и узнаю.
Село жило своей жизнью. Где-то вдалеке горлопанил петух, куда-то, не спеша, ковылял, прихрамывая, старый дедок в кепке с цигаркой в зубах, две утки деловито переходили дорогу. Из-за заборов то тут, то там меня провожали украдкой любопытные взгляды, и я сделал вывод, что все уже в курсе — ученые, «из самой Москвы» приехали искать местные сокровища.
У самой школы мне перегородила дорогу дородная баба в цветастой юбке. Расплывшись в широкой улыбке и показав мне несколько золотых зубов, красавица пропела:
— А что это вам не спится, неужто у Москве тоже так раненько поднимаются?
Я не успел открыть рта, как красивая, не старая еще женщина из-за соседнего забора осекла бабу.
— Аникуца, да что ж ты к людям-то пристаешь, подумают еще о нас, что мы тут дикие.
— Да мы его в Москву не пустим, глянь какой ладный да складный, — рассмеялась та, что звали Аникуцей, — оженим да и тут отставим. Откормим заодно — а то тощий, что твоя жердь. Позеленел от книжных наук!
Красный от смущения, под дружный смех теток, я проскользнул в школу.
Историк, седенький дедок в круглых нелепых очёчках и с козлиной бородкой, несмотря на июль месяц, оказался на работе, писал какие-то свои планы на грядущий учебный год, но ничего толкового сказать не смог.
— Молодой человек, — смотрел он на меня поверх толстых стекол, — ну право же. Какое золото, что вы. Бои — были бои, и Штефан Святой действительно, сжигая все на своем пути, через Пыржоту гнал турков до самых Яссы, где и разгромил войско Османской империи в пятьдесят тысяч всего лишь с пятью тысячами молдаван. Но все остальное — не более, чем местный фольклор.
— Но как же, — пытался парировать я, — ведь сохранилось несколько упоминаний об этом событии в хрониках польского летописца Яна Длугоша, неужели вам никогда не было интересно, вы же тут живете, и вы же историк, в конце концов.
Дед снял с носа очки и начал протирать и без того чистые стекла.
— Андриша, уж позвольте вас называть без отчества на правах того, что я гораздо старше вас, — промолвил он, — в том-то и дело, что я живу тут всю свою жизнь. И поверьте старику, легенда об османских сокровищах — именно легенда, со всеми вытекающими отсюда последствиями, если вы понимаете, о чем я говорю. Если вам нужен совет старого человека, так послушайте его - не копайтесь в этой истории, ничего хорошего из этого не выйдет. Не вы первый, и не вы последний, кто решил снискать богатство и славу, разыскав брошенное османами золото, а итог всегда один — либо не находят ничего, либо, — старик внимательно посмотрел на меня подслеповатыми глазками, — находят, но такое, что лучше бы не находили. Или сами теряются, да так, что днем с огнем не найдешь. Не нужно без крайней нужды в это лезть, ничего хорошего не будет.
Из школы я вышел со смешенными чувствами — приходил за научной информацией, а получил какие-то туманные деревенские байки.
Вовке с председателем тоже особо не повезло — на просьбу дать технику или пару людей, тот лишь выпучил глаза и замахал руками:
— Да ты что, ты что, где я на твои забавы людей найду? Самые работы в разгаре, вся техника да люди на полях.
Самым удачливым оказался Димка, вернувшийся только после обеда — в краеведческом уголке местного клуба обнаружилась премилая разговорчивая тетушка Ифтиния, которая, увидев благодарного слушателя, не только вывалила перед ним старые фотографии и целую кучу архивных документов, так еще и рассказала, что интересный случай, связанный с холмом, произошел в марте 1944, когда Пыржоту освобождали от немецких войск. И не только рассказала, но и разрешила дословно переписать несколько бумаг.
— Вот смотрите, — Димка раскрыл блокнот.
Склонившись над книжицей, мы жадно начали читать.
Сводки Советского Информбюро за 25 марта 1944 года Великой Отечественной войны.
Войска 1-го Украинского фронта после упорных боёв 25 марта К западу и югу от города Могилев-Подольский наши войска, продолжая развивать наступление, овладели районными центрами Молдавской ССР городом Единцы, Братушаны, а также с боями заняли более 50 других населённых пунктов, в том числе крупные населённые пункты Ожево, Кобольчин, Гвоздовцы, Мендыковцы, Корыстоуцы, Марковцы, Чепелевцы, Александрены, Стольничаны, Загайкины, Пыржота, Стурдзяны, Балан, Стрымба, Реуцел и железнодорожные станции Дондушени, Гринауцы, Окница, Секуряны, Реуцел.
— Ну и что? — пожал плечами Вовка, — освободили, что тут необычного?
— Тут ничего, — согласился Дима, — а вот вам следующий документ.
Командующему 1-го украинского фронта Донесение 1/ОП от 30.03.1944 года
В 02.40 26.03.44 бойцы И. А. Иванченко, В.Е.Миронов, Д.Ю. Северенко и К.В.Друнников отправились в разведку на северо-запад от Пыржоты. Обратно разведгруппа не вернулась.
Продвигаясь 27.03.44 согласно приказу №458/2 на северо-запад нами были обнаружены одежда и личные вещи всех четырех бойцов на искусственно возведенной насыпи неподалеку от села. Признаков противника нами обнаружено не было.
Объявить И. А. Иванченко, В.Е.Миронова, Д.Ю. Северенко и К.В.Друнникова в розыск по спискам потерь.
Встреченный нами мирный житель Былинка Ион, живущий рядом с насыпью, рассказал, что немецко-фашистские захватчики последний раз были в селе Пыржота 24.03.44.
Начальник 2-ой части гл. ст. лейтенант Марченко И.С.
— То есть получается, — протянул я, — что эти самые Иванченко, Миронов, Северенко и Друнников отправились в разведку, но вместо того, чтобы вернуться с разведданными в часть, пошли на старый холм, где разделись догола, побросали свои личные вещи, и — что? Растворились в воздухе?
— Не знаю, как не знает никто. Тетушка Ифтиния рассказала, что дело о пропаже четырех бойцов позже передали СМЕРШ, опасаясь, не переметнулись ли бойцы на сторону врага. Даже присылали кого-то для расследования в апреле 1944-го, но, сами понимаете, никаких документов от СМЕРШа в краеведческом уголке нет, дело было под грифом «секретно», а эту четверку так и не нашли, и до сих пор они так и числятся пропавшими без вести.
Я почувствовал растерянность, но тут же взял себя в руки. Я начальник экспедиции или кто, в конце-то концов?
— Значит так, — я серьезно посмотрел на товарищей, — отправляемся на холм самостоятельно. Председатель не дает помощи? Ну и ладно, попросим у бабки Таисии лопаты, покопаем, физический труд полезен для здоровья. Нескольких мелких находок должной сохранности вполне хватит для организации полноценных раскопок, а вот на одном документе о без вести пропавших тридцать пять лет назад мы далеко не уедем, да и с историей о кладе это все мало связано.
Но отправиться на холм этим вечером нам было не суждено.
— Куды это вы на ночь глядя, — напустилась на нас бабка Таисия, когда мы заикнулись о лопатах, — завтра пойдете, а сегодня подсобите-ка мне. Я не нанималась на вас, здоровенных лбов, батрачить. Одних дров сколько надо, чтобы вам сготовить.
Признав бабкину правоту, мы принялись за работу.
Работа, признаться, нам давалась с трудом — непривычные к деревенской жизни, мы все делали через пень-колоду, и бабка Таисия даже отобрала у нас колун «покудова вы ноги себе не поотрубали».
Но и без колки дров дел хватало — сначала носили воду из колодца в огромные бочки, потом чистили целое ведро картошки, после этого помогали опустить в подполье бабкины заготовки на зиму, а после, сменяя друг друга, распиливали двуручной пилой толстые бревна, что ждали своего часа за домом…
Когда мы закончили, уже начало темнеть. С полей потянулись уставшие за день люди, село наполнилось голосами, скрипом повозок, мычанием и блеянием скотины, пригнанной с пастбищ.
Не чуя ног от усталости, мы разбрелись по комнатам.
Выйдя перед сном покурить во двор, я увидел, как бабка Таисия, обходя перед сном хату, крестит окна и двери.
— Что это вы такое делаете? — удивился я.
— Да што надо, то и делаю, — неприветливо ответила бабка.
— Так ведь бога нет, — уверенно заявил я, — зачем вы это все…
— Ты у себя у Москвах умничай, — сказала бабка, — а тут другая жизнь. И бабка моя, и мать моя так делали, и я делать буду. Не мной заведено, не мне и менять.
Подивившись про себя дремучести местных жителей, я рухнул на кровать.
Наутро все тело ныло от непривычной физической нагрузки, болели руки и ноги, ломило спину. Кое-как собрав свой походный скарб и, прихватив у бабки три лопаты, мы, охая и ахая, поковыляли в сторону холма.
Идти пришлось где-то час. Подозреваю, что если бы мы вчера не занимались всем этим деревенским бытом, то дошли бы быстрее, но все трое еле перебирали ногами.
—Холм как холм, — сказал Вовка, глядя на невысокую, в общем-то, насыпь, покрытую неизвестным нам кустарником, — ничего особенного. Кустики, полянка, вон, в центре.
— Угу, — кивнул я, — однако, рассиживаться нечего.
Еще минут двадцать ушло на то, чтобы обойти холм вокруг и определить фронт работ. Решено было начать копать с западной стороны, там, где было меньше всего кустарника и, по логике, работа должна была пойти легче.
Также было решено разбить лагерь, чтобы не таскать каждый день туда-обратно лопаты и прочие необходимые для раскопок вещи, и по одному оставаться на ночь, караулить скарб — места, конечно, тихие, но мало ли что, сельские — ребята ушлые, прихватят наши лопаты да палатку, ищи потом ветра в поле. Всем вместе сидеть ночами в поле никому не хотелось, полевая романтика — она только в книгах хороша, а в жизни нашему брату тоже хочется спать на мягкой постели и ужинать не только тушенкой да хлебом.
Мы поскидывали рубахи — и принялись за работу.
Но энтузиазма хватило ненадолго. Корни кустарника плотно переплелись между собой, и мы стерли руки в кровь, разрубая тугие корневища лопатой. Солнце палило вовсю, с каждой минутой становилось все жарче, даже мошка, донимавшая нас все утро, куда-то делась, зато на смену ей пришли толстые слепни, которые летели на запах нашего пота и жалили нещадно, оставляя огромные волдыри.
— Всё, — я воткнул лопату в землю, — до вечера отбой.
Вовка и Димка радостно закивали головами, побросали лопаты и растянулись прямо на траве под растянутым от солнца тентом. Я последовал их примеру. Мы чуть перекусили захваченными с собой бутербродами, веки сами собой слипались.
— А кто это у нас тут? — скрипучий голос над самым ухом вырвал меня из уютных лап сна.
Протерев глаза, я огляделся — надо мной наклонился, улыбаясь беззубым ртом, старый дед. Седые волосы клочками торчали на покрытой пигментными пятнами голове, лицо, похожее на сморщенное печеное яблоко, черное от загара, контрастировало с яркими, зелеными, как молодая трава, глазами.
— А вы кто? — я приподнялся на локтях, прогоняя остатки сна.
Дедок улыбнулся еще шире.
— Я — дед Ион, обернешься — вот и он! Шел, шел, да вот вас нашел, — рассмеялся старик, — а вот что вы - то за птицы такие?
— Мы — не птицы, — пробормотал хриплым спросонья голосом Вовка, мы — археологи.
— Ахреолухи? — уточнил дед, — это кто ж такие?
— Археологи, дед, историки, — повторил я, — изучаем прошлое, приехали к вам на разведку, так сказать.
— Аааа, — протянул ехидно старик, — ну изучайте, изучайте, вижу я, как вы изучаете.
Нам стало стыдно — хороши! Продрыхли целый день, несколько выкорчеванных кустарников — вот и все, что наработали.
Меж тем, жара спала, от ближайшего леса потянуло вечерней прохладой.
— Клад, значить, ишшите, — продолжил свою речь старик.
— Не, — ответил я, — мы историю ищем. Конечно, хотелось бы найти легендарное османское золото, но даже если мы найдем посуду, древние лошадиные сбруи, оружие или, например, очаг какой — уже хорошо. Уже для советской науки польза большая.
— И в чем же для вашей советской науки польза от старых лошадиных сбруй? — полюбопытствовал дед, присаживаясь рядом, — чавой-то я не пойму.
— Ну как же, — продолжал я, — найдем, поймем, как предки жили, в музей отправим, чтобы и другие посмотрели.
— Предки, — протянул дед Ион, — чтой-то я думаю, что не ваши предки на этой земле жили.
— У нас у всех одна родина, дед, Союз Советских Социалистических Республик!
— Ну да ладно, не кипятись, как чайник, лучше бы, вот, кваску дедушке налил.
— Это можно, — мирно ответил я и протянул старику жестяную кружку, доверху наполненную квасом, что по доброте душевной выдала нам утром бабка Таисия.
Дед крякнул, махнул рукой.
— Пойду я, вечереет ужо. И вы идите, нечё ночами тут копаться.
Проводив деда, и поработав еще пару часов, мы устроили жеребьёвку — кому первому из нас ночевать в лагере. Тянули спички — у кого короткая, тот и заступает сторожем на ночную смену. В итоге не повезло Вовке, он пробубнил что-то обиженное типа «вот так всегда» и пошел ставить палатку, а мы с Димкой, собравшись, направились в сторону села.
Шли небыстро — небывалая усталость брала свое, пыльная тропка казалась бесконечной. Солнце уже свалилось за горизонт и синие вечерние тени легли тут и там на поле, в небе загорались одинокие тусклые звездочки. Рассказывая что-то Димке, я заметил, как товарищ мой начал сбавлять шаг, а потом и вовсе остановился.
— Дим, пошли, — обернулся было я.
Димка перебирал ногами, но вперед не двигался. Рот открывался, в попытке что-то сказать, но до меня не долетало ни звука, Ноги его, упрямо шагая, взбивали клубы мелкой пыли, но друг оставался на месте.
— Дима, — дрогнувшим голосом позвал я.
«Не могу идти» — по губам прочёл я. Глядя в перепуганные, огромные глаза парня, я почувствовал, как по моей спине прокатился ручеек холодного пота.
Звуки исчезали. Не пели больше птицы, не стрекотали цикады, лишь вязкая, глубокая тишина наваливалась со всех сторон, и в этой тишине, как увязший в меду гигантский жук, перебирал ногами Димка.
И тут я услышал мерное «цок-цок-цок» где-то совсем рядом с нами. Так цокает одинокая бредущая лошадь.
Первой моей мыслью было бежать, но я почувствовал, что тоже не могу двинуться с места. Ноги будто налились свинцом, в голове зашумело, я слышал только бешеный стук сердца у себя в ушах, да это чертово цоконье, ровное, монотонное, неотвратимое, словно бредет рядом со мной огромный конь, тяжело ступая копытами по земле…
— Да ма мамо дупа Юра! — донеслась внезапно до моих ушей развеселая песня, и то ли почудилось мне, то ли на самом деле вынырнули на дорогу из-за поворота три тоненькие фигурки в ярких даже в сумерках цветастых юбках. Песня внезапно оборвалась, и одна из фигурок вдруг сорвалась, бегом подбежала к Диме, схватила его под локоть и резко дернула вперед.
— Хади, хади, пойдем, — резко крикнула девушка, рванув изо всех сил, — девочки, помогайте же, Христа ради!
Девчонки подбежали ко мне, также схватили меня за руки:
— Ну пойдем, милай, пойдем! — тянули они меня вперед.
Я снова ощутил силу в ногах, неловко сделал шаг, покачнувшись, отлепился от дороги.
— Ну идемте же, идемте, — торопили наперебой девушки.
Я обернулся, друг шагал рядом с одной из девушек, глаза его осоловело смотрели куда-то в небытие.
— Что это такое было? — мой язык еле ворочался в пересохшем рту.
— Ночами ходить не надобно, а коли идете, так песни веселые пойте да за руки держитесь, — скороговоркой ответила одна из девушек, — а не то завертит, заморочит, так и будете до первых петухов пыль ногами месить, или того хуже, заведёт на ту сторону. Это хорошо, что мы с соседнего села шли, припозднились да вас, дураков, увидели. Девчонки, ну-ка запевайте, что повеселее!
Остаток пути я помню плохо — запомнилась мне лишь огромная рогатая луна, что выплыла из-за леса и села на небо, да озорные, с искорками лунного света, глаза моей нечаянной спасительницы.
На чем свет стоит ругала нас бабка Таисия, когда мы, гремя калиткой, ввалились наконец во двор.
— У Москвах своих колобродить будете! А тут не Москва, тут поля да леса, тут ночью дома сидеть нужно, за закрытыми воротами. А третий-то ваш где? А?
- На холме остался, вещи караулить…
- Вещи, - всплеснула руками бабка, - нашли что караулить! Окромя вас, никто из дому ночью носа не высунет, и уж тем более на холм не пойдет… Ох ты ж Господь Вседержитель, вещи…
Горестно охая и крестясь, старуха скрылась в дальней комнате.
Не придав значения её словам, мы завалились спать.
Разлепив на утро глаза, я кое-как растолкал Димку. Наскоро позавтракав какими-то оставшимися с вечера лепешками, мы побрели обратно на раскоп.
— Дим, — решил спросить я, — а ты вчера…
— А ты вчера? — он уставился на меня, — ты же тоже это видел?
— Видел, — пробормотал я, — надо хоть девчонок этих найти, спасибо сказать.
На раскопе нас встречал Вовка, сидя у палатки и красными глазами глядя куда-то в небытие прямо перед собой. Увидев нас, он подскочил:
- Что, выспались? – заорал он каким-то визгливым, не своим, голосом, - выспались, мрази!? А я, я тут…
- Вов, что с тобой? – оторопел Димка.
- Что со мной? Со мной? Это с вами что, бросили меня одного, - продолжал орать друг, - я тут чуть с ума не сошел!
- Да что случилось-то? - Я подошел было поближе, но Вовка внезапно толкнул меня в грудь, так, что я осел, и продолжил визжать, - они тут всю ночь ходили, всю ночь!
- Кто ходил? – мы переглянулись.
- Они, они – все повторял Вовка. Лицо его исказилось судорогой, и вдруг он зарыдал, глухо подвывая, словно на похоронах. Кое-как успокоив парня, мы попытались все же расспросить его, что все-таки произошло.
- Вы все равно не поверите, - пробормотал немного успокоившись, Вовка.
- Ты рассказывай, а уж верить или нет – это мы сами решим, - хмуро сказал я.
- Вы ушли, я перекусил немного и хотел уже ложиться, как издалека конское ржание донеслось, - начал говорить Вовка монотонным, бесцветным, тихим голосом, - подумал, может, с села лошадь какая забрела. Высунул голову из палатки – темнота, нет никого, ничего не видать, ну и подумал – показалось. Забрался обратно – опять лошадь ржет, а следом голос женский, мелодичный такой, песню затянул. Я заслушался, - продолжал Вовка, - красивая песня, а после и понял, голос-то все ближе и ближе. Уже у самой палатки вроде как поет, я снова голову высунул – а нет никого, только песня эта пронзительная, тоскливая, все ближе да ближе. Жутко мне стало, забился я в палатку, ни жив, ни мертв, и слышу – бредет мимо конь, фыркает, копытами по земле цокает, и девка эту песню свою тянет. А потом замолкла резко. Тишина мертвая наступила, ни коня, ни ее не слыхать, только чувствую я - тут она стоит. Холодно мне вдруг стало от ужаса, вроде и бояться-то нечего, подумаешь, девка, только что девке тут ночью делать? И вдруг голосок ее требовательный у самого входа: «Выходи!». Я подумал-подумал, да и спрашиваю – кто ты, а она смеется – выходи, мол, узнаешь. И стоит, внутрь палатки не заглядывает, только руками поверх нее водит, палатка шуршит, а у меня от страха зуб на зуб не попадает уже. Она же все своё талдычит, выходи да выходи. Я в спальник залез с головой да так и просидел всю ночь. А она все ходила вокруг с лошадью своей, просила выйти, то смеялась, говорила, что ночь вместе коротать веселее, то плакала, что холодно ей, что согреться не может. А как утро наступило, так и стихло все, я осмелел, высунулся – нет никого, только следы конские вокруг, вон, видите?
Мы посмотрели на палатку – вокруг нее земля была утоптана, и ясно виделись следы неподкованных лошадиных копыт.
Вернувшись к вечеру в село, мы за ужином устроили бабке Таисии самый настоящий допрос.
- Вы что это, подшутить решили над нами, - начал я, - девки ваши развлекаются?
- Да вы о чем, сыночки? – развела руками бабка, - какие девки, какие шутки?
Мы вкратце пересказали ей Вовкины злоключения.
Бабка слушала внимательно, в середине рассказа снова начала креститься, а после печально посмотрела на нас и сказала:
- Не наши это девки, не упокоенные это. Которых в старые времена османы бесчестили, а они после руки на себя накладывали. Да еще те, что в те темные страшные года, когда Штефан с османами воевал, погибли тут, сгорели вместе со старым селом. Аккурат рядом с тем местом село было ведь. Почему и говорила я вам, неразумным – не ходите ночами, не надо, заморочат ведь…
Устав слушать эти бредни, я взорвался.
- Какие неупокоенные? Двадцатый век на дворе, человек в космос уже полетел, а вы тут с нами шутки шутите, да нашей научной работе мешаете?! И всех оправданий у вас – старые сказки?! Вы понимаете, что нам работу срываете?!
- Да хоть какой век, - неожиданно сурово глянула на меня бабка, - хоть двадцатый, хоть тридцатый… Не важно это - социализм на дворе или, прости Господи, коммунизм наступит, но есть то, что было и будет всегда, во все времена и при любом строе. Уезжали бы вы, глупые, ваша наука – она только на бумажках хороша, а к реальному миру никакого отношения не имеет…
В тот вечер мы долго курили, боясь смотреть друг другу в глаза. Мы с Димкой ничего не рассказали Вовке о случае на дороге, но я готов был спорить на что угодно - каждый из нас думал об одном и том же.
О том, что мы зря сюда приехали.
Два следующих дня прошли без приключений – днем мы старательно копали холм. Никто не шутил, не травил байки, каждый думал о своем. Вечером мы, чем могли, помогали бабке по хозяйству. Разве что на ночь на холме больше никто из нас не оставался – тему эту мы не обсуждали, просто, глядя на заходящее солнце, не сговариваясь, начинали собираться и уходили в село, когда край светила касался макушек дальних деревьев.
Каждый день, ближе к вечеру, на холм приходит дед Ион - спрашивает, нашли ли что, да посмеивается над нами. Его визиты меня раздражают - идешь себе и иди, что каждый раз подтрунивать-то? Как будто ему здесь медом намазано.
Работа, правда сказать, не ладилась – холм находками нас не радовал, из недр его мы вынимали только коренья странной формы да камни, так что разведка наша по всему выходила неудачной – не было в том холме ничего, что могло бы послужить основанием для полноценных раскопок.
Про себя я думал, что оно, может, и к лучшему – не нравилось мне ни это село, ни все произошедшие события. Мне хотелось домой, в свой понятный и логичный мир, в котором есть спокойный родительский дом, любимая работа в институте. И пусть моя первая самостоятельная экспедиция увенчалась неудачей - мне уже было все равно, хотелось просто домой.
Я отложил книжицу, за окнами стояла глубокая ночь.
Если бы я не знал почерк отца, замысловатый, с витиеватыми закорючками, то сильно бы сомневался, что записки принадлежат ему.
Отец, материалист до мозга костей, не верил ни в бога, ни в черта. Посмеивался добродушно над матерью, что зажигала лампаду у образов да посещала в праздники церковь. В наших с ним беседах никогда он не говорил о встрече с чем-то, чего не мог объяснить.
Мне хотелось спать, но любопытство было сильнее.
Заглянул в спальню - жена спала, обняв руками подушку.
Тихо, на цыпочках, прошел в детскую- дочка раскинулась на кровати, красная ночная лампа освещала комнату.
На ночнике, тихо покачиваясь от дыхания ребенка, висела красно-белая нитяная птица.
Я вернулся на кухню – и перевернул страницу.
