- Флотский! – окрикнул Лавр, оглядевшись. – Ты чего людёв зазря пужаешь?
Подняв свалившийся тулуп, служивший одеялом, старый солдат встряхнул его и принялся одеваться.
- Чертова яма, - недовольно пробубнил Корж, переворачиваясь на другой бок. – Спал бы еще, да спал!
Из угла донесся протяжный зевок. Учитель, морщась, полез в карман, достал пенсне, запотевшее от дыхания, протер стекла рукавом.
- С добрым утром, товарищи, - сухо произнес Григорий.
- Чего ж в нем доброго? – поморщился уголовник. – Печь остыла, дров нема… хотя бы кипяточку…
- Некогда, - равнодушно ответил комиссар. – На сборы – десять минут.
Федор, наконец открыв глаза, поднес «Наган» к уху и медленно провернул барабан. Металл звенел четко, без фальши – все семь патронов на месте.
- Как музыка! – расплылся в улыбке матрос.
Представитель интеллигенции уже бережно укладывал свой «Капитал» в вещмешок. Степан, громко чавкая и звеня ложкой о жесть, с аппетитом лопал холодную тушенку прямо из банки.
- Товарищ Корж, - нахмурился Вольский. – Вы слышали о культуре приема пищи?
- А то ж, - бодро кивнул уголовник, вылизав ложку. – В Одесском кичмане один фраер рассказывал. Из политических… правда, до конца рассказать не успел, покамест вывели его до стенки, да плюхнули свинца прямо в лоб. Культурно так плюхнули, даже не разбрызгалось!
- Видать, еще при старой власти было, - заметил Лавр, набивая самокрутками серебряный портсигар. – Сейчас так культурно не плюхают…
Малой все еще спал, свернувшись калачиком у печи, уткнувшись лицом в рукав. Его дыхание было ровным, почти детским, и настолько безмятежным, что командир долго не решался побеспокоить Яшку.
- Подъем, Шелестов, - комиссар легонько ткнул парня сапогом.
Юноша вздрогнул, мгновенно распахнув глаза, и тут же вскочил, хватаясь за трехлинейку.
- Я не спал! – буркнул он, краснея.
- А то мы не видели! – усмехнулся Гущин. – Просто лежал и храпел для пущей конспирации!
Лошадей седлали молча, изредка перебрасываясь коротким фразами. Воздух стоял неподвижно, вонзаясь в кожу морозным ножом. Деревня вокруг словно вымерла – ни голосов, ни лая собак, только скрип снега под ногами да редкий стук притороченной поклажи. Если б не дым из труб и следы у колодца – можно было б подумать, что жители давно покинули поселение.
- Ну, корешки, в путь? – Корж, затянув подпругу, оглянулся на соратников.
- Извините, Степан, но не «корешки», а «товарищи», - поправил уголовника Иван Захарович.
- А как по мне – хоть горшком величай, только в печь не ставь, - подмигнул уголовник.
- Ты бы хоть запомнил, как людёв-то зовут, - проворчал Лавр, приноравливая «Льюис» к седлу. – А то «корешки», «братва», «фраера»…
- А смысл? – дернул плечами вор. – Потом других запоминать…
Старый солдат неодобрительно покачал головой и зажал зубами самокрутку.
Григорий, уже сидя в седле, бросил взгляд на родную деревню. Никто не вышел проводить чекистов. Ни старики, ни дети – даже любопытные глазницы окон темнели пустотой. Дядя Игнат – и тот не вышел попрощаться. Только ветер шевелил жухлые стебли бурьяна, торчащие из снега, да вороны, черными пятнами сидящие на заборах, наблюдали за отрядом с немым равнодушием.
- По коням, - коротко скомандовал комиссар.
Лошади тронулись, выдыхая клубы пара, медленно пробираясь по заснеженной дороге. Деревня оставалась позади, словно отступая в прошлое, растворяясь в белой мгле.
- Гостеприимный же народец, - проворчал Степан, оборачиваясь в седле. – Ни хлеба-соли, ни теплого словца… хоть бы бабешка какая платочком махнула!
- А чего им нас провожать? – пожал плечами учитель.
- Мы же за них сражаемся! – возмутился Корж, резко дернув поводья, отчего его гнедой жеребец вздыбился. – За их светлое будущее!
- Только им поведать забыли, - заметил Гущин. – Да и нужно им это будущее, когда каждый день живут, как последний?
Дорога к мельнице уводила в чащу. Лес стоял стеной – вековые ели, закутанные в шубы, березы с обледеневшими ветвями, похожими на закоченевшие пальцы. Тропа сужалась с каждым шагом, пока не превратилась в едва заметную прореху промеж деревьев. Воздух здесь был гуще, пах смолой и прелью, а тишина настолько плотной, что слышалось, как падают снежинки.
Лошади шли гуськом, ступая след в след, будто боялись нарушить хрупкий порядок, установленный самой природой. Их дыхание клубилось в морозном воздухе, смешиваясь с паром, поднимающимся от разгоряченных тел.
Замыкал колонну Малой. Он сидел в седле, нахохлившись, как воробей, и то и дело оборачивался назад. Там, за спиной, между черных стволов уже терялась тропа, затягиваемая снегом, будто лес намеренно стирал следы, чтобы никто не нашел дороги обратно.
Копыта проваливались в снег с глухим хрустом, похожим на скрип зубов. Ветви вековых елей, согнувшиеся под тяжесть инея, нависали над путниками, как застывшие волны ледяного моря. Иногда с них осыпались хрупкие осколки наста, звеня, как разбитое стекло, и тогда кони вздрагивали, настораживая уши.
Странное дело – этот лес, пустынный и безлюдный, казался куда живее деревни, полной запуганных селян. Здесь хрустнула ветка, не выдержав веса снега. Где-то ухнул филин и его голос, низкий и печальный, разнесся этом между деревьев. А чуть дальше, за стеной елей, стучал дятел, выдавая мерный, дробный стук.
Природа не замечала людей. Она жила собственной жизнью, равнодушная к их войнам, к красным, белым, меньшевикам, эсерам, монархистам, анархистам, буржуям и пролетариям, чуждая сословий и классовой борьбы. Эти горы стояли здесь задолго до того, как первый капиталист начал угнетать первого рабочего. Этот лес помнил времена, когда человека вообще не было.
И когда все закончится, когда отгремит последний выстрел, лес так же будет шуметь ветвями, река все так же побежит подо льдом, а вороны все так же будут кружить над скалами, независимо от того, кто победит в этой войне. Всего лишь очередной войне людей в этой вечности.
Отряд вышел к мельнице, когда бледная тень солнца стояла в зените. Старая, почерневшая от времени и непогод постройка, стояла на берегу запруды, где река, скованная льдом, застыла в немом ожидании весны. Было видно, что строение не брошено на произвол судьбы: покосившуюся стену подпирали два свежих, желтых от недавней коры бревна, а от порога к полынье змеилась расчищенная тропка, указывая на то, что кто-то пользуется ею каждый день, чтобы набрать воды. Из кривой трубы тонкой струйкой тянулся дым, растворяясь в морозном воздухе.
Комиссар поднял руку, давая знак остановиться. Лошади, уставшие после трудного пути, охотно замерли. Новый хозяин мельницы, конечно, знал, что пожаловали гости – он не мог не услышать хруста снега, шумного дыхания лошадей и бряцанья стремян. Но, как и селяне, не торопился покидать тепло, чтобы встретить путников.
Григорий махнул Чернову. Матрос понял приказ без слов. Он соскользнул с седла, протянул винтовку Гущину, а сам, вооружившись «Наганом», бесшумно подошел к двери, прижал ухо к холодному дереву. Потом резко толкнул плечом. Петли, хоть и старые, но хорошо смазанные, отозвались едва слышным скрипом.
Перехватив поудобнее револьвер, Федор исчез в проеме, но уже через мгновение высунулся обратно.
- Айда, братцы, - крикнул он. – На море - штиль.
Остальные, спешившись, вошли в мельницу. Внутри пахло хлебом, дымом и сушеными чабрецом. Низкие потолки, закопченные балки, грубо сколоченный стол у печи. На столе – глиняная миска с вареной картошкой, краюха черного хлеба, аккуратно порезанная головка сыра. Рядом стоял жестяной чайник, от которого поднимался легкий пар.
На жердочке у окна умостился галчонок - черный, как головешка, с блестящими бусинками глаз. Он склонил голову набок, изучая незваных гостей, но не издал не звука.
За столом, спиной к двери, сидел хозяин. Широкие плечи, плотно сбитая фигура, длинные, до плеч, волосы цвета спелой ржи. Он не обернулся, даже не вздрогнул, лишь медленно положил деревянную ложку на край миски.
- О, картошечка, - обрадовался Корж, сверкнув желтыми зубами в ухмылке.
Не дожидаясь приглашения, он шумно отодвинул табурет и устроился за столом. Поплевав на ладони, уголовник обтер их об потрепанный тулуп и, не церемонясь, выхватил самую большую картофелину из миски хозяина.
- Эх, горяча-а, - воскликнул Степан, перекидывая клубень из руки в руку.
Галчонок на жердочке, будто осуждая, щелкнул клювом, но бирюк лишь откинулся назад на стуле, скрестив на груди мощные руки. Его лицо не выражало ничего – только в уголке глаза мелькнула едва заметная тень презрения, когда вор начал с причмокиванием облизывать пальцы, с которых стекало растопленное масло.
Яшка судорожно сглотнул слюну и дернул Григория за рукав, глядя на комиссара голодными, по-щенячьи умилительными глазами. Тот едва заметно кивнул и Малой рванул к столу, едва не опрокинув скамью по дороге. За ним, повинуясь неслышной команде, устремились остальные бойцы. Только Осипов остался стоять у порога, наблюдая за подчиненными с каким-то странным, почти отеческим теплом во взгляде.
- Вкуснотища! – пробубнил Корж с набитым ртом. – А еще есть?
Бирюк молча ткнул пальцем в сторону печи, где на углях парились еще два закопченных горшка.
Федор, подрагивая в предвкушении, поднял крышку одного из них и повел носом. В глазах бывалого балтийца, видавшего и бунты, и расстрелы, неожиданно заблестели слезы.
- Братцы… - хрипло выдохнул он. – Щи, братцы! Ей-Богу, щи!
Во втором горшке тоже оказалась картошка. Бойцы без стеснения хватали ее голыми руками, оставляя на столе жирные отпечатки. Даже Вольский, обычно такой чопорный, блаженно улыбался, работая челюстями, забывая стряхнуть хлебные крошки с усов.
- Вы, товарищ, извините, - произнес Иван Захарович, косясь на хозяина. – Вы каких убеждений будете? А то давайте к нам, нам такие люди во как нужны!
Голос его звучал неестественно сладко, как у заезжего агитатора.
- Ты чего молчишь, братец, - насупился Гущин, наливая щи в опустевшую миску. – Немой, что ли?
- Ага… ага… - затряс головой Корж, вытирая рукавом жирный подбородок. – Язык проглотил от радости, так сильно хочет своим добром со всем честным народом поделиться!
- Кулак он, - со злобой в голосе процедил Чернов, нервно постукивая сапогом по половицам. – Не видно, что ли? Жирует тут, мразь… к стенке его нужно!
Бирюк за все это время не проронил ни единого слова. И на его лице не дрогнул ни единый мускул. Мужик отрешенно, с полным равнодушием, наблюдал, как разграбляются его запасы провианта, и с тем же безразличием выслушивал угрозы, оставаясь в той же расслабленной позе, откинувшись на стуле и скрестив руки на груди.
Григорий хлопнул ладонью по плечу Степана, требуя уступить место и, тяжело опустился на освободившийся табурет.
- Я – комиссар ГубЧК Осипов, – представился он. - А тебя как звать?
В избе вдруг стало тихо. Даже галчонок замер, перестав чистить перья. Мужик медленно повернул голову.
- Мамка Егором нарекла, - произнес хозяин глубоким, утробным голосом.
- Вот что, Егор… - продолжил чекист, на всякий случай нащупав под столом кобуру с «Маузером». – Нам за Камень нужно.
- Идите, - пожал плечами бирюк.
- Нет, ты не понял, - вздохнул Григорий. – Нам нужен проводник.
- Кроме тебя – некому. Поведешь?
- Нет, - едва заметно мотнул головой хозяин.
- Пойми… - медленно проговорил комиссар, подбирая нужные слова. – Очень надо. Мы заплатим.
- Ой, да чего ты с ним цацкаешься, гражданин начальник? – оскалился Корж, хватая винтовку. – Сейчас шлепну эту контру – вмиг покладистым станет!
Мужик равнодушно смотрел в наставленный на него ствол трехлинейки. Даже тени страха не мелькнуло в его глазах, лишь безразличие.
Не выдержав молчаливую дуэль, Степан передернул затвор. Звук металла прозвучал в воцарившейся тишине церковным набатом. Мушка уперлась прямо в грудь бирюку, чуть выше скрещенных рук. И только теперь – на какую-то долю секунды - на лице хозяина мелькнула хоть какая-то эмоция. Он усмехнулся, дернув уголком губ.
- Смешно тебе? Смешно, гадина? – истерично взвизгнул уголовник.
Бесполезно. Все угрозы разбивались о каменное спокойствие бирюка. Степан в бешенстве ударил прикладом по половицам – старые доски жалобно скрипнули, выпустив облачко пали. Его безумный взгляд метался по срубу в поисках слабого места непробиваемого противника.
Маленький черный комочек на жердочке встрепенулся, почуяв опасность. Птенец рванул вверх, но Корж оказался проворнее. Его узловатые пальцы обвились вокруг галчонка, крепко сжимая пернатое тельце.
- Крра-а! – разорвал тишину крик птички.
И тогда, только тогда, бирюка проняло. Он вскочил так резко, что стул с грохотом повалился на пол. Его огромные, как медвежьи лапы, руки протянулись к чекисту.
Три щелчка слились в один аккорд. Щелкнул «Маузер» комиссара, «Наган» матроса и «Браунинг» учителя. Все три ствола смотрели в грудь Егора. В помещении запахло грозой.
- Не поведешь – я твоей птахе голову откручу, - оскалил желтые зубы уголовник.
Мужик замер. Все его плотно сбитое тело дрожало от напряжения. Глаза, прежде холодные и равнодушные, теперь пылали такой ненавистью, что казалось, вот-вот прожгут дыру в наглой роже Степана. Но руки медленно опустились.
- Что-что? – дернул бровью вор. – Не слышу!
Корж хмыкнул, празднуя победу. Его пальцы разжались. Черный комочек с писком вырвался и юркнул за печь, оставив в руке уголовника лишь пару выдернутых перьев.
- Собирайся, - распорядился командир, окинув взглядом опустевший стол.
Стол выглядел так, будто его вылизали. Гущин даже собрал со стола все крошки, сметя их ладонью с характерным шуршанием, отправил горсть в рот с каким-то почти ритуальным жестом, и, сглотнув, удовлетворенно улыбнулся.
- Григорий Иванович, - взмолился Шелестов, по-детски теребя за рукав комиссара. – Может, переночуем, а завтра пойдем? Хоть отогреемся…
- Нет, - покачал головой Осипов. – Выходим сейчас.
Чекист понимал - каждый час промедления давал фору Варнаку. За окном уже сгущались сумерки, но зимний уральский день и без того был короток, как счастье в этой жизни. Не успел оглянуться – его уже и след простыл. Да и зимняя ночь в этих местах не была по-настоящему темной – при свете луны, отраженного от снега, можно было пройти немало верст. Лишь бы не поднялась метель…
Егор собирался с методичностью человека, привыкшего во всем обходиться самостоятельно. Он расстелил на столе холщовую тряпицу, положил на нее несколько сырых картофелин, добавил ломоть черного хлеба, половину головки сыра, горсть сушеных грибов. Напоследок достал из сундука мешочек с крупой. Все это проводник завязал особым узлом, вызвав одобрительный кивок Федора.
Затем он надел коричневый армяк, покрытый заплатами разных оттенков, каждая из которых была аккуратно пришита грубыми, но точными стежками. Чувствовалась рука человека, привыкшего рассчитывать только на себя.
Когда бирюк потянулся к топору, висящему на ржавом гвозде, Чернов легонько ткнул его «Наганом» в спину.
- Не шуткуй, братец! – предупредил матрос.
Но Егор с прежним спокойствием снял со стены топор и засунул его за пояс.
- Айда, - коротко отрапортовал мужик о готовности, поворачиваясь к двери.
Снаружи ждала ночь – холодная, ясная, бессонная.
Невычитанные, но уже написанные главы, можно найти ЗДЕСЬ.
