CreepyStory

Это продолжение рассказа Зрение

Третью неделю подряд весь город говорит о моей старшей сестре. Валя Якимова — одаренная девочка. Круглая отличница, активистка, староста класса. Первые места на региональных олимпиадах по алгебре, в местной газете ей даже посвятили статью на целую страницу. В начале этого учебного года директор в шутку сказал на линейке: «Если Валентина Якимова не возьмет золотую медаль, я сложу с себя полномочия». А может, и не в шутку, но это неважно: все прекрасно понимали, что при таких условиях полномочиям директора ничто не угрожает.

А впрочем, теперь неважно вообще все. В позапрошлый понедельник Валя закрылась в ванной и наглоталась таблеток из домашней аптечки. Я вернулась из школы, а дома какие-то люди в белых халатах, и мама в слезах, и папа уводит меня в комнату, повторяя «посиди тут, не выходи пока, пока не выходи, хорошо?». Дальше все застлал черный туман, и воспоминания растворились в нем как в кислоте, оставив только разрозненные обрывки — занавешенные зеркала, много родственников, бесконечный говор, плач. Даже похороны будто промелькнули мимо. Мама сказала, пришло почти полгорода, а я не помню, чтобы хоть с кем-то перемолвилась. Вообще ничего не помню, разве только то, что был неуместно ясный и теплый октябрьский денек, и что я едва не упала, когда наклонилась, чтобы бросить горсть земли.

Мгла вымывалась из меня неторопливо. Сначала появился аппетит, потом отступила боязнь ванной комнаты с аптечкой на верхней полке, дальше все потихоньку начало набираться светом. Реальность снова стала понятной и последовательной. В голове все уложилось, пусть и кое-как.

Сегодня я впервые с того понедельника заставила себя прийти в школу. Утопая во мгле все это время, я не переставала осознавать, что жизнь снаружи продолжает идти своим чередом, поэтому в конце концов придется наверстывать упущенное. И лучше начать как можно раньше.

Стоит появиться в вестибюле, как несколько Валиных одноклассниц подлетают шумной стайкой и многословно выражают сочувствие. Безостановочно киваю, не разбирая ни слова. Если представить себя внутри невидимого кокона, все эти шевелящиеся губы в кораллово-розовом блеске и налитые слезами глаза кажутся всего лишь плоской картинкой. Без веса и смысла.

Остальные просто отводят взгляды, делая вид, что не произошло ничего особенного. Это напрягает гораздо меньше.

— Верка! — кричит Соня.

Мчится из другого конца вестибюля, чтобы заключить меня в объятия, едва не сбив с ног. Вдыхаю запах мандаринового шампуня с кучерявых волос и невольно улыбаюсь:

— Задушишь.

Соня отстраняется, оглядывая меня с недоверием.

— Написала бы хоть, что явишься, — говорит. — У меня чуть сердечко не выскочило. Думала, еще долго тебя не увижу.

— Да я спонтанно как-то решила, — пожимаю плечами. — Проснулась рано, вот и подумала, что можно уже и в школу.

Сонька берет меня под руку и ведет в коридор, прочь от любопытных глаз.

— А тут новость, — шепчет. — Слышала, может?

— Нет, я… Я ни с кем за это время не разговаривала толком. Вообще как-то выпала. Что за новость, хорошая?

— Прекрасная. К нам новенький пришел, вот дня три назад. Красавчик, не могу!

Соня мечтательно закатывает глаза, щеки наливаются румянцем. Киваю пробегающим мимо одноклассникам, мысленно прося не подходить с вопросами и дурацкой вежливостью.

— А самое прекрасное знаешь что? — продолжает Соня. — Он на химии с тобой сидит, Жанна Викторовна так посадила.

Вздыхаю:

— Лучше бы разрешила нам с тобой сидеть вместе.

— Ага, дождешься. Идем, сейчас как раз химия, он уже там должен быть.

Она тянет меня за руку на второй этаж. Вокруг шум, гам и суета. Орут первоклашки, хихикают на подоконниках девчонки, стучат каблуки по бетонному полу. Верчу головой, рассматривая все будто неандерталец, оказавшийся в торговом центре. Как же быстро отвыкла от такого бурного течения жизни.

— Вон, посмотри! — говорит Соня, когда останавливаемся рядом с кабинетом химии.

Заглядываю в приоткрытую дверь, выискивая свою парту, и морщу нос:

— Фу, он же рыжий.

— Поцелованный огнем! — поправляет Соня. — И не надо так громко, а то кто-нибудь оскорбится.

— С каких это пор ты защищаешь рыжих? — удивляюсь. — Что-то когда к тебе Кузнецов шары катал, ты каждую его конопушку нафиг посылала.

— Ты не понимаешь, это другое. Кузнецов мерзкий до ужаса, а этот прям котик. Видишь?

— Нет, он же к нам спиной.

— Ну ничего, у тебя целая химия впереди.

С сомнением разглядываю рыжеволосый затылок и темно-синюю футболку. Новенький сидит почти неподвижно, только ручка в пальцах чуть заметно подергивается, чиркая что-то на полях тетради.

— Как его звать-то? — спрашиваю.

— Влад Стаменев. Он еще толком ни с кем не познакомился, только с пацанами курит за школой. Так что надо брать коня за рога, пока какие-нибудь шмары на него губы не раскатали.

— Если у коня есть рога, я лучше вообще подходить не буду, — фыркаю.

— Ой, что к словам придираешься! Ботаничка такая, вся в сестру!

Соня тут же осекается, спохватившись, что сказала лишнее. Глаза как блюдца, лицо виноватое, пальцы нервно поправляют воротник.

— Да расслабься, — говорю. — Это не запретная тема.

Она облегченно выдыхает и с заговорщицким видом наклоняется ближе:

— В общем, если сама его не захочешь, склоняй как-нибудь в мою сторону, типа «смотри какая Сонька классная», хорошо?

Ответить не успеваю — дребезжит звонок, и на горизонте тут же объявляется Жанна Викторовна. Поправляя на ходу очки, она трубит на весь этаж:

— Девятый «В», марш в кабинет! Кто опоздает, будет сидеть в коридоре!

***

Оказывается, ненавязчиво рассмотреть сидящего с тобой за одной партой — та еще задача. Едва стоит покоситься в сторону Влада, как он тут же смотрит в ответ, мгновенно ощущая внимание. Каждый раз приходится отводить взгляд, делая вид, что изучаю полуживые фиалки на подоконнике. Настоящая пытка.

К концу урока, почти сгоревшая со стыда, я все же имею достаточное представление о внешности новенького. Пожалуй, даже смогу составить фоторобот, если попросят — непослушные рыжие волосы, правильный овал лица, миндалевидные глаза, цветом напоминающие бабушкин янтарный браслет. Прямой нос, тонкие губы. А еще бесчисленное множество веснушек, тут даже Кузнецов ни в какое сравнение.

В целом неплохо, конечно, но далеко не фантастика. Сонька явно перестаралась со всеми этими «котик» и «красавчик».

После звонка смахиваю тетрадь с учебником в сумку и быстро выхожу, ни на кого не глядя. Окружающие вежливо обходят стороной, будто я открытая рана, которую лучше не трогать, чтобы поскорее зажила.

Сонька окликает в коридоре:

— Ну ты куда так!

Включаю дурочку:

— На алгебру, куда еще?

— Какая алгебра, давай рассказывай!

Влад как раз проходит мимо, и мы притихаем, приняв невинный вид. Он бросает на меня короткий взгляд, сливается с компанией парней и все вместе они, хохоча и толкая друг друга, удаляются по коридору.

— Ну что, как? — нетерпеливо подпрыгивает Соня. — Такой сладкий, да?

— Обычный, — гляжу на нее устало. — Ну в смысле, он норм, конечно, но не настолько, чтоб прям течь как ты.

— У тебя просто вкуса нет, значит. Я вот его как увидела, так крышу и снесло.

— Пройдет. У тебя в шестом классе также было с тем новым физруком, надолго не хватило.

— Шестой — это шестой, а сейчас все серьезно уже. Мама говорит, что того, в кого влюбляешься в шестнадцать лет, будешь помнить до конца жизни, даже если у вас ничего не получится. Она сама с папой как раз в шестнадцать познакомилась.

— Как скажешь.

Окна заливают все утренним солнцем, но внутри меня будто глубокий сырой колодец. От Сонькиной болтовни уже гудит голова, а школьный шум кажется нестерпимо громким. Не надо было приходить.

***

Когда иду домой после уроков, кто-то зовет меня по имени. Оборачиваюсь и замираю: Влад догоняет быстрой походкой, приветливо улыбаясь. Подпрыгивают на голове рыжие вихры, тяжелые ботинки шлепают по лужам. Целый день я изо всех сил старалась больше не смотреть в его сторону, чтобы не подумал ничего лишнего, а теперь вот это.

— Ты ходишь домой этой дорогой? — спрашивает, приблизившись.

— Да.

— Значит, нам по пути.

Постояв пару секунд в неловкой заминке, мы продолжаем путь вместе, и я уже не стесняюсь пялиться. Влад выше почти на голову, выражение лица беззаботное, куртка легкомысленно расстегнута, хотя осенний холод неумолимо набирает обороты. Пока раздумываю, с чего начать беседу, он спрашивает:

— Твоя фамилия Якимова, да?

Киваю.

— Такая же фамилия у одиннадцатиклассницы, про которую все говорят. Ну, которая это самое. Вы просто однофамилицы или…

— Она моя сестра.

После долгого молчания он говорит:

— Всех так удивило, что это произошло. Говорят, она была на хорошем счету, и никто не ждал такого. Известно, почему она это сделала?

— Нет. Валя не оставила записки. Никто ничего не знает.

— И незадолго до этого тоже не было намеков? Может, она говорила что-нибудь необычное?

— Вроде нет. Ходила хмурая, но я решила, что это из-за учебы. Она же в выпускном классе была, там забот выше крыши.

Любопытство Влада настолько прямолинейное и непосредственное, что даже не задевает. Он не изображает сострадание и не строит бровки домиком, показывая, как ему печально. Всего лишь расспрашивает о том, что интересно — и в этом гораздо больше искренности.

— Наверное, не очень красиво с моей стороны так лезть в душу, — говорит он, будто услышал мои мысли. — Просто мне кажется, ты не будешь против, если я смогу помочь.

— В смысле помочь?

Смущенно отворачивается:

— Не совсем верное слово подобрал, не бери в голову.

Несколько минут идем в тишине, а потом Влад спрашивает:

— Покажешь мне город как-нибудь? Я тут совсем недавно, почти ничего не видел.

Вот уж чего не хватало.

— Если будет время, — говорю. — Откуда ты приехал?

— Издалека, хотя все относительно. Часов десять езды, если на машине. Маме предложили тут хорошую работу. Мы немного подумали и решили, что там нас ничего не держит, поэтому вот мы здесь.

— Я бы не смогла так просто все бросить и свалить в неизвестность.

— Иногда нужно поддаться обстоятельствам и посмотреть, что будет, — улыбается. — Может быть, именно это и есть предназначение.

Он останавливается на повороте и показывает рукой:

— Мне туда, вон тот дом, видишь? Можешь зайти на чай, если хочешь. Мама любит гостей.

— Точно не сегодня. Нет настроения.

— Понимаю.

Долго не двигаюсь с места, глядя, как Влад уходит. Сумка болтается на плече, ветер играет полами куртки. Осознание странности его слов медленно доходит до мозга, и по спине бегут мурашки. Если в этом есть скрытый смысл, лучше до него не докапываться.

***

Во сне я шагаю по летнему полю, собирая большие алые маки. Лепестки взмывают в воздух и кружат над головой как бабочки. Кто-то выкрикивает мое имя, но вокруг ни души — только бесконечная зелень до самого горизонта да покачивающиеся на ветру цветы. Срываю очередной, и из стебля течет густая кровь, марая пальцы вязкими каплями. Только тут замечаю, что весь огромный букет в моих руках кровоточит, и брезгливо отбрасываю. Лепестки разлетаются по сторонам брызгами, земля пропитывается красным, под ступнями хлюпает бордовая жижа. Открываю рот, но вместо крика горло исторгает поток крови.

Открываю глаза. Рассветные сумерки окрашивают комнату серыми тонами — здесь все блеклое и бесцветное, ничего красного. Не успев перевести дыхание, я осознаю, что тело не подчиняется. Каждая мышца одеревенела, на груди будто лежит гранитная плита. Разинув рот, пытаюсь обуздать раздирающую изнутри панику. В детстве, когда я мучилась сонными параличами, папа учил не спать на спине. Говорил, это лучший способ избежать паралича. А если уж избежать не получилось — успокойся и терпи, пока не пройдет.

Теперь я лежу на спине и терплю, краем глаза отмечая шевелящуюся в углу тень. Это тоже не ново — в такие моменты силуэты и образы блуждают по самому краю обозримого, но никогда не подходят ближе. Им нравится оставаться неизвестными, неразгаданными, неопознанными.

Скрипят половицы, тень приближается. С трудом скосив глаза, я различаю тощую человеческую фигуру. Она делает еще шаг и наклоняется надо мной, давая рассмотреть лицо. Синевато-белое, с широко распахнутыми глазами и плотно сомкнутыми губами. Такое родное и одновременно чужое. Валя.

Пытаюсь кричать, но получается только хрипеть. Валя наклоняется ближе. Явственно чувствую, как ее волосы щекочут мой лоб. Это слишком реально, чтобы быть галлюцинацией.

Она тихо говорит:

— Я ходила в Башню.

А потом контроль над телом возвращается, и я резко сажусь в постели, все еще влажно хрипя. Сердце мечется в грудной клетке, по спине ползут струйки холодного пота. Все качается перед глазами: стены, стол, шкаф, заправленная Валина кровать. Все трясется и ходит ходуном, но главное видно отчетливо — я одна. В комнате никого нет.

Тяжело дыша, соскальзываю с постели и шаркаю к окну. Пальцы хватаются за шторы, тусклый свет заполняет комнату. Улица снаружи еще не успела проснуться: машин нет, двери магазина напротив закрыты. В соседней многоэтажке горят редкие окошки, можно даже различить сгорбленный над столом силуэт в одной из кухонь. Все привычно и бесцветно.

Медленно вдыхаю и выдыхаю. Показалось, приснилось. Надо взять себя в руки, собраться с мыслями. Просто я еще толком не пришла в себя, вот и мерещится то, чего…

Не успев додумать, невольно прижимаюсь носом к стеклу: в арке меж двух домов через дорогу застыли люди. Пятеро или шестеро, сложно определить. Странно неподвижные, они совершенно точно смотрят на меня. Щурюсь, силясь различить детали, но тут они разворачиваются и удаляются. Успеваю рассмотреть только светлое платье — оно цепляет взгляд, потому что кажется неуловимо знакомым. Возможно, похожее носит кто-то в школе, или оно мелькало в навязчивой рекламе по телевизору.

Уже потом, когда незнакомцы скрываются, до затуманенного испугом мозга доходит: в точно таком же платье похоронили Валю.

***

Влад догоняет меня после уроков:

— Решила пойти другой дорогой?

Щеки раскраснелись от бега, дыхание вырывается изо рта жидкими облачками пара. Куртка опять расстегнута, шея с острым кадыком совсем беззащитна перед холодом. Ежусь, борясь с неуютным желанием обмотать ее шарфом.

— Я не домой, — говорю. — Мне надо в… другое место.

— Проводить? — тут же предлагает он. — Я свободен сегодня, как раз думал, чем бы заняться.

С сомнением оглядываюсь на школу. Идти одной не хочется, но Сонька отказалась, а Влад… Это все же лучше, чем ничего.

— Если хочешь, — отвечаю неуверенно. — Я иду в Башню. Знаешь, что это?

— Нет, впервые слышу.

— Тогда расскажу по дороге, — усмехаюсь. — Если передумаешь, я пойму.

Вскидывает брови:

— Почему должен передумать?

Медленно ступаем по тротуару, и я не решаюсь поднять глаза от влажного асфальта. Кроссовки шаркают, распинывая грязные опавшие листья, лужи отражают небо с редкими нечеткими облаками.

— Это недостройка в новом районе, — говорю. — Туда никто не ходит, все боятся.

— Почему?

— Плохая репутация. Там с самого начала все шло как-то наперекосяк. Собирались отгрохать элитную многоэтажку, но потом то ли финансирование урезали, то ли еще что-то такое… В общем, строительство заморозили, обнесли это все бетонной стеной и вроде как забыли.

— И чего здесь бояться?

— Просто через некоторое время там пацан один убился. Миша Миронов. Залезли с друзьями после школы, играли. Сорвался, в общем. Года четыре назад.

Влад глядит заинтересованно:

— Сколько ему было?

— Девять вроде.

— Из нашей школы?

— Да. Шумный такой, постоянно на виду, все его знали. Почему спрашиваешь?

— Просто так. Хочется его представить.

— Так вот, — продолжаю. — Говорят, будто бы его призрак с тех пор блуждает по Башне и пытается устроить несчастный случай тем, кто туда приходит. Типа скучно ему там одному, компанию себе сделать пытается.

Влад отвечает не задумываясь:

— Глупости. Мертвые, если возвращаются, не гуляют по недостройкам, а идут к тому, кто им больше всего дорог.

Звучит настолько легко и непринужденно, что я невольно поднимаю глаза, ожидая увидеть улыбку, но Влад совершенно серьезен.

— Над таким нельзя шутить, — говорю. — Это же… ну, неправильно.

— Я и не шучу, — пожимает плечами.

Все-таки надо было идти одной. Или вообще не идти.

— В общем, Башню не особо любят, — тараторю, чтобы поскорее закрыть тему. — Мы ходили туда однажды с девчонками, там в ограде проем есть небольшой, плиты неплотно стоят. Пошарились немного по первому этажу и убежали. Стремно там как-то.

— Это вы себе накрутили просто. Сказки про приведений для того и нужны, чтобы нервы пощекотать. А на самом деле умерших не надо бояться, они просто хотят быть с теми, кого любят.

— Откуда тебе знать?

— У меня свои источники, — усмехается. — Может, расскажу тебе когда-нибудь.

Стискиваю зубы до боли в скулах. Какая беспросветная чушь. И ведь не прогонишь его теперь, сама же позвала. Поскорей бы это все кончилось. Вернусь домой, залезу под одеяло и буду лежать, ни о чем не думая.

— А мы-то зачем туда идем? — спрашивает Влад после долгого молчания.

— Я… Я видела… То есть, мне сказали, что Валя туда ходила. Вот и думаю, может, это связано. Может, она там… нашла что-то.

— Кто сказал?

— Не помню. Какая разница?

Влад смотрит пытливо, будто трогает глазами. Хочется встряхнуться, чтобы сбросить с себя этот взгляд как ядовитого паука.

— Просто интересно, — отвечает, наконец отводя глаза.

Когда над домами вырастает угловатый силуэт Башни, я готова прыгать от радости. Прибавляю шаг, забыв обо всем остальном. Небольшой пустырь, поросший жухлой травой и заваленный мусором, за ним бетонная стена, надо немного обойти, и вот: одна из плит кренится, открывая малозаметную брешь — взрослый вряд ли пролезет, но подросток запросто. Воровато оглядываюсь, а потом ныряю внутрь, марая рукава. Влад ровно дышит в затылок, ни на секунду не отставая.

Мы замираем перед широким кирпичным домом — пять этажей, а выше только неровные края, похожие на неприветливый оскал. В пустые окна видно темные проходы и голые стены, ничего больше. Сжимаю кулаки в карманах, пытаясь оттолкнуть накатившее волнение. Чудится, будто подошла к краю черной бездны — достаточно одного неосторожного шага, чтобы упасть.

— Это всего лишь дом, — улыбается Влад, заметив мое напряжение. — Даже не дом, а просто стены. Бетон, кирпич и железо. Бояться нечего.

— Я и не боюсь, — говорю. — Просто немного не по себе.

Внутри холодно как в морозилке. Под подошвами хрустит грязь, сквозняк обдувает щеки. Пряча подбородок в воротник, я ступаю вперед, совершенно растерянная. Просторный подъезд с высоким потолком, лестницы без перил, множество одинаковых комнат, так и не ставших квартирами — ничего нового. Мы видели все это, когда приходили с подругами в прошлый раз. Глупо было надеяться, что теперь тут что-то другое. Я всего лишь увидела страшный сон с Валей, вот и все. Недостройка не таит никаких ответов.

— Кстати, а почему Башня? — спрашивает Влад, когда я заглядываю в очередной дверной проем. — Башня — это ведь что-то длинное и высокое. Тут скорее форт или цитадель, как считаешь?

— Понятия не имею, не я же придумала.

Поднимаюсь по лестнице, разглядывая каждую случайную трещинку на ступенях. Второй этаж ничем не отличается от первого, а третий — от второго. В прямоугольники окон видно дома неподалеку, мигающий светофор, ползущие по дороге автомобили. Отсюда все это кажется какой-то другой реальностью, ненастоящей и недосягаемой.

Где-то в глубине дома хлопает крыльями спугнутая птица, и я вздрагиваю, оборачиваясь.

— Нельзя же так нервничать, — смеется Влад. — Тут совсем никого. Ау!

Стены отражают его голос, множа и разнося во все концы. Разбитая тишина восстанавливается за несколько секунд, но гулкое «ау» так и стоит в ушах, не давая сердцу угомониться.

— Потише можно? — шепчу. — Здесь так-то запрещено находиться.

— Я не подумал, извини.

Он виновато поправляет рюкзак на плече, и из расстегнутого кармана выпадает учебник по литературе. Беспомощно шелестя страницами, он проваливается в проем между лестницами и скрывается из виду.

— Блин, — вздыхает Влад, заглядывая вниз. — Он же библиотечный, надо доставать.

— Иди ищи, — киваю. — Я осмотрюсь пока.

С облегчением перевожу дыхание, когда он убегает вниз. Одиночество, пусть это даже одиночество в Башне, все же гораздо приятнее, чем компания Влада. В нем скрывается нечто такое, что не получается понять, и это отталкивает.

Бегло осмотрев третий этаж, я поднимаюсь на четвертый и раздумываю, стоит ли лезть выше, когда за спиной раздается отчетливое шарканье ступней по бетонному полу.

— Кто здесь? — окликаю вполголоса.

Снизу доносятся еле различимые шорохи и раздраженная ругань — Влад все еще ищет учебник. Звук шагов повторяется совсем близко. Кажется, это в ближайшей от меня квартире.

Спрашиваю, незаметно отступая к лестнице:

— Тут кто-то есть?

Наверное, бомж или бродячая собака. Или маньяк-психопат. Или призрак Миши Миронова. Убегать придется медленно, потому что в таком месте любой неосторожный шаг может оказаться последним. Обидно будет стать новой городской легендой, всего лишь навернувшись с лестницы.

Пока воображаю, как буду семенить по ступенькам, из проема, откуда раздавались шаги, показывается тонкая девичья рука. Пальцы с грязными ногтями ложатся на стену, а потом выглядывает лицо: бледная кожа, темные круги под глазами. Волосы спутанные, длинные, необычайно белые — никогда в жизни таких не видела.

— Ты кто? — спрашиваю хрипло, совсем забыв, что только что собиралась убегать.

Она выходит, и я открываю рот от удивления. Молодая девушка, невысокая, одета в пыльную ночную рубашку до пола. Брови и ресницы того же странного цвета, что и волосы, отчего кажутся фальшивыми.

Она говорит:

— Меня зовут Алиса.

Тихий голос похож на шелест листвы. Сглотнув, я делаю осторожный шаг вперед:

— Как ты здесь оказалась?

— Мне надо было спрятаться, чтобы никто не видел. Это место подошло лучше других.

— Зачем спрятаться? Тебе что, нужна помощь?

Улыбка трогает тонкие потрескавшиеся губы. Бросив взгляд в сторону лестничного проема, откуда все еще слышен бубнеж Влада, Алиса отвечает:

— Это вам нужна помощь. Вам всем.

Только теперь замечаю, что там, где она прикасалась к стене, на кирпиче остались островки черной плесени. Глаза у Алисы тоже черные как две кляксы, будто зрачки расширились настолько, что заполнили всю радужку.

— Кто ты такая? — выдыхаю.

Усмехается:

— Она тоже так спросила. Сразу видно — сестры.

По нутру мгновенно расползается холод, ноги делаются ватными, руки сжимаются в кулаки.

— Это про Валю? — спрашиваю. — Ты ее видела?

Раздается уверенный топот по лестнице, и я оглядываюсь. Влад быстро поднимается, широко улыбаясь и размахивая книжкой. Со страниц срываются пылинки и разлетаются по воздуху мелкой невесомой крупой.

— Думал, не найду! С кем ты разговаривала?

Поворачиваюсь к Алисе, но ее уже нет. Только пустые коридоры, бесчисленные дверные проемы и строительный мусор на полу.

— Ни с кем, — отвечаю заторможенно.

— Разве? Я слышал твой голос.

— А я твой, — выдавливаю улыбку. — Не только тебе можно разговаривать с собой.

Он подозрительно хмурится и приближается к проему, откуда появилась Алиса.

— Смотри, плесень, — говорит. — Откуда она здесь? Не сыро же вроде. Я слышал, что… Офигеть!

Тороплюсь к нему, и вместе мы замираем на пороге, не рискуя входить. Стены внутри сплошь заросли грибковыми узорами. Сквозняк играет свисающими с потолка седыми прядями паутины, пол укрыт плесенью будто мхом. Осторожно втягиваю носом воздух: пахнет гнилостно, как из разрытой ямы.

— Кого ты видела? — спрашивает Влад.

— Н-никого.

— Это же неправда. Тебе что, запретили говорить?

Опускаю глаза. Сама не знаю, почему смолчала про Алису. Это какое-то наитие, мимолетное и малопонятное, но совсем не кажущееся случайностью.

— Тебе угрожали? — не умолкает Влад. — Не бойся, я же с тобой. Можешь все рассказать.

— Я же сказала, никого тут не было, — говорю, глядя в пол. — Я только поднялась, и ты вот пришел.

Он заносит ногу над заплесневелым полом, будто размышляя, входить ли, а потом все же отступает. Брови опущены, ноздри раздуты, на виске пульсирует жилка. Подозрительное беспокойство.

— А что ты так разволновался-то? — спрашиваю. — Кого я тут должна увидеть?

— Возможно, кого-то необычного, — отвечает после паузы, делая упор на последнее слово. — Смотри, тут ведь явно что-то не так.

Заставляю себя принять беззаботный вид:

— Каждый день вижу кучу необычных людей. Особенно в школе. Хочешь, буду фоткать для тебя? Дашь номер, чтобы пересылать в…

Влад поднимает на меня глаза, заставляя осечься — взгляд серьезный и острый, с каким-то еле уловимым проблеском грусти.

— Не понимаю, почему не хочешь рассказывать, — говорит, — но хочу, чтобы ты знала — я не враг. И никому не желаю зла.

Тщетно пытаюсь подавить нарастающее чувство вины. Нельзя быть такой строгой к новенькому всего лишь потому, что показался странноватым. Пора научиться смотреть на все с разных точек зрения.

— Мне можно сказать, — продолжает Влад. — И я постараюсь помочь.

В памяти всплывает лицо Вали, когда она наклонилась надо мной сегодня утром. Потом глаза Алисы — будто бусины из черного агата. Трудно разобрать, реально всё или только плод воображения. Быть может, так сказываются последствия нервного потрясения. В любом случае это касается только меня.

— Здесь никого не было, — говорю. — Только ты и я.

Помолчав, Влад слабо улыбается:

— Думаю, это к лучшему. Пошли домой.

***

Следующим утром Сонька ловит меня у питьевого фонтанчика и тащит в закуток за раздевалками. Вертит головой по сторонам, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, и наклоняется, дыша в лицо мятной жвачкой:

— Так это правда? Я тебе вчера тыщу сообщений отправила, до сих пор все непрочитанные!

— Я не заходила в сеть, — говорю, пытаясь понять хоть что-нибудь по ее хитрой улыбке. — Там за последнее время столько понаписали, все эти соболезнования, сил нет разгребать. А что стряслось?

— Как это что стряслось! — закатывает глаза. — Кто-то ходил в заброшку с новеньким! Второй день знакомства — не слишком быстро? Надо хотя бы для начала построить из себя приличную девочку. Набить цену, понимаешь?

Возмущаюсь:

— Ой, ну тебя! Мы не для этого ходили. Между прочим, я тебя туда звала, если помнишь. Кто тебе вообще сказал?

— Ленка. Она же там живет рядом, в окно увидела, — Соня выглядит одновременно расстроенной и обнадеженной. — А зачем туда вообще?

— Да блин, как сказать. Мне Валька… приснилась утром, говорила что-то про Башню. Я и решила сходить. Бывают же вещие сны, или типа того.

— Бывают, — с готовностью соглашается Соня. — У меня когда прадед умер, мы его медали не могли найти. Думали, украл кто-нибудь. А он потом бабке снится и говорит, мол, посмотри в валенке на веранде. Она утром посмотрела, и знаешь что? Там они, все до одной. Спрятал, чтобы не утащили, он всю жизнь над ними трясся. Ну так что, Стаменев-то как там с тобой оказался?

— Да увязался хвостом, я и не стала отказываться. Одной страшно, а ты кинула.

— Надо было сказать про сон, я бы пошла! А ты молчок, и лицо загадочное. Я же не знала, что серьезное дело, думала, дурью маешься. А ты у него про меня не спрашивала?

— У кого?

— Да у Стаменева, у кого еще-то!

Сверху слышится крик, потом удар хлопнувшей двери. Истеричный женский голос, спокойный мужской. Любопытные сбегаются к лестнице, торопясь увидеть все собственными глазами.

— Скандал какой-то, — предвкушает Соня, тут же забыв про Влада. — Пошли посмотрим!

Рядом с учительской толпа зевак. В центре внимания директор, покрасневший, растерянный, негромко оправдывающийся. Вокруг него вьется худая женщина в расстегнутом пальто, шапка сползла на затылок, волосы растрепались, сумка болтается на локте дохлой медузой. Лицо кажется знакомым, и я наклоняюсь к уху Сони:

— Это кто такая?

Она пожимает плечами, но кто-то из толпы отвечает:

— Мать Миши Миронова.

— Что ей надо?

— Бесится, что его не хотят восстанавливать в школе.

От удивления язык прилипает к нёбу. Пока растерянно моргаю, директор наконец выходит из себя и повышает голос:

— Милейшая, если вы прямо сейчас не покинете здание, я вызову санитаров! Давайте не будем никому портить жизнь.

Мать Миронова тычет пальцем ему в грудь:

— Вы быстро передумаете, когда я приду к вам с сыном. Вам придется. Это правда.

А потом разворачивается и цокает каблуками к выходу сквозь поспешно расступающуюся толпу. Все изумленно переглядываются, гомон стоит как на базаре. Утерев со лба пот, директор поднимает руки:

— Расходитесь по кабинетам, урок вот-вот начнется!

Соня хватает за рукав Лену, глазевшую здесь до нашего прибытия, и вместе мы отступаем к лестницам. Толпа быстро рассасывается, тут и там вполголоса обсуждают произошедшее, лица напуганные и бледные.

— Вы охренеете, — шепчет Ленка, не дожидаясь вопросов.

Глаза выпучены, на губах недоверчиво-восторженная улыбка, какая бывает, когда смотришь, как кто-то вытворяет нечто сумасбродное.

— Лично я уже охренела, — отвечаю.

— Просто цирк! — выдыхает Ленка. — Эта дурная ворвалась в учительскую и такая, мол, Миша хочет вернуться в школу, у него тут друзья. Говорит, типа он к ней ночью приходил живой и рассказывал, как по всем соскучился.

Соня крутит пальцем у виска:

— Так она сразу после его смерти поехала, все знают. Каждый день на кладбище, то цветочки ставит, то фотографию протирает. Лучше бы он вызвал санитаров все-таки.

— Цветочки — это одно, тут можно понять, — возражаю. — А такая истерика — это как-то ненормально уже. Здесь надо разбираться.

— Так я и говорю же — поехала, — отмахивается Соня. — Вообще не удивлюсь, если еще и зарежет кого-нибудь.

Надрывается звонок, и Ленка подпрыгивает:

— Ладно, девки, у меня биология. А ты потом расскажешь, чем вы там с рыжим занимались в Башне, а то я из окна не разглядела толком.

Она убегает, теряясь в пустеющих коридорах, а я осуждающе гляжу на Соню.

— Что? — хлопает ресницами. — Я тут вообще ни при чем.

Автор: Игорь Шанин

Вампиры были достаточно далеко, когда почувствовали холод. Сначала умер Гийас ад-Дин, а немного погодя и Мишель. Вся команда, не сговариваясь, остановилась на ветвях.

— Я так и думал… — вздохнул старый вампир и снял шлем. – Печально сознавать, что столь ценные и прелестные соратники были ослеплены самоуверенностью и азартом, из-за чего сложили здесь свои головы.

Некоторое время вампиры молчали, сопровождая отпущенные души товарищей скорбью.

Предыдущие главки: https://vk.com/topic-170046450_47141975

— Гийас ад-Дин Махмуд ибн Мухаммад не был самоуверенным. Он знал, на что идёт, — сказал вампир в мотоциклетном костюме и с двумя двуручными мечами за спиной. – Он не мог убегать, когда даже женщина пошла в атаку…

— Восточный менталитет… — кивнул старый вампир.

— И я его понимаю, — продолжил тот. – Почему мы не сделали даже попытки? Ведь на кону – целый мир!

— Терпение, Пересвет. Если Гийас, вооружённый своим некогда любимым оружием не справился... Если не справилась Мишель… Это значит, что и у всей группы не было шансов. Нас бы просто перебили.

— Но если…

— Ты помнишь интервал между смертями Мишель и Гийаса? Помнишь?

— Ну и что?...

— Пара мгновений. И знаешь, какой тут вывод? – спросил деда Даня. – Некромант убил их сразу, как только увидел. И те ничего не смогли с этим поделать.

Деда Даня надел шлем.

— Возвращаемся в деревню. Тактика здесь проста. Заручиться поддержкой Олега. Он возьмёт на себя армию нежити и некроманта. А мы в это время нанесём по Джермундаеву удар…

***

Дима скинул с себя холодный труп вампирши. Довольно сисястая, как отметил Дима, но рядом была перепуганная Эллада, потому он изобразил отвращение.

— О, чёрт… — округлила глаза Сова. Она поставила противотанковую пушку на землю и подбежала к Диме. – Укус на шее! Она тебя укусила!

Дима схватил «узи», поднялся. Глянул вниз на лесок в свете луны. Оттуда галопом мчали чудовища. Затем он провёл ладонью по шее. Кровь.

— Внатуре, - сказал Дима. – Всё, валим обратно. Вдруг тут ещё кровососы где-то. Дождёмся, чё там скажет некромант.

— Ты вообще меня слышишь… — спросила Сова.

— Отличный выстрел, кстати, — похвалил Дима Сову.

— Тебя укусил вампир! – прикрикнула она.

— Ёу, это плохо? – спросил Рэпчик.

— К сожалению, твой друг теперь тоже станет вампиром… — ответила Сова. – Он укушен. Его кровь заражена. Я даже не уверена, что это можно промыть, она укусила куда-то в артерию. Яд разнесён по кровеносной системе…

— Вот дерьмо… — ахнул Бельфегорович. Эллада молчала. Она просто таращилась, вся перепуганная.

— Ёу, чувак… — опечалился Рэпчик. – Ты, типа, теперь вампир? Покажи зубки, ю ноу!

— Зубы появятся потом, — сказала Сова. – Дима теперь будет медленно и мучительно умирать. А когда умрёт – то воскреснет. Но уже в образе вампира…

— Какой ужас… — заплакала Эллада.

К хижине подъехал некромант Семён верхом на Гаврюше.

— Вокруг всё чисто. Двоих я угробил. Остальные отступили… У вас всё нормально? – спросил он. – Все живы?

— Живы все, — сказала Сова. – Но один из нас – не до конца.

— Это как…

Джермундаев стоял в дверях. Он внимательно слушал весь разговор. Их с Димоном взгляды пересеклись. Кажется, эти двое мыслили одинаково, но Александр не осмеливался выражать свою позицию прямо.

— Ну ёптыть! – вздохнул Димон. – Вы чё, прикалываетесь? Мы же искали силу, чтобы противостоять Олегу! Я, блять, в иные миры летал, думал магов привести сюда. А оно вон как всё повернулось! Я ж теперь почти вампир!

— Он вампир? – удивился некромант.

— Вы видели, как та тёлка прыгала? Из какой гаубицы она стреляла? Да она в одну харю уложила целый взвод спецназа ГРУ, хоть и мертвецов...

— Ну да, она ещё была не самой сильной, — сказал некромант. – Там налетел какой-то гастарбайтер со стройки с саблями. Вот это был полный ужас. Я думал, что мне крышка…

— А как я умею махать оружием! – воскликнул Дима. – Да я был Владыкой Тьмы! Сатаной! строил магическую коммунистическую импе…

Эллада стукнула Диме прикладом по голове.

— У него уже начались предсмертные галлюцинации? – шёпотом спросил некромант.

— К сожалению – нет… Это долгая история… — сказал Бельфегорович.

— Ёу, чувак, я тоже думал, что вампиры это круто, просто решил изобразить печаль, вдруг ты тоже грустишь… — сказал Рэпчик. – Братан, когда станешь вампиром – обещай укусить меня, я тоже хочу!… Чернокожий вампир – это же прямо как Блэйд, ю ноу! Крутяк!

— Внатуре, — сказал Димон. – Мы же теперь можем стать пати вампиров, прямо как настоящий клан. Перестать работать на стройке и питаться кровью людишек!

— Хм… — задумался Бельфегорович. – Но кто же будет присматривать за таджиками…

— Ёу, поскорей бы ты уже сдох, — сказал Рэпчик. –Я тоже хочу стать вампиром.

— Как же ты будешь жрать свои любимые крылышки из КФСи, нигга? Вампиры же не могут хавать, — посмеялся Диман.

— А как же ты будешь тогда хавать свои грибы? – спросила Сова. Теперь холодом обдало уже Диму. Об этом он ещё не подумал. Джермундаев даже побледнел.

— Как это… — сказал Дима. – Я теперь… Не смогу хавать грибы?!

— Именно так, — сказала Сова. – И как тогда ты сможешь нам помочь телепортировать к Олегу всю армию некроманта? Без своей силы…

— Я не смогу хавать грибы? – спросил с надеждой Дима у Семёна. Тот покачал головой:

— Вампиры блюют фонтаном, когда пытаются что-то сожрать. Но ещё ты же не сможешь ходить днём без специальных лосьонов. Или костюмов. Никогда не сможешь спать. Будешь хотеть пить кровь, как наркоман…

— Ну, спасибо, что утешил, — сказал Дима. – С астралами – полная задница получается.

— Нужно срочно выдвинуть к Твари все наши силы! – вышел ошпаренный беспокойством Джермундаев. – Иначе потом будет поздно, и мы не сможем телепортировать так много объектов. В одиночку я не справлюсь…

— Гиблая идея, — сказал некромант. – Мне нужно восстановить потери. Кровососы много чего порубили. Нужно собрать Гаврюшек по частям и поднять новых бойцов с кладбищ.

— Ты не справишься с имеющимися силами? – спросил Джермундаев.

— Я не хочу рисковать. У меня не будет ни огнемётчиков, ни пулемётной поддержки. А ещё нескольких Гаврюшек. А один Гаврюша многого стоит. Олег легко раскидывает армии и Олицетворения Изнанки. Я ссыкую.

— И сколько тебе на всё потребуется времени?

— Работы минимум на два дня, — сказал Семён. – Это если я не буду спать. Но перед боем обязательно нужно будет отдохнуть. Так что дня три.

— А если мы все тебе поможем? – спросил Дима.

— Тогда гораздо быстрее, конечно, — почесал затылок Семён. – Если вам будет не мерзко сшивать гнилые конечности монстряг воедино…

— Нет! Наверное…

— Но всё равно ты обратишься в вампира быстрей, чем мы закончим все приготовления.

— Тогда… Нам нужно использовать всю мощь астрала по максимуму – сейчас! – прикрикнул Дима. – И неужели телепортация – это единственное, что мы можем предпринять?! Ни за что не поверю! Нужно придумать план Б!

Джермундаев задумался. Глава культистов погрузился в самые тёмные уголки своего разума.

— Ну, почему же… Есть ещё один грязный приёмчик…

Раньше не было ложбин и проемов, я помню запах серы и страха. Ничего Вы люди не знаете, живете в своем мире, запутались в своей паутине желаний и похоти. Мне было сложно выйти к Вам. Я лишь маленький демон, которому отроду лишь три Ваших века. Старшие говорят, что ничего я не понимаю и нужно еще учиться. Но я вылез.

Вылез я совершенно случайно и не по своей прихоти. Меня как-будто выкинуло из вне. Темнота, туннель, скорость. Да ничего подобного, я просто оказался на мосту, где холодно и зябко. Хочется согреться, выпить горячей лавы или может вкусить крошево, посыпанное свежим пеплом, но нет. Где я?

Павел одиноко шел с работы, его окутало кучей ненужных мыслей и желаний, но он должен был идти именно туда куда несли его эти непокорные ноги. Еще и гребанная лужа неудачно попавшаяся на пути заставила промочить носки насквозь. Иногда и капли бывает много. Какое-то наваждение. Паша шел. Шел прямо и уверенно. Он точно знал, что хочет сделать. Обрывки памяти, картинки, она, как она могла, нужен мост. Мост решение всех его проблем сейчас, думал он. Перешагнуть, нужно лишь перешагнуть и пропадом оно все.

Говорят вселенная сводит двух. Ничего подобного, звезды просто смотрят.

Павел тошно и еле-еле перелез ограждение моста. Он точно знал чего хотел, но решиться не позволяла то ли трусость, то ли боязнь уйти просто вот так. Внизу невидно ничего. Одиноко моргающий фонарь посреди моста со своим электрическим скрежетом выводил Павла из себя. Хотелось. Ничего не хотелось.

… Вылез. Трава зеленая какая-то. Говорят бойся желаний своих. Очень хочется есть. Мой отец демон не зря говорил …. Да похрен, что он там говорил, очень хочется есть. Я чувствую страх, он рядом, он тут.

Пашку я спас, даже не знаю почему, просто спас. Помню морду его нахлебавшегося воды и отчаяния, помню толпу и сирены. Хотя, кого я обманываю, я одиноко сидел вдалеке и смотрел на это все непотребство, и может даже чутка усмехался. Я оглянулся на всю собравшеюся толпу зевак. Начну, пожалуй, с …..

Рассказ для конкурса.

Тот, Кто Забирает Детей, сегодня не придёт.

Челюсти двигаются. Доволен, доволен.

Те, Что Следят За Нами, заняты тем, что чистят наш мир. Они зачем-то копаются в земле, по которой мы передвигаемся.

Надо прям рылом, а не вот этими ветками. Рылом оно лучше выходит. Да и нечего там рыть – всё уже давно проверено.

Челюсти двигаются. То же, что и всегда, и, как всегда – ем первым.

Остальные смотрят, боятся. Ждут, когда наемся.

Молодцы. Слушаются.

Боятся Того, Кто Забирает Детей.

Верят, что я смогу защитить. Особенно – после произошедшего… Когда?

Поднимаю глаза. Вижу одного из Тех, Кто Следит За Нами.

Они работали вдвоём одну тьму назад. Передвигались на своих двоих, пользовались своими ветками.

Сегодня он один.

А где второй – он не знает.

И хорошо.

Снова опускаю голову.

Доволен, доволен.

***

Генерал – большой, уверенный в себе, заросший жёсткой, тёмной щетиной, что-то лениво пожёвывал, глядя на меня.

Его подопечные собрались рядом, похожие на него, как соль – на сахар, почтительно ожидающие, когда Генерал подпустит их к общему котлу.

Еды становилось всё меньше, но никто не и не думал начать какое-то разбирательство из-за этого – Генерал то и дело водил своим рылом из стороны в сторону, цепляя тяжёлым взглядом из-под набухших век кого-то из окружающей толпы. Он чавкал, и, казалось, даже похрюкивал от удовольствия.

Для завершения образа грузного, жёсткого главнокомандующего, слово которого было для окружающих приказом, а не законом, не хватало только не положенного ему мундира.

От черенка лопаты, на которую я опёрся подбородком, уже начала ныть челюсть.

Генерал вдруг поднял глаза от своего хрючева – и глянул на меня, исподлобья, и мне показалось – на какие-то доли секунды, что он меня помнит. Странная, конечно, мысль. Людей вокруг него полно, меняются они часто… Чует он меня, что ли, нутром своим звериным?

Может, запомнил? Да, вполне возможно. Я-то тут уже уйму времени. Другие меняются, я остаюсь.

Хлопок по спине прервал эти мысли. Я дёрнулся, черенок, захватанный ладонями, отлип от подбородка и рухнул, расплескав месиво, доходившее мне до щиколоток.

- Чего стоим, Новиков? – грубо спросил меня зоотехник. – Дерьмо само себя не уберёт.

Я просвистел что-то сквозь зубы, но всё-таки перехватил лопату, и продолжил выкидывать содержимое загона наружу, в тележку.

Генерал, глядя на это, захрюкал часто-часто, будто смеясь над двуногими, убирающим загородку со свиньями, одну из многих на ферме.

Зоотехник продолжал, опираясь на ограду, что-то записывать, то и дело поглядывая на меня.

Лопата потяжелела от налипшей на неё грязи, которая с неохотой отправлялась, порция за порцией, наружу.

- Слушай, а ты же не один работал тут? – зоотехник почесал кончиком ручки затылок, хотел прикусить его – но передумал, как только опустил глаза.

Он не заметил, как я кивнул – я отряхивал лопату, и движение головы можно было принять за продолжение движения тела.

- Эй, дерьмодемон, я у тебя спрашиваю – второй где?

- Дома, видимо.

- Дома? У вас что, график свободный? Вы всё это должны за два дня перекидать. Или ты тут будешь днём, а он ночью? – зоотехник был моложе меня (точно), умнее меня (вероятно) – и оттого наглым и пытающимся самоутвердиться за счёт за счёт других. – Так вы и вдвоём не успеете за два дня. А свиней сюда запустить нужно.

- Нужно.

- Нужно, нужно. – ворчливо отозвался зоотехник. – Блин, вот скажи мне кто-нибудь, что я, дипломированный специалист, буду по щиколотку в дерьме свинячьем стоять, и думать, как его перекидать побыстрее – вот что я бы сделал? Да бросил бы вуз этот, конечно, тут же. Пошёл бы, как мама хотела, на химика, или на врача обычного, но нет, решил, что с животными попроще. – он зацепил планшетку за что-то выступающее из ограды, сунул ручку в кармашек своего рабочего костюма, ещё раз обозрел поле битвы за чистоту загона, вздохнул и пошёл к шкафу с инструментами. – Решил, что они молчать будут, да поглядывать на меня умными глазами. – я перевёл взгляд на небольшую площадку, на которую временно загнали свиней из этого загона. Генерал (так я его окрестил, свиньям обычно имени не давали) устроился в одном из углов, но так, чтобы всё время держать нас с зоотехником в зоне видимости, и лениво двигал челюстями, словно доедая самые вкусные остатки.

Лопата вошла в месиво под ногами, подняла ком грязи – и отправила за ограду, в тачку.

- Ты спишь или работаешь? – спросил меня зоотехник, орудуя лопатой.

Я вздохнул, выловил черенок из месива под ногами, оббил его об ограду, и принялся за работу.

Так прошло минут двадцать. Зоотехник работал с огоньком, споро – то ли хотел закончить побыстрее, то ли правда пытался получать от такого занятия удовольствие, не знаю. Он много брал, далеко кидал и отдыхал, пока летело. Я сам немного загорелся, и начал работать активнее.

Тачка уже была наполнена, и я предвкушал, как мы вывезем её, а потом вернёмся и продолжим, но перед этим передохнём от этого запаха – привычного, но тяжёлого.

В этот момент лопата зоотехника встретилась с чем-то твёрдым. Он сам, казалось, удивился, и оттого, наверно, отпустил черенок, упавший прямиком в дерьмо под ногами.

- Чёрт! – выругался мой собрат по несчастью, зацепил деревяшку ногой и перевёл на меня брезгливый взгляд. – Там что-то есть.

- Видимо, да.

- Никонов, удобный ты человек. Что ни скажи – со всем согласен! – зоотехник вытер пот со лба, ухватил лопату самыми кончиками пальцев, после чего выковырял её из содержимого загона. – Блин, вот как так-то, а? Всё, к чёрту! А на практике не было такого! Там говорили… - он что-то продолжал, про собак с родословной, про все эти династии животных, будто сошедшие с гербов древних родов, обитых конским волосом и звериным мехом, а я не слушал.

Я смотрел, как Генерал перестал жевать и уставился на нас, не моргая. Он смотрел исподлобья, смотрел внимательно. Ждал чего-то.

Видимо, знал, обо что лопата ударилась.

- Никонов! Ты меня слушаешь вообще? Или ты из тех, кто сто грамм с утра – и весь день свободен?

- Во-первых, не Никонов, а Алексей. Лёхой можно, но тебе - нельзя. Да ты и не будешь. - я, даже не смотря на зоотехника, знал, что он поперхнулся на вдохе – и от этого перехода на «ты», и от моего тона – отстранённого, не обращающего на моего собеседника никакого внимания. – Во-вторых, ты отошёл бы, да отвернулся. Тут сейчас будет смертельный номер.

Я обернулся и увидел, как пунцовый от злости зоотехник хватает ртом воздух. Наконец у него получилось, и он выдал:

- Чего-о? Какой смертельный номер, Никонов? Ты совсем с дуба рухнул, или что?.. – пока он говорил всё это, я подошёл к нему, наклонился – и нырнул рукой прямиком в месиво под ногами, примерно в том месте, куда угодило остриё лопаты, нащупал то, во что она воткнулась – и выворотил, вытащил на свет божий.

Это была чья-то ладонь. С хрустом она отделилась от кости, которую зоотехник – и тут я вспомнил его фамилию – Лапочкин, точно, Лапочкин – которую зоотехник надрубил, и которая только и ждала возможности зажить своей жизнью, и теперь я держал её в руке, как держат обычно руку любимого человека – запустив пальцы между пальцами.

Лапочкин ещё договаривал - договаривал, осознавая, что происходит, поэтому голос, которым он обещал мне кары небесные, сдувался, как облако в ветреный день, съёживался, как снеговик в день солнечный.

Я вцепился глазами в его лицо и улыбнулся.

- Ты глянь, здоровается! – я потряс находкой в воздухе, туда-сюда.

Видимо, где-то здесь пролегал предел. Лапочкин закатил глаза – и рухнул ничком в жижу под ногами. Только нос торчал наружу из грязи. После громкого шлепка раздалась ещё парочка звуков потише, а возле того места, где должен был быть рот, надулся и лопнул шар грязи.

- Вот примерно так это и происходит. А потом вылавливай их, спасай их… - я вздохнул и дёрнул на себя лежащего зоотехника. Тот не сопротивлялся, обмяк, и, разумеется, задохся бы, не окажись меня рядом.

С другой стороны, не будь меня рядом – он бы и не упал в обморок посреди загаженного загона для свиней. Так что будем считать, что я исправлял свою ошибку.

Лапочкин весь был покрыт тем, что убирал буквально пять минут назад. Кое-как я расчистил ему лицо, проверил, дышит ли он, опёр его на загородку, сходил до умывальника, с наслаждением вымыл руки, вытер их об стену, которую держала только штукатурка, да и та уже шла трещинами, набрал воды в ведро, вернулся к пострадавшему и плеснул ему в лицо.

Лапочкин фыркнул, хватанул воздух – раз, другой, и испуганно посмотрел на меня.

- С-спасибо, Алексей. – он покивал головой. – Я, пока падал, испугаться успел, что вы меня, как его…

- Так, Лапочкин, тебя как звать?

- Валя. Валентин.

- Лёша. – я протянул ему свою руку. Он дёрнулся было её пожать, но взглянул на свою конечность, покрытую толстым слоем нечистот, и кивнул в ответ. – Так вот, Валя, я мокруху на рабочем месте не устраиваю. Оставляю тем, чья работа – валить кого-то. Уяснил? – Валя кивнул. – Хорошо. Теперь рассказываю, что произошло. Сеня, напарничек мой, подскользнулся, а может – просто равновесие потерял, он брезгливый был, сапоги рыболовные таскал, которые до пояса, а в них тут упасть – раз-два и готово…

***

Те, Кто Следит за Нами, нашли того.

Плохо. Плохо. Думал, не получится так.

Но не страшно. Тот, Кто Забирает Детей, не приходит за взрослыми. А за мной – так тем более.

Недаром я у них главный. Боятся меня. И эти, Следящие, тоже.

Тот, что устоял на ногах, прям с опаской смотрит.

Правильно. Правильно.

Другой Следящий вот не боялся – и получилось вот так.

И до этого я доберусь.

Потому что они сообщают Забирающему Детей, когда настаёт черёд.

Больше этого не повторится.

Не должно.

***

- А с ним что делать? Надо же как-то по-человечески, сказать кому-то, сообщить. А то не по-людски как-то, его тут оставлять.

- А мы его тут оставлять и не собираемся. – я повернулся к тому месту, где, как древнее ископаемое, под слоем пустой породы, лежал Сеня. – Но это уже мой головняк, Валя. Я сам скажу, что случилось, а ты иди пока, отмойся.

- А душ-то работает?

- На удивление, но ещё работает. Слив не забей только.

Валя двинулся в сторону душевой, пытаясь отряхнуться. Впрочем, зря – его синий халат, да и все остальные вещи под ним, явно не подлежали стирке.

Я же повернулся к Сене и покачал головой.

Сеня, Сеня. Ведь было же говорено.

Холодный уже. Конечно, он сутки лежит. Меня вчера на работе не было, а он был.

Холодный и скользкий.

А жижа-то это не отпускает его, гля. Словно обратно втягивает, отдавать не хочет. Крепко его приложило, конечно.

А главное – знаю я, кто это сделал. Генерал, конечно.

Он у них заводила. Смотрит вечно из своего угла. Думает, думает.

От свиней людям можно пересадить органы. Может, и с мозгами так же?

Хотя нет, конечно.

Рука Сени, та, что осталась нетронутой, шлёпает меня по спине при каждом шаге.

Форму стирать придётся сразу после работы. А не хотел, думал, до вечера протяну, до хутора доберусь, и там уже. А нет, всё-таки тут.

Одно радует – порошок импортный, стирает хорошо.

Всё импортное. Свиньи только свои остались. Да и то – сейчас все больше по окорочкам куриным, по ногам, у которых лапу отрубили. Вон, как у Сени.

Ноги вязнут, но я привык. Не первый год здесь.

Говорят, с кем поведёшься, от того и наберёшься. А я вот со свиньями вожусь.

А первый раз я хорошо помню. Это те времена, когда план выполнять нужно было. Михалыч его звали, да. Мутный тип был, с другого хутора. В колхоз наш как-то попал, в лучший в районе. Свиноферма образцовая.

И дерьма по середину голени, не по щиколотку, потому что свиней больше было.

И нашли мы со старшим Михалыча в один день вот в таком же виде, как Сеню. Повезло, что никто из начальства раньше не заметил.

Во, полегче стало. Тут под слоем грязи – пол бетонный, тут опора у ноги покрепче.

Вот, значит.

Да прекрати на моём плече елозить. Как был скользким, так и остался, Сеня.

Вот, значит.

И старшой берёт и говорит, мол, что тут это нормально. Что два человека минимум в год на свиноферме – минус. Один, говорит, в дерьме свинячьем тонет.

А второй?

А второго свиньи прибирают. И лучше уж в дерьме утонуть.

Почти пришли, Сень. Ты не дёргайся. Нормально всё будет.

Ты ж свиней-то любил? Любил, любил. Своих-то точно, которых ещё поросями видел. А они вот так тебе.

Я ж уверен, что кто-то из них тебя придавил. Ты ж мужик сильный был, сколько раз при мне падал – но вставал, матерился, отряхивался – и дальше работать.

А тут один раз без присмотра упал – и всё, и кирдык.

Эх, Сеня, Сеня.

Знаю, кто тебя придавил. Генерал это. Запомнил, как ты его поросей считал, да взвешивал. И как потом за ними манипулятор опускался.

Ох, Сеня, вот раньше было проще. А теперь техника эта. Раньше поросей в отдельный загон – и пошло-поехало.

Раньше они нас боялись.

А теперь – кого им бояться?

Сзади раздался крик.

Я дёрнулся, Сеня не упал – соскользнул с моего плеча в грязь – и снова скрылся под слоем нечистот.

Кричал Лапочкин.

- Валя! Вааа-ля!

- Какой дебил ..оменял мест… рукоятки? На меня ..йчас кипят… плеснуло! – донёсся до меня крик зоотехника, который порывы ветра срывали куда-то в сторону.

Я постоял, пожал плечами, дёрнул из грязи своего напарника, после чего понёс дальше.

Загородка со свиньями была всё ближе.

Ты, Сень, не переживай. Ты ж работу свою любил? А как её не любить-то, одна у нас работа тут. Из-за свинофермы, считай, и живы. Другие деревни, что подальше, уже пустеют помаленьку.

Одни только дома престарелых остались. Кто в город, кто – в могилу.

Время такое.

Так ты, Сеня, говорю, работу свою любил?

Его голова бьётся об мою спину.

Кивает, видимо.

Ну вот и останешься тут.

Я остановился возле временной изгороди, опёр на неё Сеню, вытер лоб, и посмотрел на свиней.

Все они занимались какими-то своими делами, кроме Генерала. Тот продолжал смотреть на меня, вести взглядом, как ведут цель снайперы.

***

Вот этого я помню.

Он давно тут.

Остальные меняются, а этот – давно тут.

Хорошо, хорошо.

Он так уже не первый раз делает.

Видимо, Следящие тоже между собой спорят, кто главнее.

Если я тут главный, то у них – он главный, конечно.

Второй Следящий, тот самый, которого я придавил вчера, стоит у забора.

Его туда поставили.

Хорошо, хорошо.

Я даже знаю, что будет дальше. И знаю, что делать дальше.

***

Сеня зацепился за огородку одним из сапогов.

Я огляделся – быстро, нервно, а потом всё-таки перебросил тело свиньям.

Те поглядывали на своего старшего.

Он, на удивление быстро, вскочил на ноги и трусцой направился к телу.

Генерал подобрался к Сене, а потом – забрался на него, придавил, спрятал под слоем нечистот.

Что-то неприятно оттягивало карман, царапало по бедру. Я сунул туда руку – и наткнулся на пальцы.

Сенина ладонь была там – я запихнул её туда, когда вытаскивал из грязи зоотехника.

Мне даже показалось, что она потеплела.

Я размахнулся – и швырнул её куда-то к свиньям.

Генерал вдруг дёрнулся – и поймал её на лету, ещё до того, как рука коснулась поверхности.

Раздался хруст, похожий на гром.

Я обернулся, чтобы проверить – не увидел ли кто.

Нет, никого вокруг не было. Только доносились какие-то распевы и еле-еле слышный плеск воды.

Валя принимал душ.

Вот так тебя, Сеня, и отпели.

Я попробовал отряхнуть плечо, но безуспешно.

Постирать надо.

Интересно, поверил Валя - или нет.

Поверил, пока что. Сейчас, может, стоит под душем и думает.

Ну, ничего.

Он молодой, конечно, горячий. Может начать проверять, сказал я кому или нет. Свои мужики не сдадут, понимают, мол, скандал будет, расследование – а как тут работать? И ферма закрыться может, а это всё, финиш. Так хоть какая-то работа есть, а так – никакой не будет. Как обычно всё – видели, мол, рыбачить шёл, или купаться, а там речка непредсказуемая, а Сеня-то за воротник большой был любитель заложить… Концы в воду, одним словом. В нашей речке – что ищи, что не ищи. Зря это.

А начальство побольше – им же на нас плевать, лишь бы работали, да лишь бы свиньи росли.

Я снова оборачиваюсь и смотрю на Генерала.

Тот уже закончил жевать и теперь что-то нахрюкивает под нос.

А если Валя начнёт что-то кому-то рассказывать, так я ему скажу, что на свиноферме каждый год – минус два.

Сеня был первый.

Второго съедают свиньи.

А если не поверит…

Генерал снова смотрит на меня, теперь уже, как мне кажется, панибратски, мол, свои люди.

Что ж, генералам тоже нужно чем-то питаться, верно?

______________________________________________________________________

Доброго времени суток, с вами @SilverArrow.

Иногда случается так, что идея долго крутится у вас в голове, вы о ней забываете, иногда возвращаетесь, но в итоге она ждёт какого-то... Прозрения, что ли. Последнего кусочка пазла.
Недавно я ехал с работы и услышал в разговоре людей в автобусе фразу: "На свиноферме каждый год минимум двое - того. Один в дерьме тонет, а второго свиньи съедают".
Не знаю, так ли это на самом деле, но фраза пришлась по душе. Тем более, она очень хорошо ложилась в одну старую идею.

И не забывайте - у вас всегда есть возможность оставить комментарий для критики, подписаться, если вы желаете сразу узнавать о публикации моих новых рассказов, ну и зайти в мой профиль - там вас ждут ещё истории (пусть и не очень страшные)).

С уважением, ваш @SilverArrow.

Я расскажу вам как это началось, с того самого дня. В тот день мы гостили у родных в деревне. Ночью мы пробрались в заброшенный завод рядом с деревней. Внутри было много водопроводных труб. Мы разделились, двое из нас остались на верхней части завода, двое ушли в нижние, подземные ярусы. Я был в числе тех кто остался на верхней части. Вскоре мы услышали снизу шум, как будто упали железные трубы, потом прибежали наши друзья, они были очень испуганы, они говорили что надо бежать, что они их пробудили, что нужно уходить немедленно. Видя их крайне испуганный вид мы не стали спрашивать и убежали из завода. Прибежав в деревню наши друзья сказали что нужно предупредить всех, что они придут и сюда. Как бы не был велик их страх, мы сумели убедить их что нам не поверят и тогда было решено предупредить лишь наших родных. Родные тоже сперва нам не поверили, но увидев страх в глазах наших друзей и их истерику от ужаса, они соглаасились, но на шум наших голосов собрались несколько человек, мы всё рассказали им, но они нам не поверили и устроили шум обвинив нас в воровстве и желании удрать ночью. Из-за их шума пробудились многие. Мы и им всё рассказали, но нам не поверили. В итоге лишь мы, наши родные и лишь несколько семей уехали с нами. Мы ехали в кузове грузовой машины. Проехав несколько километров мы услышали крик, он доносился из деревни. Потом еще один, потом ещё... Вскоре запылал край деревни, немного спустя горели уже несколько десятков домов и крики, мужские и женские, их было много...
Приехав в город мы успокоились, мы расстались с друзьями и поехали по домам. Прошло три дня и по новостям начали говорить что перестали выходить на связь несколько деревень на западе, именно там была и наша деревня. Говорили что туда нельзя дозвониться, оттуда не приходят звонки и что люди уехавшие туда не возвращаются. Еще через неделю я видел как колонны военной техники ехали на запад. Я был уверен что военные справятся. Но спустя две недели мы с соседями увидели что со стороны пригорода, где была небольшая деревня примыкавшая к городу, шел дым и он постепенно увеличивался. Я понял что они здесь и побежал в аэропорт, я понимал что на машине уже нет толку, так как в городе уже была паника из-за исчезнувщих из связи деревень и все дороги были забиты машинами. Прибежав в аэропорт я пытался убедить всех что надо немедленно улетать, меня никто не слушал, а охраники приняли за сумашедшего. Но вскоре мы увидели что в городе начался пожар и оттуда начали доносится крики. Началась паника. Один из летчиков сказал что подготовит самолет. Мы уже оторвались от земли когда я увидел в иллюминаторе жуткое существо. Оно было похоже на кузнечика, но с человеческими органами. Задние лапы были как человеческие ноги, повернутые назад, вместо передних лап были человеческие руки, а вместо головы, человеческая голова без волос, носа и губ и с натянутой кожей.
Через несколько месяцев я уже был в подземном бункере с ещё тридцатью шестью другими. Наш бункер имел три огромных стальных двери. Один был наверху, потом шёл лифт, потом еще одна дверь, затем небольшой коридор и ещё одна дверь. В начале мы были оптимистичны и уверены что сможет здесь переждать. Но прошло шесть лет. Но ничего не изменилось, мы отправляли двоих наверх чтобы они послушали что за верхней дверью. Мы проводили их в лифт, но они не вернулись. Мы решили взорвать шахту лифта, чтобы те существа снаружи не пришли внутрь. Прошло несколько месяцев, потом мы стали слышать звуки за второй стеной, там где была шахта лифта. Звуки становились всё громче. С этого момента всех охватило отчаяние. Люди стали вести беспорядочную половую жизнь, даже семейные пары начали изменять другу другу со всеми. Люди стали прилагаться к алкоголю. Одна девушка химик стала готовить нам наркотические вещества, наркомания теперь у всех.
А сегодня я иду выбросить мусор, свалкой для мусора мы теперь используем коридор между второй и третьей дверью. По дорогу я вижу мужчину с веревкой в руке, он посмотрел на меня и мы оба понимали зачем она ему. Самоубийства теперь обыденность: бритва, петля, пистолет. Выбросив мусор я сел на один из мешков с мусором и закурил. Я слушал шум снаружи за пределами второй двери. Они там, они уже пробрались через завалы шахты лифта и вскоре нам уже придется искать другое место для мусора, так как они уже будут здесь. Докурив сигарету я шёл назад с мыслью что мне надо найди веревку.

Н.Сарыч

"ДОБРОЙ ОХОТЫ ВСЕМ, КТО ОХОТИТСЯ!"

РАССКАЗ

Ночной город слепил огнями фар и уличного освещения. Иллюминация рекламы играла разноцветными бликами на серо-желтых камнях зданий. Гул машин, рев байков, людские голоса и музыка, грохочущая из ночных кафе и баров, создавали непрерывный шум.

Шум, слишком жестокий для его слуха, но он к этому привык.

Его голубые прозрачные глаза видели сквозь густую листву кустарников и деревьев парка даже самое малейшее движение. Он не просто видел – он чувствовал тепло, запах, всплески эмоций, он вообще многое мог. Когда-то в юности это его забавляло, теперь было просто способом существования, его частью.

Шагая по аллее парка, он всматривался в ночную жизнь. За последнее время она сильно изменилась. Он и к этому привык – за триста сорок лет, которые он жил на свете, он привык привыкать. Сначала ему казалось, что жизнь меняется как небо в ветреную погоду. Затем, в какой-то момент, время остановилось, стало тягучим как патока, а когда оно вновь пошло, оказалось, что оно идет по кругу. Теперь он знал все не совсем так: история обладает свойством повторяться из века в век и прошлое постоянно говорит о будущем, но, поглощенные суетными делами люди не желают прислушиваться к его голосу. Бытие строилось по принципу циклических повторений и все-таки оно менялось, желая чему-то научить это неразумное племя, оно каждый раз ужесточало условия. Когда-то, в пору своей молодости, он запретил себе вмешиваться в дела и жизнь людей. Теперь эти дела самым тесным образом касались его жизни.

В глубине парка послышалась возня. Он остановился. За пышными кустами сирени мужчина волтузил женщину за волосы, умудряясь одновременно бить ее по лицу ее же сумкой. Все происходило в отсутствии слов, сопровождаясь только каким-то сковой формобачьим поскуливанием и звериным рычанием. Он потянул носом воздух – гепатит одного вида. Эти двое – муж и жена, завтра они вместе отправятся на поиски дешевой выпивки.

Он поежился. Холод – это то, к чему нельзя было привыкнуть, хотя испытывал

он его почти всегда.

Надо было идти дальше, обходя дозором бульварное кольцо. Как много народа на улице и никого, кто мог бы ему подойти. Раньше охотиться было легко – войны, катаклизмы, восстания. Трудно среди сотен жертв заметить еще одну. Он был во всех "горячих точках". Он не корил себя. Люди убивали друг друга тысячами из-за клочка земли или безумной идеи, он же убивал, чтобы жить. Глупо винить себя в том, что ты родился с клыками. Поход продолжался. Он шел между веселящимися компаниями и гуляющими парочками, прислушиваясь и принюхиваясь. У него тоже были принципы – он не истреблял генофонд. Тех же, кто был пригоден для питания, оставалось все меньше и меньше. Даже во времена "покоя и порядка" люди всегда оставляли кого-нибудь на "заклание", кого-нибудь, о ком не помнили и не молились

.

Воздух вокруг пах прогорклой кислятиной и гнилью. Он давно научился распознавать эти запахи. Первый запах, который он научился распознавать, был зловонный дух "бубонной чумы". Этот талант, как, впрочем, и многие другие, обеспечил ему достойное положение при дворе ее величества Императрицы Екатерины II. Как радовался он вместе со всеми, когда мир решил, что навсегда избавился от таких бичей как оспа, тиф, холера. Радовался, хотя он-то, с его опытом мог бы предположить, что радость эта преждевременна. Теперь запахов было гораздо больше. Они смешивались, видоизменялись, селекционировали. Запахи болезней смешивались с вонью ядов, этот симбиоз рождал новые болезни генетические изменения в крови, о которых не подозревали еще даже самые светлые головы этого вида.

Он остановился рядом с опустевшим летним кафе. Остановился, почувствовав тепло – в самом углу, под стульями, забилось крохотное человеческое существо. Девочка лет шести. Она спала здесь уже не первую ночь, и будет спать не последнюю. Дома о ней вспомнят не скоро, вряд ли ее мать в ближайшую неделю вообще вспомнит, как ее зовут. Девочка родилась с патологией мозга, а также с наследственной наркоманией и алкоголизмом. Не вмешиваться! Направляя шаги дальше, он почему-то вспомнил глаза детей-камикадзе в Косово – им было ненамного больше, чем этой девочке.

Было время, когда, отправляясь на вечеринку или бал, ты мог быть уверен, что там будет чем поживиться. Когда-то он мог выбирать жертву. Чего только не было в его богатой биографии. Даже женщины, которые молили его о смерти, когда чувствовали, что перестали быть нужными ему. Он видел их отчаяние и даровал им просимое. Но с годами даже таким как он ведомо раскаяние и женщин не стало в его жизни.

Впереди, на оборудованной детскими качелями площадке обосновалась компания. Он остановился поодаль за кустами, чтобы разглядеть присутствующих. Это были подростки – трое мальчишек и две девочки. Компания в основном пробавлялась клеем, выпивкой и легкой травкой, в зависимости оттого, что и когда могли достать. И только одна девочка уже прочно сидела на игле, чаще всего ее снабжали клиенты. У троих из детей налицо была венерия. Одна девочка подводила глаза черным карандашом, глядя в маленькое заляпанное зеркало.

Эти густо подведенные девичьи глаза напомнили ему далекие-далекие времена, когда сам он был еще так молод. Глаза его затуманились, он увидел укрепления, форты и море, разбивающее свои волны о волнорезы.

Была у него в то время наложница – прекрасная тринадцатилетняя турчанка. Дикая и ненасытная в удовольствиях и любви. Сам он был рожден в Египте и застал еще правление мамелюков, правда, под турецким наместничеством. Ребенком его подарили Паше. Паша так полюбил мальчика с удивительными способностями, что дал ему воспитание в своей семье. Когда мальчик достиг возраста мужчины, он занял достойное место в свите Паши. Пришло время, и Пашу отозвали из Египта, назначив комендантом Азова. Его верный слуга и доверенный советник переехал с ним.

В свободное от службы время он предавался безумным забавам, на которые была неистощима его ланеокая подруга. Она любила смотреть, как он убивал, и, когда жертва билась в последней агонии, они предавались любви, в которой девушка была неудержима и изобретательна. Ее убила собственная мать. Выследила и убила. Он был тогда на совете у Паши. Чувствовал неладное, но не мог уйти. Когда он вбежал в шатер, мать сидела на полу, держа в руках окровавленное тело дочери. Он спросил женщину: "Зачем?". И она ответила: "Во имя Аллаха. Ибо я породила шайтана в женском облике". Он зарезал женщину и долго горевал об утерянной возлюбленной. Он был молод тогда. Очень молод.

Больше он не горевал так ни об одной своей женщине. Не о прекрасной полячке, заслонившей его собой во время войны за престолонаследство Августа III. Не о восхитительной Хелен. Он познакомился с ней в концлагере, куда угодил во время Второй мировой. Хелен была там надзирателем, она помогла ему бежать и покончила с собой, так как не смогла выбрать между ним и верностью фюреру. После концлагеря он и стал везде и всегда ощущать холод. А тогда, в 1696 году, он сдался русскому царю вместе с крепостью. И кровавая история этой страны стала надолго его историей. Он благополучно пережил шесть царствований.

Искусство читать мысли людей на расстоянии, которое он к тому времени освоил в совершенстве, помогло ему лавировать между борющимися дворцовыми группировками и оставаться "на плаву". Он входил в верховный тайный совет при правлении Екатерины I, благополучно вывернулся при заговоре верховников, пережил бироновщину и занял незаметное, но важное место в Тайной канцелярии при правлении Анны Иоанновны. Его звериное чутье постепенно переросло в предвидение событий. И он оттачивал его с каждым годом. Великая Екатерина II предоставил ему почетную должность, и пожаловала титул графа.

Недостатка в крови он не испытывал долгие годы. Однако, рано или поздно, его стали одолевать мятежные мысли. В мире назревал другой взрыв страстей, и он заранее чувствовал запах этого надвигающегося безумия. Впервые у него засосало под ложечкой еще поздней осенью 1774 года, когда по рекам России поплыли плоты с висельниками. Зимой следующего года он переплыл океан и стал участником войны за независимость в северной Америке. Вскоре его позвало новое событие, и в 1789 году он уже был на баррикадах Парижа и лично присутствовал при взятии Бастилии, а затем и при восшествии на престол императора Наполеона I. Он стал солдатом победоносной армии гениального главнокомандующего. Однако, предвидя падение Наполеона, сдался в плен при сражении под Лейпцигом, и тихо прожил несколько лет в маленькой австрийской деревушке.

Беда в том, что в силу определенных обстоятельств, мир и покой не устраивали его. Россия же вела бесконечные войны и на северо-западе, и на востоке. Кроме того, с годами он стал плохо переносить жару, эта же страна устраивала его во всем, и он вернулся. Как возвращался потом всякий раз, когда жажда крови носила его по миру. С годами он стал считать Россию своей страной.

Он устал, ощущение жестокого голода дало себя знать. Свернув с кольца в глубину дворов, он не смог понять, сам он изменил маршрут, или его позвало разлитое в воздухе глубокое отчаяние, но он уже ощутил его и пошел по зову. Во дворе-колодце, образованном старыми домами, на одной из скамеек сидела девушка. Судя по всему, волны отчаяния и разочарования исходили именно оттуда. Он подошел поближе, скрываемый деревьями стал поодаль, чтобы лучше разглядеть.

Совсем молодая женщина плакала на скамейке. Человек, которому она доверяла больше, чем себе, выгнал ее после того, как она призналась ему в своей беременности. Выгнал грубо и бесповоротно. Пошел дождь, и капли воды падая на лицо женщины, смешивались со слезинками.

Тот, кто стоял за деревьями, продолжал наблюдать, погружаясь в великое человеческое горе. Нет, она больше не пойдет к предателю. Она будет бороться за своего ребенка одна. Бороться с категорически настроенной родней и знакомыми, отстаивая свое право на счастье.

Женщина перестала плакать. Она подняла мокрое лицо и смотрела куда-то за вершины темных деревьев. "Крик" отчаяния постепенно таял в воздухе, и на место его приходила радостная умиротворенность. Не замечая дождя, она улыбалась своим мыслям.

Его тронула такая перемена, но, глядя далеко вперед, он знал, ей не суждено познать радость материнства. В результате тяжелых родов младенец так и не увидит свет. А она, истратив все силы чтобы выносить дитя, не сможет справиться с горем и покончит с собой.

Сидя на скамейке под дождем, женщина начала еле слышно напевать какую-то мелодию.

В нос ему шибанул сводящий с ума сильный запах свежей чистой крови. Но он продолжал стоять и смотреть, не в силах пошевелиться. И чем дольше он стоял, тем больше ему становилось понятнее – эту женщину он не тронет. Она была для него идеальной жертвой, но ее ожидали несколько месяцев безмерного женского счастья, и отнять их он у нее не сможет.

Посидев еще немного, женщина ушла. Он подошел к скамейке. Следы источали запах, теплый и призывный, уходящий к проходу между домов, уже остывший, еле уловимый, ведущий к подъезду. Решение пришло само собой. Подойдя к двери, он нажал кнопку звонка. Мужчина открыл сразу, даже не посмотрев в глазок. Замер удивленно у порога. "Приятный вечер" – сказал гость, делая шаг в квартиру и закрывая за собой дверь. "Доброй охоты всем, кто охотится!"

Зеленоград, 2006 г.