Н.Сарыч
СКАЗ ПРО ДУРАКОВ
«Сказка ложь, да в ней намёк.
Добрым молодцам урок»
Долго ли, коротко ли…
Близко ли, далёко ли…
И как там ещё начинаются наши народные сказки? А главное – вот ведь странность какая, – от чего это герои этих сказок через одного – дураки? Может, в пословице дело – дескать, дуракам везёт? А может, сами мы в сравнении с дураками себе лучше кажемся? Вопрос!!!
Да только скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Долго, долго шли дураки по лесу.
А были они дураки настоящие, первопробные и неисправимые. Да и зачем дуракам исправляться, им и так всё хорошо.
Хорошо – хорошо, да не очень. Затянулся что-то их путь. И даже Вовцу уже стало понятно, что лес становится гуще, тропинка – еле заметной, а до полной то страсти почти стемнело.
Когда они уходили из дома, казалось дуракам всё абсолютно просто. Дойдут по проторенному тракту до дальних гор, а там уж рукой подать до большой дороги. А там… Да мало ли найдётся дел для таких парней, как они. Нефтяниками подвяжутся, старателями на прииске. Край-то богатый, с руками оторвут! Денег надыбают, в люди выбьются. Деревня ещё поплачет, кого потеряла! (Ну, что с дураков взять?).
А теперь вот заблудились.
Вовец это чувствовал, но молчал. А Толян всё ещё пёр вперёд. Не любил он и не желал признавать ошибок.
Да и слишком сильна была обида. Ну надо же, да ещё кто – мать родная. А главное, из-за чего – из-за животины сраной.
Были Вовец с Толяном друзья – не разлей вода ещё с сопливых носов. А ещё были они головной болью и кошмаром всей деревни. Потому что были они, как уже сказано, дураками. Да не просто дураками, а дураками задорными, с выдумкой. На выдумку был горазд Толян, Вовец же, преданный и восторженный, был всегда на подхвате, потому что ума у Вовца не хватало даже на собственные глупости.
Ну, что скажешь, жизнь, как река, своим чередом течёт. Пришло время, приняла местная школа-восьмилетка двух друганов, как вериги на шею. Долго испытывали дураки терпенье учителей и школьного персонала. Сколько было испорчено школьной мебели и инвентаря. Сколько одноклассниц и одноклассников пострадало от дурацких шуток. Потому то, когда дураки закончили учёбу, у всей школы во главе с директором был самый радостный выпускной за…, да уж и никто не помнил, за какое время.
Скажете «почему не наказывали?». Наказывали, и на собраниях разных поднимали вопросы. Грозили, ругали, родителей вызывали. Да только с дураков всё как с гуся вода.
А родители что – деревня всё-таки. Много у людей в деревне других дел. Тем более, у Вовца отец больно пил, а мать за всем углядеть просто не могла – двое детишек у неё кроме этого дурака было, да и хозяйство.
У Толяна же отец сбежал из семьи, когда Толян ещё маленьким был. Мать же его в сыне души не чаяла – единственной он её отрадой был. Нет, конечно, и говорила, и грозила, и плакала. Наказывать пыталась. Да только всё без толку. Быстро Толян просёк материну слабинку, дурак-дурак, а умный. Бывало, мальцом ещё, обхватит её за коленки, когда она его наказать хотела, глядит ей прямо в глаза и плачет «Мамочка, не надо, мамочка, за что?». Ну, и не выдерживало материнское сердце. А дальше – больше, чего уж там.
Очень любили друганы спрятаться где-нибудь и наблюдать за результатами своих пакостей. Как училка на кнопку сядет, или в новом, привезённом из города костюме, на залитый чернилами стул. Сидели, и хихикали в кулаки.
Однажды спрятали они анатомический скелет в кабинете биологии в шкаф с методическими материалами. Понятно, убрав предварительно из него полки с этими самыми материалами. Да спрятали так, что придерживался он – скелет, то есть, - только закрытыми дверцами этого самого шкафа. Ну а потом, на уроке, со всей дурацкой радостью наблюдали, как беременная биологичка, неожиданно получив в свои объятия такой подарок, осела на пол, схватившись за живот.
Вы вот, наверное, спросите, а чего им никто морду не набил ни разу? Да ведь здоровые были, особенно Толян. И подлые к тому, из подтишка же гадили, аккуратненько.
Была ещё такая история. Прогуливали как-то дураки урок физкультуры. А были это лыжи, как и положено было в зимнее время. И вот, когда большая часть их класса наматывала круги по лесу, а занятия по лыжам были сдвоенными, то есть времени было навалом, дураки трудились на ином поприще. Приладили они доску-батут - были такие для прыжков через «козла» - к стеночке в подсобке для спортинвентаря. Под доску эту подложили баскетбольный мяч. А на доску, в упор к стенке угловой, наставили инвентарь, который только смогли найти. Палки гимнастические, булавы, лыжи с палками невостребованные, ну ещё, что под руку попалось. Вертикально ставили, в упор к стенке, чтобы результат круче получился. Долго пришлось возиться, оба испариной покрылись, но удалось всё же достичь шаткого равновесия, которого и добивались дураки. И когда класс с пробежки вернулся и одноклассники стали лыжи с палками к прочему инвентарю ставить, доска, как и ожидалось, накренилась, и весь груз, стоящий на ней обрушился на ничего не подозревающих ребят. И опять – были ссадины, ушибы, испуг и даже травмы. Да только в подсобку все инвентарь сносили, и как уж там ставили, никто не следил. А, стало быть, и дураков обвинить некому было. Хоть и прогуляли они уроки.
А ещё, как-то между делом, друганы чуть школу не спалили. Понятно – прогуливали очередной урок, ну и спрятались в кабинете, где занятий в это время не было. Не на улицу же идти, погода нелётная была. Кабинеты некоторые были тогда оборудованы специальными шторами. Плотными, для затемнения при показе слайдов и диафильмов по программе обучения. Шторы эти были вроде плотной фланели, с ворсинками по всей поверхности. Поднесёшь зажжённую спичку к ворсинкам, и вспыхнут они, и красивым каскадом поднимутся искры до самого верха. Очень уж эта забава дуракам нравилась. Да только вот беда – в тот раз искры, поднявшись до самого карниза, не потухли, а охватили пламенем саму ткань. А это же метра четыре в высоту! Скумекали дураки, чего натворили, и по-тихому смылись из помещения. Хорошо, опять же, – учебный день не закончился. Увидели вовремя дым из-под двери. Потушили пламя как смогли. Школа тогда, конечно, не сгорела, а вот кабинет физики сильно пострадал.
Нет, конечно, догадывались, да что там, и знали, чьих рук дело. Но не докажешь – не пойман, не вор. А с дураком связываться – самому дураком быть. Тем более, что мать Толяна всегда за сына горой стояла.
Вот так дураки и закончили школу.
Ясен перец, о дальнейшей учёбе не могло быть и речи. Ближайшая «десятилетка» в райцентре и так была переполнена. А впрочем, дураков не взяли бы туда, даже если бы они были единственными учениками на всю область. Ну а поступить в техникум им и вовсе не светило, – какие у дураков могли быть знания?
Вовца отец, который к тому времени остепенился, пристроил к себе в колхозную мастерскую сельхозтехники. Под личное, как говорится, начало. Батя Вовца был отличным механизатором, когда не пил.
А Толяна не взяли даже в ассенизаторы, быстро смекнув, что он, со своей дурацкой башкой, может придумать на этом поприще. Так и остался не у дел, на материной шее. Надо ли говорить, что в хозяйстве толку от него было… Ну, вы поняли. Зато голова дурацкая бурлить идеями не перестала. Они и раньше с братом по разуму не давали односельчанам расслабиться.
То наберут в пруду целое ведро лягушек, (и ведь не лень было дуракам), и выпустят в колодец. А потом спрячутся в ближайших кустах, и смотрят, как бабы визжат и роняют вёдра, радуются.
То цепь колодезную подпилят у самого ведра. Да не до конца подпилят, а так, чтобы ведро не сразу сорвалось. Тётка Тамара так получила сотрясение мозга и рассечённую бровь, выпустив от неожиданности из рук ручку ворота, когда полное ведро ухнуло обратно в колодец.
Было дело, додумались Петровичу из восьмого дома по соседней улице дрожжи в сортир бросить посреди июля месяца, за то, что он родителям нажаловался, что они из его сада яблоки воруют. Хорошо, что Петрович в аккурат перед тем нужник вычистил, а не то не сошло бы в этот раз дуракам с рук. Такое не прощают.
А один раз зимней ночью полили и раскатали довольно крутой спуск, опять же от колодца, и веселились потом, глядя, как народ валится с вёдрами.
Конечно, и скандалили люди, и грозили, и по-хорошему уговаривали, и участковому жаловались. Да ведь опять же – никто за руку не словил, а эти – несовершеннолетние и дураки, а участковый с Толяновой матерью в одном классе учился и с Вовцовым отцом дружил. Деревня!
Только вот не все шутки дураков кончались хоть худо-бедно, но малыми жертвами. Как говорят – лиха беда начало.
Была в деревне вдова. То ли с горя она тронулась, то ли была какая причина, люди так и не решили, да только боялась она страсть как, что её покойный муж к ней заявится. Двери на все замки запирала. В доме икон и крестов больше, чем в церкви было. И вся деревня, ну, как водится, об этом знала. Да вдова и сама не скрывала, часто с соседками своими страхами делилась. Жалели её, успокаивали, даже корили за суеверие. Между собой, конечно, судачили – так и сяк, да всё надеялись, что вскорости пройдёт, дескать, время лечит. И только дуракам эта беда смешной показалась. Стали они под окнами бедной женщины в темноте прохаживаться. Вымажут рожу мелом и близёхонько мимо окна идут. Знали, гадёныши, что хозяйка не выйдет. Сидит, ни жива, ни мертва и на иконы крестится. По одному ходили. Они, поганцы, прикрывали друг друга – не раз им уже грозили ноги переломать. Сколько они так ходили, неизвестно, да только надоела им эта забава, скучно! И учудили они, в конце концов, забаву посмешнее.
Выбрали дерево поздоровее, около самого забора, напротив окон. Перекинули через ветку метрах в трёх от земли старые вожжи, вожжи эти другим концом Вовцу под мышками приладили, ну, и подтянули его вверх на метр, примерно. Рожа, конечно, мелом измазана и даже рубашку отцову белую не пожалели. Толян внизу его за ноги легонько раскачивает, а этот руки к окну тянет. На следующий день соседка нашла вдову, висящую прямо в комнате, в своём дому посреди икон и крестов.
И надо же, подлость какая, в тот раз на дураков даже не подумал никто. Вроде как все знали беду вдовью – не сдюжила горя, не справилась. По Сокрушались, поохали, посудачили, схоронили, да и всё. Что сами дураки из того поняли, да кто ж их знает. Только, наверное, ничего.
Но люди говорят «Сколь верёвочка не вейся, а конец всё равно отыщется». Не всегда дуракам везёт.
Понятно, что долго Вовец в отцовской мастерской не удержался. Конечно, дружбан помог. Надо же было додуматься запихнуть здоровенную картофелину не куда-нибудь, а в выхлопную трубу самой председательской «Нивы». Да так запихнуть, сила ведь дурацкая, что пока мужики разобрались, что к чему, времени ушло уйма. А председателю, как раз, в район надо было на совещание. В общем, неделю после этого жил Вовец у Толяна на чердаке. Батяня Вовца сказал (если культурно переводить), что сам гадёныша убьёт, как только тот ему на глаза попадётся.
А Толян радовался, ему одному баклуши дома скучно было бить.
Ну, как бы там не было, а сердце материнское – не камень. Пришла через неделю мать за сыном своим убогим. Сильно Вовчик обрадовался. В ногах у матери валялся, клялся всем, о чём слышал. Обещал, что больше – да ни в жисть! Божился по дому помогать, в огороде и других заботах. Поверила конечно мать, простила, а как не простить – какой ни есть, а свой, родной. Она уж и до того батю уболтала, утихомирила.
А Вовец и вправду как из волшебного котла выскочил – переродился вроде. В отличие от Толяна, парень то он был работящий, весь в отца пошёл. Глядели на него родители и не знали, кому молиться, радовались, но молча, сглазить боялись. Да только точно люди говорят – «дурака и горбатого одна могила исправит».
Вышло так, что взяли родители Вовкины участок земли в аренду. Было такое дело, давали колхозы и совхозы своим работникам возможность подзаработать. Скопили родители деньжат и решили засеять землю дефицитной уже в то время гречихой. Да вот незадача – младшенькие разболелись. Да так, что не оставить. И у батяни на работе запарка, технику к посевной надо готовить. Вот и решили доверить покупку дефицитных семян сыну. Ну, а как не доверить, парень как золотой стал. С Толяном почти не встречался, если и виделись, ясно дело, шифровались. А за семенами то в город ехать надо было, где же в округе то найти. Так и отправили сына с деньгами.
И всё было бы хорошо! Да только с Вовцом друг закадычный увязался. А как было не увязаться – и так от скуки хандрил, пока Вовчик вину свою заглаживал.
Город был большой. В таком городе ни одному из дураков раньше быть не доводилось. Вот и не выдержало сердце дурацкое. Да тут ещё Толян в уши дует: «Когда ещё придётся!». Ну и понятно, понесло…
Покатались дураки на всех каруселях. Мороженого переели столько, что если бы не деревенское здоровье и молодость, оба в местной больнице оказались бы. Кепки себе купили модные и сумки чудные какие-то маленькие. Да только в этом самом городе они такие у многих видели. А уже в довершение разгула зашли в самое настоящее кафе. Цены в кафе, правда, неприятно их удивили. Но виду дураки не подали, нельзя же в грязь лицом, не деревня какая.
Думаю, всем понятно, что у Толяна денег не было, да и откуда им взяться. А теперь денег не было и у Вовца, кроме жалких крох, оставшихся после гулянки, да припасённых за долгое время на собственные желания. Мелочь, в общем. А сознание того, что домой возвращаться надо, наступило как похмелье – неожиданно и жёстко.
И опять же друган наставил: «Чё ты как девка канючишь, купи какой-нибудь сурепки за копейки. А предкам скажешь, обманули, мол. Да откуда тебе знать, как эта самая гречиха выглядит?».
Сказано – сделано! Купили дураки у какого-то прохиндея те никчёмные семена, которыми засевают поле под пар. И вернулись «умники» домой. Дома же сделалось Вовцу худо. Не чувствовал он себя так уверенно, как рядом с Толяном. И, что бы родители не обнаружили подмены, вызвался засеять участок сам. Ну что тут скажешь – «Надеждою жив человек». Обрадовались родители, и Вовец засеял участок.
Вот мы и подобрались к концу той верёвочки, которая «сколь ни вейся»… Приблизительно в то время, когда семена проклюнулись, и за считанные дни до того, как стало ясно, что это не гречиха, тётка Наталья с крайнего дома навестила свою сестру в соседней деревне. И, среди прочих деревенских сплетен, ошарашили её там такой новостью: дескать, волки в округе совсем ошалели. То ли бешенство у них, то ли лес с вертолёта какой пакостью обрызгали, от жучков, значит. Да только теперь выходят они чуть не среди бела дня и безобразят в деревнях.
И так эта весть на Наталью подействовала, что вернулась она в деревню в сильном возбуждении. То ли в детстве её волками пугали, то ли лично встречалась (хотя об этом в деревне никто не слыхал), да только рассказывала она эту новость на каждом углу с выпученными глазами и размахивая руками так, что здешние вороны надолго покинули местные крыши и деревья. Конечно, нашлись впечатлительные натуры, которых известие напугало. А некоторые несознательные даже крестились тайком. Но, в основном, народ над тёткой посмеивался и у виска пальцем крутил: «Да какие волки в округе, они в хожий то лес столько лет носы не совали, что последний, кто их там видел, умер от глубокой старости».
Но, как известно, дуракам закон не писан. И, конечно, не могла дурацкая смекалка такую тему пропустить.
Вытащил Толян из чулана старый дедовский тулуп, невесть сколько лет там валявшийся. И выбрал дурак в качестве пугала собственную козу. Козочка была ласковой молочной красавицей, материной любимицей и надеждой. Но какое дело дураку до чужих достоинств и привязанностей?
Под вечер, когда Солнце начало садиться, в самое время сумерек, когда и не слишком видно, и не совсем ещё темно, вытащили дураки упирающуюся козу из сарая и потащили задними огородами к Натальиному дому. Добравшись до тёткиного огорода, они приладили ничего не понимающему животному дедов тулуп, вывернутый наизнанку, закрепили, как могли верёвками и стали толкать бедную животину в сторону огорода. Тётка Наталья как раз вышла из дома для вечернего полива. И в это время не желающую идти в чужой огород козу Толян наградил таким пинком в зад, что животина понеслась, сломя голову, ломая кусты и топча посадки, прямиком на замершую от ужаса хозяйку огорода. Хозяйка же, увидав несущееся в сумерках лохматое чудовище, вопреки ожиданиям, не упала в обморок, не начала глупо метаться и прятаться за кустами, а огласила окрестности таким душераздирающим воплем, что метаться начала доведённая до крайней паники коза. И тут произошло то, чего никто не ожидал.
Муж тётки Натальи, лучший охотник в округе, то ли поверил в россказни жены, то ли заряженная двустволка всегда была у него под рукой, но только в считанные секунды он выскочил из дома на крик жены и разрядил оба ствола прямиком между козьих рогов.
Через день после того, как стали известны подробности случившегося, мать Толяна собрала ему рюкзак с кое-какими пожитками и обратилась к нему со словами, известными по народным сказкам. «Не сумела я, сынок вырастить тебя человеком. Ступай теперь в путь-дорогу, ищи того, кто научит тебя уму-разуму». А в конце прибавила, что если он до завтрашнего дня из дома не уйдёт, то она сама поедет в районный военкомат и будет просить, чтобы его прежде срока призвали. А если уж ей там откажут и армия его на поруки не возьмёт… «Не обессудь, сынок, лично заявление в милицию напишу, может, в колонии из тебя человека сделают».
Вот так и вышло, что одним не прекрасным утром отправились дураки в дорогу. Только Вовец, в отличие от Толяна, отправился даже без вещмешка.
А теперь – заблудились! Заблудились, это Вовке стало совсем ясно, но, по многолетней привычке, он так и не смог озвучить другану свои умозаключения, ну, или что там бывает у дураков.
Совсем пригорюнился Вовец, идёт, спотыкается. Да мерещатся ему за каждым кустом тени чёрные, да слышатся за спиной то ли хрюканье, то ли кваканье, толь хрипит кто, то ли стонет. И вдруг, откуда ни возьмись, впереди на тропинке человек стоит. Совсем Вовца оробел – не было же никого вот только что. Встал как вкопанный, глядит во все глаза – и впрямь, стоит дед старый да дряхлый. Засосало тут у Вовца где то что то, ну, если и не ум проснулся, то чуйка какая-то засвербила. Хотел он Толяну, может быть, первый раз в жизни, сказать, что не так что-то, неладно! Да куда там, тот уже к деду рванул.
Какое вам от дураков здрасьте-досвидания! «Дед, - говорит, - как на дорогу выйти? Чё это за хрень такая, кругом не лес, а помойка сраная?». Дед ничего, спокойно так отвечает: «На дорогу то выйти можно, да далёко, по темноте то не доберётесь». «Ну, и чего, нам всю ночь под ёлками отираться?» - не унимается Толян. «Зачем под ёлками? Вон избушка моя» - говорит старый и рукой в сторону показывает.
Глядь, неподалёку домишко об одном окошке, на один бок покосившийся.
И вовсе тут Вовцу худо сделалось, ну точно же не было. А дед продолжает: «Неужто я хороших людей ночью в лесу оставлю? Ночью в лесу одни душегубы и лихоимцы шастают. А вам то ребятки не гоже тут пропадать. Переждёте до света и отправитесь своей дорогой». Оглянулся Толян на друга, тот сжался весь, глаза дикие, зуб на зуб не попадает. Плюнул Толян и говорит: «Ладно, чёрт с тобой, дед, веди в свою хибару». Дед опять ничего, «Вот и хорошо, - говорит, - ступайте за мной».
Страшно было Вовчику, так страшно, что руки-ноги не слушались. Очень он не хотел в тот дом идти. Только Толян уж далеко умахал, и дед перед ним бойко так семенит. А казался то древнее своей сторожки. Оглянулся Вовец по сторонам – ещё жутче. Кругом тьма непроглядная, а в ней что-то шевелится, шуршит, хрустит, стукает и ухает. Подобрал он ноги в руки, и бегом за дружбаном. Подошёл к избушке, Толян уже внутрь ввалился, а дед его, Вовца, у двери ждёт. Заглянул дурак в открытую дверь и глазам своим не верит. Изнутри избушка чуть не вдвое больше, чем снаружи кажется.
Комната чистая и светлая. Посередине стол деревянный, длинный, светленькой скатёркой накрыт. С обеих сторон лавки широкие да удобные. А на столе то – горшочки, чугунки, миски со всякой всячиной. И дух такой идёт, что у матери в дому не в каждый праздник бывает.
Только не радостно было дураку. Встал он в проёме дверном, прижался к косяку и шагу ступить не может.
А Толян уже за столом сидит и чугунки да горшочки к себе пододвигает. Не знал Вовец, что и делать ему. Да только дед клюкой своей тихонько его в дом подталкивать начал. Вроде, и силу не прилагал, а ноги то сами через порог переступили и к столу понесли. Не успел Вовка опомниться, а уж за столом сидит, прямиком напротив Толяна. И горшочки так вкусно пахнут! А ведь не ели ничего, почитай, весь день.
Стал дед чугунки и горшочки открывать. А в них – мясо, картоха, грибы! А в мисках-то соленья да квашения разные.
Подвело у Вовца живот. Пододвинул он к себе миску ближнюю. И только собрался ложкой зачерпнуть, как в горнице появилась девица, а откуда, Вовец и не понял.
Девица то какая чудная. Платьишко на ней вроде простое, да так тело девичье облегает! И тело то не та́кошное, всё как надо видать. Как у артистки какой. На шее платочек повязан цветастый. Смотрит на неё парень, и понять не может, вроде как красавица, да что-то не так.
А Толян тем временем у деда спрашивает: «Это что же, внучка чтоль, твоя?». «Дочка, - говорит дед, - Много их у меня». Заржал Толян как жеребец: «А ты, старый, ходок, как я погляжу». Лыбится старик в бороду и молчит. А Вовец на девицу глазеет. Всё понять не может, что же в ней не так?
Девица тем временем за лавку садится рядом с Толяном. Тот, понятное дело, поближе двигается. А Вовчик, как заговорённый, от девки глаз оторвать не может. И про еду забыл, и про страх. Больно уж его облик девичий заворожил.
И в это самое время, девка, как бы невзначай, платочек с шеи срывает. Смотрит Вовец, а на шее то рубец чёрно-бордовый, как ожерелье диковинное выделяется. Щёки у покойницы серые с тёмными пятнами ввалились и глаза мутные, белёсые на него уставились.
Подкатил ком к горлу, по рукам и ногам слабость разлилась липкая, гадливая. В ужасе опустил он взгляд в миску свою, что бы жути этой не видеть, да так и застыл с открытым ртом. В миске то его лягушки плавают в жиже какой-то. Хотел Вовец закричать, да не смог. А лягушки прыгают, то в рот норовят попасть, то в нос, то в глаз. Поднял взгляд Вовец на друга, а тот вовсю к девке клеится. Уж и поближе подсел, и байки разные травит про то, какой он крутой перец. Враки, ясно! Да девица не местная, видать, авось и клюнет. Захотел Вовец конец этому всему положить, встать попытался. Да не тут то было! Ноги как будто к полу приросли. Опустил он взор вниз, а из пола, прямо из досок, ростки какие-то невиданные проклюнулись. Оплели его ноги и уже к лавке привязали. Рыпнулся Вовец из последних сил. Да только побеги эти диковинные, как змеи на него зашипели и ещё сильнее впились и в ноги и в поясницу то ли зубами, то ли когтями, но только приковали они дурака насмерть.
Толян же времени зря не терял. Двигался к девице всё ближе и ближе, пока двигаться уже некуда стало. И за разговорами своими дурацкими за плечики её приобнял. Девица же и бровью не повела, сидит, в стол тупится и улыбается. Ещё больше Толян осмелел, за талию девку обнял. Она опять ничего, молчит и улыбается. Ну уж тут дурак себя и вовсе героем почувствовал. Развернул девку к себе и впился поцелуем в девичьи губы.
Да вот только губы оказались странно холодными. И запах какой-то чудной, отвратный померещился. Вроде и сладкий и гадкий, тошнотный в общем. Отпрянул Толян от неожиданности. И увидел перед собой морду козью, облезшую уже местами. Один глаз вытек, другой в череп запал, язык синий изо рта вывалился, а посреди лба, между рогов – дыра чёрная, а из неё черви да опарыши вываливаются.
А коза эта, между тем, его за шею передними копытами обхватила. И в ухо ему шепчет: «Любимый мой, желанный мой, как давно я тебя поджидала. Никуда теперь тебя не отпущу. Заживём с тобой душа в душу. Детишек тебе нарожаю».
Ну тут дурака аж жаром обдало. Как гаркнет он: «Дура! Совсем охренела, коза сраная! Да какие от тебя дети!». И, в следующее мгновение, сгребя одной рукой незадачливую любовницу за грудки, другой схватил со стола чугунок, и залепил им со всей силы (дурацкой, понятно), козе по дырявой башке. Коза как-то хрипло охнула и повалилась навзничь. Где там у козы «навзничь» Толян разбираться не стал, вскочил на ноги так, что лавка отлетела к стене. Одним махом перескочил через стол, ухватил за шиворот совсем осоловевшего Вовца и ломанулся на выход, попутно снеся с петель дверь. Через минуту он уже продирался сквозь кустарник, утаскивая в темноту полуживого друга.
А ещё через несколько минут поднялся с пола дед. Потёр ушибленную голову, поднял лавку и поставил на место. После этого вышел из горницы. Долго и задумчиво смотрел в темноту, в ту сторону, откуда слышался треск кустов и веток. Опять потёр темечко и с трудом приладил на петли дверь.
А потом спохватился и стал внимательно смотреть по сторонам. Прислушивался и принюхивался. Не хватало только, что бы мелкая нечисть и нежить увидала, как Леший на старости лет опростоволосился. Страх подумать, что кикиморы дурные и мавки наглые за спиной шушукаться будут и вслед хихикать, да пальцем показывать тайком.
Отогнал дед от себя дурные мысли и вернулся в дом. Постоял немного в дверях, ещё раз потёр саднящую лысину и решительно направился в потайной уголок, где давно припрятана была колода с заветным бродиловом. Аккуратно сняв берестяную крышечку, достал хранившийся тут же рядом черпачок и опустил его в колоду. Выпил, зачерпнул второй раз и снова выпил. И уж после этого, зачерпнув в третий раз, пошёл к столу, поставил черпак перед собой и уселся на лавку. Понемногу отхлёбывая из черпачка и глядя в стену перед собой, думал старик о своём меньшеньком брате. Был меньшой хозяином всех местных болот и топей, а также речушек и ручьёв, и была между братьями не вражда, конечно, а так, вроде соревнования какого, от скуки больше. Нечисть, как-никак. То один поздней весной комарья разведёт на болоте, да и напустит кровососов на лес. Так напустит, что даже колючим лесовикам спасенья нет. То болото вспучит и разольёт на братовы владения зловонную жижу так, что вся мелкая живность бежит, спасаясь в ужасе. А то другой брат разойдётся, на трясёт с деревьев и кустов веток, хвои, листвы, устроит заторы да плотины в братовых угодьях. Так, что тому работы потом на месяц. Или ос диких натравит на нежных водных обитателей, сиди потом неделю в воде и не рыпайся.
Но только всё это были забавы. А теперь вот серьёзно думал дед. Доберутся дураки до болот, а если доберутся, удастся ли водяному их сдюжить, или дураки опять выкрутятся? И только уж совсем под утро, отходя ко сну, вспомнил леший о старшом.
Там, почти у горизонта, где заканчивались топи и болота, и начиналась совсем уже непролазная чаща, доходящая до подножия хмурых гор, у которой и хозяина то не было. Там, закрытая от глаз даже хищных птиц, спрятанная живой стеной, испокон веков зияла в скале пещера. Там, на границе двух миров – живого и мёртвого, жил, или, скорее, был, старший из братьев, хозяин границы. И служил ему сам змей огнедышащий трёхголовый. И, если захотел бы старшой, то вся нечисть и нежить мелкая и великая сползлась бы к нему на поклон.
Боялись младшие своего брата, ух как боялись. Это тебе не шутку пустячную пережить. Если уж просыпался брат раз в три сотни лет, то сидели младшие в своих самых дальних схронах и тряслись как осиновые листы. Тряслась земля, летели вековые деревья, как травинки, скошенные косой. Горел лес и само небо. Выходили из берегов все окрестные воды. А случалось, что закипала вода как в печи огненной. Метались не находя спасения и звери, и люди. И сама земля корчилась, как будто кожу с неё живьём сдирали. И долго, долго потом братья да со всей землёй раны зализывали. Тяжко было, ох как тяжко заново начинать.
Но этим диковинным утром лежал средний брат и думал, засыпая, доберутся ли дураки до самой пещеры? А если доберутся, то что? Кто – кого? А?!!
Конец.
