CreepyStory

Слышал от знакомого, который, будучи журналистом районной газеты собирал эти слухи.

Как водится, была у девочки-подростка злая мачеха. Ведьма, иначе не назовёшь. Однажды вовсе скакалкой располосовала неплохо.  Отец пил, внимания не уделял: куда ему до проблем дочки, если на очереди субботний запой?

Ну, подумала, поплакала девочка, пошла на стройку. Начало 2000-х, много их было у нас. Поднялась Настасья на последний этаж, уже свесила ноги в пропасть, а тут голос сбоку раздался:

- Не прыгай! Я вот прыгнула, та-а-а-ак жалела потом!

"Ха, наверно, дом ниже тогда был, вот дура!" - подумала Настя, глядя на тощую девочку, одетую не по сезону.

- Всё равно спрыгну!

- Вот спрыгнула я, а чё? Родители, как пили, так и продолжили. Щас бы уже в техникум пошла, дура!

Подумала Настя, ушла с крыши. Вернулась таки домой, успокоилась, взвесила всё. Затем полезла во всемирную сеть. Долго ли, коротко ли, но дошла до новости о суициде молодой девочки. По описанию она подходила к той, что была на крыше.

Задумалась Настя: мистика или совпадение глупое? Важно другое: задумалась она в целом о жизни, закончила техникум, универ и дальше по жизни пошла, но тот случай и сейчас не отпускает её. Что было бы, кабы она, дура, спрыгнула вниз?

Почитала сегодня мистические истории из жизни пикабушников и хочу рассказать свою. Во многом вся эта непонятная хрень повлияла на мое мировоззрение - я до сих пор считаю, что нет смерти в абсолюте. То есть, все равно, сознание наше, душа, как хотите называйте, остается и оно неуничтожимо.

Ребенком я была самостоятельным, и детство мое пришлось на те времена, когда родители отпускали детей гулять без присмотра. Когда меня приняли в музыкальную школу по классу фортепиано, я была рада до жопы, и не подозревала, какие мучения мне предстоят в течении семи лет. Ходить в школу надо было самой, родители работали, да и вообще никто тогда не задумывался, что в маленьком городке на Кубани с ребенком может случится что-то плохое.

Идти мне было надо через полгорода, дорога занимала где-то полчаса. По солнечным улицам, мимо домов и клумб, на которых росли разные цветы, через парк, где весело крутились на цепочной карусели дети, мимо кафе, которое все называли “кругляк” за его форму - в нем продавали самое вкусное мороженое и пирожное "корзиночка".

На клумбах срывались цветы, чтобы бутон ноготков стал рыжим принцем, а цветок мальвы - принцессой в бархатном платье. В моей голове создавались и рушились царства, истории любви и предательства, рождались истории приключений этих двух персонажей. Короче, я - та девочка, которая сама с собой поет, танцует и че-то бубнит, идя по дороге. Вы таких видели.

Мне 7 лет, я мелкий дрищонок, в платьице, с косой ниже задницы и папкой для нот, волочащейся по земле. Ручки у папки были очень длинные. И вот я весело иду в музыкальную школу, прохожу через парк, у меня есть деньги, и возможно, я покатаюсь на “лодочках” после занятий, в общем, все чудесно. И тут на подходе к музыкалке передо мной возникает мужчина. Как сейчас понимаю, лет 30-35. И что-то неразборчиво спрашивает. Я не поняла и переспросила. Он еще раз повторил:

— Девочка, ты не знаешь, где тут можно полизать?

Девочка не знала и от такого вопроса впала в ступор. Я даже не помню уже, что там мямлила. А мужик достал из кармана маленькие такие фотографии и стал показывать мне. На фото были голые женщины и мужчины, и делали они что-то такое, что детский мозг опознать не мог, но понял, что это не нормально. И мужик ненормальный. А мужик стал подходить ближе, уже тыкая мне в нос этими фотографиями и твердил про “полизать”.

Я точно помню это леденящее чувство, когда у тебя ноги прирастают к асфальту. Что вроде бы надо бежать, и вот в поле зрения школа, и парк, где люди, но как назло на улице нет никого.  Некому крикнуть, чтоб прогнали этого странного мужика.

Мужчина доставал из своих мятых коричневых брюк все новые фото, я уже на них не смотрела, а почему-то смотрела на свою папку для нот, и не знала, как мне от него уйти. И тут словно кто-то толкнул меня в плечо. Так, как будто волной, что ли, воздуха. Я вякнула про “извините”, и помчалась ко входу в школу. Понимала, что этот мужчина хочет что-то нехорошее, запретное, и опасен. В школе я, конечно же, никому об этом не рассказала, мне казалось, что взрослые не поверят в такую чушь.

Потом этот мужчина появлялся постоянно у музыкальной школы, в парке. и мне приходилось передвигаться перебежками. Или просто бежать сломя голову домой, не глядя по сторонам. Один раз он шел за мной, и я забежала в общественный туалет в парке. Идиотка маленькая. Мне подумалось, что если там написана буква Ж, то он не сможет зайти. Хорошо, что там была какая-то женщина и я, плача, попросила ее проводить до выхода из парка. На тот момент мужик куда-то скрылся. Пару раз пришлось отсиживаться в “кругляке”, с тех пор от пирожных-корзиночек блевать тянет. Пришлось их жрать, и пить лимонад, чтоб не казаться “не пришей к пизде рукав”, я и до сих пор не могу сидеть в кафе просто так, ничего не заказывая. Через год моих мучений эта сволочь куда-то пропала.

А потом мы переехали. На север, где каждый пятый - бывший уголовник, приехавший строить новый город. Мне уже 12. Вечер. Мы с соседкой из моего дома играем на улице, зима, темно. Она говорит, что пойдет к своим друзьям, это район через дорогу от нашего дома. Просит проводить по тропинке через лесок, я провожаю. Ну, что может случиться? Вон, наш дом видно. На обратном пути, на тропинке возникает здоровый мужик. Не дает пройти, раскинув руки. Ловит меня, валит на снег и зажимает рот вонючей ладонью. Шепчет: “Тихо, тихо!”, а сам лезет в штаны. Я отбиваюсь, но все это бесполезно.

Внезапно, в нашем доме, в подъезде, громко хлопает дверь. Я, через слезы, вижу силуэт, вроде в серой ватной фуфайке и штанах, идущий к нам. Мужик бросает меня и убегает к дороге.

Я бегу к дому по тропинке, реву. Ни во дворе, ни на тропинке никого нет. Вообще никого. Но времени задумываться об этом нет, внутри все выворачивает от мерзкого ощущения, ужаса и чувства, что пронесло. Отец долго бегает с лопатой по району, но никого не находит.

И такое в моей жизни происходило еще не раз. Толчки, словно тебя ветром подняло, и вот ты высказываешь из рук пьяного мужика, который: “Девочка, девочка…”, хватаешь кота, с которым по дури детской вышла гулять, и бежишь домой, да много чего еще.

Ангел-хранитель? Я точно знаю, что за мной присматривали. Может, моя бабушка, которая меня очень любила, она умерла, когда мне было шесть лет, может еще кто-то. Когда я стала взрослой, такие ощущения пропали. Но, я научилась думать своей головой, и теперь анализ ситуации занимает полсекунды. Если мне кажется, что мне что-то угрожает, то я уже надеюсь только на себя. Мистика это, совпадение, я не знаю. Но я точно помню, что кто-то выходил из подъезда, это спасло меня от изнасилования, а может, и мою жизнь. Но как мог за минуту человек исчезнуть во дворе, ярко освещенным двумя большими прожекторами, я не могу понять. И я хочу верить. Что кто-то за нами присматривает.

Может, кому-то из тех, кто ушел, еще интересна наша жизнь.

Ребят, рассказываю это в первый раз здесь, будьте милосердны.

Если кто-то начнет вещать, мол, Джурич, теперь-то понятно, почему ты страшные истории пишешь, то хочу сказать - вовсе не поэтому.

Помню: как-то раз, в детстве отец, меня взял с собой покупать холодильник. Покупали, почему-то не в магазине, а на какой-то базе. Огромная такая. Много там было всяких стеллажей, ящиков, коробок. Мы долго по ней ходили пока не пришли на склад. Отец ходил выбирать нужный ему холодильник с мужиком в синем халате, а меня оставил одного с грузчиками. Мне тогда было семь лет. Было очень скучно стоять на одном месте и я начал прохаживаться между стеллажами в поисках чего-нибудь интересного. Дошёл до угла склада и встретил мальчика одного возраста со мной. Познакомились. Сказал, что его зовут Федька Фамусов. Он предложил поиграть с ним в прятки, я спросил, где? А он показал мне длиннющий ряд холодильников на этом складе. Мы играли. Прятались в холодильниках по очереди. В последний раз была моя очередь водить. Я подсмотрел в какой он прячется. Обрадовался, что его быстро найду. Открыл дверь, но там было пусто. Я очень удивился и хотел было искать дальше, но тут меня позвал отец и мне пришлось уехать. Иногда, вспоминаю эту историю и  думаю — как там Федька? Неужели до сих пор там сидит?

Пятница, 6 сентября

Я почти закончил обход пациентов, остался последний, мой самый нелюбимый, если можно так выразиться. Странно, конечно, выбирать себе любимчиков, когда работаешь в детском отделении психиатрической лечебницы. В каждом своем пациенте я стараюсь разглядеть что-то хорошее и доброе. Я вижу их проблемы и пытаюсь жалеть их одинаково. Конечно, не все они безобидные маленькие ангелы, есть среди них действительно злые и жестокие дети, хотя даже и они не виноваты в том, какими родились. Но среди них всех особенно выделяется один – Билли, девятилетний пациент с шизофренией, каждый разговор с которым вызывает у меня дрожь.

Билли поступил к нам полгода назад с жалобами на голоса в голове. Случай был тяжелым и достаточно запущенным. Родители мальчика на протяжении нескольких лет думали, что их сын – обычный ребенок с богатой фантазией, который просто любит болтать со своими игрушками и рассказывать про своего воображаемого друга. Тем более, он был очень замкнутым и молчаливым, настоящих друзей у него не было. Школьный психолог придерживался такого же мнения, и болезнь мальчика получила возможность безнаказанно развиваться до тех пор, пока не случилось нечто ужасное. Во время прогулки у озера с отцом и двухлетним братом Билли выбрал момент, когда родитель отвлекся, и утопил малыша. Потом спокойно подошел к отцу, сказал, что он хочет мороженного, сел на велосипед и направился в сторону дома. Пытаясь его остановить, тот упустил ценное время и не смог спасти младшего сына. Разбираясь в обстоятельствах произошедшего, органы опеки и направили Билли к нам. Здесь мальчика поместили под наблюдение, начали необходимое лечение, и его состояние несколько улучшилось. Под действием препаратов он перестал говорить о голосах в голове. Само собой, он стал вялым и заторможенным, но так мы могли быть уверенными, что болезнь больше не заставит его совершить что-то настолько же ужасное.

Несмотря на нынешнее спокойное состояние, есть в Билли что-то такое, что вызывает у меня иррациональный страх. Он принимает кучу препаратов, замедляющих реакцию, его сознание постоянно в некой пелене, но я отчетливо вижу, что глубоко внутри, там, куда наши лекарства не в силах добраться, он сохраняет хладнокровие и будто бы смеется надо мной. Он всегда встречает меня не характерным для ребенка ледяным взглядом, о родителях рассказывает так, словно это совсем посторонние для него люди, а о смерти брата и вовсе говорит, что тот просто хотел посмотреть на рыбок, и совершенно не видит своей вины. Я чувствую свое бессилие и меня это очень сильно пугает.

Вот и сейчас я собираюсь с силами, делаю медленный выход, набираю полные легкие воздуха и захожу к нему в палату. «Всего десять минут стандартной беседы, и ты будешь свободен на целых две недели», – убеждаю я себя.

Билли, как обычно, сидит на краю кровати и безучастно болтает ногами. Мое появление не вызывает у него никакого интереса. Будто он чувствует, что я и сам не хочу его видеть.

– Добрый день, Билли, – я изо всех сил пытаюсь выглядеть радостным, – Как ты себя сегодня чувствуешь? В каком ты сегодня настроении?

– Добрый день, доктор, – в его голосе я слышу привычное равнодушие, – все хорошо. Только я соскучился по своему другу.

О, это уже что-то новое. За полгода у нас он ни разу не говорил ничего подобного. Неужели наметился какой-то прогресс? Я должен ухватиться за эту ниточку!

– Чудесно, Билли! Расскажи мне про него, и мы что-нибудь придумаем. Может быть, он даже сможет тебя навестить!

– Это мой лучший друг. Я люблю проводить с ним время. Играть, кататься на велосипеде, смотреть мультфильмы. Он больше любит «Скуби-Ду», а я «Тома и Джерри». А еще нам нравится вместе есть мороженное. Я больше всего люблю клубничное, и он тоже.

– Отлично, Билли! Ты большой молодец, что рассказал мне про него! А как зовут твоего друга? Вы учитесь в одном классе?

– Нет, доктор. Это моя игрушка, бобер. Он не сказал своего имени, но ему нравится, когда я называю его Джеком. Он говорит, что если бы мог, то сам выбрал бы для себя это имя, но там, где он родился, его зовут совсем по-другому. А вы вправду сможете сделать так, чтобы он пришел?

– Конечно смогу, Билли, – я всеми силами должен скрыть свое разочарование и негодование, – я поговорю с заведующим отделением, и если он, и твои мама и папа не будут против, то мы устроим вам с Джеком небольшое свидание.

– Спасибо, доктор. Я очень скучаю по своему другу. Я так давно с ним не говорил. Не хочу, чтобы он забыл про меня.

– Хорошо, я постараюсь узнать все прямо сейчас. Всего доброго, Билли.

– До завтра, доктор. Надеюсь, вы приведете Джека.

Ну уж нет, завтра суббота, и я не пойду на встречу с тобой ради какой-то игрушки. А потом у меня начинается двухнедельный отпуск, и я точно не собираюсь появляться в эти дни на работе. Полгода лечения и никакого прогресса! Надо поговорить с завотделением, возможно, он подскажет, что делать.

Наш завотделением  – крупный и добродушный мужчина лет пятидесяти. Удивительно, как он сумел сохранить оптимизм, всю жизнь проработав в таком сложном месте. Он искренне сочувствует всем нашим маленьким пациентам и старается им помочь. Хотел бы и я в его возрасте быть таким же жизнерадостным и уверенным в правильности своей профессии!

Он, как обычно, на своем рабочем месте, инструктирует нового медбрата, как правильно давать лекарства, чтобы ребята не отказывались. Увидев мое озадаченное выражение лица, он тут же понимает, что что-то случилось, и быстро заканчивает инструктаж, а затем жестом просит меня зайти и изложить свою проблему. Я пересказываю ему разговор с Билли, попутно наблюдая, как его лицо становится все более задумчивым.

– Что ж, печально это признавать, но, похоже, у нас нет другого выхода. Впервые за все время лечения мальчик проявил эмоции, мы должны попробовать организовать это, если так можно выразиться, свидание. Это может быть ему полезно. Вспомни, у него совсем нет друзей, вероятно, он действительно сильно привязан к этой своей игрушке. В таком случае встреча с ней может быть для него крайне полезна. Позвони его матери, если она сможет приехать сегодня, то, в порядке исключения, организуем все как можно быстрее, пока настроение ребенка не поменялось. Как знать, вдруг он завтра об этом не вспомнит.

Я вышел из кабинета еще более озадаченным. А что, если я действительно слишком увлекся своими собственными страхами и не заметил, что мой самый безнадежный пациент на самом деле – это одинокий маленький мальчик, страдающий и от тяжелой болезни, и от банального недостатка внимания и общения. Я ведь разговаривал с его родителями и видел, насколько его мать жестока и равнодушна, и насколько его отец убит горем и увлечен обвинениями старшего сына в смерти младшего. За полгода, что мальчик у нас, родители приходили к нему всего однажды. Вдруг встреча с единственным верным другом действительно сможет помочь? Может быть, он все-таки не так безнадежен, и это я просто недостаточно внимательный врач?

Удивительно, но мать достаточно быстро согласилась привести ребенку игрушку. Она приехала в больницу уже через сорок минут после моего звонка, но наотрез отказалась навещать сына. А на мои вопросы про бобра она, кажется, совсем не хочет отвечать, будто ей противно все, что связано с Билли:

– Да он все время носится с этим своим блохастым бобром. Будь его воля, только с ним бы и общался. Мне иногда даже казалось, что общение с семьей интересует его меньше, чем с этим дебильным куском ткани. Нянчится с ним с тех самых пор, как этот идиот, братец его безвольного папашки, притащил ему эту мерзость вместо подарка на день рождения. Билли тогда года два или три было, точно уж и не помню, я ее выкинуть хотела, а мелкий как в нее вцепился и давай орать, еле успокоила. Пришлось этого мерзкого бобра оставить. Вот с тех пор только с ним он всюду и ходил.

– А как к Билли  относился его дядя, тот, который подарил ему эту игрушку?

– Да никак. Мы с ним и не общались никогда. Он тогда приехал к нам на пару дней, клянчил у мужа денег в долг, но я ему тогда четко объяснила, что для него у нас ничего нет. Он тогда обиделся, притащил Билли эту жуткую зверюгу, будто на свалке ее какой-то откопал. Сказал еще, что раньше это был его друг и теперь у ребенка хоть какая-то интересная компания будет, и уехал. Билли его, наверное, даже и не вспомнит. Долго мне еще об этой гадости с вами тут трепаться? А то мне на работу надо вернуться.

Мать ушла. Теперь я понимаю, почему Билли такой замкнутый. На его месте я бы, вероятно, тоже сошел с ума или подружился с настолько странной игрушкой. Это сложно назвать бобром. При ближайшем рассмотрении она больше похожа на полуметровую дохлую крысу, которую сбросили с крыши небоскреба, после переехали грузовиком и пару раз ударили кувалдой, чтобы убедиться, что она точно больше не будет бегать. Потом на эту искалеченную деформированную тушку налепили два глаза, сформировали четыре лапы, надели «милую» шляпку и назвали бобром. О том, что это именно бобер, говорят только плотный широкий хвост и два торчащих грязно-серых тканевых зуба. Жесткая шерсть оставляет в ладонях неприятное маслянистое ощущение чего-то очень грязного. Хочется поскорее вымыть руки и никогда больше к нему не прикасаться. Каким же несчастным должен быть ребенок, для которого это странное нечто является лучшим и единственным другом!

С этим «другом» я иду к завотделением. Он искренне рад увидеть это игрушечное нечто, хоть и не скрывает удивления его непрезентабельным видом. Вместе мы идем в палату к Билли. Нам интересно, что выйдет из всей этой затеи.

Мальчик сидит на кровати в привычной позе. Я подхожу к нему и протягиваю игрушку:

– Билли, посмотри, кого я тебе привел. Твой друг очень рад тебя видеть.

– Не правда. Джек говорит, что он мною недоволен. Он говорит, что я слабак.

Реакция ребенка меня обескураживает. Я стою перед ним и не понимаю, что все это значит. В этот момент в разговор вступает завотделением:

– Билли, Джек сам тебе это сказал? Только что?

– Да, он говорит, что я не должен был вам про него говорить. Он разочарован. Но он не обижается на меня, потому что теперь знает, как все исправить.

– А почему ты можешь его слышать, а мы нет? Он не доверяет нам или мы слишком взрослые для того, чтобы с ним говорить?

– Да, Джек говорит, что все взрослые самоуверенные и упертые. Он не любит с ними играть, потому что они задают слишком много бесполезных вопросов. Джеку нравится играть со мной, я его слушаю. Не задаю вопросов и делаю то, что он скажет.

– А что он тебе еще говорит? Как вы обычно играете?

– Джек говорит, что ему нравится, когда мы играем в человеческих детей. Смотрим телевизор и едим мороженое. У себя дома он так делать не может.

– А где находится его дом? Что он там делает?

– Джек говорит, что вы слишком любопытный, и он вам ничего не расскажет, потому что вы все равно слишком  глупы, если вы не знаете, где живут бобры. А еще Джеку не нравится, что вы меня о нем спрашиваете. И вы ему не нравитесь. Джек говорит, что вы заберете его у меня и больше не отдадите.

– Нет, Билли, не беспокойся. Джек твой друг и мы не будем вас разлучать. Скажи, а когда твой братик утонул на озере, Джек тоже был с вами?

– Да, Джек тогда сказал, что будет здорово, если мы посмотрим на рыбок. И первым я должен показать рыбок братику. Обязательно под водой, так интереснее. Я помог ему, долго держал под водой, чтобы он все рассмотрел. А потом Джек сказал, что дальше братик справится сам, а мы обязательно должны поесть мороженого, мама как раз купила наше любимое. Я сел на велосипед и мы поехали домой. Потом папа догнал нас и начал кричать. Мороженого мы так и не поели.

– А почему ты не сказал папе, что вы хотите посмотреть рыбок? Где он был в это время?

– Папа чинил свой велосипед. Перед прогулкой Джек сказал, что будет очень смешно, если мы спустим у его велосипеда колеса. Мы сделали это, и когда приехали на озеро, то папа сразу начал накачивать их обратно. А мы пошли смотреть рыбок. Джек сказал, что без папы будет интереснее.

– А сейчас Джек что-нибудь говорит?

– Да, он говорит, что ему не нравятся такие любопытные взрослые и что он от вас устал.

– Хорошо, Билли, я все понял. Как думаешь, Джек не будет возражать, если на выходные мы оставим его в моем кабинете? А в понедельник вы снова сможете увидеться.

– Джек говорит, что ему это подходит.

– Отлично, тогда до понедельника. Мы с твоим доктором проследим, чтобы Джеку здесь понравилось.

– Джек тоже так думает. До свидания.

Мы выходим из палаты и возвращаемся в кабинет завотделением, чтобы все обсудить. Я понимаю, что еще никогда разговор с Билли не был для меня настолько тяжелым и пугающим. Несмотря на полгода лечения, мы не добились совершенно никакого результата. Ребенок все также опасен для общества. Он со спокойным лицом рассказывает о своем преступлении и жалеет только о том, что не поел мороженого. Без сомнения, игрушка для него является способом внутреннее примириться с болезнью, найти какое-то оправдание странного поведения. Я не уверен, что смогу ему помочь. Но я точно знаю, что эту игрушку надо у него забрать, чтобы больше не давать повода маскировать свои действия чужими указаниями. Он должен примириться с собой.

Завотделением согласен с моим мнением. Мы решаем немного увеличить дозу лекарств и понаблюдать за Билли. Бобра он пока решает оставить у себя в кабинете, на всякий случай.

На этом мы прощаемся. Уходя, я оглядываюсь, чтобы еще раз взглянуть на эту чудовищную игрушку. И я уверен, что она тоже злобно смотрит на меня и легонько машет своей отвратительной лапой. Кажется, я совсем заработался.

Понедельник, 23 сентября

Я отдохнул и почти перестал думать о том странном дне перед отпуском. Почти на входе в больницу меня ловит завотделением, он выглядит достаточно взволнованным и обеспокоенным, будто специально ждал меня. Случилось что-то, что он должен мне показать.

Мы идем к Билли. По дороге я узнаю, что за время моего отпуска состояние ребенка неожиданно улучшилось. Это сложно объяснить, лучше мне все увидеть своими глазами.

Войдя в палату, я вижу довольно непривычную картину. Билли сидит на кровати, сложив ноги по-турецки, и читает книгу. На его лице максимальная сосредоточенность и заинтересованность, видно, что из-за таблеток ему крайне сложно сконцентрироваться, но он упорно пытается понять смысл прочитанного. Заметив меня, он откладывает книгу в сторону и начинает меня внимательно изучать. Кажется, будто он с трудом меня узнает.

– Здравствуй, Билли. Ты помнишь, кто я?

– Здравствуйте. Вы мой доктор. А почему вас так долго не было?

–  Я был в отпуске, нужно было немного отдохнуть. Как ты себя чувствуешь?

– Голова болит. Спать все время хочется. Мне книжку принесли, я ее читать пытаюсь, но ничего понять не могу, слова какие-то трудные.

– Не переживай, это все из-за твоих лекарств. Скоро тебе станет полегче. Скажи, пожалуйста, а ты скучаешь по кому-нибудь?

– Да, я хотел бы увидеть своего братика. Ему два года, он очень смешной.

– Что, –  Этот вопрос меня шокировал. Такого провала в памяти я не ожидал. Нужно было вести себя осторожно, чтобы не напугать его, – Ты разве не помнишь, почему ты здесь?

– Нет, а почему?

– Твои родители решили, что ты немного заболел, – нужно, чтобы мой голос звучал как можно убедительнее, – и попросили нас за тобой присмотреть. Ты еще пока болеешь, но обязательно поправишься и вернешься домой.

– Хорошо бы. Я хотел бы вернуться домой.

Понимаю, что не должен этого делать. Но я не могу удержать себя, я должен хотя бы попытаться понять, что происходит. Я не могу не задать этот вопрос:

– Билли, скажи, пожалуйста, кто такой Джек?

Билли на пару мгновений задумывается, а потом серьезно отвечает:

– Я знаю только одного Джека, но он ненастоящий. Это мой игрушечный бобер.

– А ты знаешь, где он сейчас?

– Нет. Я не уверен. Мне кажется, он потерялся.

– То есть ты его потерял?

– Не знаю, – Билли замялся. Было непонятно, пытается ли он что-то вспомнить или хочет мне соврать, – кажется, он сам потерялся. Я стал для него слишком взрослым, а он же мягкая игрушка для детей. Я больше ему не подхожу.

– Спасибо, Билли. На сегодня мы закончили. Отдыхай, а я приду завтра.

Вот теперь я решительно ничего не понимаю. Парень выглядит нормальным, насколько нормальным может быть человек с его диагнозом, понимает, что игрушка не может быть настоящей. Но самое главное, он не помнит, как здесь оказался! Значит, наше лечение оказалось успешным. Обсуждая эту неожиданную перемену, мы с завотделением заходим в его кабинет. И тут я замечаю, что этого омерзительного животного там больше нет.

– А куда же делся этот несчастный бобер? – спрашиваю я, надеясь, что он уже пылится на свалке.

– Ты не поверишь. Буквально в тот же день, как он оказался здесь, его заметила наша уборщица. Точнее ее маленькая внучка. Мать ее бросила несколько лет назад, оставить девочку не с кем. Вот бабушка и приводит ее с собой на работу. Знаю, что это нарушение всех возможных правил, но девочка они тихая, никому не мешает, поэтому я и не запрещаю. Ее и не видно почти никогда. А тут смотрю, за дверью притаилась, и пристально так страшилище это разглядывает, аж не моргает. «Что, – спрашиваю я ее, – неужели понравился бобер?». А она смотрит на него и тихонько так головой кивает. Бабушка убираться закончила, тянет ее на выход, а та за дверь уцепилась и не шевелится. Видно, что хочет эту игрушку, а попросить боится. Ну и подумал я, что ничего страшного не случится, если я его ей отдам. А Билли потом объясним, что его бобер теперь нужен одной маленькой девочке, все равно он его дестабилизирует. Я когда бобра этого отдавал, она прямо вся сияла. Радовалась, обнимала, говорила, что это ее новый друг. Странные нынче дети, столько красивых игрушек вокруг, а они такой ужас в друзья выбирают. А ты чего так напрягся? За парня нашего переживаешь?

– Да, меня поразил его прогресс. Думаю, я должен пообщаться с ним еще немного. Если позволите, я прямо сейчас его навещу.

Это слишком странное совпадение. Билли был совсем бесперспективным, и вдруг такое прояснение. И еще эта девочка. Кажется, мать Билли тоже что-то подобное говорила про эту игрушку. Нужно найти правильный вопрос, чтобы не навредить мальчику. Так, я, кажется, придумал.

– Билли, – я забежал в палату и сразу перешел к делу, – а почему ты думаешь, что стал для Джека слишком взрослым?

– Не знаю, – Билли удивленно на меня посмотрел, – мне кажется, будто он сам мне это сказал. Но ведь так же не бывает?

– Почему бы и нет. Например, ты мог увидеть это во сне. Тогда в этом не будет ничего странного. А не помнишь, что именно он тебе сказал? Что он в тебе разочаровался, потому что ты стал такой же глупый, как все взрослые?

– А откуда вы знаете, – Билли недоверчиво смотрит на меня, – если я видел это во сне, то как вы могли это угадать?

– Не переживай, Билли, все видят такие сны, когда прощаются с любимыми игрушками. Только не все об этом рассказывают. Спасибо, ты мне очень помог!

Теперь я окончательно ничего не понимаю. Точнее что-то понимаю, но не представляю, как это вообще возможно. Может, я тоже схожу с ума? Вдруг безумие все-таки заразно?

Пятница, 27 сентября

Вот уже неделю я наблюдаю за Билли. Из-за лекарств он сонный и заторможенный, видно, что ему трудно долго держать в голове одну мысль, но в целом состояние его как будто улучшается. У него даже появились какие-то мечты и планы на будущее. Может, для парня еще не все потеряно.

В его поведении пока не наблюдается странностей. Про себя я, однако, этого сказать не могу. Сегодня я видел уборщицу и ее внучку. Они прошли мимо меня, и я заметил в руках у девочки этого чертового бобра. Я отчетливо слышал, как она мило болтала с игрушкой и называла его Джеком. А когда я оглянулся, клянусь, эта тварь подмигнула мне и опять помахала своей мерзкой ободранной лапой.

Надеюсь, с этой девочкой ничего не случится… И со мной тоже…