CreepyStory

Мой религиозный отец-врач начал странно себя вести.

Странности начались в то же время, когда он начал говорить про какой-то загадочный свет.

Первый раз я заметила, что что-то не так, когда мы с сестрой услышали, как отец ни с того ни с сего начал ругаться на собаку:

— Мерзкая псина, как я тебя ненавижу, прекрати на меня смотреть, тварь! Немедленно!

Я болтала по телефону с Джилл — своей сестрой, а мама, как всегда, погрузилась в свои бухгалтерские книги. Мы очень удивились, когда услышали отцовские крики со второго этажа.

Тем временем крики не только не останавливались, но становились всё громче и громче, будто папа собирался ударить собаку.

— Мам, на кого он кричит? Наша собака здесь, рядом с нами.

Я потрепала нашего лабрадора по голове, а он лизнул мне руку и заскулил.

Отец точно был на втором этаже, и никакой собаки рядом с ним не было.

Мама пожала плечами и вернулась к книге. Крики продолжались:

— УБИРАЙСЯ ТУДА, ОТКУДА ТЫ ПРИШЛА, ДРЯНЬ ПАРШИВАЯ!

Кроме того, он начал курить.

Меня это очень удивляло, потому что раньше при мне он никогда этого не делал.

Когда я спросила у мамы, она лишь ответила, что папа изредка курил в колледже, когда сильно нервничал.

Из-за чего он мог сейчас нервничать?

Однажды я встретилась с отцом на лестнице. Он сидел на ступеньках в своём обычном костюме и галстуке, но без брюк, и курил.

— Пап, всё в порядке?

Может, у него была видеоконференция? Это объяснило бы отсутствие брюк.

Отец подозвал меня, затем положил руку мне на плечо и достал сигарету. А затем он сделал то, чего я ожидала меньше всего — предложил сигарету мне. Мне пятнадцать, и, сколько я себя помню, мой отец ходил в церковь, придерживался консервативных взглядов и даже не всегда отпускал меня на свидания. Не говоря уж о том, что он доктор, а доктора не курят. И уж точно не разрешают курить своим несовершеннолетним детям. Я взяла сигарету и чуть не расплакалась, сама не понимая почему.

— Бл#%ь. Прости, Тиджей. Мне правда жаль, — он достал свой платок. Думаю, вам это знакомо: отцов можно узнать по таким вот огромным синим носовым платкам. Вместо того, чтоб вытереть мои слёзы, он вытер свои собственные, — Тиджей, помнишь наши последние каникулы?

— Йеллоустоун, — улыбнулась я, шмыгнув носом. — Там было так красиво. Всё было покрыто снегом. Мы видели стаю бизонов в снегу, покрывшем их с ног до головы, а ещё тот одинокий олень с раной на шее… бедняжка.

— Помнишь волков? Они были прекрасны, правда?

Помню, нам понадобились бинокли для того, чтобы разглядеть их. Они казались такими таинственными, их дыхание было похоже на порыв ветра, а снег сверкал, выделяя их тёмную шерсть. Я представляла себя пещерным человеком, наблюдавшим за волчьей охотой.

— Ты помнишь свет?

— Какой свет?

— Очень яркий свет. Всепоглощающе яркий свет, который был повсюду вокруг нас.

— Я не видела никакого света. О чём ты говоришь?

Он задержал дыхание и посмотрел на меня.

— Ты точно его не видела?

— Пап, ты меня пугаешь.

— А что насчёт муравьёв? Белых муравьёв?

— Каких белых муравьёв? Ты о ч...

— Об этих, — он опустил руку в карман своего костюма и достал оттуда белого муравья. Муравей метался из стороны в сторону, пытаясь сбежать, но в итоге лишь бесконечно ползал по его руке.

— Сделай для меня кое-что. Закрой глаза.

Я закрыла.

— Что ты видишь?

— Ничего. Всё как обычно. Белый снег со странными летающими загогулинами.

— Ты уверена? — его голос звучал взволнованно. — Белый снег? Точно не…

Я не заметила, как вернулась домой мама, и подпрыгнула от неожиданности, когда она появилась за спиной. Моя мама обычно очень спокойная, но она так посмотрела на сигарету в моей руке и муравья в папиной, что я не стала дожидаться её реакции, бросила сигарету и убежала в свою комнату. Закрывая дверь, я услышала, как она ругается на отца.

Родители стали постоянно ругаться. Я пряталась под одеялом в своей комнате, и потому могла услышать лишь обрывки их криков, вроде:

— Я так больше не могу...

— Семья должна держаться вместе, Том, мне плевать, что ты там...

— Мы должны сказать ей правду, — услышала я от отца.

Когда я спустилась позавтракать, вся семья сидела за кухонным столом. Белые тарелки на белом столе на фоне белых стен.

Джилл плакала. Я взглянула на неё, и у меня сердце замерло. Под глазами у неё были огромные синяки, будто она плакала несколько дней подряд. Моя сестра не такой человек, обычно она никогда не плачет.

Мама была такой бледной, что походила на привидение. Она дрожала и пыталась успокоиться, будто к чему-то готовясь.

Папа спокойно курил. Типичный врач. Доктора всегда остаются спокойными в экстренных ситуациях.

— Тиджей, присядь, мы должны тебе кое-что рассказать, — наконец прервала молчание мама.

— Вы разводитесь, да? — спросила я, пытаясь сдержать слёзы.

— Тиджей, с-солнышко, — мама начала заикаться, — ты знаешь, какой я человек. Несмотря ни на что, я верю, что семья всегда должна держаться вместе.

Я кивнула, готовясь к тому, что будет дальше.

— Твой отец и я долго спорили о том, что будет лучше для тебя. Я настаивала на том, что важно держаться рядом, но… в конце концов он убедил меня сделать то, что будет лучше для тебя. Убедил поумерить своё эго, — она сделала глубокий вдох.

— Тиджей, мы хотим, чтобы ты ушла, — сказал папа.

Что?

— Уходи. Ты больше не можешь жить с нами, — спокойным голосом добавила мама.

— Мы ещё увидимся когда-нибудь, — сказала Джилл, заливаясь слезами, — но сейчас тебе лучше уйти.

— О чём вы говорите? Вы злитесь на меня? Все вы? Мы же семья, я должна быть с вами.

— Нет, не должна, — сказал отец. — Ты заслуживаешь лучшего, — он ударил по столу. — Не белых муравьёв.

Я посмотрела вниз и вскрикнула от неожиданности. Стол был не из пластика. Это была куча хаотично бегающих белых муравьёв — их было бесконечно много. Муравьи начали карабкаться по рукам родителей и сестры, медленно покрывая их шеи и лица.

Я проснулась и закричала, а, оглянувшись, поняла, что нахожусь в машине, слетевшей с дороги. Йеллоустоун. Белый снег повсюду. Вокруг разбросаны замёрзшие тела членов моей семьи.

Врачи продолжают убеждать меня, что это был лишь сон, который я видела, пребывая в бреду. Возможно. Но я всё никак не могу простить своих родственников за то, что они сделали. За то, что заставили уйти. Я была счастлива с ними и не думаю, что когда-либо буду счастлива опять.

Только не теперь, когда я так одинока.

Авторы перевода - BCirno, Timkinut. Источник - Мракопедия.

Оригинал

За семь лет с тех пор, как умер Клиффорд, только эта работа не дала мне сойти с ума.

Установленный распорядок дня, подъём в четверть шестого каждое утро, на остановки прибывать вовремя, возить детей в школу и обратно.

Я работаю хорошо, дети у меня никогда не терялись, в аварии никогда не попадала. И я могла бы сказать, что никогда не пропускала ни одной остановки — до этого понедельника.

Я думала о нашей годовщине, которая могла бы состояться на следующей неделе. То есть мы с Клиффордом всё равно бы не поженились, он был женат, но на следующей неделе исполнилось бы десять лет со дня нашей встречи.

Я уже собиралась высадить детей на последней остановке, когда мои мысли прервал голос ребёнка откуда-то с задних рядов:

— А… мисс… мисс водитель?

Сзади сидело трое ребят. С Уиллоу-стрит, с предпоследней остановки. Я была уверена, что останавливалась там и высаживала их. Мне снова хотелось думать о Клиффорде, чёрт возьми, я поступилась самолюбием и вернулась на две остановки назад высадить ребят, надо было не отвлекаться от работы. Никаких больше косяков.

Я обычно так не ошибаюсь.

Потом во вторник два раза было. Я высадила детей с Адамс-лейн и только тогда поняла, что дети из Блумингтона всё ещё в автобусе. Я повернула. Сделала глубокий вдох. Не будешь работать — поедет крыша, семь лет прошло, надо жить дальше. Думай о детях, и всё. Я подняла глаза на зеркало.

А там дети с Адамс-лейн. Они всё ещё в салоне. Я доехала до Адамс-лейн, прежде чем вернуться в Блумингтон, я была уверена. Я что, не высадила детей?

Это было во вторник. Лучше бы всё осталось как тогда. Сегодня стало хуже.

Я встаю на разных остановках и каждый раз запоминаю: дети вышли. Я еду дальше, доезжаю до следующей, снова запоминаю: вышли. Смотрю снова — они всё ещё в салоне. Все до единого. Большинство уже ревёт, парочке удалось уснуть, остальные начали кричать.

Сейчас я останавливаюсь, отъезжаю и совершенно ясно помню, как они вскакивают, выбегают в открытую дверь автобуса — рады, что вырвались. Я отъехала — и они снова здесь, плачут и кричат, как будто вообще не выходили.

Прошло больше десяти часов. Снаружи такая темнота. Я уже несколько часов не видела на дороге ни одной машины. Около восьми вечера позвонил мой руководитель. Дети его, кажется, вообще не волновали, он просто спросил, почему я не привела обратно автобус. Я была уверена, что родители уже позвонили в полицию.

— Пэт, что происходит? Где, мать его, автобус?! Ты час назад должна была приехать. Сколько ещё тебя ждать?

Он угрожал вызвать полицию, если я не приеду. Я пыталась ему перезвонить, но он не берёт. Я хочу, чтобы кто-нибудь вызвал полицию, я хочу, чтобы это прекратилось.

Я до сих пор думаю о Клиффорде. О той аварии. О его красном «Мустанге», о мешанине искорёженной плоти и металла. О том, как оно всё разлетелось по сторонам, как его размотало во все стороны. Часть грудной клетки его жены вообще так и не нашли.

Я останавливаюсь на Нили-стрит, провожаю детей, выхожу вслед за детьми из автобуса, моргаю. Я снова в водительском кресле, а они на своих местах. Я снова открываю двери, выпускаю их, выхожу следом, я вижу, как один мальчик добегает до двери своего дома, по мордочке у него текут слёзы и сопли. Я снова моргаю.

На следующий раз я иду медленно, моргаю каждым глазом по отдельности. Я снова провожаю мальчика домой, вижу, как открывается дверь, он, спотыкаясь, вбегает в дом, дверь закрывается. Не горит ни один фонарь. Я не слышу из дома голосов. Позволяю себе моргнуть обоими глазами одновременно. Хватаю аварийный топор в задней части салона и снова провожаю мальчика домой.

Сломать дверь, ни разу не моргнув, трудно, на это ушло две-три попытки.

Мальчик лежит на полу, как тряпичная кукла, но он не один, на полу кучей одинаковые мальчики. Я вижу на кухне двух женщин, должно быть — это его мамы, обсуждают новости. Для них как будто не кончился день, они занимаются своими делами в кромешной тьме. Я снова позволяю себе моргнуть.

Не знаю, сколько времени прошло. У меня остановились часы. Ничего не меняется. Дети плачут, больше никто не спит, кое-кто обгадился. Они всё спрашивают, почему я их мучаю.

Это не я.

Я вижу, как меня обгоняет машина, и как будто бесёнок прыгает мне в голову и шепчет: развернись, и все закончится, ну развернись.

Перед столкновением я отчётливо вижу машину. Это красный «Мустанг». В момент столкновения я вижу водителя. Он застыл на месте, не шевелится, взгляд направлен вперёд, как у статуи. Его жена на пассажирском сиденье, в груди у неё зияет брешь. Я почти промахнулась, задела только багажник. Он едет дальше, я еду дальше.

Я встретила его уже дважды, он ездит кругами по одной и той же дороге и ждёт меня.

Я пишу сейчас потому, что я хочу, чтобы вы знали, почему я так поступаю. Кто-то должен. Другого выхода я не вижу. Никто не берёт трубку. Когда я пытаюсь позвонить 911, слышу только помехи.

Невыносимо, уже невыносимо, лампочки в автобусе, вонь детского дерьма, крики и мольбы.

Я найду эту машину ещё раз, и тогда уже не промахнусь.

Перевел Carmina1995, Источник - Мракопедия

Оригинал

Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 (начало) Глава 6 (продолжение) Глава 7 (начало) Глава 7 (продолжение) Глава 8 Глава 9 Глава 10 Глава 11

Шли мы всего минуты две, но с завязанными глазами даже минута недолгой не покажется. Иногда мне казалось, что где-то кричат и какой-то гулкий треск долетает из неведомых далей – однако всё стихало, едва я сбавлял шаг. Затем нас окатил жар, словно рядом открыли дверцу камина. Я свободной рукой хотел снять шарф, но Оля перехватила запястье:

- Нет-нет, оставь его, - её голос звенел ручьём, но был вкрадчив, как мотив колыбельной. – Мы почти уже пришли…

С трудом себя переборов, я оставил повязку. Через какое-то время Оля сказала:

- Ну вот мы и на месте, - она отпустила наконец мою руку. – Теперь можешь снимать.

Стянув с лица шарф, я удивлённо осматривался.

- Мы что, в кинозале?

У меня это вырвалось при виде кресел, красно-серыми шеренгами стоящих слева и справа; очевидно, мы поднялись по проходу, а иначе в центр зала бы не попали. Единственным источником света служил светящийся белым экран. От кресел исходил запах кожи – слишком сильный, чтобы быть настоящим. Но даже не он выдавал фальшивость этого места: её выдал туман, расползшийся под экраном и скрывший нижние ряды.

Туман из Нигде.

- «Мираж Синема», - я узнал один городских кинотеатров. – Я в нём бывал… Но ведь он ненастоящий?

- А что вообще настоящее? – риторически спросила Оля. – Реальность живых? Ты и правда так считаешь?

Она звонко засмеялась. Почему-то я подумал о резвящихся в лесу феях.

Отсмеявшись, Оля сказала:

- Но в общем, ты прав – это место создано моей памятью. В Нигде можно менять реальность, если умеешь это делать. Я – умею.

- Потому что виделась с Ангелом? – внезапно догадался я. – Это он наделил тебя таким даром?

Вместо ответа Оля одарила меня новой загадочной улыбкой (наверное, их у неё арсенал) и сказала:

- Выбирай любое кресло. Советую сесть где-нибудь тут – отсюда лучше видно. Но если хочешь, мы можем занять места для поцелуев.

Я предпочёл не уточнять, пошутила она или нет…

Опустившись в ближайшее кресло, я удивлённо покосился на Олю:

- А ты разве не сядешь?

- Сяду, - она пошла вдоль прохода. – Но сначала зайду в аппаратную и запущу фильм.

- Ты и это умеешь?

- Мой папа киномеханик, - её голос отдалялся, – я была с ним в аппаратной много раз. Она тоже часть моих воспоминаний. Там всё настроено, так что долго возиться не придётся.

- Но что это будет за фильм? – я приподнялся, ища её взглядом. Но Оля уже исчезла. Лишь эхо нового смешка разнеслось в сумраке.

Сидя в кресле, я бессильно гадал, что у неё на уме. Оля… Девочка из моего детства… Почти спятивший от одиночества призрак…

Webgirl.

Что именно она хочет мне показать?..

Экран стал гаснуть. На тёмном фоне возникла девочка в белом платье (чибик с длинными волосами и большой головой), а под ней надпись: «Ольга Мосина Pictures представляет».

Чибик хихикнул и подмигнул.

Я невольно заёрзал – мне смеяться или плакать? Почему-то казалось, что уместней будет второе.

Заставка сменилась первой сценой – чёрно-белой и будто набросанной карандашом: мама, папа и две дочки (одна постарше, другая совсем кроха) пьют на тесной кухне чай. Не знаю, как Олины воспоминания обрели такой вид (проделки Нигде с нашей памятью мне не постичь), но смотрелось это жутко: лица мультяшек казались живыми, словно реальную семью перенесли в мультик. В их нарисованных глазах мне даже чудился вопрос: «Как мы тут оказались?»

За кадром зазвучал голос Оли:

- Жила-была маленькая девочка. У неё были мама с папой и сводная сестра. Что значит «сводная», девочка узнала, когда подросла: ей объяснили, что у сестры другой папа, с которым мама девочки жила в первом браке… хи-хи…

Кадры замельтешили. Мелькание остановилось на Оле, которая в прошлой сцене была крохой, а теперь стала подростком. Оля сидела на кровати (видимо, в детской – плюшевый кролик на ковре и фломастеры на покрывале вряд ли могли быть атрибутами гостиной), уставившись в стену и монотонно наматывая на палец волосы.

Другая Оля – та, что за кадром – продолжала:

- И вот маленькая девочка перестала быть маленькой. Взрослела она в тёплой, дружеской атмосфере…

Голос Оли сменился женскими криками, донёсшимися из-за стены:

- Она такая в тебя! Боже, подумать только – в двенадцать лет не может решить ни одной задачи… Я на школьных собраниях уже устала краснеть!

- Но зато она читает, - а этот голос был мужским.

- О да, ужасы и фантастику. Про ходячих мертвецов и прочую мерзость. Это всё ты со своим идиотским кино!

- На себя посмотри, - резко бросили в ответ. – Не вылезаешь из своих жалких сводок… Дебет, кредит, актив, пассив… В мире есть вещи и поважнее, чем твои цифры!

- Да? Это какие же? Очередная премьера? Закрытый показ артхаусной чуши? Или сто грамм на дне рожденья у Олега, которое тот празднует по пять раз в год?

- У него действительно был день рожденья…

- Не ври мне! Кино и водка – вот и всё, что тебя интересует. Ты превратился в алкаша!

- Да с тобой любой трезвенник алкашом станет, истеричная дура!

- Да, дура! Дура, потому что вышла за такого слюнтяя, как ты! Ты хоть знаешь, что творится с нашей дочерью? Она же в школе ни черта не понимает, перебивается с двойки на тройку. А ведь папа говорил мне, что твои гены ни к чему путному не приведут… Чёрт меня дёрнул опять выйти замуж.

- Заткнись!

- Не смей затыкать мне рот! Это ты испортил мне дочь! Ты и твой долбаный алкоголь!

Сцена сменилась: Оля шла из кухни с двумя дымящимися кружками. Происходящее вновь сопровождал её голос:

- Эта тёплая атмосфера теплела ещё больше, когда сестра девочки приводила гостей… хи-хи.

Экранная Оля подошла к комнате, где на диване тискались девушка с парнем.

- Нет, не надо… - девушка нехотя отстранилась. – Эта дура войдёт, а мы… Дим, ну не сейчас…

- Надо было не за чаем её отправлять, - парень попытался стащить с подружки блузку, - а отослать к чертям из квартиры.

- Нельзя, она болеет. Она у нас вообще… болезная. Представляешь, её в школе зовут Костлявой!

- Костлявой? Прикольно.

- Ага… природа на ней точно отдохнула… взяла недельный отпуск… Дима, щекотно!.. Блин, ну она же войдёт…

- Да и хрен с ней. Как войдёт, так и выйдет. А настучит твоим предкам, я ей выбью мозги.

- У неё нет мозгов… у неё в башке солома… Ой, Дим!..

И опять голос Оли:

- Вот такая у девочки была дружная и любящая семья!

Потрясённый, я глядел на экран. В соседнее кресло села Оля:

- Это типа пролога, - небрежно бросила она. – А сейчас будет завязка.

- И вот однажды, - прозвучало за кадром, - девочка влюбилась в мальчика. Она даже запомнила день, когда это случилось. Была пятница; её мама задержалась в бухгалтерии…

(на экране возникла «мультмама», сидящая за офисным монитором)

- …папа работал на ночном сеансе…

(теперь «мульпапа» что-то переключал в аппаратной)

- …а сестра лежала в больнице как круглая дура, потому что лишь дуры садятся в машину с парнем, не имеющим прав, и ломают руку… хи-хи!..

(Новая сцена не заставила себя ждать: «мультсестра» с рукой в гипсе лежит на койке, а у той в изножье табличка: «ДУРА»).

- Так что девочка должна была ночевать дома одна. Но её папа заволновался и позвонил своей сестре…

- Моей тёте, - шепнула Оля, почему-то сочтя нужным уточнить этот факт. – Смотри внимательно – ведь ты её знаешь!

На экране возникла женщина – такая же мультяшка, как и другие персонажи. Но я действительно узнал её: Валентина Петровна. Учительница в художественной школе, куда я ходил.

Я снова глянул на Олю:

- Это же…

- Да-да. Смотри-смотри, а то пропустишь главное.

Голос Оли перекрыл её же голос с экрана, звучавший теперь так, словно она читала сказку:

- Папа девочки попросил её тётю за ней присмотреть. Та согласилась и сказала: «Ладно, но вечером я работаю, поэтому пусть придёт в мастерскую и ждёт, пока я не закончу урок – а после переночует у меня дома». И вот девочка, придя к ней в мастерскую, весь урок прождала в кабинете…

Новая сцена: класс в художественной школе. Подростки сидят за мольбертами, а сбоку, из приотворённой двери, на них смотрит Оля.

- Вот тогда-то девочка и увидела его. Это был мальчик из её школы, но только из другого класса. Он и раньше привлекал её взгляды, но так близко она не видела его никогда. Весь вечер девочка за ним наблюдала…

Экран стал темнеть. Подростков скрыл мрак, оставив лишь одного, чей силуэт замерцал белым. Но вместо лица у него был знак вопроса.

На меня легла тяжесть очевидной догадки. Олин голос теперь резал меня как нож.

- Весь урок девочка не сводила с него глаз. Лицо мальчика осталось с ней до ночи, а после пришло и во сне. Всю следующую неделю девочке грезилось это лицо… Она совершенно точно влюбилась.

Белый силуэт обрёл очертания, и я вжался в кресло.

«Понедельник-среда-пятница», - билось у меня в памяти. В эти дни я посещал уроки живописи.

Понедельник-среда-пятница…

Пятница.

Я мог бы сказать, чьим лицом сменился знак вопроса, но зачем? Вы и так ведь уже поняли, что это был я. Мультяшный я, если быть точным.

А закадровая Оля тоном сказочника продолжала:

- Через какое-то время девочка вновь пошла в тётину мастерскую: она соврала, что ей понравился урок и теперь она хочет заняться живописью. В этот раз тётя усадила её не в кабинете, а в классе – прямо за мальчиком, покорившем её сердце. Но он за весь вечер на неё ни разу не взглянул. Возможно, он и не заметил, что сзади за мольбертом сидит новенькая.

Я покосился на Олю. Она была права – я и правда её тогда не заметил… Либо увидел её мельком и сразу о ней забыл.

А рассказ продолжался:

- После той пятницы девочка поняла, что внимание мальчика нужно привлечь ей самой. Но как это сделать? Она слишком худая, с большим носом и плоской грудью. И она не представляет, как ей с ним заговорить!

На экран вернулась Оля-мультяшка, сидящая в детской за ноутбуком. В строке гугла темнел текст: «Как понравиться мальчику».

Голос за кадром сообщил:

- Девочка призвала на помощь интернет, и он дал массу советов. Совет первый: интересуйся тем же, чем увлечён твой возлюбленный, чтобы у вас была тема для бесед… Но тяги к рисованию девочка не испытывала, так что ей это не подошло. Совет второй: обратись к нему с просьбой… Но и тут был тупик, поскольку девочка так и не придумала, с какой же просьбой ей обратиться к кому-то из другого класса. Совет третий: установи с ним зрительный контакт, а когда он поймает твой взор, опусти глаза и загадочно улыбнись. Девочка час перед зеркалом пыталась улыбнуться загадочно, но итог был таким, что она из всех советов избрала четвёртый…

И вновь на экране возник я – на сей раз в столовой. Оля стояла неподалёку с таким видом, словно меня поджидала. Вот я иду с компотом в руках…

Упс!..

Я нервно заёрзал. Надо же – а ведь я помню тот случай!..

- Четвёртый совет был таким: «Пролейте на мальчика чай, кофе или сок, либо выбейте что-нибудь из его рук, чтобы вам было, за что извиниться – и разговор завяжется сам». Но девочке не повезло…

Я глазел на экран. В тот миг, когда Оля вышибла мой компот, я обернулся – видимо, кто-то меня окликнул. А мимо шёл Сидоров, с которым мы были на ножах… Угадайте с трёх раз, кого я обвинил.

- Идиот! – экранный я толкнул Сидорова, и тот упал. Оля-мультяшка что-то пролепетала, но Сидоров уже вскочил. Естественно, мы сцепились. Кто же нас тогда разнял?.. Уже не помню, но вроде кто-то из поварих.

А ведь мне потом сказали, что компот вышибла девчонка – но я не поверил.

Голос Оли-рассказчицы стал унылым:

- После той драки девочка интернетовским советам не следовала. Но мальчик по-прежнему занимал её мысли: она высматривала его на переменах, регулярно посещала его страницу «ВКонтакте» и даже следила за ним, когда он шёл домой. Учебный год заканчивался, и девочка знала – не признавшись в своих чувствах сейчас, она не признается уже никогда. И она дала себе слово, что пойдёт на дискотеку, которая будет в их школе в конце мая; на дискотеках она ещё не была, но в этот раз победит свою застенчивость и непременно пойдёт, потому что и мальчик там будет наверняка. Она найдёт его и первой с ним заговорит…

Новые кадры: Оля-мультяшка выбирает наряд. Над ней возникали спич-бабблы – «облачка» с текстом, как в комиксах. В каждом из них был вопрос:

«Джинсы?..»

«Юбка?..»

«Блузка?..»

«Платье?..»

«Лосины?..»

Наблюдая за этим, я боялся взглянуть на сидящую рядом Олю – ведь я знал, что будет потом.

Точнее, что уже было…

С экрана вновь прозвучал её голос:

- И вот, когда до дискотеки оставалось всего две недели…

- Оля… - прошептал я.

- Досмотри до конца.

- Оля, прости меня… Я ведь не знал…

- Досмотри.

-…случилось следующее.

Знакомая мне сцена разыгралась в мультяшном формате: игра в баскетбол, мой расквашенный нос, протянутый мне платок…

- Уйди, Костлявая!

Боль и обида в глазах отпрянувшей Оли были такими, что я наконец-то осознал: в тот миг для неё рухнул мир.

- Оля, пожалуйста, прос…

Я не договорил: она протянула ко мне руку – и в полумраке кинотеатра я увидел кость: рука была обгоревшей.

Вскрикнув, я отпрянул. А Оля глядела на меня, улыбаясь сожжёнными губами. У неё больше не было лица.

Я заорал и вскочил.

- Ну как я тебе? – спросила Оля. – При жизни я ни разу не делала макияж – по-моему, его сейчас не хватает…

Она тоже встала. Её левая глазница зияла чернотой, правый глаз неестественно пялился, потому что не было век. Одна часть лица (слева) выгорела до черепа, другая стала куском прожжённого мяса – красно-чёрного, с волокнами жевательных мышц. Поредевшие волосы торчали клочьями, челюсти выставились напоказ, красуясь ровными рядами зубов.

Давясь криком, я попятился. Это напоминало сон, и уж поверьте, я забыл, что не могу спать. Я забыл, что и сам давно призрак, и струхнул так, как струхнул бы на моём месте живой.

Вытянув руку, Оля шагнула ко мне.

- Ты назвал меня Костлявой, - в почерневшей руке желтела лучевая кость. – Наверное, ты был прав…

Я ринулся прочь, не зная, куда бегу. Оля сзади смеялась, а я нёсся по проходу, не разбирая дороги. Всё, о чём я мог думать – это как найти выход.

Под Олин смех я упал. Вскочив, достиг стены и метнулся в тянущийся вдоль неё спуск, но снова споткнулся и скатился в туман.

Впереди возникла дверь, которой тут не должно было быть. Не раздумывая, я толкнул её. Полумрак озарился огнём, меня обдало жаром. Не успев остановиться, я влетел в горящую квартиру.

Жар нахлынул отовсюду. Я застыл посреди… прихожей? комнаты? Нет, посреди самого ада; в преисподней с горящим полом, пылающими стенами и пожираемой огнём мебелью.

- Господи… - почти вслепую я заметался в дыму. Сквозь треск пробились крики и вой сирен.

Это было абсурдом, но я задыхался – я, призрак, не нуждавшийся в кислороде! Но в Нигде я был словно живой, а это означало, что мне предстоит страдать: выкашливать гарь, звать на помощь, а потом выть от боли, потому что и боль (в этом не было сомнений) я тут почувствую сполна.

Возможно, мне предстоит вечно гореть под Олин смех.

И всё это – потому что она меня полюбила… или даже не меня, а всего лишь мнимый образ: я в глазах Оли обрёл качества всех экранных Ромео, да только на Ромео не потянул.

За что теперь и отвечу.

- Господи…

«Преисподняя» всё-таки оказалась прихожей, и я метнулся к входной двери, но в неё вошла Оля. Она смеялась, таращась единственным глазом. Я ринулся назад, в первую же комнату. Огонь плясал в ней по обоям, смачно пожирал ковёр, уже карабкался на тюль и охватил шкаф, где трескались стёкла. Сквозь жар я подбежал к окну, боясь, что за ним будет туман, но нет – там была озарённая мигалками ночь.

Вот только…

- Пятый этаж, - Оля вошла за мной. – Если хочешь, прыгай – ты ведь мёртв, и к тому же мы в Нигде… Мне и самой интересно, что будет с призраком, который прыгнет тут с пятого этажа… хи-хи!..

Она шагнула на ковёр. Обожжённые ступни лизнуло пламя, но ей было всё равно – наверное, здесь царили её законы. И по ним я был жертвой, а она – палачом.

- Этот пожар, - Оля подошла ко мне, - случился в день дискотеки, которую я ждала. Забавно, да? А знаешь, почему я не спаслась?

Я оттолкнул её. Глаза мои слезились, джинсы занялись огнём, едкий дым обжигал горло. Я не был расположен к беседам.

Пулей вылетев из комнаты (ужас придал мне сил), я вновь заметался по прихожей. Дверь, ну где же эта чёртова дверь?!

Дверь-таки нашлась – к моему удивлению, она даже осталась открытой; я выбежал обратно в кинозал. Слева был экран, где повторялась сцена с платком, а из невидимых колонок звучал мой голос:

- Уйди, Костлявая!

- Уйди, Костлявая!

- Уйди, Костлявая!

- Но ведь я же не знал!!! – заорал я, перекричав экранного себя. – Это были просто…

Я осёкся, потому что Оля возникла рядом:

- Просто слова?

Она попала в точку. «Просто слова» – именно это я чуть не крикнул.

Вот только «просто слов» не бывает. У слов есть цена – но какой нормальный подросток увидит ценник? Большинству он не виден и до гроба…

Считайте меня трусом, но я опять побежал.

Выход нашёлся, но вместо фойе он вёл в туман. Я выскочил и замер, слыша в глубине хмари треск. Тот же треск, что звучал при пожаре.

От бессилия я едва не сел на пол.

Это конец. Или начало моих вечных мук.

Но затем я разглядел дверь – та была чёрной и вроде бы деревянной; я не увидел бы её, если бы не блестящая ручка. «Ручка-чибик» в виде миниатюрной Оли.

Бросившись к двери, я схватился за «чибик» и стал его поворачивать, но он не подался. Он не крутился ни вправо, ни влево. Он будто вплавился в эту проклятую дверь.

- Бесполезно, - Оля вновь возникла рядом. – Выходом из этой ниши могу пользоваться только я. Вот если бы дверь открыли снаружи… Но никто её не видит, - она понизила голос, как киношный злодей, - никто не знает, что мы сюда вошли… Никто тебе не поможет.

И тут – словно вопреки сказанному – дверь приоткрылась.

Меня обдало стужей: видимо, я и для холода был здесь уязвим. В зазор влился лунный свет, а потом совсем рядом…

Нет, мне это показалось – ведь не мог же снаружи мелькнуть знакомый вязаный джемпер?..

Выскочить я не успел – Оля схватила меня и повлекла назад. В этом месте она была невероятно сильна. Я рвался к двери, но уже понимал, что мне её не одолеть – она не выпустит меня из своего жуткого мирка…

Но она меня выпустила: когда я чуть не взвыл от отчаяния, Оля вдруг разжала пальцы – и я, по инерции рванувшись, упал на снег.

Наверное, я выглядел жалко, отползая по льду реки. Но позор мой лицезрела лишь Оля; тот, кто открыл дверь, исчез, будто его и не было. Видимо, скрылся за прибрежной стеной.

Я обернулся.

Дверь отсюда была невидима – различались лишь эфемерные очертания. Я едва их разглядел, так что вышедшая за мной Оля возникла словно из воздуха.

- Вот мы и посмотрели кино, - сказала она.

Стоило ей выйти, как вид её стал прежним: на снегу стояла девочка, а не монстр из ужастика. Хотя обычные девочки не сияют тусклым светом, не ухмыляются как Джокер и не разгуливают зимой босиком. Обычным девочкам также несвойственно вытряхивать с волос пепел.

- Ну вот, испачкалась… - посетовала Оля.

Я встал, сомневаясь, бежать мне или нет. Наверное, нет…

Здесь она не сильнее меня.

Поймав мой взгляд, Оля вновь заговорила:

- Я ведь так и не сказала, почему не спаслась, - её голос стал вкрадчивым. – Я не спаслась, потому что сама подожгла дом.

- Нет… - я стал отступать. – Нет, я тебе не верю… Пожар случился из-за проводки…

- Брехня, - она шла вперёд, не сводя с меня глаз и сокращая разделявшие нас метры. – В тот вечер у тёти был инфаркт, и родители поехали к ней в больницу. А сестра, как обычно, где-то шлялась. Так что никто мне не мешал… Я выпила снотворное, но прежде, чем оно подействовало, облила комнату соляркой, взятой у отца в гараже. Сказать, что было потом?

- Нет…

Ноги меня не слушались. Я перестал пятиться, и Оля приблизилась.

- Если бы не случай с платком, я ни за что бы так не сделала, - беспощадно продолжила она. – Но меня всё достало, а ты стал последней каплей. Так что во всём виноват ты – и в моей смерти, и в гибели тех двух алкашей, что надышались угарным газом. Всё из-за тебя.

- Нет…

Я упал на колени и заплакал.

Это выглядело дешёвой драмой, но я ничего не мог с собой поделать. Я давился слезами, пока вдруг не услышал:

- Семён…

В голосе Оли больше не было злорадства – даже в своём жалком состоянии я смог это понять.

Мало того – в нём было сочувствие.

Видимо, я схожу с ума…

- Сёма…

Мне показалось, или она тоже всхлипнула?..

Я растёр снегом лицо. Вытерев глаза рукавом, нашёл в себе силы на неё посмотреть.

- Сёма, я соврала…

В сотый раз за сегодня я решил, что ослышался.

- Я соврала… - Оля опустилась рядом со мной. – Это и правда была проводка…

- Что?.. – прошептал я.

- Я тебя обманула, чтобы узнать… - она запнулась, не решаясь продолжить. По щеке её тоже сползла слеза.

Сил удивляться или злиться во мне уже не осталось – я сумел лишь с трудом вымолвить:

- Узнать что?..

- Какой ты на самом деле… и не была ли я дурой, когда любила тебя.

Оля глядела на меня виновато. А я не знал, что сказать. Страх и чувство вины, сковавшие мою волю, вдруг исчезли, и я ясно увидел, что она не собиралась мне мстить: вся её месть вылилась в недавний кошмар.

Потому-то она меня и отпустила.

Передо мной был не монстр, а глупый ребёнок – глупый и невообразимо несчастный… Даже после смерти.

Я порывисто обнял её, хотя мгновение назад такого бы и не представил. Обнял так крепко, как не обнимал никого.

Какой же я всё-таки болван…

- Проводка… - всхлипнула Оля. – У тёти и правда был инфаркт, и отец с матерью уехали… Сестра куда-то ушла… А я болела, вот и осталась дома…

В безветрии медленно пошёл снег. Бойницы башен взирали на наши объятья. Наверное, даже им, пережившим века, ещё не доводилось видеть, как два призрака обнимают друг друга.

- Я была в ванной, когда почувствовала дым, - Олин шёпот был чуть слышен. – Вышла в подъезд, а там всё заволокло… А у меня уже год было низкое давление – я от дыма сразу же сознание потеряла…

- Прости меня, - никогда прежде я не жаждал прощения так сильно. – Оля, пожалуйста, прости меня…

- Прощаю, - прошептала она. И неожиданно сказала: – Потанцуй со мной.

- Что?..

- Вместо той дискотеки… Про Ангела я всё тебе расскажу – но только потанцуй со мной, ладно?

И мы закружились в медленном танце под лениво падавшим снегом. Оля была счастлива, что я рядом, а я был счастлив, что она меня простила. Мёртвые и счастливые, мы танцевали под луной.

Танец привёл нас ближе к Крому, возвышавшемуся над стенами Псковской крепости: кружась вдоль строя фонарей, освещающих зимнюю набережную, мы с Олей послали мимолётные взгляды его куполам. Потом мы сели на снег, и тут Оля снова преобразилась… О нет, не подумайте – в этот раз обошлось без мяса с костями; просто волосы её чуть посветлели.

Примерно такими они у неё были при жизни.

Оля смущённо уловила мой взгляд:

- Я ужасно танцую, да? Извини, я ведь раньше не танцевала…

- Ты нормально танцуешь, - солгал я. – Чуть-чуть практики – и запорхаешь балериной. Но твои волосы…

- Ой, и правда… - Оля поддела пальцем посветлевшую прядь. Рассмотрела её и улыбнулась: – Наверное, это потому, что я больше не злюсь.

Она помедлила. Давая ей выговориться, я молчал.

- Понимаешь, - сказала Оля, - когда ты назвал меня Костлявой, мне сначала было больно, а потом захотелось, чтобы больно стало всем: сестре, родителям, одноклассникам… и тебе. Всему миру.

- Не могу тебя за это винить, - сконфуженно признал я.

- Ты просто не знаешь, - Оля резко мотнула головой, – не знаешь, какие у меня были мысли. А тебе я вообще желала такого… Как вспомню, подумать страшно!

Тут я мысленно перенёсся в тот май; а ведь я тогда болел (помните простуду, когда меня чуть не упекли в больницу?). Может, причина была в Оле и во всём, что она мне пожелала?

Но говорить ей я об этом не стал.

- Мне даже хотелось стать монстром, - призналась Оля. – Чудовищем, наводящим на всех ужас. Каким-нибудь персонажем хоррора. Я их смотрела лет с восьми – даже чаще, чем мультики. А мой любимый киномонстр…

- …мёртвая девочка из «Звонка», - смекнул я.

Оля смущённо кивнула.

- Поэтому ты и стала похожа на неё после смерти?

- Наверное… Думаю, я себя с ней ассоциировала. Только монстром я больше быть не хочу, - твёрдо на меня глянув, Оля вдруг сменила тон: – Прости меня пожалуйста.

- За что?

- За те ожоги… За то, что напугала тебя.

- Так мне и надо, - буркнул я.

Оля с неловкостью призналась:

- Я сделала ожоги такими страшными, потому что хотела тебе отомстить. А на самом деле я не так сильно обгорела.

- То есть это была иллюзия? – уточнил я.

- Не совсем… - Оля замялась, подыскивая слова. – Помнишь, я сказала, что в Нигде можно менять реальность?

Я кивнул и высказал то, о чём подумал четверть часа назад (при виде её босых ног, ступающих по огню):

- Ты изменила свою внешность, создала пожар, да ещё и сделала так, чтобы он тебе не вредил? Значит, в Нигде ты можешь сотворить что угодно? И даже кем угодно стать? – я потрясённо глядел на Олю. – Матерью Терезой, Ангелой Меркель, Анджелиной Джоли?..

- Да хоть Брэдом Питтом! – засмеялась Оля. – А вот матерью Терезой стать, наверное, не смогу: чтобы создать что-то в Нигде, нужно хорошо себе это представлять. Но в общем, там возможно почти всё. В своих нишах я даже воссоздаю сцены из фильмов… Кстати, пожар был как раз из кино.

- Как?.. – опешил я. – Разве это не тот пожар, где ты погибла?

- Нет, конечно… - виновато призналась Оля. – Тот пожар я бы воссоздать не смогла: как бы я его запомнила, лёжа в дыму без сознания?

Я мрачно кивнул. Титул болвана, коим я себя удостоил, подтверждался на глазах: мог бы и догадаться, что убивший Олю пожар из её памяти сгинул, а если что и осталось, то оно скрыто в тёмном углу. Ей проще придумать пожар «с нуля», чем заглянуть в этот угол.

Мы помолчали. Подул ветер, снежинки пьяно закружились. Где-то залаяла собака.

Я посмотрел на Олю и задал тот же вопрос, что и полчаса назад:

- Это Ангел наделил тебя таким даром? Ну, способностью менять Нигде?

- Угу, - просто ответила она.

- И он же научил тебя исчезать?

- Он ничему меня не учил, - возразила Оля, - мы с ним виделись-то всего раз. Но после той встречи я изменилась. А ещё мы заключили сделку.

Я чуть не вскочил.

- Сделку?! То есть Контракт? Значит, ты тоже разносишь ларцы?

- Какие ларцы?

- Ковчежцы, - быстро сказал я.

Но Оля глядела на меня с удивлением. Было похоже, что она этого слова не слышала.

- Я ведь ждала, что ты придёшь, - проронила вдруг Оля, - и что ты теперь призрак, узнала давно, сразу после твоей смерти. Ангел рассказал о тебе и о пришлом…

Настал мой черёд удивляться: что ещё за пришлый такой?.. Впрочем, не пришлый, а Пришлый – с прописной буквы. Но тогда ещё я об этом не знал.

- О Пришлом?.. – повторил я за Олей, будто пробуя это слово на вкус. И мне сразу показалось, что оно звучит зловеще. Не с тем смыслом, с каким приводится в словарях.

Моя догадка подтвердилась, когда Оля сказала:

- Ангел говорил, что Пришлый – это очень сильный демон. И ещё он говорил, что ты найдёшь меня: Ангел пообещал, что тебя приведёт ко мне плач младенца.

Я будто примёрз к снегу. Потом нашёл в себе силы спросить:

- Оля, можешь рассказать всё по порядку? Где ты встретила Ангела, когда это было, как он выглядел? И главное, о чём вы с ним говорили?

- Выглядел он как нищий – только нищие обычно заросшие, а он был лысый… - Оля внезапно осеклась. – А встретила… - вновь запнувшись и будто зная, что ответ меня потрясёт, она закончила: – Я его встретила на улице Байкова, у магазина «Кудесник».

На слове «Байкова» её голос стал стихать, а «Кудесник» прозвучало почти шёпотом: вздохом ветра в омертвелой листве.

«Кудесник»…

Алая вывеска с полустёршейся «у» растеклась в этом вздохе кровавой пеной.

Мне словно сдавили горло, хотя горла у меня нет. Но клянусь, его как будто сдавили. Его сжали тисками и сплющили, как консервную банку.

- Он стоял у магазина и просил милостыню, - тихо продолжала Оля. – У него не было глаз, но он всё видел. Перед ним был чемодан, куда прохожие должны были класть деньги, только денег там не было; вместо них там почему-то были часы.

- Настенные?.. – прошептал я.

Оля кивнула.

Тиски на моём горле заледенели.

- Оля, - обморочно вымолвил я, - а теперь расскажи всё подробно и по порядку.

И она стала рассказывать.

Слова автора: С другими авторскими произведениями (впрочем, и с этим тоже) можно ознакомиться здесь: https://author.today/u/potemkin

На Pikabu роман будет выложен полностью и бесплатно.

1

Генерал склонился над синюшной голографической картой, внимательно изучая наложенные поверх, постоянно меняющиеся, столбики цифр. На севере располагалось схематическое подножие горы, а всю основную площадь занимала гигантская равнина, усеянная укреп-зонами.

- Сколько еще? - отрывисто спросил он, не отрываясь.

Один из адъютантов сверился с чем-то на своем планшетном компьютере.

- По последним разведданным, всадники появятся через две с половиной минуты.

Тяжело вздохнув, генерал обвел взглядом штабной бункер. Десятки операторов следили с управляемых дронов за предстоящим полем боя и передавали картинку в реальном времени на мониторы над картой и сидящим рядом аналитикам. Те, в свою очередь, прогнозировали вероятные места появления противника, его возможную стратегию, вносили свои корректировки в передвижения войск.

То есть так должно быть, когда все начнется. Сейчас пока все они замерли в ожидании первого приказа.

Еще две с половиной минуты.

Отдельно обособилась команда аэрокосмических войск. Их удар будет первым. Если повезет, то и последним. Но все понимали, что это очень маловероятно.

Еще несколько генералов с помощниками стояли по разные стороны огромного стола с голограммой. ВВС, ВМС, спецподразделения, просто пехота и еще кто-то, чьих лычек он не узнавал. Возможно наспех сформированные "сверхсекретные" подразделения. Не суть важно. Они представляли сейчас всю армию мира. Лица присутствующих выражали крайнее напряжение, смешанное с невероятной усталостью. Неизвестно, как они держались еще на ногах, если бы не маленький медицинский столик с транквилизаторами и полевыми капельницами, стоявший у массивных входных дверей.

Чудовищная военная машина, которая умудрилась сплотиться в максимально короткие сроки, без лишних препон и недоразумений. Но и повод для того был достойный.

Среди засилья черно-болотной военной формы, ярким пятном, выделялся только один человек. На нем был перламутровый белый костюм, темно синий галстук и ботинки ему в тон. На поясе висела, такая нелепая в данной обстановке, перевязь с черным резным эфесом длинной рапиры. Короткий ежик таких же белых волос, смотрелся немного странно на смуглом и скуластом лице. Впрочем, не страннее небольших ветвистых черных рогов, берущих начало где-то в районе затылка и опоясывающих голову почти до висок.

Когда генерал увидел их в первый раз, они очень напомнили ему своеобразную корону. О чем он, с армейской прямолинейностью, не преминул сообщить их владельцу. И точно с такой же безапелляционностью заявил, что не собирается называть его ни Люцифером, ни Сатаной, ни Князем Тьмы. На что тот лишь коротко кивнул.

- Адам, вас устроит?

Немного помешкав, генерал все же пожал протянутую руку.

Так же просто и без затей, Адам (или Люцифер, или Князь Тьмы, как вам угодно) объяснил свое появление на самом первом военном совете, посвященном надвигающемуся апокалипсису.

- Что прикажете мне делать, если ваш род будет уничтожен?

А на вялые протесты Ватикана никто просто не обратил внимания.

Сейчас Адам стоял по правую руку от генерала.

- Скорее всего - говорил он вполголоса - удар со спутника не нанесет серьезного урона всадникам, но разметает их по сторонам и даст мне возможность уничтожить как минимум одного. Все вместе они практически неуязвимы, как вы знаете.

Генерал кивнул.

- Затем - Адам показал на западный и восточный район карты - отсюда начнут наступление Герцог Агарес с Графом Халфасом. Агарес попробует устроить землетрясение, что должно будет рассеять их еще дальше друг от друга, Халфас...

Расчетное время - одна минута, перебил его сухой металлический голос из динамиков бункера.

- Аэрокосмическая группа - готовность тридцать секунд - басовитый голос генерала ВВС

сорвался в фальцет в конце фразы. Техники засуетились у консолей управления.

Напряжение достигло своего апогея.

Расчетное время - тридцать секунд.

- Аэрокосмическая группа - открыть огонь!

Три парящих на орбите спутника выдвинули уродливые орудийные жерла и начали выплевывать мириады металлический шариков, размером с кулак ребенка.

Осмий - самый плотный материал на всей планете. При падении с орбиты, только один такой шарик мог пробить насквозь любой небоскреб и уйти еще на несколько метров в землю. А сейчас целый рой смертельной шрапнели устремился к своей цели.

Расчетное время - ноль секунд.

Информационные дисплеи моргнули, переходя с общего плана предстоящего поля битвы на подножие горы.

Там заклубилось облако темного дыма, воздух задрожал и из него появились силуэты четырех всадников. Рыжий конь, вороной, белый и бледный конь. На них восседали четверо огромных рыцарей, с цветом доспехов под стать своим коням. Они сделали несколько шагов вперед, остановились и самый первый, облаченный в кипельно-белый массивный доспех, снял с пояса широкий раструб медного рога. Но едва он откинул забрало, собираясь уже начать свою песнь смерти, как небольшой малиновый шар с диким воем вспенил землю прямо перед его конем.

Через мгновение следующий ударил его в грудь, заставив пошатнуться в седле. И затем лавина раскаленных снарядов погрузила все пространство вокруг них в полный хаос. Дым и пыль стояли столбом, закрывая от наблюдавших за ними военных часть происходящего.

Черного рыцаря снесло с коня и потащило по инерции в сторону от соратников.

Ты можешь быть сколько угодно апокалипсисом, но физика, есть физика.

Адам удовлетворенно кивнул, что-то прошептал, широко раскрыл ладонь.

Оглушенный падением, рыцарь попытался встать, как вдруг почва под ним превратилась в небольшое озеро кипящей лавы. Но его это, казалось, ничуть не смутило. Покачиваясь, он встал

и, проваливаясь в жидком огне, пошел к своим товарищам.

Тогда Адам резко сжал ладонь в кулак.

Края лужи приподнялись, обнажая несколько рядов иглообразных зубов. И пасть, полная кипящей ненависти, захлопнулась, с хрустом перемалывая свою жертву.

Его братья протяжно закричали, словно почуяв утрату. Бледный всадник соскочил с коня, выставил над собой громаду полупрозрачного щита. Содрогаясь от постоянных ударов, медленно но уверенно пошел вперед, выходя из зоны обстрела. Его маневр попытался повторить рыжий, но вышло неловко. Прям под ему ноги приземлились сразу несколько снарядов, образовывая приличных размеров воронку. Он упал, неловко раскинув руками, а все

новые и новые попадания начали закапывать его только глубже.

- Генерал, нам поразительно везет - усмехнулся Адам.

Огненная пасть поглотила еще одного рыцаря.

Но у белого всадника получилось повторить за бледным собратом, и теперь, вдвоем, они шли, прикрываясь щитами, сквозь стальную бурю.

- Через четыре минуты оба объекта достигнут зоны поражения кластерных боеголовок - подал голос один из аналитиков.

От двух движущихся красных точек на карте протянулись пунктирные линии маршрутов. Генерал посмотрел на своего коллегу из ВМФ, тот кивнул и отдал короткий приказ адъютанту.

За полторы тысячи километров от них, ракетные крейсеры распахнули шлюзы колодцев и оттуда, надрывно ревя дюзами, устремились ввысь серебристые сигары.

- Агарес, вступаете сразу после ракетного удара. Герцог Абигор и Халфас, вы прикрываете их с неба.

Генерал покосился на своего соседа. Адам говорил будто в пустоту, глаза его были чуть подернуты мутной поволокой.

Ну что же, у всех свои методы связи. Какая разница, в конце концов, главное результат.

Хотя да, выглядело жутковато.

Он передернул плечами, как от озноба и снова вернулся к карте.

Лазерной указкой обозначил ориентировочную зону поражения боеголовками. По самым приблизительным подсчетам, после попадания там образуется воронка, примерно с километр диаметром.

Это хорошо. Это даст ему еще время, до введения в бой основных сил. Его вполне устраивало, что пока "каштаны из огня" таскать будут подопечные Адама. Но только пока.

Бункер сильно тряхнуло и несколько мониторов погасли. Не все дроны успели уйти от ударной волны.

На остальных разворачивалась картина первого столкновения этой битвы.

Генерал был прав, ракетный удар вырыл под собой гигантский, даже по мере рыцарей, котлован. Сам взрыв им особо не повредил, разве что треснул полупрозрачный щит у бледного, но не остановил их.

Зато, буквально через несколько секунд, как осела вздыбленная земля, через края воронки хлынули первые легионы исчадий во главе со своими командирами. Небо заполонили сотни облезлых, костлявых птиц. Они пикировали вниз, срывая с рыцарей куски доспех и целясь когтистыми лапами в глаза. Лысый морщинистый старик, верхом на огромном аллигаторе, врубился в толпу, раскидывая своих же воинов. Поднял над головой посох, указывая на изрядно потрепанного белого всадника. Животное мотнуло головой и устремилось к нему, разевая исполинскую пасть.

"Хорошо, что звука нет" - отчего то вдруг подумалось генералу.

И когда, казалось, уже можно было праздновать победу, с неба, прямо в толпу беснующихся вокруг рыцарей демонов, ударил ослепительный столб света. За долю секунды он выжег полностью всю нечисть вокруг и начал расползаться по сторонам.

2

Белый и бледный выпрямились, оправили мятую броню, замерли, сжимая в руках огромные двуручные мечи. А в тумане света, который заполнил уже весь котлован, начали проступать силуэты новых воинов, облаченных в золотые доспехи. И у каждого за спиной угадывались массивные белоснежные крылья.

- Вот теперь, генерал, нас ждет настоящая бойня - вполголоса проговорил Адам.

- Мы думали до этого не дойдет.

- А я вас предупреждал, что этого не избежать.

- Вы не оставляете место надежде, Адам - сухо ответил генерал, давая понять, что эта тема ему неприятна.

- Артиллерия, готовность минута - обратился он уже к своему адъютанту.

Генерал пометил на карте места артобстрела и координаты ушли в систему наведения.

Яркая поземка уже вышла далеко за пределы воронки, призывая новых ангелов. Вскоре почти вся верхняя четверть карты была заполнена мерцающими красными точками.

- Не так уж их и много - удивился генерал.

- Не забывайте, что каждый из них стоит тысячи моих воинов, а какие будут потери у вас - остается только догадываться.

- Если их вообще будет кому подсчитывать.

К своему сожалению, человек знал, что Адам не собирается его как-то уязвить, а только констатирует факт. Сила ангелов была невероятна, а про архангелов он не хотел даже думать.

Он посмотрел на мониторы, висящие под потолком над картой.

Сейчас оставшиеся дроны показывали общую панораму событий и это впечатляло. Весь горизонт был словно затянут ослепительным бело-золотым маревом. Блеск ангельских доспех жег глаза до рези даже сквозь экраны. Вперед выступила фигура, заметно отличающая от остальных более высоким ростом и массивным бронированным доспехом.

- Ну, здравствуй, Гавриил - прошептал Адам, не отводя взгляда от картинки - давно не виделись, братишка.

Архангел поднял высоко над головой длинное копье, что-то крикнул и лавина света двинулась вперед.

- Губернатор Буер, готовьте своих стрельцов, вы поддержите наступление Пеймона.

Генерал услышал отрывистые приказания Адама, тоже принялся за дело.

И бойня началась.

Артиллерия лупила осененными скверной зарядами по стройным рядам ангелов, создавая матово черные проплешины в их рядах. Волны легионов накатывались как прибой и разбивались о неприступные твердыни ангельских щитов. Автопушки били сумрачными трассерами из замаскированных укрепзон. В небе вихрем проносились дроны, сбрасывая мобильные пентаграммы из которых тут же появлялись полчища новых демонов атакуя божье воинство.

Свет неумолимо шел вперед.

- Вторая и третья танковые дивизии, занять оборонительные позиции! Первый пехотный - переходите на левый фланг, удерживайте их наступление как хотите! Сейчас вас поддержат с воздуха.

Генерал рявкнул очередной приказ. Глубоко в тылу, с аэродромов, поднялись истребители и бомбардировщики.

Теперь Адам не реагировал вообще ни на что, стоя, как изваяние с помутневшими глазами, без конца отдавая новые команды своим войскам.

Сверкающее войско кромсало перед собой все живое и неживое, теряя своих солдат, оставляя на земле след из кровавых сгустков боли и разорванной плоти.

Сверху на них посыпались гроздья вакуумных бомб, заставляя воинов спотыкаться, стряхивать с себя горящие фосфорным пламенем доспехи. Огненная пасть успела сожрать еще пятерых, прежде чем Гавриил вонзил ей в глотку копье.

Адам дернулся, на ладони начала расплываться рваная рана, пачкая перламутровые брюки красным.

Герцог Элигос на своем пернатом скакуне пикировал вниз, раз за разом выхватывая из строя очередного ангела. Он вышвыривал его как можно дальше от собратьев, где на него набрасывались сонмы адских тварей.

Первым заметную брешь пробил трехголовый Король Балам. Его огромный разъяренный медведь, с ревом разметал по сторонам десяток передовых ангелов и начал крушить все вокруг.

Генерал заметил, что воины света замедлились, глаза его чуть сузились, он что-то быстро прикидывал в уме. Если задержать их еще чуть дольше...

- Седьмое, восьмое, девятое спецподразделения - готовность пять минут. Начинайте передислокацию в указанный сектор.

Он пометил указкой точку, чуть дальше от первой линии атаки.

- Моторизированные отряды в районах D3 и D4 - всеми силами поддержите прорыв легионов по фронту, нам нужно замедлить их еще больше.

- Адам - он тронул соседа за плечо, выводя того из транса общения - это наша возможность. Удержите, как сможете, их от дальнейшего наступления. Хотя бы ненадолго. Потом я скомандую массированное отступление. И может быть у нас получится.

Не задавая лишних вопросов, тот кивнул и вернулся к командованию легионами.

Невообразимая лавина тьмы обрушилась на заколебавшиеся бастионы света, расширяя разлом в их рядах. Черной патокой она втягивалась в центр атакующих, заставляя тех останавливаться и принимать бой на своей территории. Казалось, что сама земля стонет от ужаса и хаоса творящегося там.

- Мы на месте, генерал - прозвучал хриплый голос в динамиках бункера.

Военный замер на мгновение.

- Человечество в долгу перед вами. Готовность тридцать секунд.

- Для нас была честь служить вам, сэр.

А затем по всем каналам связи прошла команда на эвакуацию из заданных секторов.

Мужчина снова потревожил своего соседа.

- Уводите своих, Адам.

У них и правда был шанс. Последнее изобретение человеческого гения, которое военные окрестили в шутку "Черная Вдова". В лабораториях Церна научились создавать миниатюрные черные дыры с контролируемой плотностью.

Только проблема состояла в том, что для того, чтобы избежать общего коллапса, они должны быть очень небольшого размера. Примерно с гранату.

А во избежания цепной реакции, одновременно можно было использовать максимум три.

После активации они начинали всасывать в себя вообще все, в радиусе около пятидесяти метров. А затем, нажравшись до предела, взрывались миниатюрными сверхновыми.

Еще одной проблемой был испепеляющий свет святого воинства, к которому обычный смертный не мог подойти ближе, чем на сто-двести метров.

Конечно, можно было попробовать заминировать поле боя, но кто знал точно, что там будет происходить? Какие силы придут в движение? Не сдетонируют ли они раньше или вообще откажутся активироваться.

Поэтому сейчас, всего девять человек залегли среди бесчисленных окопов, разбросанные по пути армии атакующих. И все они прижимали к груди по две "Черных Вдовы"

Ученые, конечно, утверждали, что можно одновременно активировать три, но...

Генерал никогда им не доверял до конца. А победить ценой уничтожения всей планеты... такая себе победа.

Сверкающая золотом армада снова перешла в наступление. Гавриил очень удивился, когда одинокая фигурка человека встала у них пути и что-то кинула, сгорая в очищающем пламени света. А затем, в первых рядах его армии возникли две черных окружности, затягивающие в себя его солдат. Они поглотили пятерых, свернулись в крошечные точки и гулко взорвались, усеивая остальных ошметками их собратьев.

Генерал видел на мониторах, как исказилось от ярости лицо архангела.

Через несколько минут все повторилось и божье воинство поредело еще сильнее.

- Если так пойдет дальше - негромко произнес Адам - то к последнему рубежу дойдут единицы - Я восхищен вами, генерал.

- Не спугните - сухо ответил тот.

Тем временем архангел нашел выход из положения. По крайней мере, как ему показалось. Он оседлал бледного коня и помчался вперед, выжигая все на своем пути. И, в целом, идея была неплохая, даже могла сработать. Если бы только, прямо под брюхом его скакуна, не расцвело черное пятно.

Он попытался вырваться и ему повезло.

Немного.

Массы огромного коня почти хватило прожорливой "Вдове". Затянув Гавриила лишь по колено, она схлопнулась и взорвалась, отшвыривая покалеченное тело назад, под ноги остальных ангелов.

Вся армия встала, как по команде. Они растерянно смотрели на скорчившегося в грязи военачальника.

- Сейчас! - прошипел Адам, вцепившись в плечо генерала раненной рукой - Сейчас, пока они в ступоре! Мы сможем их разнести ко всем чертям!

Тот кивнул, поставил целеуказатель в самом центре сгрудившихся на карте красных точек, щелкнул на пульте клавишей, открывая общий голосовой канал и скомандовал:

- Всем войскам, приказываю начать "общий сбор" по координатам.

Замолчал на секунду и все таки дал волю чувствам.

- Бейте, ребята, из всего что у вас есть! Это наш единственный шанс!

Динамики взорвались восторженными воплями и самыми суровыми обещаниями расправы. Впервые за все время он позволил себе улыбнуться и снять фуражку.

- Давайте, Адам, рихтуйте этих сволочей.

И на замершую в нерешительности золотую армию обрушилась вся ярость ада и земли.

Ангелы дрогнули, шаг за шагом начали отступать назад. Даже появившийся в столбе света архангел Михаил не смог удержать братьев. По началу медленно, а затем и вовсе бегом, войско начало рассыпаться кто-куда. Тут и там вспыхивали ожесточенные стычки. Михаил пытался перегруппировать сохранивших мужество воинов, но их было слишком мало, для того чтобы снова перейти в наступление.

Судьба апокалипсиса была решена.

По крайней мере генералу хотелось в это верить.

И он верил, пока с неба не обрушился сверкающий ураган, разметавший набирающее силу наступление. Адам в одночасье лишился доброй половины своей армии, а цифры подразделений на голографической карте стремительно уменьшались.

3

Военные разом уставились на помрачневшего Адама.

- А что смотрите? - огрызнулся он - вам же было интересно, как выглядит Бог? Вот, любуйтесь.

Поле боя опустело. У подножия горы заново собирались остатки божьего воинства и, ощетинившись мечами, готовы были бросится в новую атаку. С другой стороны, люди и демоны стягивали все силы к последнему рубежу обороны, явно не собираясь просто так сдаваться.

Ураган остановился ровно посередине, между двумя враждующими сторонами, разом рассеялся и в оседающей пыли показалась могучая фигура седобородого воина. Облаченный в тяжелый серебристый доспех, он держал башенный щит в одной руке и сверкающую золотом секиру в другой.

- Ну что, господа - грустно улыбнулся Адам - Кажется теперь мой выход. С вами приятно было работать, генерал.

И не дожидаясь ответа исчез, чтобы в следующее мгновение появится на экранах мониторов. Он не собирался тратить время на пустые разговоры с Отцом. Все было понятно без слов.

Сходу набирая скорость, он вынул рапиру, начал меняться. Под стать своему сопернику, с каждым шагом, он становился выше и мощнее. Вот только вместо массивной защиты у него по прежнему был белый перламутровый костюм, с испачканной кровью брючиной.

- Дайте звук! потребовал генерал у операторов.

Бункер расцвел звонким лязганьем битвы Отца и Сына.

И человек наблюдал за ней в прямом эфире.

Сначала казалось, что у Адама нет шансов против бронированного противника. Но он не зря оставил себе привычный облик. Смазанными перламутровыми сполохами его рапира с бешеной скоростью летала вокруг неповоротливого рыцаря.

Тот ушел в глухую защиту, лишь изредка огрызаясь взмахами длинного топора. Но, вот он совершил молниеносный рывок и ударил Адама щитом наотмашь. Тот кубарем отлетел назад, тут же вскочил, уворачиваясь от смертельного топора и бешеная пляска продолжилась вновь.

Рапира негодующе звенела натыкаясь каждый раз на прочную броню. Разрубая воздух, яростно выла секира.

Адам подсел, пропуская над головой удар, нырнул вперед, крутанулся, ударил локтем в незащищенное горло противника, тут же отскочил назад. Рыцарь взревел, швырнул в него щит и прыгнул следом, взмахнув топором

.

Летящий, как снаряд, щит ударил его в грудь, опрокинул навзничь. Он видел летящего вслед Отца с занесенным над головой оружием, но не успевал ничего сделать.

Почти.

Собрав все силы, Адам ткнул рапирой по диагонали вверх.

Секира опустилась, разваливая голову непослушного сына пополам.

Отец хотел победно рассмеяться, но изо рта пошли только кровавые пузыри. Черный резной эфес торчал у него чуть ниже подбородка.

В следующее мгновение воздух вокруг загорелся, а затем яркая вспышка выжгла камеры летающих в небе дронов.

В бункере воцарилась мертвая тишина. Генерал переводил ошалевший взгляд с потемневших мониторов на своих коллег и обратно. Затем его словно осенило.

- Вертолет! Быстро!

Он с трудом дождался, пока тяжелые двойные двери разойдутся хотя бы немного в стороны и бегом помчался на взлетную площадку.

Рассекая винтами воздух, машина приземлилась возле места схватки. Там уже стоял Михаил и сверлил злобным взглядом четырехрогого демона в пурпурных доспехах.

- Отец первым нанес удар - цедил он сквозь зубы.

- Рапира Люцифера уже проткнула ему горло, когда он только опускал свой проклятый топор! - упрямо возражал ему демон.

Рядом, в пыли, лежали потускневшая секира и обломок черного резного эфеса.

- Господа! - прервал их спор подошедший генерал - у меня есть к вам гораздо более интересный вопрос.

Оба спорщика недовольно обратили внимание на человечка.

- Скажите - обратился он к возвышавшемуся над ним архангелу - а рай еще существует?

Тот замер, будто прислушиваясь к чему-то и обескураженно ответил:

- Я... ничего... не чувствую...

Генерал повторил вопрос демону, только про ад.

Ответ был тот-же.

- В таком случае, на всем придется учиться.

- Чему? -  все еще не придя в себя после такого открытия, растерянно спросил архангел.

Военный обвел взглядом подходящие со всех сторон остатки двух армий. Помятых раненых ангелов, которые помогали идти друг другу, опираясь на мечи.

Обожженных последней вспышкой исчадий, собиравшихся в кучки и помогавших подняться своим товарищам.

Из бетонных укрытий и окопов начали осторожно вылезать его солдаты.

На горизонте поднимали пыльные столбы несущиеся к ним военные грузовики с красными крестами по бортам.

- Жить вместе, господа.

Жить вместе.

Своё детство я провёл в страшном голоде. Из пяти братьев и сестёр я был самым старшим, и потому не прикасался к еде, пока они не отобедают. Война приближалась к нам со стороны побережья, а наши урожаи неумолимо скудели. Вся съестная дичь либо покинула округу, либо уже была зарублена другими деревенскими семьями.

Мой отец был человеком весьма рациональным и предусмотрительным, поэтому мы держали двух наших последних кур в живых до самой осени, когда трава и древесная кора либо попросту иссякли, либо стали совсем несъедобными. Соседи знали, что у нас есть куры, и отец был вынужден целыми ночами их сторожить. Ему пришлось убить одного мальчишку из близлежащего городка, который сошёл с ума от голода и попытался сжечь наш домик.

Впоследствии от курочек остались лишь кости, а потом и они стали хрупкими и похожими на кашицу после бесконечных варок, и родители попросили меня вместе с двумя братьями отправиться на сбор жуков и мышей-полёвок. Мы хотели есть, но пока ещё не голодали. Так было до первого похолодания. В тот день мы проснулись с осознанием того, что ничего пригодного в пищу у нас не осталось. Родители начали обсуждать неотвратимое: отец должен был пойти к побережью и продать одному из, пусть и пьяных в стельку, зато высокооплачиваемых солдат дедушкины карманные часы. В нашем доме больше не было никаких ценностей — ничего, что сгодилось бы для дальнейшего семейного наследия.

Я не хотел, чтобы отец уходил: боялся, что без него нагрянет война, а я был слишком мал и слаб для того, чтобы защитить нашу семью. Я упрашивал его остаться, но он был неумолим и пообещал вернуться через пару недель. Мне было так страшно… и, пока мама паковала отца в дорогу, я умышленно наступил на часы и сломал их, а потом положил обратно в папин прогнивший стол.

Мама не прекращала плакать в течение нескольких дней. Отец всеми силами пытался её утешить. Они вместе отдирали слои кожи от отцовских ботинок, чтобы сварить их. На следующий вечер мама нашла мёртвую крысу и сварила её в талой воде, чтобы избавиться от заразы. А на ужин последующего дня мама накормила нас крысятиной.

Той ночью мой младший брат Альберт никому не давал уснуть, рыдая от голода. Он молил Бога вернуть наш былой сад и скот, вернуть рагу из говядины, пирожки и ягнятину. От его слов все наши желудки начали стонать, и он прекратил нас пытать лишь когда я накричал на него с просьбой замолчать. Из соседней комнаты был слышен мамин плач.

Отец несколько часов подряд поглаживал безутешного Альберта по голове, а потом вернулся в комнату к маме, закрыв за собой дверь. Альберт не прекращал стонать до самого рассвета. Было слышно, как отец возился с часами, пытаясь их починить. Страх войны уже давно угас на фоне невыносимого голода, и я искренне надеялся, что у отца всё получится.

Он работал над часами весь день, с утра до вечера. Селия, одна из моих сестёр, нашла мёртвых сверчков в стенах заброшенной пекарни. Пока мы с хрустом их поедали, отец вышел из спальни вместе с мамой. Он улыбался, и такой улыбки я не видел на его лице с момента рождения моей самой младшей сестрёнки. Отец счастливым голосом объявил, что починил дедушкины часы, а также о том, что солдаты устроили лагерь неподалёку. Он пообещал, что уже через три дня будет дома, имея при себе морковку, ягнятину и пирожки, которых нам хватит на целый год вперёд!

Мы начали хлопать в ладоши, услышав радостную новость, которая тогда казалась чем-то чуждым и непривычным. Отец поручил нам подыскать для мамы какие-нибудь миловидные безделушки, чтобы она могла накрыть для нас праздничный стол. На следующее утро он дал нам пожевать кусок резины с маминой обуви, поцеловал каждого и поклялся вернуться так скоро, что мы не успели бы оглянуться.

Весь день мы собирали лошадиные подковы и осколки битого стекла, а затем надели подковы на обрубок бечёвки, чтобы подвесить их над столом в качестве украшения. Ещё мы к свободным кончикам бечёвки привязали осколки стекла, надеясь, что они будут сиять в бледном свете кухонной лампы. Домой мы двинулись к закату, довольные проделанной работой и находясь в предвкушении завтрашнего дня.

Дом ещё не показался в поле зрения, а я уже учуял целый букет из ароматов: лук, куриный бульон, ягнятина, даже конфеты! Я рванул вперёд, к еде, по пути роняя всё, что мы успели насобирать. Распахнув дверь, я увидел маму, стоящую перед печью — она готовила в тихом благоговении. Я крепко обнял её и спросил, не вернулся ли отец домой.

— Да, малыш. Ему повезло встретить богатого наёмника по пути, который без всякого томления купил часы твоего дедушки.

Я обнял её ещё крепче и уселся за стол, пока остальные дети запыхавшись заходили в дом. Они быстро расселись по местам, преисполненные нетерпеливостью. Отец вышел из спальни и занял своё место. Мама уже подносила блюдо с варёной ягнятиной, посыпанной приправами и исходившей паром. Она сделала одобрительный кивок, и мы начали руками поедать сочное мясо, хватая его прямо из общей тарелки.

После ужина мы разлеглись по кроватям с животами, наполненными до отвала. Никто не сказал ни слова с начала трапезы. Мы досыта наелись и на следующий вечер, и после него, и после. Но постепенно вместе с запасами пищи начало иссякать и мамино здоровье. С каждым днём в ней оставалось всё меньше жизненных сил, и в конце концов дошло до того, что мы с братьями и сёстрами дрались друг с другом, стремясь урвать кусок сырого мяса, а наша обессиленная мать понуро лежала неподалёку.

Снова наступил голодный вечер. Счастье, одурманивавшее меня, стало угасать, и мои воспоминания о прошедших днях начали проясняться. Я вспомнил, что ягнятина, которую я так бешено поедал, была чересчур сладковатой, а слабые, практически неуловимые нотки в её запахе, которые я всё же приметил, были мне незнакомы.

Кажется, мама ничего не ела с того момента, как отец вернулся с провизией. Вместо этого она каждый раз неподвижно сидела за столом, молча глядя на мясо, которое мы потребляли с бешеным аппетитом.

А отец? Я не слышал его голоса с того утра, когда он ушёл из дому. Его стул был пустым. Моя память постепенно восстанавливалась, и вскоре ко мне пришло осознание того, что отца не было ни на одном из недавних ужинов. В последний раз он сидел за столом, когда срезал с маминой обуви резину.

Я долго не мог заснуть, пленённый голодом и страхом. На следующее утро я спросил у мамы, куда подевался отец, и она ответила, что он ушёл служить в армию, а затем отправила нас обдирать кору с кустов. Отец так и не вернулся.

Наверное, тогда я не догадался о произошедшем просто потому, что одна мысль о подобном казалось отвратительной и невозможной. А ещё я был чрезвычайно голоден. Но вскоре мама скончалась и перед смертью открыла мне всю правду. В своём скромном завещательном списке она упомянула маленькую коробку, в которой не оказалось ничего, кроме сломанных карманных часов.

Должно быть, мама хотела, чтобы я помнил. О том, как наш единственный шанс на выживание был мной же и уничтожен. О последнем любящем объятии отца перед тем, как он выслал нас на сбор украшений для стола. О вкусе слегка зачерствелого сероватого мяса. Гнилостный запах, которым веяло от маминой спальни и который с каждым днём становился всё сильнее.

Ради своей семьи мой отец пожертвовал всем, чем было возможно. На протяжении своей дальнейшей жизни я непрестанно сокрушался о том, что у меня не осталось ничего на память о нём. Никакого наследия, которое я мог бы передать будущим поколениям.

Зато теперь у меня есть эти часы. И я ни за что не отдам их своим детям. И не потому, что их стекло расколото. Не потому, что механизм раскрошен в прах.

А потому, что на этих часах лежит проклятье, которое я вынужденнести с собой до самой смерти… ведь сладковатый запах мяса так и не выветрился из их блестящего металла.

Автор перевода: Timkinut, Источник - Мракопедия

Оригинал