CreepyStory

Тихие шаги звучали в длинном коридоре. По утрам в помещениях математическом факультета было безлюдно, как в монастыре. Константин Петрович обычно радовался такой обстановке. Появлялось лишнее время, чтобы избавиться от легкого перегара. Почти каждый вечер у него двоилось в глазах. Математик мог считать интегралы, но частенько не мог сосчитать, сколько рюмок перед ним стоит.

Недавно Константин отказался от вечерних попоек. Образ жизни дряхлеющего преподавателя изменился в лучшую сторону. Но в причине таких перемен он бы не признался, наверное, даже под пытками.

В то утро Петрович услышал непривычный, задорный смех коллег. Прямо за дверью своего рабочего кабинета.

Коллеги - облысевший обладатель роскошных усов - зам. декана Василий Андреевич и молодой аспирант. Было в его поведении что-то неуловимо дерзкое и вызывающее. Его нахальная возня часто раздражала Петровича. Сам математик упоминал его в разговорах только как "Жорика".

Константин улыбнулся, поправил очки в толстенной оправе и широко открыл дверь. Все обменялись банальным приветствиями, а затем неестественно притихли. Петрович стал расспрашивать товарищей, что же их так развеселило.

Жорик принялся ехидничать:

- Компьютер на ночь оставили включённым.

- А электричество то капает. -пробубнил Василий.

- Да ладно с ним. Ещё и браузер не закрыли. Ну, мне было просто интересно, что народ на работе делает. А там рассказик открыт. Просто шедевр! Фанфик один, я уже Василию Андреичу объяснил..

- Да знаю я про фанфики. Рассказы такие забавные. Часто с известными героями. Я разбираюсь в этом молодежном сленге. И в гаджетах разных тоже. - Константин Петрович еле договорил - ком застрял в горле.

- Лучше бы молодежь научную фантастику читала. Классику жанра. Азимова, например. - зам. декана любил давать советы. Особенно студентам, которым эти советы были до лампочки.

- Там про математика из сериала про универ. Он репетиторством занимается. Ну и роман у него со студенткой. Я б не стал читать, но автор такое выдаёт с первого абзаца! Я уж думал школьник написал. Нет, автору нужно к врачу!

- И какой врач лечит таких вот маэстро?

- Даже цитатки в комментарии вынесли, я Василию уже прочитал.

Преподавателя математики прошиб холодный пот.

- Вот описания любовных сцен...

Жорик глубоко вдохнул и принялся читать величественным голосом:

- Они играли пьесу Моцарта под одеялом!

- А на утро нашли два замученных трупа. -хихикнул в усы зам. декана.

- Да видно же, что это - юмор! Пародия на странного математика и на то, что он там себе придумывает.

Георгий закатил глаза:

- Они сплелись в кокон, из которого выпорхнули две бабочки! Это уже боди хоррор какой-то.

- А это ещё что такое? - зам. декана поднял брови.

- Даже не спрашивайте. И тут момент есть, где репетитор своей любовнице комплимент делает: "С растрепанными волосами ты прекрасна, как формула Эйлера, к которой случайно добавили нолик."

- А вот это интересный комплимент. Это же самая красивая формула в математике. - без доли сарказма подметил Андреич.

Аспирант начал вещать уже гробовым, заунывным голосом:

-Маэстро пишет: "И семя его воистину нарушило законы мироздания". И сразу комментарий: "И взор древних богов пал на вспышку хаоса и энтропии, порожденную его семенем. И пробудились неописуемые боги, обитающие за гранью вселенной. И наступило второе пришествие Христа. Но человеческий бог оказался слаб и беспомощен. И живые позавидовали мертвым. Ибо мрачный рассвет ознаменовал эпоху невообразимого безумия и хаоса на корчащейся Земле!".

Комментатор превзошел писателя. Тут уже все покатились со смеху.

- Когда мы в последний раз так смеялись?

-с надеждой в голосе пробормотал Петрович.

- Автору сего опуса нужна таблетка в мозг! - еле выдавил из себя Жорик.

- Показать бы это его жене, чтоб знала, чем он там втихаря занимается.

- А может жена ему и помогает писать? Романтика и все дела. - парировал Константин.

- Да что ж вы так автора выгораживаете? Небось вы и читали? Где вы такой шедевр то отрыли?

- Да, я такое люблю. Комедия ведь, пародия. Давно ведь так не хохотали.

Стареющий математик сказал только половину правды. Полностью соврать было бы слишком опрометчиво. Он даже не помнил, вышел ли он из личного кабинета своей авторской странички или нет.

Рассказы были не совсем обычным творчеством. Скорее - арт-терапией. Постоянный вечерний прием алкоголя вызывал проблемы у Константина Петровича. В конечном итоге, супруги обратились к психотерапевту с большим стажем. Выпивка не была главной проблемой преподавателя. Скорее, она была временным решением. Вечерние сто грамм гарантировали ему спокойный сон.

Доктор не только не стал рассказывать Константину о вреде алкоголя, но и объяснил, почему он ему помогает. Объяснил, как алкоголь взаимодействует с основными нейромедиаторами и как подавляет активность нервной системы.

Преподавателя математики преследовали яркие, будоражащие своим содержанием сновидения. Психотерапевт утверждал, что это просто разновидность кошмаров.

Монстры в этих снах действительно присутствовали, но они не вызывали чувство страха. Они завораживали, но от одного их вида разум трещал по швам.

Психотерапевт посоветовал преподавателю вуза на время отказаться от алкоголя. Предложил ему мягкий препарат. Пить примерно за час до сна. Но с приемом повременить. Сначала нужно было записать несколько таких кошмаров. В мельчайших подробностях. Попробовать разобраться с их содержанием и, если возможно, выяснить причину, по которой эти сны возникают.

Константин вспомнил первое записанное сновидение. В нем он оказался на предательски знакомой улице. Близ своего дома, такого родного и столь же чуждого, озаряемого зеленым солнцем. Его лучи пытались пробиться сквозь инородный туман, окутывавший опустевший город. Мужчина не хотел, не осмеливался взглянуть на его источник даже краем глаза. Игнорировал растущее напряжение и музыку, что проникала в сознание все сильнее и сильнее. Внутри сна он не мог "слышать" какие-либо звуки, в привычном понимании этого слова. Они воспринимались немного иначе. Была еще одна необычная особенность. Ощущение, которое мужчина не мог испытывать при бодрствовании. Иногда он чувствовал, как все его тело пронизывают вибрации.

Сон продолжался. Математик не оборачивался. Разглядывал удивительные растения и лозы, большинство из которых скручивались в причудливые спирали. Сопротивляться становилось все сложнее и сложнее. Он слышал знакомую с детства мелодию. Мелодию, которую ни один человек не способен был передать. В ней можно было различить последовательность нот, заложенную где-то на подкорке сознания. Они звучали с небольшими перерывами. Одна, одна, две подряд, три, пять, восемь. И дальше, по нарастающей. Скорость мелодии увеличивалась.

Константин развернулся и встретился взглядом с эпицентром тумана и источником мелодии. Безмолвный гигантом возвышался над безлюдными домами. У гротескного силуэта не было головы. Но преподаватель был совершенно уверен - гигант видит его, видит насквозь.

Все его туловище было усеяно костяными наростами, трубками. Сложными, едва поддающимися описанию духовыми инструментами. Оркестр внутри неестественно живого тела. Вместе с музыкой, из труб струился густой туман.

Существо преклонило перед ним колено, склонило подобие головы - сияющую сферу. Вокруг неё вращались эллиптическое ленты - подобие колес без спиц. Десятки, сотни глаз на поверхности каждого. Колеса перестали вращаться. Замерли по бокам сферы. Она сияла все ярче и ярче. Внутри нее отображались как знакомые, так и совсем чужие, инородные пейзажи. Существующие формы жизни и те, которые никогда не существовали и никогда не должны были существовать. Процессы эволюции и далекие угасающие звезды.

Из своих записей Константин Петрович смог разобрать всего несколько вещей. Первая - сам образ сферы, головы гиганта. Крутящиеся колеса, наполненные глазами. Так описывались Престолы - разновидность ангелов в Ветхом Завете. Преподаватель когда-то поверхностно изучал каббалу. Из нее следовало, что человек не может увидеть истинное обличье ангела, пока не достигнет определенной степени просвещения. Ангелы будут казаться ему гротескными, ужасающими существами. Ходячими метафорами и наборами символов, воплощенными в неописуемые тела.

Вторая - зеленое солнце. В действительности, цвет солнца - зеленый. Просто люди воспринимают его цвет по-другому. Из-за особенностей зрения.

Следующий кошмар Константин записывать уже не стал - ему стало значительно хуже. Следующий сон был еще более подробным и будоражащим. Ко всему прочему, он пришел к нему уже на следующий день.

Уже хватило того, что математик пару раз напугал жену. Один раз, после пробуждения, чуть ли не тыкал ей ногой в лицо. Показывал вросший ноготь. Ноготочки на обеих ногах напоминали древние сталактиты. Только вот мужчина точно помнил, что подстригал ногти за день до инцидента.

Во второй раз Константин уверял, что часть седых волос у него на голове приобрела естественный цвет. Как лет десять тому назад. И что все это, кончено же, произошло из-за ночного кошмара. Тут уже сам преподаватель подловил себя на том, что его слова со стороны напоминают полнейший бред.

Было решено оставить эту затею. Пить таблетки. Занять себя хобби или попробовать арт-терапию. Любым творчеством на выбор, чтобы выплескивать эмоции и переключить свои мысли на нечто увлекательное.

Математик пробовал заниматься большим количеством вещей. Конечно же теми хобби, которые не требовали покидать квартиру. Но почти ни одно из них не пришлось ему по вкусу. Он даже пытался гадать на картах таро. Просто из интереса, чтобы доказать, что это - полная ерунда. Последний расклад, которое он сделал, был на определение собственной роли в мире. Классический расклад из трех карт. Математику вытянул две карты личности. Он был шутом и верховным жрецом в одном лице. Карта судьбы - смерть. Смертью в таро была карта изменений и метаморфоз. Смерть старого порядка вещей и рождение чего-то совершенно нового. Человек с такой судьбой должен был принести в мир огромные перемены. Одним словом - полнейшая чушь, которая не соответствовала действительности.

У математика было только одно значительное хобби - литература. Он прочел всех любимых классиков Василия, включая Азимова. В конечном итоге Константин Петрович стал писать самостоятельно.

Сложные истории с вылизанным стилем его больше не интересовали. Подробные описания казались пищей для зануд, от которой хотелось блевать. Так Константин пришел к коротким пародийным рассказам. Жене эта задумка очень понравилась. Пусть его творчество и называли фанфиками, это не меняло суть.

Из воспоминаний и размышлений Константина Петровича смог выдернуть только звонок с пары. Он совсем погрузился в себя, пока студенты писали тест. Преподаватель собрал работы, а затем отправился в кабинет. Он снова встретил Георгия и Василия Андреевича.

- Автор не только фанфики публикует.У него и другие рассказики есть. Вот нашел одну такую. Ужасы на этот раз. Ребята противостоят дворцовой кошечке.. Которая совсем не кошечка, а потусторонняя тварь. Просто она меняет восприятие и память людей. Оригинально.

- с толикой уважения сказал аспирант.

- Ну, хороший же рассказ. И монстр необычный. - с надеждой в голосе пробормотал Петрович.

- Но маэстро автор выдаёт в своём духе! Отношения между парнями прям вот на грани.

- Это как? - снова пробубнил в усы зам. декана.

- Витя положил свою крепкую и тёплую руку на плечо Вове: "Мне тоже страшно. Но мы справимся". Он нежно потрепал Вовку за волосы и посмотрел в его испуганные зелёные глаза..

- Оо нет, не продолжайте!

- Тебе даже не нужно верить в себя. Просто верь в меня! Верь в мою веру в тебя!.

- Ну эпично же, складно! - Петрович будто оправдывался.

- Интересно, автору это тоже жена помогает придумывать?

Константин пожал плечами. На самом деле, все эти моменты она сама и придумала.

- Но тут и кульминация есть: "Когда существо стало приближаться к квартире, пацаны пережахались со страха!".

Тут даже Василия на смех пробило.

- Это не единственный сюжетный поворот.

Вот предыстория. Эта штука очень любит душить людей и целится в уязвимые места. В шею обычно. Еще был эпизод - тварь проникла в глотку к покойнику.

- Ну и подробности.

- Там есть парень с немецкой фамилией. Он узнает, что он - потомок тевтонского рыцарского ордена. Он мастерит из ведра рыцарский шлем и бросается навстречу гибели с криком "Аве Мария"!

Жорик стал истерично хохотать. Зам. закрыл лицо руками.

- Походу, автор еще старше, чем я думал. Да у него уже маразм!

Константин Петрович теперь уже искренне расстроился. Весь юмористический и пародийный смысл незатейливых историй уже должен был дойти до товарищей. Просто они давно обо всем прознали и специально глумились. Вот почему они сразу притихли, не могли сразу собраться с мыслями еще тогда, в самый первый раз.

Математик поначалу думал о том, чтобы изменить описания своих кошмаров и выложить их в сеть. Но каждая подробная запись, каждое повторное прочтение описанного сновидения, даже в видоизмененной форме, вызывало проблемы.

Во втором записанном кошмаре, математик оказался в своем рабочем кабинете. Только в полном одиночестве. В центре стояло пианино, а дверь была выкрашена в красный. Во снах люди не обращают внимание на странные вещи. Константин оглядел комнату. Столы и стулья также выглядели неестественно. Словно приросли к полу. Словно их покрывала разноцветная слизистая оболочка. Своим тонким слоем она маскировала настоящий облик объектов. Комнате было тяжело дышать. Математик ласково погладил стену. Легонько похлопал по ней рукой.

- В штукатурка много полезных микроэлементов. Тебе она уж точно не навредит. А вот дышать такой слой мешает. - Константин сказал это руководствуясь простой логикой. Без малейших раздумий и сопротивлений общей фантасмагорической обстановке.

Преподаватель принялся очищать стену, освобождая скрытую за ней розоватую плоть. Затем все стены и даже потолок начали трескаться без посторонней помощи. Пол стал пульсировать и вздыматься. Плоть поглощала, жадно всасывала в себя неживую материю, пока комната окончательно не приобрела свой истинный облик. Полностью органическое пространство, сотканное из мяса, костей и кожи.

Константин ощутил странный, но нежный и ласковый уют помещения. Стены слегка двигались, их поверхность то и дело сморщивалась. На ней появлялись изображения, надписи, формулы. Математика, биология, химия, каббала. Фрагменты одной мозаики. Совершенно разные с виду. Но они соединялись вместе. Нужно было только восстановить взаимосвязи. Тогда бы все фрагменты стали единым целом. Вновь.

Чаще всего на стенах появлялись спирали золотого сечения, выстроенные в соответствии с последовательностью Фибоначчи. Последовательность четко прослеживалась и в коде человеческого ДНК, когда тот возник на сморщившейся плоти. Нет, это уже была не генетическая структура человека, но структура совсем другого, более совершенного организма. Чего-то неизмеримо большего, чем новая ступень эволюции.

Поток информации прекратился. Ее объем уже превысил тот порог, при котором Константин всегда просыпался. Короткий перерыв. Изображения исчезли, стены разгладились. Снова приняли розовато-красный оттенок. Красная дверь раскрылась. Это была вовсе не дверь, но мышца, способная сокращаться, разделяя комнаты, как части организма.

Существо, вышедшее из открытого прохода, несомненно, когда-то было человеком. Константин ощутил, что смог бы сам стать подобным этому созданию. Выбросить очки, забыть о ноющих суставах и приближающейся старости. Тело существа ещё формировалось. Зелёные и черные пятна на нем вовсе не свидетельствовали об отмирании клеток. Они появились в очагах немыслимого сочетания биологических организмов: грибов, растений и плоти. Создание сорвало плёнку с огромного пианино. Под ней был только отчасти знакомый инструмент. Живые связки-струны и костяные трубки.

Существо смогло, смогло сыграть ту знакомую, совершенную мелодию. Мелодию, которую Константин слышал прежде. Для этого было недостаточно всего двух рук. Многочисленные извивающиеся отростки, нет, формирующиеся конечности, помогали исполнять музыку.

Преподаватель наконец осознал - перед ним был посланник Господа. Стены озарились изображениями каббалистического Древа Жизни. Координация и скорость движений предвестника достигли предела. Пальцы расположились под невообразимым углом. Помощь других конечностей уже не требовалась.

Череп раскрылся, растущий мозг сформировал спиралевидный нимб. Отростки, другие конечности, превратились в большие извивающиеся крылья. Сомнений не было. Это был ангел. Настоящий ангел, ниспосланный самим Богом. Он хотел даровать благую весть, послание. Чтобы оно озаряло мир, обнажало и хлестало плоть!

Математик проснулся, сразу схватил блокнот. Он записывал уже не сам сон, а сложные формулы, пока не сломался грифель карандаша. Голос жены заставил его опомниться. Он посмотрел на свои хаотичные записи. Разорвал бумагу на мелкие клочки. Отправил их в мусорное ведро. Выпил таблетки и ещё час ждал эффекта. Только тогда он смог погрузиться в сон без сновидений.

Если подробные записи и глубокий анализ первого кошмара привёл к таким последствиям, какое безумие ждало бы его дальше?

Уже на следующий день мужчина заметил, что боли в пояснице, которые все время его беспокоили, полностью прекратились. На губе появилось мерзкое новообразование.

Константин Петрович прекратил записи. Лекарства действовали. Незатейливое творчество занимало мысли. Кошмары прекратились. Прошло уже больше месяца.

Теперь издевательские насмешки пробудили тревожные воспоминания. После такого скверного дня Петрович решил, по старинке, пригубить пару бокальчиков. Смешал алкоголь с таблетками. На утро, казалось, все было в норме.

Только вот на первой же паре преподаватель почувствовал неладное. Услышал неразборчивый шепот в углу аудитории. Краем уха уловил знакомую цитату.

- Аввада кедавра, излиял профессор Снейп!

- Сейчас препод нам тоже что-нибудь "излияет"!

Константин Петрович едва смог различить слова, но по спине у него прошёл нездоровый холодок.

"Теперь уже и студенты знают. Это Жорик постарался. Аспирант, мать его. Ходит, как клоун, в джинсовом пиджаке. Как ему преподавать то вообще разрешил?" -Петрович накручивал себя. Но допускал возможность того, что все это ему только мерещится. Все-таки воспоминания нахлынули, возник стресс, да он еще и таблетки намешал.

Время тянулось непомерно долго. Прошёл, час, ещё один, ещё и ещё. И только затем преподаватель застал сотоварищей в кабинете.

Претенциозность в голосе Жоры уже зашкаливала: -И семя его разрушило законы физики!

- И разрушило законы мироздания.

- А потом вселенная схлопнулась! Но перед этим пацаны пережахались от страха. А профессор умер. Умер, но заранее!

Смех коллег уже походил на визги стаи шакалов.

"Это точно был розыгрыш. Не так уж и часто можно было застать эту парочку вместе. Специально собрались. Конечно, все давно обо всем прознали и ржут надо мной, ждут когда признаюсь. Это должно быть дико нелепо и смешно. Ладно Жора, но Вася то куда! Я же его и в гости приглашал, и с женой знакомил. Выпивали иногда. А он, сволочь.."

Константин осекся. Приятель ведь не догадывался о мучившей его проблеме и не знал всей предыстория. В любом случае, нужно было только признаться, подобрать нужные слова и аргументы, чтобы не ударить лицом в грязь. И все бы уже закончилось.

Математик зашел в кабинет, свалил бумаги на стол. Выпрямился и сказал громким, слегка дрожащим голосом:

- Все, хватит. Признаюсь. Я это написал. Смеха ради. Не понимаете, так отстаньте уже. - Константина Петровича никто не перебивал. - У всех должно быть право на хобби, даже на глупое. А творческого человека обидеть может каждый! Я ведь могу и о серьезных вещать писать. О гораздо более серьезных.

Он развернулся и ушел, больше не проронив ни слова, а на следующий день не объявился на занятиях.

Жорик немного волновался за Константина, совсем немного. Почти незначительно. Коллега не появился на паре в субботу. Не пришел и сегодня, в понедельник.

"Может слишком перегнули палку со всеми этими чертовыми рассказиками? Вот они с заместителем декана давно знакомы. Пусть он теперь с ним и разбирается. Совсем свихнулся мужик под сраку лет."

Георгий зашёл на страничку математика. Одна новая публикация. Ни одного комментария. Аспирант ожидал увидеть что угодно. Открытое обращение к читателям, пьяный бред. Но перед ним был рассказ с абсолютно вылизанным литературным стилем в жанре научной фантастики. Персонажи отлично проработаны, никаких штампов и, тем более, нелепостей. Главный герой - увлеченный археолог. Изучал недавно обнаруженные руины древнего Вавилона. Рассказ шёл совершенно логично и точно. Затем в абсолютно складном тексте, без каких-либо объяснений, стали появляться библейские персонажи. Затем пошли опечатки. Появились упоминания каббалы и некоего Древа Сфирот. Автор начал расписывать какие-то стадии нисхождения божественного света. Опечатки формировали спирали, образовывали символы на страницах текста. Дальше читать было уже невозможно. Вернее, читать было нечего. Текст сменился набором букв, цифр и математическими формулами. Похоже, что чем дальше Петрович писал, тем сильнее погружался в белую горячку.

Георгий зашёл в поисковик. Попробовал вбить пару терминов. Не только на страницах поиска, но даже на знакомых сайтах не было понятно ни слова. Конечно, это многое объясняло. В тексте были строчки кода, а не наборы бессмысленных цифр. И этот код сработал. Наверное, он был чем-то вроде вируса. Поэтому никто эту чушь не прокомментировал. У администраторов ресурса, видать, руки еще не дошли все удалить.

Да как Петрович, в свои то годы, смог такое провернуть? Касперский даже не отреагировал на вирус. Когда защиту в последний раз обновляли?

Молодой аспирант поднялся, чтобы посмотреть расписание пар у зам. декана. Стоило бы предупредить, что его так называемый "приятель" явно не в себе. Вдруг еще заявится в универ и натворит дел. Скандал будет, да еще и человека уволят.

Расписание занятий плыло перед глазами. Буквы отказывались складываться в слова. Неизменными оставались только цифры - он смог набрать телефон Василия Георгиевича, но вместо знакомого голоса услышал только набор из свиста, треска и скрежета.

- Что с Константином Петровичем? Ничего не могу разобрать. Я в транспорте. Я к нему как раз еду.

Зам. декана положил трубку. Убрал телефон в карман. Прошлой ночью от приятеля было несколько пропущенных вызовов. Дозвониться до него по началу не получалось. Потом трубку взяла его жена. Сказала, что Костя поправился и обязательно все объяснит. Что у него все нормализовалось и его уже можно навестить. Василий добрался до дома приятеля. Дверь открыла его жена, одетая только в лёгкий домашний халат. Она пригласила мужчину в квартиру безо всякого стеснения:

- День добрый! А Костя вас уже заждался. Он тут, в домике.

"Почему не дома, а в домике?" - подумал зам. декана.

Мужчина разулся, сделал пару шагов, посмотрел по сторонам - старого знакомого нигде не было видно.

- Так где Костя? Вышел? И что с ним такое приключилось?

- Вы сначала руки помойте, а потом идите в комнату.

Женщина явно проигнорировала вопрос. По всей видимости, коллега у шел в запой. Теперь будет объясняться.

В ванной забился слив. Вода еле просачивалась в трубу.

Василий Андреевич прошёл в комнату. Пустых бутылок нигде не было видно - уже хороший знак. Он обратил внимание на громоздкий металлический таз в углу.

Куда бы ни вышел Константин, стоило бы проверить его компьютер, пока он не вернулся. Мужчина подергал мышкой - экран включился. На нём был открыт браузер. На странице только набор букв и цифр. Из колонок раздавался низкий гул и странноватое бренчание.

Мало того, жена стала напевать какую-то навязчивую мелодию. Все это начинало давить на нервы.

Мужчина покрутил динамик в руках. Выключил звук. Снова посмотрел на таз. Нет, ему не показалось. Таз действительно двигался.

Конечно, гул и бренчание исходили вовсе не из динамиков. Конечно, Константин Петрович был в "домике". Из-под таза показались изогнутая рука.

Последнее, что увидел зам. декана, перед тем, как упасть в обморок - приподнимающийся "домик". Пародию на тело, скрючившееся под тазом. Многочисленные зрачки, плавающие в глазах как в супе. И, о боже, рты. Рты, которые издавали тот низкий гул.

Георгий был первым, кто прочитал творчество математика. Аспирант провел несколько дней в горячечном бреду. Память о всех событиях возвращалась к нему постепенно, небольшими и беспорядочными порциями. Только сейчас обрывки воспоминаний выстроились в последовательном порядке. Кусочки мозаики соединилась воедино.

Вот он еле дошёл до дома. Вот уже отправлял ссылки на рассказ всем кому только мог. Студентам, преподавателям, просто знакомым. Всем под разными предлогами. Распечатывал рассказ на принтере, скреплял листы. В бессознательном состоянии подсовывал его под двери квартир. Заходил в ближайшие многоэтажки, пока не закончились скрепленные копии.

Продолжать он, в любом случае, уже не мог. Клонило в сон так, что невозможно было устоять на ногах. Два дня он просыпался только для того, чтобы поесть и справить нужду. Прошлым вечером стало легче - Георгий смог без труда прочесть несколько статей в интернете. Убедился в том, что никаких уголовных законов он не нарушил. Понял, что пропустил свои занятия. Подумал насчет своей рассылки. Ее можно было легко списать на взлом аккаунта или пойманный вирус.

Утром Георгий проснулся в отличном расположении духа. Чувствовал себя прекрасно - от недомогания не осталось и следа. Он был готов встретиться со всеми предстоящими трудностями. Однако ни с чем даже отдаленно похожим на трудности он не столкнулся. Молодой аспирант, как обычно, добирался до универа пешком. Нужно было пройти всего пару остановок. На улице дул тёплый весенний ветерок. Мягкий солнечный свет ласкал кожу. Только необычайно красивое пение птиц раздавались в воздухе.

Георгий надеялся, что все проблемы у товарищей уже разрешились. В такое прекрасное, восхитительное время переживать и грустить было просто невозможно.

В коридорах факультета, как всегда, было безлюдно. Аспирант опоздал на пару минут. Подумаешь, пустяки какие. В аудитории - всего небольшая группа студентов. Мужчина не удивился. Отсутствующих можно было понять. Весна, гормоны играют. Студентам хочется гулять, знакомится, общаться с противоположным полом. А вот учащихся в зале, в первую очередь, интересовали новые знания. За партами сидели молодые, здоровые, красивые парни и девушки. Они активно тянули руки, задавали вопросы. Обсуждали новую информацию. Какую уж новую? Они вроде бы все и так знали. Давно все поняли и усвоили, а теперь просто узнавали подробности у преподавателя.

Лекция продолжалась, когда солнце поднималось все выше и выше. Его свет отгонял тени. Движущиеся, свистящие тени. Всего десять минут прошло с начала пары, а доска была уже полностью исписана. Аспирант стирал мел и продолжал записи. Снова и снова.

Парочка студентов встала со стульев, решив заработать дополнительные баллы. Они подошли к доске, взяли мел и принялись дополнять формулы. Предельно быстрыми, совершенными движениями. Вместе они давали подробные комментарии, а их красивые голоса сливались в унисон.

Не все было так радужно. Георгий обманывал себя до последнего. Не хотел верить. Отчаяние дышало ему в спину. Он уже отчётливо слышал мерзкое шарканье в коридоре.

У всех предыдущих событий были последствия. Георгий видел монстров, прячущихся по тёмным закоулкам. Ещё вчера заметил парочку таких из окна квартиры. Они неловко перебирали своими недоразвитыми конечностями. Общались между собой свистом и треском. Прятали деградировавшие тела под одеждой. Но они боялись, не высовывались, не нападали. Не представляли опасности. У мужчины была надежда, что они просто уйдут, исчезнут без следа, вымрут.

Звуки приближались. Уродливые ноги волочились по полу. Твари вышли из тени, чтобы поглотить его светлую надежду. Монстры достигли зала. Настежь выбили дверь. Вместо лиц у них была уродливая смесь органики, пластика и стекла. Рты заменяли отвратительные, длинные хоботы. Они тяжело, угрожающе дышали. Легкие каждой из этих тварей находились вне тела - их заменяли неестественные плотные наросты, располагавшиеся на спинах.

Преподаватель хотел защитить студентов любой ценой. Существа должны были понимать простые жесты. Можно было наладить с ними контакт при помощи музыки. Он раскинул руки в стороны. Хотел показать, что не представляет опасности. Преподаватель принялся напевать изящную мелодию.

Существа, скрывавшие свои тела под оранжевыми балахонами, не отреагировали на такое поведение. Они о чем-то громко переговаривались. Твари сделали несколько шагов вперед.

Нужно было отвлечь внимание, выиграть время для студентов. Второй этаж - они могли бы просто выпрыгнуть из окна.

Руки тварей резко поднялись вверх. Сросшиеся конечности. Длинные металлические отростки на концах. Даже игривые зелёные солнечные блики не смогли скрасить их богомерзкий вид.

Воздух пронзил нечеловеческих рев. В то же мгновение в преподавателя хлынул поток пламени. Георгий продолжал петь.

У меня очень важная работа. Каждый день я проверяю сосуды под большим давлением (в сотни раз выше атмосферного) на предмет неисправностей. При взрыве или разгерметизации такого сосуда находящиеся рядом люди гарантированно погибают.

Я работаю почти 40 лет. Мне скоро на пенсию, и за свою жизнь через мои руки прошли ТЫСЯЧИ баллонов, которые используют тысячи людей в самых разных индустриях. И ни один из этих людей понятия не имеет, что человек, который одобрил эти баллоны для использования, с 14 лет слышит голоса в голове.

Их у меня трое. Один — шутник и весельчак. Другой — ребенок, который почти всегда молчит. Третий — больной дегенерат.

Последний у меня появился только после окончания института. В конце каждой проверки он тихонько ругает меня за то, что "вот опять я упустил возможность кого-нибудь убить". Каждый день, когда я еду домой, он требует, чтобы я выехал на встречку и в кого-нибудь врезался. Даже говорить не буду, сколько раз я ловил себя на том, что составляю мысленный перечень ингредиентов для изготовления бомбы, подпольной лаборатории или самодельного огнестрела. Также при помощи этого голоса я всегда проверяю, не допустил ли ошибок. Если голос молчит — значит, нужно перепроверить. Сотни раз после таких перепроверок я находил в своих расчетах крошечные и незначительные ошибки, 45 раз — серьезные (26 из этих баллонов до сих пор используются). Через несколько лет после меня обычно баллоны проверяет кто-нибудь еще, и мне приходит ведомость. Большая часть людей в моем деле на них даже не смотрит. А я читаю все, иначе не могу спокойно спать.

Отмечу, что разговоры с этими голосами — это не как разговоры с настоящими людьми, где об истинных намерениях собеседника можно догадываться только по оброненным тут и там словам. Голоса мне не врут, они не могут, ведь у нас один мозг и одни мысли. У них нет своих полноценных личностей. Обманывать меня или манипулировать мной они не умеют. Все, что они могут — просить, требовать и ругать меня за то, что я не подчиняюсь. Честно говоря, мне самому трудно сказать, где кончаюсь я и начинаются они. Возможно, какие-то их слова — это мои неосознанные мысли, а какие-то мои действия — это их неосознанные команды. Я не знаю.

Но я знаю, что каждый день тысячи людей верят в свою безопасность только потому, что какой-то сумасшедший поставил штампик на бумажке. Я развелся, не общаюсь ни с женой, ни с детьми, ни с семьей — все, чтобы никто не узнал мою тайну. Когда я выйду на пенсию, у меня в жизни не останется ничего, кроме безупречной репутации, выстроенной на обмане и ложном доверии. С каждым днем я все больше задумываюсь о том, чтобы во всем признаться и добровольно сдаться в лечебницу. Но тогда всем компаниям, которые отчасти держатся на моей репутации, придется перепроверить каждый из тысяч записанных на мой счет сосудов. Также у меня проходили стажировку десятки молодых специалистов, некоторые из которых потом поднялись по карьерной лестнице даже выше меня. Их репутация тоже будет под угрозой. Да и сам я не выдержу стыда.

В конечном счете я всегда прихожу к мысли, что мне лучше будет умереть, чем признаться. И эта мысль — единственная, в ответ на которую все мои голоса молчат.

— Я умру, да? – спросил меня пацан, когда его катили в операционную.

Я уже тысячу раз слышал этот вопрос, но отвечать на него честно всё равно было тяжело, даже после многих лет работы в больнице.

— Конечно нет, сейчас мы тебя подлатаем, – бодро соврал я.

Пацан попал в ужасную автокатастрофу, и мы, естественно, старались спасти его жизнь, но надежды было мало. Чудо, что он вообще был в сознании при такой кровопотере, но после десятка лет в медицине я уже ничему не удивлялся.

Анестезиолог приступил к работе, пока мы дезинфицировали руки перед операцией.

Оперировать должен был Дэмиен, специалист по политравмам, а я должен был ассистировать. Приступив к операции, мы обменялись разочарованными взглядами: у парнишки не было шансов её пережить.

Несмотря на неверие в успех, мы старались как могли, но уже через полчаса у него отказало сердце.

— Странно, что он вообще был ещё жив при поступлении, – пожал плечами Дэмиен.

Он объявил время смерти и оставил нас убираться. Я взялся подготовить пацана к передаче в морг – я проделывал это несчётное количество раз. В этом было мало приятного, но для меня это был последний шанс уважить покойного.

Парнишке на вид было не больше пятнадцати, и, как я понял, он только-только учился водить. Сев за руль впервые в жизни, он улетел в канаву со скользкой дороги. Его отец погиб сразу, а пацан дожил до операционного стола.

Я взялся за иглу, чтобы зашить ему брюшину, но только успел воткнуть её в кожу, как его тело дёрнулось. Удивившись, я убрал иглу, гадая, что могло вызвать посмертный спазм.

Затем пацан раскрыл глаза, сделал вдох и разразился неистовым криком, внезапно вернувшись к жизни.

— Помогите мне! – умолял он, надсаживая горло. Я от испуга дёрнулся назад и упал, поскользнувшись на полу.

Я позвал на помощь, и вся команда вернулась в операционную. Все были в шоке от этого зрелища – умерший пацан орёт на операционном столе.

Позвоночник у него был переломан, двигаться он не мог, только кричал. Анестезиолог попытался усыпить его, пока мы проверяли жизненные показатели. Сердце у парнишки не билось, несмотря на то, что всё указывало на обратное.

Он уже должен был скончаться.

Я приступил к массажу сердца, отчаянно пытаясь запустить его. Я морщился от звуков, с которыми рёбра ломались под моими руками, не выдерживая давления, и крики пацана превратились в бульканье, поскольку он не мог вдохнуть.

— Он не отключается! – воскликнул анестезиолог, вводя вторую дозу пропофола. Конечно, если сердце не работает, нечем качать лекарство по венам, хоть я и старался запустить его изо всех сил.

Спустя час наших стараний вмешался главный хирург и приказал нам остановиться. На данный момент мы уже больше вредили, чем помогали.

— Ч-что со мной происходит? – запинаясь, спросил всё ещё находящийся в сознании пацан.

Никто не ответил. Мы не могли подобрать слов тому ужасу, что видели перед собой. Большинство из работников вышло, не в силах это выносить. Мы все многое повидали за свою карьеру, но такое случилось впервые.

— Как тебя зовут? – спросил я, несмотря на то что уже знал его имя из бумаг. Мне просто хотелось отвлечь пацана.

— Брайан Доусон, – ответил он.

Чтобы успокоиться, я сделал глубокий вдох.

— Ты попал в аварию, Брайан, – сказал я.

Его глаза заметались по комнате, и пацан начал понимать, где находится. Он попытался поднять голову, но тщетно – из-за перелома спины он был полностью обездвижен.

— Не могу двинуться, я не м-могу двинуться, – простонал он.

Я подошёл ближе, так, чтобы он меня видел.

— Брайан, твоё сердце остановилось, – сказал я.

Главный хирург, Джордж, схватил меня за плечо и зашептал в ухо:

— Нам нужно изолировать операционную. То, что тут происходит – это уже выше нашего понимания, и к тому же может оказаться заразным.

Он ринулся в предоперационную к телефону. Через стеклянные двери мне не было слышно разговора, но я предположил, что он звонит в службу безопасности, чтобы те закрыли отделение.

— Что с п-папой? – спросил Брайан, стараясь сдержать слёзы.

Его вопрос застал меня врасплох. Я только что сообщил ему, что у него остановилось сердце, и он по сути мёртв, но его всё ещё заботило, как там его отец.

— Мне очень жаль, Брайан, он погиб при столкновении.

Пацан тихо всхлипнул.

— Что со мной будет? Я умру, да? – спросил он.

Что отвечать в такой ситуации, я понятия не имел, так что просто решил попытаться утешить его.

— Я не брошу тебя одного. Я тут с тобой до конца.

Джорджу быстро удалось изолировать операционную и оповестить Центр по контролю заболеваний о нашей ситуации. Нам ничего не оставалось кроме как сидеть и ждать, и ещё молиться любым богам, чтобы Брайан не оказался заразным.

Я уже в любом случае подвергся воздействию предполагаемой болезни, так что решил проведать Брайана на случай каких-либо улучшений в состоянии.

— Ты что-нибудь чувствуешь? – спрашивал я, проверяя его конечности.

— Ничего, – отвечал он, – но мне больно, всё очень болит внутри.

— Где именно болит? – спросил я.

— Везде! Сделайте что-нибудь, пожалуйста! – попросил он.

Я ввёл Брайану фентанил, но без рабочего сердца, разгоняющего лекарство по сосудам, особо надеяться было не на что.

Чтобы отвлечь его от боли, я стал задавать ему разные вопросы – о его увлечениях, о семье. Пацан был достаточно умён, чтобы раскусить мои намерения, но всё равно отвечал, или от страха, или потому что всё ещё надеялся на помощь.

Час проходил за часом, а мы всё ждали, когда кто-нибудь скажет нам, что делать. Из страха перед заражением в карантине заперли пол-хирургии.

Наконец, явился Центр по контролю заболеваний с костюмами химзащиты. Предоперационную комнату эвакуировали, Брайана откатили в свободное пространство, так, чтобы ему было чуть-чуть комфортней. Остальным сказали оставаться в хирургическом отделении, пока с ситуацией не будет всё улажено.

Я решил побыть с Брайаном – никто не должен страдать в одиночестве, особенно когда агенты ЦпКЗ с энтузиазмом тыкают в тебя разными иголками и берут образцы.

Единственная причина, по которой мне разрешили остаться – пацан в моём присутствии оставался более-менее спокоен.

∗ ∗ ∗

Мы кое-как пережили ночь. После того, как процедуры были закончены, мне не хотелось спать, а Брайан, наверное, и физически бы больше не смог заснуть.

— У меня с глазами что-то странное, – сказал он.

— Болят?

— Нет, но по краям всё как бы расплывается, так странно.

Я вышел переговорить с Джорджем, который продолжал работу, несмотря на конец смены, делал звонки, чтобы убедиться, что других пациентов перенаправляют куда-нибудь ещё.

— Может, подключим парнишку к ИВЛ? – предложил я.

Джордж на мгновение оторвался от телефона и вздохнул.

— А потом что? У него печень не работает, аорта порвана, внутренности в кашу. Даже если новое сердце ему пересадим, он не выживет. – сказал он, – Просто посиди с ним, пока можешь.

Я понимал, что он прав, но в силу полного безумия ситуации половина моего медицинского образования будто бы выветрилась у меня из головы.

— Доктор! – крикнул Брайан.

Я поспешил к нему.

— Я н-ничего не вижу! – запинаясь, сказал он.

Я проверил его глаза фонариком. Зрачки не реагировали на свет, а его глазные яблоки начали как бы съёживаться, что было одним из признаков начала разложения.

Брайан начал разлагаться.

— Пожалуйста, мне очень страшно! – Брайан был храбрым пацаном, но и его самообладание уже трещало по швам, как и у всех остальных в отделении.

Я продолжил беседовать с ним, но так или иначе, если процесс разложения действительно начался, скоро пацан потеряет все органы чувств, всё это время находясь в сознании. Как бы страшно это не звучало, я надеялся, что это ускорит его отход в мир иной.

Мы продолжали разговаривать, я спросил, не хочет ли он кому-нибудь позвонить, но я уже знал от других: мать Брайана умерла при его рождении, а отец погиб в той же самой машине.

Брайан отвечал всё громче и громче, будто сам себя не слышал.

— Ты хорошо меня слышишь? – спросил я.

— Что вы сказали? – Брайан практически прокричал это.

Его слух деградировал за несколько минут, от просто плохого до полной глухоты. Я не успел ничем ему помочь.

Поскольку парень оглох и ослеп, мы больше не могли беседовать. Чтобы я не предпринимал, я уже не мог утешить умирающего пацана, и агенты ЦпКЗ быстро выставили меня за дверь как более ненужного.

Брайан продолжал кричать от ужаса и боли после моего ухода. С каждой секундой его тело пожирало само себя, и мы ничего не могли сделать, чтобы облегчить такую боль.

К утру крики прекратились.

Я просочился в операционную к великому неудовольствию агентов. Брайан был в центре паутины из сотен кабелей и проводов, отслеживающих показатели его сердца, мозга, мышц и прочие признаки жизни.

Естественно, его сердце не работало, а разложение подобралось к мышцам. Он умолк не потому, что ему больше не было больно, а потому что он потерял возможность кричать.

Работал только его мозг.

— Что за чертовщина тут происходит? – спросил я.

— Уберите его отсюда! – потребовал один из агентов.

Другой подчинился и вывел меня наружу, но остался со мной, чтобы объяснить ситуацию.

— Не беспокойтесь по поводу заражения. Мы снимем карантин с минуты на минуту, – сказал он.

При этом он выглядел необычайно угрюмым.

— Что насчёт Брайана? Что будет с ним?

— Он в сознании, но дыхательной функции больше нет. Способов общаться с ним не осталось.

Брайан всё ещё был жив. Ослепший, оглохший, немой, обречённый страдать в одиночестве и не могущий умереть.

— Сколько ещё он будет так мучиться? – спросил я.

— Это станет известно, когда мы переведём его в наше профильное учреждение.

Прежде чем он успел сказать что-то ещё, агент ЦпКЗ, бывший за старшего, вышел и потребовал прекратить разговор.

Они увезли Брайана в герметичной капсуле, чтобы тот кошмар, что произошёл в нашем хирургическом отделении, никому не попался на глаза.

∗ ∗ ∗

После снятия карантина я отправился прямиком домой, писать заявление об увольнении по собственному желанию.

У меня был хороший знакомый в ЦпКЗ, но когда я попытался узнать побольше через него, он сказал, что у них ничего подобного не происходило, и что в их учреждение никто по имени Брайан Доусон не поступал.

Через месяц у меня под дверью нарисовались адвокат с медиком. Они принесли с собой кучу документов, все касательно врачебной тайны.

Адвокат выглядел измотанным, так, будто до меня обошёл ещё человек сто. Он попросил меня подписать документы и больше никогда не упоминать произошедшего, иначе меня лишат медицинской лицензии. Будто бы это меня волновало – я был сыт по горло этой работой.

Медик сделал мне прививку. Он сказал, что заболевание Брайана, чрезвычайно заразное, было им известно, но проявлялось только после смерти.

Он объяснил, что им заражена половина населения Земли. Оно держит мозг работающим даже в течение нескольких дней после смерти. Случай Брайана был особенным в том смысле, что кроме работы мозга он сохранил ещё и некоторые моторные функции, и потому смог разговаривать с нами.

Прививка не была излечением. Её сделали, чтобы я дальше не смог распространять заразу. Но после смерти меня ждёт почти то же самое, что случилось с Брайаном.

Мне остаётся только надеяться, что когда это произойдёт, кто-нибудь побудет со мной рядом.

Автор перевода: Johnsey. Источник: Мракопедия

Оригинал на Reddit

Однажды ты сядешь не на тот трамвай, зайдёшь в старую телефонную будку, спустишься в соседский погреб, заглянешь в колодец, перепутаешь двери, свернёшь не туда, ступишь на тёмную лестницу, и весь мир вдруг переменится.

Что делать тогда? Главное — не подавать виду.

Эта история началась со старой школьной парты. Урок был скучен, как скучно всё в восьмом классе, когда тело уже потряхивает от гормонов, а тебя просят решать задачки про спешащие навстречу товарняки. От безделья я раскачивался на стуле, надеясь, что он завалится на сидящую рядом Нинку, та взвизгнет, и я под шумок проверю, не обманывает ли меня её лифчик. Но когда я уже был готов застать Нинку врасплох, взгляд мой привлёк торчащий из-под парты листок. Он был всунут в отверстие металлического профиля, куда поколениями запихивали всякий сор, и просто умолял потянуть за ровный чистенький сгиб. Если бы я только знал, к чему это приведёт! Тогда бы я выпрямился, вперился в доску и решал бы стучащие задачи про товарняки, пока не поступил бы в университет вагоновожатых, лишь бы укатить подальше от того, что мне открылось.

За давностью лет я могу лишь приблизительно пересказать содержание записки. Её написал кто-то из параллели, и начиналась история вполне комично. Парня, что называется, припёрло: он чуть не оподливился прямо на математике и, уже вылетев из класса, осознал, что до туалета просто не добежит. От отчаяния он сунулся в учительскую уборную, и она оказалась незапертой! Счастливчик восседал на учительском толкане аки царь и вершил свои черные дела. Попутно он подробно описывал обстановку уборной, совсем не похожую на зассанный школьный сортир. Там даже книжка лежала, первый том «Унесённых ветром». От нечего делать засранец начал листать её. Особенно его поразили слова чернокожей Мамушки: «Одно дело, что жентмуны говорят, а другое — что у них на уме». Очень уж автору понравилось исковерканное слово «джентльмены». Потом парень вернулся на урок, который продолжался как ни в чём не бывало. Но вот на доске… там вместо скучной тригонометрии висели условия задачи о скорости вращения кишковорота.

Он был нарисован рядом — тошнотворная мандала из скручивающихся кишок с сизой червоточиной посредине. Центр кишковорота был неподвижен, оттуда немигающе таращилось что-то предвечное, неисчислимое, лежащее в основе всего. По краям извивались вздувшиеся кишки. Внутренний круг кишковорота вращался против часовой, внешний — по. При неравномерном вращательном движении требовалось установить угловые скорости обоих кругов, а затем вычислить угловое ускорение кишковорота.

Осыпаясь мелом, он со скрипом полз по доске.

Как помню, парня поразил даже не сам кишковорот, а сложность задачи. Он что-то спросил у соседа, но тот даже не повернул головы. Тогда он что-то спросил у соседки, но та тоже ничего не ответила. Тогда он поднял руку и спросил у учительницы. Та вперилась, будто спрашивающий был чужаком, и на парня молча уставился весь класс.

В тишине слышно было, как двигался кишковорот.

Кончалась записка тем, что автора вызвали к директору, и он якобы пишет это послание на последних минутах урока. Так, на всякий случай, анон.

Паста меня не проняла, хотя про кишковорот показалось забавным. Я посмотрел на доску. Там друг к другу по-прежнему спешили товарняки. И Нинка оставалась такой же сисястой. Да и математичка с буклями на голове меньше всего походила на того, кого интересует вращательные движения требухи.

На перемене я даже бегло пролистал преподские задачники. Там было всё как всегда: землекопы, яблоки, корабли. Никакого кишковорота. Дверь в учительскую уборную была заперта на замок.

С пацанами мы знатно поугарали над телегой и позабыли о ней. Ну, разве что Нинка, которой я засунул скомканную бумажку за шиворот, как-то долго потом хихикала.

В следующий раз меня накрыло только в армии. Мне не повезло — я попал не в связь и не в обслугу аэродрома, а в самые что ни на есть мотострелки. Учебка закончилась, нас привезли в типичную Зажопинскую вэ-чэ, где пергидрольные продавщицы из магазина нижнего белья «Трусишка» считались первыми городскими красавицами. На второй год службы я считал точно так же, но когда нас, тощих и замызганных, заводили в казарму, а в ней как толстые сытые коты нас лениво оглядывали дембеля, в животе моём начался сущий кишковорот. И без знания его угловой скорости ясно было, что будут бить.

Прокачивать повели после отбоя, когда дежурный офицер, показав дневальному кулак, свинтил в общагу. Били не со злобы, а ради установления порядка, то есть во имя старых добрых традиционных ценностей. Отметеленные сослуживцы возвращались в кровать даже с какой-то гордостью — я вытерпел, причастился. Через год ко мне водить будут.

Когда очередь дошла до меня, я направился в каптёрку по длинному коридору с низким потолком. Взлётка, застеленная коричневатым линолеумом, который вечно оттирает дневальный — лицо не только роты, но и всей армии; открытое пространство, рассекающее казарму на две части, место для построений, наказаний и прокачки; путь к оружейке, каптёрке, сушилке, туалету, канцелярке, бытовке; и эти двери по бокам — казённые, из желтоватого дерева с красными пылающими табличками. Конечно, не взлётка это, а эшафот, и я шёл по нему, как и поколения моих предшественников. Во всём этом было что-то чудовищно унизительное: ты добровольно следуешь на собственную казнь и ещё поторапливаешься — успеть бы, не заставить ждать палачей. Мне пришлось несколько раз пройти по взлётке: мерзкие желтоватые двери были заперты, за ними никто не шумел. Ещё и дневальный куда-то запропастился. Я долго искал табличку с надписью «Кладовая» и даже начал себя подгонять, поэтому, когда нашёл незапертую дверь, резко рванул её.

Деды сидели за столом. Никто не обратил на меня внимания. Только тихо шелестела гора конфетных фантиков, кипел в трёхлитровой банке чай, да раскачивалась на вешалках потревоженная одежда. Развалившись на стульях, деды читали по ролям книгу. Каким-то шестым чувством я сразу узнал «Унесённых ветром».

— Поставь поднос и зашнуруй мне корсет потуже! — изображая голос Скарлетт, прочёл дюжий сержант Пелипенко. Любимой его забавой было пробивать до эха грудак.

— А какое платье наденет мой ягнёночек? — голосом Маменьки проворковал худощавый каптёр Авдеев, хитрый как хорь, у которого не допросишься ни подшивы, ни сигарет.

— А вот это! — рядовой Тагиев оттянул майку, обнажая борцовскую грудь с чёрным курчавым волосом.

— Ну уж нет! — Маменькой пропел Авдеев. — Совсем негоже этак обряжаться с утра. Кто это выставляет груди напоказ до обеда? У этого платья ни воротничка, ни рукавчиков!

А затем все они — великан Пелипенко, наглый Авдеев, заросший Тагиев — вперились в меня, ожидая ответа. На столе парил чай. Белье на полках лежало как снятое с мертвецов. Перестали раскачиваться бушлаты. А я таращился на стену — там, на фоне незнакомого триколора на меня грозно смотрел чужой верховный главнокомандующий.

Из глубин памяти вдруг всплыла та странная школьная записка:

— Одно дело, что жентмуны говорят, а другое — что у них на уме.

Уж не знаю, почему эта дичь пришла мне в голову, но я был уверен, что отвечать нужно именно так. После недолгого молчания деды начали истерически ржать. Они били ладонями по столу, лягались, разбрызгивали чай. Из глаз у них текли слёзы, а от мощного фырка Пелипенко по каптёрке разлетелись фантики. Давясь от смеха, Авдеев достал бельевое клеймо и с грохотом забил им по страницам. Хихикающий Тагиев едва успевал их переворачивать. А потом деды стали по-рыбьи разевать рты, будто им не хватает воздуха, и сипло повторять:

— Жентмуны! Жентмуны!

Совсем потерявшись, я выскользнул из каптёрки. Вернувшись к товарищам, я не ответил на расспросы и лишь тихо сказал: «Следующий». Накрывшись одеялом, я слышал чьи-то неуверенные шаги, хлопок двери, голоса, вскрик, звуки ударов. Затем виноватое, а потом чуть горделивое шарканье. И злое: «Следующий».

Так я впервые не подал виду.

Первый год службы был трудным, хотя ко мне так никто и не притронулся. Даже ухмыляющийся Пелипенко ни разу не пробил мне грудак. Авдеев всегда выдавал новое бельё, а Тагиев не звал бороться. Сослуживцы заподозрили во мне стукача, который шпионит для ротного, что я не спешил опровергать — мне нравилось сложившееся положение. К тому же я не мог сказать, что всё дело в том, что я рассмешил словом «жентмуны» ротных рулей.

В библиотеке нашёлся серый двухтомник «Унесённых ветром». Никаких печатей на его страницах не оказалось. Судя по карточке, я вообще был первым, кто взял почитать эту книгу. Измучив себя, я кое-как одолел роман. Ничего странного или ужасного в нём не нашлось. С этим согласился даже Авдеев, по долгу службы шмонавший тумбочки. Выудив оттуда книгу, каптёр брезгливо перелистал её:

— Ты ботан что ли?

Я ждал чего угодно — тайного знака, понимающего кивка, быстрого внимательного взгляда, пусть даже нового вызова в каптёрку, а получил тупой вопрос хитрого парня из глубинки, который полагает, что заведовать бельём в казарме — это путь к успеху, а книги — развлечение чепушил. Но ведь сам Авдеев ласковым голосом негритянки спрашивал какое платьишко наденет мохнатый Тагиев! Это он изгибался худым костлявым телом! Он читал книгу! И чёрное клеймо ставил тоже он!

Каптёр уже потрошил другую тумбочку, с матом выбрасывая оттуда горсти барбарисок. Конфетки весело скакали по казарме, закатывались под койки, смотрели на меня красными скрученными кончиками и знали что-то, чего я не знал.

Проносив в душе стойкую ненависть к слову подшива, я дембельнулся свободным человеком.

Семья встретила радостно. Отец, тоже служивший, немного даже заревновал — раньше он один мог травить армейские байки, а теперь я и сам мог развлекать многочисленных родственников. Мать хлопотала на кухне — такая же любимая, как и два года назад. Сестрёнка подросла и готовилась огорошить родителей подростковыми закидонами.

На обед подали суп с копчёностями. Когда все расселись, мать оглядела стол и попросила принести хлеба. Я безуспешно обшаривал кухню, а отец кричал про стынущую водку и гремел половником. Хлеба нигде не было. Я сунулся даже в нишу под подоконником, откуда повеяло той же холодной из детства тьмой. Протиснувшись мимо закруток, я тщетно попытался нащупать заднюю стенку. Пальцы обволакивала пустота, чёрные пустынные воды касались моей длинной, давно уже не детской руки и вытягивать её обратно было даже немного страшно, как что-то совсем чужое.

Заглянув в зал, я хотел уточнить, где хлеб, но осёкся — моя семья, наклонившись над тарелками, сцеживала слюну в парящий суп с копчёностями. Зажмурив глаза, сложив на коленях руки, родственники сбрасывали в суп серебристую нитку слюны. В сцеживании этом не было различий — грузный работящий отец, домохозяйка-мать, вертлявая сестрёнка — все они пускали слюну одинаково, в одной и той же позе, неразличимо медленно, с застывшими лицами. Внешне такие разные, они склонились над тарелками едино, как послушная часть чего-то скрытого, общего и мне неведомого.

Я осторожно вернулся на кухню. Уперев руки в подоконник, выдохнул. С хлебной корзинки слетел пакет. Я тупо уставился на ломти бородинского. С ними было что-то не так. Хлеб лежал аккуратными треугольниками, как в столовой. Мать никогда не резала хлеб треугольниками. Я это точно помнил. Всю жизнь помнишь, как мать резала хлеб.

В зал я возвратился с опаской, но меня лишь шутливо пожурили за возню. Отец громко готовился к водке. Сестрёнка игриво размешивала суп. Мать заправляла салат. В чашках не было ни намёка на слюну, и вскоре начались те семейные расспросы, которые невыносимы в юности и по которым так тоскуешь, когда тебя уже некому позвать к столу.

Мать интересовало не били ли. Отец тут же вклинился «Как себя поставишь!», а я вполне честно ответил, что меня не трогали. Правда, умолчал о причинах. Сестра явно скучала, поэтому я вспомнил, как однажды мы поймали носочных воров — застирали носки в зелёнке и на вечерней поверке часть роты красовалась изумрудными ступнями.

— А ещё что было? — заинтересовалась сестра.

Я рассказал, как здоровенный сержант Пелипенко тайно смотрел мультики.

— А ещё?

Я рассказал, как несколько бухариков устроили погром в аккумуляторной, чем подорвали обороноспособность полка.

— А ещё?

Я рассказал, как мы разгружали вагон, чтобы загрузить его обратно.

— А ещё!?

Я рассказал, как на тряске одеял мы порвали одеяло.

— А ещё!!?

Я рассказывал, а семья жадно требовала ещё. Перестали греметь ложки. Никто не ел хлеб. Спрашивали недослушав, прерывая на полуслове. Близкие допытывалась, не приключилось ли со мной в армии чего-то странного, и глаза их горели.

— А ещё!?

Изо рта у них опять потекла слюна. Она падала в чашки, рвалась при крике, раскачивалась и летела на пол. Родственники не замечали её, не пробовали сглотнуть или вытереть, словно слюну эту вырабатывали не они сами, а что-то сидящее внутри них.

— Сыночка… а ещё что было?

Я молчал. Я знал, что ни в коем случае нельзя рассказывать про жентмунов. И ещё я знал, что семья хотела услышать как раз про них. Сестра в нетерпении стучала беленькими молодыми зубками. Мать задумчиво разглаживала скатерть. Отец смотрел в супницу. Они ждали. И я ждал. Они молчали. И я молчал. В армии я увидел то, чего не должен был. Это было не моё. И это у меня хотели забрать.

А на десерт подали торт-зебру. И вкусен он был, словно мне снова шесть лет.

Вечером в клубе ждали друзья. Бармен мешал коктейли, я безразлично опрокидывал их. Я не мог избавиться от ощущения, что приятели вот-вот поведут себя так же, как и моя семья. Но их простоватые рожи сияли, тела дёргались под музыку, и вскоре пространство так расплылось, что я не заметил, как оказался рядом с Кешей — тем странненьким пареньком, который есть в каждом классе.

Кеша с ранних лет увлекался гаданием. Звёздный час Кеши настал в девятом классе, когда подряд сбылось три его предсказания. Учителя болели, контрольные не начинались, и Кеше даже почти уже дали, но вот дальше, вплоть до самого выпуска, из его пророчеств не сбылось вообще ничего. Хотя прорицал Кеша с удвоенной силой. Он постоянно читал журнальчики с провинциальными НЛО и был единственным, кто отнёсся всерьёз к записке о кишковороте. Конечно, я ничего не рассказал Кеше про жентмунов. Просто намекнул, что имеется интерес. Было бы неплохо проверить. Есть кто на примете?

На выходных Кеша повёл меня в старый парк развлечений. Был вечер, солнце просеивалось из-за деревьев, и сосны, помнящие меня ещё младенцем, раскачивались в подступающей темноте. Там, как древние окаменевшие звери, проступали аттракционы. У закрытого тира, покуривая, нас ждал Чирик.

Это был нездорового вида мужик лет пятидесяти, пустой взгляд которого выдавал опытного алкоголика. Полный, с зализанными сальными волосами, Чирик смотрел на мир вдавленными глазами-кнопками на одутловатом лице. Кеша протянул ему бутылку водки, и Чирик, не говоря ни слова, завёл нас в тир. Мы уселись на матах возле стенда, на котором парило множество птиц — от фазанов до доисторических птеродактилей. При попадании из мелкашки птицы издавали клёкот и били механическими крыльями. Сейчас они молчали, отдыхая от вечной на себя охоты.

Чирик отсалютовал мишеням бутылкой. Кеша раскрыл принесённую книгу. Магия была в том, что во время чтения мужик начинал щебетать. «Чирик!», — изрекал пьяница, и Кеша отмечал нужное слово. Алкаш отпивал водки, безразлично смотрел в угол, а потом вновь стрекотал. Чирикал он без всякой системы: мог выделить трелью целую строчку, а мог молчать всю страницу. Книга тоже могла быть любой. Постоянство проглядывало только в поглощении водки.

Россказням Кеши я сперва не поверил, но мужик и вправду стал почирикивать тонким, совсем не шедшим ему голоском, словно у него внутри жила канарейка. Кеша тут же отмечал слово и продолжал гнусаво читать. Напившись и начирикавшись, ведун отрубился, на чём связь с потусторонним миром оборвалась.

Разумеется, в тетради оказалась полная белиберда. Кеша виновато проблеял, что нужна была закусь, а я устало обводил взглядом храпящего Чирика, укатившуюся в угол бутылку, птиц, грозно воздевших крылья, и придурковатого Кешу, которому я зачем-то доверился.

Всё-таки иногда неудачник — это просто неудачник.

К Чирику я вернулся только через месяц. Не сказать, чтобы за это время что-то произошло. Только однажды, на выходе из автобуса, моё плечо тронула дрожащая рука и старушечий голос невнятно спросил: «Моложой человек, вы выходите?» Я сказал «Да», и сумасшедшая счастливо заулюлюкала на весь салон, будто я согласился выйти за неё. Мой краткий ответ словно замыкал какую-то последовательность, был последним звеном цепочки событий, источником которой был я.

Поэтому мне требовались ответы.

Чирик встретил равнодушным взглядом. Он был по погоде закутан в бушлат, откуда смотрели пустые, давно выцветшие глаза. В них застыло предельное понимание, после которого утрачиваешь интерес к жизни. К заветревшейся мясистой губе прилипла сигарета. Безрадостно тлел огонёк. Чирик молча принял две бутылки, колбасную нарезку и пустил меня в тир.

Я же раскрыл «Унесённые ветром».

Я выбрал отрывок поближе к откровениям Маменьки о жентмунах, и Чирик почти сразу заголосил. Если Кеше он пел безучастно, просто в счёт оплаты, то на первых моих словах вскинулся, с ужасом посмотрел на книгу, а затем защебетал, затрещал, запосвистывал. Чириканье его было испуганным, словно алкаш делал что-то против собственной воли, но не мог перестать из-за данного обещания. Чирик опрокидывал стопку за стопкой, вскрикивал и смотрел на меня так жалостно, будто я мучил его.

Автор: Володя Злобин, участник Мракопедии. Продолжение в коментах.

Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 (начало) Глава 6 (продолжение)

Такую вот жуть изложил я за ужином. Рассказал и про пустырь, лишив друзей аппетита: первым перестал есть Макс, потом Бабуля с Кошатницей. Палыч и Коршун сначала держались, но вскоре сдались, отложив вилки.

Зато Близняшки восприняли всё как хоррор:

- Ну и жесть!.. – изрекла Света. – Прямо как в лагерных страшилках!

- Нет, - возразила Рита, - те страшилки фигня – их вожатые придумывают, чтобы была дисциплина: типа кто пойдёт плавать без спроса, тех акула сожрёт. А тут всё взаправду.

Она ткнула в хлеб зубочисткой, явно представив себе нож. «Убитый» хлеб перекочевал в её рот. Взгляда Бабули (благовоспитанные-девочки-так-не-ведут-себя-ни-до-смерти-ни-после) Рита будто бы не заметила.

- М-да уж, - протянул Палыч, - хорошенькую ты сказку на ночь поведал…

По лицам соседей я понял, каким они задаются вопросом: а не связаны ли убийства с Ангелом и ларцами?..

Но «причастность» ларцов к творящейся в городе мистике легко было проверить.

Коршун встал, вышел из кухни и вскоре вернулся с тетрадью: в ней мы писали, где оставляли ковчежцы.

- Где ты говоришь всё это случилось? – спросил Коршун.

Я стал перечислять:

- Кафе «Вагарш»… Перекрёсток Инженерной и Индустриальной улиц… И ещё квартира… - я назвал адрес места, где была поножовщина. Потом упомянул пустырь; когда я по нему ходил, там точно не было ларца, но лучше свериться с тетрадью – так нам будет спокойнее.

Коршун добрых шесть минут водил пальцем по страницам. Переворачивал листы, бесшумно шевелил губами и наконец сказал:

- Нет. Ни одно из мест не совпало.

- А ближайшие окрестности? – уточнил Макс. – Может, ларец где-то рядом – всего в сотне метров?

Но Коршун уже качал головой:

- Ни в один из тех районов мы его не относили. Если хочешь, проверь сам.

Я с облегчением выдохнул. Коршун посмотрел на меня и спросил:

- Думаешь, за плачем стоял призрак? Такой же, как мы?

- Не такой, - ответил я. – Мы ведь не можем заставить живых убивать друг друга… в смысле, не смогли бы, даже если бы захотели.

- Никакой это не призрак, - проворчала Бабуля. – В Пскове нет призраков, кроме нас. А если бы были, они давно бы нам встретились.

Я пожал плечами. Насчёт «встретились» – это ещё вопрос: Псков ведь не деревня. К тому же, раз у нас есть Общага, то почему бы не допустить, что и у других застрявших (если те и впрямь существуют) тоже имеется убежище? Мы-то шляемся по родственникам, а они могут сидеть в своей берлоге безвылазно. Или выходить раз в месяц, чтобы…

«…чтобы кого-нибудь убить», - зловеще закончил мой внутренний голос.

К моему удивлению, меня поддержала Кошатница:

- Я тоже думаю, что это призрак, - она взглянула на Бабулю: – То, что мы их не видели, ещё ничего не значит. Если уж на то пошло, большинство людей убеждены, что привидений не существует – но из этого же не следует, что нас нет.

- А может, - встряла Рита, - это и не призрак, а какой-нибудь злой дух? Ну типа демонов из фильмов про экзоцистов?

Я машинально её поправил:

- Не «экзоцистов», а «экзорцистов».

- Ерунда, - вставил Палыч. – Как по мне, та старушенция, что палила из ружья, могла и без всяких демонов спятить: ей лет-то было – ого-го!.. Бомжи напились, сопляк с вечеринки обкурился, а что до этой болтовни про младенца и плач… да мало ли что и кому послышалось.

- В трёх случаях подряд? – уточнила Кошатница.

- В четырёх, - бросил я. – Не забудь ещё про пустырь.

Повисшую паузу нарушила Света:

- И что нам со всем этим делать?

- Как что? – удивился я. – Искать младенца… или кто он там на самом деле. Живые ведь понятия не имеют, как противостоять таким вещам.

- Так и мы не имеем, - буркнул Палыч. – Лично я вот не Штирлиц, а мёртвый алкаш.

Слова «мёртвый алкаш» никого не смутили – мы к таким фразам уже привыкли.

- А я препод, - сказал Макс. – При мне студенты как-то дрались, так я не решился их разнять – подумал, как бы по шее не дали. Вместо того, чтобы вмешаться, побежал за вахтёром.

Он отпил из кружки чай, и я понял, что тот случай до сих пор его гложет. Что ж, знакомая история; мне тоже было, чем терзаться… Тем более, что сотворённый Ангелом телик не давал об этом забыть.

Баскетбольный матч, разбитый нос, девочка, протянувшая мне платок – и моя бездушная фраза:

- Уйди, Костлявая!

Я вздрогнул: почему я сейчас об этом вспомнил?..

Но затем мои мысли вернулись в настоящее – и я вдруг осознал: мои соседи слишком уж уныло молчат. Макс сверлил взглядом кружку, Коршун с Палычем глядели в стол, Бабуля наливала чай. Кроме Близняшек и Кошатницы все казались какими-то… неживыми.

«Они притворяются, что мой рассказ их не тронул, - внезапно понял я, - и что за тем плачем никакая мистика не стоит».

Но почему?..

Почему их не тянет во всём разобраться?

Коршун вдруг встал, оборвав мои мысли. Отложил свою тарелку и негромко сказал:

- Сёма, пойдём-ка поболтаем.

Он вышел из кухни. Вконец озадаченный, я направился следом. Через несколько мгновений мы с ним покинули Общагу.

Про Коршуна скажу вот что.

Мужик он непростой: без злобы, но себе на уме. Много где побывал, много чего видел. А ещё он сидел (в этом Коршун признался сам): давно ещё, живя на Дальнем Востоке, он участвовал в незаконной добыче икры, пока недра матушки-родины не оттяпали деятели позубастей – и они же устроили Коршуну «отдых» сроком в полгода. «Отдохнув», он уехал к отцу в Псков, где второй раз женился и стал простым администратором на складе.

Но разок с ним поговоришь – и сразу ясно: этот «администратор» всех видит насквозь. Так что после его «Сёма, пойдём-ка поболтаем» я просёк, что в воцарившемся на кухне молчании Коршун что-то расслышал. Что-то, укрывшееся от меня.

Мы вышли, и он заговорил первым:

- Сёма, пойми: мы не хотим в это влезать из-за Контракта.

- Из-за Контракта? – растерялся я. – А он-то тут при чём?

Коршун медлил, а я ждал. Алые маки стерегли Арку, в стороне темнела Гремячка: из-за горящих вдали фонарей её было видно. У руин хлебопекарни мяукал кот.

- Всё просто, - проронил Коршун. – В Контракте ясно прописано: звонят Часы, появляются шар и ларец. Мы несём ларец туда, куда летит шар. Ни про какого младенца ни слова не сказано. Правильно?

- Ну да, - признал я. – Только это ведь не повод бездействовать.

- А если пораскинуть мозгами – или тем, что нам их теперь заменяет?

Я пораскинул, но ничего не достиг. Мне было невдомёк, куда клонит Коршун.

- Для тебя-то всё просто, - он легонько пнул швабру с табличкой Близняшек («ЖИВЫМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН»), и сбитый с неё снег осыпался в лунном свете. – Происходят убийства, виновного надо найти. Но взгляни на это глазами Бабули или Палыча… или моими глазами.

- А разве происходящее видится вам по-другому? – я был всё ещё озадачен. – И при чём здесь Контракт? Я не понимаю.

- Ладно, - сжалился Коршун, - начнём с Бабули. Она ведь считает, что происходящее с нами – часть божественного замысла, который нашими умишками не постичь… Вот и подумай, что из этого следует.

Я наконец понял ход его мыслей:

- Что без знака свыше мы не можем ни во что вмешиваться? А иначе Ангел на нас разозлится?

- Не Ангел, - уточнил Коршун. – Его начальник.

Я от растерянности примолк.

- Без одобрения свыше, - Коршун поглядел в небо, - Бабуля и пальцем не шевельнёт, - тут он хмыкнул и добавил: – Если честно, я не знаю, так ли уж она неправа.

- А вдруг убийства продолжатся? – во мне взыграл протест. – Они уже продолжаются четвёртый месяц…

- Значит, продолжатся, - заключил Коршун. – С точки зрения Бабули всё в руках Божьих. Жираф большой, ему видней.

Хмурясь, я уставился в сторону. Взглянуть на ситуацию подобным образом мне бы и в голову не пришло.

- Ну допустим, - нехотя признал я. – А что тогда насчёт Палыча?

- С ним сложнее, - Коршун ненадолго задумался. – Он от религии далёк, но верит в некий порядок… В силу, противоположную хаосу. И в его глазах Ангел – её представитель. Раз эта сила не велела нам вмешаться в происходящее – значит, вмешиваться нельзя.

- То есть в этом Палыч схож с Бабулей? – уточнил я. – Странно… Мне он не казался таким… послушным.

- Дело не в послушании, а в страхе, - поправил меня Коршун. – Палыч боится покидать этот мир. И поскольку Ангел ответственен за наше в нём пребывание, Палыч не хочет его злить. Как думаешь, рискнёт он сделать что-то, не предписанное Контрактом?

- Ясно… - проронил я удручённо. – Ну а с Максом-то что?

В этот раз Коршун не раздумывал:

- С ним всё просто: домашний мальчик, круглый отличник, впоследствии аспирант… Парень нормальный, но привык к правилам и избегает проблем. А расследовать убийства – не то же самое, что принести диван.

Я смерил Коршуна долгим взглядом. В свете луны он угадал мой вопрос: «А как насчёт тебя?»

- А мне не хочется ничего менять, - сказал Коршун. – Посуди сам: раз в день кто-то из нас доставляет ларец, но в остальном мы предоставлены сами себе. Ангел даёт нам почти всё, что мы захотим. Меня это устраивает… Не уверен, что хочу всем этим рискнуть.

- Выходит, мы должны сидеть тихо? – я был слегка обескуражен. – Только потому, что иное не предусмотрено Контрактом?

- Я не сказал «мы», - уточнил Коршун, – я говорил за себя.

Наверное, он понял, что я думаю по этому поводу – но обижаться не стал:

- Кошатница с Близняшками смотрели бы на меня так же, - слепив снежок, Коршун запустил его в темноту. – Вы не боитесь выйти за рамки Контракта, потому что не успели всерьёз нагрешить.

Я потупился. В самом деле, кто я такой, чтобы его осуждать?

- Выходит, - проронил я, - кроме Близняшек и Кошатницы влезать в это никто не станет? Но Близняшки не в счёт – я и сам им не позволю… Они же дети.

Конец фразы («пусть и мёртвые») я опустил. Мёртвые или нет, а для нас они дети.

- А тебе самому-то это зачем? – спросил Коршун. – Ну вот если по-честному – для чего тебе играть в детектива? От скуки?

- Не только, - сказал я. – Может, я и не играл бы, если бы не пустырь. Но те двое ссорились у меня на глазах, а через час лежали в крови на снегу.

- Ясно, - подытожил Коршун, – чувство вины и мысль «я мог бы спасти их». Можешь не продолжать.

В его тоне угадывалось снисхождение – мне даже стало слегка обидно. Выходит, если я хочу разобраться в делах с плачем младенца, то союзник у меня один – Кошатница…

И тут меня осенило: Кошатница…

Кошатница-то мне и нужна!

- Эй, ты чего?.. – удивился Коршун.

Но я уже метнулся обратно за Арку.

- Кис-кис-кис, кис-кис-кис…

После беседы с Коршуном прошло минут двадцать, а я уже стоял у руин хлебопекарни. Кошатница расставляла миски. В её руке была пачка созданного Ангелом корма, а в моей – включённый фонарь (тоже ангельское творенье); как и мы, кошки видели его свет, так что фонарь я направлял вверх – чтобы их не спугнуть.

Упомянув, что Кошатница их подкармливает, я вот о чём умолчал: при жизни она так любила животных, что работала в кошачьем приюте (это было то немногое, что мы о ней знали). И когда Настя застряла, между ней и кошками возникла связь: она даже к трапезе зовёт их мысленно, а «кис-кис-кис» – просто привычка. И так же мысленно Кошатница их о чём-нибудь просит… скажем, не гадить рядом с Гремячкой.

До сегодняшнего вечера я и не думал, что от этого умения будет толк.

- Кис-кис-кис, кис-кис-кис…

Коты и кошки, явившиеся на зов, настороженно подступали мискам. Всех их я знал поимённо: дымчатая Рей, лохматый Спайк, вздорная Харухи, своенравный Саскэ, рыжие Эд и Ал… Будучи анимешницей, Кошатница давала питомцам исключительно анимешные имена.

Животные зачавкали, прильнув к угощению. Кошатница села на вынесенный из Общаги стул, а я маялся рядом. Ну прямо чужак на званом обеде…

- А много это займёт времени? – спросил я тихонько.

Конечно, я имел в виду не трапезу, но Кошатница поняла:

- Если получится, то немного.

- А может не получиться?

Она снисходительно на меня посмотрела:

- Это ведь не примитивная просьба: найти в городе другого призрака, кроме нас. Я понятия не имею, как их об этом попросить.

- Так ведь раньше ты их о чём-то просила…

- Я просила их чего-то не делать – чувствуешь разницу? Например, говорила про себя «не выбегайте на дорогу» – и посылала им образ: попавший под машину кот. А тут речь о полноценной просьбе, да ещё с таким сложным содержанием.

Я обвёл взглядом четвероногих:

- То есть легче просить их чего-то не делать, чем сделать… Ясно.

Минут десять мы ждали, пока коты поедят. Когда те разбрелись и занялись мытьём, Кошатница сказала:

- Всё, я начинаю. Молчи и не мешай.

- Ага.

- И выключи свой дурацкий фонарь.

Я щёлкнул выключателем, ощутив себя подкаблучником. Хорошо, что я умер холостым.

Луч света пропал, но во тьме светилось множество глаз. Ещё были запахи, и не самые лучшие – бездомные кошки пахнут отнюдь не парфюмом. Однако был и другой запах: ваниль с лимоном. Это был запах волос Кошатницы… Дурманящий, нежный и бесконечно живой.

Только вы не подумайте, что я в неё влюблён. То есть я и сам не знаю, так ли это: иногда рядом с Кошатницей у меня едет крыша (в Общаге нам не чуждо либидо), но её вечная загадочность всё сводит на нет. Её «вроде-бы-готовность-поддержать-диалог» – и лёд в глазах… Как шипы между ней и всем миром. Сделаешь шаг – и наткнёшься на них грудью: Кошатница/Настя обернётся ехидной и больше тебя к себе не подпустит.

Она – девушка-загадка, я – простак. В общагской библиотеке она торчит часами, а я… нет, я тоже читаю, но рядом с ней ощущаю себя ослом. Что у нас общего? Ничего… И остроту её «шипов» я проверять не хочу.

Так что знайте: пока она общалась с котами, я ни секунды не мечтал о её гладкой коже (сейчас невидимой, но такой близкой), о тепле её губ (а я уверен, они тёплые) и трепетавших на ветру волосах. Правда-правда.

Я боялся, она просидит минут сорок и скажет: «Прости, Сёма, у нас полный облом». Но сидела она всего минуту, а затем подскочила как ужаленная:

- Есть!

- Что «есть»? – не понял я.

- Они кого-то видели… Кого-то непохожего на обычных людей.

Я встрепенулся:

- Призрака?

- Не знаю… не уверена. Но кто бы это ни был, его видели сразу трое – Кирито, Харухи и Гатс!

- Да?.. – я всё больше столбенел от подобной удачи. – И где же?

- Откуда мне знать? Они нам покажут.

Слово «нам» ошарашило меня окончательно:

- В смысле… ты что, идёшь со мной?

- А ты поймёшь их, как я?

- Нет…

- Ну так и не задавай глупых вопросов!

И мы пошли в опускавшуюся на город ночь.

Слова автора: С другими авторскими произведениями (впрочем, и с этим тоже) можно ознакомиться здесь: https://author.today/u/potemkin

На Pikabu роман будет выложен полностью и бесплатно.

Нашли ребёнка потерявшегося в лесу под якутском.

Малолетний ребёнок, в возрасте семи лет пропал 24 июня 2021 года гулявший со своим отцом в лесу, ребёнок испугавшись выскочившей собаки поражённой выделением больного дерева убежал в чащу и пропал. Собака была найдена и устранена в изолированных условиях.

Собаки поисковиков нашли ребёнка спустя сутки после пропажи, собаки при этом погибли. К моменту обнаружения тело пропавшего  был частично поглощено. Кинологи пришли на предсмертный вой одной из собак и обнаружили место гибели малолетнего гражданина. С кинологов была взята подпись о не разглашении и тайно поставлена прослушка на телефоны граждан на срок до пяти лет. Были вызваны оперативники и оказаны все меры по сдерживанию и обезвреживанию.

Причина пропажи.

Неизвестная грибковая болезнь деревьев, дано название "хищная сосна". Грибок поражающая деревья хвойной породы. Грибок селиться у корневой системы дерева, поражает корневую систему дерева, под его воздействием смола дерева становиться вязкой, чрезвычайно липкой, прочной и имеет кислотные свойства, цвет смолы поражённого дерева ярко багровый. У заражённого дерева начинается обильное выделение смолы на всех участках дерева, в итоги смоляные ленты свисают с ветвей и образуют структуру похожую на паутину. При попадании на кожу смолы, в организм попадают токсины которые, вызывают жгучую боль и паралич всего тела или части тела. Жертва липнет к смоленым выделениям барахтается и запутывается, слабнет под воздействием токсинов и спустя время опускается на землю под собственным весом, где грибок н поглощает плоть жертвы, к моменту поглощения жертва ещё жива и испытывает жжение. Смерть наступает в результате проникновения грибка внутрь тела и поглощения внутренних органов.

Спустя время дерево гибнет, и грибок перемещается на другое дерево.

Заражённой оказалась большая территория. Было принято решение создать контролируемый пожар для уничтожения очага.

К сожалению, пожар частично вышел из-под контроля, но очаг заражения удалось погасить. Официально, а также субъектам приходящимся родственниками пропавшему, причина пропажи назван несчастный случай. Также были найдены останки других раннее без вести пропавших граждан.

Фото с места сделанные спец группой по устранению биологической угрозы.

Ссылка на первую часть Художник - Часть 1

Я не знаю, почему он выбрал меня, почему решил названивать именно мне. С его стороны это было довольно смело. Я хорошо известен в городе, много связей, знакомств. Я мог бы тут же придать все огласке, поднять много шума – его могли быстро поймать. Но… видимо он знал. Как-то он рассчитал, что я не сделаю этого. Я очень сильно сожалею об этом сейчас. Однако, пути назад уже нет.

В начале я просто не поверил. В свою защиту могу сказать, что все выглядело, как дурацкая шутка. Очень тупой пранк: посреди ночи звонит какой-то мужик и, сквозь смех и крики рассказывает, как он только что убил кого-то. Либо пранк, либо кто-то просто хорошенько обдолбался чем-то тяжелым, развлекается теперь. Что еще было думать? Я просто бросил трубку и лег спать дальше. Через пару недель он позвонил снова, уже с новой историей, про новую жертву. Я послушал немного и не сказав ничего сбросил звонок. На следующее утро я включил новости. Все оказалось правдой. Все как он сказал: место убийства, способ, жертва. Только вот его рассказ выдался куда подробнее чем в новостях.

Это был мужчина. Его труп нашли приколоченным к стулу, в каком-то гараже. Смерть была жуткая: руки, ноги, плечи были прибиты гвоздями, тело было покрыто рваными отверстиями. В новостях еще не знали, что к чему. А вот я сразу понял: крысы. Этот больной ублюдок спустил на него крыс. Сделал несколько небольших отверстий в районе живота, засунул туда мерзких тварей, и зашил. Крысы нашли путь назад, знатно пожрав его изнутри.

Откуда я знал заранее о крысах? Он рассказал. А еще я знал, что звали жертву Михаил: предприниматель, владелец небольшого магазина запчастей, женат, двое детей, ранее судим за разбой.

Меня вырвало прям там, на кухне, сидя за столом. Бросило в жар, сердце заколотилось, как сумасшедшее. Я было бросился к телефону, хотел заявить в полицию. Но остановился.
Стало страшно. Очень тупо с моей стороны, но факт. Меня просто парализовало. Что бы мне сказали? Что бы они подумали? Откуда все эти детали? С чего бы ему звонить мне? Мы знакомы? «Вы что-то скрываете?». Откуда у него мой номер?

Я провел тот день в полубреду: лежал на кровати, пересматривая выпуск новостей и искал новые статьи на эту тему. А они появлялись… Довольно быстро, в большом количестве. Очень скоро подоспела статья с деталями преступления: рассказали о крысах, установили личность жертвы. Меня снова вырвало. Все оказалось правдой. Каждая мелочь.

Я начал вспоминать тот первый звонок. В тот раз была пара. Парень с девушкой были найдены в своей квартире: он порубил их по частям и сложил все останки в кучу на манер картины «Апофеоз войны». Фотографий в сети не было… что хорошо. Но я отчетливо вспомнил все детали этого убийства, все, что он успел мне тогда рассказать до того, как я повесил трубку. Статьи отыскались с легкостью, все совпадало.

Короче, звонить никуда не стал. И с тех пор я так и не рассказал никому об этом. Временами очень хочется взять телефон и позвонить, рассказать все, что знаю. Но… прошло уже два года. Тридцать одно убийство. Кажется, я давно уже дошел до точки невозврата. Если я расскажу все сейчас, то меня посадят за решетку вместе с ним. Или, учитывая то, как ему везет, за решетку посадят только меня.

Сегодня объявили дату судебного заседания. Через две недели. Заседание, конечно, было решено сделать публичным. Две недели… как-то все слишком быстро. Как так? Да неужели и вправду они не собираются все проверить и перепроверить, прежде чем вынести приговор? В голове помутнело от этой мысли.

Стоит ли идти на заседание? Я уверен, что настоящий убийца будет там. Может быть, мне удастся его увидеть? Может, он как-то выдаст себя? Может я услышу его голос, и смогу указать на него? А толку? Что я скажу, опять же? Повяжут вместе с ним. По-дурацки все как-то. Голова заболела еще сильнее.

От всей этой истории мне стало окончательно плохо: голова закружилась, появилась слабость и вновь начала подступать тошнота. Было жаль старика. Я нашел в сети те самые видеозаписи с допроса и ареста, пересмотрел их несколько раз.

А что, если это правда он? Звонок вчера вечером мог быть просто фарсом. Каждый преступник имеет право на один телефонный звонок. Разве нет? Уведомить родственников, близких людей или кого там они уведомляют. Так может он использовал свой единственный звонок на то, чтобы позвонить мне? Развлечь меня в последний раз. Он ведь даже не перезвонил мне после того, как я бросил трубку. А ведь он бы тут же набрал меня снова и принялся сыпать угрозами, брызгать ядом. Но он этого не сделал. Может просто не мог этого сделать? Что, если сразу после звонка его нежно взяли за ручку и сопроводили в его новые апартаменты? Ведь это возможно, разве нет?

Я позвонил в офис, сослался на плохое самочувствие, отменил все встречи. Все равно от меня не было сегодня никакого толку на работе. Сосредоточиться я не мог ни на чем, кроме него. Мысли роились как пчелы, жужжали и сводили с ума. Хрен с ней с работой. Подождет.
Статьи про его арест плодились с бешенной скоростью. Об этом писали все. «Художник за решеткой», «Наконец-то пойман», «Последняя картина» и много-много других заголовков, один тупее другого.

Его называли Художник. Так было не всегда. Ему дали такое прозвище после одного из убийств. Точнее, двенадцати убийств. До сих пор чувствую себя причастным к этому.

Однажды вечером он позвонил мне, и в ходе разговора вдруг спросил, какая у меня любимая картина. Вопрос завел меня в ступор.

- Да ладно тебе, я знаю, ты любишь это дело. Какая?
Я ответил первое, что пришло в голову.
- «Тайная вечеря».

Он вдруг с чего-то обрадовался. Отметил, что у меня хороший вкус и также резко, как он перешел к этому вопросу, сменил тему и переключился на свою обыкновенную болтовню про невероятного себя.

После этого разговора он пропал. Я не слышал от него месяца два. Начал уже думать, что все, ему надоело, или его поймали, или он умер. Что угодно, главное, что он наконец-то исчез из моей жизни. Как же я ошибался.

В одно утро я включил новости и увидел его «грандиозное творение», «картину». Хотя правильнее будет сказать инсталляцию. В большой комнате за длинным столом в один ряд сидело двенадцать трупов. Одиннадцать мужчин и одна женщина. За их спиной на стене были нарисованы арки и окна, видимо, чтобы было больше сходства с реальной картиной.

Сразу после выпуска новостей он позвонил.

- Извини, что пропал. Был занят подготовкой подарка для тебя. С днем рождения, сладкий!

И бросил трубку.
Это был мой день рождения.

Несколько дней чувство вины сжирало меня живьем. Почему я не назвал «Черный квадрат?» Почему не «Вид Дельфта»? Двенадцать человек мертвы, из-за меня, потому что он хотел произвести на меня впечатление.

В прессе начался настоящий хаос. Конечно, все быстро сообразили, что это была импровизированная «копия» да Винчи. Кто-то в прессе назвал его Художником. И это прозвище прицепилось.

Спустя несколько месяцев, когда чувство вины немного отпустило, я таки отважился сделать ему замечание по поводу его «копии». На картине было двенадцать человек, а должно быть тринадцать. Он забыл поместить в центр самого главного персонажа. На это он ответил, что, само собой, знает об этом, но было бы большим грехом изображать его таким образом.

Без комментариев.

To be continued