Технофантазия «Кин-дза-дза!» Георгия Данелии похожа на западный апокалиптический киберпанк и одновременно на современную режиссеру советскую реальность с ее тотальным ресайклингом и дефицитом всего. В парадоксах саги о гравицапе разбирается Игорь Гулин.

Космическая фантастика была одним из главных жанров советского массового кино. Самих картин о космосе снималось не так много, но среди них большой процент шедевров — от «Аэлиты» Якова Протазанова до «Планеты бурь» Павла Клушанцева, от «Соляриса» Андрея Тарковского до «Через тернии к звездам» Ричарда Викторова. Внимание к межзвездным просторам понятно: космос был важнейшей частью советской идеологии, предметом гордости и мечты, источником высокой тревоги. В культурном воображении он отчасти заменял собой непредставимый коммунизм, но также легко становился метафорическим материалом для земных неурядиц настоящего.

Однако фантастика — дорогой жанр, а денег у советских кинематографистов всегда было мало. Поэтому история советского кинокосмоса — это история хитроумных трюков, создания масштабных постановок негодными средствами. Когда мы смотрим эти фильмы, мы всегда чувствуем повышенную условность, отставание техники от воображения. Отчасти это расхождение нас и очаровывает. С «Кин-дза-дза!» всё иначе.

Дело в том, что Данелия придумал, как превратить родовую слабость жанра, его ущербность в силу, сознательный метод.

Цивилизация планеты Плюк собрана из рухляди: ржавые рычажки, заедающие шестеренки, обноски, черепки — части вещей, не помнящие своего происхождения и составленные в причудливые ассамбляжи. Это, конечно, не просто вещи, валявшиеся под ногами. Над фильмом работал десяток художников, включая мастера советского кинетического искусства Вячеслава Колейчука. В мемуарах Данелия описывает, как вся эта машинерия постоянно ломалась, сгорала, терялась, все шло не так. Но ошибки и технические неурядицы абсолютно органичны миру фильма. Чем больше всего сломано, тем больше возможность проявить смекалку в освоении наличного барахла.

Фантазия Данелии и его соавтора, сценариста Резо Габриадзе — порождение позднесоветского мира с его тотальным дефицитом, обсессивным накопительством и культом бытового изобретательства — умелых ручек, готовых приспособить к чему-нибудь любую дрянь, сотворить из бесполезного и уродливого условно-полезное и условно-красивое.

Мир Плюка — это мир не только скудости, но еще виртуозности. Виртуозности технической: пепелац кряхтит и разваливается, но, если поставить гравицапу и подкрутить цапу (самую ржавую гайку из всех), он преодолевает межзвездные расстояния. Но также виртуозности эстетической: все эти грязные тряпочки, заплатки, трубочки, ремешки имеют парадоксальный эффект; ни в одном позднесоветском фильме второстепенные герои не одеты настолько стильно. Причем красота эта с отчетливым оттенком соблазна, декадентского эротизма. Когда жители прекрасной планеты Альфа говорят, что плюкане одержимы страстями, речь явно не только о страсти богатства и власти.

Профессии персонажей-землян не случайны. Владимир Николаевич — прораб, Гедеван — студент текстильного института. Они явно хорошо разбираются в материальном устройстве советской жизни и поэтому быстро осваиваются на Плюке. Окружающая катастрофа не противоположность их привычному быту, а его сгущение.

Примирение с политической составляющей идет труднее. Уклад Плюка — заевший переход от феодализма к капитализму: кастовая стратификация по цвету штанов, религиозный культ сенильного главы планеты господина ПЖ, одновременно всемогущество денег, всеобщая готовность пресмыкаться и подличать в надежде разжиться КЦ и чатлами. Данелия и Габриадзе играют с конвенцией советской фантастики, отработанной в романах братьев Стругацких: земляне из развитого социалистического мира попадают на планету, где царит давно преодоленная ими социально-экономическая формация.

По начальным и финальным сценам мы понимаем, что на Земле у героев не было и не будет ничего особенно интересного: в МГИМО не взяли, у Манохина на объекте прорвало трубы, Люсенька опять посылает за макаронами.

То, что оживляет советский жанр фантастико-политической притчи, не позволяет ему превратиться в примитивную сатиру, — некоторая мера амбивалентности. Арканар, Саракш, Плюк — упрек другим или предупреждение нам? Что вообще говорит живучесть варварства о человеческой природе? Можно ли преодолеть разрушительные страсти ради общей гармонии? И стоит ли? Что-то похожее на утопию, видимо, создано на зеленеющей Альфе, но оставаться там не хочется — из недостойных делают кактусы.

Данелия отвечает не решительным «нет», но с усмешкой. Она намекает: вопрос поставлен неправильно; он не социальный и не этический, но экзистенциальный. «Кин-дза-дза!» продолжает линию главных для режиссера фильмов 1970-х, подводит итог их меланхолической философии. «Афоня», «Мимино», «Осенний марафон» на разный лад рассказывают об одном — о том, как люди пытаются вырваться из привычной жизни, сбежать из порочного круга и как у них это не получается; жестокая, будто бы механическая сила инерции возвращает их на свое место.

В «Кин-дза-дза!» происходит то же самое, но в большем масштабе: действие наворачивает круги, любая перемена призрачна, в череде унижений пацаки могут поменяться местами с чатланами, но общая конфигурация будет той же. Желание сбежать заставляет двигаться, но оказаться ты можешь только в другой точке круга. Идеально высчитанный спиральный ритм фильма, во многом заданный музыкой Гии Канчели, втягивает в себя зрителя вместе с Владимиром Николаевичем и Гедеваном.

Интуиция «Кин-дза-дза!»: закон бездумного круговращения управляет не судьбами маленьких советских людей, даже не обществом, но мирозданием. Вселенная — ржавая карусель в пустыне, а нравственные стремления и порочные страсти ее обитателей лишь помогают аттракциону крутиться. Музыка сфер — пронзительный скрип, к которому люди прибавляют свое «ку» и «ы».

Сопротивляться этому движению — дело бессмысленное, но обреченность не означает, что у человека нет определенной меры свободы. Она проявляется в двух вещах — в остроумии, делающем поездку выносимой, и в солидарности попутчиков.

Так в фильме появляется нечто, кроме безысходности и великолепно-мрачного юмора: близость между существами не очень симпатичными, не слишком добрыми друг к другу, но лишенными иллюзий, знающими, что они в одном положении, и оттого ценящими соседство. Снятый в печальную пору жизни режиссера, после гибели его сына, «Кин-дза-дза!» — самый отчаянный, но, возможно, и самый гуманистический фильм Данелии.

Источник https://www.kinopoisk.ru/media/article/4011634/