Пробуждение (часть 1)
Глава 1
Нервы сдали лишь на финальной стадии операции. Руки, всегда такие крепкие и уверенные, вдруг задрожали и обмякли, когда в них оказался долгожданный младенец. Стас торопливо и неуклюже перетянул пуповину, наскоро обтёр новорожденного и, уложив его в кювез, закидал тёплыми пелёнками.
Его начало колотить с такой силой, что пришлось отойти и присесть на табурет. Зубы отбивали чечётку, глаз дёргался, лоб то разглаживался, то собирался глубокими морщинами.
Свершилось. Лицо младенца выглядело в точности так, как и пророчила мама Тайонга, а значит, теперь он – самое дорогое, что у них есть.
Вот только...
Заслышав слабое мяукающее кряхтение, он скривился и заставил себя снова подойти к столу. Брезгливо двумя пальцами приподнял край пелёнки и убедился, что ему не привиделось. Девочка.
Но почему?!
Он задумчиво перевел взгляд на корчащееся, уродливое личико ребёнка и, мысленно махнув рукой, вернулся к роженице.
Какая, в сущности, разница?
18 годами позже.
Яся помедлила у двери в отцовский кабинет, потом коротко постучала и вошла. В нос привычно ударила вонь жареных кофейных зёрен, к которому за восемнадцать лет она успела проникнуться стойкой и яростной ненавистью, ибо он всегда сопровождал её на отцовских «сеансах».
- Садись, Ярослава, - произнёс отец, цепко осматривая её с ног до головы, словно видел впервые, - Как у тебя сегодня настроение?
- Нормально, - безучастно ответила девушка, плюхаясь в скрипучее кресло.
- Было что-нибудь новое?
- Только руки..., - она пожала плечами, - Старые. Я точно знаю, что видела их прежде.
- Расскажи, - отец раскрыл блокнот.
Таких блокнотов он исписал за восемнадцать лет очень много. Хранил ли он их или сразу выбрасывал, Яся не знала. Только со смутным любопытством иной раз размышляла, что забавно было бы почитать собственные бредни. Особенно – ранние.
- Не́чего особенно рассказывать. Все, как обычно. Мгновенная картинка, которая тут же гаснет. Пытаешься её ухватить, но она растворяется, как сахарная вата в воде, и остается только послевкусие, - Яся нахмурила брови, старательно подбирая слова, - Ощущение... некая уверенность... убеждённость, что...
- Так что там с руками? – отец нетерпеливо заёрзал. Дочкины ментальные переживания его, как обычно, не волновали.
- Узкое пространство между деревянной спинкой кровати и чугунной батареей. Я прячусь там от... рук и реву, потому что понимаю, что эти руки непременно вытащат меня из укрытия и намажут под носом мерзким, ядреным, острым, от чего даже глаза будет больно щипать...
- И?
- И всё, - девушка оторвала взгляд от собственных рук, чинно сложенных на коленках, - Больше ничего... только уверенность... нет, знание, что эти руки не желали мне вреда, а... лечили... Может, это была бабушка?
- Ты прекрасно знаешь, что обе бабушки умерли задолго до твоего рождения.
- Но, может...?
- Нет, - отрезал отец, - Мы уже много раз проговаривали это. Это всего лишь симптомы твоей болезни, не более. За восемнадцать лет ты уже должна была научиться различать ложные воспоминания и реальные!
Он быстро почёркал в блокноте, и тон его вдруг поменялся на заискивающий, почти молящий:
- Только руки? Может, что-то ещё было?
Было. Но Яся, будь отец хоть трижды психиатром, никогда бы ему об этом не рассказала. А психиатром он не был даже один раз. Отец был хирургом.
- Хорошо, - он разочарованно надул губы, а когда поднял на неё глаза, вдруг насторожился, - Что это с тобой?
Девушка, секунду назад безучастно глядящая в окно на мокрый забор, теперь сидела, выпрямив спину, глаза её, широко распахнутые, тёмные, сверкали.
- ... Ничего..., - ответила она, медленно приходя в себя.
- И все-таки? Я же вижу, что...
- Просто заболела голова. Я могу уже идти?
- Можешь...
Деревянной походкой она вышла из кабинета, метнулась в свою комнату и плюхнулась лицом в подушку. Её всю трясло, а в ушах снова и снова раздавался фантомный крик:
«Я тебя, мразь, из-под земли достану!» «Достану!» «... из-под земли...» «... мразь...»
Она стиснула зубы и зажала уши руками в слабой попытке заглушить этот вопль, который вызывал в ней совершенно странные эмоции. Жгучее злорадство и эйфорию... А сам голос кричащего был ей хорошо знаком.
Голос отца.
...
Настя просунула голову в дверь.
- У неё новое сегодня, - возбужденно отозвался Стас, не отрываясь от своих записей, - И еще «сахарная вата»!
- Вата?
- Ага. Неосознанные ассоциации, а ведь сахарную вату она в жизни не видела! Думаю, уже скоро...
- Ты мне об этом уже лет десять говоришь, - женщина потянула руку к голове, но сразу отдёрнула.
Он, наконец, захлопнул блокнот и поднял глаза на жену. Худая и бледная, жалкая тень себя прежней. Красные глаза с лопнувшими капиллярами, лицо подёргивается от невралгии, короткая, пышная стрижка не скрывает круглых проплешинок над висками, там, где она последние годы постоянно дёргает волосы.
Хотя она, наверное, так же думает и про него...
- В последнее время она ведёт себя всё более странно. Мне кажется, многое она просто не рассказывает. Ты обратила внимание, как она за последний месяц поменялась внешне? А сейчас у нее был приход прямо при мне! Ты бы видела её глаза. Я думал, она на меня кинется. Но рассказывать не захотела. Снова!
Настя некоторое время с тревогой смотрела на мужа, потом нехотя сообщила:
- Из госпиталя пришло сообщение. Массовое ДТП. Говорят, без тебя никак...
- Чёрт! – Стас подскочил, звякнул связкой ключей и отпер маленький сейф, в котором не было ничего, кроме смартфона, - Покарауль у двери, пока я звоню.
- Она у себя. Кино смотрит...
- Все равно... мало ли..., - Он торопливо набрал набрал номер и заговорил уже в трубку: «Алло! Это Сеневич. Почему так долго к телефону идёте?»
...
Яся уже давно была в курсе, что у нее шизофрения и плюсом врождённый иммунодефицит. Поэтому она с самого рождения живёт взаперти, в этом холодном, скрипучем и дряхлом доме и не общается ни с кем, кроме родителей. Раз в неделю приходят какие-то женщины, чтобы помочь матери с уборкой, и тогда Ясю на весь день запирают на чердаке, чтобы она, не дай бог, не подцепила от них что-то. Запирают даже зимой, в клящий мороз.
И при этом, сколько она себя помнит, она ни разу не болела даже простудой. Ну, если не считать сегодняшних воспоминаний. Но они, как она ни надеялась, оказались, как всегда, ложными.
Перед глазами опять замельтешили образы. Кто-то в байковом халате тянется к ней, забившейся в узкую щель между кроватью и батареей. Указательный палец густо вымазан жёлтым, вонючим.
«Иди сюда, Ярочка, сразу носик пройдет...»
Накатило, выбив воздух из лёгких и затмив на несколько мгновений разум, и, как обычно, тут же растаяло...
Именно поэтому она никогда не ходила ни в детский сад, ни в школу. Училась и лечилась на дому. Отец лечил, мать – учила. Шизофрению лечил хирург, а математику преподавала домохозяйка... По мере взросления она всё больше озадачивалась этим парадоксом. Она ведь очень больна, как физически, так и умственно, но при этом за всю жизнь она не выпила ни единой таблетки и ни разу не посетила ни единого профильного специалиста.
Однажды она даже осмелилась потребовать у отца объяснений, но сразу пожалела об этом. Тот, в ответ, выдал ей короткую гневную тираду о том, что не ей – сопливой мокрощелке – задавать такие вопросы. Он врач, и точка! А у матери достаточно мозгов, чтобы и без педагогического образования научить её складывать числа и рисовать треугольники. Большее ей, дескать, с её болячками все равно не пригодится. В тот день она, в наказание, осталась без ужина и без книжки для чтения.
Когда отец бывал ей доволен, то разрешал брать книжки по хирургии с полок в кабинете. Яся всегда любила хирургию. Обожала разглядывать фотографии, где зажимы растягивают в стороны воспалённую плоть и обнажают зыбкое, нежно красное нутро с вкраплениями желтоватого жирка, с восторгом читала и даже заучивала, как стихотворение, подробное описание операций. Иногда ей казалось, что она уже настолько осведомлена, что, при необходимости, запросто провела бы какую-нибудь несложную операцию, вроде резекции желудка...
«...Иди сюда, Ярочка, сразу носик пройдет...»
Яся закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. Это помогало ненадолго прогнать непрошенные воспоминания, которые генерировал её больной мозг.
Пытаясь отвлечься, девушка слезла с кровати и открыла тумбочку под маленьким пузатым телевизором, битком набитую видеокассетами. Все серии «Улицы Вязов», «Техасской резни», «Пятницы 13», «Хэллоуина». Все их она знала наизусть. Более того, ей упорно казалось, что она их знала наизусть ещё до собственного рождения. Но и это тоже были ложные воспоминания.
...
- Оставляешь нас на ночь?! – испуганно спросила Настя, нервно обгрызая кожу вокруг уже обгрызенного ногтя на указательном пальце. Эту привычку она завела давным-давно, задолго до рождения Ярославы. И с тех пор её пальцы напоминали опухшие культяпки с коротенькими, бугристыми основами ногтей, окружённых заусенцами и алой, воспалённой плотью, - Я боюсь! Тем более ты говоришь, уже скоро...
- Может, мне просто показалось, - запинаясь, виновато отозвался Стас, разыскивая по карманам навешанных на крючки плащей и курток ключи от машины, - Просто обойдись это время без кофе, наблюдай и ни в коем случае не провоцируй.
- Я поеду с тобой! Холодильник битком, так что с голоду не помрёт!
- Нет, - коротко ответил муж и довольно крякнул, обнаружив брелок в кармане старого пиджака, в котором пару дней назад увозил на свалку накопившийся мусор. Потом поднял на жену глаза и только сейчас заметил, что она на грани истерики. Губы трясутся, глаза полны слёз, а руками она обхватила свои плечи с такой силой, что потом обязательно вылезут синяки. Настя явно на грани помешательства, и он не мог её в этом винить. Ничего, совсем скоро всё это закончится, и они начнут новую жизнь, - Я вернусь, самое позднее, послезавтра утром.
- Послезавтра?!... – Лицо ее вытянулось, еще больше побледнело, но тут же стало спокойным и непроницаемым, - Ладно, как скажешь.
Стас с подозрением посмотрел на супругу, пытаясь определить причину столь внезапной покладистости, но времени искать подвох не было. Он крепко обнял её, натянул на голову капюшон и вышел из дома.
Настя прислушивалась к звукам прогреваемой машины, потом к гудению и скрежету открывающихся ворот, шороху колёс по гравию двора... А потом на неё обрушилось одиночество, которое угнетало настолько, что хотелось немедленно бежать, куда глаза глядят. Хорошо, что от этого у неё есть лекарство...
Из детской вовсю развались визги и вопли очередного старого ужастика, заглушаемые время от времени хихиканьем девочки.
«Как же это долго тянется...», - подумала она, устало прижимаясь лбом к дверному косяку. Потом вышла в промозглую осень и шмыгнула в прилепившийся к стене дома сарайчик, где Стас хранил сменную резину и всякий хлам.
На секунду воровато застыв и прислушавшись, не возвращается ли муж за какой-нибудь забытой вещью, она выволокла из-под завалов заветную коробку и изучила её содержимое: ополовиненная бутылка виски, несколько разнокалиберных водок, пара мерзавчиков коньяка и даже едва отпитая бутылка текилы.
И стакан.
Муж стоически молчал по поводу её тиков, вроде обглоданных пальцев и выщипанных волос, но устраивал невообразимый скандал каждый раз, когда улавливал от неё даже малейший запах алкоголя. Ничего. Он явно не вернётся раньше завтрашнего вечера, а она к этому времени успеет прийти в норму.
Она прикрыла щелястую, хлябающую дверь, чтобы хоть немного отгородиться от противного мокрого ветра, налила себе полный стакан и жадно выпила, чувствуя, как окаменевшие от вечного напряжения мышцы расслабляются, а донимающая её мигрень отходит на второй план. Она налила ещё порцию и достала из укромного местечка свой смартфон.
- Алло, Света? – пробормотала она в трубку, - Ты не могла бы сегодня прийти? Спасибо, дорогая...
Света была ровесницей Ярославы и уже около десяти лет частым гостем в доме Сеневичей. Давным-давно она пришла вместе с матерью помочь с уборкой. Тогда-то Настя и не уследила за шустрой девчонкой, шныряющей по дому, а поймала, когда уже было поздно. Та нашла чердак, куда отправляли в такие дни Ярославу, и уже вовсю переговаривалась с ней через дверь.
Настя была в ужасе. Ей потребовалось несколько лет ежедневных уговоров и истерик, чтобы муж, наконец, разрешил ей приглашать деревенских в помощь. Но с единственным условием – чтобы ни единая живая душа никогда не прознала о существовании Ярославы. И вот... не прошло и двух месяцев!
Мужу она не осмелилась признаться. Слишком свежи ещё были воспоминания, как он избил её после того... случая, когда она перебрала алкоголя и... ну, сорвалась. Поэтому она постаралась купить Светкино молчание сладостями, игрушками и деньгами. Особенно она ни на что не надеялась, но по округе так и не поползло ни единой сплетни.
Девчонка оказалась по-деревенски смышлёной и хваткой, крепко держала язык за зубами и аккуратно наведывалась раз в неделю за откупными. Потом её мать умерла, и она приходила уже одна. Работала на совесть, но и гонорары получала гораздо бо́льшие, нежели её «коллеги». И ни разу не задала супругам ни единого щекотливого вопроса...
Постепенно Настя прониклась к девушке доверием и, когда Стас уезжал надолго, звала её составить ей компанию под предлогом какой-нибудь нехитрой работёнки. Одной оставаться в доме, который за восемнадцать лет так и не стал для неё родным, было невыносимо...
Настя с сожалением посмотрела на манящее содержимое коробки. Самое время остановиться. Два выпитых стакана её как следует согрели и расслабили. Надо возвращаться в дом и готовить ей обед...
После секундного колебания, она налила себе еще порцию. Последнюю.
Чисто для настроения.
...
Яся снова ехала на трамвае. Это было одно из самых первых воспоминаний, и уж точно самое яркое за всю жизнь. И при этом - самое любимое, безмятежное и счастливое. Если бы у неё было хоть что-нибудь ценное, она бы, не раздумывая, отдала это в обмен на то, чтобы воспоминание оказалось не... ложным.
Стекол в окнах не было, поэтому салон насквозь продувало тёплым, летним ветром. Впереди она видела прячущиеся в траве рельсы, а по обе их стороны росли деревья, своими густыми кронами образуя над крышей зеленый, душистый тоннель. В салоне она была одна, но её это совершенно не тревожило. Наоборот, она чувствовала особую важность и значимость момента... чувствовала эйфорию и сладкое предвкушение. После долгих, мучительных скитаний она, наконец... возвращалась домой!
Девушка открыла глаза. Фильм закончился, и экран телевизора подёргивался чёрным. Черно, тихо и неприкаянно было и на душе. Хотелось есть. Она поглядела в окно и поняла, что забор уже имеет сумеречный вид, а её еще не звали обедать.
- Ма-ам! – крикнула она, приоткрыв дверь и, не получив ответа, обошла дом.
Настю она обнаружила на диване в гостиной. Прикасаться к родителям ей было запрещено, поэтому она снова неуверенно позвала, склонившись над матерью: «Ты... спишь?».
Женщина зашевелилась и перевернулась лицом вверх. Ясиных ноздрей тут же коснулся запах спирта, и она испуганно отшатнулась. Вспомнилось давнее происшествие, когда мать вот так же приложилась к бутылке, а потом гонялась за ней, Ясей, по всему дому с кухонным ножом и кричала такие страшные вещи, что её детский перепуганный мозг отказывался их понимать. И это воспоминание, к сожалению, не было ложным.
Отец тогда успел вмешаться и избил жену так, что ей пришлось накладывать швы, чем он сам, на правах хирурга, и занимался, попутно вымаливая прощение. С тех пор матери было строго запрещено притрагиваться к спиртному, но каждый раз, когда отец уезжал дольше, чем на сутки, она всё равно напивалась в хлам. И хоть больше мама не пыталась навредить ей, Яся в такие дни почти не выходила из своей комнаты, предпочитая не попадаться той на глаза.
Яся заторопилась прочь, но возле кабинета помедлила и дёрнула ручку. Заперто. Значит, отец точно не скоро вернётся. Раз мама, пользуясь случаем, «допивает упущенное», значит, и ей, Ясе, можно попробовать получить какую-то выгоду.
Девушка скользнула в родительскую спальню, достала припрятанный ключ и вскоре уже тихонько вставляла его в замочную скважину. Она хотела найти новую книжку. Что-нибудь не про хирургию. Сегодня ей хотелось читать что-нибудь про... любовь или секс. Мысли о сексе появились с утра, когда она проснулась от скручивающих тело сладких судорог. Смутно помнился какой-то подвал, обстановка которого до нелепости напоминала её комнату. Стены, оклеенные постерами – Т-800, Рипли в белых трусиках, Люк Скайуокер, сурово сжимающий лазерный меч. И тут же скрипучая кровать с панцирной сеткой... на которой, собственно, всё и происходило. Вот только...
Нет, Яся бы никогда не рассказала такое отцу. Во сне она, рыча не своим голосом, энергично погружалась в чье-то тесное, ритмично сжимающееся нутро. Сон был настолько яркий, что она до сих пор помнила ощущение некоторых кардинальных изменений в её девичьем теле. Изменений, которые ей теперь мнились правильными и уместными, и об утрате которых она смутно сожалела.
Что это было? Откуда пришло? Может, отец и придумал бы какое-то объяснение, но, скорее всего, решил бы, что она, ко всему прочему, ещё и из этих – которые со странностями.
Кабинет был пропитан запахом жареного кофе. Она ненавидела его, потому что он провоцировал что-то в её больной голове, заставляя сознание пачками выплёвывать ложные воспоминания. И впервые в жизни она задумалась, зачем это отцу? Зачем он их будит, когда стоило бы, наоборот, подавлять? Ответ напрашивался сам собой – отец понятия не имеет, как лечить её шизофрению, хотя и думает, что имеет. А она по-прежнему остаётся заложницей как своих болезней, так и... своих родителей.
Девушка оглядывала стеллажи. Потом стала выдвигать книжки в надежде, что другие – про любовь и секс – спрятаны где-то во втором ряду. Но если спрятаны, то зачем? Может, в реальности таких книг вовсе не бывает? Может, это такие же фантазии кинематографистов, как Фредди Крюгер?
Она разочарованно плюхнулась в отцовское кресло и, крутанувшись, посмотрела на сейф. Ключи от него папа всегда носил при себе, поэтому...
Ярослава уже собиралась встать, когда обратила внимание на массивную тумбочку под сейфом, и распахнула её створки. Та была битком набита обувными коробками и теми самыми блокнотами. Значит, он ничего не выбросил...
Она вытащила первый попавшийся и раскрыла, но разобрать отцовские каракули мог разве что сам отец. Кое-как она выхватывала из паутины нечитаемых закорючек отдельные слова и фразы: «Кататься на трамвае», «Вечность», «Хочу к маме», «Мишка косолапый по лесу идёт», «Мне здесь не место»...
Яся дважды прочитала последнюю фразу и нахмурилась. А ведь, действительно, так было. Но она тогда была совсем маленькой, и многое уже забылось. Припомнилось, как она без конца плакала и звала маму, и отказывалась признавать, что Стас и Настя – её родители. Она пробежалась глазами по датам – 2001 год. Ей тогда было четыре... И уже тогда она была сумасшедшей, как Джейсон Вурхиз или Кожаное лицо...
А всё, что делал для неё отец – это писал блокнотики...
Раньше это разве что озадачивало и смутно тревожило, сейчас же пробудило настоящий гнев...
Она сунула блокнот обратно в тумбочку, потащила наружу одну из обувных коробок, открыла и ... гнев тут же угас, сменившись радостным предвкушением. Видеокассеты! Целых три штуки! Неужели она в кои-то веки посмотрит что-то новенькое!
Подхватив коробку подмышку, она вернулась в свою комнату. Кассеты не были подписаны, поэтому Яся сунула одну наугад в видик и нажала «play».
Через пару секунд рябь сменилась прыгающими кадрами небольшой поляны, окруженной по периметру забором то ли из каких-то жердей, то ли из тонких, вкопанных в землю древесных стволов. Полянка была битком набита человеческими фигурками, мельтешащими под аккомпанемент громкого, визгливого голоса, парящего над ними: «Живей! Складывайте всё на стол! Шевелитесь!».
Изображение, сопровождаемое хрустом шагов, приблизилось, и в фокус попал оратор – толстая, приземистая негритянка с необъятным бюстом и здоровенной, квадратной задницей, напоминающей чемодан, от чего её талия казалась на удивление тонкой. Чёрные, лоснящиеся телеса были облачены в белоснежное платье с пышными воланами и рюшами, а на голове красовался высокий тюрбан.
Женщина без остановки жестикулировала и кричала, подгоняя людей:
- Что вы, как на похоронах?! Пошевеливайтесь! Или думаете, у папы Легбы нет других забот, и он будет ждать вас до утра?»
Она заслышала позади шаги «оператора», оглянулась и белозубо осклабилась:
«А ты чего застыл? Или не можешь расстаться с этой несчастной курицей?.. Так тащи её в общую кучу и славь папу!»
Камера двинулась к импровизированному алтарю в виде низенького дощатого стола, уже с горкой заваленного кукурузными початками, какими-то овощами, кусками жареного мяса и сигаретами. Туда же протянулась рука снимающего и положила сверху варёную курицу с прилипшими к пупырчатой коже обрывками газеты.
«Щедрые дары!», - радостно и визгливо вопила негритянка, - «Щедрые! Папа будет доволен! Я чую, он уже близко!».
Яся с недоумением смотрела странное кино. С каких это пор негры говорят по-русски? Впрочем, чистокровной негритянкой была, кажется, только эта громкая женщина. Остальные лица, попадающие в кадр, были по большей части славянские, хотя некоторые из них несли схожие с крикуньей черты – пухлые, вывернутые наружу губы или широкий, приплюснутый нос, или жесткие, африканские кудри. Какие-то больше, какие-то меньше.
«Кузен Базиль, ты где, старый прощелыга?!» - орала женщина, - «Садись живо на место! И папину шляпу не забудь!»
На первый план, торопливо натягивая простую соломенную шляпу, вышел невысокий, смуглый мужичок и уселся на скамеечку у «алтаря».
Застучали барабаны, запиликали какие-то свистульки. Негритянка пустилась в бешеную пляску вокруг центрального шеста, поливая из глиняного кувшина вытоптанную землю и расшвыривая вокруг себя горстями что-то белое, похожее на муку. Толпа сомкнулась вокруг неё, ритмично затопталась на месте, хором через равные промежутки выкрикивая какую-то абракадабру.
Над головами то и дело вспархивала пухлая, чёрная рука, сжимающая то пёструю погремушку, то разбрызгивающую кровь куриную голову, то какие-то деревянные бусы.
«Всем молчать! Папа Легба пришел!» - послышался торжествующий визгливый окрик, и подёргивающиеся фигуры замерли. Оператор поднял камеру над головами, и прыгающая картинка остановилась на Базиле.
Тот вдруг словно увеличился в размерах, приосанился, уверенным и вальяжным жестом поднёс к толстому носу взятую с алтаря сигарету и с видимым наслаждением понюхал. Вспыхнул огонек спички, и, словно с ним за компанию, в тени широкополой шляпы вспыхнули оранжевым пламенем два глаза.
Изображение вдруг зарябило, пошло волнами и зависло, через несколько секунд сменившись белым шумом.
Яся немного подождала, потом разочарованно вынула кассету и вставила другую, в надежде, что увидит, наконец, заставку «Юниверсал» или «20 Век Фокс», но в кадре снова появилась та самая дебелая негритянка.
На этот раз она грузно усаживалась за стол в простой деревенской горнице.
- Можешь писать, пока писалка не отвалится! – до боли громко и весело, с невероятными ужимками, заявила она невидимому собеседнику, - Ты только помни, что это мама Тайонга сама позволила тебе сюда прийти. А не захочу тебя больше видеть, так закручу-заверчу и не найдешь никогда дорогу!
Яся скривилась и быстро потыкала в пульт, сбавляя громкость.
- А коли что замыслишь недоброе против мамы, так она первая узнает! - она предупреждающе замельтешила перед собой пухлым, чёрным, увешанным перстнями пальцем, - Да-да! Всех лоа на тебя спустит. И не разберешь потом, где у тебя голова, а где жопа! Даром я, что ли, три дня и три ночи провела в гробу! Мои покровители – не чета вашим дохлым депутатам!
Слова её были непонятны и устрашающи, но тон, в противовес, бодрый и радостный, словно женщина не о проклятиях говорила, а о чудно проведённом вечере.
- Я ничего такого и не думал, - послышался за кадром хриплый голос, в котором Яся с изумлением признала голос отца и снова затыкала в пульт, на этот раз, увеличивая громкость, – Эта запись только для моей жены... чтобы поверила...
- Я уже сказала, можешь снимать! – отмахнулась мама Тайонга, и вдруг навалилась огромным, цвета начищенного кирзового сапога, бюстом в пёстром сарафане на столешницу, приближая лицо к камере, и кокетливо добавила, - Видишь, я даже губы накрасила!
- Я уверен, она это оценит, - ответил невидимый отец.
- Завтра спросим Папу Легбу. Если откажет, то я бессильна. Но, на случай, если он позволит Барону Самеди помочь, сразу обговорим детали, - женщина несколько минут буравила собеседника взглядом, потом уже более деловым и спокойным тоном поинтересовалась, - Носить жена будет?
- Нет, что вы, мама! – голос отца задрожал, - Совершенно исключено!
- Тогда твоя задача – рабочую утробу найти, а моя...
- Так ты мне, значит, не приснилась?
Яся от неожиданности вскрикнула и испуганно сжалась, уставившись на дверной проём. Но там стояла не мать, а... какая-то незнакомка.
- Не бойся, систер, - произнесла та и улыбнулась, - Меня твоя маман вызвала. Я честно стучалась, но, как оказалось, маман в полном пердимонокле, а я совершенно случайно знаю, где твои парентсы прячут ключи от калитки.
Незнакомка выставила перед собой ладони и поспешно добавила:
- Я бы никогда без разрешения не полезла, но подумала, раз она не открывает, то случилось что... А ты, значит, действительно, существуешь...
- Что ты имеешь в виду? – Яся нащупала пульт и выключила видик. Она впервые в жизни видела кого-то, кроме родителей, и это оказалось настоящим шоком. Она прожила на свете целых восемнадцать лет, и вот впервые...
- А ты не помнишь, как мы с тобой в «дурака» через чердачную дверь играли? Просовывали друг другу карты?
Яся покачала головой. Она не помнила. А может, и помнила, но в голове с этими ложными воспоминаниями такая каша, что...
- Я тоже уже поверила, что приснилось. Странно, да? Меня, кстати, Светой зовут...
- Яся...
- Ты уж прости, но имечко тебе дали идиотское, - Света отлепилась от дверного косяка, прошла в комнату, плюхнулась на кровать рядом с Ясей и кивнула на телевизор, - Раритет?
- Что? – Яся боязливо отстранилась, помня про свой иммунодефицит. Что, если сейчас незнакомка на неё чихнет, и Яся умрёт?!
- Я говорю, странные вы. Живете в древней развалюхе. Ни интернета, ни телевидения, ни бытовой техники толком. Мебель – старушечье говно. Но при этом папан твой на Хаммере разъезжает, а на уборку каждый месяц выписывает чуть ни все женское население деревни.
Она скептически оглядела Ясину спальню. Дребезжащую от ветра стеклину в ветхой раме, потрепанный тюль, скособоченный платяной шкаф с облупившимся лаком, постеры из древних журнальчиков на стенах, потом остановила взгляд на самой Ярославе. У Яси по спине поползли мурашки от этого взгляда – внимательного и лукавого, почти кокетливого. Он пробудил те же самые ощущения, с которыми она проснулась сегодня. Противоестественные ощущения...
А еще её слова про «старушечье говно». Было в них что-то очень личное и, при этом, неприятно будоражащее, вызывающее гнев... Перед глазами, против воли, поплыло...
«Иди сюда, Ярочка... Сразу носик пройдёт».
Правда, вместо мятного, резкого и жёлтого пальцы были почему-то испачканы кислым старушечьим... говном...
Но, отодвигая эти воспоминания на задний план, вдруг пришла неожиданная мысль!
- Ты сказала, что думала... То есть, ты не знала, что я...?
Света кивнула.
- Да никто в деревне даже и не догадывается о твоем существовании! Впрочем, никому и дела нет. Живут какие-то чудики в развалине, но платят хорошо. В деревне ведь с работой полный швах.
- Мы не чудики, - девушка невольно обиделась, - Мой папа, между прочим, главный хирург в больнице.
- В какой это?
Яся смущенно потупилась. Она понятия не имела, в какой. Она даже не помнила, интересовалась ли когда-нибудь этим или... Тут же подумалось, что она понятия не имеет и о названии деревни, в которой они живут, не говоря уж об улице...
И никто не подозревает о её существовании... Родители так стыдятся её или...?
Сердце тревожно заныло, когда она пришла к неожиданному и страшному заключению: иммунодефицит – выдумка, предлог, чтобы держать её взаперти и прятать на чердаке каждый раз, когда в доме появляются посторонние. Так может... и её шизофрения – выдумка, а воспоминания, которые с детства её мучают, вовсе не ложные?!
Губы запрыгали от страха, и она сдавленно произнесла:
- Кажется, я... в большой беде.
- Да ну? – Света с удивлённым интересом приподняла брови.
- Мне надо бежать! Дай ключи!
- Ну, уж фигушки, - гостья закинула на постель ноги, - Чтоб мне потом твоя маман голову открутила?
- Ты не понимаешь...!
- А ты объясни.
Яся скользнула взглядом по стройным ногам в тесных джинсах, по белым носочкам с сердечками, и, чтобы не отвлекаться на крамольные мысли, пересела на шаткий стульчик.
- Скорее всего, я не больна, - произнесла она, покусала губы и добавила, - И, наверное, это вовсе не я – сумасшедшая!