Серия «Невеста и камень вдов»

Маленькая студия, в которой жила девушка, обставлена вдумчиво и с большой любовью. Зеленые обои и такого же оттенка текстиль дарили камерному помещению уют и прозрачность, добротная мебель в бордово-шоколадной гамме добавляла весомость и приземленность. Татка не гналась за модными веяниями в интерьере, обустраивая квартиру наподобие малахитовой шкатулки.

- Так и поверишь в пробуждение родовой памяти, - любила шутить девушка. – Видимо, в меня вселился уральский прапрадедушка-ювелир. Иначе мою старомодную страсть к гранатовому и изумрудному цветам в интерьере не объяснить.

Каждая вещь в скромном пространстве студии находилась на своем месте, исключая саму вероятность возникновения в доме визуального шума. Но сегодня вечером вопреки любви к порядку на дверце шкафа висело кипенно-белое свадебное платье. 

Ясный взгляд девушки все время устремлялся к словно светящемуся в уютной полумгле комнаты наряду.

- Невеста! – лучисто улыбнулась.

Накануне Татка сделала набег на несколько свадебных салонов. Кто бы мог подумать, что выбор наряда окажется настолько утомляющим и хлопотным делом. Девушке предлагали пышные платья, в которых маленькая и худенькая Татка неизменно превращалась в громоздкую и неуклюжую бабу на чайнике. Она уже было отчаялась, когда в одном из салонов заметила изумительно лаконичное платье с длинными объемными рукавами – само совершенство. Это была любовь с первого взгляда!

Девушка с явным удовольствием вновь скользнула взглядом по наряду, одобрительно кивнула.

- Завтра! – пообещала она себе и платью. – Завтра обязательно уберу. А пока еще повиси на виду. Дай насладиться моментом, почувствовать себя счастливой невестой!

До свадьбы оставался месяц. Самое время для мечтаний.

Первая же статья, выпавшая в новостной ленте, зацепила взгляд и неожиданно встревожила, смахнув романтическое настроение. «Александрит называют камнем вдов» - пугало зловещее название. Татка невольно вздрогнула, ее взгляд метнулся по направлению к небольшому письменному столу, на темной поверхности которого лежал только один предмет. Серебряная брошь с крупным александритом чуть блеснула в неверном свете. Девушке до сих пор не верилось, что семейная реликвия вернулась к ней через четыре года после убийства бабушки и Магомеда. Татка намеренно оставила брошь на видном месте, чтобы иметь возможность подходить к столу, прикасаться к холодящему пальцы червленому металлу, всматриваться в загадочные всполохи кровавого цвета внутри зеленого камня.

- Я ведь не сошла с ума и не сплю? Брошь реальна, и она больше никуда не пропадет, - промелькнуло в голове. – Сколько раз мне снилось, что украшение нашлось. Но я даже представить не могла, что в жизни обретение семейного наследия превратится в самый мрачный зловещий нуар.

Прапрадед-ювелир страдал косноязычием и не знал, как признаться молодой любушке-жене в своих чувствах. Но зато обладал тонкими пальцами гения, способными холодный камень превратить в нежную лирику. Он научил холодный металл говорить о сокровенном - брошь стала воплощенным признанием в любви. Талантливый мастер даже не подозревал, что украшение окажется его последним творением – его пленительной элегией и лебединой песней. Брошь с редчайшим александритом бережно хранилась в семье, передавалась из поколения в поколение по женской линии. До тех пор, пока не напали на бабушку с Магомедом и не похитили раритетную реликвию. Расследование преступления ничего не дало и зашло в тупик – не нашли ни убийц, ни брошь. Следователь только разводил руками и говорил, что дело не двигается с мертвой точки.

Кто же знал, что судьба через несколько лет сделает решительный и очень неоднозначный ход.

Татка невольно поежилась и закуталась в теплый плед, словно он мог спасти от внутреннего холода. Она никогда не была суеверной, не принимала за чистую монету мистические нарративы, но события последней недели заставляли поверить в потусторонние силы. Девушка много раз читала, что некоторые предметы обладают своей энергией. А вдруг брошь прапрадеда, вернувшись в семью, выказала тем самым свою волю? Учитывая, как произошел камбэк, добра ждать не приходится. Как бы не наплакаться горючими слезами в будущем. 

В начале недели Татка отправилась в область в рабочую поездку на открывающий большие перспективы деловой форум. Ее автомобиль легко скользил по покрытию, проносясь сквозь праздничный осенний лес, вспыхивающий яркими красками. На глухом участке дороги мощный тонированный внедорожник грубо подрезал легковушку девушки во время обгона и вырвался вперед. Татка даже сквозь закрытое стекло услышала грозный рык удаляющегося к горизонту автомобиля. Тот несся на головокружительной скорости, оставляя позади себя марево плавящегося воздуха и взвесь взметнувшихся листьев. Вдруг внедорожник резко повело в головокружительный занос. Водитель не смог удержать транспортное средство, машина резко вильнула, ушла в сторону, вылетая на обочину, неуправляемо заскользила по опавшим листьям и жестко опрокинулась в кювет. Татка, ставшая единственным свидетелем дорожной аварии, притормозила свой автомобиль, бросилась на помощь паре, зажатой в искореженном металле. Девушка не боялась вида крови и умела оказывать первую помощь, азы которой были впитаны, казалось, с молоком матери-врача. Стремительно наклонилась над женщиной в надежде распознать признаки жизни. Но и мужчина, и женщина, сидевшая за рулем, уже были мертвы.

Что-то больно кольнуло девушку, оцарапало бархатистую кожу щеки. Пунктирная царапина тут же набухла кровью, а Татка, не обращая внимание на саднящее жжение, не мигая, смотрела на пристегнутую к лацкану пиджака погибшей женщины брошь. Ошеломленная девушка сначала не поверила своим глазам. Механически вытерла выступившие на щеке капли крови. Вгляделась в украшение, понимая, что ошибки быть не может – серебряная брошь с александритом являлась штучным творением. Окончательно убедилась, что на незнакомке их пропавшая семейная драгоценность, когда нашла знакомое с детства клеймо ювелира на изнанке украшения. И Татка забрала свое наследие.

- Как у нее оказалась наша брошь?

Всмотрелась в лицо мертвой женщины - оно показалось неуловимо знакомым. Высокие скулы, высокомерные складки в углах упрямых губ. Нет, прозрения не наступало. Девушка мучительно наморщила лоб. Пытливо вглядывалась в черты и пыталась вспомнить, где видела резкую линию подбородка с ямочкой посередине, нервный нос с горбинкой. Память продолжала предательски молчать. Отчаявшись, Татка непослушными руками достала телефон и сделала несколько снимков погибших.

- Покажу маме. Вдруг узнает. Где-то я уже видела это холеное характерное лицо. Но где?

Набрала номер полиции и скорой. Ждать не пришлось долго. Вскоре на пустой дороге показался служебный автомобиль с включенными проблесковыми маячками. Полицейский, допрашивавший Татку, оказался крайне неприятным типом: все сверлил недоверчиво взглядом, пытался поймать на мелочах и несостыковках. Что он хотел доказать? Что Татка была виновата в аварии? Чушь! Девушка, чувствуя уколы неспокойной совести, отвечала сдержанно - брошь словно прожигала карман кардигана. От долгих и неприятных визитов в полицию ее спасла запись установленного в разбившемся автомобиле видеорегистратора. Полицейский, просмотрев видео, неопределенно хмыкнул.

Как выяснилось, мужчина и женщина перед смертью темпераментно ссорились, водитель эмоционально жестикулировала, злилась и бросала машину в опасные маневры, что и привело к жуткой аварии. В последние минуты жизни женщина замахнулась, чтобы ударить спутника. Колесо автомобиля угодило в неровность, и внедорожник, поглощавший километры дороги на взвинченной скорости, резко подпрыгнул, руль вырвало у водителя из руки, а запоздалая попытка взять ситуацию под контроль лишь усугубила занос транспортного средства. Ярость на лицах запоздало сменялась осознанием непоправимого, паникой и страхом. Погибли непримиренными.

Уже потом узнала, что пара тоже ехала на деловой форум, на который Татка так и не попала. Женщина оказалась известной журналисткой – беспринципной и хищной акулой пера. А мужчина – ее супруг, владеющий собственной строительной фирмой, каких несчетное количество в Москве. Он был более известен в узких кругах любвеобильностью и паталогической неверностью жене. Вероятно, очередная интрижка и стала причиной ссоры, приведшей к фатальному происшествию на дороге.

С момента дорожной трагедии минуло несколько дней. А ощущение совершения неправедного поступка не отпускало. Отличавшаяся принципиальной честностью девушка страдала от мысли, что поступила как распоследний воришка.

- А душа у тебя с гнильцой, - бичевала себя который день. - С трупа брошь сняла.

Татка даже маме по телефону не рассказала о невероятном, если не роковом стечении событий. Не решилась. Иначе пришлось бы объяснять, при каких обстоятельствах семейная драгоценность оказалась вновь у нее.

- Я свое взяла, - слабо попыталась в который раз перед собой оправдаться. – Еще вопрос, кто вор. И все же, как наша брошь попала к незнакомке?

Все эти мысли роем еще проносились в голове девушки, когда она уже погрузилась в чтение статьи. Публикация вызывала много вопросов, факты, которыми апеллировал автор, требовали дополнительного изучения, но тема живо заинтересовала Татку.

«В начале двадцатого века ювелирная промышленность выпускала много украшений со вставками, которые только гордо назывались александритом, но в реальности были лишь имитацией удивительного камня. Обыватели даже не подозревали, что покупают изделия с синтетически выращенным минералом. Украшения продавались под эгидой изделий с натуральной вставкой. Вот такая узаконенная властью мистификация, если не профанация собственного народа. Изделия с имитацией александрита привлекали цветовым шоу – игрой красного и зеленого цветов, пользовались большой популярностью у модниц того времени. А потом пришла война. Смерть разгулялась по огромной территории многострадального государства, уничтожая лучшую и самую работоспособную часть населения. Похоронки. Маленький треугольник бумаги превратился в самого страшного вестника горя. Это были черные горестные годы. Страна стала планетой вдов. Во времена катаклизмов и войн всегда рождаются мистические поверья и суеверия. Довоенная популярность искусственного александрита сыграла с природным минералом злую шутку и бросила глубокую трагическую тень на натуральный самоцвет. Александрит прозвали камнем вдов, закрепив за редчайшим минералом неоправданную горькую славу».

- Камень вдов, - задумчиво произнесла девушка вслух, переводя обеспокоенный и, что скрывать, напуганный взгляд с броши на свадебного платье. – Что за глупость? Татка, давай без панических атак! Ты же не суеверный человек. Нет никакой взаимосвязи между брошью и родовым проклятием, преследующим семью. Но почему мне тревожно? И есть ли подоплека под тем фактом, что в семье до седых волос не доживал ни один мужчина? Все женщины в роду рано становились вдовами. Поневоле поверишь в мистику. Странно, что брошь вернулась, когда свадьба на носу. Бред…Хотя сегодня вообще выпал джекот. Сначала выставка в музее, а теперь еще и статья. Случайность? Что-то на ночь глядя мне не верится в невинное стечение обстоятельств.

Утром в офисе случился небольшой переполох, который вызвал один из партнеров компании Михаил Свердлов. Его за глаза называли «мистером все плохо-плохо». Мужчина отличался опасной способностью быстро впадать в панику и щедро сеять ее вокруг. Он заверил руководство Татки, что фирма может упустить выгодный контракт, если не предпримет решительные меры. Сам в роли спасителя выступать не захотел, а уже привычно спрятался за спиной худенькой и маленькой Натальи Александровны, которая обладала врожденным талантом разруливать неприятные и сложные ситуации. Днем Татка с рабочими вопросами направилась в офис заказчика, расположенный в районе, в котором девушка давно не бывала. Переговоры прошли штатно и совершенно мирно – контракт удалось спасти.

После встречи захотелось прогуляться по полузабытым улочкам, поностальгировать. Она неспешно шла по мощеным переулкам, в очередной раз поражаясь, как стремительно и порой радикально меняется облик большого мегаполиса. Огромный баннер приглашал зайти в музей, призывал посетить выставку «Драгоценная летопись Пермского края». Девушка не планировала погружаться в мир редчайших камней, но на рекламном баннере была размещена фотография, которая ошеломила. На Татку смотрели ее далекий прапрадед и его супруга. Тот самый Юрка, который смастерил серебряную брошь с александритом, вернувшуюся к Татке при загадочных обстоятельствах. Она нисколько не сомневалась, что не ошиблась – на баннере безусловно были Юрка и Марфа. Похожий дагерротип, где супружеская чета наряжена в праздничные свадебные одеяния, Татка много раз с интересом и детской пытливостью рассматривала в семейном альбоме. Бабушка рассказывала маленькой девочке, что снимок сделали в день венчания Юрки и Марфы по поручению богатейшего пермского коллекционера драгоценных камней – покровителя ювелира-самородка. На баннере рядом с притихшими Юркой и Марфой торжественно, почти царственно стояли мужчина и женщина в роскошных нарядах. Тот самый меценат с супругой? Заинтригованная Татка купила билет и прошла в музейный комплекс.

Выставка оказалась камерной, собранной с большим энтузиазмом и знанием дела. На одном из стендов девушка увидела оригинал дагерротипа, скопированного на рекламный баннер. Она, не отвлекаясь на остальную экспозицию, устремилась к заветной цели. «Граф Петр Федосеевич Боровацкий с супругой Елизаветой Андреевной. Рядом с графской четой запечатлены неизвестные лица». Так гласила табличка, прикрепленная пониже дагерротипа.

- Как же неизвестные? -  возмущенно фыркнула Татка. -  Вот мне хорошо знакомые лица. Тоже мне музейные работники! Поглубже надо копать и получше искать. И тогда ранее неизвестные лица станут очень даже определенными.

С портрета на нее смотрел высокий мужчина с властным взглядом из-под нависающих над глазами кустистых бровей. Лицо графини поражало выраженной русской красотой: густые уложенные в сложную прическу волосы, потрясающая линия бровей, огромные глаза. Тончайшая талия подчеркнута бархатным бальным платьем. Марфа выглядела неприметной серой мышкой рядом с холеной аристократкой: потупленный взгляд, посеревшие губы. А худощавый Юрка казался подростком рядом с величавой, могучей фигурой владельца пермских месторождений. Ювелир и Марфа стояли настороженно и отстраненно: напряженные позы выдавали смятение и отчуждение.

- Почему вы такие несчастные в свой самый главный день?

Девушка сделала несколько снимков экспозиции, запечатлев дагерротип крупным планом.

- Интересная фотография. Говорящая. Нужно будет маме показать. С глазу на глаз поспрашивать ее о Юрке и Марфе.

И сразу пронеслось в голове.

- Кого я обманываю? После смерти бабушки ни разу не появилась в Иванове. Так что с мамой в лучшем случае созвонимся в мессенджере. Фотографию ей онлайн скину.

Это было днем, а теперь перед сном она прочитала статью об александрите. Судьба словно специально подтасовывала карты, готовя сложную игру. Рок вел Татку как слепого котенка к какой-то цели: сначала вернул брошь, потом буквально ткнул носом в дагерротип и экспозицию в музее, теперь настойчиво подсунул публикацию. Неведомые силы будто готовили Татку к неожиданному жизненному повороту.

- Неприятное ощущение, когда попадаешь в бурную теснину. Поток захватывает и неумолимо несет в заданном направлении. От меня хоть что-то зависит? Или придется смиренно плыть по течению?

Стремительно закручивающаяся пружина знаков вращалась вокруг Юрки и Марфы.

- Совпадение? Не уверена! Так и поверишь в рок. Придется ехать в Иваново. По телефону все мои сомнения не развеять. Без мамы в странных жизненных перипетиях не разобраться. И о броши пришла пора рассказать. Не хотелось по телефону говорить, при каких невероятных обстоятельствах она ко мне вернулась. Пора, Татка, справляться со своими страхами и посмотреть им в лицо. Пора вернуться домой.

Она вскочила и стала мерить маленькую комнату энергичными шагами.

- Бабушка, я еду. Не сердись, что не приезжала долго. Не могу находиться в доме, в котором нет тебя. Маму после твоей смерти оставила наедине с горем. Предала. Кругом я виновата. Видимо, поэтому и придется семейный Гордеев узел именно мне разрубать.

Девушка зашла в мобильное приложение железнодорожной компании и взяла билет на скоростной поезд. Уже завтра днем помчится в родной город, уже завтра она сможет переговорить с мамой. 

- Надеюсь, она развеет все мои страхи. Камень вдов. Столько свалилось на мою бедовую голову перед свадьбой. Что-то страшно за Данилу. Вдруг на броши действительно печать камня вдов? А если семейное проклятье – не плод моего воспаленного воображения? Неужели я потеряю своего Рыжего Лиса?

Татка так разволновалась, что вновь принялась нервно вышагивать по комнате. Движение немного успокоило. Когда страхи отступили, девушка смогла мыслить разумно. Она зашла в мессенджер и написала сообщение жениху.

- Даник, родной! Я на несколько дней сбегу в Иваново. Соскучилась по маме. Извини, что так внезапно. Не сердись – бросаю тебя на выходные в одиночестве. Вернусь, возможно, в понедельник. Но могу и чуть задержаться. Благо у меня с завтрашнего дня отпуск и отпрашиваться с работы не придется. Спокойной ночи, мой Рыжий Лис. Люблю и целую нежно каждую солнечную веснушку на твоем выдающемся носу!

Отправив сообщение, девушка выключила ноутбук, переместила устройство на стол. В задумчивости вышла на балкон и подняла глаза к синеющему ночному небу. Звезд в ярко освещенной Москве почти не видно. Татка вздохнула.

- Все будет хорошо. Это нервы перед свадьбой шалят. Конечно никакого родового проклятья не существует.

Сказала и сама не поверила. Жгучая тревога осталась – заноза из сердца не ушла.

Девушка вернулась в комнату и легла спать. Все вопросы она решит завтра, следовательно, можно воспользоваться правилом героини одного известного романа.

- Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра.

***

Утро прокралось в комнату птичьим гомоном и радостными солнечными лучами. Неожиданный благостный подарок природы, словно лето на один день вернулось и отменило осень. Татка крепко спала, пока солнечный зайчик игриво выплясывал у нее на щеке беззаботный утренний танец.

- Вставай, красавица! Все проспишь – пропел веселый голос.

Татка лишь невнятно что-то забормотала во сне, смешно сморщила носик, натянула одеяло на голову и отвернулась к стене.

- Сонька-Просонька, дай молока. Сколько стоит? Два пятака, - не терял надежды продубить спящую девушку голос.

Татка счастливо улыбнулась во сне. Так ее в безмятежном детстве будила бабушка. Она открыла глаза и замерла от удивления – по утренней квартире разносился уютный запах свежеприготовленных гренок, ноздри легонько щекотал пряный аромат кофе. Девушка решительно откинула одеяло, прощаясь с осколками сна, и встретилась со смешливыми ореховыми глазами, в которых плавало теплое золото.

- Даник! – выдохнула Татка. – Ты как здесь оказался?

- Я подозревал, что одна соня может все проспать, поэтому примчался пораньше. Встречай своего прекрасного принца на белом коне. Правда, коняга, пока ждал твоего пробуждения, сдох от старости. А мое королевство за это время подверглось нападению, и твоего принца лишили власти. Поэтому теперь я лишь странствующий пилигрим-программист на фрилансе. Согласна ты на такого суженого?

Девушка весело рассмеялась, поражаясь, как всегда мгновенно меняется ее настроение в присутствии любимого. Потом ее озадаченный и немного испуганный взгляд метнулся в сторону шкафа – на дверце все так же в белоснежном великолепии висел свадебный наряд.

- Даник, ты не должен видеть платье до свадьбы, - взвилась Татка. – Это плохая примета.

- Нашла из-за чего волноваться, - беззаботно фыркнул молодой человек. – Татка, мы живем в просвещенный век. Какие могут быть суеверия? К тому же пока я тебя ждал, успел состариться, и зрение теперь подводит. Ничего не вижу! Какое платье? Дева моя, где ты? Не могу рассмотреть.

Он продолжил дурачиться, наступая на Татку с закрытыми глазами и слепо вытянутыми руками. Ловко поймав уворачивающуюся девушку в объятия, молодой человек нежно поцеловал ее в маленькое изящное ушко.

- Чудо! Поцелуй любимой исцелил мою немощь. Вновь молод, полон сил и желаний. Берегись, дева, я триста лет не вкушал ласк жарких красоток. Сейчас как наброшусь на тебя.

Потом озадаченно посмотрел на часы и совершенно другим посерьезневшим голосом продолжил.

- А не получится. Хотя так хочется! Татушка, имей совесть, времени до поезда осталось совсем чуть. Брысь умываться и приводить себя в порядок. Потом завтракаем. И устремляемся на вокзал, запихивать тебя в вагон, лить слезы и прощально махать белым платочком вслед. Ты когда приехать назад собираешься? Или это сложный ход, чтобы меня бросить и сбежать от законных уз брака? Струсила?

- Даник, не говори глупостей, - шепеляво, но бодро отбивалась девушка от шуточных нападок и чистила зубы. – Обратный билет пока не взяла. Не знаю, как быстро управлюсь с делами. И по маме соскучилась. Позвоню, когда все решится. И не надейся от меня так легко избавиться. Ишь что надумал? Меня сослать в Иваново, а сам здесь в Москве будет наслаждаться жизнью и обществом горячих красоток. Помни, я слежу за тобой. У меня третий глаз прорезался!

Через час скоростной поезд уносил Татку в Иваново. Она с удивлением поняла, что не слышит так любимый и успокаивающий в детстве ритмичный перестук колес. Девушка прикрыла глаза и пробудила воспоминание: и вот она словно въяве уловила биение дороги.

- Все будет хорошо. Все будет хорошо.

Под этот монотонный звук, который звучал лишь в ее голове, так хорошо думалось. И как всегда все помыслы девушки завертелись вокруг любимого.

***

Судьбоносная встреча, круто изменившая жизнь Татки, произошла чуть более года тому назад в самый тяжелый для девушки момент.

Она с улыбкой вспомнила разговор, который состоялся в день их встречи.

- Ты только не обижайся. Я ж тебя за городскую сумасшедшую вначале принял. Сидит странная девица на лавочке в парке, в голос рыдает и разговаривает с голубями. Ты… - Данила замялся, решаясь на следующий шаг. – Ты главное не опускай руки. Алкоголизм – это болезнь, но болезнь излечимая. Хочешь, отведу тебя к хорошему специалисту? Проработает вопрос, найдет источники недуга и поможет – вылечит. Он почти маг и волшебник. Совсем безнадежных в трезвенники обращал.

Девушка недоуменно посмотрела на Данилу. Потом возмутилась.

- Теперь мне впору тебя принимать за психа. Что за бред? С чего ты решил, что я алкоголичка?

- Я немного подслушал, что ты бубнила голубям. Не специально. Ты все о полторашке твердила, как заведенная. Что я должен подумать, если с утра человек только и бредит, что полторашкой?

Татка горько рассмеялась. Ее глаза вновь наполнились слезами.

- Это я Полторашка. Понимаешь. Это я Полторашка! – через секунду уже истерично кричала она.

Данила вжался в лавочку, глядя с откровенным испугом.

- Вижу, что не понимаешь. Тебе даже в голову не пришло бы так назвать девушку. А он меня Полторашкой окрестил. Мол, коротышка и в постели пресная. Как же так, Данила? Разве можно так с живым человеком? Больно! Хоть волком вой.

Молодой мужчина подошел к Татке, сел рядом, помолчал. Потом твердо тряхнул головой.

- Придется тебе пойти ко мне в гости. Пока после пробежки буду принимать душ и переодеваться, попьешь кофе. У меня потрясающий кофе. На нем так и написано «Принимать умеренными дозами при несчастной любви и столкновении с мерзавцами в штанах». Нарколога тебе больше не предлагаю, но рекомендую не отказываться от услуг дружеской жилетки и задушевного разговора. Согласна?

- Мне на работу нужно возвращаться, - жалобно протянула Татка.

- Полагаю, сегодня тебе лучше отпроситься, сказаться неизлечимо больной несчастной любовью. Если начальник нормальный человек, то отпустит.

И Зинаида Михайловна – руководитель отдела, в котором работала Наталья, без лишних вопросов дала отгул. Как оказалось, женщина давно догадывалась о чувствах Татки. Начальница еще и напутствовала.

- Выбрось этого котяру из своей головы. Ходок он известный. А ты, как говорится, товар штучный, элитарный. Жаль, если бы всю женскую силу на бабника растратила.

И девушка в тот день пошла пить кофе и лечить душу с приятелем далекого детства, которого случайно, но так вовремя встретила в парке. Дружеская жилетка для охов и жалоб ей была нужна как воздух. Татка все рассказала Даниле без утайки.

- Мама, я сейчас. Я уже проснулась.

Потом запоздало поняла, что голос Анны никак не мог звучать в ее квартире. Хотя бы потому, что мама осталась в далеком забытом Иванове, а Тата уже несколько лет жила в Москве.

Как оказалось, само провидение разбудило девушку – до выхода на работу оставалось всего 15 минут.

- Так и поверишь в мистику. Что бы это ни было, спасибо, мама, - проникновенно произнесла девушка.

Татка подкрашивала глаза и одновременно дожевывала бутерброд с подсохшим сыром (единственное, что она обнаружила в девственно чистом холодильнике).

- Сегодня нужно забежать в магазин и хоть что-то подкупить, - поставила себе мысленно галочку в планах на день. – А то даже повесившаяся от голода мышь съехала жить в чей-то чужой холодильник.

Потом она вскочила в любимое нежно-розовое пальто с голубой опушкой, влетела в изящные сапоги на каблучках и опасливо заскользила по льду на работу. Стремилась вперед, не замечая солнечных бликов на снежной крошке, не чувствуя терпкого манящего воздуха, обещающего что-то волнующее, набухающего желанием и пробуждением. Она спешила, невольно прокручивая в голове вчерашний разговор с подругой.

- Научись жить по-настоящему и любить себя или когда-нибудь сломаешься, - посоветовала Олеся.

- Я сама порядком утомилась вертеться по жизни словно белка в центрифуге. Но что поделать? – загрустила Татка. – Красивый и успешный, как твой Михаил, мне пока в жизни не встретился. Приходится каждый день проживать на скоростном режиме пит-стоп. Не поверишь, не могу в свой график даже поход в парикмахерскую впихнуть.

Сегодня с утра Татка вновь включила шестую сверхчеловеческую скорость и настырно стучала каблучками по улицам большого красивого города. Девушка спешила на работу и еще не знала, что там ее никто не ждет. Точнее, не ждет тот, к кому рвалось ее сердце.

Татка вошла в офис и облегчено выдохнула – до начала рабочего дня оставалось 20 минут. Каким-то неведомым образом она обманула патруль времени и умудрилась прийти на работу пораньше.

- Если я дала взятку небесной канцелярии, и кто-то могущественный мне сегодня подыгрывает, я совсем не против. Хоть бы весь день прошел под счастливой звездой!

Девушка скользнула в кабинет, скинула пальто и взыскательно оглядела себя в зеркале: невысокая стройная фигура, пушистая волна светлых волос до плеч, строгий геометричный разлет бровей и неопределенные серо-зеленые глаза. Бабушка всегда говорила, что Таткины глаза – погибель для мужчин, затянут в омут любого. Но, видимо, в заводских настройках что-то сломалось – погибель не работала! Пока до одури влюбленной себя чувствовала только Татка, а Лешик лишь выглядел слегка заинтересованным и не спешил тонуть в ее глазах.

Девушка поправила скромную грудь, чтобы та приобрела большую выразительность:

- Знаю, девочки, нам особенно нечего демонстрировать, но хоть сделаем вид, что мы ого-го, - произнесла она с сомнением.

Грудь упорно не планировала соблазнительно натягивать пушистый свитер, а боязливо пряталась в крупной вязке. Татка обреченно вздохнула, а потом привычно приободрила себя:

- Не грудью единой! Есть и у меня сильные стороны. Я точно знаю. Просто пока не нашла их.

Поиграла выражением лица: призывно приоткрыла влажно поблескивающие губы, томно прищурила ведьминские глаза. Все не то! Титул роковой красотки ей не взять, даже если на земле не останется больше ни одной женщины.

- Я старалась, - обреченно вздохнула девушка, пригладила непослушные волосы, оправила юбку и направилась в соседнее крыло в сторону кабинета любимого.

Лешик был мечтой всех девушек фирмы: рослый с потрясающим разворотом плеч, поджарый, как гончая. Его внешность являла из себя сводящую с ума комбинацию маскулинности и аристократизма: светло-каштановые волосы уживались с обжигающими темно-карими глазами, породистый нос с горбинкой уравновешивался четкой линией упрямого подбородка. Но Татка ничего не замечала, кроме обезоруживающей мальчишеской улыбки, рождающей солнечные искры в потусторонней глубине темных глаз. Она погибла сразу в тот миг, когда Лешик впервые при ней засмеялся. Девушка авансом отдала ему все свое сердце, даже не надеясь на взаимность. Она плавилась в присутствии офисного сердцееда, плыла и безнадежно глупела, выдавливая из себя неуместные нервические смешки. Так не могло продолжаться долго, и судьба решила сыграть с Таткой ва-банк, предоставив прекрасный шанс на новогоднем корпоративе.

Обращавший внимание лишь на признанных красавиц Лешик неожиданно пригласил Татку на медленный танец. Контраст в росте был разительный – девушка уперлась взглядом в пуговицу на рубашке мужчины, не решаясь поднять взгляд. Так и протанцевали: он откровенно скучал и поверх головы партнерши небрежно осматривал зал ресторана, а девушка пьянела, вдыхая смоляной с горчинкой запах его сильного тела. После танца Лешик отстраненно улыбнулся и направился к своему столику. А Татка замерла на месте, не решаясь пошевелиться и расстаться с ощущением его близости.

Она не придумала ничего лучшего, как жестоко напиться – впервые в жизни полностью отпустила все вожжи и утратила контроль. Что было дальше – сохранились лишь отрывочные воспоминания. Вот Татка изображает неловкость, подворачивает ногу и обрушивается всем своим смешным детским весом на сидящего в кресле красавца. Кстати, нога потом нещадно болела недели две – девушка в самозабвенной попытке взять штурмом форпост в лице офисного альфа-самца действительно повредила связки. Лешик же с удивлением подхватил свалившийся на него подарок судьбы.

Следующий фрагмент – он подвозит ее домой, а Татка полудремлет в автомобиле, склонив голову мужчине на плечо.

Дальше - обжигающее воспоминание: Татка чувствует на своих устах вкус его губ – пряный, терпкий. Она дрожит, всем телом вжимаясь в Лешика, утопая в нем, растворяясь. Они словно приклеенные проваливаются в ее квартиру и переплетаются прямо в прихожей. Его руки скользят по пуговицам блузки и ласково обнажают грудь, не защищенную бюстгальтером. Нежный розовый сосок твердеет под его горячими поцелуями, крошечная грудь полностью прячется в жадно распахнутых губах. Татка остро чувствует минутную неловкость, стесняясь своего неразвитого, почти детского сложения. Но поцелуи партнера все более опаляющие и требовательные, и девушка вскоре полностью отдается охватившей ее страсти. Она жаждет ощутить его внутри себя и молит об этом. Он не торопится, разжигая все больше, забирая ее всю без остатка. Татка стонет и хрипло кричит, впервые пронзенная оргазмом на качелях любви. Слезы прорываются из глаз вместе с последним чувственным стоном. Девушка утыкается в грудь мужчины, плачет и дрожит, уносимая на волнах только что испытанного острия чувств.

Проснулась в своей постели одна. Алексея в доме не было. Татка, терзаемая неопределенностью и стыдом, струсила и, сказавшись по телефону нездоровой, попросила на работе день отлежаться.

От Лешика ни записки, ни строчки в мессенджере, ни звонка. Они встретились через неделю в коридоре офиса, и он, поздоровавшись, просто прошел мимо.

Мир, не успев родиться, обрушился в бездну. Девушка убедила себя, что несет заслуженное наказание – покусилась серая мышка на альфа-самца. Вечером, вконец измученная, обреченно добрела до дома. Поднялась на этаж и уперлась взглядом в букет из ирисов и пионов. Ее мужчина ждал, согревая измученное сердце подкупающей и очаровывающей улыбкой.

Так началась их двойная жизнь: днем на службе они оставались посторонними людьми, а вечером в квартире Татка возносилась на вершины наслаждения в его умелых руках. Такой эмоциональный маятник только еще больше заводил и возбуждал.

Ненасытность! Девушка в полной мере познала смысл слова. Падая в изнеможении на кровать, дышащая каждой порой пережитой страстью, сохраняющая на теле крепкий мужской запах, она мгновенно закрывала глаза и во сне продолжала заниматься любовью, взлетать на чувственных качелях. Ей снились такие реалистичные волшебные истории, что девушка просыпалась от сотрясающего организм сладостного трепета. В ней пробудилась так долго дремавшая женственность и требовала любви каждой новорожденной клеточкой. Татка была счастлива!

Вот и сейчас она спешила пожелать Лешику доброе утро и украдкой урвать жалящий быстрый поцелуй.

Дверь в кабинет любимого оказалась распахнутой настежь. Слышались мужские голоса. Сердце Татки бешено затрепетало, устремилось вперед – девушка узнала бархатистый обволакивающий тембр любимого. Она не решилась входить в кабинет и прерывать разговор. И затаившись в глубине коридора, невольно подслушала.

- Да ты что! –рассмеялся Лешик. – Какие могут быть отношения. Она ж полторашка.

- Полторашка?

- Ну, да! Рост метр с кепкой. Полторашка! Выпил и забыл. После первого же секса интерес потерян. Ни изысканного вкуса, ни настоящего опьянения полторашка не даст. Кстати, я встретил такую горячую штучку. Работает моделью. Голову снесло напрочь. Ты представляешь, у нее потрясающие ноги – бесконечность. Длиннее моих на четыре сантиметра. Я за этой бесконечностью и девушку не сразу заметил. А потом заглянул в глаза и утонул, даже спасательный круг из накопившегося за годы цинизма не спас. Хотелось только смотреть и погружаться все глубже в ее бесконечность. Но это впереди! Мы договорились сегодня вечером встретиться.

Татка похолодела, а потом ее сожгла и скрутила боль осознания жестокого предательства. Девушка, ничего не видя перед собой, неслышно выскользнула в свое крыло и на негнущихся ногах засеменила к рабочему месту. Здесь тоже не было спасения. Опен спейс уже наполнился бодрыми голосами коллег, утренними разговорами, ярким ароматом кофе. Татка почувствовала удушливую волну тошноты, схватила с вешалки свое пальто и, зацепив сумочку, бросилась на выход.

- Ты куда? – удивленно окликнула ее Зинаида Михайловна – начальница отдела.

Татка с трудом разомкнула губы и удивилась, что может издать вполне членораздельную речь.

- Клиент позвонил. Попросил с утра пораньше о встрече, Зиночка Михайловна.

Та лишь кивнула, удовлетворившись объяснением девушка. Татка была яростным трудоголиком, поэтому руководительница ценила ее и давала больше свободы, чем другим сотрудникам.

Девушка выскользнула из здания и на деревянных ногах направилась в сторону небольшого парка.

- Полторашка… После первого же секса интерес потерян, - билось в голове. -Бесконечные ноги на четыре сантиметра длиннее ног Лешика.

Убито мелькнула мысль, что в мужчине почти два метра. Ей до огненной девушки даже с шестом не допрыгнуть. В это мгновение в Татке словно закончилась чувственная женственность, и она себя почувствовала черствым сухариком, в который даже не добавили ванили для привлекательности.

Какой же жалкой и никчемной чувствовала себя Татка в своем розовом пальто с нежно-голубой опушкой. А новое потрясение двигалось навстречу. По тротуару неспешно плыла женщина-весна. Она с большим воодушевлением несла себя, кокетливо придерживая подол пальто и осторожно переступая через мерзлые лужицы. На ее губах играла легкая полуулыбка, глаза довольно щурились. Кошачья вальяжность таилась в каждом движении незнакомки. Женщина-весна никуда не торопилась, находясь здесь и сейчас, наслаждаясь мгновением. Она выглядела до возмущения счастливой. Татка почувствовала острый укол зависти: она так бестолково суетилась, придумала себе сказку о любви и жестоко обманулась.

- Совсем с ума сошла. Кому позавидовала? – потрясенно пробормотала девушка.

- Сигареткой не угостишь, - хриплый голос попрошайки мгновенно разрушил весеннее наваждение. Раскрашенный желто-фиолетовыми подтеками глаз нагло подмигнул.

Татка отшатнулась от нахлынувшей на нее волны едкого запаха немытого тела.

- Жизнь - дерьмо, как и женщина-весна, - с горечью подумала Татка, устремляясь прочь. Она еще не знала, что злая энергия дня не исчерпала себя, и за поворотом ждет следующий удар.

Телефон настойчиво заиграл. Звонила Олеся.

- Татка, - весело защебетала подруга. – Ты мне так нужна. Сегодня встретиться не получится, но завтра вечером ты от меня не отвертишься - засядем в нашем любимом кафе и посекретничаем. Тебе первой сообщаю, даже еще родителям не звонила. Скоро меня будешь величать исключительно Олесей Смирновой - мы с Мишаней женимся, и я беру его фамилию! Ты не волнуйся – сделал предложение чин чином. Суженый потел и волновался, а я сияла красотой и картинно смущалась, опустив глаза в пол. Мол, вот совсем даже не догадывалась о его намерении. И нет, не находила у него в столе коробочку с кольцом. Так что готовься к роли подружки невесты. Свадьбу сыграем в конце апреля – Мишаня подсуетился. Будешь самой лучшей подружкой невесты на свете. По поводу платья не волнуйся и не трать попусту деньги на новое, твое чудесное сиреневое прекрасно сгодится для скромного торжества. И Лешика своего приводи, хоть погляжу на двухметрового офисного Аполлона.

Татка чуть не завыла в голос. Но не посмела испортить настроение подруге. Хорошо, что Олеся говорила без остановки, а от девушки требовалось только иногда поддакивать и издавать различные околорадостные звуки. Нажав на отбой, Татка вся словно сдулась. Ей срочно требовалась терапия добротой и душевным теплом. Только большому мегаполису все равно, если разверзлась земля у ног девушки и кто-то азартно на барбекю поджаривает ее сердце. Город равнодушно взирал на Таткины страдания, не выдавая и толики сочувствия.

От утреннего робкого весеннего солнца не осталось и следа. Деревья неслышно шуршали голыми ветками, покрытые каплями словно сверкающими бисеринками. Аллея старого парка ныряла в сырую взвесь, размывающую скамейки и стремящиеся вверх деревья в полупрозрачном молоке. Ощущение колоссального, всеобъемлющего одиночества обрушилось на Татку, затягивая ее в омут отчаяния. Казалось, что парк отгородил девушку от всего мира, от радости и невзгод, оставив лишь туманное ничто. Девушка, не сдерживая рыдания, плюхнулась на лавочку, которая словно парила в дымке.

- Я не справляюсь совсем, не вывожу. Леша меня никогда не любил. Так мне и надо – кому нужна такая жалкая коротышка. Полторашка. Олеся выходит замуж и приглашает на свадьбу вдвоем со спутником. А где мне его взять? Опять идти одной и ловить ехидно-сочувствующие взгляды?

К лавочке стали подлетать вездесущие голуби. Они самодовольно заворковали, выписывая вокруг ног Татки все более и более сужающиеся круги. Как ни удивительно, но их гурчащие звуки действовали успокаивающе. И девушку прорвало – она принялась жаловаться птицам на свою горькую учесть.

***

Данила всегда бегал по парку в определенное время. Поздним утром большая часть бегунов уже рассасывалась по офисам многоликого мегаполиса, а праздные гуляки еще не спешили оставить теплые квартиры и погрузиться в пронзительную прохладу парка. Данила был человеком привычки: он любил в конце пробежек посидеть на одной и той же лавочке, послушать неспешно разговаривающий парк, отстраниться на время от стремительного ритма Москвы. В этот раз на любимой лавочке пристроилась незнакомая девушка. Милая, но словно не от мира сего и окруженная надоедливыми голубями.

- Они же сейчас все загадят здесь, - с тоской подумал Данила. – На лавочку потом несколько дней не сесть – все будет в голубином помете.

Раздраженный неожиданными изменениями в тональности дня он присел на соседнюю лавочку, с легкой неприязнью и нетерпением косясь на странную девушку в розовом пальто с голубой опушкой. Беретик съехал набекрень, бросая тень и загораживая часть лица. Она что-то бубнила, скармливая птицам крошки батона. Данила невольно прислушался.

- Только вы меня и готовы выслушать. Только вам и могу все рассказать без утайки. Полторашка! Как жить с мыслью, что Полторашка? – задавала Татка крылатым слушателям вопросы. А они словно понимали ее боль, нежно ворковали, важно вышагивая рядом и округляя вспыхивающие радужными оттенками грудки.

- Она жалуется голубям? Только городской сумасшедшей здесь не хватало, - в сердцах тихо прошипел Данила.

И тут девушка чуть повернула к нему заплаканное лицо. Он застыл от узнавания: таких колдовских зеленых глаз природа не могла родить дважды. Только одна его знакомая обладала ведьминскими глазами, но та девочка много лет тому назад осталась в Кировабаде, в городе, которого сейчас и на картах нет. Данила тряхнул головой, смахивая наваждение, но волшебство не спешило исчезать. Ошибки быть не могло!

- Татуировка? – с волнением обратился он.

Взгляд девушки стал осмысленным и прицельным. Она внимательно присматривалась к Даниле, словно проникая в самую душу. Татка было уже решила, что ослышалась. Не мог этот незнакомец здесь, в Москве, назвать ее давно забытым прозвищем, которым голоногую девчонку-атаманшу наградили дети из одного южного городка теперь уже почившей Страны Советов. Скорее всего показалось, игры разума. На всякий случай с вызовом уточнила.

- Мы знакомы? – и смешно собрала нос гармошкой и потерла красной замерзшей рукой висок.

Данила рассмеялся. Точно Татка! Он не обознался – так занятно морщить нос могла только она.

- Странно, что ты рыдаешь. Обычно ревели все вокруг тебя: взрослые, дети, а особенно мальчишки. Что же с тобой сделали годы, Татуха? Раньше ты бы залепила обидчику по уху, а не стала бы в одиночестве плакать и жаловаться голубям.

Девушка поджала губы, судорожно шмыгнула переполненным после интенсивного рыдания носом. Но не обиделась. Сложно дуться на чудо, которое происходило у нее на глазах. Ведь этот странный парень напротив ее действительно знал. Не нынешнюю – потерявшуюся по жизни и неуверенную. А прошлую – юркую бескомпромиссную заводилу детворы. Когда она предала себя прежнюю? Когда превратилась в это несимпатичное закомплексованное существо? Татка молчала, вглядываясь в веснушчатое озорное лицо, приветливые светло-карие глаза, темно-медные брови. Цвет бровей словно нажал на выключатель в темной комнате. И она увидела худенького нескладного мальчишку с тоненькой шеей и непомерно большой головой. Он с вызовом смотрел прямо в глаза и твердил, что не могла она одна без помощи взрослых поймать на рыбалке больше десяти раков. История развивалась в школе в кабинете географии. Татка тогда так разозлилась, что схватила подвернувшийся под руку глобус и чуть ли не нахлобучила земной шар мальчишке на голову. Гордость географички была безнадежно испорчена – сразу по нескольким странам на глобусе пошла кривая трещина. Учительница потом долго кричала, грозя детям карами земными в виде вызова к директору родителей и двойки по предмету. Пострадавший мальчишка Татку не выдал, потер огроменную шишку на лбу и попытался всю вину взять на себя. Девочка в его поблажке не нуждалась, она резво вскочила, грохнув деревянной крышкой парты, и сказала, что незачем всяким рыжим ее выгораживать. Географичка слово сдержала и устроила им маленькое локальное землетрясение: доложила директору, а тот вызвал родителей. Мальчишке потом здорово досталось от своей мамы, а бабушка Татки лишь с грустью посмотрела на внучку. И тихим твердым голосом констатировала, что девочка на месяц остается без сладкого и сюрпризов, потому что деньги пойдут на покупку нового глобуса в школу.  Как же звали этого мальчишку? Точно! Данька Чистов. Хотя все его называли Рыжим Лисом за медную копну волос и несчетное количество веснушек на лице.

- Когда путешествуешь, сверяешься с маршрутом по глобусу географички? - гнусавя из-за заложенного носа, наконец выдала она, намекая на образовавшуюся на школьном экспонате трещину.

Парень рассмеялся.

- С твоей легкой руки заработал шишку и поездил по разным странам. В основном все сплошь западным. Хотя несколько раз по работе посещал Грузию и Казахстан. А вот в Азербайджане не был ни разу. Страшно и не хочется возвращаться – там даже теней из детства не осталось. Все другое.

Татка понимающе кивнула – ее тоже не тянуло приехать в город детства. На этих улочках она бы не встретила знакомых людей. А бередить старые раны не хотелось. Слишком долго Кировабад не отпускал ее в кошмарах.

По окраинам стояли ДОСы – так называли городки, где жили офицерские семьи. В основном здесь выстроились четырехэтажные здания. В домах офицерского состава жили дружно и скученно – праздники отмечали чуть ли не всем подъездом, составляя столы и выстраивая их не только в квартирах, но и на лестничных площадках. Каждая хозяйка несла на праздничный общий стол свое фирменное блюдо.

На окраине такого городка, в доме уже относящемся к основной части Кировабада, и обитали в пронзенной солнечным светом двухкомнатной квартире две женщины и маленькая девочка. Бабушка работала учителем иностранных языков в школе и по вечерам занималась с учениками. Мама принимала маленьких пациентов и выслушивала их взволнованных родителей в городской детской больнице. Она тоже, как шутила бабушка, постоянно брала работу на дом. А Татка вела деловую жизнь маленького и свободного от строгих социальных обязательств человека, наводя иногда шороху в детском садике.

Так длилось несколько счастливых безмятежных застойных лет, отличающихся вялотекущей жизнью. Их женский дом всегда полнился гостями: то к бабушке приходили ученики, старательно познававшие азы английского или немецкого языков, то к матери стучались соседки, тянувшие за грязные руки приболевших малышей со сливовыми глазами. Татка любила эту человеческую суету, хотя и люто ревновала Анну.

Как девочка все детство обижалась на мать: та либо была на работе в больнице, либо возилась с маленькими пациентами дома, либо отстранялась от дочери по вечерам, примостившись в глубоком кресле с толстенной книгой. Все внимание сухая и строгая мать дарила чужим детям, Татке доставались крохи ее теплоты. Зато Екатерина Григорьевна души во внучке не чаяла, она старалась восполнить неистовую потребность девочки в любви.

- Мама меня не любит, - голос решительный, Татка смотрит исподлобья.

Пожилая женщина в очередной раз поразилась сходству – она словно унеслась почти на тридцать лет назад и вновь увидела маленькую Аню -  дикого зверька, занявшего глухую оборону, готового объявить войну всему миру. Сердце защемило. Как объяснить ребенку холодность самого родного человека? Что сказать и при этом не разрушить хрупкий мир Таты?

- Ты мне веришь?

Сопит, мнет в руках подол, потом начинает накручивать его на палец. Екатерина Григорьевна не торопит и не наседает – ждет.

- Бабуля, я тебя люблю так сильно, до неба! – прорывает Татку слезами. Женщина чуть слышно выдыхает – очередной кризис почти миновал, теперь с девочкой можно будет говорить. Она подхватывает внучку на руки, гладит вздрагивающую худенькую спину и горячо шепчет ей на самое ухо:

-  Мамина любовь такая же сильная. Мама очень верный человек. Она тебя никогда не предаст.

И девочка поверила. Она все так же до жгучих злых слез ревновала Аню к другим детям, но и в любви мамы больше не сомневалась. Бабушка не могла обмануть – она никогда не лгала Татке!

А потом появился дядя Коля – смешной лысеющий мужичок с выпирающим «беременным» брюшком. Он служил прапорщиком в летном полку.

Нелепый мужчина в чуть сбитом военном галстуке однажды привел к Анне на прием приболевшую дочку. В ходе опроса врач поняла, что отец ничего не может рассказать из анамнеза заболевания девочки. По привычке она достаточно жестко отчитала нерадивого папашу, когда услышала в ответ:

- А я и не отец. Друг попросил сходить с дочкой в больницу, пока сам на полетах.

В советские времена не было киднеппинга, но Анна все же спросила у ребенка:

- Ты знаешь этого дядю?

Девочка доверчиво улыбнулась, кивнула и затараторила:

- Это папин друг дядя Коля. Он хороший. Мама говорит, что бедовый. Голова лысеет, а семью так и не завел. Когда я вырасту, то пожалею дядю Колю и выйду за него замуж. На чуть-чуть, чтобы про него больше мама не говорила, что непутевый. А потом разведусь и выйду замуж за рыжего Мишку с четвертого этажа. Знаете, какие у него веснушки! На пол-лица. А дядю Колю оставим с нами жить, чтобы он не скучал один. Будет в доме помогать.

Анна невольно улыбнулась и потеплевшим взглядом посмотрела на идущего багровыми пятнами мужичка.

Тот ласково погладил девчушку по русой голове:

- Спасибо, Оленька. Ты подрастай. А там поглядим. Вдруг мне счастье улыбнется, и тебе не придется тогда за меня замуж выходить. Сразу же с Мишей поженитесь.

Вечером Аня заметила неказистую смешную фигуру, прячущуюся за могучим раскидистым платаном. Ну, как прятался? Такой живот даже ствол гигантского платана скрыть не мог.

Дядя Коля стал приходить к зданию детской больницы с завидной регулярностью. Каждый вечер он молча потел у дерева, но не подходил и не заговаривал с Анной. Врачи и медсестры дружно посмеивались над робким кавалером и шутили:

- Анечка, может нам ему вколоть храбрин внутримышечно или прописать курс смелостина под язык после каждого приема пищи? Он прямо лев в душе.

Молодая женщина улыбалась и отмахивалась.

Но однажды дядя Коля все же набрался храбрости и подошел. В руках он комкал замученный букетик:

- Можно проводить вас до дома?

- А пойдемте, - неожиданно для себя согласилась Анна.

Шли молча. Но тишина почему-то не тяготила. Была уютной.

У подъезда незадачливый кавалер долго тряс руку Анны. Прощался. А потом пошел, так и не отдав букет.

- А цветы вы мне приносили? – звонко смеясь, уточнила молодая женщина.

Мужчина неуклюже подпрыгнул, развернулся на пятках и стукнул себя по лбу. На лице была написала адская смесь смущения и досады. Не говоря ни слова, он сунул Ане в руку жалкий букет и потрусил прочь.

Следующий вечер стал почти полным повторением предыдущего, с той лишь разницей, что измочаленные ромашки Николай сразу вручил. Около дома прошла почти такая же, как накануне ситуация прощания. Но тут на Аню ураганом налетела Татка:

- Мамик, привет! – счастливо прокричала девочка. – Мы тут в войнушку играем. Я спасаю весь партизанский отряд. Языка взяла. Будем его пытать, узнавать секреты немцев.

Молодая женщина почти с сочувствием посмотрела на соседского Алика – худенького мальчика с нежными карими глазами, которому выпала учесть играть плененного немца. Татка взаправду держала его за шкирку и увлеченно попинывала.

- Надеюсь, вечером тетя Фарида не придет жаловаться, что у Алика синяки? – строго спросила она девочку.

Та, чуть опомнившись, перестала третировать соседа, небрежно огладила на нем рубашку и оценивающе оглядела:

- Нет, выживет, - решительно успокоила Татка и только здесь заметила, что рядом с мамой стоит незнакомый дядечка и улыбается во все тридцать два зуба.

- А это кто? – бесцеремонно спросила она у мамы.

- Дядя Коля. Мой знакомый, - прозвучал лаконичный ответ.

- Тебя ведь Татка зовут? – по-приятельски неожиданно заговорил мужчина с девочкой. Аня с удивлением поняла, что вся его неуклюжесть и мучительная неловкость испарились. С детьми ее новый знакомый чувствовал себя свободно. Старый холостяк, не имея своих детей, любил возиться с чужими. Мог быть интересным и добрым приятелем.

– Я завтра торт к чаю принесу. С розочками. Давай получше познакомимся. Заметано?

- Заметано! – весело крикнула Татка на бегу, волоча за собой многострадального Алика.

- Хорошая у вас дочка! – душевно проговорил Николай. – Я завтра приду? Обещал ведь уже. Ребенка нельзя обманывать.

В интонациях – океан просительности.

- Приходите. Поглядим, что из этого получится, - попрощалась с ним Аня.

И Николай стал частым гостем. Екатерина Григорьевна посматривала на него, как на появление еще одного ребенка в доме – несколько нескладного и угловатого, но с большим сердцем. Вскоре выяснилось, что за неповоротливостью и несуразностью Николай скрывал главное свое достоинство – золотые руки. В доме наконец появился мужчина, который ловко собирает разваливающуюся мебель, вешает ту самую полочку, что второй год использовалась на полу вместо неудобной миниатюрной тумбочки и норовила подвернуться под ноги всем членам семьи и пребольно стукнуть маленький палец. Как оказалось, и восставшую технику он укрощал на раз – два. Но выяснился один неприятный нюанс.

Поломался телевизор. Татка чуть не в слезы – не посмотреть вечером любимую передачу «Спокойной ночи, малыши». Николай, заглянувший на чай, застал момент чуть ли не вселенской скорби в одной маленькой квартире. Он стеснительно помялся и сказал:

- Починить телевизор – плевое дело. Но трезвый я технику панически боюсь. Анечка, мне бы граммов пятьдесят беленькой.

Женщина в недоумении воззрилась на кавалера. Но ради какого-то болезненного эксперимента водку налила. Николай мечтательно крякнул, сделал несколько глубоких вздохов и, вытянув губы трубочкой, в один присест выпил горькую. Чуть закашлялся. Глаза его влажно и довольно заблестели. Счастливо и суетливо потирая руки, он приступил к исследованию пыльных недр старенького черно-белого лампового телевизора. Перегоревшую лампочку вычислил почти мгновенно, метнулся в коридор к своему потертому портфелю и достал нужную. Телевизор, чуть подумав, радостно зажегся.

- Анечка, повторить бы пятьдесят граммов спасителю вашего семейства, - прогудел уже немного разомлевший кавалер.

Да, Николай оказался тихим пьяницей. Теперь Ане многое стало понятно – и мелко дрожащие порой руки, и рваные отлучки мужчины, который вдруг мог без объявления войны запропасть на несколько дней.

Это был первый звоночек, заставивший молодую женщину серьезно задуматься.

А потом закрутили новогодние заботы. Достали через знакомых душистую сосенку со смолистыми ветками и мягкими, чуть горькими на вкус (Татка пожевала!) иголками. Всей маленькой семьей украшали с таким трудом добытую лесную красавицу новогодними игрушками и гирляндами. Повесили конфеты. Татка не все еще съела, хотя в пакете со сладостями нашлось много пустышек – аккуратно сложенных фантиков без конфет внутри. Николай тоже помогал украшать елку, а потом предложил отпраздновать новогоднюю ночь в военном городке.

Татке понравилось задорное веселье, которое начиналось в одной квартире, выплескивалась на площадку в подъезд и перетекало в другое жилище. Столы накрывали разномастными скатертями и метали на них все, что принесли с собой умелые хозяйки. Аня приготовила печеночный салат, а Екатерина Григорьевна – фирменный торт, над которым колдовала весь предыдущий день. Из кассетного магнитофона несся советский шлягер «Трава у дома».

Это был самый счастливый Новый год! Татка больше никогда так не полнилась от радости и потаенной гордости. Стали рассаживаться за большой, почти бесконечный праздничный стол.  Девочку угомонили рядом с бабушкой, напротив в красивом платье сидела мама. Стул дяди Коли почти весь вечер пустовал – он суетился, старался каждого поздравить и конечно выпивал со всеми.

- Думаю, наш Коля скоро остепенится, - уловил чуткий слух Татки веселый голос роскошной блондинки в красной кофточке. Она с улыбкой смотрела на маму, ожидая ответа.

Татка крепко задумалась и решила, что дядя Коля – это скорее хорошо в их жизни. Мысленно она дала добро на брак мамы с ним.

- Не будем бежать впереди паровоза.

Эффектная блондинка по-кошачьи рассмеялась:

- Коля действительно похож на паровоз: корпулентный и вечно пыхтящий.

- Только такой стеснительный и робкий наш паровозик из Ромашково, что порой мне кажется – никогда не решится заговорить о женитьбе, - отшутилась мама.

Блондинка понимающе покивала головой:

- Он очень добрый, но с красивыми женщинами – совершеннейший нескладеха. Поговорить с мужем? Они дружат много лет, вместе рыбачат. Найдут время и место, чтобы все обсудить.

- Не стоит, - улыбнулась мама. – Я не хочу спешить. Пусть самостоятельно прибудет к пункту назначения.

В ту ночь Татка впервые видела Дядю Колю пьяным. Он что-то громко и путанно говорил, потом неуклюже и настойчиво пытался пригласить загорающуюся недовольством маму на танец. А дядя Коля ничего не понимал – не замечал, что над ним сгущаются грозовые тучи в виде маминого гнева. Девочка видела, что Анна уже кипит и сердится, поэтому юрким зверьком вклинилась между взрослыми:

- Ой, дядя Коля! Я никогда не танцевала как взрослая. Пойдемте, покажите мне.

Анна заволновалась, как бы нетрезвый мужчина не расстроил Татку, и весь странным танец, который больше напоминал медвежье топтание на месте, пристально следила за дочерью. А потом тихонечко шепнула Екатерине Григорьевне, что пора уходить с праздника, который становится чересчур шумным для ребенка.

Дома молодая женщина решительно сказала:

- Извините меня. Я ошиблась в этом человеке. Пьяниц в нашем доме не будет.

Татка расстроилась. По тону матери она поняла, что та приняла окончательное решение.

Николай не появлялся больше недели. В этот раз запой оказался затяжным. А потом нарисовался на пороге – весь помятый и какой-то пожеванный. Что ему тихо сказал Анна, Татка не слышала. Но мужчина молча ушел, чтобы через час явиться в сильном подпитии.

Он долго громыхал в дверь тяжелым кулаком, ругался и кричал:

- Я для тебя все делал. Цветы дарил. А ты вот так? Открывай дверь.

Угомонили его соседи. Несколько мужчин и женщин уговорили непутевого пьяного кавалера пойти домой и выспаться:

- Вдруг на следующий день Анна-джан переменит свое мнение.

Больше он не приходил. Видимо понял, что Анна останется непреклонной. И жизнь потекла в своем русле, словно и не было в их жизни дяди Коли.

Все оборвалось внезапно и стремительно перед развалом огромной и казалось такой несокрушимой страны. Старые конфликты вновь вспыхнули с невероятной силой, и армяне с азербайджанцами решили вспомнить древние обиды и пробудить былую национальную вражду. Пока в городе еще стояли военные полки, только местами вспыхивали локальные непотребства и погромы. Но с выводом войск начался ад на земле – национальная чистка перешла в кровожадную фазу. Если бы Анна только знала.

В полной мере ужасы времени перемен пришлось вкусить двум русским женщинам и ребенку. Анну главврач уговорил остаться поработать в больнице, не бросать маленьких пациентов. И она не смогла отказать. Молодая женщина пропустила момент, когда можно было спокойно и безопасно вывезти семью в Россию.

А потом еще маленькая Татка тяжело заболела и лежала почти в беспамятстве, когда уехал поезд с последними знакомыми. Перевозить девочку в тяжелом состоянии было опасно – Татка могла не перенести дороги, и опытный педиатр понимала это как никто другой. Несколько дней Анна упорно боролась за жизнь дочери. Тело девочки страшно горело и плавилось – запредельно высокая температура не сдавалась. А потом Анна, в тысячный или миллионный раз наклонившись над осунувшейся и плавающей в полубредовом состоянии Таткой, почувствовала на лбу дочери легкую испарину. Кризис миновал – болезнь неохотно сдавалась, уступая требовательности жизни.

Он пришел поздно вечером. Совсем другой. Куда девался тот несуразный человек с неряшливой фигурой и всклокоченными жестами? Казалось, что последние события откололи от него все наносное и ненужное, оставив только стержень. Неожиданно строгий и собранный. Начищенные до зеркального блеска сапоги, отутюженные до идеальных стрелок военные брюки и добротная шинель.

Анна порывисто обняла своего неслучившегося жениха и глубоко вздохнула. Даже запах был другим – опрятным с легкой ноткой горчинки. В голове женщины несвоевременно промелькнула ассоциация с древней традицией славянских воинов, идущих на смертельный бой. Они тщательно мылись перед последней ратью – очищая тело и душу, чтобы предстать перед врагом и встретить свою смерть готовыми, светлыми. Надевали выбеленное исподнее. Молились. И с легкой душой шли за правое дело, отринув и смыв с себя все земные тяготы. Молодая женщина отогнала пугающую ассоциацию и внушила себе: «С Колей все будет хорошо. С нами всеми ничего не случится. Мы выберемся и останемся живы». А вслух спросила:

- Переводят в Россию?

- Да, полк переформировывают.

- Когда улетаешь?

- Сегодня ночью.

- Легкой дороги, Коля. Будь счастлив.

- Аня, тут такое дело… Вы можете полететь со мной. Летим на грузовом. Подполковник Гладунов помнит тебя и Екатерину Григорьевну. Он согласен взять вас всех на борт. Это с его дочкой я тогда в первый раз приходил на прием в больницу. Благодаря ей мы встретились. Очень тепло о тебе отзывается и Лена Гладунова, жена подполковника. Помнишь ту новогоднюю ночь? Ты сидела за праздничным столом рядом с Леной. Она говорит, что вы очень мило и интересно общались. Полетели. Соглашайся. Здесь ловить больше нечего. Город уже никогда не будет прежним. Жизнь делает крутой поворот. И никто не знает, что нас ждет за этим поворотом.

Анна вновь прижалась пылающим лбом к его холодной с улицы шинели. Застыла в мучительном сомнении. Она так выпрашивала у судьбы возможность, и вот этот шанс материализовался и стоял у нее на пороге.

- Рискнуть? – проносилось у нее в голове. -  Быстро собрать родных? У них и вещей таких нет, которые нельзя без сожаления бросить. Кроме семейной броши. Все оставить и ночью покинуть бушующий город? Но Татка еще плавает за порогом жизни, уже почти вернулась, но малейшие перемены вновь спровоцируют кризис и болезнь. Ребенку нужен покой для запуска полноценного процесса выздоровления. Девочка может не пережить следующего температурного коллапса. Как же быть? Нет, сейчас еще нельзя тревожить Татку. Рано, слишком рано. Придется остаться. Дочка выздоровеет, а там судьба выведет. Не может быть, чтобы жизнь не подкинула еще один случай.

И она отказалась. Понадеялась на русское авось. Поцеловала Николая в лоб и простилась с ним теперь уже окончательно. Навсегда.

Две женщины и девочка остались на теперь уже чужой земле в полном, как они думали, одиночестве. А Кировабад будоражили страшные погромы: группы азербайджанцев расправлялись с армянами и теснили их со своих территорий. Людей, почувствовавших звериную одержимость, было не остановить. Большая часть населения ужасалась какой-то первобытной жестокости грабителей, но не решалась вмешиваться. По укромным углам тихо опасливо шептались о жутких расправах и грабежах. Человечность, казалось, совсем покинула город.

Однажды затренькал служебный телефон. Еще в хорошие, спокойные времена главврач настоял, чтобы в дом провели связь:

- Мало ли, будет сложный случай. Всегда смогу с вами связаться, проконсультироваться.

Веселый жизнерадостный звонок телефона так не вязался с тревожным состоянием женщин.

- Анна Сергеевна, как дочка? - раздался в трубке чуть надтреснутый голос главврача.

- Спасибо, Юсиф Мухаммедович за заботу. Кризис миновал. Но пока еще тяжело.

Пожилой мужчина горестно вздохнул. Анна ясно представила, как он тревожно трет пальцами висок, оглаживает блестящую лысину, складывает лоб гармошкой и тут же распрямляет его.

– Я сильно вас подвел. Кто же мог предполагать, что наступят такие времена. Вы после больничного не выходите пока на работу. И в городе лучше лишний раз не появляйтесь. Поберегите себя и родных. На улицах небезопасно. Мы задним числом оформим вам отпуск. А там еще что-нибудь придумаем. Переждите дома, голубушка. Этот кошмар должен рано или поздно закончиться. Хочется верить, что рано. Вам, возможно, нужна помощь? Я готов вечером заехать. Могу съездить в магазин, купить продуктов.

Анна, не умеющая принимать помощь от других людей, привычно отказалась. И сразу же поняла, что поступила опрометчиво и необдуманно. Но молодую женщину словно замкнуло – просьбы царапающим комком застряли в горле и так и не излились в слова. А главврач продолжал:

- Представляете, сегодня поступил мальчик. Множественные гематомы по всему телу. Весь синюшно-фиолетовый от синяков. Удивительно, но обошлось только двумя переломами. Ребенок родился в рубашке. Его принес совершенно чужой человек. Увидел избитого мальчика на бетонном полу в подъезде. Нес чужого ребенка на руках около километра, пока другие сердобольные люди не подхватили, не усадили в машину и не доставили к нам. Мужчина немолодой, в жизни повидал разное, но даже он почти плакал. Все говорил, что лучше ослепнуть, чем видеть своими глазами такое. Вы знаете, Анна Сергеевна, я понял, что тоже готов заключить контракт со всевышним и пожертвовать своим зрением, лишь бы знать, что больше не принесут в больницу измученного ребенка. Я пока прощаюсь. Если вам будет нужна помощь, помните – вы всегда сможете на меня рассчитывать. Обязательно позвоните. До лучших времен. Так хочется, чтобы они поскорее пришли, когда самое страшное детское заболевание – элементарное вирусное.

Анна и Екатерина Григорьевна боялись выбираться на улицу. Домашние запасы неумолимо таяли, и женщины понимали, что рано или поздно придется выйти из относительно безопасного дома в ставший западней город. Спасение пришло неожиданно. Как оказалось, милосердие таилось в притихшем от ужаса Кировабаде, и вскоре к женщинам потянулись добросердечные соседки-азербайджанки. Они не забыли внимание и доброту, которые всегда встречали от русских женщин, и в жестокие трудные времена стремились отплатить сторицей. Каждый день они делились с русской семьей своими запасами, покупали хлеб, приносили лекарства для Татки.

Однажды ночью чутко и тревожная спавшая Анна проснулась от сдавленных криков, доносившихся с улицы. Холодея, она подошла к окну и затаилась за тюлем. Из квартиры на первом этаже в доме напротив прорывался густой дым. В неясном лунном свете сновали люди. В этой квартире до страшных времен жила милейшая армянская семья. Анна, никогда не обращавшаяся к богу, молилась, чтобы люди успели выехать. Вот засуетились соседи, выстроились в очередь с ведрами и не дали возгоранию разрастись. Кто-то кряжистый накинул на себя мокрое покрывало и прошел внутрь. Через некоторое время выбрался, скинул дымящееся одеяло. Мужчину (Анна узнала в нем одного из соседей) тут же окатили водой из ведра. Все это происходило в почти могильной тишине при полном скоплении народа. Затравленная молчаливость людей пугала еще больше, чем если бы они кричали и возмущались. Мужчина отрицательно помотал головой, и Анна облегченно вздохнула – квартира была пуста. Беды не случилось. Женщина на цыпочках проследовала в комнату, где спали мать с дочкой, и убедилась, что родные не проснулись. Осторожно закрыла окно, чтобы не несло гарью. Сгрудила одеяло прямо на полу, легла и провалилась в рваный сон, чуть успокоенная ровным, размеренным дыханием двух самых любимых людей на свете.

Утро началось с надежды - стало очевидно, что страшнейшее воспаление легких отступило. Но от живой, бойкой Татки осталась безвольная тень с черными кругами под глазами. Девочка была очень слаба.

Обе женщины понимали, что нужно срочно выбираться из страны, которая чуть ли не в одночасье превратилась в чужую. Но как везти истончившуюся Татку, только возвращающуюся к жизни после болезни?

В ту ночь Анна, мучимая бессонницей и тревогами, взяла переполненное мусорное ведро и неслышной тенью скользнула на темную улицу. Выбросив мусор, молодая женщина застыла, вжавшись в стену дома, вдыхая вкусные запахи южного ночного города. Вокруг разливалась такая невозмутимость, совсем не верилось, что Кировабад будоражит неудержимая дикая злость. Анна прикрыла глаза, позволив себе несколько минут умиротворения. Легкий шорох испугал, подняв все волоски на руках. Женщина мучительно вглядывалась в темноту. Она пыталась решить: видят ли ее. По дорожке, задыхаясь и панически всхлипывая, неслась сломя голову туманная фигура. В начале улицы послышались агрессивные хриплые мужские города. Призрачная тень согнулась, словно от сокрушительного удара, юркнула в кусты, а потом загнанным зайчонком рванулась вперед. Анна с ужасом поняла, что в ночном городе идет охота. Кто-то сильный и безжалостный травит по улицам девочку. Женщина сделала шаг в сторону фигурки, та отшатнулась, зажав рот кулаком, крупная дрожь сотрясала худое тело. Анна почти беззвучно сказала по-русски:

- Не убегай и не кричи. Иди за мной, если хочешь спастись.

Продолжение здесь: Две женщины и девочка: бегство 1

Две женщины застыли в ужасе. На них смотрел замученный и жестоко избитый ребенок года на четыре постарше их Татки. Одежда на девочке была разорвана, грязная с мерзкими бурыми пятнами. Но самое страшное – на внутренней стороне бедер и худеньких ног засыхала дорожка крови. Анна заскрежетала зубами:

- Какие-то нелюди надругались над ребенком. Девочка, наверное, чуть не сошла с ума в руках ублюдков. И как ей только удалось сбежать?

Девочка тихо и безудержно рыдала, уткнувшись в бедро Екатерины Григорьевны, пока та бережно освобождала ее измученное тело от одежды и мягко промывала ссадины и раны. А с улицы неслись крики, грязные ругательства. Мерзавцы, еще не натешились, жаждали продолжить терзать и рвать беззащитную детскую плоть.

Минут через сорок, когда замученная девочка провалилась в тревожный сон-кошмар, две женщины в темноте сидели за столом на кухне и думали, что им делать дальше. Тихий стук в дверь подбросил Анну на ноги. Екатерина Григорьевна подошла к двери, всем телом прислонилась к крашеной поверхности, чутко вслушиваясь в звуки подъезда – все ее чувства предельно обострились.

- Не бойтесь, открывайте. Это мы, соседи из двадцать седьмой, - свистящий шепот проник сквозь замочную скважину. Пожилая женщина с трудом узнала голос обычно бойкой соседки Зейнаб, проживающей напротив. Две тени прошли в квартиру, одна из них тут же закрыла дверь на замок.

- Мы видели. – проговорила Зейнаб. – И готовы с мужем забрать у вас девочку. Ей у нас будет лучше и спокойнее. Вырастим, как свою. Одним ребенком больше, одним меньше. Не должны дети страдать за наши грехи.

- Она армянка, - безжизненным голосом сказала Анна.

- Аня-джан, не обижай. Армянка, азербайджанка… Она просто ребенок, которого обидели. Теперь у нее будут родные, которые ее защитят. Вы уедете в Россию. А ребенку лучше расти на своей земле. Мы ее сбережем, дочерью назовем. У Ильгара брат по материнской линии работает в ЗАГСе поможет с документами. Дадим дочке нашу фамилию, - горячо выдохнула Зейнаб.

- Жена дело говорит, - согласился с Зейнаб супруг.

Силуэт, затаившийся в сумерках комнаты, не замечали. А девочка проснулась и подскочила от первого же шороха в коридоре. Она теперь затравленно выглядывала из-за дверного косяка.

- Пойдешь? – спросила Екатерина Григорьевна, обратившись к призрачному силуэту. Как оказалось, женщина увидела притаившуюся фигурку.

Та вышла в коридор в круг света, падающего от потолочной люстры. Зачарованно посмотрела на взрослых большими исстрадавшимися глазами, заторможено кивнула. Азербайджанцы казались ей более понятными и привычными. Русские женщины были добрыми, но девочка почти не знала их язык, чуть побаивалась. Девочка подошла к Зейнаб и доверчиво вложила свою ладошку в ее мягкую руку. Азербайджанка заплакала, погладила новую дочку по густым волосам. Ее муж Ильгар лишь потрясенно вздохнул:

- Что жизнь с людьми делает? Пойдем, дочка. Мы тебя в обиду не дадим.

И все трое вышли в темноту, чтобы скрыться в соседней квартире.

Анна изо дня в день мучительно искала выход из ситуации. Она еще надеялась, что проблема разрешится и появится новый шанс, что получится спокойно и безопасно перевезти семью в Россию, когда услышала в подъезде разъяренные гортанные мужские голоса. Хлипкая дверь затряслась от бешеных ударов, кто-то с той стороны пытался ее выломать. Неслись преисполненные ненависти ругательства по-азербайджански. Татка по привычке помертвевшими от ужаса губами перевела:

- Они кричат «откройте дверь русские». Я только не знаю, что такое «фахизе».

Бабушка по обыкновению, услышав непотребство, прикрыла сухой ладонью девочке рот:

- Тебе на нужно запоминать это слово, - но все же пояснила. - Оно означает «блудницы»… если не что-то пострашнее.

- Потаскухами они называют нас. Проститутками, - подумала Анна.

Хлипкая дверь еще держалась, но рано или поздно она бы разлетелась под ударами сильных кулаков. Крики, ругань, мужская ярость – что-то злое и безжалостное клубилось за рыхлой фанерой, ограждающий маленький мир семьи от внешнего кровожадного хаоса. Анна сначала беспомощно заметалась, а потом с невыносимой тоской посмотрела на мать и дочь.

- Не спасла, - билось в ее голове. – Как я виновата. Дура! Нужно было рискнуть и улететь с Николаем. Перестраховалась, испугалась за Татку. А теперь… что будет теперь с ними? Страшно как.

Она с ужасом представляла, как волосатые жилистые руки начнут бить и рвать ее родных, вышибут из них все человеческое. Эти нелюди, бушевавшие по городу в последние дни, пришли убивать Анну и ее семью. Женщина беспомощно сползла на пол, прижалась спиной к двери в никчемной попытке оградить от злых кулаков самое дорогое, что у нее есть. Татка впервые в жизни увидела, как ее всегда железная мать плачет.

Екатерина Григорьевна взяла на руки истончившуюся после болезни почти невесомую внучку, подошла к дочери, мягко притянула к себе горящую от отчаяния взлохмаченную голову:

- Я так люблю вас. Простите, если что-то было не так.

Две женщины и маленькая девочка обреченно сгрудились у двери и стали ждать смерти. Но по другую сторону неожиданно что-то изменилось – послышались громкие женские крики, приглушенные уверенные мужские голоса. Отдельных слов было не разобрать, но стало очевидно, что в подъезде столпились соседи. Казалось, около хлипкой двери собрался весь дом: явно слышался низкий бас пожилого Магомеда, который что-то втолковывал неизвестным вооруженным мерзавцам, не посмевшим перечить уважаемому аксакалу.

Соседи встали горой! И зло откатилось, струсило и отступило.

Топот и грохочущий камнепад голосов потекли вниз, а потом и вовсе выплеснулись на улицу, раскатившись по другим улицам горестного, многострадального Кировабада. Через несколько минут в дверь по мышиному поскреблись:

- Анна-джан, Екатерина-ханум, здесь только мы. Чужаки ушли, - тихо позвала соседка с первого этажа Мехрибан.

Анна с побелевшими от пережитого потрясения глазами непослушными пальцами далеко не сразу смогла повернуть ключ в замке. В образовавшуюся щель в квартиру скользнули несколько женщин и Магомед. Остальные мужчины лишь поздоровались и остались на лестничной площадке. Строгие сосредоточенные лица соседей сказали о многом - женщины и девочка на волосок разминулись со смертью.

Магомед еле слышно прокашлялся, прочищая голос, а потом произнес:

- Мы поможем уехать в Россию. Договоримся с надежными людьми, и они переправят вас через границу. Дорога будет сложной, но вы ничего не бойтесь.

Он невольно украдкой поглядывал на Екатерину Григорьевну. Многие догадывались, что старый вдовец давно симпатизирует русской соседке. Он все не решался изменить свою жизнь, заговорить с женщиной о самом главном. А теперь уже поздно – не будет на склоне лет новой попытки завести семью. Нужно спасать дорогую его сердцу женщину и ее родных.

Магомед прожил долгую и трудную жизни. Дважды хоронил самых любимых людей. Первый раз он положил в землю тело жены. Его Самира долго болела, рак так изменил ее. Пожрал все внутренности, молодость, веселый нрав и красоту. В гробу лежала высохшая старуха с серо-желтой кожей. Ничего не осталось от его нежной миловидной жены. Даже келагаи – головной платок из чудесного натурального шелка – надели только потому, что было стыдно и неправильно хоронить Самиру с плешивой головой. В последние месяцы ее роскошные волосы лезли клоками. Бедная жена, она уже даже не плакала. Понимала, что это конец. Все жалела. Не себя, а мужа и детей, которых оставляет без присмотра. Самире не было еще и тридцати шести лет, когда ее утомленное болезнью и волнениями сердце остановилось.

Потом провожал в последний путь погибшего в автокатастрофе сына. Сам стал черным от горя. Стоял над свежевыкопанной могилой, чувствовал тяжелый дух кладбищенской земли и боролся с постыдным и неправильным желанием рухнуть в яму и забыться там. Готов был покончить с собой, лишь бы не чувствовать горя. Но удержали перед последней чертой мысли о еще двух сыновьях и дочке. Справился и с этой бедой.

Теперь новая утрата. Уедет эта светлая женщина с зелеными глазами.  Ради чего жить? У детей свои семьи, своя судьба. А он останется один век вековать. Любовь Магомеда к Екатерине Григорьевне была глубоким чувством сильного и много страдавшего человека. Что он мог предложить ей сейчас? Только свою любовь. Это много. Это очень много. Магомед знал, какие горизонты открывает перед человеком любовь. Но сейчас в Кировабаде было неспокойно. Его город стал опасен для беззащитных русских женщин. Как уберечь? Что сделать? Что сделали бы вы, нося внутри столь сильное чувство? Магомед увидел единственный верный путь: он пожертвовал собой и ничего не сказал Екатерине Григорьевне. Не отяжелил ее сердце муками выбора. Он дал ей свободу. И мысленно поклялся, что сделает все возможное, чтобы поскорее вывезти русскую семью в безопасное место.  

Екатерина Григорьевна с грустью смотрела на Магомеда. Это могла быть добрая история, в которой хватило бы место двум немолодым людям. Но жизнь определила другой финал. Женщина с материнской мягкостью дотронулась до руки пожилого азербайджанца. Ее потаенные, тщательно скрываемые даже от себя чаяния разбивались в мясорубке национальной резни, охватившей город.

- Магомед ага, не могли бы вы как потомственный ювелир помочь нам безопасно перевезти семейную реликвию.

И женщина достала из шкафа шкатулку. Она впервые извлекла старинное украшение при посторонних. Приоткрыла крышку, и пожилой мастер в тихом восхищении замер, вглядываясь в совершенные линии старинной броши.  Он восторженно поцокал языком, бережно взял украшение в узловатые огромные руки и любовно потрогал каждый серебряный выступ. Азербайджанец надолго застыл, словно разговаривая с брошью, прислушиваясь к чему-то. А потом светло улыбнулся и уверенно сказал:

- Все сделаю, ханум. Отолью для броши оболочку из сплава с железом. Состарю. Никто не позарится – ничьи жадные бесчестные руки не потянутся. Сделаю в виде пряжки на пояс, чтобы вы перевезли украшение на себе. Неопытный глаз даже не заметит, что пряжка открывается. Только вам покажу, на какое место нажимать, чтобы сработала защелка и створки раскрылись. Завтра вечером принесу.

Ювелир выполнил свое обещание – на следующий вечер Екатерина Григорьевна дрожащими руками вложила брошь в пряжку и тихий щелчок замкнул хитроумный внутренний замочек. Пряжка выглядела аутентично недорогой вещью – старый мастер на глазах у женщин ловко прикрепил ее к потертому кожаному ремню, скрыв место, где находилась пружинка.

А чуть позже в квартиру поднялась полнотелая Мехрибан. В руках она несла глиняную глубокую плошку, от которой ароматно пахло травами. Анна с удивлением посмотрела на странную зеленовато-коричневую густую кашицу, от которой шел обильный горячий пар. Старая азербайджанка грустно посмотрела на пушистые с золотистым отливом волосы соседок и нерешительно сказала:

- Мне так жаль. У вас такие красивые волосы. Словно расплавленное золото. Только покрасить нужно волосы, чтобы не бросались в глаза. Темными сделать. Я хну с басмой намешала. Волосы будут каштановые, как у меня почти. Не сразу поймут, что вы не азербайджанки.

Анна взяла глиняную миску, поблагодарила добросердечную соседку и позвала Татку в ванную. Вечером все трое привыкали к темно-каштановым локонам, которые лишь подчеркнули ведьминскую с зеленым отливом бездну в породистых глазах родственниц.

Оказия, про которую в страшный день нападения говорил Магомед, случилась лишь через неделю. Все это время две русские женщины и маленькая девочка жили как на вулкане, вздрагивая от каждого шума, прислушиваясь к резким голосам, звучащим с улицы.

В дорогу их собирали соседи - каждый принес что-то нужное: Ильгар снабдил бараньими колбасами, способными без холодильника сохраняться несколько дней, Мехрибан принесла несколько еще горячих ароматных пшеничных лепешек на меду, Магомед вручил большой термос с кофе, сваренным по старинному рецепту, и мешочек с сухофруктами. Глава семьи Абдуллаевых – сильный кряжистый мужчина – положил на тумбочку в прихожей теплые жилеты и чуни, связанные из бараньей шерсти. Анна, кажется, в первый раз услышала его голос – низкий с характерными гортанными нотами:

- Жена с дочками всю неделю вязали. Вам будет тепло в дороге. И нас еще долгие годы сможете вспоминать.

Зейнаб принесла баночку топленого масла.

- От нас с дочкой Адилией, - многозначительно глядя в глаза, медленно промолвила Зейнаб. Так Анна узнала, как зовут девочку, которую она вырвала ночью из лап насильников.

Люди шептались, тихонечко плакали и ясно понимали, что другой встречи уже никогда не будет. Закончился удивительный добрый мир, когда представители разных национальностей жили одной большой семьей. Наступало принципиально другое время. Что от него ждать?

В дороге были несколько суток. Ехали осторожно, на двух машинах. В первой находились четверо жилистых молодых мужчин. Как узнала Екатерина Григорьевна, дальние родственники Магомеда, специально прибывшие из пограничного аула. Во втором автомобиле навстречу неизвестности неслись женщины с девочкой и двое провожатых.

Однажды ночью их остановили вооруженные винтовками люди. Грубо выволокли мужчин из транспорта. И снова злая волна вздыбилась рядом, готовая поглотить русскую семью и шестерых мужчин, отважившихся проявить порядочность в эпоху перемен. Кто-то из нападавших скорее для видимости поинтересовался, какая нелегкая несет к границе с Россией. На что один из провожатых – азербайджанец с густой сединой в волосах - спокойно ответил:

- Всей семьей возвращаемся домой. Выдал замуж младшенькую дочку. Пора и честь знать, а то и так загостились у новых родственников, а дома отара баранов без хозяйского присмотра.

Один из вооруженных мерзавцев стремительно атаковал, нанес прикладом автомата хлесткий хук в челюсть и изготовился сокрушить новым ударом в живот. Второй в это время было сунулся в салон видавшего виды «Жигуленка», но натолкнулся на непреклонный взгляд Екатерины Григорьевны. Пожилая женщина решительно оттеснила азербайджанца и шустро выскочила из машины. Буквально в волоске от неизбежного Екатерина Григорьевна продемонстрировала поразительное самообладание и невероятный артистизм: она бешеной наседкой налетела на озверевших от вседозволенности мужчин и на чистейшем азербайджанском стала совестить их и страшить различными карами. Самый ярый нападавший сломался на фразе:

- Разве не мать тебя кормила? Так почему ты сыновей, каждого из которых я вскормила, на моих глазах позоришь? Как ты потом своей матери в глаза посмотришь? Погляди на меня, словно держишь перед ней ответ?

Она решительно наскакивала на группу мужчин, не смолкая ни на секунду. Анна не верила собственным глазам – те переминаясь и исподлобья переглядываясь, теснились в сторону, потерянно поводя могучими плечами и потея. Они действительно взмокли, почувствовав жгучие уколы совести. Как ни странно, речь старой женщины подействовала отрезвляюще, группа вооруженных людей расступилась, расчищая дорогу двум стареньким «Жигулям». Ярая злая волна, изготовившаяся забрать несколько человеческих жизней, бесцельно опала под натиском одной худенькой маленькой женщины.

А Екатерина Григорьевна, не теряя времени, сварливо загнала «сыновей» по машинам:

- Что застыли? Ехать пора. Бараны и куры не кормлены.

Путь был свободен – автомобили устремились вперед в сторону российской границы.

Даже год спустя Татка с содроганием вспоминала тот последний месяц в Кировабаде. Еще долго ее преследовали ночные кошмары, девочка с криком пробуждалась и в слезах неслась в комнату к бабушке. Ей снилось, что страшные волосатые джины с горящими глазами и клыкастыми пастями тянут к ней свои руки-бревна, готовые разорвать на части, убить. Сны начинались по-разному, но потом сюжет обязательно приводил девочку в темный лес. Вокруг нависали над головой высохшие коряги, злые ветки цепляли за одежду, больно карябали кожу. Девочка хотела найти выход, искала нужную тропку, но понимала, что снова попала в ловушку. Из леса не было спасения. А потом появлялись джины. И Татка в ужасе просыпалась, подстреленным воробушком вскакивала и мчалась к бабушке, видя, как за ней тянутся кряжистые волосатые руки с хищными когтями на кривых пальцах.

Анна, чутко спавшая, молча вставала в такие ночи и шла на кухню, чтобы жадно осушить до дна кувшин с холодной кипяченой водой. Потом она возвращалась в постель и слепыми глазами вопрошала темноту: «Как могло случится, что люди поддались массовой эпидемии животной злости?» А Екатерина Григорьевна обнимала внучку, окутывала ее теплом и уютом одеяла и ласково гладила по голове. Она шепотом напоминала, что хороших людей даже в самые страшные времена на их дороге встретилось гораздо больше. Девочка бережно хранила воспоминания о людях, не пожелавших пойти против человечности. В сознании не остались лица – но ханум Мехрибан и дедушку Магомеда девочка, возможно, узнала бы, встретив на улице.

Екатерина Григорьевна однажды вдруг поняла, что ее Анюта вернулась. Жесткость и одержимая решимость, которые появились после убийства Саши, ушли из глаз молодой женщины, она вновь стала ластиться к матери. Наверстывала время, упущенное с дочерью, говоря Татке все те слова, которые раньше носила глубоко в себе. Страх потерять родных там, в далеком южном городе, словно подточил искусственную стену, возникшую после страшной смерти мужа. Аня вновь жила и дышала полной грудью без болезненной занозы в сердце! Она позволила себе быть настоящей и порой слабой.

А почти через два года пришла первая весточка из Гянжи – так теперь назывался Кировабад. Письмо пестрело множеством штампов, на конверте старательно были выведены адрес и фамилия Екатерины Григорьевны. Женщина сразу узнала каллиграфический почерк своей ученицы – Зухры, внучки пышнотелой соседки Мехрибан. Непослушными руками надорвала конверт, и оттуда выглянули тетрадные листочки. Они были исписаны разными почерками – приветы и добрые пожелания передавали и Мехрибан, и Зейнаб с Адилией. На отдельном листке было письмо от Магомеда. Он рассказывал, как изменился город. И сожалел, что в Гянже нет одной прекрасной русской семьи. Слова - будто ласковые теплые руки обняли двух женщин и Татку. Так началась переписка. Весточки порхали из одной страны в другую.

- Ты как здесь? Прости, но ты же умерла.

- Соскучилась по тебе, родная. Не приходишь в последнее время в гости. А если гора не идет к Магомеду, то Магомед идет к горе. Замуж выходишь?

- Да, бабуля!

- Что ж не познакомила с суженым?

- Ты его знаешь! Это Рыжий Лис. Помнишь мальчишку с глобусом? Тебя еще к директору вызывали.

И тут девушка действительно проснулась, стряхивая удивительный сон. Затуманенным взглядом огляделась – на соседнем кресле все так же ехал подтянутый молодой человек, явно живущий на спорте и придерживающийся здорового питания. Татка вопреки здравому смыслу почувствовала жесточайший укол разочарования, на глаза навернулись слезы утраты и печали.

- Я тоже соскучилась, бабуля. Жаль, что встретиться можем только во сне или в воспоминаниях. Ты всегда в моем сердце.

А потом, не обращая внимания не недоуменный взгляд соседа, решительно добавила, окончательно поверив, что сон в руку.

- Правильно, что еду. Давно пора!

А поезд уже подъезжал к монументальному зданию вокзала, построенному в конструктивистском стиле в советскую эпоху. В груди возникла легкая щемящая боль, глаза опять увлажнились.

- Я здесь не была четыре года. А кажется, что вечность.

Она сразу увидела по-девичьи стройную фигуру на перроне. Полоскающиеся на порывистом ветру седые волосы как флаг стойкости и решительности. Строгий прищур породистых зеленых глаз. Прямая осанка. Казалось, она всю жизнь жила по правилу: «Что бы ни случилось, как бы тяжело ни было – спину держи прямо и не жалуйся». Мама!

- Здравствуй, Тата, - голос дрожит, он чуть ниже, чем всегда и с хрипотцой. Анна взволнована долгожданной встречей с дочерью. Ей очень не хватало живого общения, возможности прикоснуться к руке, ловить малейшие нюансы и перемены эмоций.

Две женщины обнялись и замерли, привыкая вновь к запаху друг друга. Если бы они могли слышать свои сердца, то поняли бы, что те зазвучали в унисон – сильно, размеренно и счастливо. Умиротворение наполнило мятежную душу Татки. Так было только в присутствии мамы и бабушки. Теперь, когда бабушки не стало, только рядом с мамой. Лишь сейчас девушка в полной мере поняла, как неизбывно тосковала по Анне, по ее строгой выдержке, предельной честности и глубокой верности. Раньше она не понимала, что все эти качества и составляют материнскую любовь. Какую глупость допустила, позволив страху и печали по бабушке разорвать на несколько лет связь. Столько времени упущено. Сколько нужно наверстать. Обнимая самого дорогого человека, Татка в который раз осознала, что дом – не пространство, не конкретное помещение в одном провинциальном городе, а глобальная связь между людьми. Обнять родного человека, всеми клеточками почувствовать с детства знакомый запах - значит оказаться дома прямо сейчас и стать счастливой. Рядом с мамой не нужно быть первой и лучшей во всем, не нужно бороться за место под солнцем. Тебя любят просто потому, что ты есть.

Анна тоже замерла, боясь спугнуть мгновение и разрушить атмосферу переполнявшего ее счастья. Она вновь обретала свою Татку, знакомилась и авансом любила новые черты характера дочери. Сигнал телефона напомнил, что они все еще находятся на вокзале, а не в старом доме, выстроенном еще прапрадедом.

- Такси приехало, - встрепенулась Анна.

В автомобиле девушка крепко держала маму за руку. Сухая твердая ладонь врача, часто дезинфицирующего руки смоченной в спирте ватой – такое знакомое с детства ощущение.

- Я наконец дома! – полнилось и пело сердце. В голове звучал радостный и торжественный гимн счастья!

***

Девушка перешагнула порог родового гнезда, и ее ноздри защекотали манящие вкусные запахи. Анна накрыла на кухне поистине царский стол. Здесь были все блюда, любимые Таткой с детства: тушеная под майонезной подушкой рыба, ароматная миниатюрная долма с пиалой со сметанно-чесночным соусом в центре блюда, беспроигрышный и обожаемый всеми советскими детьми салат «Столичный», ваза с фруктами и лодочка с конфетами. Особенно умилила чашка с анимационными персонажами – керамическая кружечка терпеливо несколько лет ждала свою хозяйку и вот дождалась.

Девушка и не заметила, как смела большую толику блюд. Только в какой-то момент натужно откинулась на подушку на спинке стула и блаженно простонала. Анна довольно улыбнулась.

- Тата, какой бы повод не привел тебя в Иваново, я очень рада. Расскажешь?

- Мам, даже не знаю толком с чего начать. Поэтому начну с последних событий.

И девушка рассказала о посещении выставки, о размещенной на афише удивительной фотографии четы Боровацких и прапрадедушки с Марфой, о тревожной статье о проклятии александрита. Анна слушала дочь внимательно, не делая попыток перебить. Она видела, что девушке нужно высказаться, собрать воедино разрозненные пазлы и попытаться сложить общую картинку. Они обе вглядывались в знакомый до мельчайших деталей портрет Юрки и Марфы, висящий на противоположной стене. Когда Татка выдохлась и замолкла, Анна молча достала со стеллажа старую деревянную шкатулку.

Пальцы матери неспешно огладили потрескавшуюся поверхность, трогая щербинки в дереве, ощущая шершавость лака. Анна открыла футляр и достала пожелтевший и выцветший дагерротип - оригинал семейного снимка Юрки и Марфы. Под ним оказались ветхие сложенные листочки и довоенная ученическая тетрадь.

- Драгоценный мой Юрочка, до самой смерти не забуду добра, что видела от господ Боровацких, - Анна вслух читала письмо Марфы. – Благодаря их доброй воле нас повенчали, дорогой мой супруг. Ты помнишь, как властно и мощно нависал Петр Федосеевич над хрупкой женой Елизаветой Андреевной. А все равно она оставалась главной, за ней всегда было окончательное решение. Я уже потом вызнала, что именно Елизавета Андреевна надоумила Петра Федосеевича женить тебя. А в суженые выбрала меня – тихую и робкую, которая не будет мешать расцветать твоему таланту.

- Мама, что это?

- Письма Марфы Юрке, которое она написала уже после гибели супруга. Не могла смириться с утратой и до самой смерти самозабвенно и нежно любила мужа. Ты не поверишь – она вела с ним переписку. Делилась новостями, рассказывала, как растет дочь, вспоминала прожитые вместе годы. Такое трогательное признание в любви, растянувшиеся на долгие десятилетия.

- Почему ты раньше от меня скрывала эти письма? – огорченно и даже обиженно спросила девушка.

- Нет-нет! Я ничего не прятала от тебя. Шкатулка затерялась во времени и нетронутая пролежала в тайнике. Ее туда положила еще Елизавета Юрьевна – дочь ювелира и Марфы, мама твоей бабушки. Ты же помнишь, прабабушка тихо и внезапно умерла ночью – тромб оторвался и остановил ее доброе сердце. Видимо, она все собиралась дочери рассказать о семейном секрете, но не успела. А твоя бабушка, Екатерина Григорьевна, так берегла память о матери, что не решилась что-то изменить в ее комнате. Мебель не переставляли, ремонт не делали. Комната стала своеобразной капсулой канувшей в никуда эпохи. А где-то полгода тому назад я заметила, что угол в комнате отсырел и начал покрываться черной бахромой плесени.

- И ты наняла разнорабочих, которые и обнаружили шкатулку? – с нетерпением перебила Татка.

- Почти, - явно смущаясь, ответила Анна.

- Мам, что я не знаю? – требовательно поинтересовалась девушка.

- Как раз в это время у меня появился новый пациент. Очень угрюмый и несчастный мальчик, который после развода родителей оказался на попечении дедушки-вдовца. Такой одинокий ребенок, который потерялся в огромной мире. Забился в самый укромный уголок своей души и никого туда не пускал. Дед никак не мог достучаться до внука и пришел ко мне за помощью. Кто-то из общих знакомых посоветовал ему обратиться ко мне.

- А это очень интересно! – воодушевилась дочь. – У тебя роман?

- Нет, Татушка. Мечталось о добром романе для двух уставших сердец. Но не случилось. Мы с Вячеславом слишком долго жили бобылями. Привыкли к одиночеству, хотя и тяготимся им. Разучились приживаться и уступать. Ничего хорошего из нашей попытки не получилось. Не согрели друг друга, а только открыли глаза на очевидное – молодость может идти на компромисс и проявлять гибкость, а старость эгоистична и отличается сложным и непримиримым характером. Разошлись по-хорошему, пока не наделали глупостей и не пробудили внутренних демонов. Но остались в дружеских отношениях. Вячеслав владеет строительной фирмой и предложил помощь в ремонте комнаты. Пришли мастера, стали переставлять мебель снимать старые обои. И под самым потолком обнаружили нишу-тайник. А в ней как раз и хранилась эта самая шкатулка. Уверена, что даже мама о ней не знала. Последние записи сделаны рукой Елизаветы Юрьевны. Она описывала ту самую ночь, когда завалило насмерть ее мужа.

- Прости, мам, мое любопытство. Я надеялась, что ты наконец встретила мужчину, с которым проживешь вместе. Обещаю больше не возвращаться к теме. Почитай мне письма Марфы. Если ты не очень устала, конечно.

Анна примиряюще дотронулась до руки дочери и углубилась в письмо:

- Однажды мне велели подняться в рабочий кабинет Петра Федосеевича. Он никогда не принимал там слуг. Шла, а сердце сжимала неизбывная тревога. Никакого греха я за собой не чувствовала, но страх не отпускал. Кожа стала влажной и холодной, как у лягушки. Вошла в большое роскошно обставленное помещение на подгибающихся ногах. Петр Федосеевич привычно кружил по комнате. Он всегда много двигался, когда был в волнительном состоянии. Лицо раскраснелось. Глаза горят. Я оробела еще больше. Но тут в большом кресле у изразцовой печи приметила Елизавету Андреевну. Она приветливо улыбнулась и сказала, что они с Петром Федосеевичем приняли в моей судьбе отеческое участие и подыскали супруга.

Татка прикрыла глаза, живо представляя чету Боровацких. Анна собралась было открыть следующее письмо и продолжить читать, но неожиданные гости изменили планы женщин.

***

Голосистый звонок прервал нить семейных воспоминаний. Пока Татка шла к двери, кто-то уже нетерпеливо стучал, продолжая настойчиво жать на кнопку звонка. Какофонию создала, как оказалось, высокая девушка с роскошной русой косой. Смешливые серые глаза с вызовом смотрели на Татку.

- Как-то не торопишься открывать дверь лучшей подруге. Красную дорожку не расстелила для встречи дорогих гостей. Хлеб да соль не предлагаешь, – звонкий молодой голос.

- Лида! – ошеломленно на одном дыхании произнесла Татка. -  Ты как узнала, что я приехала в Иваново?

- А ты разве забыла, что я опытный шпион: выслеживала тебя, засаду устроила, - рассмеялась Лида. – Включи логику, подруга. Анна Сергеевна в отличие от некоторых забывчивых москвичек не задирает нос и помнит о старых друзьях.

И с наигранным возмущением продолжала дурачиться.

– Твоя чудесная матушка не сочла за труд нажать на кнопки телефона и пригласить в гости меня, бедную и покинутую. Обнимашки?

Девушки порывисто обнялись. И только тогда Татка заметила, что подруга детства пришла не одна. За ней возвышался статный красавец.

- Привет, Наташа! – густым низким голосом поздоровался незнакомец. Девушка опешила, от сложного чувства узнавания и неузнавания. Весь спектр смятения отразился у нее на лице. Заговорщицкое перемигивание Лиды и Анны только добавило масло в огонь.

- Эх, Татка, Татка! – пропела подруга. – А ведь ты как порядочная девушка должна на нем жениться. То есть выйти замуж. Поторопилась ты с Данилой. Он не самая безутешная твоя жертвочка. Я привела человека, которому ты чуть жизнь не разрушила.

Подруга озорно подмигнула, весело прыснула и потащила пребывающую в замешательстве Татку на кухню. Анна же приветливо улыбнулась гостю.

- Алексей, заходи! Давно не виделись. Рада, что нашел время.

- Алексей? – недоуменно обернулась Татка.

- Я конечно сильно изменился с тех пор, стал выше и сильнее, - рассмеялся великан. – Но до сих пор опасаюсь носить шорты.

Тут Татка вымученно застонала, и вся компания покатилась от хохота. Это была давняя история, которую одновременно наперебой они стали напоминать друг другу, восстанавливая события до мельчайших подробностей.

- Помнишь, ты когда-то мечтала увидеть его без штанов. В том нежном возрасте Лешка носил шорты. Готова поспорить, сейчас сам с удовольствием тебе все покажет. Может, передумаешь выходить замуж за Рыжего Лиса? Вот прекрасный экземпляр для твоих развратных экспериментов, - громко смеясь, промурлыкала Лида.

- Кстати, требую компенсацию! – продолжал забавляться смятением Татки Алексей. – Одна малолетняя сексуальная маньячка подкупила другую. Плата в виде лимонной карамели за мое падение была внесена, но мне ничегошеньки не перепало. Хотя именно я был пострадавшей от действий преступной девичьей группировки стороной.

- Ничего не знаю, - улыбнулась наконец пришедшая в себя Татка. – Я со своей стороны заплатила сполна по договору. А вот Лида не выполнила условия контракта. То, что она слопала конфету одна и с тобой не поделилась, не моя вина. Неустойку требуй с родной сестры.

А плотину прорвало:

- Аня, это же никуда не годится. Ты дочку воспитывай правильно. Вот что значит – растить девчонку без твердой мужской руки. Это же возмутительно. Маленькая развратница! Сейчас подглядела, потом по рукам пойдет, - неслись возмущенные крики со всех сторон. Женщины раскраснелись, их волосы растрепались; они старались перекричать друг друга, от праведного гнева брызгали слюной.

Анна молча выдержала девятый вал соседского недовольства А потом совершенно спокойным тихим голосом спросила у Ирины – соседки снизу, с которой была в приятельских отношениях:

- Что случилось?

- Она еще спрашивает, что случилось! – так просто ураган сдаваться не собирался. Ответила Галина – мать тихой девочки по имени Лида (подружки Наташки) и милого мальчика Алексея. Женщина не дала Ирине и рта раскрыть. – Развратницу ты воспитала, вот что! Ремнем девчонку за такое нужно по голой попе хорошо настегать, чтобы впредь неповадно было, чтоб сидеть несколько дней не могла. Зато точно запомнит, что бывает за распущенность.

- Татушка подкупила сестру Алеши за лимонную карамельку, чтобы та сняла в укромном месте шорты с брата, - тихо прошептала Ирина. – Лидочка сначала согласилась, а потом испугалась. Они вместе с Алешей нажаловались матери. Как дальше развивались события, не сложно догадаться. Галина собрала соседок, настропалила их, что Наташа опасна для других детей.

Ирина осуждающе посмотрела на пунцовую женщину с бигудями на голове. Видимо, Галина так торопилась излить праведный гнев, что даже не успела привести в порядок прическу.

- Зря ты так. Дети же. Да, форс-мажор. Но нельзя так решать, не нужно закатывать девочку сразу в асфальт, - с осуждением сказал Ирина.

Анна, совсем не ожидавшая услышать такое о своей дочери, в замешательстве провела рукой по лбу, заправила непослушный локон за ухо и решительно сказала:

- Галина, прошу прощения за себя и Наташу – история глупая и нелепая. Но действительно не стоит из нее раздувать слона. Сейчас лучше сделать все, чтобы дети поскорее про инцидент забыли. Это я тебе как человек с медицинским образованием говорю. Если покатим волну, то потом тяжелее будет возвращать ситуацию на круги свои. Детей задразнят. К Алешке прицепится на годы грязное уничижительное прозвище. Думаю, такое развитие событий никого не обрадует. А с Натальей я обязательно поговорю и накажу. Бить не буду и никому не позволю. А вот неделю она дома посидит – помучается без прогулок.

Соседки, остановленные на полном скаку, выжидательно воззрились на зачинщицу, больше всех возмущенную нетривиальным поведением девочки. Галина была далеко не глупой: она уже понимала, что зря разогнала скандал, себе же хуже.

- Нужно было тихо с Аней все решить, не ввязывать посторонних, - мелькнула мысль.

Соседка предлагала с честью удалиться со стихийного поля боя и не раздувать вражду. Женщина кивнула.

- Неделя без прогулок – справедливое наказание. К тому же страшного ничего не произошло, успели предотвратить. Пойдемте соседушки, пусть Аня сама разбирается с дочерью.

И гомонящая толпа схлынула вниз, оставив в подъезде на площадке лишь Анну и все так же не поднимающую голову Татку.

- Заходи в дом, горе луковое, - всплеснула руками Анна. – Объясни мне, что в твою дурную голову взбрело? Зачем ты Алешку без трусов решила оставить?

Следуя за дочерью, женщина озадаченно терла висок. В комнате развернула смурную дочку лицом к себе. Строго и долго поглядела.

- Я жду. Говори.

Татка засопела, заерзала и как всегда, когда волновалась, принялась больно щипать себя за руку. Анна мягко сгребла нервные руки дочери в свои, простым жестом успокаивая ребенка.

- Татушка, зачем?

- Лидка говорила, что у мальчиков совсем другое... ну, причинное место. Мне хотелось знать, чем мальчики отличаются от девочек. У них правда другой писюн?

Анна невольно икнула от удивления, замерла. Переварила услышанное и с удивлением осознала, что ситуация ее почти развеселила, женщина с трудом спрятала скачущую по губам улыбку.

- За лимонную карамельку решила посмотреть на пенис мальчика. Додуматься до такого в пять лет! Любопытная и непредсказуемая, как объевшаяся забродивших фруктов мартышка, - пронеслось в голове.

А девочка, и не надеявшаяся услышать ответ на свой вопрос, продолжала что-то расстроенно говорить. Женщина прислушалась.

- Обидно же: Лидка знает, а я нет. Вот и уговорила, чтобы показала. А она карамельку съела, а сама струсила. Еще и наябедничала. Разве это правильно, не держать своего слова?

В глазах дочки застыло непонимание и искренняя обида. Девочку всегда учили, что нужно быть хозяйкой своего слова. Анна поняла - ей предстоит долгий и непростой разговор с дочерью. В Стране Советов просвещение интимной жизни было на уровне табу. А пытливый нрав Татки хотел ясности, разложить все по полочкам, осмыслить и понять. Зато женщина теперь точно знала, чему они с дочерью посвятят ближайшую неделю домашнего заточения.

Ночью долго лежала без сна:

- Моя недоработка. Стыдно, Аня. Врач, а не догадалась своему ребенку просто и доступно об анатомии рассказать. Давно нужно было поговорить с Татушкой, - не отпускала женщину вечерняя история. – К новой жизни подходим со старыми дремучими мерками. Какая глупость, раз дети растут в невежестве. И ведь очевидно, что любознательный ребенок изыщет способ найти ответы на вопросы, проникнет в тайну любым, порой почти криминальным путем. Хорошо, что все вскрылось. Не известно, к каким ложным выводам пришел бы неподготовленный мозг дочки, увидев, что у мальчиков внешне половой орган выглядит иначе. Кажется, у тебя, Аня, интересные времена впереди. Надо же, моя Татушка в пять лет, неплохо изъясняющаяся на английском и немецком, читающая в оригинале Биссета и Гауфа, за лимонную дешевую карамельку пыталась проникнуть в тайны естества. Хорошо, что мама уехала поправить здоровье в дом отдыха. Представляю ее шок при виде целой делегации раскрасневшихся соседок, да еще по такому скабрезно-возмутительному с их обывательской позиции поводу.

Женщина тихо рассмеялась и наконец уснула. Ничего ведь страшного не произошло!

- Вырастешь и станешь, наверное, как я врачом, - утром сказала дочери. – Исследование ты вчера уже попыталась провести. Подкачал твой неразумный ненаучный подход и слабая мотивационная база у других участников ненаучного эксперимента. А выучишься на врача - и любознательность твоя пойдет на пользу, и людям поможешь.

Татка по-птичьи скосила глаз на мать. Поняла, что та совсем не сердится. И чуть осмелела.

- Нет, не хочу с больными детьми всю жизнь возиться. Открой рот, скажи А-А-А. Дыши и не дыши. Где болит, и прочее. Это совсем не для меня! Лучше как бабушка буду преподавать иностранные языки. Она говорит, что у меня талант. Я полиглот.

Малознакомое последнее слово девочка произнесла медленно, чуть ли не по слогам. Анна улыбнулась.

- Как скажешь. Я тебя всегда поддержу. Но давай договоримся здесь и сейчас, что все вопросы о мальчиках ты сначала задашь мне. Я врач. Обещаю, что честно отвечу на любой вопрос.

- Даже о… - девочка покраснела и снизила голос до еле слышного шепота. – И о писюне?

Анна твердо глядя в глаза дочери ответила.

- И о пенисе тоже. Физиология – не стыдно.

Дочка хмыкнула.

- Ага, конечно, - с сомнением протянула она. – То-то тетя Галя вчера так взвилась. Думала, ее инфаркт хватит. Вся багровая стала, глаза выпучила, слюной брызгает. А я не могла отвести взгляд от смешно подпрыгивающих на ее голове бигудей.

- Ох, Татка. Чувствуется, впереди еще много интересного нас ждет.

***

И Анна не ошиблась. Следующая сексуальная революция карманного масштаба не заставила себя долго ждать. Уже в Иванове Татка тесно сдружилась с той самой Лидой, которая, съев лимонную карамельку, спасовала и не решилась сдернуть шорты с бедного брата. К счастью, дети совсем забыли о том нелепом случае, да и взрослые не доставали из шкафа старый скелет.

Однажды вечером Анна вернулась домой пораньше. Главврач больницы, где работала женщина, договорилась о ремонте нескольких служебных помещений. Рабочие пришли в кабинет Анны и развернули масштабную деятельность. Принимать пациентов стало невозможно, и главврач позволила докторам уйти до конца смены. Анна только тихо порадовалась: выдалась возможность наконец без спешки зайти в магазин, заговорщицки перемигнуться со знакомой продавщицей и урвать килограмм колбасы и два десятка тощеньких котлет.

Чувствуя себя удачливым добытчиком, женщина в приподнятом настроении открыла дверь дома, сняла туфли. И застыла ошеломленным сусликом в прихожей. Из комнаты вылетело существо, удивительно похожее на ее Татушку: лихие синие стрелки на глазах, заканчивающиеся чуть ли не у висков, ядовито-розового цвета румяна в лучших традициях сказочной Марфушеньки-душеньки из «Морозко», безумный жесточайший начес на голове. Чудо было одето в праздничную футболку Анны. Материнская футболка доходила девочке почти до худеньких коленок и вполне могла сойти за платье. Венчали образ красные фирменные с золотыми пряжками лодочки на высоченном каблуке, которые Анна носила только по особым случаям.

- А что здесь происходит? – только и спросила женщина.

- Мам, мы с Лидкой накрасились как певицы в «Песне года». Я в твои туфли натолкала ваты, чтобы они с меня не спадали. Ой, еще твою футболку польскую надела для пущей эффектности. Красиво? – гордо подбоченилась дочь. Анна еле сдерживалась, чтобы не захохотать.

Жирную точку поставила следующая модница, которая бочком кралась следом за Таткой. Все тот же невообразимый разлет теперь уже зеленых стрелок, четкий кружок бордовых «румян» и дичайший начес на голове.

- Такие колтуны на голове навели. Что вы с волосами сделали? Никак не пойму. Еще и лак мой взяли, - сокрушалась Анна.

Прически были налачены добротно – стояли на страже красоты насмерть. Женщина потрогала словно проволочные волосы дочери и увидела, что они пушатся разлохмаченной мочалкой. Уловила едкий запах жженого.

- Почему пахнет паленой кошкой?

- Ой, мам! Лидка притащила длиннющий гвоздь, мы его раскалили на конфорке. Ты не бойся, чтобы руки не обжечь, держали гвоздь кухонными щипцами. А потом на горячий штырь накрутили волосы. Получились такие роскошные кудри, как у Миледи из кино про мушкетеров. Нравится? Завтра думаем так на улицу выйти погулять. Девчонки обзавидуются!

- Кудри? Как у Миледи? Здесь больше похоже на мелким бисом пружинящие свинячьи хвостики, - подумала Анна.

Но девочкам сказала совсем другое.

- Понятно. А косметику где раздобыли?

- Набор мой с цветными карандашами разбомбили, – продолжала счастливо тараторить дочь. – Помуслякали некоторые карандаши, а они так ярко на коже рисуют, вот и навели стрелки. А румяна – это тоже карандаши. Мы лезвием грифели мелко-мелко сточили на листик тетрадный, а потом ваткой, как пуховкой, на щеки намазали.

- Понятно, - повторила еще не в полной мере отошедшая от первого шока женщина и прошла в комнату. Отодвинула полочку трюмо и задумчиво стала перебирать красивые тюбики и цилиндрики. В голове пронеслось:

- Нужно девочек научить пользоваться косметикой. А то этот боевой раскрас команчи пугает. Отдам Татушке черный карандаш для глаз. И розовая помада у меня еще была - как раз подойдет. К твердой туши-плевательнице марки «Ленинградская» приноровиться нужно. Если попадет на слизистую, щипать будет адово, хоть глаз вынимай. А другой все равно нет. Не польскую же ей отдавать. Пусть учатся краситься аккуратно, не тыкая кисточкой с тушью в глаз. Да, они же еще волосы себе сожгли. Отваливаться пучками как бы не начали. Маслом касторовым волосы придется полечить, только кончики сначала подрезать. Где-то термобигуди лежали, нужно Татке задарить – хочется ей кудрявиться, пусть лучше ими пользуется. Хоть не будет похожа на бешеного одуванчика и паленую кошку вместе взятых. Тоже мне придумали – горячий гвоздь программы!

А вслух продолжила:

- Партизанить прекращаем – красимся легально! Цветные карандаши оставьте для рисования, а пользуйтесь настоящей косметикой. Мою не брать. Наташка, я серьезно предупреждаю – накажу, если начнешь тягать. Вот тебе для начала карандаш для глаз, помада и тушь. Они в отличие от простых карандашей для рисования безопасны для кожи. Вы же не хотите покрыться страшенными прыщами и стать похожими на пупырчатые огурцы?

Девочки дружно отрицательно замотали бедовыми головами – разлохмаченные мочалки волос, склеенные лаком, слабо в такт покачнулись.

- Тогда брысь в ванную!  Смывайте с мылом свой боевой раскрас команчи, сходите с тропы войны. Не пугайте людей на улице. Еще подумают, что цирк уехал, а клоуны остались. Будем учиться пользоваться косметикой.

В первый раз она сама накрасила девчонок: подвела тонкие стрелки, чуть тронула тушью ресницы, подчеркнула линию губ при помощи помады. Полюбовалась на искрящиеся счастьем лица девочек. Как мало им нужно, чтобы почувствовать себя неотразимыми поп-звездами.

- Мамусь, ты лучшая! Спасибо-спасибо, - затараторила взлетевшая до седьмого неба от восторга дочка.

***

- Стрелки до висков, дикий начес? – захохотал Алексей, возвращая всю группу, уютно устроившуюся за кухонным столом, из воспоминаний о прошлых событиях в настоящее. – Спасибо за историю, Анна Сергеевна. Я чувствую себя отомщенным за операцию-кооперацию с шортами, которую чуть не провернули две подружки-маньячки. Больше не требую сатисфакции. Эх, Лидка-карамелька, я ж теперь никогда не забуду мочалку с жжеными волосами и устрашающими стрелками на глазах. Каждый день припоминать не обещаю, но всякий раз, когда решишь, что неотразима, вот тут я и появлюсь с твоими детскими кошмарами!

- Лешка, это низко с твоей стороны. Втерся в женскую компанию, подслушал, теперь еще и шантажировать собираешься, - возмутилась Лида. – Вам, мужикам, хорошо – никаких особых комплексов с пубертатного периода во взрослую жизнь не тащите.

- Нам легко? – картинно горячился Алексей. – Да одни юношеские прыщи чего стоят. Как только от них не пытался избавиться. Все попусту. Только хочешь с девчонкой познакомиться, а у тебя на кончике носа вырастает мерзкая красная гора, готовая извергнуться. И начинает казаться, что девчонка смотрит не на тебя, а только на прыщик, больше похожий на вулкан.

- Тебе пора на работу, страдалец, - напомнила брату Лида. – А мы еще немного посекретничаем.

Когда брат ушел, Лида приобняла Татку.

- Я так по тебе соскучилась, подруга. Это ведь второе наше длительное расставание. Помнишь, как после Кировабада случайно встретились в военном городке. Паршиво день начинался: с мамой поругалась из-за мини-юбки, тройку по диктанту по русскому языку отхватила. Встреча с тобой все неприятности перекрыла сторицей.

- Как такое забыть! – мягко улыбнулась Татка и золотые искорки зажглись в ее распахнутых зеленых глазах. – Наверное, чуть меньше года как жили в Иванове. Меня по ночам еще мучили кошмары после возвращения из Кировабада. Ты только представь мои ощущения: шла в гости к однокласснице, не подозревала никакого подвоха, а тут на затылок шмякается тяжеленный портфель. Ты всегда умела внушительно обставить встречу. Хорошо, сотрясение головного мозга от переизбытка чувств мне не устроила.

- Твое лицо, когда ты развернулось было бесценно, - прыснула Лида. – Думала, начнется эпическая битва. Но ты быстра перешла в состояние щенячьей радости из серии «Ой, Лидка! Ты тоже в Иванове живешь!»

- Лидка, сейчас напросишься на эпичную битву на подушках, - пригрозила Татка.

- Молчу-молчу, - старательно изобразила шуточный испуг подруга.

Лида повернулась к Анне. На ее лице не осталось и следа клоунады. Неожиданно всегда бойкая и острая на язык девушка замялась, засмущалась. Ее красивое лицо пошло пунцовыми пятнами.

- Я давно хотела сказать, но все случай не подворачивался. Было поначалу сложно признаться себе, что родная мать оказалась менее чуткой и прозорливой, чем вы. Для каждого ребенка родители идеальны. Нам с Лешкой пришлось рано понять, что мама – не супергерой и не самый мудрый ангел-хранитель, а среднестатистический человек со своими страхами и недостатками. Любить ее от этого меньше не стали. Наоборот больше начали жалеть и научились прощать. Спасибо, тетя Аня, за все. Вы были для меня второй мамой. Вы всегда оказывались рядом в самые непростые периоды жизни. Помните, как я решила, что умираю. Так испугалась.

Анна хорошо помнила тот вечер.

***

Девочки еще в школьной одежде пристроились за круглым столом и делали домашку. Лида все время тягала с тарелочки сочащиеся медом сливы. А потом вдруг схватилась за живот.

- Что случилось? – встревожилась Анна, уютно мостившаяся рядом с девочками с книгой в руках.

- Ой-ой! Живот так заболел, ноет, - испуганно пропищала Лида.

Женщина успокаивающе погладила ее по бедовой русоволосой голове:

- Ты просто на сливы налегала без меры, вот и прихватило сейчас. Ничего страшного – к вечеру твой организм освободится естественным путем от сливового засилья. А пока разведу тебе в воде две чайные ложки крахмала – полегче станет.

- Он же противный, - заныла Лида.

- Не вкусный, согласна. Но зато поможет одной маленькой жаднюге, которая в большом количестве любит есть сливы, - ободряюще улыбнулась Анна.

Лида морщилась, сворачивая лоб и нос гармошкой, как недовольный ворчливый кот, но разведенный в воде крахмал все же выпила. Через полчаса девочка юркнула в туалет по нужде.

Вопль страха и отчаяния разнесся по всей квартире:

- Я умираю.

Женщина мгновенно оказалось у двери туалета:

- Лидочка, что случилось? Открой дверь!

Но девочка, совсем потерявшая голову от животного ужаса, только выла на одной ноте:

- Я умру.

Анна примерилась и выдавила дверь, выломав маленький крючок. На унитазе, скорчившись, сидела зареванная девочка, в ее глазах полоскалась паника.

- Что случилось, Лида?

Девочка сначала отчаянно замотала головой, а потом, зримо преодолевая внутренние запреты и стыд, разжала судорожно до белых костяшек сжатый кулак и показала трусики.

- У меня внутреннее кровотечение. Живот болит и режет. Я вся истеку кровью – с новой энергией взахлеб зарыдала девочка.

На нижнем белье Лиды алело красное пятнышко. Анна сразу поняла, почему у тринадцатилетней девочки ныл низ живота – первая менструация. Единственное, что она не понимала, почему Лида так испугалась. Неужели она ничего не знает о естественных изменениях в организме, которые сопровождают взросление?

Женщина попросила дочь принести чистое белье и смастерить прокладку из ваты с марлей. У Татки первая менструация прошла несколькими месяцами раньше - дочку ежемесячный цикл совсем не пугал.

Анна аккуратно приподняла судорожно цепляющуюся за нее худенькими руками Лиду. Помогла девочке привести себя в порядок, проследила, чтобы она правильно расположила самодельную прокладку и провела назад в комнату под уютно льющий свет абажур. Все это время Анна нежно поглаживала соседского перепуганного ребенка по голове, а Татка крепко держала подругу за руку.

- Выбрось глупость из головы: от умеренной менструации еще никто не умирал, и тебе не грозит. Только лучше и краше станешь! Мальчишки у твоих ног скоро будут лежать штабелями. А ты как думала? Взрослеть не так-то просто. Становиться взрослой женщиной – это не только хвастаться перед подружками, что грудь растет, - улыбнулась Анна. – Ты будешь меняться, и придется к себе новой привыкать. Менструация теперь с тобой на долгие годы. И хорошо. Ты ведь хочешь выйти замуж и родить ребенка?

Лида залилась краской и часто-часто закивала.

- Вот и славно. Нарушится цикл менструации – тревожный фактор. Все в нашем организме связано. Вдруг тогда не сможешь родить малыша. Так что принимай месячные как дар, как первый шаг к твоему взрослению и будущей счастливой семье.

Чуть позже Лида засобиралась домой, и женщина решила ее проводить.

Галина только пришла с работы, мурлыкала модный шлягер и жарила на кухне котлеты, когда на пороге нарисовались зареванная дочь и соседка по Кировабаду. Женщина застыла с лопаткой в руках. Первой заговорила Анна, отправившая Лиду немного полежать на кровати и отдохнуть.

- Галь, ты не рассказала Лиде о месячных? - шепотом, чтобы не слышал ребенок, спросила она. - Девочка сейчас чуть от страха с ума не сошла. Решила, что умирает, что у нее открылось внутреннее кровотечение.

Галина нервно помялась, а потом со странным апломбом зашипела.

- Я думала твоя Наташка ей все расскажет.

- Наташа? – ошарашенно опешила Анна и невольно повысила голос. – Но ведь мать ты! Татушка такой же ребенок, как Лида.

Галина раздраженно промолчала.

- Какое средневековое невежество, - пронеслось в голове Анны. – Как там твердят с каждого утюга? «В просвещенный двадцатый век мы покоряем космос, летаем к звездам, развиваем технологии. Говорим, что человек – звучит гордо!» Ага, только продолжаем прикрываться фиговым листком и кастрируем человеческую природу. Можно приступать к написанию трактата из серии «Великая кастрация мозга обывателя в эпоху рухнувшего социализма и развивающегося капитализма». Кто придумал накладывать чудовищное табу на природу человека? Стыдимся нормального.

Она, не прощаясь, вышла из чужой квартиры. Галина вдогонку бросала, что кому-то лучше не лезть с советами по воспитанию чужих детей, а больше присматривать за своим ребенком. А то девчонке, мол, некоторые очень нетребовательные матери дают полную свободу - точно вырастет гулящая. Анна даже не стала отвечать на откровенный бред, просто молча закрыла дверь и поспешила в свой дом – камерный мир, который они с дочкой создали вместе.

- Говорить нужно с ребенком, - в сердцах сказала она, широко шагая по улице и все еще переживая неприятный разговор с Галиной. – Быть не только надзирателем, но и самым главным фанатом и учителем своей дочери.

***

А потом Татка влюбилась в одноклассника. Ее первая любовь цвела робкими вздохами, огненными шутками над несчастным мальчиком и подзатыльниками, которые девочка щедро раздавала набитым учебниками и тетрадями портфелем. Мать только диву давалась – откуда у ее начитанной и хорошо образованной девочки замашки пещерного неандертальца. Она ухаживала по принципу «стукнул дубиной и уволок в свою пещеру», с той разницей, что доставалось Игорю не дубиной, а школьным портфелем, и волокла его Наташа не в пещеру, а в старинный дом, где неизменно усаживала за кухонный стол и подтягивала в английском, который парню упорно не давался. Знающая чуть ли не с пеленок английский и немецкий Татка не понимала, как можно быть таким дубом деревянным и не понимать правила применения артиклей. 

Что дочка, переживающая первую влюбленность, расстраивается из-за своей внешности, Анна узнала случайно. Пришла домой, а Татушка вертелась у трюмо, собиралась на встречу. Легкие локоны и мягкий макияж подчеркивали юность девушки и ее миловидность. Анна довольно улыбнулась, в который раз подумав, что в Наташе все больше проступает семейная породистость. Женщины в роду никогда не были красавицами, но даже в зрелом возрасте сводили мужчин с ума. Потом взгляд Анны скользнул по тоненькой, хрупкой фигурке дочери и недоуменно замер.

У Татки появилась клоунская гипертрофированная грудь, которая за те несколько часов, что мать не видела дочь, выросла с нулевого до третьего размера. Причем одна грудь подозрительно бугрилась и отличалась от сестренки размерами. Бюст еще и смотрел в разные стороны, как пьяница, окосевший после третьего стакана. Видимо, внезапно выросшие за день груди не смогли между собой договориться: одна вела себя старательной отличницей и выпячивалась остроконечным конусом вперед, а вторая норовила улизнуть направо и мучилась гравитацией.

- Что у тебя с грудью? Франкенштейн какой-то.

- Мам, я у тебя бюстик стащила. У всех девочек грудь растет, а у меня доска плоская. Надоело, что девчонки задаются и смеются. Плоскодонкой называют. Говорят, что у меня прыщи вместо груди. Я в бюстик носки подложила. Пусть теперь попробуют поиздеваться, - смущаясь, промямлила дочь.

Женщина подошла к дочери, мягко провела рукой по бархатистой и такой еще детской щеке и сказала:

- Завтра же пойдем в универмаг на проспекте Ленина и купим тебе хороший бюстгальтер. Подожди буквально один день. Хорошее белье сотворит маленькое чудо. И без всяких носков. Грудь у тебя с новым бельем обозначится такая, что девчонкам останется только помалкивать. Гигантские размеры не жди. Но поверь, будет смотреться красиво. А мой бюстгальтер все же сними и носки на место убери. А грудь… Она годика через два вырастет, Татушка. Не третьего размера, как ты сейчас носками наваяла, но до первого точно округлиться.

Девушка, что-то бубня себе под нос, принялась вытаскивать импровизированный пуш-ап. Анна спешно ретировалась на кухню – дочка умудрилась в каждую чашечку бюстгальтера утрамбовать по четыре носка.

- Мам, а ты мне еще недельки купишь? – прокричала Татка. – Это трусики с разными рисунками – на каждый день другого цвета. Ровно семь трусиков в наборе. У Лиды видела. Розовые, мятные, лимонные. Такая красотища! А то мои бабкины, страшенные. В цветочек дурацкий. 

Тут женщины не устояла и громко прыснула.

- И недельки купим, - пообещала она, отсмеявшись.

***

- Точно! Ты же потом хвасталась недельками. А правда были хорошие трусики, - вскричала Лида, обрывая нить далеких событий. – Мне бы сейчас те заботы. Какие мы были молодые и наивные. Жаль, что нельзя в реальности вернуться к себе той прежней. Но сегодня почти получилось - словно на машине времени в юность скаталась. Спасибо. Давно так уютно не проводила время. Вечер потрясающий. Татка, приезжай почаще. А то, боюсь, в следующий твой визит не пришлось бы мне хромать сюда с палочкой. Скучаю по тебе, подруга, очень.

Когда Лида ушла, мать и дочь вернулись на кухню, стали прибирать со стола.

- Мам, спать совсем не хочется. Может, еще немного почитаем письма бабушки Марфы?

На языке у Татки вертелось бесчисленное количество вопросов, но уста словно кто-то запечатал. Она никак не решалась приступить к главному. Всячески оттягивала момент признания о возвращении в лоно семьи наследия ювелира.

Анна не подозревала об одолевающем дочь смятении. Она вскинула колдовские зеленые глаза, которые в искусственном освещении зажглись потусторонними желтыми искорками. Поправила седую прядь, опустившуюся на лицо. Медленно произнесла.

- Давай почитаем. Я, пожалуй, тоже пока не усну.

Женщина вновь открыла деревянную шкатулку. Достала пожелтевший прямоугольник сложенного листка, мелко испещренного убористым красивым почерком. И начала читать.

- Милый мой Юрушка. Сегодня отчего-то опять приснились Перт Федосеевич с супругой. Будто предлагают они мне вернуться к прежней жизни – присматривать за маленькими господами. Граф требовательно смотрел своими серыми пытливыми глазами из-под густых бровей и все ждал ответа. А я и не знала, как ему отказать. Ты же помнишь, норовом он был крут. Надеялась лишь на мягкое и доброе сердце Елизаветы Андреевны. Говорю, мол, как же я тебя и доченьку оставлю. Петр Федосеевич вдруг неожиданно совсем не осердился и даже рассмеялся – густо и громогласно. Угомонился и сказал, что проверял нашу любовь. А что ее проверять? Столько лет прошло, а любовь к тебе всегда со мной, ничуть не убавилась. Проснулась – на улице рассвет занимается. Небо уже тронули розовые всполохи, солнечные лучи пронзили легкие облака, скользящие по голубой глади воздушными лебедушками. А я все сидела у окошка и нашу жизнь вспоминала. Как у графа служила, как за тебя замуж пошла, как в лютый мороз бежали из Пермской губернии. И ведь много страшного и злого тогда с нами приключилось, а думалось лишь о хорошем. И больше о том, как господа Боровацкие благоволили и о нашем будущем счастье пеклись.

Местные мужики побаивались Боровацкого и за глаза называли его медведем-шатуном не только за невероятную силу, но и за крутой взрывной характер. Норовом он был суров, и сам частенько стегал провинившихся мастеров и рудокопов. Единственный, кому Петр Федосеевич благоволил и даже прощал незначительные промахи, был молодой мастеровой Юрка – ювелирных дел умелец. Этого природного самородка граф по-отечески опекал и берег. Парень только вошел в пору мастерства, а глаз уже имел прицельный, наметанный. Сразу понимал природу камня, словно слушал его историю и создавал потрясающей красоты украшения, которые не стыдно и батюшке-императору было в подарок преподнести.

Петр Федосеевич зычно крикнул служку.

- Степка, сбегай за Юркой, и мигом его сюда.

В такой морозный зимний вечер хороший хозяин, как говорится, собаку гулять не выпустит. Стужа стояла лютая, ветер вышибал слезу и тут же в углу глаза замораживал ее ледяным кристаллом. Однако Степан, зная нетерпимый, склонный на быструю расправу нрав господина, молча накинул на плечи дырявый зипун на вытершемся медвежьем меху и пошел снег месить. Благо ювелир жил недалеко. Юрка, услышав повеление графа, тоже без лишних реверансов собрался и поспешил по свирепому холоду в добротный богатый дом Боровацкого.

Петр Федосеевич ждал его в кабинете у изразцовой печи. Подозвал ювелира к большому монолитному столу и подсветил в пламени горящей свечи лежащие на гладкой деревянной поверхности камни. Юрка присмотрелся: изумруд дал глубокий зеленый свет, рубин зажегся хищным алым, а третий камень в травянистом оттенке пробуждал всполохи кровавого цвета.

- Александрит, - мелькнуло в голове Юрки. – Редкий капризный самоцвет. Чуть тронешь не в том месте, и пойдет досадная трещина. Как бы не быть поротым, если попорчу минерал. Но до чего же хорош! Спокойствием и одновременно страстностью от него веет. Императора достоин.

- Вижу, что загорелся, - с самодовольной улыбкой пробасил Петр Федосеевич. – Решил супругу свою ненаглядную порадовать на день ангела. Так что ты брошь сотвори такую, чтобы ее красоты была достойна.

Договорить и дать более конкретных распоряжений граф Боровацкий не успел – в усадьбу стали ломиться. С улицы неслась многоголосая толпа, которая вышибла двери господского дома и проникла внутрь. Рудокопы и мастеровые взбунтовались против каторжного труда и пришли спрашивать за горькую недолю с уральского владельца богатейших месторождений. Дымный чад факелов высвечивал озверевшие пунцовые лица, на которых белели дикие безжалостные глаза. Сразу несколько нетерпеливых хищных рук потянулись к Петру Федосеевичу, рванули его за суконный ворот сюртука военного образца. Кто-то первый с жадным удовольствием залепил кулаком прямо в висок. Этот удар словно послужил сигналом для разъяренной ватаги – мужики, толкаясь и сопя, истошно матерясь и мешая друг другу, норовили все разом дотянуться до Боровацкого. Граф грозно зарычал, показав ряд ровных крепких зубов, и не выказал ни капли страха. Он, полностью оправдывая прозвище, стоял матерым медведем среди брехливой стаи гончих. Равномерно и мощно заносил кулаки, сокрушая попавшихся под руку. Кто-то упал, рухнув под ноги напирающих со всех сторон бунтовщиков. Мужики в неистовом остервенении словно не замечали зубодробительных тумаков. Смяли Петра Федоровича числом, задавили и, злобно щерясь, стали рвать Боровацкого, как та свора.

- Затопчут ж бесценные камни. Сгинут в народном неистовстве, - с неизбывной и странной тоской подумал мастер.

Ему бы сейчас подумать о сохранности своей жизни, а он бросился спасать минералы. Ювелир успел сгрести со стола драгоценные камни в кулак, засунул в рот самородки и проглотил их. Последний минерал еще царапал горло, когда кто-то от души хватил ювелира по уху, почти вышибив жизнь. Молотобойные удары сыпались частым градом – те, кто не смог дотянуться до Боровацкого, изводили душу и мерили силушку на молодом ювелире. Юрке досталось сторицей –били его нещадно, до смерти.

- Ух, гнида. Господский баловень.

Рудокопы вколачивали кулаки в плоть. И каждый раз казалось, что следующего удара Юрка точно не выдержит, что внутри что-то непоправимо порвется. Молодого ювелира сбили с ног, кто-то в кованых сапогах неистово месил ослабевшее и обмякшее тело. Наконец окровавленного и беспамятного мастерового бросили в господском доме.

А графа еще живого выволокли во двор, привязали за ноги к породистому коню. Скакун, испуганный запахом крови и громкими криками, нервно переступал тонкими ногами, жалобно ржал. Кто-то со всей мочи ударил коня по крупу, и тот понес в мерзлую уральскую ночь. Обезумевший от страха жеребец уносил за собой в снежную пустыню растерзанное тело, которое еще меньше часа тому назад было одним из самых влиятельных людей Пермской губернии.

Убили и жену графа, и маленьких господ. Над ними озверевший народ глумиться не стал, а поступил почти милосердно. Молодой женщине кто-то одним мощный рывком своротил шейные позвонки. Красивая голова в ухоженной прическе безвольно поникла в неестественном надломе. На детей долго ни у кого рука не поднималась. Но потом страх наказания одолел, и малышей придушили.

- Как куренки. Шеи тонкие, слабые, - цинично прорычал кто-то в толпе.

Народный бунт страшен в своей стихийности и безрассудстве. Рудокопы в неистощимой слепой ярости погромили господскую усадьбу, разметав по всему двору и затоптав в снег бесценную коллекцию необработанных друз и драгоценных камней. Богатый и ненавистный дом подпалили.

Ювелир очнулся уже глубокой ночью. Часть добротно построенного и когда-то красивого поместья пылала, огонь пожирал деревянные балки и постепенно подбирался к крылу усадьбы, где находился кабинет коллекционера минералов. Еще немного, и Юрка сгорел бы заживо, сначала задохнувшись от едкого черного дыма. Он намертво приклеился к полу господского кабинета: кровь из ран присохла к выглаженным доскам и поймала его в ловушку. Теперь ювелир точно знал, что чувствует насекомое, плененное внутри вязкой смолы. Не вполне соображая, что делает, Юрка решительным рывком отодрал себя от половицы, начисто выдрав на виске кусок кожи. Горячая кровь вновь обильно заструилась по лицу, заливая один глаз.

Когда в охваченном огнем дверном проеме барского поместья нарисовалась фигура, и, шатаясь, вышла из дома, разгоряченный после содеянной расправы народ отшатнулся назад.

- Упырь. Мстить идет. Кровушку нашу пить, - раздался истошный вопль, перешедший в тонкий звенящий вой.

Как оказалось, толпа еще не схлынула со двора, но и яростную силу, убив Боровацкого с семьей и подпалив дом, растеряла. Вид окровавленного ювелира, которого все посчитали мертвым, нагнал суеверного страху. Кто-то стал истово креститься, кто-то просто бросился утекать прочь, кто-то, снедаемый потусторонним ужасом, упал на колени прямо в притоптанный снег. Юрка беспрепятственно брел мимо застывших фигур - никто не посмел остановить молодого ювелира.

А тот добрел до родного дома и рухнул на пороге, утратив последние силы. На шум выбежала Марфа – непраздная жена Юрки. Она весь вечер места себе не находила, прознав, что народ взбунтовался против графа Боровацкого. Но и отправиться на поиски мужа не решалась, боясь, что в толпе ее с большим прущим на нос животом попросту задавят. Вот и маялась, бедная, полночи, пока не услышала глухой стук за дверью. И откуда только двужильность проснулась – беременная Марфа волоком втащила мужа в избу. Сняла с него перепачканную одежду, согрела воду и промыла каждую рану. Потом закутала заметавшегося в горячке Юрку в чистую льняную простыню, накрыла стеганым одеялом и примостилась рядом. Вскоре муж перестал отбиваться от злобных призраков, затих и провалился в сон. Марфа тоже уснула, плавая в чутком забытьи.

После ночного кошмара маленький городок выжидательно замер. Улицы опустели, лишь изредка кто-то из баб проходил, позвенькивая коромыслом и ведрами. У колодца, вода в котором не замерзала даже в лютые морозы, опасливо шептались, накликивая новые беды.

Ждать долго не пришлось. Через неделю в городок вступили солдаты. Сразу с тычка залепили первому же мужику в бороду, скрутили его и поволокли к карете. Здесь ехало недовольное вынужденным путешествием по морозу начальство. Мужик, отплевываясь кровью, бухнулся в ноги и выдал всех основных зачинщиков народной смуты. Солдаты принялись гулять по дворам, выволакивая бунтовщиков с теплых полатей и яростно втолковывая каждому науку подчинения и послушания.

Те же самые мужики, что громили и поджигали дом Боровацкого, больше суток без сна и еды ползали вокруг сгоревшего остова усадьбы в черном от пепла грязном снегу и, вытирая кровавые сопли, искали разбросанную повсюду коллекцию драгоценных минералов. Львиную долю уникальных самоцветов и друз удалось спасти из небытия.

И только после этого мужиков долго и показательно пороли на главной площади, вразумляя и вбивая с каждым ударом отмоченной в воде плети в синюшные от мороза заголенные спины покорность и верность царю-батюшке.

***

Когда служивые засобирались назад, Юрка понял, что другого шанса относительно безопасно и споро покинуть город не предвидится. Испытания и мытарства путешествия его не пугали, больше отягощали душу печальные тени убитых господ, преследующие по ночам в последнее время. Он бросился в ноги удалому подполковнику и умолил его взять в походный обоз семью ювелира. Нужно сказать, не бесплатно – Юрка, не дрогнувшей рукой, ссыпал почти все серебро, за годы кропотливого труда заработанное мастерством и полученное от щедрот графа Боровацкого.

Никто не догадывался, что жестоко избитый ювелир, тоненько стонущий в обозе на каждом резком ухабе, везет с собой невероятное сокровище – три изумительной красоты и баснословной стоимости драгоценных камня. Конечно Юрку и его беременную жену неоднократно тщательно и бесцеремонно обыскали – сначала денщик подполковника по поручению господина, а потом покрикивающий на солдат подпоручик не побрезговал холеными руками переворошить нехитрый скарб попутчиков. Все надеялись поживиться и отыскать у ювелира припрятанные самоцветы. Но вскоре отступились, убедившись, что тот совершенный бессеребренник.

А Юрка накануне отъезда исхитрился и втихомолку вновь проглотил минералы. Так и вез из в желудке, люто страдая от запора, но боясь даже думать отлучиться где-нибудь на становище по нужде. Марфа совсем извелась и осунулась от черных мыслей: она не понимала, почему супруг отказывается от еды и лишь пьет горячую воду через высушенное утиное горлышко. Через четыре дня Юрка совсем занемог – поднялась температура, все тело ломило и болело. Организм, отравлял сам себя, приближая мучительную смерть. О горячечном больном в обозе тут же доложили подполковнику. Все боялись появления мора и распространения непонятной заразы на других попутчиков. Юрку решили оставить в снежной пустыне, но Марфа умолила подполковника подождать до следующей стоянки.

- А уж там оставляйте нас на погибель, если супругу не станет лучше.

Старый вояка был суров и своенравен, однако бросать на верную смерть три христианские жизни – ювелира, беременной жены и нерожденного ребенка – не захотел, не решился на склоне лет брать на себя такой тяжкий грех. Но согласился подождать лишь сутки.

На счастье Юрки и бедной Марфы, организм ювелира радикально справился с недугом. Юрку в тот же вечер прямо в обозе одолела кровавая диарея. Марфа со слезами на глазах смотрела, как перепачканный собственными испражнениями еле живой муж копошится в вонючем месиве, грязно ругаясь сквозь зубы. Только что-то обнаружив, он истово перекрестился и позволил несчастной женщине убрать нечистоты и обтереть себя влажной тряпицей.

Стоит ли говорить, что скоро Юрке стало легче – температура таинственным образом упала, жар ушел. Он даже согласился откушать жидкую похлебку. А потом, давясь, испытывая лютую тошноту и жесточайшее отвращение, ювелир, хоронясь даже от жены, вновь проглотил свою драгоценную ношу из трех самоцветов. Теперь он точно знал, что до Перми с горя пополам дотянет – лишь бы хватило сил еще несколько дней помаяться.

В Перми остановились у знакомого мастерового, который когда-то все здоровье растерял на уральских рудниках. За простой Юрка расплатился двумя потертыми ржавыми пуговицами, срезав их при хозяине со своего облезлого зипуна. Тот было возмутился, мол, совсем последний рассудок в дороге растерял, когда ювелир вдруг в шелушащихся и жестоко потрескавшихся с мороза пальцах стал без особого труда гнуть пуговицы, а потом филигранно отламывать кусочки ржавой рыхлой фракции, обнажая внутри блестящую, благородно сияющую металлическим блеском сердцевину. Мастеровой только крякнул от восторга.

- Серебро? Ну ты, Юрка, даешь! Голова!

Ювелир слабо и вымученно улыбнулся; сказал, что серебра осталось теперь только на дорогу до села Иваново, где проживают родители Марфы. Мастеровой понимающе и сочувственно покачал головой:

- Да, жизнь - не тетка, пирожка не подсунет. Ты не отчаивайся. С такими руками не пропадешь, везде работу найдешь, чтобы семью прокормить. А пока отлежись перед дальней дорогой.

В сердце Российской Империи ехали железной дорогой самым дешевым классом. И вновь все испытания и тяготы дороги повторились: Юрка отказывался от еды и слабел с каждым днем. На пятый день забился судорогами в горячке. Марфа уже мысленно хоронила мужа, когда страшная болезнь вновь излилась жесточайшей кровавой диарей. И вновь супруг пугал непраздную жену, туманно заговариваясь о каких-то неведомых самоцветах:

- Не тронь! Погоди-погоди. Вот что-то нащупал, - тихо хрипел он воспаленными губами, зажимая что-то в кулаке.

В этот раз кровавая диарея не заканчивалась, унося и без того малые силы Юрки. Мужчина совсем высох, глядя на жену впавшими страдальческими глазами. Одна рука оставалась намертво зажата в кулаке.

Спасение пришло неожиданно от непросыхающего из-за крепкого самогона солдата. Тот однажды налил Юрке шкалик:

- Пей, болезный. Хуже не будет. Ты уже совсем близок к господу нашему. Может, завтра и представишься. Так хоть скажешь ему, что последние часы не так сильно страдал.

Юрка в горячечном бреду на одном дыхании выпил шкалик, потом еще один. Так и провалился в сон с зажатым шкаликом в одной руке и судорожно сведенным кулаком другой. Слез у Марфы уже не осталось – в странном онемении она просидела около мужа всю ночь. А утром появилась надежда – лоб Юрки покрылся бисеринками пота, организм перестал исторгать кровавую вонючую слизь.

- Видать, бабонька, поживет еще твой хворый, - солдат озарился щербатой пьяной улыбкой и хитро подмигнул. - Не пришло его время. Господь подождет – он у нас добрый и терпеливый. Хорошая самогонка! Не обманула тетка.

И оставил Марфе мерзавчик ядреного мерзко пахнущего пойла:

- Ты своего доходягу отпаивай. Глядишь, дотянет до благословенных земель.

На следующий день за окном вновь ударили лютые морозы, было отступившие на несколько дней. Зима разохотилась и задула ледяными ветрами, выбрасывая полными пригоршнями мелкий колючий снег. Смертельный холод пробрался сквозь щели в деревянный вагон, проник под куцые, изъеденные зипуны, образовал обжигающие наледи в углах. В это утро ослабевший Юрка проснулся с трудом, попытался поднять голову и не смог. Его волосы вмерзли в дерево лавки, на которой ювелир метался всю ночь между жизнью и смертью, покрываясь потом. Ощущение повторения истории жгуче обожгло, словно он вновь оказался распростертым на полу в горящей господской усадьбе.

- Пить, - слабо попросил Юрка, дергая голову и оставляю на лавке часть вмерзшихся в наледь волос. Рана на виске, начавшая заживать, вновь приоткрылась. Горячая кровь закапала на грудь.

Уставшая бояться за мужа Марфа лишь всплеснула руками, нарвала кусок полотна на полоски и перевязала голову ювелира.

- Нет ни у кого воды. Потерпи до остановки на станции. Обещались принести кипяток. Ты тогда и попьешь. Потерпи, сердечный.

Юрка лишь слабо кивнул головой и вновь провалился в тяжелый лихорадочный сон. Вечером, когда жена в жестянке принесла кипяток, он, таясь и оглядываясь, сунул что-то в рот и, обжигаясь, судорожно запил водой. Самоцветы, схороненные внутри истощенного человека, дальше продолжили путь в центр Российской Империи. По глазам изможденного мужчины текли слезы – он осознавал, что окончательно надрывает свое и так ослабевшее здоровье, но не видел другого выхода.

***

В селе Иваново измученная семья оказалась только через месяц. Село встретило необустроенностью и осевшим грязным снегом. Серые тоскливые фасады некоторых деревянных домов глядели слепыми бычьими пузырями окон, ершились почерневшими от непогоды соломенными крышами. Единственное, на чем отдыхал глаз, – ажурные узоры резьбы, украшавшие строения зажиточных мастеровых.

Родители Марфы сначала приняли семью холодно. Они были уверены, что Юрка скоро испустит дух, а Марфа народит мертвого ребеночка. Кому ж охота сразу двух нежильцов в добрую избу пускать. Но ювелир упорно, вопреки всем прогнозам жил. А молодая женщина через две недели разродилась чудесной, словно наливной девочкой. Малышка была чудо как хороша: тихо лежала на полатях, засунув мягкую пятку в рот и с аппетитом ее посасывая. Новорожденную девочку крестили и нарекли Елизаветой. Девочку назвали в честь покойной графини Боровацкой, которая была добра к Марфе и помогла устроить судьбу милой и показавшей себя большой умницей служанки. Потихоньку стали выправляться. Юрка пошел на поправку, но полную свою силу так и не возвратил.

Свои сокровища ювелир схоронил до поры до времени в сенях в нише, образовавшейся под самым потолком в венце избы. Для надежности в щель затолкал сухой мох, который надергал из другого угла бревенчатого дома.

Через месяц он сговорился с шурином и навязался с тем на ярмарку. Долго ходил между рядами, приглядываясь и прицениваясь. Но интересовали его не разложенные на телегах и наспех сколоченных прилавках многочисленные товары, а посетители ярмарки. Он выспрашивал у шурина о каждом богаче, замеченном на торгах. А потом ретиво и отчаянно бросился разве что не под ноги вальяжному барину в волчьей шубе на распашку. Тот было замахнулся бить Юрку. Но дрожавший от страха шурин заступился за родственника и уговорил выслушать его просьбу.

Юрка зачастил:

- Не бей, господин, позволь тебе судьбу свою поведать без утайки. Я трудился ювелиром у благодетеля своего - пермского графа Боровацкого. Мой покровитель щедро отплатил за верное служение серебром и изумрудом невиданной красы. Ни за что не покинул бы протектора своего, но бунт страшный народный приключился. Графа Боровацкого в запале мужики порешили. Грех тяжкий на души взяли, потом сильно каялись, но сделанного не воротить. Я сам еле живой остался, до сих пор после побоев полностью не оправился. С семьей бежали от смуты и бесчинств подальше. Серебро, заработанное честным мастерством, на дорогу ушло. Кабы не крайняя нужда, не продавал бы редкий самоцвет. Но нужно семью кормить и дело вновь открывать.

Барин задумчиво пожевал ус. Мужик, валявшийся в ногах был тощ и казалось плюнешь – он и умрет. Но что-то в его голосе убедило: все правда. Подумал ивановский фабрикант и решил взять ювелира под свое крыло.

- Приходи завтра на мануфактуру. Заглянем на производство – покажешь, на что ты годен в ювелирном деле. Серебра тебе не доверю. Не жди. А вот из олова сделаешь колечко. Получится и глянется моей супружнице, там и решим твою судьбу.

Стоит ли говорить, что колечко вышло на славу. Руки Юрки не утратили былой сноровки, хоть и сила была совсем не та. Фабрикант залюбовался тонкой работой, хитрым узором, хлопнул ювелира рукой по плечу.

- Добро! Приноси свой самоцвет. Не обижу, хорошо заплачу, если камень того стоит. И с мастерской помогу. Славно будет костромских ювелиров подвинуть и развить промысел в нашем селе, - мечтательно сказал он, уже представляя, как будет руководить артелью ивановских ювелиров.

Фабрикант Мещеров был дальновидным деловым человеком, сразу распознал, что покровительство талантливому ювелиру сулит ему прямую выгоду. Он не обманул – не обидел. Заплатил за изумруд сполна и под ювелирную мастерскую подыскал помещение. Первый же заказ поступил от самого Мещерова. Тот принес с таким трудом и множеством лишений сбереженный самоцвет и велел огранить его.

- Ты жене моей колечко справь. Узор она велела сделать такой же, как ты на оловянном придумал. А внутри дату выгравировать не забудь. 1901 год. В этот год мы повенчались, с тех времен живем душа в душу. Будет моей ненаглядушке память о вечной любви.

И вновь камень и благородный металл словно ожили в руках потрясающего мастера. Минерал заиграл глубоким цветом, поражая воображение ярким высверком граней. Серебро будто струилось и перетекало в сложные узоры. Мещеров, увидев кольцо, довольно прищурился.

- Угодил-угодил! Волшебство творишь своими золотыми руками.

Юрка потихоньку обосновался в тесной каменной комнате-колодце, нарабатывая клиентуру и обживаясь на новом месте. Через год строжайших лишений скопил денег на свой дом. Въезжали с Марфой и маленькой дочкой в сруб, еще пахнувший сосновой смолой и свежеобструганными бревнами. Дом дышал добрым ароматом дерева и настоящим светлым уютом. В сенцы Юрка перенес станок и инструменты. За место платить нужда отпала – и ювелир потихоньку мастерскую обустроил прямо в доме.

Жизнь наладилась, повернулась доброй стороной. Марфа, всегда худенькая и тоненькая, оправилась и налилась неяркой, но притягательной женской красотой. Юрка перестал мучиться изнуряющим, натужным кашлем по ночам, который, казалось, выворачивал все внутренности наружу. Лицо его разгладилась, из глаз ушли страх и смутная тревожность.

Однажды ночью ему приснился удивительный сон. Словно вновь ехали Юрка с Марфой по железной дороге из Пермской губернии в центр необъятной России. Но дорога не была насыщена лишениями и болезнями, напротив, во сне в щели между досками вагона проникал солнечный свет и золотил бархатную кожу жены, на лице которой нестерпимо ярко сияли зеленые глаза и манили алые губы. Вот Марфа повела плечами и Юрка с невольным восхищением увидел, как дорой парчовый кафтан, туго обтянувший ее грудь заиграл сложными переливами, вспыхивая то красным, то зеленым цветом. А жена, призывно улыбнулась:

- Достаточно хороша ли я теперь? Больше не жалеешь, что взял за себя?

Юрка проснулся и долго смотрел на безмятежно спящую Марфу. В очередной раз удивился ее неброской, но манкой красоте. Сон казался настолько живым и реалистичным, что долго не отпускал мужчину. И всколыхнул память, унес на несколько лет назад, когда Юрка только вошел в пору жениховства.

***

Молодой парень без памяти влюбился в красавицу Матрену, бывшую в услужении у супруги графа Боровацкого. Смешливая девушка с ясными голубыми глазами, щедро опушенными густыми ресницами, не только Юрке голову кружила. Знавшая себе цену Матрена вела себя с ухажером как в той поговорке: «Близок локоток, а не укусишь». Парень начал люто пить, мучимый ревностью и неопределенностью.

Пермский меценат, разглядевший в свое время в молодом ювелире настоящий талант, забеспокоился.

- Пропьет ведь мастерство. Сгинет величайший умелец, самородок, - сокрушался он однажды за ужином, делясь с супругой своими тревогами.

Та надолго задумалась, накручивая туго завитой локон на тонкий пальчик, отяжеленный массивным перстнем с рубином. А потом, как часто бывало, дала Петру Федосеевичу стоящий совет:

- А жени его. Юрка тебя уважает, почитает как второго отца. Отказать не посмеет, хотя и не осознает поначалу, какое благо ему делаешь. А в жену выбери Марфу, она присматривает за нашими детками. Добрая, кроткая и толковая. В услужении чуть больше года, а показала себя расторопной. Разумница такая! Я ее приставила помогать на уроках гувернантке Оливии. Англичанка наша исстрадалась, что места темные, народ дремучий – никто и словом настоящим с ней перемолвиться не может. А в последнее время вся зацвела как маков цвет. Оказалось, Марфа научилась говорить по-английски и немецкий почти освоила. Не верящая такому счастью Оливия ее в компаньонки определила. Простая крестьянская девка на лету языки схватила. И грамоту знает. Сама ее экзаменовала. У тебя – самородок, у меня – редкий бриллиант. Поженим их – приумножим истинное богатство и две одинокие души соединим. Юрка, глядишь, остепенится, успокоится и перестанет по Матрене страдать; с новой силой к работе возвернется. Марфу пристроим за хорошего человека. Все только выиграют. И тебе дело.

Граф Боровацкий восхитился прозорливостью супруги:

- Душа моя, так и сделаю! Прекрасный прожект.

И сам лично просватал Марфу за Юрку. Как и предугадала графиня, молодой подмастерье не посмел пойти против воли именитого покровителя. Свадьбу играли шумно и загульно, изничтожив не одну бутыль самогона.

Ночью крепко выпивший Юрка ввалился в отведенную им с Марфой комнату. Зыркнул на новоиспеченную жену красными злыми глазами, молча стянул грязные сапоги и завалился спать. Через несколько мгновений раздался громкий натужный храп. Марфа всхлипнула, потеребила платок и робко прилегла на самый край лавки. Она почти не спала эту ночь, воспаленными глазами следя за темным нависающим потолком, постепенно наливающимся нежным предрассветным мерцанием. Когда первый луч солнца прорезал на деревянных балках яркую полоску, она тихо встала, оправилась и умылась. Спустилась на кухню, где уже вовсю что-то шипело и урчало в тяжеленных кастрюлях. Налила в горшочек кипятку, поколдовала с травками и отнесла отвар в каморку, где на лавке продолжал грозно и мощно выводить рулады Юрка. Девушка поставила горшочек с отваром на грубо сколоченный табурет, прикрыла рушником и пошла на господскую половину будить маленьких графов. Ювелир проснулся с раскалывающейся головой, мутными глазами поводил по крохотному помещению и заметил горшочек. Юрку жестоко мутило. Он трясущейся рукой сдернул полотенце и жадно стал пить. От отвара шел густой травяной дух, который приятно щекотал ноздри и успокаивал неистово горящее и готовое вырваться наружу нутро. Через некоторое время Юрка с удивлением понял, что может достаточно твердо стоять на ногах, головная боль почти утихла и рвотные позывы прекратились.

Целый месяц Марфа была венчаной неженой: каждую ночь Юрка напивался до потери сознания и ни разу так и не притронулся к суженой.

До услужения у господ Марфа жила в доме своих дяди и тети. Те приехали на Урал из небогатого Иваново в надежде заколотить быструю деньгу. Богатства пока не нажили, а беды хлебнули сполна. Детишки у тети рождались слабенькие, рахитичные. Не жильцы. Съездил однажды дядя в родное Иваново и привез жене в помощницы сестрину дочку младшую – тихую и работящую девочку. Странное дело, но с появлением в доме Марфы дети перестали умирать. И была девушка при родственниках добрым ангелом-хранителем, пока не нанялась в услужение к графу.

Марфе стыдно было кому-то признаться, что за месяц Юрка так и не притронулся к ней. Даже во сне бормотал что-то несуразное и отодвигался, если случайно прикасался рукой или бедром. Но не выдержала девушка и пошла к тете за советом.

- А ты дождись, когда он придет, и начни пол тереть?

- Пол? – удивленно переспросила Марфа.

- Конечно! Подол задрала, кормой к двери развернулась и давай тереть так, чтобы все пониже спины призывно колыхалось. Мягкое место у тебя знатное, пышное. Вся стерлядка, а здесь боженька щедро отмерил. Посмотрим, сможет ли он устоять. Готова в церковь хоть сейчас денежку понести за то, что мужское у Юрки взыграет! 

Марфа и в ведре воды принесла, и скребок для полов приготовила, и подол уже подогнула, оголив стройные ноги. А когда ввалился Юрка, спасовала. Юбку одернула, встала серой мышкой в углу и полнящимися слезами глазами наблюдала, как косой от выпивки муж сбрасывает сапоги и валится чуть ли не мимо лавки. Только нее знала она того, что Юрке уже невмоготу пить. Он больше притворялся в последние дни, чем действительно шалел от самогонки. Марфа, когда муж задышал глубоко и шумно, тихонечко примостилась рядом, вытянулась в напряженную тонкую струнку и сдавленно зарыдала. И так Юрке тошно стало. Баба-то хорошая, добрая, это он давно уже понял. Вон как за ним пьяным ходит и ухаживает. Слова поперек не скажет. Все молчком.

- Ты чего болото в постели разводить взялась?

Марфа подскочила с лавки, метнулась все в тот же угол, вжалась в стенку.

- Не обижу. Не бойся.

- Не люба я тебе. Отженишь?

- За что такой позор тебе принимать. Попробуем вместе век жить, раз перед богом венчаны.

И поверила она ему сразу. Сердцем почувствовала, что не обидит, не посрамит и не предаст.