Лига Писателей

«Человек — это животное, которое сошло с ума.
Из этого безумия есть два выхода:
ему необходимо снова стать животным;
или же стать большим, чем человек…»
Карл Густав Юнг.

Как жаль, что многие люди забывают о своём происхождении; я имею в виду не фамилию и род, но большее. Они забывают о том, что происходят от природы и сами есть природа. Они как бы сказали себе и всему окружающему: «Мы не природа. Природа — животная. Природа — растительная. Мы — не растения, мы — не животные, мы — люди. Мы — выше природы, мы над природой; её лишь используем, и она нам служит. Мы — её покорители!»
На самом деле природа — это и мать, и отец. Она, подобно родителям, рождает, растит, кормит и развивает. Но природа не есть слуга! Она, как любая мать, не заслуживает унижения. Как жаль, что многие, сказав себе «я человек», забывают о своём животном происхождении. А ведь эту неблагодарность заложила в души людские христианская церковь, проповедуя извращённое «богоподобие» человека, утвердив в сознании христиан, что иные все виды жизни созданы на потребу людям, будто бог не создатель, а потребитель. А затем эту ложь подхватила школа, с детства внушая людям, якобы человек — покоритель природы. И даже «великий, могучий русский язык», вопреки библейскому утверждению, что «Слово было Бог», согрешил против природы-матери, закрепив в людском сознании ложное представление о растениях, как предметах неодушевлённых.

Мне приходилось в 80-е годы видеть в Москве взрослых людей — молодых мужчин — убивающих в столичных дворах голубей. Недоросли делали это с азартом. Попав в голубя камнем, а-ля охотник брал в руки окровавленную и ещё живую птицу и, подняв её на уровень своего лица, рассматривал, скалясь оскалом хищника, заглядывал жертве в глаза. Заканчивалась эта забава игрой «в футбол» вместо мяча раненым голубем, забросив ногой в кусты на газоне или бросив лежать на тротуаре. Мимо сновали торопливые москвичи, почитающие себя элитой по сравнению с «понаехавшей лимитой». «Благородные» делали вид, что не замечают происходящего; ибо это было в порядке вещей в столице, явление весьма распространённое. И лишь какой-нибудь ветхий старик или сгорбленная старуха, приостанавливались и, покачав головами, молча удалялись по своим делам. Дети же — эти маленькие и пока ещё чистые души — с изумлением и страхом в глазах наблюдали за всей этой драмой, позабыв про игрушки и игры. А потом, подойдя поближе, с бережною тоской во взгляде смотрели на лежащую, убитую дядями птичку.
Помню, как проходивший мимо дежурный милиционер, по просьбе одной старушки подошёл к развлекающимся ублюдкам и робким голосом невнятно пробормотал замечание: пожурил, постыдил и пошёл дальше дежурить; и только он повернул за угол дома, как «дяди» принялись доделывать своё чёрное дело.
Я не видел подобного отношения к голубям в городах Украины: ни в Крыму, где родился и вырос, ни в Одессе, где провёл два года срочной службы. Почему же в Москве, в «культурной» советской столице подобное является нормой? За ответом я обратился к одному из этих уличных живодёров:
— Зачем ты так с голубем поступил? — задал я вопрос москвичу. — Ведь живое?..
— А, ерунда, — отмахнулся тот, — птица вредная, переносчик всякой заразы.
— Как это? — удивился я.
— А так. Вон, гляди, по мусорным бакам лазают. Моссовет объявил борьбу с голубями, больно много их развелось в Москве после олимпиады и фестиваля.
— При чём тут олимпиада и фестиваль?
— Да специально в Москву завозили, чтоб для иностранных гостей красивее было, — пояснил мне москвич.
— На олимпиаде голубь был «птицей мира», — сказал я, — а теперь… даже не кормят их.
— А теперь истреблять их надо! — со злобой в голосе возмутился санитар-самозванец, — а теперь всякий голубь заразу разносит!

Москва не исключение, — подумал я. — Везде и всегда самозванец на троне природы объявлял кого-нибудь «вредным»: воробьёв в Китае, мангустов где-то, волков и сусликов в СССР, получив законное право убивать других в виде лицензий охотника. А если бы не было наказания за убийство людей? Тогда физически сильные убивали бы слабых, получая от этого куда большее удовольствие, чем от убийства голубя. Разве такого не было? От имени бога «вредными» считали учёных, целителей, ведунов и просто красивых женщин, пытая на дыбах и сжигая на кострах «святой» инквизиции. Защищая идею, пустили в расход буржуев, крестьян, казаков и прочих. Когда вера, закон и идеи предписывают убийства и пытки, тогда бешеный зверь в облике человека даёт волю своей болезни. Разве ж войны не являются той лицензией на отстрел людей, где «охотников» прославляют геройством и дают ордена с медалями?

Убит голубь. Уничтожена жизнь. Жизнь, за покушение на которую не накажут. И не будут терзать угрызения совести за содеянное злодейство, праздно сидящего вечером у телевизора, мужика-убийцу. Он уже обо всём забыл, он отдыхает, пьёт пиво и развлекается; на утро газон будет чистым — дворник бросит мёртвую птицу в бак для мусора. Точно так ублюдок убьёт человека, исполняя какой-нибудь лживый «долг» патриота, а то и в наживе за длинным рублём; и если в той бойне останется жив, то станет остаток дней разглагольствовать подрастающим поколениям о своём «геройстве», выпестывая себе на смену новых убийц-живодёров.
Парадокс: человек ищет новые формы и виды жизни в Космосе, на иных планетах, в иных галактиках, но при этом губит их на своей планете. Не для того ли ищет, чтобы погубить и те, что найдёт во Вселенной?!
Самообожествленная гоминида, уничтожающая различные виды жизни — это опасность смертельная для планеты. Человек, тиранящий мать-природу, не является гармоничной частью всего живого. Природу отторгнувший, гибнет духовно, засыхая, как ветвь без дерева. За свои преступления он проклят природой-матерью!

Москва, 28 октября 1981 г.

© Сергей Никулинъ

Источник: https://proza.ru/2016/03/01/1533

Отрывок из книги

В это время большой паром начал причаливать к берегу. Стоявшая на нем толпа людей еще издали махала руками. Это были козаки в оборванных свитках. Беспорядочный наряд — у многих ничего не было, кроме рубашки и коротенькой трубки в зубах, — показывал, что они или только что избегнули какой-нибудь беды, или же до того загулялись, что прогуляли все, что ни было на теле. Из среды их отделился и стал впереди приземистый, плечистый козак, человек лет пятидесяти. Он кричал и махал рукою сильнее всех, но за стуком и криками рабочих не было слышно его слов.
— А с чем приехали? — спросил кошевой, когда паром приворотил к берегу.
Все рабочие, остановив свои работы и подняв топоры и долота, смотрели в ожидании.
— С бедою! — кричал с парома приземистый козак.
— С какою?
— Позвольте, панове запорожцы, речь держать?
— Говори!
— Или хотите, может быть, собрать раду?
— Говори, мы все тут.
Народ весь стеснился в одну кучу.
— А вы разве ничего не слыхали о том, что делается на гетьманщине?
— А что? — произнес один из куренных атаманов.
— Э! что? Видно, вам татарин заткнул клейтухом уши, что вы ничего не слыхали.
— Говори же, что там делается?
— А то делается, что и родились и крестились, еще не видали такого.
— Да говори нам, что делается, собачий сын! — закричал один из толпы, как видно, потеряв терпение.
— Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые теперь не наши.
— Как не наши?
— Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править.
— Что ты толкуешь?
— И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя.
— Врет он, паны-браты, не может быть того, чтобы нечистый жид клал значок на святой пасхе!
— Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. — Стой! и я скажу слово. А что ж вы — так бы и этак поколотил черт вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
— Э, как попустили такому беззаконию! А попробовали бы вы, когда пятьдесят тысяч было одних ляхов! да и — нечего греха таить — были тоже собаки и между нашими, уж приняли их веру.
— А гетьман ваш, а полковники что делали?
— Наделали полковники таких дел, что не приведи бог и нам никому.
— Как?
— А так, что уж теперь гетьман, заваренный в медном быке, лежит в Варшаве, а полковничьи руки и головы развозят по ярмаркам напоказ всему народу. Вот что наделали полковники!

Всколебалась вся толпа. Сначала пронеслось по всему берегу молчание, подобное тому, как бывает перед свирепою бурею, а потом вдруг поднялись речи, и весь заговорил берег.

— Как! чтобы жиды держали на аренде христианские церкви! чтобы ксендзы запрягали в оглобли православных христиан! Как! чтобы попустить такие мучения на Русской земле от проклятых недоверков! чтобы вот так поступали с полковниками и гетьманом! Да не будет же сего, не будет!

Такие слова перелетали по всем концам. Зашумели запорожцы и почуяли свои силы. Тут уже не было волнений легкомысленного народа: волновались всё характеры тяжелые и крепкие, которые не скоро накалялись, но, накалившись, упорно и долго хранили в себе внутренний жар.

— Перевешать всю жидову! — раздалось из толпы. — Пусть же не шьют из поповских риз юбок своим жидовкам! Пусть же не ставят значков на святых пасхах! Перетопить их всех, поганцев, в Днепре!

Слова эти, произнесенные кем-то из толпы, пролетели молнией по всем головам, и толпа ринулась на предместье с желанием перерезать всех жидов.
Бедные сыны Израиля, растерявши все присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горелочных бочках, в печках и даже заползывали под юбки своих жидовок; но козаки везде их находили.

— Ясновельможные паны! — кричал один, высокий и длинный, как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом. — Ясновельможные паны! Слово только дайте нам сказать, одно слово! Мы такое объявим вам, чего еще никогда не слышали, такое важное, что не можно сказать, какое важное!
— Ну, пусть скажут, — сказал Бульба, который всегда любил выслушать обвиняемого.
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда! Таких добрых, хороших и храбрых не было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украйне! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
— Ей-богу, правда! — отвечали из толпы Шлема и Шмуль в изодранных яломках, оба белые, как глина.
— Мы никогда еще, — продолжал длинный жид, — не снюхивались с неприятелями. А католиков мы и знать не хотим: пусть им черт приснится! Мы с запорожцами, как братья родные...
— Как? чтобы запорожцы были с вами братья? — произнес один из толпы. — Не дождетесь, проклятые жиды! В Днепр их, панове! Всех потопить, поганцев!

Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на воздухе. Бедный оратор, накликавший сам на свою шею беду, выскочил из кафтана, за который было его ухватили, в одном пегом и узком камзоле, схватил за ноги Бульбу и жалким голосом молил:

— Великий господин, ясновельможный пан! я знал и брата вашего, покойного Дороша! Был воин на украшение всему рыцарству. Я ему восемьсот цехинов дал, когда нужно было выкупиться из плена у турка.
— Ты знал брата? — спросил Тарас.
— Ей-богу, знал! Великодушный был пан.
— А как тебя зовут?
— Янкель.
— Хорошо, — сказал Тарас и потом, подумав, обратился к козакам и проговорил так: — Жида будет всегда время повесить, когда будет нужно, а на сегодня отдайте его мне. — Сказавши это, Тарас повел его к своему обозу, возле которого стояли козаки его. — Ну, полезай под телегу, лежи там и не пошевелись; а вы, братцы, не выпускайте жида.

Сказавши это, он отправился на площадь, потому что давно уже собиралась туда вся толпа. Все бросили вмиг берег и снарядку челнов, ибо предстоял теперь сухопутный, а не морской поход, и не суда да козацкие чайки — понадобились телеги и кони. Теперь уже все хотели в поход, и старые и молодые; все, с совета всех старшин, куренных, кошевого и с воли всего запорожского войска, положили идти прямо на Польшу, отмстить за все зло и посрамленье веры и козацкой славы, набрать добычи с городов, зажечь пожар по деревням и хлебам, пустить далеко по степи о себе славу. Все тут же опоясывалось и вооружалось. Кошевой вырос на целый аршин. Это уже не был тот робкий исполнитель ветреных желаний вольного народа; это был неограниченный повелитель. Это был деспот, умевший только повелевать. Все своевольные и гульливые рыцари стройно стояли в рядах, почтительно опустив головы, не смея поднять глаз, когда кошевой раздавал повеления; раздавал он их тихо, не вскрикивая, не торопясь, но с расстановкою, как старый, глубоко опытный в деле козак, приводивший не в первый раз в исполненье разумно задуманные предприятия.

Николай Васильевич Гоголь «Тарас Бульба» — http://az.lib.ru/g/gogolx_n_w/text_0040.shtml

ЧТО ПИШУТ ОБ ЭТОМ В СЕТИ

«Польские магнаты и шляхтичи не были склонны заниматься управлением своими обширными и иногда отдаленными поместьями и сдавали их в аренду евреям, многие из которых фактически стали их экономическими советниками. Нередко помещики и сами умудрялись становиться должниками евреев.

Они с легкостью перепоручали управление евреям-арендаторам, умеющим круто вести дела, не заботясь о памяти истории. Родилась даже польская поговорка: "Каждый граф должен иметь своего Менделя"»

«Еврей мог взять в аренду как корчму, мельницу, пруд, так и целое магнатское поместье, группу сёл и местечек со всеми их жителями, находившимися под юрисдикцией владельца, права которого переходили к арендатору.

Кроме того, сами арендаторы могли приобретать рабов (как правило, на ограниченное время); по сохранившимся свидетельствам, в отдельных случаях рабы, принадлежавшие евреям, принимали иудаизм».

«Восстание казаков под руководством Богдана Хмельницкого против власти Речи Посполитой в 1648—1654 годов сопровождалось массовым уничтожением евреев. И завершилось присоединением Украины к России».

Еврейский хронист Натан Ханновер писал:

«[Евреи] были откупщиками податей для шляхты, и это было обычным делом... среди большинства евреев в украинских землях. Поскольку они были управляющими [то есть арендаторами] во всех имениях... это возбуждало зависть крестьян и послужило причиной массовых расправ».

Еврейский писатель Владимир Жаботинский, о «Тарасе Бульбе».

«Ничего подобного по жестокости не знает ни одна из больших литератур. Это даже нельзя назвать ненавистью, или сочувствием казацкой расправе над жидами: это хуже, это какое-то беззаботное, ясное веселье, не омраченное даже полумыслью о том, что смешные дрыгающие в воздухе ноги — ноги живых людей, какое-то изумительно цельное, неразложимое презрение к низшей расе, не снисходящее до вражды» — Владимир Жаботинский, еврейский писатель о «Тарасе Бульбе».

* * *

«Нет, Николай Васильевич Гоголь объективно не антисемит. В первую очередь, Гоголь — национальный писатель, который написал героический эпос о подвиге казаков.

"Тарас Бульба" — это героический эпос, события которой имели место быть в реальной жизни. Н. В. Гоголь, будучи нормальным русским писателем, отобразил не какие-то свои фантазии, нет и нет. Он отобразил исторические реалии того времени, он отобразил нашу историю и то, что волновало людей. …В России были и остались люди, которые не будут в угоду сомнительным личностям подменять факты, замалчивать и унижаться, и Гоголь как раз был таким. Его могут сколько угодно обвинять в насмешке над трагедией, в издевательстве и жестокости — Гоголь был русским национальным писателем, Гоголь русский национальный писатель, Гоголь всегда будет русским национальным писателем».

Не знаю, какой роман мне писать, честно говоря, но начать очень хочется.

Не то про попаданку-путешественницу по разным мирам (воспользовавшись маленькой частью изначальной идеи Владимира Скворцова), у меня есть отрывок в виде рассказа «Розовый мир» (это будет типично женская проза, без убийств, драк, компьютерных игр и так далее).

А ещё есть идея писать космическую социальную фантастику по мотивам другого рассказа, «Сны или реальность?» — там будет пожестче все, и может быть, я даже буду подробно рассказывать про сексуальные отношения между членами экипажа.

Первый вариант круче тем, что этот роман можно будет продавать на Литнете, зато со вторым романом можно будет попробовать получить коммерческий статус на Автор.тудей, чтобы потом там тоже книги продавать, чем черт не шутит.