Лига Писателей

Данлипод Сворсд был обычным тринадцатилетним мальчиком. Ну, по крайней мере, так считал он сам. Хотя ему часто приходилось слышать от бабушек о том, какой он необычный и какое его ждет великое будущее, в то время пока они трепали его за пухлые щечки до румяна. Господин Сворсд или маленький господин, как часто называли Данлипода, вовсе не был толстым, скорее он был в меру упитан для своего возраста, как раз таки на радость бабушкам, которые, как и бабушки всего мира, не упускали возможность накормить внука всяческими вкусностями. В общем-то внук и сам не был против этого, хотя порой это надоедало, но довольно редко.
Вот и сейчас процесс наведения румяна на щеках мальчика проходит довольно успешно:
- Ты глянь, Мартушка! - В беспокойстве воскликнула бабушка Заура обращаясь к другой бабушке. - Совсем исхудал маленький господин. Уж не кормят его наши дети что ли? - И тут уже Мартушка присоединилась к Зауре и тоже приступила трепать мальчика за щеки. Данлипод смиренно терпел, так как понимал, что через тридцать секунд прозвонит дворовый колокольчик, который оповестит любимых бабушек о прибытии молочника, который привозит молоко и газеты, в которых так много статей о... В общем-то это долго объяснять, а если кратко, то это одна из любимых частей дня бабушек, потому что одна любила пофлиртовать с молочником, а другая любила почитать свежие газетные сплетни. А вот и колокольчик звонит. Свобода щекам!
Это утреннее похождение не входило в планы маленького господина, но мама была так вежлива попросив отнести бабушкам пустые банки из под малинового варенья, что Данлипод, в меру своей воспитанности и джентельменского этикета, ни как не мог отказать. Ну, а может это потому что Данлипод Сворсд был обычным, послушным мальчиком, который любит свою маму, но не любит ходить в школу:
- Не вижу смысла просыпаться каждое утро, чтобы идти туда где приходится сидеть часами в четырех стенах и слушать учителей. Какая от этого польза? - В очередной раз за завтраком рассуждал маленький господин, когда мама докладывала блинчики в его тарелку поливая их малиновым вареньем.
- Но как же знания? - Улыбаясь возражала Марлина Сворсд, прекрасная мама и замечательная жена. - Ведь получая знания, ты получаешь возможность стать таким, как папа.
Поймите правильно! Данлипод любил и глубоко уважал своего отца Джардониуса Сворсда старшего диспетчера управления пространственными перемещениями, или, как называл себя сам Джардониус, трубного дирижера, вероятно из-за того, что пространственные коридоры в самом начале напоминали трубы, но... идти по стопам отца Данлипод совсем не хотел. Да и не гордился он должностью, которую занимал Сворсд старший, хотя таковая должность имела большое уважение, перспективы и прочие хорошие характеристики ценившиеся среди людей. И не хвастал отцом, как мог бы, потому что считал, что не вправе делать это. Ведь это заслуга отца а не его, Данлипода. К тому же маленький господин имел собственные стремления и цели, для которых школа была совсем не обязательна так как все необходимые знания Данлипод получал во сне:
- Прекрати класть вещи под подушку, - ворчал периодически Джардониус Сворсд укладывая сына спать, - иначе они будут сниться тебе всю ночь. - Данлипод не возражал, хотя в мыслях спрашивал себя, что в этом плохого, тем более, что ночью во сне читать гораздо эффективнее, чем в школе на уроках или в библиотеке, ведь книги во сне сами о себе рассказывают. Как вы уже могли догадаться маленький господин частенько не слушался отца и тайком подкладывал себе под подушку очередную порцию книжек, чтобы успешно пообщаться с ними во сне, от чего пробуждался Данлипод не выспавшимся и с характерными темными кругами под глазами, но весьма счастливым. А Джардониус, замечая это с утра, ворчливо цокал почитывая утренний цифровыпуск новостей.
Дождавшись окончания учебного дня Данлипод вновь отправился в библиотеку, где выбрал несколько заинтересовавших его книг, чтобы вновь положить их под подушку и отправился домой, предварительно открыв одну и начав чтение на ходу, что стало причиной несостоявшегося столкновения с прохожим худощавым, длиннобородым стариком, который довольно быстро проплывал по улице.

Да-да! Именно проплывал, хотя движения его ног вполне напоминали обычную ходьбу. Данлипод крайне удивился заметив, что ноги старика ни как не касаются земли, и получалось что он просто парит на высоте трех-пяти сантиметров. Это мгновенно вызвало в голове маленького господина реакцию и формирования вопросов:
- Это элементарно. - Вдруг сказал старик.
- Но я ничего не сказал. - Вежливо ответил Данлипод.
- И все же вопрос у тебя возник. - Улыбнулся старик наклонившись и добродушно глядя в глаза господину Сворсду. - Ваше лицо кажется мне знакомым, юноша, где я мог вас видеть?
- Мне сложно ответить на этот вопрос, потому как вы могли увидеть меня где угодно или же наоборот ни разу не встретить, что не мешает вам случайно обознаться. - Все так же вежливо отвечал Данлипод.
- А вы любите размышлять, молодой человек, это прекрасно. И все же я уверен... А в общем-то это и не важно. Руфусдиус Глажденброн. - Представился старик протягивая руку маленькому господину.
- Данлипод Сворсд, очень приятно!
- Сворсд? А не ты ли сынок Джардониуса Сворсда?
- Именно я, если мы говорим об одном и том же Джардониусе.
- Я работаю с вашим папой. И сейчас припоминаю, как ваша фотография летает в его кабинете из угла в угол.
- Летает?
- Ой, это забавная история, я вам ее обязательно расскажу в другой раз.
- А про то, как вы парите над землей?
- Тут все просто! Я намазал туфли гравиталиозным гелем, он образует антигравитационное поле с отталкивающимся эффектом, что позволяет мне в прямом смысле ходить по воздуху.
- А какую же основу вы используете для геля: магическую или научную? - Ненашутку заинтересовался Данлипод.
- Ох! Вот незадача, я очень спешу. Всего доброго, Данлипод! Скоро увидимся.
Руфусдиус уплыл пешком по воздуху в сторону обсерватории оставив Данлипода с кучей мыслей, огромным количеством вопросов и великим будущим, которое уже подкралось к маленькому господину, хотя он об этом даже и не подозревал... Пока.

Зазвонят в колокола, оденутся в зооллотые мешки долговолосые люди и начнут молиться за убийство. И начнется опять старое, давно известное, ужасное дело. Засуетятся, разжигающие людей под видом патриотизма и ненависти к убийству, газетчики, радуясь тому, что получат двойной доход. Засуетятся радостно заводчики, купцы, поставщики военных припасов, ожидая двойных барышей. Засуетятся всякого рода чиновники, предвидя возможность украсть больше, чем они крадут обыкновенно. Засуетятся военные начальства, получающие двойное жалованье и рационы и надеющиеся получить за убийство людей различные высокоценимые ими побрякушки - ленты, кресты, галуны, звезды. Засуетятся праздные господа и дамы, вперед записываясь в Красный Крест, готовясь перевязывать тех, которых будут убивать их же мужья и братья, и воображая, что они делают этим самое христианское дело.

И, заглушая в своей душе отчаяние песнями, развратом и водкой, побредут оторванные от мирного труда, от своих жен, матерей, детей - люди, сотни тысяч простых, добрых людей с орудиями убийства в руках туда, куда их погонят. Будут ходить, зябнуть, голодать, болеть, умирать от болезней, и, наконец, придут к тому месту, где их начнут убивать тысячами, и они будут убивать тысячами, сами на зная зачем людей, которых они никогда не видали, которые им ничего не сделали и не могут сделать дурного.

И когда наберется столько больных, раненых и убитых, что некому будет уже подбирать их, и когда воздух уже так заразится этим гниющим пушечным мясом, что неприятно сделается даже и начальству, тогда остановятся на время, кое-как подберут раненых, свезут, свалят кучами куда попало больных, а убитых зароют, посыпав их известкой, и опять поведут всю толпу обманутых еще дальше, и будут водить их так до тех пор, пока это не надоест тем, которые затеяли все это, или пока те, которым это было нужно, не получат всего того, что им было нужно. И опять одичают, остервенеют, озвереют люди, и уменьшится в мире любовь, и наступившее уже охристианение человечества отодвинется опять на десятки, сотни лет. И опять те люди, которым это выгодно, с уверенностью станут говорить, что если была война, то это значит то, что она необходима, и опять станут готовить к этому будущие поколения, с детства развращая их.

Потому что патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых – отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти".

Лев Толстой. "Христианство и патриотизм".
17 марта 1894. Москва.

Он был сирота. Ему исполнилось восемь, когда неизлечимая болезнь приковала его к постели. Врачи говорили разное: одни — что, возможно, будет жить, но… в инвалидном кресле; другие сомневались и в этом. Последняя операция расставила точки над «i», положив конец разногласиям медиков.

— Дядя Серёжа, мне не говорят, но я слышал, что мне ещё жить целых два года. Слово «два» он произнёс протяжно, нараспев. — Я так рад, будет ещё зима и два лета… А когда весна, тогда много интересного, правда, дядя Серёжа? …А если смерть придёт раньше? Очень страшно бывает ночью, когда проснулся, когда совсем один…

Он любил слушать рассказы о дальних странах, о животных и птицах, их населяющих. Я рассказывал ему необычные, но правдивые истории; и одна ему очень понравилась, о том, как дикая кобра охраняла вход в палатку больного геолога от нападения голодных шакалов.

…Осенью ему стало хуже. Он часто бредил. Когда сознание возвращалось к нему, он просил меня: «Не уходи…». Он боялся. Этот маленький человечек уже имел своё личное представление о смерти. Хотя и маленький, но ведь он — человек, а человеку, быть может, одному из всех живых существ на планете, присуще иметь понятие о смерти. Смерть пугала его: он боялся, что когда он в очередной раз проснётся, то рядом уже никого не будет, будто бы все ушли насовсем и всё, что было вокруг, унесли с собой, а его забыли, одного в кромешной темноте…
Как-то он спросил меня: «Дядя Серёжа, а смерть, она очень страшная?».
Что я мог ответить ребёнку, что никто из живых никогда не видел её, а те, кто с ней повстречались однажды, уже никогда ничего не расскажут? И тогда мне на память пришли слова одного христианского старца: «Не бойтесь, печи огненной. Это только когда перед нею стоишь — она страшна. А ступи в нее — душа и вылетела, аки голубка».
Разве мог я сказать ему: «Не бойся, малыш. Смерть страшна только издали. А вблизи-то… и нет её!
— Ты знаешь, смерть совсем не страшная, — ответил я. — Она прилетает большой белой бабочкой и уносит на крыльях своих малышей в сказочную долину, где много-много цветущих маков.
Спустя несколько дней я подарил ему фотографию, на которой весенняя крымская степь алела маками.
— Но здесь нет большой белой бабочки, — с огорчением в голосе  произнёс малыш.
— Она прилетит, просто ещё не время.
— Я буду ждать, — сказал он.
………………………………………………………………………………………
Его положили в гробик, маленький, красный. Не было плача родственников. Не было и цветов. В маленьких, прозрачно-белых, будто из воска, ручках была та самая фотография. Я невольно подумал: Как много цветов, малыш, целая степь!
Лицо мирное и спокойное, как у ребёнка спящего, и на высушенных болезнью губах — лёгкая, едва уловимая взором улыбка. И я догадался, отчего застыло в улыбке его лицо: это он в последний свой миг увидел её — большую белую бабочку.
На дворе стояла весна. Там, вдали за синеющими холмами раскинулась цветущая крымская степь с множеством алых, трепещущих на ветру огоньков. Наступало его, малыша, второе лето.

Источник: https://proza.ru/2014/03/09/344
_________
Новелла опубликована в «Первой Международной Независимой Православной газете Слово»,
напечатана в альманахе «Писатель года 2014», книга восемнадцатая. — М.: изд-во Литературный клуб, 2015. Стр. 103-104, включена в Антологию русской прозы за 2021 год. Книга пятая. — М.: Издательство Российского союза писателей, 2022. Стр. 273.