Лига Писателей

Грязь, дождь, вода, земля, гофрированное железо, колючая проволока, тучи и шум. Мы здесь, в этом месте, в этой траншее, в нашем святилище, в нашем аду. Этот мир был грязью, дождем и спорадическими пулеметными и артиллерийскими обстрелами. Мы на передовой целыми днями, постоянно ели, спали, стояли, ворчали и избавлялись от вшей. Поле битвы было пустым, безлюдным. Все укрылись в своих лабиринтах оборонительных позиций, пытаясь остаться незамеченными, пытаясь остаться в живых.

Пошел снег: дождь сменился снежинками, падающими равномерно, затем быстро, плавно, а затем стремительно падающими с неба хлопьями, перерастая в все усиливающуюся метель. Далекие выстрелы орудий стихли, когда их расчеты укрылись в блиндажах и под брезентом. Ветер завыл, когда я поднял воротник шинели, защищая им горло. Когда я дышал, мой выдох превращался в облако пара, пока я стоял там. Остальные солдаты направились под землю, чтобы укрыться от метели; все, кто не был на дежурстве, быстро исчезли.

Метели, подобные этим, были естественным способом нарушить монотонность траншейной жизни. Хлопья снега мягко стучали о мой стальной шлем, а винтовка, как всегда, была у меня на правом плече. Было трудно что–то разглядеть, так как снег падал все сильнее. Я постоянно моргал, двигаясь вперед к стрелковой ступеньке траншеи. У меня возникло внезапное желание взобраться наверх и посмотреть на нейтральную полосу, хотя я знал, что не должен этого делать. Были строгие правила: не выглядывать из–за бруствера в дневное время, если не хочешь получить пулю между глаз. Но каким–то образом снежная буря все изменила. Она накрыла меня потоками снега, превратив все в белое. Я поднялся на стрелковую ступеньку, которая позволила мне видеть линию вражеских траншей.

Когда я выглянул наружу, снег начал покрывать пустынное промежуточное пространство воронок от снарядов четким, хрустящим белым слоем. Грязь и поваленные деревья покрылись инеем. Мертвая лошадь, пролежавшая месяцами на ничейной земле, вскоре была покрыта, освященная безжалостным снегопадом. Хлопья цеплялись за колючую проволоку и прижимались к днищу разбитого фургона, скрывая разрушения, нанесенные годами. Я почувствовал, что снова могу дышать. Воздух стал свежим и чистым, скрывая миазматическую вонь смерти и промышленной войны.

Технологическая мощь империй разрушила эту землю, уничтожила людей и свела их с ума. Но даже эти шрамы можно было бы прикрыть и залечить, потому что человек в окопе напротив мало чем отличается от меня. Это было похоже на борьбу с нашими соседями, друзьями, братьями. Начальству это нравилось; это позволяло оставлять нас разделенными, занятыми, злыми друг на друга вместо того, чтобы злиться на них. Они были в безопасности в своих синагогах, цитаделях «прогресса» и башнях из слоновой кости.

Я связан с этим местом, с этой землей зимой, весной, летом и осенью. Они не связаны. Это коммерческая элита, мафия, зацикленная исключительно на прибылях и убытках, оторванная от людей, которыми они хотят управлять. Большинство из них даже не родились в стране, которую я называю домом, и большинство из них не похожи на меня и не говорят на языке моего народа. Их предки не возделывали эту землю, не сажали урожай, не изнуряли себя тяжелым трудом, не любили пылко своих жен и не защищали свою страну своей кровью. Пришло время заменить их, прежде чем они заменят нас.

Эти мысли проносились у меня в голове, пока я смотрел вверх и на белое поле свежевыпавшего снега. Я сразу понял, что мои так называемые враги не в окопах напротив меня, а правят нами как тираны издалека. Я знал, что они относились к нам с презрением, независимо от того, какие заранее подготовленные благочестивые слова они произносили. Наши предки изменили землю, на которой они жили, и они, в свою очередь, сами изменились под ее влиянием.

Солдат напротив встал, безоружный, и пошел к нашим позициям. Недолго думая, я шагнул вперед и перелез через бруствер. Я оставил свою винтовку. Я пошел вперед. Буря утихла, тучи разошлись, и выглянуло солнце. Среди тающего снега и липкой грязи появились оттенки зелени; небо постепенно синело. Я встретил его на полпути. Он улыбнулся, и я пожал ему руку.

 Автор Гуннар Альфредссон.

На улице ветер,
Будто осень опять,
Не весна.

Я смотрю в кухонное окно: вот идёт девушка по тротуару — согнулась вперёд, шагает большими шагами, как парень. Навстречу ей другая идёт — эта семенит, будто собачонка, и вся завалилась назад. И где научиться им красиво ходить? В захолустном городе походкам не учат. И кому это нужно? Здесь и на «конкурсах красоты» дамы ходят так, будто они на шарнирах собраны.
Под моим окном, у подъезда, мальчишка с первого этажа со своим товарищем пытаются распилить полированную доску — дверцу от старого шкафа — мастерят что-то. Вот кто-то понёс высыпать мусор. У мусорных баков собака, красивая, с пушистым хвостом — русская борзая. Неужто бездомная? Она что-то нашла на земле и ест. В одном из баков роется старая женщина: я вижу её сгорбленную спину; на женщине коричневое пальто с рыжим мехом; у ног её чёрная, с красными точками матерчатая сумка-торба.
А вот и хозяйка собаки: подбежала, отгоняет собаку от нечистот и кричит ей: «Фу!». Собака виновато влияет хвостом, и они вместе с хозяйкой уходят. У баков теперь лишь старуха. Ветер порывистый, налетая, качает её. Ничего не найдя, берёт сумку и уж было идёт себе дальше, как вдруг останавливается, завидев на земле остатки собачьего пиршества, нагибается и собирает их себе в торбу. Голодная.
Я отрываюсь от окна, и взгляд мой падает на плиту, где у меня в кастрюле оттаивает ломтиками нарезанное мясо: один добрый человек со мной поделился. «Я мясо готовлюсь есть, — мелькает у меня в голове, — а человек от голода шатается. Как же это?..»
Хватаю в руки мусорное ведро, нащупываю в кармане купюру, набрасываю куртку и выбегаю из квартиры.
На улице ветер. Старуха ещё у помойки. Я подхожу, высыпаю мусор. Старуха ко мне спиной. Я окликаю её:
— Матушка.
Она поворачивается в мою сторону: воспалённые, полные страданий глаза, морщинистое, исхудалое лицо ещё не старой женщины.
— Матушка, возьмите…
Она берёт из моих рук бумажку и спрашивает тихим, надтреснутым голосом:
— У вас кто-то умер?
— Мама и бабушка.
— Царство им небесное, — говорит она, крестясь куда-то на восток поверх мусорных баков. — Царство небесное, — повторяет она, и я слышу в её голосе слёзы.

Источник: https://proza.ru/2016/04/27/1467

Из книги «А. П. Чехов в воспоминаниях современников»

…Странное существо — русский человек! — сказал Чехов однажды. — В нем, как в решете, ничего не задерживается. В юности он жадно наполняет душу всем, что под руку попало, а после тридцати лет в нем остается какой-то серый хлам. Чтобы хорошо жить, по-человечески — надо же работать! Работать с любовью, с верой. А у нас не умеют этого. Архитектор, выстроив два-три приличных дома, садится играть в карты, играет всю жизнь или же торчит за кулисами театра. Доктор, если он имеет практику, перестает следить за наукой, ничего, кроме «Новостей терапии», не читает и в сорок лет серьезно убежден, что все болезни — простудного происхождения. Я не встречал ни одного чиновника, который хоть немножко понимал бы значение своей работы: обыкновенно он сидит в столице или губернском городе, сочиняет бумаги и посылает их в Змиев и Сморгонь для исполнения. А кого эти бумаги лишат свободы движения в Змиеве и Сморгони, — об этом чиновник думает так же мало, как атеист о мучениях ада. Сделав себе имя удачной защитой, адвокат уже перестает заботиться о защите правды, а защищает только право собственности, играет на скачках, ест устриц и изображает собой тонкого знатока всех искусств. Актер, сыгравши сносно две-три роли, уже не учит больше ролей, а надевает цилиндр и думает, что он гений. Вся Россия — страна каких-то жадных и ленивых людей: они ужасно много едят, пьют, любят спать днем и во сне храпят. Женятся они для порядка в доме, а любовниц заводят для престижа в обществе. Психология у них — собачья: бьют их — они тихонько повизгивают и прячутся по своим конурам, ласкают — они ложатся на спину, лапки кверху и виляют хвостиками…
Тоскливое и холодное презрение звучало в этих словах. Но, презирая, он сожалел, и когда, бывало, при нем ругнешь кого-нибудь, Антон Павлович сейчас же вступится:
— Ну, зачем вы? Он же старик, ему же семьдесят лет…
Или:
— Он же ведь еще молодой, это же по глупости…
И, когда он говорил так, — я не видел на его лице брезгливости…
В юности пошлость кажется только забавной и ничтожной, но понемногу она окружает человека, своим серым туманом пропитывает мозг и кровь его, как яд и угар, и человек становится похож на старую вывеску, изъеденную ржавчиной: как будто что-то изображено на ней, а что? — не разберешь.
<…>
Никто не понимал так ясно и тонко, как Антон Чехов, трагизм мелочей жизни, никто до него не умел так беспощадно правдиво нарисовать людям позорную и тоскливую картину их жизни в тусклом хаосе мещанской обыденщины.
<…>
Читая рассказы Антона Чехова, чувствуешь себя точно в грустный день поздней осени, когда воздух так прозрачен и в нем резко очерчены голые деревья, тесные дома, серенькие люди. Все так странно — одиноко, неподвижно и бессильно. Углубленные синие дали — пустынны и, сливаясь с бледным небом, дышат тоскливым холодом на землю, покрытую мерзлой грязью. Ум автора, как осеннее солнце, с жестокой ясностью освещает избитые дороги, кривые улицы, тесные и грязные дома, в которых задыхаются от скуки и лени маленькие жалкие люди, наполняя дома свои неосмысленной, полусонной суетой. Вот тревожно, как серая мышь, шмыгает «Душечка» — милая, кроткая женщина, которая так рабски, так много умеет любить. Ее можно ударить по щеке, и она даже застонать громко не посмеет, кроткая раба. Рядом с ней грустно стоит Ольга из «Трех сестер»: она тоже много любит и безропотно подчиняется капризам развратной и пошлой жены своего лентяя брата, на ее глазах ломается жизнь ее сестер, а она плачет и никому ничем не может помочь, и ни одного живого, сильного слова протеста против пошлости нет в ее груди.
Вот слезоточивая Раневская и другие бывшие хозяева «Вишневого сада» — эгоистичные, как дети, и дряблые, как старики. Они опоздали вовремя умереть и ноют, ничего не видя вокруг себя, ничего не понимая, — паразиты, лишенные силы снова присосаться к жизни. Дрянненький студент Трофимов красно говорит о необходимости работать и — бездельничает, от скуки развлекаясь глупым издевательством над Варей, работающей не покладая рук для благополучия бездельников.
Вершинин мечтает о том, как хороша будет жизнь через триста лет, и живет, не замечая, что около него все разлагается, что на его глазах Соленый от скуки и по глупости готов убить жалкого барона Тузенбаха.
Проходит перед глазами бесчисленная вереница рабов и рабынь своей любви, своей глупости и лени, своей жадности к благам земли; идут рабы темного страха пред жизнью, идут в смутной тревоге и наполняют жизнь бессвязными речами о будущем, чувствуя, что в настоящем — нет им места…
Иногда в их серой массе раздается выстрел, это Иванов или Треплев догадались, что им нужно сделать, и — умерли.
Многие из них красиво мечтают о том, как хороша будет жизнь через двести лет, и никому не приходит в голову простой вопрос: да кто же сделает ее хорошей, если мы будем только мечтать?
Мимо всей этой скучной, серой толпы бессильных людей прошел большой, умный, ко всему внимательный человек, посмотрел он на этих скучных жителей своей родины и с грустной улыбкой, тоном мягкого, но глубокого упрека, с безнадежной тоской на лице и в груди, красивым искренним голосом сказал:
— Скверно вы живете, господа!


«А.П.Чехов в воспоминаниях современников». Читать книгу полностью: http://lib.ru/LITRA/CHEHOW/vosp.txt

«Собачье сердце» — бессмертное произведение выдающегося русского писателя Михаила Афанасьевича Булгакова. Повесть, включенная в обязательную школьную программу по литературе в Российской Федерации и в рамках школьного курса зарубежной литературы в украинских школах, — повесть на первый взгляд может показаться забавной комедией в театральном формате. Но по своей сути эта книга представляет собой жестокую сатиру на советскую действительность и она же о чувствах обиды низшего, животного человека, который является не только субъектом, но и самим воплощением левой идеи.

История рассказывает о противостоянии двух типов людей: с одной стороны — достойные русские люди из Старой России, представители высшего света; с другой стороны — чернь, пирующая над трупом России в квартире некоего «буржуя» Ф. П. Шаблина (которого уже расстреляли) в Калабуховском доме на Пречистенке в Москве. Выразителем и главным представителем пролетарской идеологии в произведении является карикатурный персонаж, еврей по имени Швондер.

По сюжету повести происходит нечто совершенно чудесное, благодаря научному гению профессора Преображенского: дворнягу превращают в человека. Животное, принявшее человеческий облик, всего через несколько недель после своего перевоплощения определяет себя сторонником Швондера и его товарищей, даже запоминая имена Маркса, Энгельса, Ленина и комментируя переписку Энгельса с Каутским. И вот, перед народом Старой России, удерживающим последнюю линию обороны от тех дельцов, которые пытаются все «отнять и поделить», предстает совершенно точно описанный персонаж: существо, абсолютно оторванное от здравого смысла, но которое, как оказалось, вполне соответствует новой советской действительности. Ему находят место в организации по очистке города от кошек, и как апофеоз всего, в конце фильма это существо даже удостаивается аплодисментов на международном собрании членов партии.

В каждой сцене прослеживается нить, ведущая к развязке за пределами сюжета книги: к разгадке феномена большевизма, феномена «правление черни» в чистом виде. Литературный гений Булгакова наполняет диалоги культурными кодами, делая их полноценными смысловыми единицами: так «оратор из народа» объявляет собравшейся у дома Преображенского толпе, что открытие профессора — достояние коммунизма; существо, гоняющееся за кошками и глотающее зубной порошок, дает советы «космического масштаба» — все поделить; женщина в мужском костюме выражает свою неприязнь и советует профессора арестовать. Показательна здесь и метафора блох: как они прилипают к Шарикову, так и Шариков начинает становиться паразитом на теле профессора Преображенского, который к тому же лишен возможности просто избавиться от паразита, выкинув его на улицу. В то же время успешная «социализация» Шарикова в советском обществе стоит на одном уровне с его полным очеловечиванием, что, в конечном счете, могло привести героев повести к неутешительному финалу. Возможно, Булгаков хотел показать, как Шариков, завершив эволюционный процесс, окончательно утвердится в этом мире: своеобразное торжество собаки в кепке с заряженным револьвером. Но такой поворот сюжета, с удачным для Шарикова финалом, определенно лишил бы «Собачье сердце» глубины подтекста. Ведь простой зритель рассматривает произведение, как комедию и Шарикова воспринимает существом фантастическим. С другой стороны, возвращение Шарикова в животное состояние, не свидетельствует ли о том, что Булгаков лелеял надежду, что когда-нибудь псы большевизма снова попадут в ту канаву сточную, из которой вылезли? Об этом фактически говорит профессор Преображенский, который выразил свое неприятие большевизма словами: «Клянусь, что я этого Швондера, в конце концов, застрелю».
Примечательно, что собака символизирует служение. И здесь проводится аналогия между тремя типами человека и тремя животными: волками, овцами и собаками. Последние обнаруживают, что их дело — охрана, дабы волки не задрали овец, и овцы не разбежались. Образ дворняги — образ ревнителя коммунизма — «взять всё да и поделить».

Автор: Алексей Левкин.