Лига Писателей

Про Кина ходило много слухов: что он незаметно делал подкопы под фундаментом, отчего дома рушились по ночам; что он кусал скотину, заражая её вертячкой; даже что его прикосновения заставляли детей обрастать шерстью, постепенно превращая их в лисят – но едва ли любая из этих страшилок была правдой. Говоря по справедливости, единственным грешком Кина было воровство – и то, он шёл на это с крайней неохотой, лишь в самую студёную зимнюю бескормицу, когда иных способов добыть пропитание у него не было. Поэтому, если вдруг утром очередная хозяйка недосчитывалась птицы в курятнике, вся деревня понимала – это Кин постарался.

Юноша не слишком жаловал пренебрежительно-отталкивающее отношение со стороны деревенских, отвечая им той же монетой. То прикидывался волком, чтобы напугать крестьянина, отошедшего с пахоты по нужде. То принимал облик кого-нибудь из местных, чтобы пробежать по улице с криком «Горим! Горим! Сеновал загорелся!» и со смехом наблюдать как вся деревня с вёдрами наперевес бросалась тушить несуществующий пожар. Но то – лишь мелкие шалости.

Всё изменилось, когда Кин нашёл сердце источника. Наполнив его первичной силой, юноша сам того не зная вызвал среди деревенских мор – испив речной водицы, человек забывался беспробудным сном, и спасти его мог лишь отвар из корня плакуна, влитый заснувшему прямо в рот.

– Порча! – горестно вздыхали люди.

– Благодать! – радовался Кин, глядя на то, как под действием первичной силы преображается природа: на опустевшую отмель возвращаются аисты, да плодоносят сладостью дикие лесные груши, во множестве растущие по берегам речных рукавов.

Узнав о несчастье, посетившем деревню, Кин не особо расстроился. Какое ему дело до людей? Пусть заботятся о своих сородичах сами. Он же – дитя природы – и продолжит жить отшельником в чаще леса, подальше от вездесущих деревенских глаз.

Рассуждая таким образом, юноша сильно лукавил, утаивая от самого себя рвущуюся наружу ненависть к людям. Ведь кто как не люди стремились прогнать или даже убить Кина при каждой случайной встрече на лесных тропах. Кто порвал юноше ухо стрелой, когда тот увлечённо мышковал в обличье лисицы, не замечая ничего вокруг? Кто подбросил ему ловушку – тушку курицы, щедро приправленную смертоносным соком болиголова? Единственный по-настоящему добрый человеческий поступок – попытка деревенской девчонки подкормить его объедками – и тот закончился плачем и рёвом – недоверчивый Кин насквозь прокусил мизинец пытавшейся его погладить дурёхе. Как ни крути, а люди причиняли ему одно беспокойство. Поэтому Кин держался от них подальше, предпочитая копить на деревенских обиду издалека.

Но всё изменилось, когда люди сами нанесли ему визит. Догадавшись, что отравленная вода может быть делом рук хитрого проныры, деревенские отправили к сердцу источника местного богатыря – двухметрового верзилу с огромным топором на плече. Обзывая Кина «лесным отродьем», силач потребовал от юноши «прекратить травить питьё», в противном случае угрожая тому «неминуемой расправой». Справиться с верзилой было проще простого – стоило Кину обратиться в медведя, как непрошенный гость мигом дал стрекача, бросив своё грозное оружие прямо посреди поляны. «Храбрый не тот, кто страха не знает, а тот, кто узнал и навстречу идёт».

Куда сложнее было с деревенским старостой, пытавшимся сначала пристыдить Кина, а затем невозмутимо предложившим снабжать его курами взамен сохранности источника от «чёрной магии».

– Новая вода убивает нас (староста благоразумно решил не использовать слово «отравленная», дабы случайно не задеть Кина), а трава-плакун не бесконечна, да и растёт только летом. Если ничего не поменяется, рано или поздно вся деревня вымрет.

– Мне нет никого дела до людей. Решайте свои проблемы сами. А ваши подачки мне тем более не нужны, – едва сдерживался Кин, вспоминая как однажды этот самый староста гнал его вилами от деревни до самой границы леса.

– Будете у меня жить от дождя до дождя! – тайком злорадствовал Кин, понимая, что деревенским больше нечего ему противопоставить.

И наконец, когда засуха опалила своим зноем ёжащиеся от непривычной жары кроны деревьев, а люди совсем отчаялись в ожидании живительного дождя, во владениях Кина появился третий парламентёр. Но кто это был – девка! Самая обычная человеческая самка, и судя по тонким развевающимся одеждам, многократно обёрнутым вокруг стройного тела будто капустные листья – храмовая дева.

– И какой план вы придумали на этот раз? – ухмыльнулся Кин. – Попытаешься предложить мне себя? Хотя, ты же вроде храмовая дева – для таких как ты это бесчестье и позор на всю оставшуюся жизнь. С другой стороны, чего только не сделаешь ради выживания.

Девушка смотрела на Кина испуганно, хотя её собеседник продолжал находиться в привычном ей человеческом облике.

– Так вот оно какое, сердце источника, пропитанное магией.

– Первичной силой. Не существует никакой магии. Всё на свете подчиняется законам природы, и любому явлению есть объяснение. Какие же вы, деревенские, всё-таки тёмные и суеверные. Впрочем, чего ещё ожидать от храмовой девы.

– Вейка... – девушка мягко повела ладонью по воздуху, жестом повторяя изгиб теряющегося вдали ручейка.

– Мне всё равно как тебя зовут. Ты зря теряешь время. Возвращайся к тем, кто тебя послал, и передай им, что они ничего от меня не дождутся.

– Я пришла сюда сама.

– Ах, сама? И зачем же? Что понадобилось возвышенной храмовой деве в нашей скромной обители жуков и гусениц? – Кин указал пальцем на шелкопряда, ползущего по платью девушки.

– Чтобы своими глазами увидеть то, что принесёт нам погибель, – Вейка наклонилась над струящимся фонтанчиком, зачерпывая воду ладонью. – С тех пор, как источник наполнился... первичной силой, дела в деревне начали идти совсем худо. Мы разбудили спящих плакун-травой, но сила каким-то образом проникла в рожь, которую мы поливали водой из реки. Хлеб стал совершенно несъедобен. А мы-то радовались какой хороший урожай выдался. Старейшина был так зол, что назначил огромную награду тому, кто принесёт твою голову. Ты ведь понимаешь, что не успеет опасть последний осенний лист, как в деревне разом оборвутся десятки жизней? К чему вся эта бессмысленная вражда? – в глазах девы отражалось искреннее непонимание.

– А ты не думала, что люди могли заслужить всё это? Почему первичная сила наполняет благодатью животных и растения, будучи ядовитой лишь для людей? Почему она не отравляет меня? Быть может, я и есть венец творения – тот, кто действительно заслуживает жить – а не эти личинки овода, разрушающие любое место, где бы они ни проклюнулись!

– Ты единственный в своём роде, – девушка поднесла ладонь к губам и сделала глубокий глоток. – Как же хочется пить...

Кин рассмеялся безумным смехом.

– У тебя помутился рассудок. Ты осознаёшь, что сделав этот глоток, ты вскоре заснёшь и никогда уже не проснёшься? Разве что у тебя получится обратиться в оленя и ты во весь опор поскачешь в деревню, чтобы принять ваше чудесное снадобье. Ты ведь не умеешь обращаться в оленя? Нет, ты точно этого не умеешь, потому что ты всего лишь человек – самая обычная храмовая девка!

Вейка молчала, своим спокойствием раззадоривая юношу всё больше и больше.

– Понятно, решила надавить мне на жалость. Думаешь, я растрогаюсь и как-то тебе помогу, спасу тебя от губительной дрёмы. Спешу тебя расстроить, от первичной силы нет «лекарства» – она и есть само исцеление, вытравливающее любую скверну. Да и зачем мне тебе помогать? Зачем спасать одного из врагов, постоянно желающих моей смерти? Назови хоть одну причину!

Последней фразы Вейка уже не слышала – девушка спала беспробудным сном, растянувшись на мягком ложе из пушистого мха.

Ну вот и славно. Юноша был рад, что всё закончилось на удивление быстро. Храмовая дева сама предопределила свою судьбу – её никто не заставлял и не принуждал. Кин хотел было развернуться и уйти, но его члены словно задеревенели, намертво удерживаемые непреодолимой силой.

– Назови хоть одну причину! – стучало в голове у юноши.

Кин дёрнулся, пытаясь сбросить наваждение, однако, чем больше он сопротивлялся, тем больше увязал в нём. Целиком одержимый неизвестным чувством, юноша поник, преисполнился беспомощности, признавая что это чувство превосходит даже его собственную первичную силу.

– Назови хоть одну причину!

Солнце ещё не зашло, но начало клониться к закату, делая тени длиннее. Разгоняя пыль из-под копыт и пугая окрестных пичуг, по луговому ковру стремительно мчался рыжий олень, на спине которого покоилось тело храмовой девы. Олень понимал, что визит в деревню сулит ему лишь погибель, но всё равно нёсся вперёд – навстречу своему концу и, возможно, чему-то совершенно новому.

Девушка безжизненно висела на оленьей спине, опустив плетьми руки. На одной из них, переливаясь алым кольцом, прямо у основания мизинца тускнел небольшой шрамик – напоминание о беспечности давно забытых деньков.

К счастью, на складе вооружённых и пьяных в стельку сторожей не водилось. Зато водились коробки с канцелярскими принадлежностями, запасное оборудование, упаковки с пищей для насекомых, ёмкости для жития-бытия insecta, сборные лабиринты, с десяток новеньких системных блоков и ящик с глиняными пингвинами, обложенными сеном. Также встречались различные упаковки с очень необычными надписями: “Ежовые рукавицы”, “Жевательная резинка для энтомологов”, “Сверхтонкие надувные мухи в натуральную величину (12000 экз.)”.

Пришлось изрядно попотеть, чтобы среди всего этого складского изобилия отыскать альпийские экзоскелеты, заглядывая в укромные уголки и отодвигая далеко не укромную утварь. Альпийские экзоскелеты, вертолёт и ещё кучу барахла подарили институту взбалмошные благодетели. В том числе, и ящик с глиняными пингвинами. Дарили лично. Дарили по почте. Как, скорее всего, и ящик с глиняными пингвинами. Да кому, чёрт возьми, дались эти глиняные пингвины?! Они уже лет десять в полном составе пылились на складе. И они заслужили этот покой! Выгляди морды настоящих пингвинов столь же кошмарно, как застывшие морды глиняных пингвинов, нарисованные очень неумелой рукой, и так же светись в темноте, белые медведи от страха вместе со своими берлогами переехали бы в Барабию. Уж лучше жить с барабами, чем с такими выродками.

Чердачная дверь особо не выкобенивалась. Вертолёт по-прежнему не изменял крыше и стоял на шестиугольной жёлтой платформе как на пьедестале, в сотне метров от выхода с чердака. Холс шагнул было к нему, но Буц втащил его за шкирку назад и ткнул пальцем правее вертолёта, на купающиеся в лунном свете серые толстые трубы вентиляции, спаренные попарно. Периметр труб, заботливо подсвечивая воздух вокруг себя фиолетовым, патрулировало небольшое скопление огняков. Дети небесного щебня перемещались неравномерными рывками, напоминающими движения головастиков. Буц попытался выявить закономерность в их манере передвижения, но, похоже, фиолет менял скорость, не придерживаясь какого-либо распорядка. А до вертолёта пролегало откровенно ничем не прикрытое пространство. Трубы, конечно, широкие...

https://author.today/work/157612

Сергей Никанорович любил это дело. Любил и, конечно, скрывал. Но скрывал не от слабости или стыда, или страха быть непонятым в среде успешно социализировавшегося большинства. Нет. Но скрывал, как таят первую любовь свою, поверяя тайну подушке и луне, заливаясь краской при минутном видении знакомого образа, терзаясь желудочным спазмом под покровом внезапных воспоминаний недавнего общения.

Все общество успешно социализировавшихся знало, что Никанорыч пьёт. Никто не знал, что он романтик, почитая его забулдыгой, впрочем, весьма добродушного свойства. Не было ещё ни разу, чтоб кто-то, проходя мимо Никанорыча, не отозвался на его просьбу о помощи и не сунул в красную опухшую руку монету. Не было и того, чтоб за гаражами Никанорычу не налили мужики в его вечный пластмассовый стакан. Но и Никанорыч честь знал: больше одного раза на день с просьбой не подходил.

А всё потому, что не был Никанорыч пьянь гидролизная, но был влюблён. И не испить хаживал к гаражам, но исключительно на свидание. Не было ещё ни разу того, чтоб Никанорыч подошёл к мужикам и просил хриплым своим голосом: «Налейте, мужики, помру!» Напротив, подходя к гаражам Сергей Никанорович не только не ускорял шагу, а и даже сбавлял темп, делая самому себе и костюму своему осмотр, смахивая перхоть с плеч, а в летний день и вселяя в верхнюю пуговицу блестящего от времени и стирок пиджака какую-нибудь глупость вроде одуванчика или, если случалось проходить мимо огорода Петровны, и вечернюю примулу.

Подходя, Никанорыч издали осведомлялся о здоровье присутствующих, сообщая попутно свежую новость, из тех, которыми изобиловала очередь в кассу местного магазина, и только затем, окунув общество в пучину информации, решался не просить, нет… всего лишь подойти ближе.

Никанорыч никогда не унижал людей постыдным шпионским вопросом: «Что вы тут делаете?». Напротив, он весьма деликатно интересовался: «Петьку Помарина не видали?» Затем Никанорыч внимательно выслушивал каждого, кто видал. Он смотрел на говорящего полными внимания глаз, немного склонив голову, будто бы в почтении, а затем мягко опровергал места пребывания Петьки Помарина вздохом и сообщением о том, что и сам прибыл только что из указанных мест, не обнаружив искомого. О, Никанорыч знал, как людям нужно понимание, за хорошего слушателя, знал он, любой готов полжизни отдать. Что ж, Сергей Никанорович, никуда не спешит, он выслушает каждого. Что ж, если кто готов отблагодарить его за внимание, так ведь как тут не потрафить хорошему человеку. Никанорыч примет, по-хорошему, по-мужски, не как баба: кобениться не станет.

Видел Сергей Никанорович и других людей. Тех, что приникали жадными губами к грязным стаканам, в чьих недрах плескалась Она. Приникая, выпивали сразу. Не глядя на её искры в солнечном луче. Выпивали и снова искали безумными глазами встречи с Ней. Не таков был Сергей Никанорович. Он всегда знал, как управляться с бабами: если бабе свою слабость показать, она тут же человека своей воле подчинит, и не будет ему ни болезнь, ни жизнь вечная, только одно желание – бабе угодить. Видел Сергей Никанорович, как однажды давшие слабину и выказавшие Ей любовь свою, с утра и в ночи, не жалея ног и не соблюдая внешних приличий, безумные, они искали только одного в жизни – встречи с нею.

Сергей Никанорович, никогда и виду Ей не показал, что влюблён. Другие судачат, мол, пьяница. Что ж, пусть мелят. Главное, чтобы Она не знала. От Неё, и только от Неё, Сергей Никанорович чувства свои скрывал, пламень груди своей не показывал…

Впервые я встретил эту зайчиху на границе липового редколесья – там, где деревья вплотную примыкали к лугу, разделяя мир зверей и людские угодья. Тощая, пучеглазая, испуганно шарахающаяся от каждого дуновения ветерка – по человеческим меркам она была нелепым ободрышем и просто уродливым зверьком. Две её спутницы, сопровождающие болезненную подругу и настороженно следящие за каждым моим шагом, выглядели получше. Одну из них, крупную и коренастую, как я узнал позже, звали Роща. Другую, вертлявую и длинноухую, как ни странно, Длинноушка.

Отделившись от троицы, Роща опасливо приблизилась ко мне на расстояние нескольких вытянутых рук, после чего напряглась всем телом, готовая дать дёру в любой момент.

– Доброго дня. Моя подруга хотела бы с вами познакомиться.

Я не знал чему больше удивляться: тому, что со мной говорит лесной обитатель, или что на меня обратило внимание существо женского пола.

– Пусть знакомится... – на автомате пробормотал я.

– Она бы хотела, – зайчиха замялась. – Образовать с вами пару.

– Это глупо. Я никаких пар не образовываю. К тому же, я человек. Что, в лесу перевелись зайцы?

– Дело в том, – Роща оглянулась и сделала жест лапкой, подзывая к себе двух других зайчих. – Дело в том, что её запросы выходят за рамки обычных заячьих потребностей.

– Она что, антропофил?

Услышав незнакомое слово, Роща растерялась. К этому моменту тощая зайчиха и Длинноушка уже были рядом. Неуклюже задавая наводящие вопросы и невпопад перебивая собеседниц, я узнал, что болезненная зайчиха хочет связать свою судьбу именно с человеком – обычный заяц для этой цели не годился. Разразившись негодовательной речью, я, стараясь не прибегать к бранным словам, но повысив тон, объяснил, что вижу во всём этом заячьем сводничестве лишь фарс и неуместный розыгрыш. Моё громкое выступление, по ходу которого я словесно накручивал себя и потрясал в воздухе сжатыми кулаками, всерьёз перепугало стайку зайчих. Больше всего испугалась тощая виновница сватовства: она отбежала на почитительное расстояние, навострила ушки, а её пучеглазые зенки стали влажными от слёз.

Сделать меня инструментом удовлетворения безумных нужд психически нездоровой зайчихи? Идиотизм! Пробираясь обратно сквозь густую траву, я сердито отталкивал ветки молодых невысоких липок, лезущие мне в лицо. Вернувшись домой, я уже почти успокоился, однако, вскоре мной овладело чувство вины за случившийся приступ гнева. Хорош же я – поддался эмоциям, перепугав беззащитных лесных зверьков. Ведомый желанием извиниться за вчерашнее поведение, на следующий день я решил вновь посетить странное трио. Сперва я подумал, что не застану их в том же месте, и это было бы вполне логично, учитывая то, как я обошёлся с ними в прошлый раз, но тощая зайчиха по-прежнему сидела в высокой траве – я узнал её по выделяющейся из общего фона медной шкурке.

– Я хотел попросить прощения за вчерашнее! – успел выкрикнуть я до того, как напуганной зайчихе могло прийти в голову сорваться с места и ускакать от нежданного гостя.

– Я принёс морковку, – положив овощ в траву и отойдя немного назад, я присел. – Не знаю какая любимая еда у зайцев, поэтому принёс именно её. Среди людей бытует стереотип, что зайцы больше всего любят морковку.

– Вы, в общем-то, угадали. Морковка и капуста – вот наши любимые корнеплоды, – поборов изначальный страх, зайчиха подошла чуть ближе.

– Как тебя зовут?

– Липа.

– Как деревья в этой роще?

– Да. Как деревья.

– Честно говоря, меня одолевает любопытство. Зачем зайчихе мог понадобиться человек? Или это была просто шутка?

Липа боязливо оглянулась по сторонам и ответила вполголоса:

– Это всё из-за волка.

Я не понял что она имеет в виду.

– Из-за волка? Как связаны волк и подбор пары для семейной жизни?

– Заяц не сможет защитить меня от крупного хищника. Человек – сможет.

– Значит, ты ищешь защитника, – заключил я, и призадумался. Мне стало интересно почему именно человек, а не, скажем, олень. Хотя, олень-то от волка точно не защитит. Может, лось? А будет ли дело лосю до какой-то там невзрачной зайчихи? Возможно, только человек обладает достаточной степенью осознанности, чтобы быть заинтересованным в таком союзе и вступать в него. Из раздумий меня вывело жалобное повизгивание.

– Вы не могли бы дать мне совет как лучше познакомиться с человеком? Что делают ваши самки, когда хотят подобрать себе пару?

Собравшись было ответить, я замолк на полуслове, ведь ничего особенного наши девушки не делают – просто выбирают из множества вьющихся вокруг парней.

– Они... Обычно, люди сначала ходят на свидания, где узнают друг друга получше.

– На свидания? Что за свидания?

– Встречи, на которых наши... самцы угощают самок едой или проводят время иным способом.

– Вы угостили меня едой. Значит, у нас сейчас свидание? – обрадовалась зайчиха.

– Нет! Это другое!

– Понимаю, – ушки Липы разочарованно поникли. – У тебя уже есть самка, с которой ты связал свою жизнь.

Признаться ей, что моя личная жизнь представляет собой полный швах?

– Нет. За всю жизнь я так и не нашёл себе самки, хотя и пытался. А сейчас нахожусь не в том положении, чтобы возобновлять поиски.

– Почему? Что изменилось за это время?

Я решил быть откровенным до конца.

– Я состарился. Сейчас я пребываю в том возрасте, когда язык не чувствует вкуса пищи, а душа не чувствует вкуса жизни. Кто захочет связывать свою жизнь со стариком? Да и сам я нахожу противоестественным, когда юная и непорочная девушка дарит свою любовь увядающему старцу, который очерствел и давно уже не умеет любить. По-моему, это несправедливо по отношению к девушке – обрекать её на такие страдания, отрезать ей возможность полноценно жить с соответствующим её потребностям молодым парнем.

– Выходит, раз ты старый, – зайчиха вжала голову в плечи, словно опасаясь последующей реакции. – То скоро покинешь этот мир?

– Хотелось бы верить.

Я собирался уходить, когда зайчиха окликнула меня со спины.

– Постой. Я ведь так и не узнала твоё имя.

Я представился.

– Этот набор звуков мне ни о чём не говорит. Тебе больше подошло бы заячье имя. Когда называют в честь дерева или по внешности.

– И какое, по-твоему, заячье имя мне бы подошло? – усмехнулся я. – Скрипучий дуб?

Наши с Липой встречи продолжились. Во время них я рассказывал ей о человеческих обычаях, о том что люди любят или не любят, об оптимальной тактике поведения с самцами. Я искренне верил, что мои советы помогут ей найти человеческого парня, к наличию которого она так жадно стремилась. Вместе с тем я намеренно не поднимал разговоров о собственной жизни, остерегаясь оказаться непонятым или осуждённым. Однако, иногда отвечать на вопросы зайчихи всё же приходилось.

– На этом свете есть хоть кто-то, кого ты любишь?

– Своих собак.

– Ты дружишь с хищниками? – ужаснулась зайчиха.

– Я считаю, собаки это единственное, ради чего стоит жить. Они замечательные. Просто не все видят их совершенство.

– Они едят мясо!

– Я тоже его ем. Есть мясо – в человеческой природе. И пусть это не будет для тебя шоком, но крольчатину я тоже ем.

– Но так же нельзя! – задрожала Липа всем телом. – Мне известно, что вы, люди, всеядные создания, и мясо не является для вас насущной необходимостью. Подумай как изменился бы мир, если бы в нём не стало насилия и мясоедения. Вместо того чтобы есть животных, ты мог бы дружить с ними!

– Когда-то я тоже так думал, – начал вспоминать я былые времена. – Был идеалистом. Перестал есть мясо некоторых животных. Кроликов тоже. Я осознавал, что невозможно изменить мир просто отказавшись от мяса – всегда будут люди, которые продолжат убивать животных и насыщать ими свои ненасытные животы. Вместо этого мне захотелось начать с себя, ведь главное самому поступать правильно, а не оглядываться на чужой выбор. Пусть другие люди ошибаются, всё равно я за них не в ответе. Зато в ответе за свои собственные поступки. А значит никогда не помешает двигаться вперёд и становиться лучше. Так я думал.

– И что было дальше?

– Дальше я преложил ситуацию с отказом от мяса на собак. Что, если они тоже могли бы отказаться от мясоедения? Эта мысль показалась мне слишком жестокой. Разве мог я идти против природы самых дорогих мне существ в этом мире? В одном я был уверен точно: собаки заслуживали мяса, пусть это и было сопряжено с насилием над животными. Размышляя дальше, я пришёл к выводу, что само извращение первоначальной природы животного или человека преступно вне зависимости от вида. Я осознал ошибочность своих представлений и перестал отвергать свою мясоедскую часть. Собаки помогли мне развеять мои заблуждения. Теперь я не отрицаю своё хищническое начало, и ем мясо. На мой взгляд, это правильно. Зайцы едят траву, куры зерно, собаки мясо, а мы, люди, едим всего понемножку.

– Ты и волк – вы одинаковые, – вновь затряслась зайчиха. Казалось, её голос вот-вот сорвётся.

Мне показалось, что сейчас она заистерит, начнёт ругаться, и возможно даже устроит сцену с демонстративным уходом. Я был готов ко всему. Но вместо этого Липа посмотрела своим немигающим взглядом мне прямо в глаза, и под её нижним веком опять выступили капельки жидкости.

Тема волка не раз поднималась в наших последующих разговорах. Я задавал о нём разные вопросы, но зайчиха ничего не могла ответить по существу.

– Этот волк, большой ли он? Насколько больше собаки?

– Я не знаю.

– Не можешь сравнить? Или плохо его рассмотрела?

– Я его никогда не видела.

Моё недоумение было настолько сильным, что я даже немного разозлился.

– Как можно бояться того, кого никогда не видел?

Зайчиха молчала.

– А может и нет никакого волка? Может, он есть только в твоём воображении?

– Нет. Волк точно существует. Роща и Длинноушка с ним встречались.

О подругах Липы мне было почти ничего неизвестно. Иногда они прибегали к границе редколесья и перекидывались с зайчихой общими фразами. В основном, это были новости из леса: кто куда пошёл, где раздобыть свежей зелени, и сколько зайчат появилось в очередной заячьей семье.

– Почему ты живёшь здесь, в отдалении, а не совместно с ними? – не понимал я. – Разве так было бы не легче?

– Ты забыл, что по лесу бродит волк? – напоминала мне Липа.

– Завела бы семью с каким-нибудь зайцем, – мягко касался я неудобной темы. – Жила бы как все остальные звери твоего вида. Это вполне естественно. Мне кажется, ты вполне достойна если не какого-нибудь запредельного заячьего счастья, то как минимум самой обычной заячьей жизни.

– Я – заложница обстоятельств, – горько плакалась Липа, сверкая слезинками из-под пучеглазых зрачков, и иногда добавляла: – Как я несчастна.

Зайчиха очень тонко подмечала перемены в моём настроении. Как я ни старался это скрыть, от её взора никогда не ускользало, если я был чем-то встревожен. Каждый раз мне приходилось признавать наличие у меня неурядиц и рассказывать о них Липе. Я не был отягощён вынужденной откровенностью, мне наоборот, даже нравилось, что рядом есть существо, жаждущее выслушивать моё бестолковое нытьё.

– Ныть – вредно для себя и окружающих, – безаппеляционно заявлял я. – Каждый раз, когда нытик нагружает друзей проблемами, он портит им настроение, и вместо одного грустного человека получаются два. К тому же, за жалобами обычно следует жалость к жалобщику. Это само по себе оскорбительно, потому что жалеют только слабых. Получается, жалуясь ты сам расписываешься в собственной слабости.

– Брось, – возражала Липа. – Не бывает абсолютно сильных людей или зверей. Время от времени проблемы возникают у всех. И нет ничего зазорного в том, чтобы делиться ими с близкими.

– Мне страшно, Липа, – произнести эти слова было для меня сродни признанию в постыдном грехе.

– Я думала человек всемогущ и не может ничего бояться.

– У меня свой волк, – отшучивался я.

Так зайчиха узнала о моих проблемах дома.

– В мире людей не у каждого самца или самки есть своё жилище. Как правило, если человек небогат, он продолжает жить в семье, где его вырастили. Но это жизнь на птичьих правах, в любой момент тебя могут выгнать из дома по желанию его владельца.

– Что в этом плохого? Если бы меня выгнали, я бы обрадовалась. Это же отличный повод вырыть собственную норку... то есть, я хотела сказать новый дом.

Липа была настолько по-детски наивна в своей простодушности, что я даже не стал язвить.

– Дом просто так не выроешь. Чтобы его построить, нужны деньги.

– Я что-то слышала о деньгах. Вроде, люди обменивают их на еду?

– На еду и на другие материальные ценности. Представь себе (я быстро произвёл в уме вычисления) десять тонн морковок. Это около тридцати тысяч штук. Столько можно вырастить, если сравнять нашу деревню с землёй и целиком засадить её морковными грядками. Примерно такое количество денег требуется, чтобы купить самый плохонький дом.

– Но это же невозможно! Столько не вырастишь и за всю жизнь!

– Поэтому и нельзя купить дом, просто выращивая морковку или занимаясь другим честным трудом. Единственный способ заполучить такое количество денег это изначально жить в богатой семье. Или пойти воровать.

– Выходит, собственные дома есть только у тех, кому повезло? И у воришек?

– Говорят, существуют способы получить много денег не воруя и не прибегая к мошенничеству. Но я склоняюсь ко мнению, что всё это просто сказки, что льют в уши простакам, дабы заставить их трудиться, пока более изворотливые незаметно обчищают их карманы.

– Раньше я думала, – Липа виновато взглянула на меня, как бы заранее извиняясь. – Что обман составляет саму суть человеческой природы. Но тогда я не была в этом твёрдо уверена, потому что мои представления были основаны на обрывочных сведениях и не подкреплены опытом. Теперь же я в этом убеждена.

– В таком случае, ты познала саму суть людей.

В один из моих визитов к Липе я увидел Рощу. Крупная зайчиха шустро подбежала к нам резвым галопом. Из её сбивчивой и взволнованной речи я узнал, что Длинноушка стала жертвой волка.

– Видишь! Я же говорила, что он существует! – в тот момент мне показалось, что повседневно-боязливая вуаль Липы спала, уступив место кратковременному мигу торжества.

– Разве тебе не жалко подругу? – поинтересовался я, когда Роща убежала прочь.

– Жизнь нашего вида слишком скоротечна, чтобы растрачивать её на негативные эмоции.

Зайчиха встала на задние лапки и вытянулась в струнку, сложив передние на животе.

– К тому же, ты сам говорил, что жалость принижает жалеемого.

В тот момент я взглянул на зайчиху совершенно по-новому. Глупец! Каким же дураком я был, когда всерьёз думал, что мои уроки помогут ей найти партнёра среди человеческих самцов. Необыкновенная, фантастическая наивность, превосходящая наивность даже самой Липы. Ни один человек всерьёз не примет лесного зверька в качестве жены! И дело тут не только в физиологических различиях двух разных видов. Мышление зайчихи было чересчур первобытным, чересчур последовательным в противовес постоянно меняющемуся под гнётом собственных слабостей мышлению людей.

Кто-то воспринял бы это за серьёзный недостаток, но не я. Что есть человек по сравнению с худощавым слабосильным зверьком? Любой самец, самка или даже детёныш нашего вида может запросто справиться с самой сильной особью заячьей породы. Но под силу ли человеку справиться с собственными алчностью, жестокостью и малодушием? Словно Будда, достигший крайней отрешённости от мира, Липа была отрешена от многих недостатков, свойственных уязвимым и податливым людям. Она никогда не проявляла гнева или нетерпимости к моим взглядам. Ей не была присуща жадность – зайчиха была благодарна за те немногие овощные дары, которыми я её иногда подкармливал. Обладая физической слабостью, Липа тем не менее была слишком сильна духом. Разве что страх перед волком иногда одолевал её. Но я списывал это на видовые особенности.

– Резец, – однажды изрекла зайчиха, отрываясь от повседневных морковных погрызушек.

– У тебя большие передние резцы, – констатировала Липа. – Значит тебе больше всего подходит имя Резец.

– Здорово! – мне было необычно примерять на себя роль зайца. – А большие резцы это красиво по заячьим меркам?

– Мы не придаём значение внешним формам, – пожала плечами зайчиха. – Для нас нет красивого или некрасивого. Длинные резцы это признак статности, силы и крепкого здоровья. Любая зайчиха хотела бы себе самца с длинными резцами. Так что, с человеческой точки зрения их, наверное, можно назвать красивыми.

Мы молчали ещё некоторое время.

– И тебе даже неинтересно считаю ли я тебя саму красивой?

– А если не считаешь, то твоё отношение ко мне станет хуже? – ответила вопросом на вопрос зайчиха.

– Ты... другая. Твой образ выходит за границы красивого и некрасивого.

– Это хорошо или плохо?

– Хорошо, – без тени сомнения заключил я и спустя секунду добавил: – Забавно, но любая человеческая женщина не простила бы мне иного ответа, кроме как «красивая».

– Эти загадочные человеческие самки, – мне показалось, или Липа и правда подшучивала? – Я никогда не смогу стать как они.

И в этом заключалось её совершенство.

Так прошёл месяц. Когда майские ливни окончательно сменились затяжной июньской жарой, я навестил Липу с неприятным известием.

– Похоже, мой волк наконец настиг меня. Я лишился всего. Теперь у меня нет ни дома, ни места, куда я мог бы податься.

– Тебя выгнали, да? – даже на расстоянии от Липы я чувствовал как сильно бьётся её сердце. Только не понимал: был ли это страх возможной потери или же трепет предвкушения. – Ты мог бы остаться со мной, – вот те слова, которые мечтала произнести зайчиха с первого дня нашего знакомства.

– Я ушёл сам.

– Сам? Но зачем? – никак не могла взять в толк Липа. – Не ты ли отчаянно цеплялся за возможность продолжать жить со своими хотя бы на птичьих правах?

– Тем не менее, я ушёл. Потому что если бы я остался, меня бы ждало то, что намного страшнее смерти.

– А собаки? Ты же любил их больше всего на свете.

– Их я тоже отпустил. Они сильные, они запросто справятся и без меня.

– И что теперь?

– Не знаю, – я вздохнул и присел под одним особенно высоким и раскидистым деревом. – Боюсь, я больше не смогу навещать тебя. И подкармливать морковкой. Мне бы самому теперь раздобыть еды.

– Мы могли бы жить вместе, – повторила зайчиха. – Ты бы защищал меня от волка, а я учила тебя выживать в лесу.

Я улыбнулся.

– Какая ирония. Ты переселилась жить на границу леса, потому что отторгла мир зверей. Я сделал то же самое, потому что отторг мир людей. Мы оба – ошибка природы. Нам нигде нет места.

– Прости, – поникла зайчиха. – Не хочу навязываться и быть тебе обузой. Если ты собираешься продолжить свой путь в одиночку, я пойму. В конце концов, я ведь тоже семь лет жила одна. Значит и оставшееся время, которое отмерила мне природа, тоже как-нибудь доживу в одиночку.

– Значит, тебе семь лет...

Уголки глаз Липы снова стали влажными от слёз. Она развернулась ко мне спиной, собираясь ускакать в заросли не прощаясь. Не знаю, что тогда дрогнуло во мне, но в тот момент я произнёс единственно верное и уместное слово:

– Останься.

И мы стали жить вместе. Липа учила меня искать съедобные корнеплоды и ягоды. Я не был особо требователен в еде, поэтому в целом пищи мне хватало, и редко когда приходилось засыпать голодным. Я же взамен «защищал» зайчиху от волка, существовавшего преимущественно в её воображении. Единственная связь с внешним миром – Роща – и та перестала навещать нас, узнав, что на границе редколесья поселился человек. Теперь мы были предоставлены сами себе.

– Я ведь с самого начала выбрала тебя, – признавалась зайчиха. – Все эти разговоры о человеческих самцах – всё это было лишь предлогом, чтобы получше узнать тебя. Чтобы побыть рядом с тобой подольше.

– Знаю, Липа, – в ответ признавался я, наглаживая короткую заячью шёрстку. – Я понял это ещё с нашей второй встречи.

– Я рада, что ты меня защищаешь. С тобой мне спокойно. Я люблю только тебя, Резец.

Что ответить на это признание? Сказать, что тоже люблю – взять на себя обязательства. Сказать, что не люблю – разбить поверившее в меня хрупкое заячье сердце.

Я молчал, не в силах выдавить из себя ни слова. Но, похоже, зайчихе было достаточно и того, что я просто принимаю её чувства, не признаваясь в любви в ответ.

– Мы теперь как муж и жена. Будем строить совместный быт.

Натаскав крупных липовых веток в одну кучу, я соорудил некое подобие шалаша. Безвольно висящие на ветках листья надёжно защищали нас от дождя. Когда с неба накрапывало, мы прятались внутрь и сидели в шалаше целыми днями.

– У человеческих самцов ведь есть... потребности? – уклончиво спросила зайчиха, но я сразу догадался что она имеет в виду. – Я видела как ты напряжён по утрам.

– Ты ведь не предлагаешь...

Именно это она и предлагала. Раздевшись донага, я лёг на бок, прижав к животу маленькое заячье тельце. Разумеется, мы заранее условились, что никакого проникновения не будет, ведь наша разница в размерах была слишком велика. Вместо этого я крепко обхватил Липу рукой, заключая её в любящие объятия.

Знали бы мои человеческие знакомые чем я занимаюсь, подняли бы меня на смех. Мне явственно представились их жизни: тонны вранья, которым они дурят своих самок в надежде на сексуальный отклик; сами самки – дряблые и разжиревшие, не питающие чувств к своим самцам, и живущие с ними только ради материальной подпитки; непрекращающиеся измены и со стороны самок, и со стороны самцов – мимолётные и стыдливые, не оставляющие после себя ничего, кроме неприятного послевкусия. Они никогда не знали истинной бескорыстной любви, но были готовы излить своё недовольство на любого, кто посмел выйти за границы их обыденного мировосприятия. Их единственное оружие – осмеяние – было больше похоже на скорлупу, в которую удобно прятаться, отрицая всё непонятное, что творится за её пределами. Ограниченные в раскрытии своего потенциала, запертые в ловушке культивируемого внутри себя примитивизма, они заслуживали лишь жалости в ответ.

Только сейчас я заметил насколько у Липы жилистые и сильные задние лапы. Безотчётно дёргая ими, она заставляла меня двигаться всё быстрее и быстрее.

– Ах, Резец...

Наша жизнь состояла не только из позитивных моментов. Иногда с подножным кормом было туго, и я оставался без еды. В такие моменты Липа недобрым словом вспоминала моё мясоедское прошлое. В её представлении, оставшись без пропитания, я должен был поддаться своим животным инстинктам, и сделать обедом её саму.

– Ты, волк, твои дурацкие собаки, да и вообще все хищники – вы ничем не отличаетесь друг от друга! – плакала зайчиха, забившись в дальний угол шалаша.

– Не говори глупостей, – я успокаивал её как мог. – Мы не едим тех, кто нам дорог.

– Ну почему мне нигде нет покоя? Почему меня хочет сожрать даже муж, который по идее должен меня защищать? Зачем я вообще связалась с тобой? – срывалась на рыдания Липа, обязательно добавляя коронную фразу в конце всех своих монологов:

– Я так несчастна!

Но наступала ночь, и взбудораженный зверёк успокаивался, пристраиваясь ко мне под бок в полудрёме. Утром мы просыпались уткнувшись друг в друга, а от вчерашней плаксивости Липы не оставалось и следа, будто сон начисто стирал события предыдущего вечера из её памяти.

В один из солнечных летних дней мы с моей новой женой затеяли весёлую беготню под кроной раскидистого дерева. Я пытался догнать зайчиху на своих неказистых человеческих ногах, она же в это время безумно носилась вокруг ствола, изредка сбавляя ход, чтобы нарочно поддаться мне. Увлёкшись игрой в салки, Липа начала азартно подпрыгивать, когда я пытался коснуться её – высоко, почти выше моего роста – я и не подозревал, что зайцы могут так высоко прыгать.

Мне хорошо известно, что смех не присущ заячьему виду, но клянусь, в тот момент я отчётливо слышал как Липа заливисто смеётся, позабыв обо всём на свете. Впервые за всё время нашего знакомства я не чувствовал беспрестанного страха в её душе. Это и было... счастье?

– У тебя есть заветная мечта? – спросил я, когда мы, утомлённые от своих игр, отдыхали под сенью того же дерева.

– Чтобы не было волка. Чтобы я никогда не боялась. В своих фантазиях я часто представляю как ты противостоишь хищнику и побеждаешь его. Возможно, если это произойдёт на самом деле, я наконец обрету покой. Но если нет, то ничего страшного. Я вполне счастлива жить той жизнью, которой живу сейчас.

Бедная Липка. Она не подозревала, что как только грянут первые осенние заморозки, я скорее всего замёрзну до смерти какой-нибудь особенно холодной ночью. И «защищать» её будет уже некому. Человеческое тело плохо приспособлено для выживания в дикой природе. Однако, я сознательно не рассказывал об этом факте зайчихе, чтобы не омрачать нашего счастья грядущими безрадостными перспективами.

Но если и было что-то, что я был готов сделать перед тем, как закончить свой земной путь, так это исполнить напоследок её мечту. Когда лето начало понемногу уступать свои права осени, я объявил жене, что иду спасать её от волка. Поначалу она сопротивлялась, но постепенно я убедил Липу в необходимости своей миссии.

– Разве ты не хочешь, чтобы лес стал свободным от волка? Чтобы ты могла идти куда хочешь и делать что хочешь, не опасаясь закончить свою жизнь в пасти хищника?

– Хочу, но... Я боюсь за тебя.

– Не переживай. Человеку вполне под силу справиться с волком.

– Я боюсь не этого, – зайчиха умоляюще взглянула на меня снизу вверх. – Ты ведь... Ты ведь уходишь не навсегда?

Только сейчас мне стал понятен смысл её тревог.

– Брось, Липка. Зачем мне убегать от своего счастья? Обещаю, я вернусь при любом исходе – избавившись от волка или потерпев неудачу. И мы вновь заживём как прежде. Жди меня под раскидистым деревом, куда я пришёл перед тем, как навсегда поселиться с тобой.

– Я буду ждать! Каждый вечер!

Потеревшись носами на прощание (таков заячий обычай), я приготовился было уходить, но через несколько десятков шагов Липа нагнала меня сзади.

– Постой. Перед тем, как ты уйдёшь. Мне всегда было интересно сколько тебе лет в цифрах. Откроешь секрет?

– Тридцать один.

Лес, по которому я шёл, не был похож на тот лес, который я ожидал увидеть. За всё время своего путешествия я не встретил ни единого живого существа: зверя, птицы или даже насекомого. В голове роились мысли. Прежде всего, как мне найти волка в огромном лесу? Это не деревня, где на каждом доме висит указатель – можно проплутать целый месяц, даже не наткнувшись на следы пребывания искомого зверя. Хорошо, допустим, я каким-то образом найду волка: каким он будет? Бессловесным, как все животные, или разумным и говорящим, как Липа? Если бессловесным, что я тогда буду делать? Убить волка у меня хватит сил, но не хватит духа. Ведь как ни крути, а он был близким родственником собак, на которых у меня ни за что не поднялась бы рука. И если он всё же умеет говорить, что я тогда скажу ему? «Волк, уходи?» Чем больше я раздумывал, тем больше понимал, что мне нечего противопоставить волку, и что мне придётся возвращаться домой так ничего и не добившись.

– Резец!

Ко мне подбежал небольшой пушистый комок, который я не сразу заметил на подстилке из жёлтых листьев. Это была старая знакомая – Роща.

– Я ищу волка. Того самого, от которого прячется Липа, – объяснил я после того, как мы поздоровались и я кратко рассказал как дела у моей жены.

– Ты решил бросить вызов сильнейшему хищнику? – обескураженно пробормотала Роща. Мне показалось, эта новость не особенно обрадовала зайчиху. – Хорошо, я расскажу тебе как найти волка.

Следуя указаниям Рощи, я прошёл через дебри леса, оказавшись посреди бескрайней опушки. На горизонте плотными рядами выстроились ели – должно быть, там начинался ещё один лес, намного гуще и непролазнее первого. Пробравшись вглубь поляны по следу из мятой травы, я заприметил серого волка, одиноко стоящего на открытом месте, свободном от растительности.

– Волк, – осторожно окликнул я.

Волк обернулся. Его глаза горели жёлтым огнём. Я не мог понять что именно он чувствует и хочет сделать: убежать, подстёгнутый страхом, или же яростно накинуться на меня. Наконец, хищник нарушил затянувшееся молчание первым.

– Кажется, я тебя знаю. Ты тот человек, который живёт с зайчихой. Чем обязан визиту столь необычного гостя?

– Откуда ты знаешь про зайчиху? – удивился я, подходя ближе.

Волк улыбнулся настолько широко, насколько позволяла его волчья пасть.

– Ты смешной человек. В лесу вести разносятся быстро. А уж вести о таком диковинном союзе, как человек и заяц – вы давно уже стали местной достопримечательностью, о которой сплетничают все, кому не лень.

Я подошёл к волку вплотную и спросив разрешение глазами погладил его ладонью. Нет, я ни за что не смогу причинить серому хоть малейший вред – настолько глубоко были связаны мои ассоциации с собаками. Уж лучше пусть он загрызёт меня, чем я помыслю что-то плохое против него. Эта битва была проиграна заранее.

– Прозвучит странно, но я вроде как пришёл с тобой сражаться. Хотя сражаться совсем не хочу. И уж точно не буду.

– Сражаться со мной? Зачем?

Я честно и последовательно изложил ему историю о страхах зайчихи.

– Что ж, помогать жене это вполне разумно и достойно похвалы. Но не думал ли ты, что случится, когда ты изгонишь волка, то есть меня, из леса?

Я догадывался к чему он клонит.

– Сперва она станет бояться, что я вернусь из другого леса, чтобы съесть её. А когда погибну от старости, найдёт себе нового «волка», чтобы в свою очередь бояться уже его. Страх и тревога – неотъемлимая часть натуры твоей жены, которая продолжит проявляться вне зависимости от внешних обстоятельств. Разве я неправ?

Мне захотелось ответить, что он тысячу раз прав – настолько хорошо я изучил пугливый характер Липы, но вместо этого просто кивнул.

– Мы, волки, не испытываем природной ненависти к зайцам и не стремимся целенаправленно истреблять их. Некоторые из них попадают к нам на зубок, когда мы голодны. Но в этом заключается естественный ход природы. Любой житель леса понимает это. Поэтому страх твоей жены строится лишь на её собственной черезмерной впечатлительности.

– Раз ты так много знаешь, скажи, есть ли способ облегчить её страдания?

Волк немного помолчал и ответил:

– Возвращайся к своей жене и скажи, что волк обещал её не трогать. Она может вернуться в лес – охотиться на неё я не стану.

– А твои собратья?

– Мои собратья живут далеко среди елей и не заходят в эти края. Неужели ты ещё не понял, что я изгой, как и ты – единственный волк в этом лесу?

Данная статья относится к Категории: Подражание известным решениям

«В своём публичном поведении Д.А. Пригов, как известно, был человеком достаточно невозмутимым.

Однако мне вспоминается единственный случай, когда на короткое время он буквально лишился дара речи, - ему нечего было ответить на обращённую к нему реплику. Это произошло в 1994 году, в беседе с Сергеем Бунманом и Еленой Весёлой на радиостанции «Эхо Москвы».

Дмитрий Александрович говорил, как то и было ему свойственно, что он-де не автор, а «режиссёр стилей», что он легко перевоплощается в различные стили и поэтому для него собственного стиля не существует.

«В таком случае, - спросил Сергей Бунтман, - почему же любой написанный вами текст можно узнать по двум строчкам?» Дмитрий Александрович на несколько секунд замялся, но после ответил, что бывает и режиссёрский почерк - по нему-то, дескать, его и узнают.

Думаю, Бунтман в своем вопросе-утверждении был гораздо более проницателен, чем Пригов в своём ответе. Действительно, Пригов - автор, у которого был свой вполне узнаваемый стиль, несмотря на широко распространённое среди критиков мнение, что стиля в традиционном смысле этого слова в концептуализме не существует (об этом - правда, применительно только к себе - регулярно говорил и Владимир Сорокин в свой концептуалистский период). Примет этого стиля, не просто распространённых, а явно намеренно подчеркиваемых в самых разных произведениях Пригова, более чем достаточно: например, иронически-восторженная и в то же время отстранённая интонация, поддерживаемая с помощью избыточного синтаксиса, изобилующего перечислениями; неологизмы, созданные с помощью произвольно передвинутого словораздела и отброшенных букв в реально существующих словах (наподобие «МИлици Онер»; характерно, что Пригов использовал такие неологизмы не только в стихах, где они были формально мотивированы необходимостью рифмы, но и в прозе - в первую очередь в романе «Только моя Япония»).

Собственно, Пригов и сам говорил о рождении своего индивидуального стиля в поэзии, когда рассказывал о том, что в конце 1960-х - начале 1970-х счел необходимым сделать конструктивной основой нового стихотворного языка те черты своего поэтического письма, которые до того воспринимал как недостатки, от которых необходимо избавиться: угловатость, некоторую неуклюжесть, «деревянность» фразы и т.п.

Если говорить именно о романах, то узнаваемыми приметами приговского стиля стали внезапные обрывы повествования, сообщения о том, что предыдущий эпизод или рассуждение на самом деле несущественны и не имеют значения для целого повествования...

Обобщая эти черты, можно сказать, что доминантой прозаического стиля Пригова, является фрагментарность. Романы «Только моя Япония» и особенно «Ренат и Дракон» написаны как последовательность фрагментов, причём в «Ренате и Драконе» эта черта максимально эксплицирована, даже акцентирована на уровне композиции. Роман построен по «монтажному» принципу, разнообразные сюжеты внезапно сменяют друг друга, как в прозе Дж. Дос Пассоса (только они ещё и развиваются в разных странах и в разные эпохи), а указания на «отрывочность» романа входят в название каждой главы: «Начало, или, скорее, ближе к середине какого-нибудь уж совсем-совсем другого повествования», «2-е срединное уведомление», «Ещё один пропущенный кусочек», «Маленькое добавление к предыдущей вставке» и т.п. В этом контексте - и «цикличность» романа «Живите в Москве», его деление на «рабочие такты» воспоминания, неуклонно приводящего к катастрофе, так же могут быть опознаны, как знак скрытой фрагментарности».

Зубова Л., Д.А. Пригов: инсталляция словесных объектов, в Сб.: Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов (1940-2007) / Под ред. Е. Добренко и др., М., «Новое литературное обозрение», с. 2010 г., с. 604-605.

Источник — портал VIKENT.RU

Дополнительные материалы

Викентьев И.Л. Технология Креатива 5: Единичные / отдельные эвристики, приемы

+ Плейлист VIKENT.RU из 20-ти видео: МЕТОДИКИ КРЕАТИВА / ТВОРЧЕСТВА

+ Ваши дополнительные возможности:

Начат приём Докладов на V-й Форум по развитию креативности

08-09 октября 2022 года.

Узнать больше Вы можете здесь: poznyakova.com/forum

Изображения в статье

Дмитрий Александрович Пригов — русский поэт, автор примерно 35 000 стихов (критики называли это «стахановским методом»); художник-график, акционист, один из лидеров московского «неофициального искусства» / CC BY 3.0 & Изображение Dariusz Sankowski с сайта Pixabay

Изображение dife88 с сайта Pixabay