«Мы заблудились?» — спросил он. Я вздрогнула от тревоги в его голосе. Эти выходные должны были стать шансом подружиться с младшим братом, и он начинал ночной поход с таким восторгом и энергией. А теперь мы были глубоко в лесу, далеко за границей связи, и отцу с мной пришлось сообщить плохие новости — новости, в которых виновата была я.
Папа присел на корточки до уровня Шона. «Да, — сказал он. — Я не хотел тебя тревожить: я бывал в этих лесах и думал, что смогу выбраться. Но боюсь, мы с сестрой на самом деле не знаем, где находимся». Глаза Шона расширились. Он был всё ещё в том возрасте, когда считал отца безошибочным, а свою намного старшую сестру — десять лет разницы — почти заменой нашей давно отсутствующей матери. Теперь я боялась, что моя ошибка разрушила этот образ.
«Но всё в порядке, сын, — продолжил папа. — У нас с собой всё на ночёвку, и мы справимся. Если не отыщем основную тропу, у меня есть идея, которая точно выведет нас к людям. Завтра вечером будем дома, как и планировали».
«А как же карта?» — спросил Шон, глядя на меня.
Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица. «Я… я…» — пробормотала я, стыдясь.
«Похоже, твоя сестра потеряла нашу карту, — сказал папа и метнул в меня строгий взгляд. — Но ничего. Не переживай. Мы разберёмся. Вместе, как семья».
Я сама не понимаю, как так вышло. Папа поручил мне карту, когда мы утром припарковались у начала тропы Рич-Маунтин. Сначала всё шло гладко. Я повела нас по полумильной грунтовке, и, как в остальных Аппалачских лесах Юго-Западной Вирджинии, по обе стороны тянулись яркие краски ранней осени на дубах, клёнах и берёзах. Мы дошли до купальни у подножия длинного каскада — туда часто приходят семьи на лёгкую прогулку — и провели время в воде, а потом устроили пикник из припасов.
Высохнув и переодевшись обратно в походную одежду, мы тронулись в куда более длинный путь к глухому лагерю, где собирались переночевать и на следующий день вернуться домой. Утренняя прохлада сменилась палящим полуденным солнцем. Мы с папой вспотели под тяжестью двух палаток и снаряжения за спиной, но тропа была почти ровной, и мы быстро привыкли к ноше.
Сначала нас вёл папа. Мы свернули с главной тропы на более узкую, хуже ухоженную грунтовку, а потом — ещё на одну, совсем узенькую, усыпанную острыми камешками. Это едва ли можно было назвать тропой: издали её почти не отличить от леса вокруг. Через пару часов такого пути папа заметил, что местность стала ему незнакомой, и сказал, что стоит взглянуть на карту.
Мы остановились на поляне. Пока Шон карабкался на огромный пень — объявил его троном и уселся на нём как король леса, — я рылась в своих вещах в поисках карты. Папа стоял рядом, терпеливо наблюдая. «Ты в порядке?» — спросил он, заметив тревогу на моём лице.
«Её нет», — прошептала я, не желая лишний раз волновать брата. Казалось, вот-вот найдётся.
Но нет. Мы с папой перерыли свои рюкзаки и даже Шонин маленький. Карты нигде.
«Когда ты её видела в последний раз?» — спросил отец.
Я ответила, что у купальни, когда мы снова собирали вещи. Мы переглянулись с тревогой.
«Не беспокойся, — успокоил папа. — Разберёмся».
Это было шесть часов назад. Конечно, мы попытались идти назад. У папы всегда было хорошее чувство направления, и мы пошли за ним по нескольким извилистым тропам. Порой мне казалось, что место знакомое, но я тут же сомневалась: те ли это ели, что мы уже проходили, или другие?
Стемнело всего через пару часов после того, как Шон всё понял. «Пап, — сказала я. — Мне так жаль».
Он вздохнул. Я ощутила, как во мне шевельнулась боль всех прежних разочарований, что я ему доставляла. Ещё хуже было осознавать, что я подвела младшего брата.
«Всё нормально — ты же не нарочно», — сказал папа.
Я спросила про его вторую идею. Он достал компас и объяснил, что утром и днём мы в общем шли на юго-восток. Значит, теперь надо идти в противоположную сторону — на северо-запад — и мы скоро окажемся близко к началу пути. По крайней мере выйдем на вершины, откуда увидим долины и поймём, где мы.
Мы брели так ещё с час, пока не стал сгущаться вечер. Слышались только лесные звуки: жужжание насекомых и шорох ветвей на ветру.
Понимая, что дневного света осталось мало, мы стали искать место для ночёвки и в конце концов нашли участок земли, почти свободный от деревьев и корней. Мы с папой поставили две палатки — мне с Шоном и ему — и сложили камнями очаг, где развели небольшой костёр из собранных вокруг дров.
Папа говорил нам добрые слова, уверяя, что завтра в это же время будем дома, пока мы готовили и ели ужин из наших запасов. Потом мы с Шоном ушли в палатку. Он переживал, но был вымотан долгой ходьбой, и скоро я услышала ровное дыхание глубокого сна.
Я же ворочалась, не находя себе места. Сегодняшнее всколыхнуло другие болезненные воспоминания. Я помню, как рылась в мамином кошельке, когда их с папой брак уже докатывался до постоянных криков, и брала оттуда деньги на таблетки, которых так жаждала, — они приносили мне столь нужное чувство покоя. Взгляд разочарования, что папа бросил мне сегодня, был тем самым, что я уже видела, когда он поймал меня на том, что я взяла ещё денег — на этот раз из братской копилки на школьную поездку — чтобы кормить зависимость. Я так сильно хотела быть лучшей сестрой, но снова подвела его.
Не в силах заснуть, я выбралась из палатки и вернулась к костру. Он уже догорал, лишь слабые угли давали свет, и в этом полумраке я увидела папу, сидящего, привалившись к тяжёлому рюкзаку, и строгавшего палку охотничьим ножом.
«Не спится?» — прошептал он.
«Понимаю, — сказал он. — Не грызи себя. Я тобой горжусь, милая». Видимо, я продолжала хмуриться, потому что он ещё пытался меня подбодрить и даже извинился за частые рабочие отлучки по выходным.
Мы посидели молча, глядя на огонь, ещё минуту-другую, и он поднялся. «Пойду попробую отдохнуть к завтрашнему дню. И ты ложись, как будешь готова. Только не забудь затушить огонь». С этими словами он забрался в свою палатку и оставил меня одну.
Я посидела, прислушиваясь к тому, как лес по ночам становится тревожным и мрачным. Бросив взгляд на приоткрытый рюкзак папы, я заметила в отблеске почти потухшего костра крышку от коробки с лекарствами.
При других обстоятельствах я бы не тронула её — меня же учили в молодёжной реабилитации. Но я была так подавлена из-за беды, в которую ввела семью, что с чувством вины потянулась к коробочке, надеясь найти хоть что-то, что улучшит моё настроение. Я не думала, что там окажутся те обезболивающие, которых я жаждала, но вдруг будет что-нибудь, что поможет расслабиться.
Я поднесла коробку к глазам. Противоаллергические. Я вздохнула — разочарованная и содержимым, и собой — и потянулась вернуть контейнер в рюкзак. Рука наткнулась на плотный сложенный лист бумаги. Сердце ухнуло: я поняла, что это. Я быстро вытащила его.
Это была карта. Та самая, по которой мы утром шли к купальне. Путеводитель по всему лесному району, где мы заблудились.
Мысли завертелись. Мы с Шоном десять часов мучились от страха, а у папы всё это время была карта. У меня закружилась голова от всех возможных выводов. Он забрал карту у меня из рюкзака, когда я отвлеклась, а потом притворился, что не может её найти? Я вспомнила момент у воды: я плескалась с Шоном, а папа раскладывал пикник. Идеальный момент, чтобы её вынуть. Но зачем?
И это он уверял, что нам не нужно сверяться с картой первые мили пути, — из-за чего я не заметила её пропажи, пока мы не забрались слишком далеко.
Что происходит? Куда он нас ведёт и зачем заставляет думать, что мы заблудились?
Я задумалась, не убежать ли с картой. С компасом, который я тоже нашла в его рюкзаке, я могла бы вернуться на главную тропу и позвать на помощь. Но смогу ли я оставить Шона? Пойдёт ли он со мной добровольно, не разбудив папу?
Я ещё и разозлилась на то, что позволила свалить вину на себя. Сволочь. Он смотрел, как меня гложет чувство вины, хотя это он вел нас с Шоном не туда. Зачем?
Я включила телефон — как и ожидалось, сигнала не было — и его фонариком нашла и взяла папин нож, а ещё нашла наше положение на карте. На севере от нас было отмечено здание рейнджерского поста, и я решила идти туда за помощью. Надеялась, что найду кого-то этой ночью, кто вернётся со мной и разберётся в происходящем. И, может быть, мы успеем вернуться до того, как папа заметит моё отсутствие.
Я посидела тихо, пытаясь понять, спит ли папа. Перед глазами стоял кошмарный образ: он выскакивает из палатки и видит меня с картой. И что тогда? Пока он не знал, что я всё поняла, и это давало мне преимущество.
Двигаясь как можно тише, я ушла в лес.
Сначала путь был ровным, потом стал круто набирать высоту. Я прибавила шагу, чем дальше от нашего лагеря уходила. За каждым кривым переплетением ветвей мне чудился силуэт папы в тени — человека, которому я думала, что могу доверять. Вдали слышался слабый шум воды, перекрываемый уханьем сов и брачными трелями насекомых. Ноги ныли, но адреналин гнал вперёд.
Наконец, когда ночная тьма стала полной, я поднялась на вершину и увидела силуэт обветшалой лачуги.
Я медленно подошла ко входу, нервничая ещё сильнее. Я — молодая женщина одна в лесу. Что, если внутри окажется нечто хуже обезумевшего отца?
Нерешительно постучала в ржавую дверь — тихо, потом громче, не услышав ответа. Наконец толкнула. Она со скрипом отворилась — не заперта.
Внутри сперва была только тьма. Деревянный пол, низкий потолок, пустая комната. Осветив телефонным фонариком, я разглядела на дальней стене длинное овальное зеркало. Подойдя ближе, я увидела отражение собственного растерзанного вида. Моя худощавая фигура дрожала от тревоги. Длинные растрёпанные каштановые волосы хоть немного скрывали запаникованное, в поту лицо.
В отражении я заметила что-то, плывущее над моим левым плечом. Я застыла, боясь обернуться. Полупрозрачная, дымчатая фигура возникла позади. На мгновение мутные струящиеся фактуры сложились в безликое лицо — лишь глаза и нос. Потом прорезался рот, и сущность издала нечеловеческий стон.
Я запаниковала, отшатнулась в угол и споткнулась о старый ковёр. Меня повело вперёд, и я провалилась сквозь пол в сырую землю под ним.
Я выхватила папин нож и выставила его к пролому над собой, готовая рубануть всё, что появится. Но никто не полез, и я огляделась.
То, что я увидела, поразило сильнее той тени. Меня со всех сторон окружали кости. Человеческие. Их были сотни.
Меня чуть не вырвало от вони и самого ужаса, что бил в виски. Но даже это не подготовило к следующему.
Одно тело было не скелетом: на нём ещё оставалась гниющая плоть, и смердело оно хуже всех. Я выронила нож и тут же вытошнилась, когда луч телефона упал на него.
Это был мой папа. Его голова и торс лежали в нескольких футах от меня, а в ярде виднелась нога. Земля под ним пропиталась густой буро-красной.
Наконец я услышала шаги, крадущиеся к пролому в полу. Судорожно поводя светом по тесной полости под домиком — это было не подвал, а скорее подполье, — я увидела узкую щель в стене. На четвереньках, царапая коленями землю и кости, я протиснулась наружу.
Секунду я собиралась с мыслями — и сорвалась с места вниз по склону, к лагерю, не оглядываясь.
Когда я уже была у подножия холма, далеко за пределами видимости домика, я остановилась. Не заметила, как выдохлась на взлёте и спуске. Запыхавшись, присела у ствола дерева и увидела первые отблески рассвета на горизонте.
Я прокрутила всё в голове. Зеркало. Тень у меня за спиной. Подпол, забитый человеческими костями и телом моего папы.
Если это действительно был он, то кто же вёл нас с Шоном по лесу? Тот, кто показывал столько любви и заботы — не мог быть нашим настоящим отцом. Наш настоящий отец был мёртв — и уже давно, судя по телу, — а самозванец занял его место. Наш папа никогда бы не притворился, что мы заблудились, да ещё и свалил бы вину на меня. Но как такое вообще возможно? Некогда было горевать. Я знала одно: надо остановить того, кто сидит в лагере. Я не знала, чего он добивается, но знала, что это связано со мной и Шоном.
Я крадучись вернулась к палаткам. Было ещё очень рано; надеялась, что и «папа», и Шон не заметили, что меня нет. Папина палатка была застёгнута и выглядела так же, как когда я уходила. Я вернула карту и компас в его рюкзак и залила водой последние угли — о них я в панике забыла. Аккуратно приоткрыла молнию своей палатки и влезла внутрь.
К счастью, Шон спал. Тихо достала полотенце из рюкзака и вытерла пот. Если то, что притворяется папой, появится, пусть думает, что я всю ночь спала, а не бегала по лесу.
Я легла и стала придумывать план, как увезти брата из этого кошмара. Быстро решила: разбудить Шона, придумать правдоподобную историю, увести его как можно дальше от самозванца. С компасом и картой я выведу нас к людям. Там уговорю власти проверить заброшенный рейнджерский пост. Найдут тела — поверят. План так себе, но лучшего у меня не было.
Едва я решилась, как услышала шаги у палатки. Я напряглась. Миг спустя тот, кто притворялся отцом, крикнул: «Доброе утро, дети, подъём! Извините, что рано, но нам нужен ранний старт, если собираемся выбраться». Шон зашевелился, и я поняла, что упустила момент.
Через полчаса мы перекусили и собрали вещи. И Шон, и он заметили, что я напряжена, и оба уверяли, что не стоит себя корить за потерянную карту. «Разберёмся, — сказал «папа», хлопнув меня по спине. Он был так необычно добр и искренен, что я почти поверила. — Пройдём пару миль в сторону дороги — и точно выйдем на главную тропу».
Днём лес казался куда приветливее, а «папа» — поддерживающим. Он оптимистично уверял, что наш поход всё равно окажется той же ночёвкой, какую мы задумали. Шон даже снова повеселел.
И тут я начала сомневаться в себе. Я вспомнила, как лежала в палатке — там же, где пыталась заснуть, — когда папа окликнул нас. То, что я видела ночью, было попросту невозможным. А вдруг мне приснилось, очень ярко?
Мы начали подниматься на крутой подъём; и Шону, и мне стало тяжко поспевать за папой. В голове вспыхнул страшный образ: я увожу Шона, хотя на самом деле всё в порядке, и тем самым подвергаю его опасности.
«Ты в порядке, Лора?» — сказал папа, оглянувшись. «Ты не похожа сама на себя».
«В порядке, пап, — сказала я и внимательно вгляделась в него, пытаясь найти хоть какую-то несостыковку для подтверждения теории о самозванце. Но он идеально походил на того самого папу, на которого я опиралась все свои семнадцать лет. Он пожал плечами и пошёл дальше».
Мы поднимались всё выше. Шон, без тяжёлых вещей, едва держался, а я чувствовала себя выжатой — словно и правда всю ночь была в движении, а не спала, как мне хотелось бы верить.
И вот мы вышли на вершину. По обе стороны тянулись зелёные долины, укутанные лесом. Впереди, у самого обрыва, стояло здание.
Самозванец? Тащит нас в то мерзкое место, чтобы наши тела пополнили груду под ним? Или это совсем другое здание?
У этого была вторая этажность — у того ночного такого не было. Но и знакомое чувство, от которого по спине пробежал холодок, тоже было.
«Может, там кто-то есть!» — радостно сказал Шон.
Я подошла к каменному краю. Внизу струилась вода.
«Лора, давай! — позвал папа. — Надо проверить! Похоже на пост рейнджеров. Если там кто-то есть, нам помогут!» Он стоял у входа, Шон рядом.
«Подожди тут», — услышала я и шаги, приближающиеся ко мне.
Внизу ручей срывался водопадом — каскадом. Под обрывом плескалась та самая купальня, с которой мы вчера начали. От машины нас отделяла меньше мили. Если бы это был мой отец, он бы понял это и сказал. Вполне возможно, что и ночью я была так близко к дороге и не осознала — у меня хватало поводов не вглядываться в карту.
«Лора, тебе надо идти к нам, — сказал папа, уже за моей спиной. Я почувствовала, как его рука мягко, но настойчиво толкает меня от края к зданию. — Посмотрим, есть ли кто. Видом полюбуемся потом». Я упёрлась и продолжала смотреть на воду. Он встал передо мной, улыбаясь и размахивая рукой. «Ты в порядке, милая? Будто в трансе».
«У тебя нож?» — спросила я, вспомнив, что выронила его прошлой ночью. Если у папы его нет, значит всё было реально.
«Если есть — покажи», — сказала я.
«Ну… — он замялся. — Не помню, где он».
«Я знаю, где ты его держишь», — сказала я.
Папа посмотрел настороженно — в его взгляде появилось нечто иное. «И где же?» — спросил он.
«В твоём рюкзаке, — ответила я, — рядом с картой, которую ты сказал, что я потеряла».
Выражение папы изменилось. «Милая, — спокойно произнёс он, — я не понимаю, о чём ты. У меня нет карты. Она была только у тебя».
«Ты говорил, что мы далеко от начала, — сказала я. Его глаза теперь блеснули чем-то злым. — Но посмотри вниз. Ты разве не узнаёшь?»
Папа обернулся к обрыву. «Да что ты! — сказал он. — В этих лесах полно водопадов, это совсем не тот—»
Договорить он не успел. Я воспользовалась моментом и со всей силы навалилась на него. Не успев понять, что происходит, он полетел с края в пустоту. Адреналин снова пронзил меня насквозь. Я смотрела, как он ударился о скалы и соскользнул на уступ в сотнях футов ниже. Его тело больше не шевельнулось.
Я медленно отступила. Что я сделала? А если я ошиблась?
Все мысли теперь — о Шоне. Я повернулась — он пятился от меня, в ужасе. В глазах стояли слёзы.
«Шон, всё в порядке, — сказала я, подходя. — Это не то, что ты подумал. Это был не папа. Поверь мне».
Шон упёрся спиной в дверь здания, она приоткрылась за ним.
Внутри, в тени, стояла фигура. Рейнджер? Я сошла с ума? Только что убила отца и искалечила брата на всю жизнь — ни за что?
Фигура шагнула вперёд, протягивая руку к брату. Из темноты вышла… я.
Другая я схватила Шона за плечо и потянула. Шон вскрикнул. Я сорвалась к двери.
Та бесформенная морда из ночи — это была я, новая я, формирующаяся, как и папина замена когда-то. И возникла она сразу после того, как я посмотрела в то зеркало.
Шон вцепился зубами в руку другой меня, она ослабила хватку, и он вывернулся наружу. «Жди здесь!» — крикнула я, промчавшись мимо, не уверенная, послушается ли он. Я бросилась вперёд и прыгнула на другую меня, повалив нас обеих на пол.
У другой меня было то же круглое лицо и зелёные глаза, но в них не было страха, стресса и ужаса, которые я видела в зеркале прошлой ночью. Я попыталась схватить её за запястья, но она ударила меня головой, и я рухнула на хрупкий пол, прямо к пролому, который сделала вчера. Вспомнив нож, я перекатилась к краю и потянулась вниз нащупать его.
«Это ищешь?» — услышала я свой же голос. Обернувшись, я увидела, как она бросается на меня с ножом. Я закричала — жгучая боль пронзила левый бок, когда лезвие вошло в живот. Кровь рванула вниз по рубашке. Меня затошнило, закружилось.
Другая я наклонилась, её лицо — в дюймах от моего. В руке нож, на лезвии блеск моей крови. «Всё могло быть куда проще». Голос двойника был пустым, ровным. «Шон заслуживает лучшей сестры, чем ты».
Она выдернула нож. Я вскрикнула — новая волна огня разорвала меня изнутри. Её идеальное моё лицо оставалось бесстрастным. Взгляд холодный, рассудочный, без намёка на осуждение. «Я — лучшая сестра».
Когда она занесла нож снова, я ощутила её как нечто холодное и чужое — тварь, видящую в моей человечности лишь слабость, которую надо выжечь.
Правая рука наткнулась на тяжёлый округлый предмет. В тот же миг, как она пошла на следующий удар, я со всей оставшейся силой ударила её снизу в лицо человеческим черепом. Другая я отлетела назад, кровь залила ей лоб. «Сучка», — прохрипела она, ошеломлённая.
Но не надолго. Ей и не надо было долго. Нечисть пришла в себя почти мгновенно. Её глаза — всё те же холодные, пустые — снова нашли меня. Она рванулась и навалилась, вышибив из меня воздух. Вдавила мои плечи в пол, череп покатился в сторону.
«Что происходит?» — дрожащим голосом крикнул Шон из двери. Он застыл, глаза расширены, видел: я — в крови, задыхаюсь, прижатая к полу моей копией с окровавленным ножом.
Двойник повернула к нему голову, и выражение сменилось на заботливое. «Слава богу, ты цел, — мягко сказала она. — Эта… штука напала на меня. Это она убила папу. Помоги мне связать её».
Меня охватил панический ужас. Я поняла её план. Я дёргалась, но тело слабело, боль глушила силы. «Шон, нет, — прохрипела я. — Не слушай её! Она… она вышла из зеркала. Разбей его».
Шон метнулся взглядом к зеркалу, а двойник твёрдо произнёс: «Не слушай. Она тебя путает. Ты меня знаешь. Я всегда была рядом. Я и сейчас рядом. Мне можно доверять».
У меня навернулись слёзы — вина и отчаяние накрыли с головой. «Шон, прошу, — я выдавила, не замечая боли. — Она права в одном: мне нельзя верить. Я крала деньги, которые были для тебя. Я была ужасной сестрой. Ради бога, просто беги отсюда — от нас обеих».
Шон переводил взгляд между нами. Потом остановился на черепе на полу. Медленно, намеренно, он поднял его, занёс и швырнул в зеркало.
Стекло разлетелось с ударом. С пронзительным, нечеловеческим визгом другая я вздрогнула. Она не сгорела, не растаяла, не рассыпалась… она просто исчезла. В домике повисла жуткая тишина, нарушаемая лишь моим хриплым дыханием и бешеным стуком сердца.
«Шон», — позвала я слабо. Он подошёл нерешительно, не зная, что думать. Я собрала остатки сил и прошептала ему на ухо: спускаться по тропе книзу, к купальне, идти оттуда по тропе к дороге и звать на помощь.
Лёжа на полу, прижимая ладонь к хлещущей ране, я чувствовала, как уходит жизнь. Но поверх невыносимой боли накатывал душный, удушающий страх — от мысли о том, что было по ту сторону зеркала, разлетевшегося на тысячи осколков. Вернулась ли другая я туда, откуда пришла? Или она всё ещё где-то здесь, выжидает, чтобы снова прорваться в мою реальность?
Размытый силуэт брата становился всё меньше у меня перед глазами. Шон бежал прочь, как я велела. Я тогда не знала, что он успеет вовремя и бригада скорой вытянет меня с края смерти. Но в тот момент я лишь молилась, чтобы вместе с кровью вытекли из меня все худшие части. И надеялась, что разбитое зеркало утащило остальное чудовище за собой — так далеко, чтобы его след больше никогда не привёл к нему.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
