Это была последняя неделя лета. Это я знал. Мы все знали. Мы все это чувствовали. Дети в городе ложились спать и ворочались, понимая, что скоро им предстоит выбивать у сна лишние пятнадцать минут. Скоро нас будет будить не солнечный луч, бьющий в глаза, а какофония будильников, разрывающих наши сны пополам. Снова ранние подъёмы и учителя-тираны, высасывающие жизнь из наших бедных пленённых душ.
Чего я не знал, так это того, что та последняя неделя лета станет последним временем, когда я увижу друзей, которых никогда даже не встречал.
Кевин и Джорди были моими лучшими друзьями, моими братьями. Они были в моей жизни столько, сколько я себя помнил. Кевин был на год старше меня, Джорди — на год младше. Наша связь была почти как у близнецов, а то и у тройни. Мы были рядом, когда каждый из нас делал первые шаги, произносил первые слова, впервые смеялся — всё. Ещё до того, как вселенная «включила» моё сознание, казалось, они всегда были рядом, где-то рядом, плывя в каком-то вечном вакууме, которому я не мог дать смысла.
Насколько помню, детство у меня было обычным. Я был сыт. Родители рассказывали мне сказки на ночь. Они любили меня настолько, что целовали мои ссадины, когда я падал. Я попадал в передряги, но не слишком серьёзные. Моя кровать оставалась сухой — по крайней мере, чаще всего. Всё было хорошо. До тех пор, пока мне не стало около девяти, и моя «нормальность» не оказалась под вопросом.
Готов поспорить, сын Смитсонов не уходит к себе в комнату и не сидит там в полной тишине день и ночь…
Это не его вина, я ужасный отец…
Если он вырастет странным ребёнком, нас будут знать как странных родителей…
Голос моего отца мог докричаться до последнего ряда в актовом зале, так что «по коридору налево» — ерунда для его громовых слов, когда они прорывались через дверь моей спальни и попадали в мои маленькие уши.
Со стороны, да, я был странным ребёнком. Как иначе? Для единственного в семье вполне нормально иметь пару милых воображаемых друзей, когда ты карапуз, но эта умильность превращается в кислоту, подступающую к горлу родителей, когда их ребёнок начинает приближаться к двузначному возрасту. Отец изо всех сил пытался пристроить меня в спорт, в скауты, в любые вещи, которые быстро двигаются или звучат быстро — вещи, от которых можно получить «правильные» травмы. Мама… ну, мама была мамой. Я был её мальчиком, и как бы странен и «съехавший» я ни был, я был её странным и «съехавшим» мальчиком.
Когда я вошёл в предподростковый возраст, умильности пришёл конец, и начался второй акт — акт «сынок, вылезай из комнаты и марш на улицу». Годами я пытался объяснить родителям и всем вокруг, что Кевин и Джорди настоящие, но никто не верил. Какую бы головомойку ни устраивали мне родители, в школе это умножалось на десять. К тому моменту любой нормальный мальчишка прекратил бы «играть роль» и попытался бы подстроиться, но только не я. Ад, через который я проходил, того стоил. Я знал, что они настоящие. Кевин и Джорди знали то, чего не знал я.
Помню контрольную по математике, висевшую на нашем холодильнике. «A+»…
— Я так тобой горжусь, — сказала мама. — Похоже, у нас дома маленький Эйнштейн.
Нет — это был не я. Это всё Кевин. Я не в том положении, чтобы одобрять списывание, но если бы вы родились с таким даром, как у нас троих, вы бы тоже им воспользовались.
Накануне той контрольной я был в Клубхаусе с ребятами — так мы его называли. Наш Клубхаус был построен не из щепок и ржавых гвоздей, а из воображения, сшитого лоскутами чудес и материи снов. Это было наше королевство; крепость, стоящая на любом пейзаже, какой мы захотим, с канатными лестницами, качающимися на ветре, который чувствовали только мы. Никаких правил, никаких границ — бесконечная космическая игровая площадка, которую мы могли назвать своей. Это было место, существовавшее коллективно внутри наших голов, место, которое мы едва понимали, но и не особенно допытывались.
Кевин парил в воздухе на огромной штуке — наполовину ястреб, наполовину лев, наполовину зебра — он сам её придумал. В одной руке у него был меч, в другой — шея дракона. Мы с Джорди держали оборону. Мы пытались выследить эту сволочь уже неделями.
Я услышал тяжёлые мамины шаги, несущиеся к моей комнате. Как-то она всегда знала.
— Парни, — сказал я. — Мне надо идти. Мама идёт на всех парах.
— Серьёзно? — Джорди не обрадовался. — Ты просто бросишь нас вот так, когда на кону судьба мира?
— Прости, — сказал я. — Уже два ночи. Ты же знаешь, какая у меня мама.
— Везёт, — сказал Кевин. — Моя мама врывается только когда я ночью подглядываю сорок шестой канал.
— Зато твоя мама знает, что тебе нравятся девочки, в отличие от мамы Томми, — сказал Джорди. — Так, Томми?
Лютый лексикон едва допубертатного мальчишки — обычные разговоры в Клубхаусе. Убей или тебя убьют. Я не был настроен бодаться — в другой раз. — Всё, с меня хватит, парни. У меня утром контрольная, уже и так поздно. Кевин, встретишь меня в Клубхаусе в десять?
— Договорились, — сказал Кевин.
Я «приземлился» обратно в кровать как раз вовремя, чтобы мама подумала, будто я сплю. Я говорю «приземлился», потому что выход из Клубхауса — места, закопанного так глубоко в моём уме, — ощущался как падение с земли на крышу восьмидесятиэтажного дома.
Утром я вошёл в класс миссис Ван Берген. Она уже идеально по центру разложила контрольные на каждом парте. Безжалостная. Ей было за шестьдесят, и какая-то радость от взращивания будущих лидеров страны вылетела в трубу вместе с сигаретами, которые она тянула до и между уроками. Я сел и наблюдал, как дети один за другим вползают в класс с опущенными головами, а моя была поднята высоко. У меня был Кевин.
Как только все сели, я закрыл глаза и взобрался в Клубхаус. Как настоящий друг, Кевин уже ждал. Вопрос за вопросом он не только называл ответ, но и подробно объяснял, как решать каждую задачу. Он был самым умным мальчишкой из всех, кого я знал. Математика? Без проблем. История? Даты знал только календарь лучше него. Любая работа, в которой он мне помогал, неизбежно попадала на мамин священный холодильник.
Мы уже подходили к последним задачам, когда Джорди решил явиться без приглашения.
— Томми? Кевин? Вы там? — заорал он, поднимаясь по люку. — Парни, вы должны послушать новую песню.
— У меня сейчас нет времени, я как раз…
Круглое лицо Джорди высунулось из люка. — Короче, еду я сегодня с мамой в школу, и по радио включается эта песня. Fine Young Cannibals — слышали?
— Нет. Серьёзно, Кевин помогает мне с…
— She drives me crazy… Ooohh, Oooohhhh…
— Джорди, можешь, пожалуйста, просто…
— Like no one e-helse… Oooh, Oooohhh…
— Джорди! — Моё терпение, обычно глубокое, но к Джорди — довольно мелкое, исчерпалось. Джорди замер. — Я всё выслушаю после школы, обещаю. Мы заканчиваем мою контрольную.
С академическим у Джорди было так себе — как и с социальным. Честно говоря, у нас у всех с социальными навыками было не ахти. Чёрт побери, мы ведь проводили почти всё свободное время у себя в голове, в Клубхаусе. Но остроумия у Джорди было с избытком: он превращал в шутку всё. Хоть чувство комизма у него было отличным, со временем комизм часто был совсем не к месту. Слишком часто бывало, что я сидел в конце класса, ускользал в Клубхаус, и Джорди отпускал такую, что я начинал ржать до истерики. Естественно, все растерянные взгляды в реальном мире тут же устремлялись на меня. И вот так слава странного ребёнка тянулась дальше.
Если крепко зажмуриться, я едва уловимо слышу смех того лета, гулко отзывающийся в руинах Клубхауса. Это было лето перед восьмым классом, и начиналось оно как «лето, которое запомнят». Запах свежескошенной травы и бензина плясал в воздухе. Дворовые дети катались на велосипедах с рассвета до заката, сваливали свои алюминиевые кони во дворы тех, чьих родителей не было дома. Носились по чужим газонам, играли в салки, пачкались и протирали дыры на джинсах. Главное — они скрепляли дружбу и ковали воспоминания, которые останутся и будут крепнуть у тех, кому повезёт дожить до «помнишь, как…» — и, может быть, состариться вместе.
Я не участвовал ни в чём из этого.
Пока остальные отбивались от меланомы, я сидел в тени своей комнаты, доводя и без того бледную кожу до прозрачности. Хотя моя комната и была щитом от солнца, ярче всего сиял только Клубхаус.
Когда мы с ребятами подбирались к последней неделе лета, мы смеялись, плакали, строили фантастические миры, густо наполненные историями и преданиями. Мы по-настоящему напрягали наши способности в бескрайних стенах Клубхауса, но вскоре сочные краски этих миров потемнели до тревожных оттенков кошмаров.
Если кто-то из нас не уезжал в отпуск, странно было, чтобы в Клубхаусе не было всех троих. У нашего дара — или бремени — был эффект близости. Чем дальше мы расходились друг от друга, тем слабее становился сигнал. Но что-то не сходилось.
С каждой неделей Кевин появлялся всё реже. Он был не вне зоны — я чувствовал его близко, иногда даже сильнее обычного. Кевин пропадал на дни, но его присутствие росло так, будто тёплое дыхание сползало мне по затылку. Я не понимал.
К моменту, когда подошла последняя неделя лета, наше могучее трио превратилось в динамичный дуэт. Я любил Джорди, не поймите неправильно, но его бесконечные непрошеные факты о поп-культуре и нездоровая одержимость Белиндой Карлайл быстро надоедали, хотя я сам был слегка увлечён. Отсутствие Кевина ощущалось как поход на дискотеку без одной ноги.
Был вечер воскресенья, ночь перед последним разом, когда я увижу своих друзей. Мы с Джорди играли в морской бой.
— Б-6, — сказал я. Ракета пронеслась по воздуху над гладкой водой. Взрыв поднял волну, которая ударила по моей артиллерии.
— Чёрт! Ты потопил мой линкор. Ты мысли читаешь, что ли? — вспылил Джорди.
— Нет, придурок, — сказал я. — Ты каждый раз ставишь корабль по «Б»-шному ряду. Ты слишком предсказуем.
— Врёшь. Ты читаешь мысли. Почему я не могу читать твои?
— Может, чтобы читать мысли, нужен IQ выше двадцати.
Перепалка металась туда-сюда. Прежде чем она стала совсем злой, нас посетил желанный сюрприз.
— Кевин! — Джорди, в восторге, перелетел через воду и обнял Кевина. Кевин крепко прижал его.
— Где ты пропадал? — спросил я.
Кевин просто смотрел на меня. Нижняя губа задрожала, глаза налились слезами. Он делал глубокие вдохи, пытался заговорить, но застрявшая в горле боль отталкивала слова.
С трудом Кевин выдавил: — Кажется, я больше не смогу вас видеть.
Слёзы стали заразными. В животе будто всё расплавилось, а колени уверили меня, что держат ещё лишних двести с лишним кило. Свет в Клубхаусе померк.
— Что случилось? Что происходит? — Впервые в жизни я увидел грусть на лице Джорди.
Кевин ответил молчанием. Мы ждали.
Наконец он сказал: — Это родители. Они только и делают, что ругаются. Конца нет. Всё лето. Орут. Кричат. Я между ними зажат. Поэтому меня и не было.
Кевин в деталях рассказал, а мы сидели и слушали. Всё было плохо — очень плохо. Следующее, что он сказал, прорвало плотину у нас троих.
— Я пришёл попрощаться. Мы переезжаем.
Боже, как мы рыдали. Мы встали в круг, обнялись и позволили себе прочувствовать всю эту мерзость в воздухе. Вот так пал брат — часть нас самих, делающая нас теми, кто мы есть. Кусок души уходил, и это было нечестно. Мы же собирались завести семьи, состариться. Всё наше будущее растоптали и затёрли.
Голова Кевина вскинулась. — Есть идея, — сказал он. — А если нам встретиться? Завтра вечером?
Идея встречаться вживую всплывала и раньше. Почему нет? Мы жили всего в паре городков друг от друга. Каждый раз, когда мы обсуждали это и придумывали план — устроить так, чтобы родители «случайно» высадили нас в одном месте, не произнося прямо «эй, завези меня к моим воображаемым друзьям», — разговор заминался и откладывался. Не потому, что мы не хотели увидеться, а потому что…
— Встретиться? Что значит «встретиться»? Где? — Джорди выглядел почти оскорблённым.
— В «Орчард парке»? Почти ровно посередине между нами. На великах каждый доедет за час, ну, полтора, — сказал Кевин.
— До «Орчард парка» больше десяти миль. Я в жизни столько не крутил. А Томми вон вообще едва ездить умеет, — повысил голос Джорди.
— Заткнись, Джорди! — Я был не в настроении для подколов.
— Нет, это ты заткнись, Томми! Мы это уже обсуждали. Я просто не готов встретиться.
— Почему? — спросил я. — Просто отпустишь Кевина в пустоту? «Ну и ладно»? «Прощай и катись»?
— Я просто не готов, — сказал Джорди.
— Не готов к чему? — спросил Кевин.
Джорди ходил по маленькому кругу. Кулаки были сжаты.
— Не готов к чему, Джорди? — спросил я.
— Не готов узнать, что я псих, ясно? Клубхаус — это единственное, что делает меня счастливым. Меня каждый день травят в школе, все считают меня каким-то уродом. Я не готов выяснить, что всё это не настоящее и что я, по сути, чокнутый.
От одной мысли у меня позвоночник готов был сложиться, и раньше тоже так бывало. Это и была единственная причина, по которой мы никогда не встречались. Логика у Джорди была железная. Я тоже не спешил узнать, что живу в фантазии. Оказаться в палате с мягкими стенами — единственное, что меня удерживало. Но этого не могло быть. Просто не могло быть, чтобы Джорди и Кевин были не настоящими.
— Послушай меня, Джорди, — сказал я. — Вспомни, сколько раз Кевин помогал тебе с уроками. Сколько раз он рассказывал о том, чего ты никогда не видел, а потом ты это видел. Сколько раз ты врывался сюда с новыми песнями, которых мы не слышали. Ты правда думаешь, что это всё понарошку?
Джорди замолчал, задумался. Глаза наполнились злостью, он ткнул пальцем в нас с Кевином. — А если это вы двое — психи? А? А если я — просто кто-то, кем вы меня придумали у себя в голове? Как вам такое? А?
— Знаешь что? Я готов рискнуть, — сказал я. — Если ты думаешь, что я позволю себе больше никогда не увидеть Кевина, то ты и правда не в себе. И знаешь что? Если я приеду в парк, а вас там не будет, я сам заселюсь в дурку с улыбкой до ушей. Но знаешь ещё что? Этого не случится, потому что я знаю — вы настоящие, и то, что у нас есть, — особенное.
— Кевин, — сказал я. — Я поеду.
Было 11:30 вечера следующей ночью. Я спустился в Клубхаус.
— Ты сейчас выезжаешь? — спросил я.
— Ага, — сказал Кевин. — Помни, велодорожка выводит к задней части «Орчард парка». Встретимся прямо у тропы, возле детской площадки.
— Понял. От Джорди слышно что-нибудь?
Вчера мы придумали план. Хороший ли? Сомневаюсь. Классическая операция «ребёнок вылезает в окно и тайком уходит из дома». Я даже не знал, что скажу родителям, если попался бы, но это было последнее, о чём я думал. Если угодно, это был самый буквальный «момент истины».
Летняя ночь была густой. Влажность можно было пить. Днём велотропы — мирный петляющий лабиринт, окружённый природой, но бледный от луны лес делал атмосферу куда зловещей. Мои педали крутились всё быстрее с каждым воем за деревьями. В тени прятались твари, выведенные воображением, отчаянно пытавшиеся ожить. Страх сам по себе гнался за мной, и мои маленькие ноги едва его обгоняли. Я шёл с опережением графика.
Я никогда не был так жажден. Десять миль звучат как ерунда, но пожар в ногах говорил обратное. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Моя мантра. Держи ритм. Ты почти там.
В просвете между деревьями показалась поляна. Я достиг «Орчард парка».
Когда ноги коснулись травы, мне почти понадобилась трость. Ноги выжжены, а площадка — на холме. Я собрал остаток сил и рванул наверх. Никого.
Я посмотрел на часы. Я рано. Боже, пусть я просто рано. Я ехал быстро. Значит, рано. Кевин наверняка уже в пути.
Пока я ждал, думал, каково это — в смирительной рубашке. Жарко? Зудит? Уютно ли в мягкой палате, можно ли там уснуть? Таких мыслей становилось всё больше с каждой минутой.
Из леса донёсся звук. Из тьмы вышел силуэт. Его взгляд был прикован ко мне.
Тень заговорила: — Томми?
— Джорди! — Я сорвался вниз по склону. Не верилось. Мне стало невесомо. Мы столкнулись в объятии. Вот он — весь свой пухлый, с круглыми щёками. Это был Джорди, самое что ни на есть настоящее. Он пришёл. Он правда пришёл.
— Это полная безуминка, — сказал Джорди.
— Нет, — сказал я. — Мы не психи!
Сцепившись руками, мы прыгали по кругу с улыбками такими, будто только что открыли для себя зубы: — Мы не психи! Мы не психи!
По лицам текли слёзы радости. Братья воссоединились.
— Не буду врать, — сказал Джорди, вытирая смесь соплей и слёз. — Мне было страшно. Очень. Всю жизнь я думал, что со мной что-то не так. Что я чокнутый. А увидеть, что ты настоящий — это…
Я обнял его. — Знаю. — Слёзы не кончались. — Я рад, что ты пришёл.
— Ты от Кевина слышал? — спросил Джорди.
Мы сели на траву и стали ждать. Это было сюрреалистично. Я сидел рядом с одним из своих лучших друзей, которого видел каждый день — и в то же время никогда в жизни не видел. Он выглядел точно так же, как в Клубхаусе. В тот момент любой возможный выговор за побег из дома стоил каждой секунды происходящего.
Совсем рядом за нашими спинами раздался низкий, хриплый голос: — Эй, ребята.
Мы одновременно вздрогнули и вжимались в себя. Нас поймали. В парке после темноты нельзя — и нас взяли с поличным. Взрослые опять пришли портить веселье.
— Простите, — сказал я мужчине. — Мы просто тут встретились. Уже уходим.
— Нет, ребята, — бодро ответил голос. — Это я, Кевин.
Не знаю, сколько времени моё сердце не билось, прежде чем опять стартануло, но любой аппарат признал бы меня клинически мёртвым. Это был не тот мальчик, с которым я играл в Клубхаусе. Перед нами возвышался мужчина. Огромный. Крохи света, что давало ночное небо, застревали в его широкой фигуре, бросая на нас тень. Его заляпанная рубашка едва натягивалась на выпирающем животе, а те крохи волос, что остались на голове, были зачёсаны в жалкий начёс и пропитаны жиром. Я до сих пор помню этот запах.
— Невероятно. Вы и правда настоящие. Вы выглядите точь-в-точь как в Клубхаусе. Я так рад, — сказал Кевин и шагнул ближе. — Хотите во что-нибудь поиграть?
Мы шагнули назад. Слов не было.
Кевин тыльной стороной левой руки нежно провёл по щеке Джорди. Его кольцо блеснуло в лунном свете.
— Боже, — сказал Кевин. — Вживую ты такой же милый, как и в Клубхаусе.
Кевин распахнул объятия. — Ну-ка, идите сюда, мальцы. Дайте обнимашку.
Я не знал, что у меня шире — рот или глаза. Каждая мышца вибрировала, не понимая, куда вести кости. Единственный ответ — «прочь». Окаменевшая поза Джорди заставила статуи выглядеть как боевик.
Кевин схватил Джорди за шею сзади. — Иди-ка сюда, здоровяк. Обними дядю. — Он посмотрел на меня. — И ты, Томми. Давай сюда — серьёзно.
Джорди оказался в его громадных, волосатых руках. От его дрожащего тела исходил страх. Слов не было.
— Давай, Томми, не будь невежей. Иди сюда. Так ты с друзьями обращаешься?
Джорди забился. Слов не было.
Наши взгляды с Кевином встретились. Я слышал его дыхание. Мгновение тянулось вечность.
Держа Джорди как тряпичную куклу, Кевин рванул ко мне. Ноги Джорди волочились по траве. Потные ладони Кевина сомкнулись на моём запястье. Я до сих пор чувствую эту слизь.
Слов не было — только крики.
Я запаниковал. Не знал, что делать. В тот момент мысли не существовало. Взял верх первобытный мозг. Я дёргался, выворачивался, выгибался, содрогался, пинался, царапался. Как только рука выскользнула из мерзкой хватки, я рванул.
Последнее, что я услышал, — крик Джорди. Пронзительный. Отчаяние вспыхнуло в ушах и навсегда поселилось в позвоночнике. Вой продолжался, пока Кевин с силой не хлопнул широкой ладонью по его рту. Я больше никогда не услышу смех Джорди.
Я крутил педали так, как не крутил никогда. От набранной скорости ветер пробрался сквозь жару. Я крутил до самого дома. Боже, как я крутил.
Добежав до дома, я сломя голову ворвался в спальню к родителям, по пути включая весь свет. Они вскочили в постели, как будто крыша падала. Я умолял их позвонить в полицию. Я молил, как только мог.
— Кевин — не тот, за кого себя выдавал, — повторял я снова и снова. — Он забрал Джорди. Джорди пропал. — Я рассказал всё. Рассказал, что Кевин уезжает и наш дар не работает на расстоянии. Рассказал, что я вылез из дома, чтобы встретиться. Ничто не доходило. Я был в истерике.
Для них игра закончилась. Представление вскрыто. Родители не купились. Они отказались звонить в полицию. Когда я сам схватил телефон, отец влепил мне такую оплеуху, что мой крик улетел на следующую улицу. Слов не было.
Хватит — с меня довольно!
С меня эта фантазийная чушь!
Завтра везём тебя к специалисту!
Не потерплю урода под своей крышей!
В мамином взгляде я увидел, что я больше не её маленький мальчик, её странный и «съехавший» мальчик. Она закрыла лицо руками, пока отец задавал мне самую лютую порку в жизни. Слёз у меня больше не осталось.
Клубхаус. Я скучаю по нему — в основном. Я по-настоящему не возвращался туда больше двадцати лет. Не уверен, что вообще помню, как это делается. Наверное, так даже лучше.
После той ночи я ещё пару дней возвращался в Клубхаус, пытаясь найти Джорди. Я молился о признаке жизни, о чём угодно — о любой зацепке, чтобы спасти его. Единственное, что мне удавалось — обрывки. Обрывки самых чудовищных действий — таких, на которые способен не человек, а только монстр. Подробностями делиться не стану.
На третий день после того, как Кевин забрал Джорди, мы сидели с родителями на диване и смотрели телевизор, когда наш эфир прервались местные новости. На экране появилось лицо Джорди. Его тело нашли в мелком ручье в двадцати милях от города.
Лица моих родителей стали белее, чем широко распахнутые глаза. Они посмотрели на меня. Я не понял, что это было — неверие или вина. Наверное, и то и другое.
Иногда у меня хватает смелости и сил пройтись рядом с Клубхаусом. Я не могу войти, но могу приложить ухо к двери.
Я всё ещё слышу, как Кевин зовёт меня по имени.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
