Сердце немного успокоило свой ход, холодный осенний ветер освежил голову, и я понял, что сижу на коленях на обочине, упершись руками в землю. Я повертел ладонями перед глазами, будто проверяя, что они настоящие, что я не призрак и машина моя, действительно, не перевернулась, а мне только предстоит понять, что я умер.
Дрожь в руках тоже унялась. Я вытянул левую, изуродованную шрамами ладонь перед собой. Вот что мне помогало – не дыхание – а шрам, а напоминание о том, что случилось. Когда рана была еще свежей, я долгое время ковырял ее, словно ребенок корку на колене, не давал зажить. Мне казалось, пока жива рана – живы и мои воспоминания, но стоит ей зарасти – зарастут и они, словно их не бывало. Но рана затянулась, а я сделал шрам еще уродливее, но это всё, что у меня осталось от прошлой жизни…
Я поднялся на ноги, меня, вспотевшего, пробрал сырой ветер, и я поежился от холода. Понял, что стою один на пустынной дороге и мне стало как-то не по себе, как будто мне снова 10 лет и я бегу из деревенского туалета обратно в кровать, а за спиной у меня нечто немыслимое пытается меня поймать.
Какое странное чувство - страх темноты все же больше присущ детям, но ведь я давно уже не ребенок. Однако, я поспешил прыгнуть в салон, заблокировал дверь и, уже будучи в безопасности, истерично захихикал над своим испугом.
Видавшая виды Шевроле «нива» выехала обратно на дорогу, и я устыдился мимолетного мгновения паники. Мне казалось, что ехать осталось недолго, однако дорога шла через густой лес, связь не работала и навигатор завис, запихнув мою машину в серое пространство посреди ничего. На антенке связи стоял крест. Однако, гадать, где я, мне долго не пришлось, так как фары выцепили из темноты указатель «ДОЛ «Далекие Горнисты»» 12 км стрелка налево – знак довольно старый, потертый –со следами стрельбы по нему. Следом был другой знак – «Межевое» - прямо 30 км.
Отлично, девятнадцать километров я уж как-нибудь осилю. Хоть сон и спал, я чувствовал, что смертельно устал. С приближением пункта моего нового прибывания на меня как будто с новой силой навалились все проблемы последнего года…
- Куда?! Это, вообще, где?!
Разговор приобретал повышенные тона, и я вдруг обнаружил себя вскочившим на ноги и почти кричащим. Начальник мой – Глеб Сергеевич – напротив был подчеркнуто невозмутим и остался сидеть. Я понял, что еще немного и я пересеку черту дозволенной субординации. Я, потупившись сел.
- Глеб, ничего не изменилось, я могу работать.
Он посмотрел на меня, как-то по-отечески, но во взгляде его не укрылась от меня жалость. Снова этот взгляд. Его теперь либо все отводят от меня, будто я прокаженный – либо смотрят вот так.
- Ты пойми, Игнат, это лучшее, что я смог тебе выбить, о другом ты бы и мечтать не мог. А там природа, свежий воздух, деревня. Работа на-легке будет!
Я потуплено смотрел на руки. Рана на тыльной стороне ладони зажила – остался последний маленький кусочек коросты – я сковырнул ее – алая кровь тут же побежала по пальцам. Глеб неодобрительно посмотрел на меня и протянул мне платок. Я взял и перевязал руку.
- Хватит, Игнат. – сказал он твердо
- Никак не отучусь…мне кажется, что это как последнее напоминание о том, что они были живы…- сказал я грустно, оправдываясь. Удивленно мой начальник замер, а потом, кашлянув, заключил –
- Я не о руке, капитан. Хватит спорить. Либо будет так, либо ты будешь уволен на пенсию досрочно по состоянию здоровья…что мне и рекомендовал психолог. Игнат, лучшее, что я могу тебе предложить – это Межевое. Начни жить заново, ты молодой еще мужик.
Я поднял на него затравленный взгляд. Загнали меня в ловушку – оставлять свой отдел я не хотел, но быть выдворенным на пенсию не хотел еще больше. Я представил себя одного в пустой квартире и внутренности мои скрутило от почти физически ощущаемого одиночества.
…И вот, спустя полгода после этого разговора, я ехал в Межевое. В багажнике гремели коробки моего нехитрого скарба – в поселке мне выдавали квартиру, так что надобности в мебели и технике не было. Так же мне в напарники отрядили Огонька – оперативного пса-лабрадора на пенсии. Полуглухой пёс, казалось, не заметил моей маленькой истерики и преспокойной посапывал на заднем сидении. Я собаку сначала брать не хотел - у меня их никогда не было, ухаживать я за ними не умел. Однако, Глеб посчитал, что мне нужен хоть какой компаньон, тем более для оперативной работы собака будет полезна – и я сдался, хотя сам с большим удовольствием завел бы кота. Однако, не кривя душой, – меня пугало одиночество, на которое я теперь был обречен, и я был рад, что живая душа скрасит его. Трагедия меня, несомненно, убила, вывернула из меня душу, и я понимал, что прежним я уже не буду. Но я был таким с детства – я не мог страдать. Да, боль грызла меня каждый день, но я не потерял возможность улыбаться или шутить. Каждый справляется с бедой по своему, и, видимо, моим защитным механизмом было...продолжение жизни.
«Послушайте, Игнат, жизнь продолжается» - говорил мне сухонький старик- психолог, которого меня вынуждали посещать. Я это и без него знал и жил эту жизнь дальше и без заезженных киношных комментариев. Но старичок, видно боялся, что я собирался свести с собой счеты и упорно твердил мне на каждой сессии, что жизнь-де продолжается.
В общем, в любом случае я продолжал жить, не собирался упиваться горем, смотреть в стену, напиваться каждый вечер – и Огонька в итоге забрал с радостью.
Мне оставалось проехать меньше половины пути, когда первые капли забарабанили по стеклу. Я включил дворники – старые резинки вымученно заскрипели. Машина была убитой, сиденья просижены, в салоне не выветривался запах Огонька и табака (прежний хозяин машины курил), печка работала через раз – как и дворники – в чем я скоро убедился. Дождь буквально за пару минут из редких капель превратился в непроницаемую белую пелену, дворники в истерике пытались справиться с потоком воды, по крыше так оглушительно забарабанило – что даже Огонёк осоловело смотрел по сторонам, проснувшись.
Нужно было съезжать на обочину и пережидать. Господи, да я так никогда не доберусь! Я уже почти свернул на обочину, когда впереди, сквозь завесу дождя, увидел неяркие красно-голубые огни заправки.
Зачем тут заправка? До трассы всего километров 40, где стоят большие сетевые гиганты с автоматами кофе, выпечкой – в животе у меня заурчало. Огонек заскулил, подняв патлатую голову
- Ничего дружище, скоро доберемся, если здесь продается, купим тебе какую-нибудь сосиску.
Я знаю, что породистых собак нужно кормить спец кормом, но мы…мы были два старых, списанных в утиль пенсионера, которых отправили в захолустье доживать свой век – неужели мы не можем позволить себе по сосиске с придорожной забегаловки?
Я свернул на подъездную дорожку. Да, полагаю, заправка знавала лучшие времена. Асфальт на подъездах к колонкам треснул, был в колдобинах, яркие вывески, некогда украшавшие заправку и небольшое кафе при ней, выцвели и поблекли.
Я припарковался на отведенном месте – благо вокруг не было вообще ни души – вставай, где угодно. Под дождем бежать до дверей не хотелось. Я обернулся на заднее сиденье – слева лежал Огонёк, справа мой сложенный китель. Ну делать нечего, зонта у меня отродясь не бывало – я ненавидел его носить с собой за что меня всегда ругала Настя, значит накроюсь кителем. Я расставил руки над головой, накинул китель, как брезент, выскочил на дождь – открыл дверь машины псу – то недовольно выпрыгнул в непогоду и мы вместе побежали к автоматическим дверям.
Как и снаружи – внутри никого не было. За стойкой кассы стояла табличка «вернусь через 20 минут», на вертеле за стеклом крутились, подогреваясь 4 сосиски. Пёс заскулил.
- Потерпи, Огонёк – я потрепал моего подглуховатого приятеля за ухом. Мы сели за столик у окна. Я повертел в руках солонку – соль в ней слиплась в единый каменный ком – мда, нечасто же ею пользуются. Я обвел помещение глазами – тут все было старое, но ухоженное. По сравнению с салоном машины, где не работала печка, тут было удушающе жарко. И тихо. Только Огонек дышал, высунув свой розовый язык. Меня кольнул укол беспричинного страха – такой же, как и на дороге – иррациональный тревожный ужас, от которого волосы встают дыбом на загривке. Я испуганно оглянулся, однако, мы были одни. Зал ярко освещен, нет никого, кто мог бы затаится по углам. Лабрадор заскулил и я снова потрепал его за ухом, пообещав что скоро он получит такое близкое, но пока недосягаемое угощение. Я бы и сам съел хот-дог с заправки, с луком – как Варька любила.
От жары разболелась голова - я сложил руки, словно примерный ученик на первой парте и положил на них голову, прикрыв глаза.
***
Да, в тот раз мы тоже собирались остановиться и перекусить на заправке.
Никогда мы с Варькой себе не отказывали в этом «сомнительном гастрономическом удовольствии» - вот так Настя говорила. Но всегда поддерживала нас, укоряя, правда, что таким тощим карандашам, как мы, можно не бояться и питаться чем угодно, а вот ей это совершенно не полезно. Да, Варька была в меня – я был такой же в ее возрасте – гибкий, худой, как палка. Ноги у нее были длиннющие и я улыбался, думая о том, сколько парней падут жертвами этих ног. Но пока ей было десять и ни о каких парнях, кроме Гарри Поттера она не думала, она еще любила тусоваться с нами и смеялась моим шуткам, и я надеялся, что подростковый возраст, маячивший на горизонте, не лишит ее этой детской и откровенной непосредственности.
Ехать нам оставалось около получаса, поток машин был постоянным, но спокойным, я вел внимательно, но расслабленно – настоящее удовольствие я получал от таких поездок. Настроение у нас было прекрасное и я пустил в ход «тяжелую артиллерию»:
- Настя, знаешь, на чем держится репутация врача-оториноларинголога? – она посмотрела на меня закатив глаза, знала уже все эти несмешные каламбуры. Я выдержал драматическую паузу:
- На соплях!! – не думаю, что Варька знала, что это за «ото-рино», но ей было десять лет и думаю, слово сопли было еще способно рассмешить ее. Она и засмеялась, вызвав невольную улыбку у Насти на лице, я посмотрел на них и меня захлестнуло такое острое чувство любви и единения с ними, что я сам невольно улыбнулся.
Но это не отвлекло меня от дороги, и КАМАЗ я заметил еще издалека, мне показалось, что его встречные фары светят как-то вбок, слепят мне глаза, хотя еще были даже не сумерки. Я прибавил ходу, обгоняя пустой длинный икарус, когда понял, что грузовик приближается неумолимыми темпами. Это заметила и Настя и тихо, как-то испуганно прошептала:
И это стало ее последними словами. Тяжелая махина пробила ограждение, когда я уже почти ушел с левой полосы обгона. Кабину со стороны девчёнок смяло, как бумагу. Меня сдавило между пассажирским сиденьем и Икарусом. Руку на руле зажало между баранкой и дверью, размолотив кости.
Я закричал. От боли и ужаса, от разрушенной жизни. Я кричал их имена, бился, пытаясь вырвать окровавленную ладно, зажатую в тиски металла. Видел, как со всех сторон к нам бегут люди, а на плечо мне свесилась Настина голова – ее белые волосы стали алыми. Я повернулся назад – и завыл – поза в которой была Варя…в общем, я сразу все понял.
Спустя три месяца на первом заседании – все говорили мне, что я не должен винить себя. Но я и не винил – был водитель КАМАЗа, который заснул за рулем – я винил лишь его. Вот так он, пребывая в объятиях сна, разрушил мою жизнь, превратив ее в сон кошмарный.
А моими последними словами дочери стали слова о соплях… Я хотел бы, что бы перед моим взором застыла картина того, как она заливается смехом над этой идиотской шуткой, а не картина ее изуродованного перевернутого тела, которая так ярко стоит перед моими глазами, каждый раз, когда я закрываю их, думая о ней.
….Автоматические двери с лязгом открылись впустив шум дождя, и я, очнувшись от ужасного видения, хрипло вскрикнул, рывком подняв голову с рук. Видимо, разморенный головной болью и теплом забегаловки, я задремал.
В дверях стояла симпатичная женщина чуть старше меня, за спиной у нее маячили два близнеца - мальчишки лет семи.
- О Боже, я так ждала, что вы здесь будете! – облегченно воскликнула она.
Я, подумав, было, что кассир вернулся за кассу – обернулся, но касса пустовала.
– Добрый вечер! – приятно улыбнулась она мне и села, поманив детей за собой, за столик, стоявший передо мной.
- Добрый вечер – просипел я – от долгого молчания голос мой сел и я, откашлявшись, повысил голос, с выражением, словно читал стих на стульчике перед Дедом Морозом сказал:
– Добрый дождливый вечер!
Она, обернулась, улыбнувшись мне доброй, но немного тревожной улыбкой. Вот дурак, напугал ее, сижу тут один как перст. Сейчас она подумает, что я какой-нибудь маньяк, убил кассира, и поджидаю новую жертву. Я поспешил развеять иллюзию своей опасности:
- Простите, а Вы бываете здесь часто, или проездом? Просто кассира нет на месте, он оставил табличку, но мне кажется. 20 минут уже прошло…
- О, здесь я раньше часто бывала – сказала она и я не понял, то ли с грустью, то ли предаваясь воспоминаниям. – Я из Межевого, вот везу маме внуков в Центр погостить.
- Я и сам как раз туда еду – ввернул я – ну, вернее, не в Центр, в Межевое.
- Вы не волнуйтесь, здесь все друг друга знают. Владелец заправки Дима Чертополох – я изогнул бровь и она рассмеялась – это его прозвище, я же говорю, поселок небольшой, все друг друга знают. Так Дима часто может отъехать по делам, местные покупают что нужно, оставляют деньги ему – все на доверии. Так что можете сделать себе кофе в машине, деньги оставите ему, если не дождетесь.
Я развернулся – действительно – на стойке кассира допотопный кофе-автомат. Наверное, стоит выпить кофе, тем более если сначала было ужасно душно, теперь я почувствовал, что помещение выстыло, стало так холодно, что у меня даже пальцы стали ледяными. А может, это ото сна меня взял озноб. Я поблагодарил девушку, и встал сделать себе кофе. На машинку был приклеен пожелтевший обветшалый листок с накарябанной надписью «кофе только черный молотый». Чернила были такими выцветшими, будто им было минимум десяток лет. Я запустил автомат и тот со скрипом и скрежетом заворочал своими внутренностями. Какое же все здесь старое и унылое, да уж, городишко прям подстать мне. Я подхватил стакан и сел на место – Огонёк вопросительно поднял голову, но угостить его мне пока было нечем. Я сделал огромный глоток и тут же закашлялся, пустив остатки кофе носом. Кофе был таким кислым, словно я сделал глоток лимонной кислоты из чайника, который собирались ею почистить.
Я фыркал до слез, и дети испуганно уставились на меня.
- Извините – промямлил я, утирая глаза – девушка повернулась ко мне с улыбкой. – Сколько мне нужно оставить за кофе?
- Да сколько не жалко – пожала она плечами.
За такое мерзкое пойло мне было жалко сколько угодно. Но я пошарил по карманам джинс и выскреб 70 рублей мелочью – положил на стойку кассира. Я подошел к своему столику, выглянул в окно – дождь перестал и небо вызвездило. Луны не было и звезды слабо мерцали в непроглядной вышине – вокруг заправки разливался красно-голубой свет вывески, за пределами света на дороге и в глубине леса стояла плотная чернота.
Смысла оставаться здесь тоже не было – я подхватил китель, цокнул псу – он разочарованно встал – так и не угостившись сосиской – и направился к двери. Когда я поравнялся с ее столиком - девушка вскинула на меня тревожный взгляд:
- Всего доброго – дежурно попрощался я, и склонил голову в имитации поклона.
- Подождите! – воскликнула она – подождите, Вы должны кое-что передать!
Боясь, что я не остановлюсь, она схватила меня за запястье с намерением задержать. Толи я отвык от прикосновений, толи ее жест оказался слишком резким, а может руки у нее были очень холодные, но через меня словно прошел разряд тока. Я удивленно вскрикнул и, вторя мне, Огонёк взвыл во всю мощь своих старческих легких. Она испуганно отшатнулась от пса, разорвав прикосновение и наваждение спало.
- Простите – она была очень взволнованной – я просто хотела попросить Вас передать от меня небольшое послание.
Послание? Навроде письма? Это было для меня немного удивительно в век мобильной связи:
- Я, понимаете, никого не знаю там, потому как я сам переезжаю и это вообще-то мой первый день в Межевом. Вам, наверное, будет надежнее воспользоваться телефоном.
Ее это нисколько не смутило:
- О, нет, именно что и нужно передать на словах. А о другом не беспокойтесь, я скажу вам адрес. Вы же почтальон, вы не можете не передать – добавила она с укором.
Я не припоминал, что бы я говорил ей, кто я такой и уж тем более я не мог сказать, что я почтальон. Что-то эта полуночная странница путала.
- Я не почтальон. Я новый участковый.
- Это даже лучше, вот видите – как раз начнете знакомится с участком – она была крайне настойчива.
Спорить у меня не было уже никаких сил. В конце концов, мало ли у людей какие странности, ничего со мной не станется, если передам пару слов. Я покачал головой, словно сам себе не веря, что согласился и сказал ей, что готов сделать для нее это несложное дело. Девушка прямо засветилась от счастья:
- Я же знала, знала! Вам нужна улица Артиллеристов, дом 14, Николай Егоров. Скажите, что вы от Арины, вы ему передайте, что мы встретились с мамой и у нас все хорошо.
Я выжидательно смотрел на нее, а она, улыбаясь, смотрела на меня во все глаза. Но, видимо, на этом послание было закончено. Я поманил Огонька к ноге, и попрощался с ней:
- Хорошо, я завтра с утра заеду и передам. Всего Вам доброго.
Она, вся сияющая от счастья (не думал, что простая передача слов так может кого-то радовать), уселась за стол к детям.
Я посадил Огонька в машину, запрыгнул сам и, не оборачиваясь, поехал в поселок. Странная встреча – поздняя ночь, девушка одна с маленькими детьми, в такую погоду. Какая необходимость ехать так поздно? Может, поругалась с мужем и с горяча рванула к маме? Вот это был правдоподобный вариант. А ночь и проливной дождь, охладили голову, и она уже усомнилась в правильности своего поступка. Ну, с меня не убудет, передам. Не хочу, конечно, быть каким-то третьим в семейном скандале вообще незнакомых людей. Но я ведь участковый, и должен отслеживать состояние семей – мало ли что бывает. В общем, успокоенный этим вариантом событий я въехал в поселок, где наконец заработал навигатор. Я доехал до одноподъездного двухэтажного панельного домика, стоящего у самого леса, вещей из машины не взял, позвал Огонька, на цыпочках поднялся на второй этаж. Открыл квартиру, пробежался по новым своим «хоромам» и не раздеваясь лег на диван и уснул мертвым сном без сновидений.
Разбудил меня голодный Огонёк. Я едва разодрал глаза от глубоко крепкого сна и не сразу понял, где нахожусь. Наручные часы показывали 10 утра. Так долго последний раз я, наверное, спал, когда был школьником на каникулах летом. Хотелось еще немного поваляться, но пёс подвывал от желания сделать дело и поесть и мне пришлось вставать. Когда мы выходили из квартиры я услышал шевеление возле двери напротив - я был уверен, что незримый сосед смотрит на меня, новичка, в глазок и я немного замешкался, запирая не знакомую еще дверь, давая возможность соседу (или соседке) выйти. Однако, незнакомец за дверью себя не явил.
Пёс сделал свои дела, поесть я дал ему прямо в машине – настроения подниматься и таскать вещи пока не было, и я решил сразу поехать на улицу Артиллеристов, что бы эта странная просьба не тянула меня весь день.
Навигатор вывел меня на другую сторону поселка – через поселок проходила асфальтовая дорога, делившая его на две части – на улицу, которая, наверное, была заселена тут одной из первых. Дома были старые и покосившиеся, с мутными стеклянными окнами и «пьяными» заборами – было видно, что живут там старики. Дом номер четырнадцать был так же старым, однако, имелся у него большой каменный пристрой, лужайка под окнами давно не знала стрижки и была засыпана палой листвой, окна были задернуты ночными занавесками - и не возможно было определить есть ли кто дома.
Я поднялся на крыльцо, надавил на звонок, однако трели не услышал и три раза сильно ударил в дверь. Тишина. Я спустился с крыльца и дотянулся до окна – постучал, подождал и еще постучал. Улица, как и дом номер четырнадцать была безлюдна, я поплелся к машине, понимая, что придется ехать снова и уже жалея, что согласился на эту авантюру. Я почти коснулся ручки двери, когда меня окликнули:
С крыльца спустился крупный помятый мужик. Если присмотреться, он был едва ли старше сорока (а значит и меня), однако выглядел неухоженным и запущенным, что накидывало ему пару лет.
- Я ищу Николая Егорова. Это вы? - я протянул ему руку. Он не пожал и спросил подозрительно:
- Я. А тебя я не знаю, чего хотел?
Очень приятный тип, прям так бы и поговорил с ним по душам о сокровенном.
- Я встретил вашу жену на заправке - здесь я решил упустить информацию о том, что рандеву произошло в пикантный ночной час – она просила передать, что они добрались до мамы и встретились, все у них хорошо.
Мы стояли на расстоянии вытянутой руки и изменение я почувствовал буквально кожей – воздух как будто стал наэлектризованным. Он замахнулся, но слишком тяжело и слишком медленно – наверное и ребенок бы разгадал его замысел – так что я резко отступил назад и кулак проскользнул мимо моей груди.
- Что ты сказал?! А ну, рискни, повтори! – взревел он и снова бросился на меня. Но весь он был какой-то тяжелый и не поворотливый, что я снова отступил от него, словно мы играем в салочки и он пытается меня запятнать.
Удостоверение и оружие, наручники - все у меня осталось в машине, у меня еще был отпуск и ничего этого я с собой не носил, однако я предпринял попытку урезонить его:
- Успокойся, я новый участковый! Я полицейский, успокойся, не осложняй себе жизнь.
Николай Егоров смотрел на меня тяжелым взглядом. Глаза у него были красные, словно заплаканные. Я ожидал, что сейчас он снова бросится на меня, но он как-то в момент обмяк и прошел мимо меня, харкнув мне под ноги:
Я был не зол, но совершенно растерян. Что я такого сделал? Это было невинное послание, о том, что его жена и дети добрались до мамы. Я не видел в этих словах никакого двойного дна.
- Постой! – я на безопасном расстоянии пошел за ним. – Николай, постой! – он не обернулся – я подумал, может крикнуть «Стой, стрелять буду» и крикнул – Мужик!
Он обернулся и, не давая ему шанса опомниться, я пояснил:
- Я не понимаю, что случилось, просто дай мне сказать! Я правда встретил твою жену и детей – он дернулся, как от удара – она сказала, что я должен передать послание, ведь я почтальон. Но я не почтальон, но это не важно, она, наверное, напутала, и я все равно согласился заехать к тебе и передать ее слова. Все, я сказал. Не знаю, что между Вами случилось, но я к этому отношения не имею. Я тут вообще первый день! – последнюю фразу я выкрикнул взволнованным фальцетом.
Он сказал тихо – так, что я еле разобрал слова:
- Почтальон…Почтальон? – и к моему, удивлению, расхохотался грубым, немного безумным смехом.
- Почтальон – подытожил он - Не соврали значит бабкины сказки. Поверила, значит, Аринка в них. И не зря. – а потом он поднял на меня красные глаза, и я увидел, что он плачет и улыбается:
- Спасибо, почтальон (Да что они все заладили?!) за послание.
Я растерянный стоял и смотрел на него ожидая еще чего-то. И дождался:
- Зла на меня не держи за грубость, жизнь у меня такая, гражданин почтальон - участковый. А Аринка с мальчишками разбилась по пути в Центр два года назад, когда везла парней на выходные к бабушке. Заправка уже 10 лет не работает. И теща моя умерла три месяца назад – не пережила такого горя. Ну вот, видишь, встретились они наконец-то – он отворил дверь и скрылся в темноте пустого дома.
Совершенно опустошенный я сел в машину. Огонёк попытался облизать меня, но я отмахнулся. Своими глазами я видел девушку Арину и двух ее близнецов сыновей – мы сидели на заправке мы говорили, и она была жива, так же, как и я. Ведь я не умер? А мужик наверняка в белой горячке наговорил такого, видимо, алкоголик, вот Арина и бежала от него.
Я был в этом уверен и повторял это как мантру, даже когда сторож на кладбище дал мне номер могилы семьи Егоровых. Я стоял и смотрел на серые памятники с совершенно дикими цветными фотографиями смеющихся матери и детей и повторял себе, что она была совершенно реальной и живой.
Я отвел Огонька домой - снова услышал, как кто-то невидимый подсматривает за мной в глазок, пока я запираю дверь - и поехал на выезд из поселка. Заморосил обложной октябрьский дождь, стало темно, как вечером и когда я подъехал к заправке мне пришлось включить фары, чтобы все рассмотреть.
Заправка была заброшена. И давно.
Колонки проржавели и некоторые были выворочены со своих мест – стоянка исписана словами разного уровня цензурности. Ветер гнал пустые жестяные банки по треснутому выцветшему асфальту.
Мимо меня в поселок ехал дедок в рыбацкой куртке на мопеде - я попросил всех богов что б он проехал мимо. Он остановился:
- Чего-то ищешь здесь, сынок?
- Ага, вчерашний день – задумчиво ответил я. Рыбак хохотнул и поехал дальше.
Вчерашний день. Вернее, вчерашнюю ночь – нужно найти следы того, что я был здесь, что мне не приснилась эта встреча. Я вошел в здание заправки - все стекла были выбиты, мебель (на которой я вчера сидел!) перевернута, внутри царила разруха и грязь. Пол был усыпан бумагой, бутылками и я даже не хотел рассматривать чем еще.
На столешнице кассира стоял стаканчик и лежала горка мелочи – пересчитывать не было смысла – я и так знал, что там семьдесят рублей. Я вышел из пыльного здания на воздух –в груди у меня стало тяжело, по телу прошла волна страха – боясь упасть я сел прямо на асфальт, прислонившись спиной к стойке заправочных пистолетов.
В детстве я верил в призраков, моя бабушка любила рассказывать мне, впечатлительному, такие истории. Верил в оборотней и колдунов, ведьм и вампиров, читал фантастику. Но с возрастом, а также с работой в органах я сделался скупым материалистом, сделался взрослым и получил миллион доказательств от этой жизни – что она на земле, пока мы ходим и дышим. И что нет никаких духов и никакого «того» света. Иначе, неужели не пришли бы ко мне мои девочки, чтобы так же поговорить со мной и передать послание.
Не было никаких сомнений, что я был вчера здесь. А также здесь была Арина и ее сыновья, которые уже два года, как умерли. Никогда со мной такого не было, даже капли сверхъестественного со мной никогда не случалось, и я испугался, что может быть это я схожу с ума. А может, я все-таки сегодня ночью не проснулся за рулём? Тогда понятно, почему я разговариваю с призраками- теперь я и сам, наверное, призрак. Однако, я ощущал себя очень живым. Я сжал кулаки так, что ногти врезались в ладони и зажмурил глаза до цветных пятен. Да нет, я определенно жив.
Почтальон…Что за почтальон такой? Николай упомянул бабкины сказки. Моя бабушка рассказывала мне разные – про ведьм и колдунов и чертей, всякие деревенские легенды, но ни о каком почтальоне я не слышал никогда. Видимо, первым моим делом будет тут собирать местный фольклор.
Я совсем продрог под дождем и ветром, сидя на сырой земле. Оставаться здесь больше не было смысла – я был тут вчера и это так же верно, как то, что я был сегодня на могиле женщины, с которой говорил несколькими часами ранее.
Я сел в машину и поехал домой. Да, теперь домой – теперь тут, в Межевом мой дом. И моё начало здесь явно получилось интригующим.
Совершенно сбитый с толку, погруженный в тягостные рассуждения, я удалялся в сторону поселка и боялся посмотреть в зеркало заднего вида и увидеть там огни заправки. Когда машина делала последний крутой поворот, с бьющимся сердцем я бросил взгляд назад и ничего не увидел - плотная пелена моросящего дождя скрывала безжизненные развалины и единственным светом на этой дороге были фары моей машины.
