CreepyStory

Аннотация:

Жил да был один очень важный аудитор. И, чтобы доказать начальству свой профессионализм, решился он на одну подлость. Что из этого вышло, вы, друзья, узнаете из данного рассказа.

От автора:

Приятного чтения, дорогие друзья!

- Ну и жарища, - бурчал недовольно себе под нос Петр Петрович, вваливаясь в здание вокзала.

Когда он утром выезжал из местной гостиницы, стояла легкая прохлада. Он тогда еще подумал, что зря не надел пиджак, который был бережно уложен им в чемодан. Да уж, порядок он любил. И даже в краткосрочные командировки Петр Петрович брал с собой исключительно чемодан, чтобы все вещи были аккуратно разложены по своим местам, а не ютились бесформенной грудой в дорожной сумке. Июнь только вступил в свои права и, местный метеопрогноз обещал сегодня не больше двадцати двух градусов. А сейчас что? Не меньше тридцати пяти, это точно. Вот и верь всем этим синоптикам. Ничего путного сказать не могут.

Да, чего о них говорить, когда у Петра Петровича на работе сплошь один бардак. В головном офисе, где много лет уже трудился, не покладая рук, Петр Петрович Барахтин, решили сделать модернизацию. Понакупили новой техники, напичкали программами разными и, ко всему этому безобразию набрали молодежи. А те чего же? Сидят, циферки в программку вставляют, а она им всё сама обрабатывает и отчеты с ведомостями выдает. Тьфу ты! Вот Петр Петрович привык всё сам проверять. Бумажка к бумажке. И его верный калькулятор никогда его не подводил.

А ведь когда-то все отчетности ему лично на проверку отправляли, так как знали его дотошность и щепетильность. Да долго, да медленно, но на совесть же. А сейчас что? Не нужен стал? Столько лет нарабатывал опыт, день ото дня кропотливого труда и, всё псу под хвост? Ещё и генеральный, Виктор Сергеевич, над ним посмеивается. Вот, дескать, учись, Петрович, новым технологиям, а то окажешься не удел, молодежь затопчет. Не нужны ему никакие технологии. Он аудитор от Бога!

И что это за панибратство, обращаться в компании по именам. Петр Петрович никогда себе такого не позволял и к себе требовал должного обращения.

А эти их корпоративы. Ну кто их придумал. Видите ли, они нужны для сплоченности коллектива, улучшения производительности. Что за бред? Он и раньше никогда не ходил ни на какие вечеринки. А сейчас тем более. Кто же пьет с подчиненными? Ну не по статусу же. Вот только в коллективе Петра Петровича не понимали и считали снобом. Ну и пусть. Всё равно он на голову выше всех их вместе взятых. И сейчас он это доказал.

Лет пять назад открыла их компания новый филиал в заштатном городишке и, каждый год туда отправляли кого-нибудь из молодых с аудитом. Они приезжали, проверяли и возвращались со светлыми лицами, что всё, дескать, в порядке. А в этом году Виктор Сергеевич отправил его в эту Тьмутаракань со словами: «Ты, Петрович, аудитор опытный. Давай, покажи молодежи, как работать нужно». Вроде и похвалил, но Петр Петрович понимал, что это самая, что ни на есть, насмешка и, его понизили, а может даже готовят к увольнению за неперспективность, так сказать.

Но Петр Петрович доказал, что умеет работать, как никто другой. Он нашел несостыковки в документации этого филиала. Ну как нашел... Подправил пару циферок в отчетностях и, вуаля! Нарушения в работе филиала на лицо, а может, даже, растрата. А так как сверхновых программок в этом захолустье отродясь не было, то слово аудитора было решающим.

Ох же, как бегал их руководитель по кабинету, толстый, нескладный мужичок с простодушным лицом. «Мы, - кричал, - всегда честно работаем! Всё на сто раз проверяем!». А кому поверит начальство? Ему, честному профессионалу или этому недотепе? И если, даже, хоть на минуту представить, что этот комичный пухляк, бегающий по кабинету с багровым лицом и обливающийся потом от жары и негодования, добьется повторного аудита, то причем здесь Петр Петрович? Сами, по своему недосмотру и халатности, напортачили с документами. А он всего лишь выявил их же ошибки. И опять он молодец. Вот Петр Петрович и опять на коне. Утрись, молодняк!

И, выходя сегодня утром из «этого клоповника», как окрестил про себя Петр Петрович местную гостиницу, он был в весьма благодушном расположении духа. Его настроение было чуть подпорчено, когда перед такси, в котором он ехал на вокзал, выскочила вдруг большая черная собака. Но шофер успел вовремя вырулить и, Петр Петрович с мыслями, что ему больше не придется бывать в таких убогих местах, вновь погрузился в радостные мечты о том, что скоро окажется в своей уютной двухкомнатной квартирке.

Войдя в помещение вокзала, Петр Петрович с досадой осознал, что прохладней не стало. Возникло ощущение, что тут еще жарче, чем снаружи. Ему на миг даже показалось, что кожу обожгло. «Что за черт! – возмутился про себя он, - У них кондиционеры все сдохли что ли?». Тяжело дыша, он поставил на пол чемодан и достал из кармана брюк носовой платок. Не смотря на легкую летнюю рубашку с коротким рукавом и такие же светлые брюки, он был весь мокрый, будто пробежал кросс. Да, он держал себя в форме: делал зарядку по утрам, бегал в парке, правильно питался и, в свои пятьдесят девать выглядел, как он считал, получше многих молодых, воспитанных на фастфуде.

Вытерев пот со лба и, облегченно вздохнув, он огляделся вокруг. Внутри вокзал ему показался еще более странным, чем отсутствие в нем кондиционеров. Ну да, когда он, вчера приехал в этот городишко, была поздняя ночь. Его вагон был последним в составе и, он выходил к ожидающему его автомобилю через вокзальные ворота и не заходил во внутрь вокзала. Но Петр Петрович точно помнил, что здание вокзала было, хоть и небольшим, но довольно современным.

Сейчас же ему предстало унылое зрелище. Небольшое, можно даже сказать крохотное, помещение было тускло освещено парой допотопных, пожелтевших люстр, свисающих с потолка, который был весь испещрен облупившейся от времени серой штукатуркой. Деревянные, скрипучие полы уже давно не видели краски. Но самым странным во всем этом интерьере Петру Петровичу показались обветшалые обои бардового цвета и ряд деревянных, некрашеных скамеек, вместо вокзальных кресел. Петр Петрович стал озираться в поисках электронного табло, чтобы свериться с прибытием своего поезда. Но его нигде не было. Здесь не было ни табло, ни одного билетного окошка, ни, даже, настенных часов. Лишь унылый ряд скамеек.

«Вот оно, - не без злорадства подумал Петр Петрович, - воровство в городском масштабе. Фасад для галочки обустроили, а внутри не то, что ничего со времен царя Гороха не делано, а последнее растащили». Эх, будь он районным проверяющим, давно бы со всем разобрался.

Но странности на этом не закончились. Петр Петрович с удивлением обнаружил, что вокзал был практически пустым, за исключением нескольких персонажей довольно странного вида. И это летом-то, когда все едут в отпуска или просто на отдых! Также вызывало подозрение отсутствие блюстителей порядка, хотя бы одного, для приличия.

Петр Петрович аккуратно свернул платок и положил его обратно в карман. Степенно пригладив седые волосы, он подхватил чемодан и пошел к ближайшему ряду скамеек. Присев на одну из них, он взглянул на свои наручные часы. До прибытия поезда оставалось десять минут. От нечего делать, Петр Петрович стал рассматривать немногочисленных посетителей зала ожидания.

Недалеко от него сидела старуха в длинной юбке и вязанной кофте. Ее голова была повязана платком, из под которого торчали пучки седых волос. На ее лице, испещренном морщинами, с длинным, крючковатым носом и маленькими глазками, застыло страдальческое выражение. Она всё время вертела головой, словно кого-то искала глазами, и, с какой-то маниакальностью, прижимала к себе увесистую, то ли шкатулку, то ли коробку. «Во, старая, дает! – присвистнул про себя Петр Петрович, - в такую жару и в теплой кофте. Не в себе, видать, бабка. И кто таких на вокзал пускает? Куда только охрана смотрит?».

Поодаль, закинув ногу на ногу, сидела стройная симпатичная блондинка, лет двадцати семи, с модельной стрижкой, в коротком красном обтягивающем платье и черных туфлях на длинных шпильках. «А эта фифа куда собралась в таком виде? – усмехнулся про себя Петр Петрович, - Уж точно не в дальнюю дорогу». У него так и чесался язык сказать этой особе, что бордель в другом здании.

Рядом с блондинкой сидел полноватый молодой мужчина, неопрятного вида, в синей футболке, шортах и когда-то белых кроссовках. Его длинные темные волосы были грязными и засаленными, а жиденькая рваная бороденка на усталом лице смотрелась комично. Но это, кажется, совсем не смущало мужчину. Он сидел развалившись, уставив взгляд в пустоту, и так медленно моргал, что казалось вот-вот заснет.

Слева от Петра Петровича сидели две женщины средних лет и тихо переговаривались. Одна из них ничем не примечательная крашенная шатенка, средней комплекции в черном брючном костюме, шейном платке и черных туфлях. «На похороны, что ли собралась?» - хмыкнул про себя Петр Петрович.

Вторая, брюнетка с жидкими  волосами, завязанными на макушки в убогий пучок, была не просто полная, а огромная. «Вот, - насмешливо ухмыльнулся про себя Петр Петрович, - то, что я называю, раба желудка».

Шестой и последний субъект был самым странным. Это был высокий сухощавый мужчина, лет сорока пяти, в серой майке, черных трико и синих сланцах. «Выглядит, словно только что из дома выскочил мусор выбросить, - брезгливо поморщился Петр Петрович, - В общественном помещении и в таком виде. Никакого уважения к окружающим». Мужчина стоял боком, опустив голову и что-то бормотал себе под нос. «Тоже, наверно, сумасшедший, как та бабка, - раздраженно подумал Петр Петрович, - Ну ничего, сяду в поезд и никогда больше не увижу подобную публику. Ну разве что, в криминальных новостях».

Он достал свой ж/д билет и взглянул на него. Поезд №6, вагон№6, купе №6. Петр Петрович призадумался. Ему показалось, что, когда он заказывал билеты в обратный путь, цифры были другие. Он тряхнул головой и подумал о том, что от постоянной работы он перестает соображать и, что, по приезду, нужно попросить у начальства отгулы. А чего? Он их заработал. Радовало лишь одно, что купе всё же СВ. Ему хватило того, что сюда он ехал в купе с тремя вахтовиками. Та еще поездочка!

И тут в зале вокзала раздался приятный женский голос, объявлявший о прибытии  поезда №6 на первый путь. Как по команде, все присутствующие поднялись со своих мест и молча двинулись в сторону выхода на перрон. Только мужчина в трико и майке всё также стоял и бурчал себе под нос. Направляясь к выходу и подойдя ближе, Петр Петрович смог расслышать его бормотание. «Ну щас ты у меня получишь… Я тебе покажу, паскудник… - зло шипел мужик себе под нос. Петр Петрович вздрогнул и прибавил шагу. «Бежать! Бежать из этого жуткого болота!» - кричал внутренний голос.

Буквально выскочив на перрон, Петр Петрович огляделся вокруг. Поезд уже стоял на первом пути и выглядел вполне обычно, что Петра Петровича, к своему же удивлению, немного успокоило. Перрон был безлюден, лишь эти пятеро уныло разбредались по своим вагонам.

Тем временем, небо затянуло черными тучами и, подул легкий ветерок. Но, к изумлению Петра Петровича, он нисколько не освежал. Господин Барахтин почувствовал, что от жары ему не хватает воздуха. «Ну вот, - досадливо подумал он, - заболел. А все почему? А потому, что работаю, как лошадь. Не то, что некоторые».

И тут его кто-то толкнул в спину и, тут же раздался недовольный мужской голос:

- Чё встал посередь дороги? Двигай, давай!

Петр Петрович обернулся, едва сдерживая праведный гнев и, хотел было высказать грубияну о недопустимости подобного поведения, да так и застыл с открытым ртом и выпученными глазами. Перед ним, лицом к лицу, стоял тот самый мужик, который минуту назад грозился кому-то что-то «показать». Но так как он стоял боком, Петр Петрович, не смог разглядеть его полностью. Сейчас же мужчина предстал перед ним во всей красе. И то, что увидел господин Барахтин, повергло его в шок. Вся правая сторона мужчины была покрыта страшными ожогами. Абсолютно лысая голова с правой стороны была обтянута, изуродованной огнем, тонкой кожей так, что Петру Петровичу показалось, будто он видит через нее белую кость черепа. Полусожжённое ухо и отсутствие глаза с провалившимися веками, завершал жуткий полуоскал из-за отсутствия губ с правой стороны лица.

- Чё пялишься? Нравлюсь? На себя посмотри, красавчик,  – осклабился мужик и, бесцеремонно оттолкнув плечом Петра Петровича, двинулся к поезду.

Из ступора Петра Петровича вывел всё тот же приятный женский голос, объявлявший, что до конца стоянки поезда осталось пять минут. Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли и, подхватив чемодан, заторопился к поезду, ища глазами свой вагон. Вагон номер шесть обнаружился в середине состава. «Слава богу, - приободрился он, - хоть не придется трястись в хвосте». Еще порадовал тот факт, что никто из этих шестерых, как заметил господин Барахтин, не садился в шестой вагон.

Возле вагона номер шесть стояла стройная, очень красивая брюнетка, лет двадцати пяти в форменной одежде и с милой улыбкой на лице.

Но вместо того, чтобы восхититься видом прекрасной особы, Петр Петрович еще больше нахмурился. «Чего только не придумают, чтобы на их поездах ездили, - недовольно подумал он, - Вон, уже и манекенщиц в проводницы набирают».

Выпрямив спину и придав лицу солидное выражение, он с важным видом протянул девушке свой билет.

- Здравствуйте, Петр Петрович, - еще шире улыбнулось прекрасное создание, даже не взглянув на билет, – Опаздываете. Только Вас и ждем.

«Как она узнала мое имя?» - встревожился было он, но успокоил себя тем, что, скорее всего, это, опять же, новая услуга такая, знать имена ВИП-пассажиров. У него же СВ, а не, прости Господи, плацкарт. И, неожиданно для себя, расплывшись в ответной улыбке, спросил:

- А подскажите, пожалуйста, у меня двухместное купе. Там уже кто-то едет?

- Ну что Вы! – улыбка не сходила с прекрасного лица, - До конца пути Вы единственный пассажир  в вагоне. И можете выбирать себе не только любое место, но и любое купе.

И тут она ему игриво подмигнула и, Петр Петрович «поплыл».

- Нет, что Вы, - приосанился он, - Я человек порядка. Шестое, так шестое.

Раздался гудок поезда, оповещавший об отправлении, и господин Барахтин, чтобы впечатлить девицу, залихватски подхватив чемодан, лихо взобрался по ступенькам в вагон, получив под конец мощный прострел в спине. Досадливо крякнув, он подтянул чемодан и посеменил вглубь вагона.

За спиной раздался нежный, с заигрывающими нотками, голос проводницы:

- Проходите к себе в купе, Петр Петрович. Скоро я принесу Вам чай.

Но настроение Петра Петровича было уже испорчено и, всё очарование от вида прекрасной фурии испарилось. Найдя купе под номером шесть, он отодвинул вбок дверь и присвистнул. Оно было настолько просторным, что скорее напоминало небольшую комнату, чем простое купе. На стенах, обитых черным деревом, висели картины и кашпо с цветами. На окнах красовались занавески бордового цвета. Два роскошных черных кожаных дивана стояли друг против друга, а между ними располагался небольшой столик из того же красного дерева. «Вот это я понимаю! – восхищенно озирался по сторонам Петр Петрович, ставя на светлый ковер чемодан, - Да это не СВ, а целый «Люкс»! Вот повезло, так повезло! Интересно, где у них тут вещи складывать? А душ? Телевизор?».

Небольшой толчок вагона оповестил о том, что поезд тронулся и, Петр Петрович стал осматривать купе.

Но тут ему снова стало невыносимо жарко и, его мысли от душа и телевизора тут же переключились на поиски управления кондиционером. Ну здесь-то, в отличие от того убогого вокзала, он точно должен быть.

- Внизу, возле окна, с правой стороны, - услышал он мягкий мужской баритон и подскочил на месте.

- Что? – изумленно промямлил Петр Петрович, оборачиваясь назад.

В дверях стоял пожилой, элегантный мужчина, в белоснежной рубашке, черном костюме тройке с серым галстуком, с тростью и в пенсне. Он был очень низкого роста, абсолютно лысым с плотно прижатыми к черепу ушами,  вид которых напоминал уши летучей мыши. Широкие кустистые брови, умные пронзительные, черные, как ночь, глаза, большой, заостренный книзу нос, тонкие губы и массивный подбородок завершали образ данного господина.

- Если вы ищите, где включается кондиционер, то панель управления находится возле окна справа, - спокойно повторил незнакомец, пройдя вглубь купе и присаживаясь на один из диванов.

Наклонившись к окну и, обнаружив небольшую панель, Петр Петрович вопросительно обернулся к собеседнику.

- О! – махнул рукой тот, - Включайте на полную. Сегодня и вправду очень жарко.

Включив кондиционер на полную мощность и, почувствовав потоки прохладного воздуха, Петр Петрович выпрямился и, не сводя взгляда с незнакомца, присел на диван напротив. Сейчас он чувствовал досаду и раздражение. Значит это второй пассажир в его купе. Но ведь красавица – проводница заверила его, что он будет всю дорогу один. Вот же невезуха!

И тут его взгляд упал на сиротливо стоящий посреди купе чемодан.

- Гардеробная за панелью в левой стене, - услышал Петр Петрович спокойный голос незнакомца.

«Как он догадался, о чем я подумал?» - изумился про себя Петр Петрович, но не подал вида и, взяв чемодан, пошел к левой стене. Найдя на уровне глаз две небольшие черные кнопки, он нажал на одну из них. Раздался щелчок и одна из стеновых панелей выдвинулась вперед и отъехала вбок. Взору Петра Петровича предстала небольшая гардеробная с рядом полок, где аккуратно были разложены спальные принадлежности и несколько белоснежных банных полотенец.

Поставив чемодан на пол в гардеробной, Петр Петрович вышел, нажал кнопку и, панель вернулась на место.

«Что будет, если я нажму вторую кнопку?» - с интересом подумал он.

- Там душевая, - раздался голос незнакомца.

«Да кто он такой? – всё больше раздражался господин Барахтин, - Странный тип».

Но, не подавая вида, чинно прошел к диванам и сел напротив незнакомца.

- Вы, наверное, часто путешествуете в таких купе, раз всё знаете? – Петр Петрович, как мог, старался придать важности своему голосу.

- Да уж, - устало усмехнулся незнакомец, - Поездил я по командировкам в былые времена, - И словно спохватившись, улыбнулся, - Забыл представиться. Моё имя Владлен Самуилович Долговяз.

Петр Петрович чуть не прыснул со смеху, глядя на этого коротышку с фамилией Долговяз. Но сдержался и степенным тоном ответил:

- Очень приятно. Петр Петрович Барахтин.

Затем, подумав добавил:

- Я, конечно, извиняюсь, но у Вас точно шестое купе? Вы ничего перепутать не могли?

- Абсолютно точно, - отозвался Долговяз и протянул ему билет, где четкими цифрами были обозначено: поезд номер шесть, шестой вагон, шестое купе.

Петр Петрович немного скис. Он так хотел провести в одиночестве эту поездку и как следует отдохнуть с комфортом, что наличие попутчика его никак не радовало.

Он протянул собеседнику назад его билет и в купе повисла неловкая пауза.

- Я еще раз извиняюсь, - решил еще раз попытать удачу Петр Петрович, - Но мне проводница сказала, что остальные купе пусты. Может Вы займете одно из них?

- Ни в коем случае! – неожиданно воскликнул Владлен Самуилович, - Я раб порядка! Всё должно быть на своих местах и, каждый должен быть на своем, определенном для него месте. А иначе что? Бардак?

А господин Долговяз начинал нравиться Петру Петровичу.

Но тут, к изумлению господина Барахтина, собеседник резко успокоился и примирительно продолжил:

- Тем более, что я еду только до следующей остановки. Уж потерпите меня часа два, Петр Петрович.

- Ну раз так, то чего уже, - улыбнулся тот в ответ.

- Ну вот и ладненько. За душевными разговорами и путь короче, - расслабился собеседник, удобнее устраиваясь на диване.

В дверь купе постучали и, вошла проводница с подносом. Расставив на столике фарфоровые чашки, чайник, и большое блюдо с пирожными, молча удалилась. Петру Петровичу показалось, что девушка как-то нервно вела себя в присутствии господина Долговяза. Создавалось впечатление, что она его побаивается. «Наверное, важный господин», - отметил он про себя.

- Значит, Вы часто бываете в разъездах, - спросил собеседника Петр Петрович, разливая по чашкам ароматный чай.

- Раньше да, - ответил Долговяз беря свою чашку и аккуратно отпивая из нее, - А сейчас всё больше… Как бишь ее? Офисная работа. Бумажки, знаете ли, бумажки.

- А в какой области трудитесь?

- Поставки.

- Опт или розница? – не унимался в своем любопытстве Петр Петрович.

- Опт, исключительно оптовые поставки, - тяжело вздохнул Долговяз, - О рознице мое начальство даже слышать не хочет. А вот в былые времена…

- Да уж, - вздохнул в ответ Петр Петрович, - В былые времена всё было проще и понятней.

- И не говорите! – оживился Долговяз, - Ведь как раньше было? Всё держалось исключительно на личном опыте и профессионализме работника. А для этого нужны годы наработки. Долгие годы. Умение не сразу приходит. Всё должно быть размеренно и стабильно. Вот залог успеха любого общества. А сейчас что? Сплошные реформы, реконструкции, модернизации, инновации. Тьфу ты!

- И не говорите, Владлен Самуилович! – подхватил Петр Петрович, - На таких скоростях и порядок теряется. А молодежь нынче? Наизобретали себе гаджетов и тыкают в них. Дескать, они им время экономят. А сами что? Носятся, как угорелые. Всё жить торопятся. А главное, уважение в обществе теряется, пороки людские не заметными становятся. Зла на это всё не хватает! - раздухарился он.

В пылу своей тирады Петр Петрович не заметил, как хитро прищурился господин Долговяз.

- А вот лично для Вас, Петр Петрович, - вдруг как-то тихо и проникновенно спросил он, - Какие человеческие пороки считаются самыми неприемлемыми?

- Вы о списке грехов знаете? – решил блеснуть своей эрудицией господин Барахтин, - Так вот, это и есть человеческие пороки.

- И сколько же их? – не унимался Долговяз.

- Ну как сколько... – подзавис Петр Петрович, - Пять или шесть…

- Их семь, - серьезным тоном поправил его собеседник, - Гнев, зависть, гордыня, прелюбодеяние, леность и скупость.

Петр Петрович скис, понимая, что в своей попытке блеснуть интеллектом, потерпел поражение. Он отвел взгляд от собеседника и уставился на блюдо с пирожными.

- А знаете что! – услышал он воодушевленный голос Долговяза, - Я люблю собирать разного рода истории. И ко мне пришла замечательная идея. Что если я рассказываю Вам историю, а Вы говорите мне, к какому греху ее можно отнести?

- Ну что ж, извольте, - расслабился Петр Петрович и уже благодушно посмотрел на собеседника.

- Итак, - начал свой рассказ Долговяз, - история первая. Жил да был в одном провинциальном городке мужичок один. Звали его Николай. Жил он бедно на краю города, в пятиэтажной ветхой хрущевке, в двушке на втором этаже. За свои сорок с небольшим семьи и добра не нажил, перебивался шабашками. Да и не жил в общем, а, так, существовал. А всё потому, что пил крепко и, по пьяни буянил знатно. Почти каждый день собирал у себя в квартире шалман. Крики, пьянки, драки и громкая музыка не давали покоя соседям. Но сказать ему никто слово поперек не смел, так как соседи его были в основном пенсионеры, и до жути боялись Кольку. Вот только, на Колькину беду, поселилась под ним, на первом этаже, молодая семья. Муж, жена и годовалый сынок. Только парень этот, Рома, был  непростой. В спецназе служил. И начались для Кольки трудные времена, так как Ромка за него взялся основательно. То наряд на его пьянки вызывает, то сам его и друзей – алкашей, как котят, раскидывает. А соседи только и рады. Улыбаются все ему, благодарят спасителя своего. И так возросла Колькина ненависть к этому Ромке, что сказать нельзя. Долго он ходил из угла в угол и придумывал страшную месть для соседа. А один раз, основательно перебрав, взял пустую бутылку, налил туда бензина и вставил в горлышко кусок старой тряпки. Подойдя к окну соседа, поджег тряпку и хотел было закинуть бутылку в Ромкино окно, но споткнулся и опрокинул содержимое бутылки вместе с горящей тряпкой на себя.

- И что? Сгорел? – открыв рот, спросил Петр Петрович.

- Не весь, конечно, - поерзал на диване Долговяз, - Но пока тушили, пока скорая приехала… В общем, помер он в больнице.

И Петру Петровичу сразу вспомнился тот жуткий мужик на вокзале и, он вздрогнул.

- Ну-с, - вывел его из раздумий голос Долговяза, - Каков будет Ваш ответ?

- Гнев?

- Верно, - утвердительно кивнул Собеседник, - Продолжим. История вторая. В одном мегаполисе жила молодая женщина. Назовем ее Инесса.

Петр Петрович хмыкнул, вспомнив ту вульгарную девицу в красном платье. Это имя ей бы очень подошло.

Тем временем Долговяз продолжал:

- Девушка она была эффектная ,образованная и с большими амбициями. После окончания вуза устроилась в крупную фирму секретарем. Ее начальник, Данил Сергеевич, оказался мужчиной видным. Высокий, широкоплечий, спортивный, с копной черных волос и стальным характером. Влюбилась она в него сразу. Но, на беду Инессы, Данил Сергеевич был женат и имел двоих ребятишек. Вы думаете, это остановило нашу героиню? Ничуть. А увидев на одном из корпоратив жену своего босса, скромную, ничем не примечательную женщину, «серую мышь», как прозвала ее про себя Инесса, близость победы стала для нее весьма осязаема. Но как только не соблазняла она своего начальника, какие хитрости не придумывала, он не поддавался. А один раз намекнул ей, что если она продолжит в том же духе, то ее увольнение не за горами. Но один раз ей представился удивительный шанс. На одном из корпоративов, по случаю удачной сделки, ее босс сильно напился и ушел к себе в кабинет, чтобы отлежаться. Она незаметно прошмыгнула вслед за ним, заперла дверь изнутри и, пока он безмятежно похрапывал на диване, начала раздеваться. И тут раздался настойчивый стук в дверь и, Инесса услышала голос жены Данила Сергеевича:

- Данил! Ты там?! Немедленно открой!

С перепугу Инесса выскочила на балкон, да и свалилась с него.

- Как свалилась? – непонимающе хлопал глазами Петр Петрович.

- Вот так и свалилась. Прямо с двенадцатого этажа. Ее через час охрана нашла. Ну, и каков будет Ваш вердикт?

- Однозначно прелюбодеяние, - выпалил Петр Петрович, уже во всю заинтригованный следующими историями.

- Снова в точку – кивнул Владлен Самуилович, - И продолжим. История третья. Жила-была одна семья: отец с матерью, да дочь с сыном. Старшая дочь, Ольга недолюбливала младшенького Валерку. Ей казалось, что родители больше его любят и жалеют. И игрушек ему больше покупают, и одежды разной, красивой. И с больным с ним носились, как с писанной торбой. Видите ли слабое у него здоровье. А Оля виновата разве, что здоровье у нее, дай Бог каждому. Один раз даже снег есть пыталась, да только без толку. Даже бабушка, когда угощала внуков яблоками, всегда «Валерочке» лучшее давала. Выросли они и разъехались по разным городам. А когда, через много лет, бабушка у них померла, то приехали к ней на похороны. Там Ольга и узнала, что дом и приусадебный участок она завещала Валерке. Не вынесла обиды Ольга и, вечером, когда все с поминок разошлись, а брат с женой легли спать, пошла в сарай и повесилась.

- Как повесилась? У нее что, семьи не было? – подскочил на месте Петр Петрович.

- Как это не было, - ответил Долговяз, - Всё было. И муж, и двое детей.

- Так зачем из-за какой-то халупы вешаться? – не унимался Петр Петрович.

- Чужая душа – потемки, - неопределенно пожал плечами Долговяз, - Может накипело… Не знаю. Но факт есть факт. Нашел ее брат повешенную утром. Итак?..

- Да зависть это, зависть, - ерзал на диване Петр Петрович, вытирая пот со лба.

Почему-то ему становилось все жарче. Неужели кондиционер сломался? Еще он заметил, что поезд уже долгое время едет под наклоном, будто бы спускается с горы. Но, когда он ехал в ту сторону, не заметил какие-либо крутые подъемы и спуски. Да ладно, заметил – не заметил. Сейчас он был погружен в истории Владлена Самуиловича.

Продолжение следует...

Первой мыслью Инки было - заругает бабушка за шубу, вымокнет шуба.

Крепкие руки хватают за пояс, тянут на свет. И вот уже Инка лежит на снегу, смотрит в небо, тяжело дышит.

Вокруг все кричат что-то, суетятся, вытаскивают других намокших в ледяной воде детей из подо льда. Вот бежит бабушка, без платка, волосы, растрепаны. "Инка, Инка! Девочка моя, живая?" Подбегают другие взрослые, плачут, обнимая своих детей, тащат по домам.

Дома тепло, но ноги никак не хотят согреваться, пальцы на руках не слушаются. Инка сидит у печки, смотрит на огонь, хочется плакать, спать, хочется, чтобы наступило лето, не мёрзнуть, согреться.

Постепенно Инка проваливается в сон, вздрагивает от громкого стука в дверь. Бабушка, сидевшая за столом, подскакивает, пугается, бормочет что-то, торопливо семенит открывать.

Инке вдруг становится невыносимо тревожно, она потихоньку отползает от печки, прячется под стол и слушает.

Слышно, как бабушка открывает дверь, тихонько вздыхает. Потом голос.

Голос чужой, незнакомый, шершавый и какой-то ржавый, как старая пила. Инка прислушивается изо всех сил, но слов не разобрать.

Бабушка возвращается в комнату, находит Инку под столом. "Собирайся, говорит, сходить нужно. Кое-куда."

Куда идти, зачем? Пальцы на ногах ещё немые от холода, да и шуба вымокла. "Наденешь дедов тулуп, вставай."

Инка идёт по узкой тропе, окружённой с двух сторон высокими сугробами, за незнакомцем. Смотри вниз на свои ноги в бабушкиных сапогах. Думать о том, куда и зачем она идёт, не хочется. Думать не хочется вообще ни о чём. Хочется домой - к тёплой печке, пить кисель, гладить кота, слушать ворчание бабушки, смотреть в окно на медленно падающий снег.

Приходят в большой дом. Инка видит и других детей, это немного успокаивает, но всё равно садится поодаль от всех, в углу, почти у самой двери. Снова одолевает сонливость, не хочется слушать разговоры, не хочется разбираться в том, что это за внезапное собрание, зачем её сюда привели. Веки слипаются. Инка почти уже проваливается в сон, как внезапно понимает, что не видела раньше этого дома у них в деревне, не знает, что это за место, но чувствует, что здесь опасно, что нужно бежать. Чуть слышно переговариваются взрослые, дети сидят молча, многие, как и Инка недавно, потихоньку засыпают. В воздухе висит напряжение, все чего-то ждут. Инка незаметно осматривается, выбирает момент, когда, кажется, никто не смотрит в её сторону, подскакивает и, толкая всем своим телом дверь, вываливается наружу, в холодную тьму ночи.

Бежать, бежать сквозь снег, сквозь холод, по узкой тропе, к дому, где бабушка, где теплая печь.

Перед самым забором останавливается, кто-то там есть во дворе, кто-то большой. Присматривается сквозь темноту и снег (почему фонарь у крыльца не горит?) и вздыхает с облегчением - дедушка! Дед ходит по двору, делает что-то, кажется, чистит снег, вон его сколько намело. Инка входит в калитку, идёт к нему, собирается уже крикнуть, что вернулась, как вдруг острая мысль пронзает голову, как игла. Это не дедушка. Его не может быть здесь. Не может. Он умер ещё позапрошлой зимой. И, если это и вправду он, то он мёртвый. Инка делает было шаг назад, за калитку, но понимает, что идти ей некуда, только домой, в тепло, к бабушке. А это значит, надо как-то пройти мимо мертвого деда, который, как назло, стоит у самой двери в дом.

Пока Инка думает, что же делать, дедушка медленно поворачивается и замечает её. Становится так страшно, что уже всё равно, как, лишь бы оказаться дома. Инка срывается с места и бежит к двери, огибая деда по сугробу.

"Неблагодарная!" кричит дедушка вслед Инке. "Некультурная! Кто воспитывал, только? Не здоровается, убегает! Зачем убегать-то? Иди сюда! Иди!"

В доме темно, видимо, бабушка уже спит. Инка стягивает тяжелый тулуп и сапоги, идёт к своей кровати. Кутается в большое пуховое одеяло, отворачивается к стене. Зажмуривается, старается даже не дышать.

Уснуть, уснуть. Завтра проснусь - бабушка ворчит, кот мурлычет, солнышко за окном. Побегу с ребятами на озеро на коньках кататься или дома останусь, буду сидеть у печки, рисовать буду. Пирог с клюквой испеку. Уснуть. Уснуть.

Спрятаться под одеялом от тех, кто подходит всё ближе, окружая дом. От тех, кто уже стучит холодными ладонями в окна, кто толкает снаружи тяжёлую дубовую дверь. От тех, кто скребётся в дымоходе.

Из соседней комнаты слышится звук бьющегося стекла. Что-то большое вываливается из печи, падает на пол, ворочается, дышит тяжело.

Хватит прятаться, хватит убегать, милая. Некуда тебе убегать.

И Инка чувствует, как тёплое одеяло становится холодной, мокрой, тяжёлой шубой, тянущей под лёд, ко дну Большого озера, откуда не выбраться, никогда не выбраться.

Хватит убегать, думает Инка и открывает глаза.

• Некуда бежать. Глава 5. Начало

• Некуда бежать. Глава 5. Окончание

• Некуда бежать. Глава 6. Начало

• Некуда бежать. Глава 6. Окончание

• Некуда бежать. Глава 7. Начало

• Некуда бежать. Глава 7. Окончание

Электроподстанция Новокаменки находится на задворках здания почты. Старая, мачтового типа, установленная здесь еще в те времена, когда не канул в лету Союз, а двести пятьдесят миллионов его жителей уверенным шагом шли в светлое коммунистическое будущее. Но коммунизм не состоялся, страна отбросила лишние республики, превратившись в Российскую Федерацию, а подстанция так и осталась на своем месте. Уродливое жестяное нечто, трех метров в высоту, выкрашенное песчано-оранжевой краской. От ближайших столбов к подстанции сходятся силовые кабеля, напоминая собой аккуратную паутину. Рядом же ютится неказистое кирпичное строение три на три метра, со старыми деревянными окнами и облезлой дверью. Свет внутри не горит, и Куприянов ухмыляется, думая о том, что электрики даже не позаботились запастись свечами на такой случай. Хотя, это объяснялось и другими причинами: либо они понадеялись на фонарики, двадцать первый век как-никак, либо внутри никого нет, а бригада устраняет неисправность где-нибудь на линии.

Виктор останавливается и глубоко затягивается очередной сигаретой. Слабый огонек едва освещает его лицо и тут же почти гаснет, покрываясь сгоревшим пеплом. Сергей Сергеевич встает рядом, машет ладонью перед собой, разгоняя густой едкий дым.

– Все-таки ты до рака хочешь докуриться, – говорит он.

– Ну не своей же смертью помирать, – ухмыляется Виктор.

– Кажется, там нет никого, – переводит Куприянов тему, указывая на кирпичный домик.

– Сейчас и проверим.

Виктор кидает окурок под ноги и втаптывает в землю ботинком. Подходит к двери, берется за железную ручку, несколько раз дергает. Дверь не поддается.

– Заперто, – констатирует он.

Куприянов подходит ближе, прищуривается, вглядываясь в темноту.

– Замка нет, – говорит Сергей Сергеевич.

Виктор приглядывается. Дверь запирается снаружи на обычный навесной замок, петли под который сейчас пустуют. Вывод здесь напрашивается только один — электрики заперлись изнутри и, судя по всему, сладко спят.

– Опять нажрались, черти, – выдыхает Куприянов. – Поувольняю нахрен.

– А работать-то кто будет? – спрашивает Виктор.

– Можно подумать эти работают. А ну, открывайте, мать вашу за ногу!

Сергей Сергеевич оттесняет Виктора и барабанит в дверь кулаком.

– Бесполезно, Сергеич, – осаживает его друг. – Мы пойдем другим путем. Подожди здесь, я сейчас.

Виктор обходит строение и останавливается напротив окна. Заглядывает внутрь, но не видит ничего, кроме своего отражения, которое плавает и преломляется в неровном стекле.

– Сергеич! – кричит он.

– А? – доносится из-за угла.

– Окно открыто.

Куприянов отступает от двери, идет за угол к Виктору. Тот стоит у окна, положив руку на давно не крашенную деревянную раму.

– Проверишь, как там эти работнички? – спрашивает Сергей Сергеевич.

– А то, – отвечает Виктор.

Он толкает раму, та легко поддается и распахивается настежь. Когда она ударяется в стену, стекло мелодично звенит, разрывая ночную тишину. Виктор взбирается на подоконник и прыгает в темноту. Куприянов видит заплясавший огонек зажигалки.

– Здесь, красавцы, – говорит Виктор.

Слабое пламя едва разгоняет тьму, но он все же замечает два силуэта, которые со всеми удобствами устроились на старом диване. Сегодня должны дежурить Володька Спиридонов и его помощник, совсем еще пацан Сашка Захарченко. Про молодого Виктор не в курсе, а вот Спиридонова знает лично. Мужик далеко за пятьдесят, золотые руки. И хоть эти руки частенько дрожат после обильных возлияний, электрика круче Володьки на всю округу не найти. Зарплата в ЖКХ копеечная, но Спиридонов не бедствует, благо жители Новокаменки наперебой предлагают ему подработку по специальности. От элементарной — заменить пару розеток и выключателей, до глобальной — провести проводку в только что построенном доме. Володька всегда и все делает на совесть, но частенько срывает сроки, падая на дно бутылки. Местные относятся к этому со снисходительным пониманием, ведь все знают, что негоже ругаться с хорошими врачами, автомеханиками и электриками.

– Вова, подъем! – командует Виктор, направляясь к дивану. – Что с подстанцией?

Он выставляет руку с зажигалкой вперед и тут же замирает как вкопанный. В свое время война научила его ничему не удивляться. Виктор убивал сам, а уж трупов навидался — на три жизни хватит. Причем чеченские боевики с нашими солдатами особо не церемонились: простреливали колени, отрезали пальцы, резали горло от уха до уха, обезглавливали. Быстро умереть от пули на той войне было высшим благом. Однако же здесь и сейчас открывшаяся Виктору картина выходит за все рамки виденного им ранее.

Спиридонов полулежит на диване, голова его покоится на мягком подлокотнике, который весь пропитан кровью. Гортань электрика разорвана в клочья, лицо изуродовано до неузнаваемости. Старую рубашку кто-то располосовал в лоскуты, которые теперь свисают вниз вперемешку с полосками кожи. У молодого Захарченко, сидящего рядом, повреждения схожи. Не достает у паренька и одной руки, которую Виктор обнаруживает тут же, на полу. Убийца отнял конечность по самое плечо и, судя по характеру раны, орудовал он чем-то тупым. Чем-то таким, что не режет плоть, но рвет ее. Виктор водит зажигалкой из стороны в сторону. Кровь везде. На диване, на полу, на стенах. Даже на потолке виднеются темные, засохшие пятна.

– Сергеич, у нас проблемы! – кричит Виктор в сторону открытого окна.

– Ну что там? – откликается Куприянов. – В хлам?

– Не то слово, Сергеич.

Виктор пятится к окну, не отрывая взгляда от двух изуродованных тел, которые теперь медленно растворяются в темноте. Упершись поясницей в подоконник, Виктор гасит зажигалку и выбирается на улицу, где его ждет Куприянов.

– Разбудил? – спрашивает Сергей Сергеевич.

Виктор дрожащей рукой достает из кармана пачку, долго ковыряется, пытаясь выудить оттуда сигарету. Наконец закуривает, несколько раз глубоко затягивается и только тогда поднимает взгляд на старого друга.

– Они мертвы, – говорит он. – И тот, кто их убил — больной на всю голову ублюдок. Он их просто изуродовал.

Куприянов с минуту молчит, переваривая услышанное.

– Видать это что-то из ряда вон, раз даже ты так на это среагировал.

Виктор кивает, в три затяжки докуривает сигарету. Он стоит спиной к открытому окну и чувствует себя очень неуютно. Как будто там в темноте до сих пор прячется псих, который увечит людей тупой ножовкой. Но умом Виктор понимает, что убийца вряд ли здесь задержался. В каморке электриков просто-напросто негде спрятаться, и будь там кто-то еще, он не укрылся бы даже в такой темноте. Сергей Сергеевич смотрит на друга, размышляя о том, что утро становится все не спокойнее.

– Послушай, – Куприянов кладет Виктору руку на плечо, – про это никто не должен узнать. Пока что, по крайней мере. И так ни хрена не понятно, что происходит, а паника среди народа нам сейчас точно ни к чему.

– Согласен, – отвечает Виктор. – Но участкового нужно поставить под ружье. Пусть порядок охраняет, дармоед.

– А вот к нему мы сейчас и зайдем, – щурится Сергей Сергеевич.

Виктор кивает и достает еще одну сигарету.

*****

Николай просыпается от прикосновения. Кто-то легко и нежно гладит его по давно не бритой щеке. Еще не открывая глаз, он улавливает знакомый аромат. Сквозь вонь застоявшегося перегара едва пробивается тонкий запах духов. Тех самых, что он когда-то дарил жене. Это был дешевый парфюм, без изысков, но Вере он нравился. Она не была привередлива. Да оно и понятно, ведь она отдала свои лучшие годы Николаю — человеку без перспектив. И несмотря на развод, несмотря на свою нелепую ревность, Коля любил ее. И продолжает любить даже после того дня, когда он ее потерял.

Они развелись быстро и без лишнего шума. Три месяца до суда Вера жила в городе у родителей, забрав с собой только самые необходимые вещи: документы, кое-какую одежду да несколько любимых книг. А когда брак расторгли на законных основаниях, Николай сам вызвался помочь ей перебраться в город окончательно. Транспорта у него не было, пришлось просить знакомых. За все эти годы нажили они не много, так что все имущество Веры поместилось в легковой автомобиль без каких-либо проблем. Они попрощались, стоя у машины. Николай был трезв вот уже целую неделю, но сегодняшним вечером он твердо намеревался исправить это досадное недоразумение. Он посмотрел на бывшую, уже, жену. Она практически не изменилась с того дня, когда Николай впервые ее увидел. Все так же цвела и сияла, разве что вместо улыбки на лице читалась лишь легкая грусть. Он протянул ей руку, но она не ответила на рукопожатие. Вместо этого быстро обняла и поцеловала в щеку.

– Будь счастлив, Коль, – прошептала она. – И бросай пить, у тебя еще вся жизнь впереди. Звони в любое время, номер ты знаешь.

Николай хотел обнять ее в ответ, но Вера уже отстранилась и шагнула к машине. Он молчал, не в силах выдавить из себя ни слова. В тот момент ему думалось, что больше они не встретятся, да и звонить Николай не собирался. Он просто выбросит, а лучше сожжет маленький клочок бумаги с ее номером, благо на память он заветные цифры не помнил.

Хлопнула дверь, водитель тронул машину с места. Николая окутало облачко выхлопных газов, сквозь которое он все еще мог услышать запах духов Веры. Расстояние между бывшими супругами стремительно увеличивалось, но его не покидало ощущение, что она совсем рядом. Николай чувствовал ее нежные руки на своих плечах. Чувствовал, как оттягивает нагрудный карман паспорт со свежим штампом о разводе. И чувствовал запах духов, который, почему-то, становился все сильнее и сильнее.

А чья-то невидимая рука все так же продолжает гладить его по щеке. Николай открывает глаза. Свет луны едва справляется с окружающей тьмой, но он все же видит такое, отчего во второй раз в жизни хочет бросить пить. Сейчас стареющий сторож лишь твердит себе, что все это не более чем сон. Сон приятный, но, в то же время, и пугающий.

Вера убирает руку, чуть поворачивается. Лунный свет мягко ложится на ее правую щеку, чуть блестит выразительный зеленый глаз. Вторая половина лица остается в тени. Николай смотрит на бывшую жену, его рука шарит по дивану в поисках бутылки. Он бы начал молиться, но не знает ни единой молитвы. Наконец, ладонь нащупывает прохладное стеклянное горлышко, но бутылка оказывается пуста. Во сне, скорее всего, она была бы полной.

– Вера... – только и говорит Николай.

– Здравствуй, Коля, – Вера не шевелится, все так же наблюдая за ним одним, кажется, глазом.

Вновь воцаряется тишина, воздух становится плотным, как кисель. Вера протягивает руку, забирает у Николая пустую бутылку и ставит на стол.

– Ты так и не бросил, Коля, – говорит она, стоя спиной к сторожу. – Я всегда говорила, что это тебя погубит.

Николай встает. Ноги ватные и непослушные, колени дрожат. Он делает два неуверенных шага, останавливается позади Веры. Запах духов усиливается, заполняя теперь все помещение.

– Вера, прости меня, – говорит он.

Она оборачивается и встречается с ним взглядом. Кожа ее бледна, но красота никуда не делась. Она все так же молода, как и в их последний день.

– Бог простит, – вздыхает Вера. – Скажи мне, как Ваня?

– Ванька-то? – улыбается сторож сквозь слезы. – Жив-здоров, сорванец. Дома спит, наверное. Пойдем со мной, Вера, познакомишься с сыном. Он ведь тебя совсем не помнит. Пойдем! И у нас все будет как раньше! Нет, лучше, чем раньше! Я пить брошу, заживем как люди!

Сторожа трясет, щетина намокает от слез, а голова гудит от выпитого. Николай понимает, что уже потерял границу яви со сном, но пока Вера рядом, ему все равно. На этот раз он не может ее потерять.

– Он уже большой мальчик, – лицо Веры становится задумчивым и нежным. – Ему сейчас не нужна мать. А вот отец мог бы помочь ему пережить эту ночь. Помоги ему, Коля. Это большее, о чем я могу просить.

За окном что-то хрустит, разорвав хрупкую тишину. Николай бросает взгляд поверх плеча Веры, туда, где находится окно. За стеклом мелькают какие-то тени.

– Они не тронут тебя, – говорит Вера. – Пока что, по крайней мере. Ведь ты кормил их.

Это становится последней каплей. Сторож рыдает в голос, падает на колени, обнимает ноги бывшей жены и утыкается лицом в ее бедра.

– Прости, прости, прости, прости... – только и повторяет он.

Вера гладит его по седым, поредевшим волосам.

– Человеку свойственно совершать ошибки, Коля, – говорит она. – Но не каждый может их исправить. Постарайся исправить свои.

Николай теряет опору и падает, приложившись лбом к грязному линолеуму. Он переворачивается на спину, давясь слезами и силясь что-нибудь разглядеть в темноте. Обычная обстановка его рабочей комнаты — стол, диван и холодильник. И он — стареющий сторож на холодном полу. Веры нигде нет. Она ушла, растворилась будто сон, оставив о себе лишь напоминание. В затхлом воздухе помещения все так же витает сладковатый аромат ее духов.

Иварс с ужасом смотрел на то, что сжимал в руке его пятилетний сын. "Где ты это взял?" - спросил он, совершенно забыв в тот момент, что ответа он не получит - малыш не умел разговаривать. Это был их с женой четвертый ребенок, который решил появиться на свет слишком поздно, когда его родители были уже немолоды. Жена обрадовалась, узнав о своей беременности, думая, что это подарок богов, еще один сын, но все ожидания пошли прахом, едва только он появился на свет. Он был не такой как все, это было видно сразу, Иварс до сих пор жалел, что поддался уговорам жены и оставил ребенка. Надо было не слушать ее и отдать его богам, как всегда делалось в их мире. Но она так просила, так уговаривала, плакала, а Иварс любил свою жену. И он уступил. Когда мальчику был год, в их деревеньку забрел странник, что было не такой уж и редкостью. Он оказался доктором и согласился осмотреть мальчика. Иварс никогда не забудет выражения его лица, когда тот говорил старому рыбаку, что его сын никогда не сможет говорить, никогда не научится делать что-нибудь полезное и навряд ли когда-нибудь поймет, кто его родители... Впрочем, мальчик был вполне самостоятельным, он любил надолго уходить к морю и играл там на берегу. В деревне было не так уж и много детей его возраста, но даже те, которые были, сторонились мальчика - его выпуклые глаза и всегда немного приоткрытый рот пугали их. Дом Иварса стоял на отшибе, на скалистом уступе над самым морем. Сейчас он благодарил богов за это, ведь если бы дом был в середине деревни, не избежать его сыну злых насмешек, и так ходили пересуды по деревне.

Когда сын только родился, Иварс дал ему гордое имя Ренгвард, но потом оно как-то забылось, и он сам, и его жена, и старшие дети звали ребенка Скерф. Наверное, из-за того, что никогда малышу не позволялось снимать с шеи толстый шарф, прикрывающий его уродство - жаберные щели по обе стороны шеи под скулами. Никто в деревне не догадывался об этом.

А сейчас Скерф стоял перед отцом, занимавшимся починкой сетей, и счастливо улыбался. На вопрос отца он помотал головой и повернулся в сторону моря. Иварс протянул руку, и Скерф неохотно положил ему на ладонь то, что сжимал в ручонке. Старый рыбак с трудом сдержался, чтобы не отбросить это в сторону - такая от вещи исходила сила и будто бы ненависть. Но сын внимательно смотрел на него водянисто-голубыми глазами. Иварс еще раз поглядел на фигурку в своей руке - это была миниатюрная женщина с рыбьим хвостом, русалка, выточенная то ли из крепкого дерева, то ли из кости. В нижней части фигуры, по хвосту, были высечены какие-то письмена, но они почти совсем стерлись, было не разобрать, что же там написано. Иварс немного умел читать, когда-то он очень хотел научиться этому, хотя его отец, такой же рыбак, не понимал, зачем это его сыну вздумалось учиться читать. Но тем не менее купил для него несколько книг, бывших редкостью - Иварс до сих пор хранил их и с благодарностью вспоминал отцовский поступок. Так вот, письмена, которые еще можно было разобрать на фигурке, не были похожи на знакомые ему буквы. Они вообще не были похожи на буквы, а скорее на рисунки, какими дети любят испещрять прибрежный песок в теплую погоду.

Скерф подергал отца за рукав, всем своим видом выражая желание получить обратно фигурку. Иварс вовсе не хотел, чтобы его сын играл с такой вещью, от которой исходит дух опасности, но не хотел он и чтобы сын расплакался, ведь он не плакал, как все дети, а выл, издавая совершенно нечеловеческие звуки, булькая и хрипя. Нет, этого Иварс не хотел. Поэтому он отдал ребенку фигурку, которую тот сразу крепко зажал в кулачке. "Значит, море вынесло ему это", - подумал рыбак. Его беспокоило то, насколько Скерф был привязан к морю, иногда ему даже казалось, что море отвечает сыну взаимностью. Ловить рыбу Скерф не научился (в то время как старшие сыновья, с грустью вспоминал Иварс, уже в три-четыре года увлеченно тянули сети из моря, помогая отцу), но выходить с отцом в море он любил. Сидел на корме, отвернувшись от отца, расставлявшего сети, и смотрел в зеленоватую глубину. И Иварс знал, что когда брал сына с собой, его улов был очень большим, больше, чем всегда. Вот только Скерф не выносил вида рыбы, вытащенной на воздух, он мог начать плакать, и успокоить его было очень трудно, поэтому Иварс все реже брал сына с собой в море. Тем более что вид плачущего в лодке сына, показывающего грязным пальчиком на рыбу на дне лодки, неуловимо напоминал ему эту самую рыбу, хватающую ртом воздух, выпучивающую глаза в предсмертной агонии.

Иварс вернулся к починке сетей, а Скерф, радостно подпрыгивая, побежал по извилистой тропинке вниз, к морю. Со спины он не отличался от обычного ребенка, и Иварс тяжело вздохнул, сожалея о том дне, когда жена уговорила его оставить дитя.
Их два старших сына уже жили отдельно, обзавелись женами и детишками, а шестнадцатилетняя дочь, Рейана, помогала родителям по хозяйству. Она была довольно привлекательной, и скоро уже должны были начаться визиты сватов в их дом... впрочем, Иварс боялся, что людская молва о ненормальном ребенке отпугнет женихов от дочери. Но она, похоже, не задумывалась об этом, всегда была улыбчивой, приветливой, и любила возиться с младшим братом. Ее не пугало его уродство, похоже, она даже могла понимать его "язык", созданный из жестов и странных звуков. А вот старшие братья сторонились малыша, их визиты в отцовский дом становились все реже. Возможно, сами став отцами, они осознали всю ту ответственность, которая ложится на плечи родителя... и боялись, что однажды и их жены могут произвести на свет подобное существо, ведь и в их жилах текла кровь Иварса.
Море сегодня было неспокойным, поэтому Иварс не вышел на рыбалку. Но он не мог позволить себе отдыхать, и на берегу всегда было много работы. Закончив с сетью, он хотел было почистить коптильню для рыбы, но тут его окликнула вышедшая из дома жена. Велеана была все еще красива, хотя руки ее были загрубевшими от постоянной работы, а на лице уже появилась сеточка морщин, только углубившихся после того далеко дня рождения их младшего сына. "Где Скерф?" - спросила его жена. - "Я волнуюсь, сегодня море неспокойно, а он так любит играть в самом прибое, чтобы море лизало его ножки..." Иварс успокоил жену, сказав, что Скерф недавно прибегал к нему. Он умолчал о странной фигурке, а жена пристально посмотрела на него и ушла обратно в дом.

Этот ее вопрос поселил беспокойство в душе Иварса, он решил спуститься к морю и посмотреть, чем занимается его сын. Спускаясь по тропе (которая была довольна опасна для непривычной ноги и которую рыбак и его семья могли пройти с закрытми глазами), он смотрел на открывшуюся перед ним широкую полосу грязно-желтого песка пляжа. Под самой скалой лежали перевернутые лодки, вытащенные на берег на время непогоды, волны бились о берег с силой дикого зверя, как будто хотели поглотить эту часть суши, сделать ее своими владениями. Скерфа нигде не было видно.

Иварс спустился к морю и пошел по цепочке следов, оставленных на песке его сыном. Следы вели к каменистой гряде в левой оконечности пляжа, которая частично закрывала эту бухту от резкого ветра, часто дующего с той стороны. Иварс шел вдоль выброшенных на берег груд водорослей, удивляясь тому, как много их море вынесло за сегодняшний день - ведь не было шторма, только сильное волнение на море. Он приблизился к камням и вдруг остановился, прислушиваясь. Сквозь грохот волн он различил странные звуки. Они были похожи на песнь китов, только вызывали не чувство грусти, которое всегда возникало у Иварса, когда он слышал плач морских гигантов, а скорее чувство страха, леденящего ужаса, сковывающего движения. Звуки доносились из маленькой пещерки, скрытой среди камней - когда-то давно несколько кусков скалы обвалилось в море, образовав это укрытие, в котором так любил играть его сын. Иварс стоял, раздумывая, что ему делать, как вдруг звуки резко оборвались, как незаконченный разговор, остановленный появлением чужака.