Женька Синицын очнулся внезапно, как вынырнул из кошмарного сна.
Глаза едва открывались, к горлу подкатывала тошнота, и стоило пошевельнуться, как от слабости закружилась голова.
Преодолевая себя, он рассмотрел обои в цветочек, мебель, понимая, что это никакая не больница. От нахлынувшей тревоги пустота в памяти сдвинулась - и первым делом Синицын вспомнил ласковый женский голос, тёплую сухую ладонь и пальцы с ярко-красным лаком на ухоженных ногтях. Вспомнил, как вложил свою руку в женскую ладонь, как из квартиры вышел с незнакомкой, словно маленький мальчик. Вспомнил необычайно сильный в своей пронзительности, одержимый странной целеустремлённостью взгляд ярко-голубых глаз женщины. И вздрогнул, ощущая ледяную дрожь, бегущую по позвоночнику, вдруг предельно ясно осознавая, что Эльвира Павловна никакой ему не друг, а враг.
Из-за изморози на подъездном карнизе Олеся ободрала ладони. Удержаться на обледенелом карнизе над подъездной дверью не получилось: она нелепо полетела вниз.
От боли на глазах навернулись слёзы: израненные ладони кровоточили. Она поднялась, отворачивая лицо от снежного ветра, бившего в лицо. Как же вокруг темно и холодно...
Олеся вздохнула и осмотрелась. Возле дома искать помощи бесполезно. Поэтому она решила идти к остановке – там просить о помощи или тормознуть машину. До вокзала пешим ходом в такую погоду – она запросто заблудится. И кто знает, что сейчас делают с Женькой они - эти странные и нехорошие женщины? В том, что Синицын находится именно у них, девушка была уверена.
Снег нахально бил в лицо; запорошив волосы, горкой ложился на плечи.… Медлить было нельзя. Она замерзала. Сделав глубокий вдох, Олеся приготовилась бежать – и замерла на месте, затем инстинктивно пригнулась, заметив, как исчезла только что видимая с улицы из окна ручка сумки, как в окошке кто-то копошится, заграбастывает её сумку и звучным, басистым голосом кричит:
- Студенточка, выходи сама! Не то хуже будет…
Девушка была уверена, что говорившая сейчас смотрит из окна, поэтому, игнорируя холод, решила довериться чутью и спрятаться. Но где же ей спрятаться на вражеской территории?.. Рассудок же уговаривал бежать на остановку.
Сквозь сильный снег сориентироваться оказалось непросто, но колючие заросли высоких и густых кустов словно сами подсказали Олесе решение. Кто в здравом уме рискнёт сунуться туда, а?
Благодаря Небеса за своё природное чутьё, Олеся, задубевшая от мороза – стоя на месте, дождалась, пока ощущение, что за ней наблюдают, исчезнет. Затем, максимально пригнувшись к земле, направилась к стенам дома и практически ползком добралась до самого колючего и густого с виду кустарника, осторожно пролезла внутрь, спрятав лицо в горловине свитера. Сильный снег на этот раз был только на руку, надёжно заметая следы.
…Озарения в жизни Людку не посещали, хоть она не раз слышала о подобных явлениях в жизни других людей. Но вот из глубокого сна её выдернуло, как рыболовным крючком, резко, в один момент и с таким сильным душевным предчувствием, что если Людка сейчас же не встанет и не найдёт девчонку, то проворонит её с концами. Крякнув, она обулась и выбежала из квартиры – и, даже не заходя в пустую квартиру снизу, в которой заперлась студентка, остановилась прямиком на площадке, ощущая на лице холодный воздух.
- Ах, холера тебя побери! - хрипло спросонья пробасила Людка и побежала к участку между площадками с единственным узким окошком, до последнего надеясь, что успеет схватить студентку, что она туда не пролезет.
Из-за метели все поезда отменили. Кассирша неопределённо пожимала пухлыми плечами, талдыча лишь одно: ждите новостей.
Словно назло, небо тоже было тёмным и грозным. Сильно огорчившись, Жора собирался вернуться в дачный вагончик, но ноги сами привели его к хате деда-самогонщика. Свет в окошке приветливо горел. Раздумывая, стучать или пройти мимо, Жора замер возле калитки, пока не залаяла мелкая чёрная собачонка, старая, как хозяин, но, вопреки возрасту, такая же шустрая. Заскрипела, открываясь, дверь. На порог выглянул дед: нечёсаные седые космы растрёпаны, как и густые усы. Ещё бы бороду отпустил – и можно дедом Морозом называть. На ногах валенки, на плечах искусственный полушубок. Цыкнул собаке, погладил за ушами, вынул из кармана корку хлеба и кинул прямо в пасть, бурча – мол, за службу.
- Жора, заходи не мерзни! Че стоишь, как дитё малое! - позвал дед, распахивая пошире дверь.
Ветер дохнул в лицо снегом, аж проняло.
- Здорова, дед! - смущённо ответил Жора и направился к хате, закрыв за собой калитку, попутно вспоминая, как же деда зовут: Гришкой или Савой?
Эльвира Павловна нежилась в ванне, пока не услышала звуки вальса. Так звонил мобильник, а его номер знали только офисные клиенты. Не ответить было бы неразумно. Вот же…
Наспех набросив халат на мокрое тело, она выскочила из ванной комнаты, досадуя на себя, что забыла телефон в сумочке, и стуча каблучками домашних тапок по полу.
- Алло, - ответила слегка запыхавшимся, но ласковым голосом.
- Эльвира Павловна… - произнесли робким и тонким голоском, совершенно не подходящим тучной и немолодой женщине на другом конце провода
- Я вас слушаю, Таня. Что случилось?
- Мне необходимо с вами встретиться. Понимаете, просто необходимо. Те рекомендации, что вы мне дали, Эльвира Павловна, я их выполнила и теперь чувствую себя полностью свободной, но… - замялась женщина. - Травяной сбор закончился так быстро, и я снова хочу есть. Пожалуйста, давайте встретимся, или я приеду к вам. За срочность заплачу вдвойне, умоляю вас, Эльвира Павловна.
Вот же принесла нелёгкая.
- Хорошо, милочка, давайте встретимся через час в моём офисе.
- Спасибо, Эльвира Павловна! Вы мой ангел-хранитель.
Скрипя зубами, Эльвира Павловна положила трубку. Нужно высушить волосы. Не поедет же она в такую погоду с мокрой головой. «Сдеру с неё три шкуры – с этой закомплексованной глупой толстухи. Вот и за такси пусть заплатит, где я сейчас в такую погоду маршрутку ловить буду?!»
Она собралась в рекордный срок, подкрасила губы и вместе с зельем для похудения положила в сумку очки-хамелеончики.
- Что ты снова натворила, дура? Где студентка? Нашла? - больше для устрашения, чем в действительности подозревая Людку, грозно задала вопрос Эльвира Павловна, выходя из подъезда.
Людка замялась и то ли кивнула, то ли пробурчала что-то нечленораздельное. Только и успела, что спрятать кухонный нож за спину.
- Благодари Провиденье, что я спешу, но, когда вернусь, чтобы студенточка была поймана. Поняла?! - прошипела Эльвира Павловна и, набросив на голову капюшон пальто свободного покроя в стиле «инвернесс», решительно зашагала к остановке, куда должно было приехать такси.
Впервые она сетовала, что в заговорённом месте вокруг дома имеются, как преимущества, так и недостатки. Например, из-за отвода глаз такси к подъезду не подъедет, водитель просто проскочит мимо дома. А сложные чары снимать ради собственной мимолётной прихоти – это ей выйдет слишком накладно. Потом ведь снова придётся накладывать. Так что чуток помёрзнуть и дошагать до остановки – это она уж точно переживёт, не правда ли, Эльвира Павловна?
Людка обегала весь двор, изрядно устав от собственных открытых угроз и ругательств в адрес студентки. Куда же та могла подеваться, ведь сараи и второй подъезд оставались закрыты! А проклятый снег всё падал и падал, заметая следы. Ну, не могла же девчонка действительно убежать?
Людка вздрогнула, громко чихнула, затем ещё раз и высморкнула нос. Вот ещё температуры ей ко всему прочему невезенью не хватало!
- А хрен с ней моржовый, пусть и сбежала… - сказала она себе под нос и решительно направилась в подъезд – собираться.
Денег за эти годы она изрядно поднакопила. Вот омолодиться – то не получилось, но это не беда. Не в молодости дело. Дружба, да хоть с Настей, была для неё гораздо важнее. А вот уехать сейчас – так было нужно. Это Людка знала наверняка. Эльвира Павловна очередной оплошности ей не простит и просто скормит твари взамен студенточки. А на такой расклад Людка не подписывалась, вот уж увольте. Так что оставалось только одно – сбежать.
Сытой твари долго не спалось. А бодрствуя, она всё чаще и чаще размышляла, и этот процесс доставлял ей всё большее удовольствие. Вот и сейчас все мысли были о спрятанном за стропилами на стене почкообразном растущем потомстве. Такое с тварью, надо признать, происходило за пятьсот лет второй раз. В первый раз вышло неудачно как из-за неблагоприятного, слишком удалённого от людских поселений места, так и из-за суровой, затянувшейся надолго зимы… Тварь оказалась чрезмерно истощённой, и оттого потомство родилось слишком хилым, чтобы выдержать холода.
Обстоятельства не способствовали выживанию детёнышей. Пищи было мало. И молодая тварь полагалась лишь на инстинкт самосохранения, который смёл в сторону все материнские чувства к потомству, чтобы сохранить ей жизнь.
Тварь, потеряв потомство, была заворожена новым для себя запахом молодой человеческой крови, учуять который для её рецепторов не представляло труда. И этот интерес невозможно было подавить ни сытой пищей, ничем другим, потому что тварь, в силу природной осторожности и сложившихся обстоятельств, ещё никогда прежде не пробовала такой крови. Теперь даже память о запахе, в котором она буквально чуяла энергию юности и предвкушала, сколько сил эта энергия может дать ей и нынешнему потомству, не позволяла ей долго спать. Эта кровь будила в ней азарт и инстинкт охоты. К тому же молодые человеческие особи находились на её территории.
…- Ну чего волнуешься, Жора? Что поезда не будет? Ну и пёс с ним. Или спешишь куда? - продолжал задавать вопросы Сава, а Жора – упрямо молчать и пить предложенную самогонку, не закусывая.
- Ай-яй-яй, нехорошо так скрытничать, Жора, не по-дружески это, - недобро нахмурился Сава и прямо посмотрел в глаза Тарасову.
Жора выпил самогонку до дна, поблагодарил.
- Рассоримся, видно, совсем ведь не по-мужски, - прозвучало от старика зло и с обидой.
- Так что говорить, Сава? Налить и я налью, ты приходи… А вот если расскажу, засмеёшь, не поверишь…
- Дурак, за кого меня принимаешь, я ведь друг твой, Жора! Не думай, что старый, что в маразм впал! Говори, всё говори… - разбушевался вдрызг пьяный Сава и стукнул по столу кулаком, аж рюмки зазвенели.
- Хорошо… - пристально глянул деду в глаза Жора, сам потянулся за самогоном.
Сава положил себе в тарелку картошки и огурец, приготовившись слушать.
Жора отпил глоток самогона, наколол на вилку огурец, откусил, захрустел. Всё тянул, отвык, видно, совсем с людьми говорить, а тут ещё такое невероятное – поди, расскажи. Кто поверит? Колебался, сомневаясь Жора, но таки пересилил себя, начал говорить.
- Я не спешу, и ты не волнуйся: если останешься, то на печи, в тепле, постелю.
Жора кивнул, обдумывая, с чего бы начать рассказывать. Слова поначалу выходили неохотно, а затем пошли как по маслу. Ведь в действительности ему так давно хотелось кому-то всё рассказать, поделиться наболевшими страхами и даже, если не получить оправдание за своё бездействие, то выговориться и облегчить душу.
С огромным трудом, преодолевая слабость в ногах и головокружение, Женька Синицын встал и, скривившись от боли, аккуратно выдернул капельницу из вены. Вздохнул, унимая дрожь в теле.
В комнате, с изрядно поблекшими обоями в цветочек, стояли тишина и темнота. Хотелось позвать: «Ау, на помощь!» Но он сдержал этот глупый и детский порыв. Кто просит помощи в квартире врага?..
Ударяясь локтями и задевая ногами мебель, чертыхаясь при этом, чувствуя на глазах слёзы боли и раздражения, Женька каким-то чудом нащупал настенный выключатель. Щёлкнул, зажмурился. Свет работал. От этого сразу стало легче. Теперь бы попить и уйти куда подальше…
Наверное, Олеська волнуется. Может, уже подала заявление в полицию. И хорошо. Тогда его ищут… Сколько там времени прошло?
В других комнатах свет не работал, и Синицын долго блуждал в коридоре, пока добрался до кухни. Воды бы… Как же сильно хотелось воды, аж губы потрескались… Сильный металлический лязг из-под раковины заставил его охнуть, после чего он оступился и рухнул, смягчив руками падение на пол.
Чиркнули спичкой. Шершавая ладонь закрыла ему рот.
Длинные седые волосы торчали во все стороны, на морщинистом, поросшем грязной бородой болезненно-худом лице выделялись запавшие глаза, блестевшие от воли к жизни
- Не бойся, я дед Мирон. Поможешь мне – в долгу не останусь.
Голова Синицына и так предательски кружилась от потери крови. А уж сейчас, когда он рассмотрел-таки крепкую цепь, которая заканчивалась оковом, впившимся в обрубок дедовой ноги, сознание покинуло его.
Толстушка Таня всё верещала и улыбалась, рассказывая о своих результатах. Как-никак ей удалось сбросить целых два килограмма с помощью эликсира, и для такой ленивой и прожорливой женщины, как она, – это действительно было достижение.
- Аппетит уменьшился, сладкое опротивело! Это же чудо, Эльвира Павловна. Вы согласны? - И, не дожидаясь ответа, Таня продолжила тараторить о своих свершениях: - Прогулки каждый день по полчаса и солевые ванны – всё делаю, как вы рекомендовали, - разулыбалась, выставив напоказ отбеленные у стоматолога зубы.
Улыбка толстушку Таню, даже с белыми зубами, совсем не красила. А весь этот разговор Эльвире Павловне уже изрядно поднадоел, как и травяной витаминный чай. Выпили уже по три чашки с диетическими сухариками, обогащёнными клетчаткой. От сухариков Эльвиру Павловну тоже уже подташнивало. Толстуха Таня всё больше раздражала. Эльвира Павловна всё сильнее сжимала ручку чашки и прикладывала всё больше усилий, чтобы сохранить благожелательное выражение лица.
В лицо Синицына плеснули водой.
- Пить… - жалобно простонал он.
Звук льющейся воды успокаивал.
Синицын едва смог поднять голову с пола, оглядывая кухню, чьи линии проступали в слабом пламени тлеющего свечного огарка на столе. Наблюдать, как искалеченный однорукий, да ещё безногий дед набирает ему воды, было неудобно и так стыдно, что Женька даже закрыл глаза, втайне надеясь, что всё происходящее – просто кошмарный сон.
- Да не обижаюсь я, парень. Ты смотри, не стесняйся. Ты же не виноват в самом-то деле… - Вместо хихиканья у деда вырвалось, что-то похожее на фырканье.
Женька жадно выпил воду и медленно, сомневаясь в своих силах, со вздохом поднялся и поблагодарил, всё ещё отводя глаза. Но затем, не удержавшись, спросил:
- Кто же вас так покалечил, дедушка? Или произошёл несчастный случай?! Ох, не надо было спрашивать, извините.
Дед помолчал, задумавшись о своём. Его морщинистое, худое, враз посерьёзневшее лицо в пламени свечи сразу стало как-то резче, выглядя ещё более удручённым и неимоверно печальным. У Женьки от этой метаморфозы образовалась противная горечь во рту. Затем дед ответил.
- Эх, если бы это был несчастный случай, парень, - так скорбно вздохнул дед, что Женьке из-за жалости, вдруг болезненно остро сдавившей сердце, сразу захотелось провалиться сквозь землю.
Деда звали Мироном, и в этой квартире он уже находился так долго, что и не припомнить. Ожоги на лице, как и отрезанные ноги с рукой – всё получил от ведьм в наказанье за побег.
- Для них я что та собака, если не хуже. Вот сам не пойму, почему ещё жив. Но как же сильно хочется увидеть солнце и нормально поесть… Да вымыться, чтобы снова ощутить себя человеком.
Дед хмыкнул, шмыгнул носом, резко, со злостью смахнул единственной рукой слёзы.
- Вот, парень, ты! Давай выбирайся, пока ведьм нет. Но очень тебя прошу – спали этот проклятый дом! Очень прошу – спали. Зло в этих стенах можно выжечь лишь огнем. Давай, обопрись на меня, парень, и улепётывай отсюда, живо! Обо мне не думай, брось! - сорвался на визг дед Мирон, затем отвернулся.
А Женька вдруг вспомнил, как попал сюда. Как Эльвира Павловна появилась на экране телевизора, как он зачарованно слушал её голос, чувствуя такую неописуемую радость и счастье, словно Эльвира Павловна была небожительница какая-то. А затем просто открыл дверь в квартиру Олеси, и женщина взяла его за руку и повела к себе, при этом улыбаясь, точно солнышко ясное. Вот вспомнил - и так вдруг страшно Синицыну стало, что зубы застучали и сам весь холодным потом покрылся.
- Стой! - неожиданно сказал дед Мирон, едва Женька прикоснулся к дверной ручке.
В голосе деда проступал ужас. Он не моргал и только смотрел широко раскрытыми глазами, в которых плескался страх такой огромной силы, что... что волоски на затылке Синицына зашевелились.
- Замри и слушай, - практически шёпотом, хрипло произнёс дед Мирон.
Женька прислушался, и от лёгких шуршащих звуков за дверью ему поплохело. Руки задрожали и отдёрнулись прочь от дверной ручки, но та вдруг повернулась. Раз, другой, третий. За дверью кто-то вскричал неестественным голосом чревовещателя:
- Впусти, впусти, впусти!!! – И ручка задёргалась снова.
Женька с отчаянием посмотрел на деда Мирона, тот прижал палец к губам и одарил таким же диким, как у самого паренька, взглядом.
Людка собрала вещи. Всё ценное уместилось в маленький чемоданчик. С тоской оглядела квартиру, с сожалением посмотрев на советскую фарфоровую посуду, что оставляла в буфете, яркие платья в шкафу, купленные на распродаже по совету Насти. На гору пыльных книг, брошенных журналов по рукоделию, тоже Настиных, и непрочитанных дамских романов. Вздохнув, она присела напоследок на продавленный диван в гостиной и вдруг, вспомнив про коробку конфет, поднялась и достала её из недр советской «стенки», спрятанную прямо за тарелками. Конфеты они вместе собирались съесть на день рождения Насти – как раз неделя до него осталась, вот же…
- За тебя, Настюха! Хоть была ты порой шлюхой и сволочью редкостной, но никогда не предавала. Вот. Так за тебя, подружка!
Людка бросила в рот трюфельную конфету и запила остатками водки из холодильника. Смахнула слезу, взяла в руки чемодан и вышла из квартиры.
Сверху, с подъездного потолка, зашуршало, захлопало и спикировало вниз множеством кожистых крыльев, острых когтей и длинных зубов. Людка закричала и, задыхаясь от ужаса и паники, как могла, отмахивалась от прожорливых, алчущих крови тварей. Вскоре визг женщины потонул в булькающем из-за собственного перегрызенного горла крике. В одно мгновение они выцарапали Людке глаза, обглодали лицо, забились в горло и продолжали жрать, пока тело мёртвой женщины не перестало агонизировать и оттого дёргаться, содрогаясь в конвульсиях.
Толстуха Таня истрепала все нервы. На лице Эльвиры Павловны вместо улыбки появилась натянутая гримаса, но клиентка, похоже, этого не замечала, увлёкшись собственным рассказом. «Ну, всё, с меня хватит!» Эльвира Павловна со злостью поставила очередную чашку чая на стол и предложила:
- Танечка, дорогая, я вижу и понимаю вашу проблему, поэтому давайте поедем ко мне домой, я вам любовного эликсира в честь нашей дружбы за полцены выпишу. Поверьте, абы кому я такое не предлагаю!
Как и ожидала Эльвира Павловна, глаза Танечки на пухлом, круглом и абсолютно не красивом лице загорелись азартом.
- А его можно совмещать с зельем для похудения, Эльвира Павловна?
- Конечно, можно, моя дорогая Танечка. Давайте собирайтесь, а чашки оставьте на столе, ничего с ними не станет.
«Жирная гадина… Сама виновата в таком раскладе! Нечего издеваться над старой женщиной, да ещё в такую погоду! Вот, значит, и пойдёшь на корм твари. Такой туши ей надолго хватит. Будешь на цепи сидеть, как дед Мирон!.. Квартиру продашь, все деньги мне на счёт переведёшь – то-то же. Ума бы тебе не помешало, Танечка, а ум вот ни за какие деньги не купишь. Никаким зельем не приобретёшь!»
Эльвира Павловна усмехнулась, застёгивая пуговицы пальто. Танечка пыхтела, возясь со своим норковым полушубком.
«На такси поедем – быстрее будет! А по дороге я так тебя заболтаю и заговорю, девочка, что совсем ничего соображать не будешь».
От собственных размышлений настроение Эльвиры Павловны улучшилось так, что даже натянутая улыбка на её лице изменилась на торжествующую... На улице снежные хлопья снега, летевшие вместе с ветром в лицо, тоже больше не вызывали у неё раздражения.
- Оно чует твой запах, парень, нужно спрятаться, - прошептал дед Мирон и, звякнув цепью, сделал знак рукой, чтобы Женька следовал за ним.
Ручка дергалась всё сильнее, с обратной стороны двери что-то заскреблось, недовольно зафыркало и застучало. Дверь буквально ходила ходуном. Синицын понимал, что долго дверь не продержится. А тогда что? Пока дошли до кухни, Синицын весь вспотел. Паника мешала дышать, мешала говорить.
- Лезь, - приказал дед Мирон, показывая под раковину, где трепыхалась занавеска, а от едкого запаха мочи свербело в носу. – Быстрее!
Входная дверь с грохотом распахнулась. Уговаривать Женьку больше не пришлось: согнувшись, он полез под штору. Дед Мирон – за ним, подталкивая со спины. За кухонным шкафчиком была щель, куда с трудом удалось протиснуться обоим. Здесь лежали грязное одеяло и маленькая подушка. Воняло потом, немытым телом и мочой.
- Тсс… - прошептал дед Мирон, накрывая Женьку одеялом с головой и загораживая его своей спиной со стороны шторки.
На кухне гремело и грохотало, грозно фыркало, скреблось, шуршало, пока не затихло, скрывшись в коридоре. Синицына трясло от страха. Мочевой пузырь болезненно сжался, когда Женька услышал механический голос, настойчиво повторяющий, словно недовольный ребёнок:
- Где, где же ты? Где? Выходи. Выходи. Не то хуже будет, выходи. Выходи!
Со звоном что-то разбилось, с треском рухнуло внутри квартиры. Звуки погрома усилились, смешавшись в дикую канонаду хаоса. «Он найдёт меня, найдёт и сожрёт!» - так подсказывало Синицыну животное, глубинное чутьё. Он чуть не запищал и не обоссался, когда дед Мирон тронул его за плечо и ободряюще прошептал в ухо: «Ну, всё, парень… Кажется, оно ушло. Ты сиди, я проверю».
Тварь напала внезапно, спикировав кожистой массой с потолка, едва дед Мирон выполз из-за занавески и огляделся, с облегчением начиная переводить дух.
Со злобным фырчаньем тварь растерзала деда Мирона на части, даже не став пожирать его тело и пить стариковскую кровь.
Синицыну повезло: он потерял сознание, а тварь, выпустив свою злость, улетела.
