Раковина эта оказалась морской, и где её раскопала русалка, Лана не знала. Возможно, и здесь когда-то плескалось древнее море, а, может, это было что-то вроде личных вещей, случайно когда-то ей перепавших. В любом случае, раковину она приняла с благодарностью. Первой к ней подошла, потому что Росси позволила, и вместе с ней затем болтали в воде ногами, ели сладкие водоросли. Не обязательно было говорить на одном языке, что б понимать друг друга.
Русалка издавала разные трели, певучие порой и красивые, а иногда – немного смешные, похожие на птичье щебетание. На них отзывались часто её аварры и над водой появлялись их мордочки. У Росселины это было что-то вроде личной свиты – семь или восемь маленьких существ, с крепкими ручками и перепончатыми лапками, больше похожие на рыбёшек, нежели на лягушат. Имели небольшие рыбьи хвостики и один плавничок на спине. У самой же Росселины хвоста не было, только обычные женские ноги, длинные и весьма красивые. А все русальи хвосты оказались людскими домыслами. Зато на рёбрах имелись жаберные щёлки, по шесть с каждой стороны. Ими Росси дышала под водой, а ртом вдыхала воздух над поверхностью озера. Они подружились с ней и виделись почти через день, плавали вместе в прибрежных заводях. Русалка со дна поднимала всякую всячину, и её аварры для Ланы выносили это на берег. Различные причудливой формы коряги, красивые листья, цветы, новые речные и морские раковины. Аварры из ракушек сложили ей красивые бусы. Дно глубокого русальего озера было богатым на необычные дары...
Лана успела позабыть про мёртвых птиц и сухие деревья, когда это само вдруг напомнило о себе. "Я не знаю, кто или что это, – обеспокоенно качала головой Амидея, когда они стояли на выжженной будто огнём поляне, и видели тушки двух умерших лис. Тела обеих почернели и высохли, шерсть повылазила линялыми клочьями. – Ищу, ищу, не нахожу. Никак не нащупаю..."
И вновь на какое-то время всё стало спокойно…
Между тем они продолжали занятия с силой. Заклятье огня у Ланы долго не получалось. Не удавалось никак воспламенить свечу, даже если горящая головня стояла в глиняной чаше рядом. Зато легко было усвоено, как потушить небольшое пламя. И та же свеча, а вместе с ней и пылающая головёшка, гасли у Ланы одновременно. Огонь она научилась «душить», оставляя без воздуха. Однако перенести искорку на бересту, запалить фитиль лампы или поджечь смоляной факел, тем более породить этот огонь самой из трения воздушных сфер – это было для неё сродни чему-то волшебному, пока недостижимому. Впрочем, как это назвать, если не волшебством? В сказках ведьм иногда величали волшебницами, если те были добры по сюжету. Злых женщин звали колдуньями. Ну, а «ведьмами» и «бабками»» ругали старых, беззубых, неопрятных, живущих в вечно грязных избушках в лесу и беспрестанно варящих в котлах чужих детей. Будто нарочно хотели рассмешить настоящих, потомственных ведьм из кланов подобными дикими описаниями.
С заклятьями же воды у Ланы всё обстояло намного лучше. И это были последние заклятья, что удалось освоить за начало лето. Проще всего получалось собирать на цветах росу. Она сгоняла в лепестках капельки вместе, и те кружились в воздухе над её головой, пока не падали дождём на голые плечи. Остановить дождь с неба умений её пока не хватало, но стоя во время грозы под деревом, Лана научилась не мокнуть. Ветви склонялись над ней, и ими она защищала себя от влаги. Маленький ручеёк могла повернуть ненадолго вспять, и тот бежал в обратную сторону. А когда получилось сделать это впервые, то вспомнила сразу, как долго они с Амидеей возились зимой с запрудой. На вопрос, почему сестра не применила заклятья воды и не очистила ими от сора русло, та ей ответила, что силы на подобное тратят лишь в крайнем случае. Много изящества и умений не надо, чтобы поднять вверх мощные струи и разметать волнами всё по поляне, смыть вместе с фундаментом дом или разрушить большую плотину. Всего-то небольшое усилие ведьминской воли. Но сделать всё филигранно и правильно, «сваять из безформенной глины вазу» – такого без истинных умений не осилить. И как только Лана начала это осознавать, на испанском грандометроне на неё отозвался второй колокольчик. Так открывался путь к становлению ведьмой…
Тот день был очень долгим. И начался он ранним утром – беременная лосиха застряла в старом болоте. Поздно она донашивала своё дитя, все остальные матери ходили уже с лосятами и оленятами на водопой к озеру Росселины. Болото, где она увязла, было ничейным, никто из сущностей в нём не жил, и, стало быть, не охранял. Когда-то, лет сорок назад, в нём обитал водяной, считавшийся его хозяином. Но он перебрался в другую часть леса, тут ему стало тесно. Потому что ни одна, даже самая сильная ведьма не могла противостоять каким-то серьезным природным изменениям в одиночку. Болото это давно усыхало, хозяин из него потому и ушёл. Неоткуда было тянуть мили новых ручьёв, и перестраивать из-за этого местность тоже не стоило. Сгоняя весенние воды сюда, другие части леса можно было оставить без нужной влаги. Они пытались вместе с Амидеей спасти его дом, но оба с этим не справились. Месту просто нужно было позволить зачахнуть – пришло его время измениться. Ибо не было вечных ни рек, ни озёр, ни даже просторных песчаных пустыней, которые со временем тоже могли позеленеть. Однако пока болото стояло, опасность его сохранялась, для многих случайных путников. Ловило их зазевавшимися, утягивало в голодные старые ямы. Так и попалась эта самка, по молодости и неосторожности.
Лосиху достали из вязкой жижи. Ушла в неё почти по шею, и старый медведь Олистер тащил её из трясины очень долго. Порой оборачивался на неё, ревел и смотрел как на лёгкую добычу, за которой не пришлось бы бегать по лесу. Олистер принадлежал к старинному медвежьему роду, был тоже из лесных людей, к которым причисляли себя все ведьминские кланы. Люди его клана умели обращаться в медведей, но иногда случалось вот такое. Он оказался слишком стар, когда в последний раз обратился из человека в зверя. Так и остался в этом обличии, не сумел из него вернуться. Всё больше дичал и становился похож на обычного медведя из леса. Глаза ещё выдавали в нём человека, но когда лесные люди жили подолгу в родной стихии, то постепенно сливались с нею больше. Могли закрепиться в животной личине и до смерти остаться зверьми. Сестра не позволила в этот раз лосихе стать ужином, и Олистер, забрав за помощь двух кроликов, ушёл своею тропой. Стоило только бросить клич, и звери к Амидее стягивались со всех уголков. Волки приносили ей к обеду зайцев, сокол Себастьян забивал на завтрак рябчиков, а дикие лесные яблоки с грушами на спинах тащили ежи. Лес мог прокормить больше людей, чем деревня с её полями, садами и пашнями. И хорошо, что мало кто стремился к его красоте и богатой роскоши. Кажется, Лана начинала понимать и уважать одиночество старшей сестры. Жаль, что сама пока его не хотела.
– Кто построил твой дом? Бобры? – вполне серьёзно спросила она сестру, когда они вернулись с болота и перебирали коренья жизнелюба – травки, которую, как папоротник, собирали лишь раз в году (разве что не в период цветения и дни особого полнолунья ночью). Его они принесли домой большую корзину, после того как спасали лосиху Тару. Лучшие корешки отправятся потом на чердак, а оттуда, подсохнув, спустятся в подпол – в погреб, отведенный специально для снадобий, настоек и трав. Весь маленький домик казался настолько продуманным, что выглядел удобней и вместительней, чем пустовавший под Парижем особняк.
– Нет, не бобры, – усмехнулась Амидея, услышав вопрос. – Бобры лишь уронили деревья. Сам дом построили люди…
Видя, что любопытство в глазах младшей сестры не исчезло, она улыбнулась игриво.
– Два лесоруба, – продолжила Ами. – Они не помнили, где провели три последних месяца. Жили в лесу, в шалаше. И, от первого камня в фундамент до последней щепы в чердачный настил, сделано всё их руками. Это было моё первое сильное заклятье из долгих. Теперь могу не такое. Когда-нибудь и тебя научу…
Только в этот миг Лана вдруг осознала, что за несколько месяцев, проведённых у сестры, не только ни разу не видела людей, но и не встретила следов их пребывания. Что будет, если кто-то однажды случайно…
– Нет, – покачала головой Амидея, легко прочтя в голове её мысли или догадавшись по выражению лица – что ведьмы делали легко и умело одинаково, – они не найдут. Никогда. Пока жива я и живы мои заклятья…
Самое прекрасное время – рассвет и закат. Лучи пронизывали воду насквозь, и зрелище представало восхитительное – не столько с земли, сколько снизу, сквозь толщи чистейшего озера. Воды преломляли потоки света, и тогда, в их синеве, начиналось такое! Будто оживал целый сказочный мир, полный теней и красок. Лана после того, как закончили с травами, заторопилась увидеть это в который раз. Наглядеться на такое невозможно. Каждый раз выдумки природы восхищали ум и заставляли трепетать тяжёлые ресницы. Сестра без всяких слов знала о её похождениях в этом лесу, потому не спрашивала, куда юную лань уносил вечерами ветер. В глазах уже светился свет закатного солнца, а губы чувствовали вкус сладкой озёрной воды. Росси ждала свою подружку. Они научили её с Амидеей подолгу не дышать, и плавать не хуже рыбы. Вот бы ещё летать по небу птицей, ночной мягкокрылой совой или быстрым полуденным соколом!..
«Давай!.. – зазывала Росси на глубину, когда она забежала в воду в тоненьком платьице. – Уже началось!.. Плыви же за мной!..»
Нет. Как люди русалка говорить не умела. Просто так теперь её трели преобразовывались в голове Ланы – воспринимались как связная речь. Не только её. Она начала понимать язык птиц и зверей, который был прост, не как человеческий. И больше понятен ей смыслом. Отдельный свист или писк всегда означал одно, никак не подразумевал другое. И то ли дело в Париже – городе блеска и двусмыслия. Его она ещё помнила, в отличие от Венеции, канувшей в этом лесу в бездонные пропасти памяти…
Руки взмахнули легко несколько раз, увлекая вперёд невесомое тело. И прежде, чем нырнуть глубоко, Лана, оказавшись посередине озера, выдохнула и вдохнула полной грудью. Пять минут могла отсчитать в песчинках малая склянка – и ровно столько она научилась не дышать под водой.
Нырок. Всего на ярд, а звуки тут же вокруг изменились. Стали замедленными, как движения конечностей. Но времени на самостоятельное погружение в нужный пласт она не тратила, потому схватила привычно Росси за обе щиколотки. И та утащила её за собой. Русалка перемещалась под водой несравненно лучше, ни выучка, ни терпение этого изменить не могли. Тут уж по рождению оставаться нужно собой. Росси – гибкой подводной женщиной, а Лане – юной девочкой леса.
А вот и этот мир, о котором большинство могли только грезить. Лана видела его воочию – открывала глаза и замирала под водой. Потому что трепетавшее восторженно сердце не позволяло пошевелиться. Лучи, преломляясь в воде, превращались в настоящую подводную радугу. Однако радугу не семи, а множества дюжин цветов. Они погрузились ярдов на восемь, и там эти цвета оживали. Мимо проносились крылатые единороги, эльфы с волшебными палочками кружили вокруг и распыляли чудеса. От каждого взмаха их рук рождались картины, и целые сонмы игривых светотеней плясали в мерцаньях позднего вечера. Солнце завершало жизнь дня таким представлением. Топило свои лучи в воде и окунало словно пальцы в густые донные травы. И что б увидеть всё это, воздуха нужно было ещё.
Обычно они выныривали на поверхность и погружались снова чуть дальше – там, где водоросли покрывали холмы под водой ковром. Лана коснулась Росси, чтобы напомнить об этом: минуты без воздуха для неё заканчивались. Рука же русалки вдруг оказалась необычно тверда. На движение она никак не ответила. Всё так же смотрела вверх, сквозь толщу воды, только будто наблюдала не за красотами, а вся стала напряжена, вибрировала телом, застыв на месте. Взгляд её выхватил что-то там, на берегу. Это и вызвало необычное беспокойство. Лана попыталась сквозь воду приблизить пейзажи берега, хотела разглядеть, что так взволновало русалку снаружи. Но в следующий миг Росселина внезапно схватила её за запястье сама. Завращалась вокруг оси винтом и на бешеной скорости понесла под водой её к суше, подальше от тревожного места. Вынырнула вместе с ней по плечи, оттолкнула от себя к земле, и одна ушла снова в воду. Поплыла под поверхностью обратно.
Лана же кашляла и отплёвывалась, пока выбиралась на берег, и ничего не понимала в происходящем. Сердце стучало уже не от восторга. А как вскарабкалась по траве и обернулась, бросила взгляд по прибрежной полосе, то ярдах в двухстах увидела их обеих.
Русалка доплыла до неё. Та, что стояла на берегу, оказалась тоже женщиной. Разве, что черт её облика не удавалось разглядеть издалека. Лана приблизила её к себе ведьминским зрением, и всё равно не добилась ясности.
Потом у незнакомки вдруг вспыхнули глаза, розовым или малиновым. И изо рта яркой дымкой вышел сиреневый пар. Он распылился струёй, прямо в лицо Росселине. И дальше схватка почти мгновенно завершилась. Росси быстро упала в прибрежной воде на колени, и, будто в охватившем внезапно удушье, руками схватилась за горло. На шее её толсто вздулись вены, а на лице широко распахнулись глаза.
"Хватит!.." – закричала Лана, и приближенное видение сбилось, опять замерцало всё далеко.
"Хватит!.. Ты победила!.." – крикнула она снова в их сторону.
И пришлая отпустила – русалка сразу упала в воду. Сама же развернулась. Вспыхнули ярче на миг, но тут же погасли глаза, словно нарочно прикрыла их. Однако было видно, что шагнула вдоль берега к ней...
Какое там в пятки – выпорхнула из неё, покинув точку сплетения, и разлетелась в пылинки, распалась на тысячу маленьких «лан». Она напролом неслась через лес. Глазами сквозь слёзы бросала снопы жёлтых искр. Только от страха заклятья никак не творились, холодный огонь не вспыхивал. Солнце почему-то зашло мгновенно, и ноги бежали в кромешной темноте – не в той, что одним лишь взглядом легко разогнать было дома, в Париже, а в настоящей, под чёрным небом без луны. Кочки беспощадно роняли в траву, когда она спотыкалась, и ветки во всём лесу вдруг стали чужими; цеплялись и рвали тонкое платье в клочья. Всё стало в миг незнакомым от ужаса. Страх словно выжег сердце.
А потом она совсем потеряла направление. В голове появилось ощущение, будто скиталась среди деревьев полночи. И, блуждая так по лесу, Лана обессилила настолько, что была готова рухнуть на землю. И дальше катиться, ползти маленькой змейкой.
Однако именно в эти мгновенья оказалась у их избушки. Обрадовалась. И окровавленные ступни взбежали на крыльцо.
Ами она не увидела. Позвала её в голос. И, к счастью, кто-то завозился на чердаке – сестра развешивала травы.
Спустилась к ней. Сильно встревожилась от одного её вида. Успокоила и быстро уложила на постель.
Растерзанные в кровь колючками икры обрабатывала не заклятьями, а руками. Много приукрашивали о ведовстве, превознося его до сказочного волшебства. Только тёплая вода, целебные мази и травы. Воду, правда, Ами вскипятила без огня – тут уж никак без тайных слов.
– То, что ты видела… – сказала она, продолжая над ней «колдовать» и готовя повязки, – просто… виденье. Киммерийский каганат называл этих женщин «чешуйчатой смертью». На части их рук и груди есть чешуя. Земли, которые завоёвывали киммерийцы – их жителям доставалось сильно. Сначала проходились воины с оружием, и убивали, кого могли. Затем выпускали саблезубых айканурр. Те – истинный ужас, клыками и бивнями могли пронзать лошадей насквозь. Однако и после них остатки местных сопротивлялись. Тогда и выводили шенширр. Пашни и луга кланов, что не желали покориться, уничтожались ими полностью. После марша шенширр живого в округе оставалось мало. И десять лет ничего не росло в тех местах. Таково было наказание за непокорность…
Амидея вздохнула. Заканчивала накладывать ей повязку, уже на вторую ногу.
– Потому вы с Росси… ошиблись – шенширр давно нет…
– Но я-то видела!.. – вспылила быстро Лана.
Сестра взглянула на младшую строго. Во взгляде лишь слабое сомнение. Неужели позабыла про мёртвых лисиц и пташек?
– Управлюсь сейчас с тобой и пойду посмотрю. Ловушки молчат – попробуй обойди. Узнаю, что так напугало вас обеих. Проверю Росселину с аваррами…
И вдруг послышался скрип. Ветер легонько тронул невидимой лапой дверь. Амидея повернулась и встала спокойно. Вокруг её дома стояло «тройное кольцо» – защита, которой владели и более слабые ведьмы. Дом лесных женщин почти непреступен.
Сестра дошла до порога и отворила дверь. А Лана, вскочив с постели, последовала, хромая, за ней. Свет из их дома осветил у крыльца тропинку. И вот тогда сердце подпрыгнуло у них у обеих.
Кот Амидеи, Орфелен, к которому Лана привыкла больше, чем к Птолемею отца в Париже, полз на одних лишь передних лапах. Задние вместе с телом волочил за собой. Глаза его были словно выжжены, а из пасти стекала странная слизь – того самого цвета, что походил на ядовитый туман из глотки шенширры. Добрался-таки домой, приполз умирать.
– Атака! – встревоженно крикнула при виде его Амидея. Быстро схватила Лану за руку и подвела её ко второй двери в доме – той самой, что никогда не пользовались, но выхода через которую, как ни старалась Лана, снаружи найти не могла. Вне дома, в стене её будто не было, сплошные только брёвна и доски.
Распахнула её. Провела у Ланы ладонью перед глазами, вытолкала в эту дверь, закрыла и крикнула сквозь неё: «Иди, не останавливайся!.. На красный свет!.. Иди на свет!..»
А дальше голос её внезапно стих.
Оказавшись совсем одна, в прохладной как погреб темноте, Лана была больше сбита с толку, чем напугана. Не так, как у озера – тогда один лишь взгляд женщины-существа чуть не заставил её раствориться от страха в воздухе. Впервые видела она Амидею в таком возбужденно-растерянном состоянии. И будто узнала, как у всемогущей сестры выглядит её тайная неуверенность. Снова, как час назад, она побрела среди деревьев в одиночестве, оказавшись вдруг там, куда её вынесло через потайную дверь. Какая-то волшба с пространством, что была пока неподвластна умениям и пониманию. Амидея будто переместила её, и место, где она очутилась, оставалось по-прежнему лесом. Однако влажным и непроглядно тёмным, словно совсем без неба. Лишь покрутив хорошо головой, она увидела её, наконец, далеко – мелькающую красную точку. Сестра сказала идти на свет. И Лана пошла.
Остановилась уже шагов через десять. Свет замерцал ярче и превратился быстро в огонёк – красную шаровую молнию, плавающую в воздухе, как путеводный маяк. Но, будто сквозь мили расстояний, вновь за спиной раздался голос сестры. И она повернулась. Побежала обратно, на зов.
Каким-то чутьём Лана нашла закрытую дверь. Отворила. А, распахнув, не колеблясь вошла. Видела, как Амидея борется с пришлой сущностью – обе женщины были напряжены и вокруг них танцевало целое облако искр. Сестра задыхалась, но не сдавала позиций, и у шенширры тоже вздулись вены, на шее проступила чешуя. Руки её, от низа плеча и почти до кисти, были также зелёно-чешуйчатыми. Странное лёгкое одеяние, точно из нитей и лоскутов, на теле. В остальном же похожа на женщину. Сейчас им обеим приходилось тяжело, сражались сила на силу, древняя против молодой.
Рука схватила с печи статуэтку. Императора Рима, Нерона. Тот всё равно стоял без дела – им иногда прижимали пряжу, чтобы не сдуло ветром при настежь открытых окнах. И когда пальцы крепко сжали гранит, Лана твёрдо шагнула вперёд. Зашла со спины и с силой взмахнула.
Императорская голова от удара отлетела. Шенширра же вздрогнула от неожиданности, ослабила хватку. А Лану от неё отбросило невидимой волной. Вихрем пронесло мимо стола и печи и ударило головой о стену.
Съехав по ней, она лежала теперь и смотрела словно издалека. Слышала точно так же – с провалами. Отрывисто и вперемешку, в нарушенной последовательности, и будто со дна реки…
– Я справилась бы... – говорила кому-то сестра.
– Куда теперь – к Джейкобу?..
– Джейкоб сдохнет, не переварит. Вяжи её крепче… Всё… Теперь уходи…
Видела затем, как кто-то поднял тело на руки. И тенью покинул их дом. Оставил за собой шлейф странного запаха – смесь волчьей шерсти и человеческой плоти.
А потом вдруг Лана припомнила, как тень эта сначала появилась, во время схватки Амидеи с шенширрой. И вспомнила запах – всегда едва уловимый, однако им был пронизан весь дом. Чуяла его постоянно, даже в своей гостевой постели. Видно, и кроме неё, в доме сестрицы бывали гости. Оборотень. Лесной человек. Странно, единственный обитатель, с которым за столько месяцев не познакомили.
– Ты… как? – спросила сестра, склонившись над ней. – Я б совладала…
И тут уже Лана лишилась чувств. Надолго, до самого утра. А, может, до полудня…….
Пробуждение было болезненным. Веки, едва сумела поднять их, показались совсем тяжелы; как грозовые тучи, те самые, что Амидея разгоняла заклятьем в небе. Дождь лил серой печалью в потемневшем лесу, но не над ними – не над поляной с неприметной избушкой, и не над тихим русальим озером. Таким присмиревшим оно стало только сегодня. Повсюду плавала дохлая рыба, которую не успели убрать.
Росселина выползла на берег. Странно, что не вернулась в родную стихию – озеро, бывшее ей много лет колыбелью, домом и силой. Однако ночью оно её не спасло. И, видимо, защиты она искала у леса, на суше. Там и встретила свой последний миг – на земле. Но даже мёртвой русалка оставалась прекрасной. Куда там парижским вампиршам и модницам до настоящей первозданной красоты. Спи вечно и сладко, сорванная не ко времени лилия...
Тело Росси вернули аваррам – те знали, как с ней поступить. Сами не могли выйти на берег, Амидея с ношей спустилась к ним. Простилась с милой лесной подругой и отдала. А Лана прощалась издалека, близко подойти побоялась. Не хотела касаться рук, что стали холодней апрельской росы. Из-под дерева, где пряталась от чёрного солнца в трауре, чуяла этот мёртвый последний холод. Холод всегда ставил точку в горячей жизни...
Слёзы заполнили в который раз глаза, когда волосы и лицо русалки исчезли в глубине. И пока утирала их ладонями, на поверхности воды не осталось даже кругов. Озеро забрало свою дочь обратно, красивое, безупречное его порождение. Неизвестно, дождутся ли новой русалки аварры, такого в лесу не скажет никто. Хуже будет, если этого не случится. Цикл известен, пройдет много лет, и погибнут сначала они. Затем обмельчает и озеро, закиснет постепенно, усохнет. Станет потом обычным болотом. И хорошо, если к рукам его приберёт водяной. У каждого лесного озера или болота должны быть хозяева…
– Так они захватывают для себя территорию, – рассказывала ей про шенширр Амидея, когда вдвоём медленно шли обратно к дому, – ищут, где жить…
За спиной нарастал шум дождя. Поливал осиротевшее ночью озеро и почти наступал на пятки. Но на них не попало ни капли. Сестра сдерживала плачущую стихию.
– Часть земли они омертвляют, избавляются от неугодной живности и местных хозяек. Надо же… Я полагала, их нет давно, думала, все уже вымерли… Есть твари, чьему возращению рад только Тёмный…
В избушку Лана вернулась совсем без сил. Похороны прошли быстро, но вечер наступил ещё быстрее, темнело. Ничего не поев, уснула не голодная. А ночью ей приснился странный сон.
В нём она видела Амидею. Та будто была в своём лесу. Шла возле старой бобровой запруды, гуляла неторопливо. Потом внезапно остановилась и вздрогнула, качнулась вдруг как рогоз на ветру. В глазах – не испуг, а удивление. Прижала руки к груди, отняла. Взглянула на них, но те были чистыми – ни капельки крови. Однако Лана отчётливо слышала выстрел, и будто не своими ушами, но ушами сестры. И на ладони смотрела её же глазами.
Вскочила спросонья с постели. Понеслась в темноте.
На этот раз сноп искр из глаз зажёг «холодный огонь». И к Амидее наверх Лана взлетела уже при свете, ни разу на ступеньках не споткнулась. Увидела, что сестра её тоже не спит, сидит на полу, растерянная и растрёпанная, на ворохе свежего сена. Будто сама, как и она, только что вынырнула из неуютного сновиденья.
«Вкус пороха!.. – воскликнула Лана. – Я чую его!.. На губах!..»
Прильнула к ней, зарыдала. Намертво вцепилась в неё руками.
– Тихо... Я здесь… – сказала она.
– Нам просто приснился сон. Один на двоих, но глупый, – успокаивала она её. – Мы ведьмы. Лесные женщины. Такое иногда бывает…
Потом же, согрев и приголубив, расчёсывала гребешком ей волосы. И продолжала говорить, убаюкивая:
– Стать частью леса – важно. Что б защитить его… Я не смогла воссоединиться с ним после отлучки в Париж. Не смогла при тебе. Потому так с Росси и вышло. Дала слабину, не доглядела. Нет тут твоей вины, есть только моя. Но… тебе придётся уехать. И лучше сейчас. Я помню, что обещала осень...
Лана оторвалась от её шеи. Поцеловала горячо в щёку, потом крепче обняла.
– Не надо, – прошептала она, – я понимаю. И не готова быть здесь…
– Да, – кивнула сестра. – Ты не готова.......
Снова увиделись они с Амидей только через четыре долгих года. Она провела в её лесу лето, осень и зиму. Готовилась и прошла непростой колдовской обряд посвящения. Не каждому юному дарованию с каплей леса в крови удаётся выполнить ведьминский ход с первого раза. Ей повезло, хватило новых умений. Видела там и других юных ведьм, ведьмаков, иных сущностей, что не встречала прежде в лесу. Обряд посвящения был неким торжеством. Вместе с ней посвященными стали два молодых ведьмака и три юных девушки леса. Это было лучшее празднество, что она видела в жизни. Впервые Лана узнала тогда, что называют музыкой леса – той самой, живой и волшебной, что не забыть никогда услышавшему её хоть единожды. Нет ни в одном железном оркестре таких инструментов, что б будоражили кровь до одного лишь желания – рождаться повторно снова и снова...
А следующая, и последняя их встреча, произошла в 1811 году, в Париже. Лане было уже 26, а её сестре – ровно на сотню лет больше. Тогда Лана покидала Францию, ещё не зная, что навсегда. Муж её, офицер в отставке, был призван в армию Бонапарта, и она уезжала за ним. К тому времени умения молодой ведуньи возросли многократно. Четыре колокольчика грандометрона отзывались на её присутствие. И Лана могла утаить свою суть – умела делать так, что прибор еë не слышал. Тогда колокольчики не звучали вовсе...
– Как ты, Амидея? – спросила она сестру, имея в виду её лес. В озере давно жила другая русалка – Амелия. Она появилась ещё до посвящения, и имя такое ей подарила хозяйка леса – привычная для места традиция. Амелия не дала зачахнуть воде, жизнь в озере вновь процветала, аварры избежали одиночества и медленной гибели.
– Хорошо, – ответила старшая сестра.
Поболтали совсем немного. А напоследок Амидея сказала ей несколько вещей.
– Пообещай, что никогда не свяжешься с оборотнем, – попросила сначала она.
– Фууу! – изобразила гримасу Лана, а сама почувствовала всё тот же едва уловимый запах от старшей сестры – запах волка, лесного человека. И за её каретой будто увидела даже тень. Точь-в-точь, как тогда в избушке – когда тень эта смела шенширру и зубами вцепилась в рябую глотку. Долго потом не была уверена, что именно видела. И видела ли вообще, лишившись так быстро чувств? Додумала скорее во снах...
– Ты знаешь, от чего умер наш отец? – спросила вдруг Ами.
Считалось, что от тоски или неподвластной зельям болезни. Никто в этом не думал усомниться, все говорили так.
– Его убило заклятье. Я прокляла... Хочу, что б ты знала от меня...
Сказав это, Амидея пожала неуверенно плечами. Взглянула потом на Лану в последний раз. Развернулась и… ушла уже навсегда. Оставила младшую сестру стоять ошарашенной. Простились как обычно – непредвиденно быстро…
Всю дорогу в Россию потом вспоминались её слова. И терзали вопросы, как, почему? Не простила, что не ушёл за матерью, в лес? Что встретил потом другую? Но Лану-то Ами любила, пусть матерью ей и стала другая, женщина не из лесных. Любила. Она это знала точно. Или хотела так чувствовать – ведь не было никого ближе сестры. Возненавидеть её она не сумела..............
Вся эта жизнь пронеслась в глазах в одно мгновенье – стоило ей к нему прикоснуться. Рана найдёныша тут же открылась, горячая кровь окропила её ладонь. Совсем ещё юн, лет 16–17. Но уже умирал, лёжа в снегу. Кожа и плоть его холодели быстро, и сердце из последних сил выталкивало остатки жизни горячими струями…
– Чшшшш… – сказала она, желая его успокоить. – Как твоё имя?..
Волк вздрогнул. Глаза его сначала вспыхнули жёлтым. На бледном лице отразился не испуг, скорее недоверие. Но юноша разглядел в ней быстро свою – признал дух свободного леса. Немного, правда, этому удивился. Затем же, покорившись судьбе, отвёл в сторону взгляд. Крепкий, как все юные волки, живучий.
– Тихо, тихо… – шептала она, обняв осторожно за плечи, держа бережно голову. – Они скоро уйдут…
– П… Прокопий… – едва разлепились сухие губы оборотня.
А её – прошептали заклятье. После чего большой снежный купол накрыл их с головой, спрятав надёжно от рыщущих глаз. И вскоре, мимо сугроба, родившегося на ровном месте, пробежали солдатские ноги, несколько пар. Тяжёлые, обутые в меховые сапоги. Солдаты были с ружьями в руках – донёсся запах калённого железа и обтёртого ладонями дерева. Преследователи юного волка злились, они потеряли кровавый след. И ничего не оставалось им, как только двигаться дальше, пробовать искать в другой стороне. Ведь никто, кроме старого филина и деревьев вокруг не видел, кого зима укрыла своим одеялом. А что до гордой луны – своих детей она никогда не выдаст…
Автор: Adagor 121 (Adam Gorskiy)
