CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

В Париж он вернулся только вечером. Дождь медленно угасал, тучи становились прозрачнее, пропуская свет луны. Небоскребы оставались такими же бездушными, но то, что таилось в их стенах, медленно сводило его с ума. Несколько раз Винсент слышал звуки внутри фундаментов.

С того момента, как он покинул квартиру медиума, его терзал один вопрос: виноват ли он в смерти Мишель? Как бы все повернулось, если бы он не приехал к ней, обрекая на встречу с каннибалами? Если бы он знал, что все так далеко зайдет… то что? Что бы он сделал? Если ему было суждено с самого начала попасть в Запределье, то бессмысленно винить себя в ее смерти: она так же, как Винс, хотела остановить вмурованных, поэтому впустила его. Единственное, что он может теперь сделать, это вернуться и привести туда Епископа, твари в стенах должны заплатить за ее гибель. 

Винс зашел в свою квартиру опустошенным, мрачный шлейф смерти тянулся за ним и отравлял сердце отчаяньем, он хотел выпить, но это не было выходом. Когда-то в одном баре у обочины он услышал исповедь старого пьяницы, убеждающего посетителей, что только он может видеть в углах стен, выложенных плиткой, человека, чье лицо невероятно чудовищно. Винс не хотел закончить так же, нельзя всю жизнь бежать от своих страхов и топить их в алкоголе, иногда приходится сражаться с ними, для этого необходим трезвый ум.

Без лишних сомнений он прикоснулся к стене, оказалось, что она ждала его, ее тайны превратились в расплывчатое понимание его чувств. Кто еще, если не жители темной комнаты, поймут его боль? Ведь там, куда он уходит, нет борьбы за первое место, там не нужно постоянно что-то доказывать, деревянный круг примет его таким, какой он есть, и все муки нереализованного человека исчезнут. На смену им придут сладкие грезы, где он сможет представлять себя кем угодно, там его будут окружать поклонники, что разглядели в нем творца высоких идей.

На одно мгновение Винсент испугался странных мыслей, которые заползали в его голову. Безусловно, они приходили оттуда, из темной комнаты. Те, кто посылал их, могли не беспокоиться, он не заставит себя долго ждать.

Знакомый скрип и красное свечение встретили его на пороге ужаса. Врата кошмара открылись во второй раз, теперь это будет долгая встреча, не такая, как первое свидание. Тихие голоса неслись из темноты, однако сейчас их интонация выражала укор, а не любопытство. Они, как звери, улавливающие приближение стихии, почуяли, что гость пришел не один, где-то здесь, в холодном полумраке, стояла сущность, природа которой оставалась загадкой. Пока Епископ ничем не выдавал себя, но биение его сердца звучало совсем рядом. Парадокс, но это существо выбралось из одной темницы, чтобы вскоре попасть в другую. Постепенно неровный ритм сердцебиения из тонкого шума превратился в глухой звук, раздающийся словно бы из-под воды, он заполнил темную комнату и поглотил шепот вмурованных. Пленник алых тканей возник из мрака, словно нечто забытое и требующее былого почтения. Епископ стоял рядом с журналистом, в тусклом свете крови Винс уловил лишь некоторые детали его обличия: он был на голову выше, обладал человеческим телом, одеждой ему служил плащ странного покроя, больше напоминающий мясницкий фартук. Глаза без зрачков и клиновидная маска были уже знакомы Винсу, в отличие от боевого серпа с длинной рукояткой, который Епископ крепко прижимал к груди. Под звуки сердцебиения существо скрылось в темноте комнаты. Сначала деревянный круг просто остановился, затем откуда-то из мрака на него пролилась кровь, потом упали несколько отсеченных пальцев, позже, словно кочаны капусты, на доски повалились отрубленные головы. Винс не стал рассматривать анатомию каннибалов, он отвернулся от бойни и побежал, оставляя позади потустороннего мясника, ужас, но не звуки сердцебиения. Но где же выход?

Чем дальше Винс углублялся в темноту Запределья, тем тише становился неровный ритм сердца, образы каннибалов и Епископа, освещенные красным светом, кружились у него в голове подобно любимой мелодии. Вскоре он добежал до той точки, где, кроме черной пустоты, не было абсолютно ничего, это был последний предел, за которым следует распад тела и духа. Сейчас он готов был встретить смерть, просто лечь на холодную землю и дождаться неизбежного. Отсюда не было выхода, как и не было выхода из привычной жизни, которая любовно ожидала его по ту сторону бетона. Разница лишь в том, что в Париже вмурованной оставалась его душа, а здесь тело.

Электрические вспышки помогли развеять его отчаянье. Их источник находился где-то наверху, молнии вспыхивали на доли секунды и оставляли фантомы света на его сетчатке. Неподалеку от себя он заметил девушку. Она была напугана, но, несмотря на свой страх, она подбежала к нему, быстро умирающие молнии указывали ей путь. «Кто это? И какого черта она делает здесь?» – подумал Винс.

– Кто вы? – спросила она.

– У меня тот же вопрос! – ответил журналист. 

Их диалог мог длиться сколь угодно долго, но неожиданно раздался звук щелкнувшего рубильника, и на смену вспышкам пришел яркий свет, причинивший боль их глазам. Потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к нему и увидеть полную картину, которую написали руки безумия.

Свет излучали обычные фонари уличного освещения, стоящие вдоль шоссе, где старый асфальт был поражен болезнями глубоких трещин и широких выбоин. Покосившиеся небоскребы и выцветающие кирпичные стены оказались странным образом нагромождены друг на друга, оборванные электрические провода свисали из разбитых окон зданий, тянулись из-под земли и порождали остерегающие искры. Толстые трубы наземных и воздушных теплотрасс демонически исторгали высокие струи горячей воды и клубы пара. Усеянная бесконечным количеством вентилей и задвижек непостижимая сеть водопровода замыкалась на обломках старых котельных, где в недрах ржавых машин и механизмов догорали последние остатки топлива. Интересно, каким образом осколок индустриального города, этот вывернутый наизнанку мир технократии, проник в логово поджидающих каннибалов? Может быть, это место – перекресток мучительных фантазий?

Шорох у кирпичной стены приковал к себе все внимание, осторожно, стараясь не создавать лишнего шума, Винс и Анжелин подобрались поближе. Уличный фонарь освещал только верхнюю часть кирпичной кладки, в то время как из тени у подножия стены показались две уродливые руки, схожие с увеличенными в десятки раз лапками жабы. То, что пряталось во мраке, несмотря на рваные раны, крепко наматывало колючую проволоку на торчащие из стены штыри. После руки вынули из темноты горстку маленьких лезвий и развесили их на шипах, словно игрушки на рождественской елке.

– Каннибалы мертвы, – первым заговорил низкий голос из тени.

– О чем он? – спросила Анжелин.

– Долгая история, – сказал Винс.

– Вы оба хотите выбраться отсюда, – констатировал голос.

– Какая проницательность, – съязвила Анжелин. – Кем бы ты ни был, но…

– Может, не стоит, – вмешался журналист.

– Кто-то называет меня Епископом, – ответила тень. – Я ищу мораль.

– И что это значит? – не успокаивалась Анжелин.

– Мне кажется, мы не поймем друг друга, – рассудил Винс. – Ты говорил что-то о том, как выбраться отсюда?

– Вы можете идти, – сказал Епископ, – только скажите, медиум, которая помогла призвать меня сюда, что с ней?

– К сожалению, она погибла, – ответил Винс, – каннибалы убили ее.

– Жаль, – огорчился голос, – быть может, она знала, где искать мораль? Ведь ее почти не осталось. Даже у меня ее нет, – рука Епископа указала на разрушенную котельную. – Там выход, по ту сторону руин находится ваш дом. – Больше Епископ не проронил ни слова.

Они выбрались на солнечный свет, держась за руки. Мегаполис распахнул перед ними свои двери, и два человека, которых объединяла темная тайна, вошли в шум автомобильных пробок, запахов горячего кофе и приятных звуков улицы. Им хотелось столько рассказать друг другу, ведь у каждого была своя история и причина, по которой, они попали в мрачный мир, что существует рядом с нами. Они были счастливы своему возвращению, еще не подозревая, что это было только начало нового путешествия. Ведь Анжелин носила в себе подарок ангелов башни, это был ребенок-моллюск, которого Винс видел на фотографии медиума, и более того, если бы журналист присмотрелся к снимку внимательнее, то, возможно, увидел бы на нем себя и Анжелин, и это была только первая загадка. В будущем им предстояло вернуться в бесконечно темную комнату, чтобы раскрыть тайну каннибалов, историю рождения Епископа и найти башню, где обитали мясные ангелы. И кто знает, чем закончатся их приключения. Ну а пока, наслаждаясь объятиями мегаполиса, Винс и Анжелин шагнули в новую жизнь.

FIN

Раннее морозное утро. Темно ещё. Пар с каждым вздохом вылетал из ноздрей, а холодный воздух щипал внутри нос. Высокие сосны потрескивали и в безветренную погоду; стволы их натужно стонали, и чем холоднее было, тем громче меж собой они переговаривались. Белая луна, словно кость, обглоданная и выбеленная на солнце, примёрзла намертво к небу. Кажется, она уже несколько ночей к ряду не уменьшалась-не прибавлялась. Самая пора была выйти размяться. После последнего раза прошло две недели. Большой перерыв, застоялась кровь.

Тихий и будто далёкий треск. Нет, не птица или сосна. Зимние совы и филин летали бесшумно, тетерева после такой метели не сразу поднимались на крыло, а мыши глубоко внизу шуршали иначе. Кто-то бежал по снегу. Неторопливо. Двигался осторожно, но где-то под ним проломился наст. Сильный мороз ударил не так давно. Дня не прошло, и корка как надо везде не схватилась – намёрзла неравномерно, не всюду глубоко. Его она уже держала уверенно, но тот, кто шёл дальше, был тяжелее. И он не спешил. Бежал бы быстрее, не проваливался бы.

Но вот началось!

Воздух с силой ударил навстречу. Глаза почти закрылись, и длинные слёзы выступали змейками, мгновенно превращались в замёрзшие дорожки. Пар вылетал из пасти сильнее, однако не устремлялся, как раньше, вперёд, а разлетался на бегу по сторонам. Шерсть на щеках и шее заледенеет, сколтунится в «ледышки-погремушки». Лапы несли по толстому насту быстрее ветра, и осторожность претила ступать везде: зоркие глаза выбирали дорогу верно, он видел места, где мог провалиться. Один-два раза – не страшно, но лапы охотника очень нежны. Осколки наста начнут резать шкуру, и след постепенно окрасится в алый. Притянет только лишнее внимание, следов оставлять за собой нельзя. Изредка, но встречались ночью опасные хищники – те, что на охоту выходят с гончими, с железными ружьями и острыми палками. Хотя обычно такое случалось днём.

Олень, что бежал впереди, услышал его. Сначала просто пустился в бег, размеренный и игривый, будто разминался после долгого сна. Но дальше он дал стрекача. Почувствовал за плечами погоню и выдал прыткий галоп. Нестись всю ночь так не сможет, однако, первый рывок всегда был мощным, подолгу затем приходилось нагонять. Сильный и опытный рогач уйдёт легко; избавится от преследования и крепкая здоровая олениха – если не брать их обоих стаей и не устраивать им засаду. Этот же был молод и глуп – полуторалеток, почти оленёнок. Таких спасала либо случайность, либо слепая отвага. Ещё бывало, но реже – оказывались крепче на ногу: вроде и юн, неопытен, а выдержки как у видавшего погони самца. Казалось, вот-вот уже должен рухнуть, свалиться от глупо растраченных сил, но всё бежал, бежал и бежал. Словно три сердца и восемь ног. Таких оленей называли двужильными, проще от них отступиться и погнаться за зайцем. Не ровен час, как сам обессилишь и попадёшься. Тому, кому попадаться не следует.

Глупый олень был не двужильным – уже через версту оказался прижатым к оврагу. Только свалил его другой охотник, более сильный и коварный. Своим прыжком он настиг его первым, зубами вцепился в шею и разорвал мгновенно горло. Горячая кровь живым напором ударила в мёртвый снег. Через несколько мгновений олень перестал дёргаться, а с неба исчезла луна-свидетельница.

И вот они уже вдвоём принялись за пиршество. В следующий раз настанет его черёд нападать на жертву, уронит наземь и разорвёт зубами глотку. Урок охоты был усвоен…....

Над деревней поднялось солнце. Позднее и зимнее, оно не несло много тепла, но отражаясь от сугробов, слепило глаза. Ещё вчера, в ряд над крыльцом, нависли с крыши сосульки, а чуть после обеда снова ударил мороз. Слюну превращало в лёд на лету. Давно таких перепадов зимой не случалось. Как с этими французами пришла беда, так чёрт те что и понеслось повсюду: то цены на хлеб на базаре поднимут в городе, то какой большой пожар случится в соседнем лесу. Теперь, говорят, и Москву поджигали осенью – три дня полыхала ярко, насилу всем миром потушили.

–  Прокопий! – позвал отец.

Он быстро прибежал. На оклики родителя отзываться лучше было сразу.

– Овёс в хлев отнеси…

Не каждый мог позволить себе в трудное время давать овса лошадям. Как лошадь кормили – всё было видно по её бокам, ест она овёс в холода или только сено с соломой. Но отец раз за разом отправлял его в хлев не за этим: кормить жеребца с руки заставлял по другой причине. С собаками у Прокопия сложилось сразу, с детства. Не чувствовали они его волчьей сути в человечьем обличии. А вот конь Огонёк к себе не подпускал. Вставал на дыбы, фырчал и ржал в безудержном страхе. Да и другие кони не лучше, мимо себя пропускали настороженно. Люд, что не нужно, всегда замечает, деревня не город, не спрячешься. Всё тут у всех на виду.

«И что, что меня не любит?..» –  пробовал робко он возразить отцу, когда продали старого жеребца и купили нового. Красивого, черногривого, в глазах с огоньком – так и назвали сразу.

«А то, – оборвал его он. – Помни, что отец твой – волк, а мать – лесная ведунья. На людях живём, как все должны быть, не розниться…»

«А… сам-то… кто я?..» – задавал себе с детства вопросы Прокопий.

Отца о таком и тогда не посмел бы спрашивать, в свои самые ранние детские годы. Сызмальства побаивался сурового волчьего нрава родителя. И понял всё о себе самом немногим позже – он тоже был волком.

Когда же впервые обернулся в зверя и провёл ночь под высокой луной, когда пробегал до рассвета за тенью облака, а между делом распутал хитрый заячий след, когда резво по лесу гонял рыжих лис и слышал в ветвях тонкий девичий смех, тогда и осознал вдруг, что в жизни его, наконец, наступило счастье. Да-да, то самое непонятное слово, которое много раз слышал, но думал, что всё это выдумки взрослых. Представить счастья, как оказалось, было нельзя, зато можно было почувствовать. В единстве со старым лесом, в свободном неистовом беге. В кровавой сытной охоте, в согласии с диким ветром. В ладах с семьёй и соседями, и… в безопасном жилище. Об этом позже поведал отец, сумел разъяснить все чувства в его молодые двенадцать. Помог осознать…

Огонёк опять не подпустил к себе. Даже на сажень. Бешеный испуг в глазах-каштанах, поднялся на дыбы, захрапел. Ударил копытом по жерди у яслей так, что та аж надтреснула. Заедет им в голову – череп разломится надвое. По телу – уж точно схрустнутся рёбра; а нет – отобьёт все внутренности.

–  Ладно, вот твой овёс, – сказал он коню, и просто зашвырнул зерно в ясли. Подумаешь… Если придётся менять лошадь, чему отец совсем не обрадуется, то пусть это случится хотя бы сейчас, до времени пахоты. Весной испытывать на характер зверя станет попросту некогда. Он пытался дать отцу этот осторожный совет, пытался уговорит его купить молодого и крепкого мерина взамен жеребца. Ведь оба они знали, что кони Прокопия недолюбливают. Кастрированных же коней не любил сам отец. Потому сыновьей просьбе не внял – в конюшне сейчас стоял Огонёк. Казалось, отец вообще никогда его не слушает. Все сыновья обречены стать сыновьями навеки…

Две старших сестры Прокопия утонули семь лет назад. Хорошие были б волчицы, побегать бы с ними под луной. Четверых деревенских детей в тот день затянуло в одну полынью разом. Они играли на реке и неожиданно провалились. Друг друга потом вытаскивали, но не спасли, ушли под воду; течением затащило под лёд. Чёрный был год для их семьи, сплошные утраты. Весной, как достали из воды тела и схоронили на старом кладбище, сгорели следом прежний дом и конюшня, погибла вся их скотина… И только через несколько лет, когда ему исполнилось двенадцать, обращение в волка принесло немного облегчения. Первая ночь и первый лунный бег. А всё, что было до них – будто сплошное беспросветное царство тени. Отец немного оттаял тоже, с началом их вылазок, когда ходили в лес на ночную охоту. А бедная мать… Она до сих пор жила словно призрак. Раз в год иногда улыбалась.

Впрочем, с отцом говорить Прокопию нравилось, когда тот был в настроении. Но больше нравилось слушать мать. Это от неё он узнал, что у капитолийской волчицы волчат оказалось в помёте четверо. И что двое из них основали Рим, а потомки двоих других захватили его и пытались разрушить; тем самым укрепили силу Константинополя. Мать прочла много книг, отец доставал их для неё в городе, в дворянской книжной лавке и у купца Митрофана-Книгочея, который много ездил по России и соседним государствам. И как бы ни потрепало её женское горе, но обучением Прокопия она никогда не пренебрегала. Учила его строго, и он это любил. А также мог подолгу наблюдать, как она тихо разговаривает сама с собой и возится с собранными травами. Иногда называет имена дочерей. От этого всегда хотелось плакать…

Никто в деревне не знал подробно про их семью. Уже хорошо, не удивлялись тому, что они никогда не болели, за смертью двух старших дочерей на это никто смотрел. А так бы заметили, прав был отец – в деревне всё на виду. Прыщ в бане и чирей разглядят на седалище, пялиться не постесняются во все глаза. Не то что скинутую волчью шерсть во дворе приметить, после ночной-то охоты, или увидеть в предбаннике что-нибудь позаметнее – ворохи трав и связанных за хвосты сушёных мышек. Таились и жили не в пример аккуратно. К чему и детей приучали. Теперь одного Прокопия…

Хлев вычистить или кормить овец, убирать за свиньями с поросятами, рубить дрова и таскать воду, драть лыко и замешивать глину – всё это было в обязанностях Прокопия. Он многим занимался на их подворье, но что-то отец всегда делал сам. Не потому, что не доверял сыну, а просто любил возиться с гусями и кроликами. А также резал по дереву, обтёсывал на заказ камень. И если сыну не давалась дружба с лошадьми, то его невзлюбили кошки. Они вообще не любили мужиков в деревне – те могли пнуть сапогом, затравить собакой, закинуть ради смеха в речушку или просто сделать что-то с хвостом. В общем, отцу было легче – меньше осторожничать приходилось. От любого мужика коты в деревне шарахались как ошпаренные.

– Прокопий!.. – громким, как гусиное шипение, шёпотом позвал из-за забора голос.

Иванко. Сын бывшего крепостного Акима или, как звали чаще, Акимки-охотника. Единственный юноша, с кем хотелось дружить в их деревне. Если б его отец, Аким, не любил выпивать, всей их семье жилось бы намного лучше. У своего барина на счету дядька Аким был хорошим ловчим и банщиком. Но имел за собой большой грех и мог проиграться начисто в карты, спустить свои копейки на что-то мало полезное. Сейчас потому и им было туго.

Лепёшка полетела через забор, когда над досками появилась голова Иванко. Тот ловко поймал её и сразу вонзил в зубы тесто. Откусил только раз. Остальное отнесёт младшим братьям, которых у него было трое.

– Я сейчас не могу!.. – крикнул ему Прокопий. – В хлеву закончить надо и воды натаскать. Давай у колодца в полдень!..

Иванко кивнул вихрастой головой. Прокопий же бросил ещё одну лепешку – всегда выносил не меньше двух, зная, что парню есть, с кем делиться. Ловкие пальцы схватили опять на лету, а затем голова с рукой исчезли. За неделю, когда дел по хозяйству не находилось у них обоих, раз или два они встречались. И вместе коротали в простых потехах время. Шли кататься на деревянных колодках с горки или просто гуляли, снежками сшибали сосульки и снегирей. А еще Прокопий учил Иванко драться на кулачках. Чтобы другие мальчишки не задирали. Оба росли хорошо, потому отбиваться приходилось всё реже, раздались в плечах, работа быстро вширь разносила. Сила же у Прокопия уже нарождалась звериная. Даже в людском обличии. Потому старался больно никого не бить, и с Иванко, когда дрались понарошку, держался помягче.

Вообще, жилось им в деревне довольно неплохо. Других волков тут не было. Прокопий знал, что принадлежали они к некоему волчьему клану, и отец иногда бывал на собраниях, сходках. А также знал про Старый Договор. Согласно ему волчьи кланы и охотничьи общины людей соблюдали мир и имели между собой договоренности. Простые по сути правила – никто никого не трогает. Для волка предписывалось не резать домашний скот и не жрать людей. Жить мирно, в общем, как остальные люди. Он ещё не успел разобраться в самом Договоре, но, судя по тому, что волков было мало, прав под этим небом и солнцем у них оставалось тоже меньше. Держались, однако, и даже преуспевали. Просто большинство обычных людей не знали, что среди них есть те, чья кровь позволяет им заниматься ведовством или обращаться в зверя. Мать рассказала, что когда-то, очень давно, задолго до времён Ромула и Рема, существовало двенадцать огромных кланов. У каждого из них был свой звериный облик. Сейчас не осталось ни одного. Лишь жалкие осколки последних трёх – медведя, волка и рыси. Медведи и рыси почти что исчезли.

Иванко дождался его. Стоял у колодца и снежками сбивал с журавля сосульки. Тогда как Прокопий припозднился – отец не пустил сразу, просил его помочь во дворе с оглоблями, пересадить на баню дверь и нарубить засветло дров. Да побольше щепы, запас на розжиг закончился. «Вертаться ж в потёмках будешь, – пробурчал на него, поймав на желании быстро уйти, – не дам масло жечь ради рубки…» Хотелось осторожно возразить, что помахать топором сможет и затемно – глаза у волка не как у людей. Да и светлее во дворе от снега. Но знал, что отец на это скажет: нечего, мол, на таких мелочах для чужих тайных глаз быть другим; и облака набежать к тому же могут, а тогда уж подсветить придётся. Жечь дерево с маслом ради пустого подсвета непозволительно, зимой они имели цену не летнюю. Да и вообще мог не пустить, осерчать и оставить в избе. Потому всё порученное выполнено было молча и скоро…

А позже так и вышло – из леса возвращались затемно, прав был отец, заигрались.

Кататься с холма они долго не стали. Иванко пробил телом наледь в сугробе: подпрыгнул с разгона на дощечке и камнем с пригорка врезался в снег. Немного сбрушил лицо. Но кровь остановилась быстро, и скула опухла не сильно. Этим же ледяным обломком прикладывали к щеке.

Зато потом друг дружке намяли бока, от души надубасили! Кружились, как настоящие охотники в потехе, быстро разгорячились в движении и даже чутка вспотели под тулупами. Твёрдый слой наста стал ко второй ночи морозов толст. Падали на нём часто, скользили, на валенки от тепла ног налипла снежная корка. Но больше не пробивали. Не ясно, как сподобило на такое Иванко, вроде был легче Прокопия. Теперь хоть стадо лосей пронесись, а не проломят мёрзлого верхнего слоя, не то что юный олень прошлой ночью.

Прокопий до сих пор ощущал сытость после удачной охоты с отцом. Домой принесли тогда небольшой кусок, а остальное осталось в лесу – диким волкам и лисам в помощь. Голодная выдалась зима, странная. Два дня всё таяло, как весной, с крыши капель пробивала дыры во льду, у крыльца и завалинки. Теперь стоял лютый холод. Вторые сутки днём поддувал студёный ветер. Синиц со снегирями, замёрзших насмерть, они насчитали с Иванко штук десять. Заметили, как пару их трупов клевали вороны. Ссорились громко, кричали, спешили доесть, пока не проснулись филины. Затем – тельце белки в сугробе, вылезшей из дупла зачем-то и околевшей внизу от холода. Словно обдали ледяным дыханием. Спрятаться не успела даже. Немного дальше лежала ещё одна, но тушки, когда возвращались в деревню, на месте не оказалось. Прокопий учуял нюхом того, кто её унёс. Увидел затем и волчий след, однако не сказал Иванко. Тот даже не знал, с кем ходит гулять. Совсем оголодали серые и подходили к деревне близко, собаки и кошки носа за черту после заката не показывали. Сожрут, не оставят костей и шерсти. Иной раз и от первых домов утаскивали, голод не тётка. И даже не бабка с соседней улицы. В человечьем обличии Прокопию их было жаль. Как и любую животину, будь та в лесу или в их курятнике – страсть не любил как резать кур. Но в волчьем, под луной, когда вставал на лапы и шёл по следу добычи, то и их, дальних и диких своих сородичей, видеть и ощущать начинал по-другому. Словно младшие неразумные братья. Голодно было этой зимой и холодно, всем, и зверю, и люду. Особенно французу, пришедшему на просторы России не ясно зачем…

К самой деревне повернули не там, где вышли гулять, а к Главному выездному краю – откуда к городу на санях вывозили шкуры, мясо и жир после того, как сельчане кололи свиней, забивали бычков и резали домашнюю птицу. Зимой эту дорогу не заметало, её держали наезженной, изредка даже ходили большие сквозные обозы. Опять же, ближайших два поселения стояли в той стороне, на город. Но побрели не по ней самой, а параллельной тропой, по твёрдому насту, навстречу чьему-то конному следу. Четверо проехали в лес, не так давно, кому-то на ночь глядя не сиделось дома. Похоже, ночные охотники, их много в это пору выезжало, за тетеревом и глухарём. Мороз потихоньку спадал. И с неба начинал сыпать снежок. Пока ещё мелкий, колючей крупицей. К ночи повалит большими мягкими хлопьями. В воздухе уже ощущалось – мороз попугал округу, но силы его на этом закончились. Давно не бывало такого в первые дни декабря. Обычно ждали лёгкую посленоябрьскую оттепель, без таяния, но и без суровых ветров с морозами. Уж точно без того, что б птица, да в камень на лету, или белка в прыжке колела...

– Зайдёшь? – спросил Иванко, и отвёл привычно глаза. Прокопий привык, и знал, что тот скажет. Иначе бы во двор не позвал. – Отца до утра не будет вроде. А мне только коз загнать. Мать кашу варит – вон дым как валит!..

И указал рукой на трубу из крыши. Да, славные кольца с клубами, закручивались узорными витками и плавно уходили ввысь. По всей деревне топили на ночь и стряпали.

– Не, – мотнул головой Прокопий, – пора мне уже...

Из-за забора подал голос пёс. Но как-то странно – будто скулил. И снова знакомый запах. Не сразу учуяли из-за дыма ноздри.

Иванко ещё не сообразил, а Прокопий ткнул его в бок. Взял за рукав, потянул.

– Пойдём-ка... – позвал.

И первым шагнул в ворота.

Пёс Челубей еле ползал. Таскал за собой дымящиеся на морозе внутренности: те вывалились из вспоротого живота. Весь двор – не двор, а сплошное кисельное месиво, из снега, крови и потрохов. Курятник с курами остался закрытым, а четырёх коз выпускали гулять, не загнали. Осталось две. Их трупы лежали в снегу. Других двух унесли в зубах. Изгородь на задах была низкой, перемахнули легко. Оттуда и появились, когда напали, смело, не ночью. Пять пар следов. По-тихому ушли, когда расправились.

– Мамка!.. – крикнул Иванко, и бросился к крыльцу проверить её и младших братьев. Упал сразу, споткнувшись, вскочил. Зря разволновался, волки домой не зайдут. Скорее спугнули бы их, если б во двор кто выглянул. Не слышали, как резали, и пёс не успел поднять шумиху. Дерзко и нагло всё провернули, под самым носом у людей.

Челубея Прокопий пожалел. Пёс знал его, привык и не боялся; одна из немногих собак в деревне, что при встрече виляла хвостом. Подошёл, присел с ним рядом на корточки. Тот встретил его, засипел. Лизнул языком ладони, но шкурой вздрогнул – досталось как ни как от волков, узнал схожий запах. Одно движение – и шея собаки хрустнула. Из избы же донеслись голоса. Все живы. Мать завопила, про всё услышав. Больше от горя, козье молоко – единственная доступная еда, когда дядька Аким на пьянках. Заплакали и младшие братья. Иванко появился на крыльце, когда ветер уже закружил снежинки и сверху посыпало по-настоящему. Будто кто-то нарочно спешил укрыть следы. Прокопий наклонился за козой.

– Давай разделаем, свежее ж… – сказал он бледному как начинавшаяся метель товарищу.

Иванко кивнул.

За забором между тем раздался стук копыт. А дальше всё уже случилось быстро.

Прокопий вернул тушу козы на снег и стоял, опустив руки. Во двор заехало двое верхом, и двое ещё осталось снаружи. Сначала Аким и Еремей обвели подворье взглядом. Луна даже сквозь снег пробивалась ярко, видны были пятна побоища. Потом хозяин поднял глаза на сына.

– И где же ты был? – заплетающимся языком, с пробуждающейся в голосе угрозой, спросил он его. – С волчонком игрался?..

Иванко не ведал, кем были родители Прокопия, однако, не дядька Аким. Он – бывший охотник общины, где знали про лесных людей – людей, обращавшихся зверем. И соблюдали Старый Договор. Такое было не по правилам – трепать языком при незнающих. Акима выгнали из общины пять лет назад, когда он нетрезвым застрелил человека-волка. Без вины и суда. Волчий клан принял тогда большие откупные, а его просто вышвырнули. Потому видеть ночью, на чужом дворе, полном пролитой крови, пьяного дядьку Акима было не в радость.

– Тятя, я… – начал оправдываться Иванко, мало уловивший смысла в словах про «волчонка». Но отец перебил.

– Запорю!!! – взревел он.

И неожиданно резво взмахнул рукой с откуда-то взявшимся в ней хлыстом.

Кончик плети дотянулся до сына; чиркнул по левой щеке – Иванко не успел закрыться. Вскрикнул только от неожиданности и плюхнулся на крыльце на зад. А Аким развернулся в седле, не выпуская хлыста, и кивнул головой Еремею – такому же бывшему крепостному и любителю медовухи с брагой.

– Помнишь, рассказывал про лесных, что живут среди нас? Вот их щенок. От драной сучки ведьмы и старого волка…

В спине похолодело не от мороза. Что-то тут назревало совсем нехорошее. Аким был не в себе, и Всеобщий Совет такое осудит. Однако всё это случится потом. Сейчас же они были одни, на краю деревни и в стороне от других домов.

– Ты сам всё видишь, своими глазами, – продолжил Аким, распаляясь, и бородой указал на следы резни. – А скоро увидишь больше. Когда к лесу погоним…

Обернулся на шум – двое снаружи, за воротами, похоже, привязывали лошадей, и услышали, что тут происходит что-то.

– А ну, мужики! – позвал он их. – Давай-ка в седло! Волчишко один тут остался…

Только при этих словах страх отпустил и наступило осознание, что самое время было дать дёру. Никак это уже не остановить и само по себе оно не закончится. Бежать, только бежать! Прокопий, отступая назад, развернулся. Увидел краем глаза ошалевшего Иванко, который ничем не смог бы помочь. И устремился быстро к ограде, через которую в лес отступили волки. А сзади в спину услышал:

– Ату его!..

– Аууууу!..

Ржание людей, лошадей. Подбадривания. Вскрики. Так они начинали охоту – охоту на него.

***

Через жерди Прокопий перемахнул легко, почти не коснулся их. Рукой только зацепился за большую занозу – слетела варежка. Охотники были пьяны, однако не испытывать лошадей на барьер соображения хватило. Зимой во дворе коня для прыжка не разогнать. Выехали за забор, что ему давало немного «форы» – новомодное помещичье словечко. Слышал затем, как шально заорали, загикали. Хорошо, хоть травили впустую – не оказалось с ними собак, оставили где-то свору. В деревне они никому не нравились, гнали с работ отовсюду – как выкупили себя и семьи, будто с цепи сорвались. Зато накрепко меж собой сдружились. Вроде с руками и с головой, но дури в головах на целую общину охотников хватит. Свою сколотили, вчетвером. Зимой промышляли мясом и шкурами. Дрянь дрянью все четверо, а недавно лося целиком притащили – двенадцать домов накормили в деревне. Понятно, что на мен, не бесплатно, но всё же...

– Ату его, ату!.. – не унимался и травил громче всех Аким. – Вон он! Топчи!..

Не видели пока его из-за снега, врали, кровь себе раззадоривали. Пурга же начиналась всерьёз. Завьюжило, закрутило вихрями с большущими хлопьями. Прокопий раздевался на ходу, скинул с себя тулуп и валенки. Правда была в словах мужиков: спьяну затопчут конями. Теперь спасут только быстрые лапы. С нужной стороны объехали дом охотнички, с хитрецой поступили – от деревни отрезали сразу. Теперь только в лес – откуда пришли с Иванко…

Кувыркнулся, скинув последнюю одёжу. И впервые в жизни обернулся почти что мгновенно. Сразу изогнуло всё тело и вылезла шерсть, подломились руки и ноги.

– Да вон же корчится, тварь! Я ж говорил!..

Теперь увидали.

Только Прокопий уже преобразился. И имя своё почти позабыл; видел разве что людей на конях, да лес впереди. Прыгнул вперёд и понёсся скачками к чернеющей кромке…

Молод оказался Прокопий. Неопытен. Как ни старался его обучить отец, а многое приходило лишь с возрастом. Не просто было уйти в лесу от четверых охотников, на крепких-то лошадях (единственном своём богатстве), и продавших тысячи шкур лесного зверья. Не только заячьи с лисьими, но волчьи и медвежьи тоже. Два раза стреляли, сердились, что не попали. И трижды не давали свернуть, что б не ушёл из леса в деревню. Лысая земля под снегом и голые без стыда деревья – всё было «против» него этой ночью. Всё, кроме жидкой пурги и бледной луны на небе. Первая иногда задувала стеной, а вторая ненадолго исчезла. Но даже с их помощью он понимал волчьей сутью, что за ним пойдут до конца. От этого лапы бежали хуже и просто хотелось спрятаться…

Жёлтый огонёк показался впереди. От малой лучины – горело в окошке. Дым поднимался над крышей, горячий воздух дрожал, встречаясь с морозом. Вроде отстали. Отсюда до деревни было меньше двух вёрст, и рядом пролегала дорога. Но сил уже не было, выдохся. Первый раз побывал на охоте, когда загоняли его, а не он.

У крыльца он упал и скорчился на земле. Передние лапы разъехались. Ударился грудью и задрожал, обращаясь обратно в человека. В этой избе переждать было можно, хозяин её – Пантелей. Тоже из лесных людей, но только из медвежьего рода. Стар был, как пень, и в зверя давно не оборачивался. Отец говорил, что к нему можно стучаться даже ночью. Знакомил их однажды, когда время пришло и Прокопий научился перебрасываться. Лесной человек другого лесного укроет.

Хозяин только открыл, и сразу всё понял – по голому виду. Дал одеяло, пустил к себе в дом. Совсем очеловечился дед Пантелей. Когда утратил способность оборачиваться, начал понемногу попивать по-людски. Он и сейчас был пьян, глаза – осоловевшие малость, движения давались тяжело, неуклюже. Ей-ей медведь – стоит, с лапы на лапу переваливается. И брови, с волосами на голове, точно бурая шерсть – густая, не расчешешь, с хорошей благородной проседью. Поставил в чугунке воды на шесток. Побросал в неё малины, шиповника.

– Сейчас отвару попьём, – прорычал виновато он старческим голосом. – Ты здесь обождёшь, а я за отцом схожу. Одежду соберём по дороге. Совсем распоясались, суки… Не бойся ты дураков. Супротив Договора Старого не попрут…

Тряхнул головой, выгоняя хмель. Видно, что никуда не собирался в вечер, да и куда в такую пургу? На столе в деревянной миске стояла пшённая каша. Съедена наполовину. Подвинул её ладонью Прокопию и тот начал есть. Если во время обращения не насыщались плотью дичи, жрать после этого хотелось неимоверно. Пару раз с отцом на двоих съедали целый чугунок по возвращению, когда не удавалось разохотиться. Случались в их волчьей охоте плохие дни…

Прокопий уже скрёб ложкой по дну чугуна – с кашей из миски он быстро расправился, – когда Пантелей засобирался из избы. Не стал пить отвар, сел на кровать и, громко кряхтя, натягивал валенок. Попутно наставлял.

– Лучину затушу, в темноте побудешь… Коли придут – будут стучать и пялиться в окна. Ты просто сиди. Потопчутся – уберутся не солоно хлебавши. Я лучший тут кожемяка, ко мне ни одна дурная башка на силу не сунется... Ну, если уж что, то тихо лезь в подпол. Там ворох шкур и старых мешков – заройся в них, затаись...

Договорил, и с трудом натянул второй – ноги к старости пухли. Накинул тулуп нараспашку. Без шапки сзади его голова, угловатая, с космами, и вовсе на медвежью башку походила, большая как походный котёл. Дунул перед выходом на лучину, и яркий свет погас. Остался только слабый – от углей из печки. На всякий случай вернулся уже от двери, прикрыть немного трубу и поставить заслонку. А то заглянут в окно, не поверят – никто не оставит открытой печь, уходя из дому. Мало ли, какой уголёк тихий стрельнет, потлеет да что-то вспыхнет. Избы в деревнях горели хорошо.

Как только заслонка встала, в избе стемнело совсем. Светлее было снаружи, от снега и от луны. Метель затихала. Обитая войлоком дверь тяжело вздохнула, и дед Пантелей шагнул за порог...

Сначала послышался звук. Ни на что не похожий, но отдалённо напомнил звук топора – глухой, как при разделке туши. И будто треснула ткань – как если б лопнул тугобокий мешок, распёртый сырым зерном или доверху полный тяжёлой муки. Дед, вздрогнув, попятился. И ладно ведь как пошёл – будто вели, тело совсем не качало. А вот ноги вяло приплясывали. Дверь при этом осталась настежь открытой и щедро задуло холодом. Хозяин же вдруг упал: присел на зад и повернулся чуть набок. Тогда Прокопий и увидел торчащие вилы – те самые, что заметил в сенях. По черен вошли под сердце, в верх живота.

– Спрятался, думал?..

Аким, Еремей и ещё двое ввалились в избу. Последний, что вошёл, опустил в пол ружьё. Громыхнул выстрел. Тело Пантелея вздрогнуло.

Но не дядька Аким, выдернувший после этого вилы одним рывком, представлял сейчас угрозу. Незнакомый охотник направил оружие на Прокопия.

– Точно что ли волк? – сказал он, словно просил разрешения выстрелить, и на мгновенье отвёл от стола глаза.

Этого хватило. Почти опустевший чугунок полетел в него. Грохнул следом оглушительно выстрел, и пуля ушла в потолок.

Прокопий за столом не задержался. Схватил из-под себя скамью и быстро вышиб окно. Ловко всё вышло – одним ударом высадил. Нырнул в образовавшийся выход. Страх добавлял ему сил, и обозлённые крики услышал, когда уже сам был снаружи, в снегу. Вскочил и быстро метнулся. Напугал лошадей до громкого ржания, когда перелазил через забор. Тихо заехали, нашли по следам и встали у огорода. К крыльцу же зашли с двух сторон. Теперь придётся помёрзнуть – и выскочил нагишом, и в волка, как надо, снова не перекинешься: шерсть за ночь два раза не вылазит. Так уж природа в роду обустроила. Одно хорошо – на лапах всегда быстрее, хоть с шерстью, хоть без.

Немного отбежал и упал в сугроб. Собрал все силы и начал перевоплощаться.

Вот только что-то пошло не так. И для него это оказалось непредвиденным.

Прежде он этого не делал – не перекидывался за ночь туда и обратно дважды. Не было нужды. Да и не каждый волк мог провести полноценное обращение даже на следующий день. Сейчас припёрли иные обстоятельства; однако, как ни старался Прокопий – не выходило ничего. Видел в мучениях, что руки его по-прежнему руки и в лапы не превращаются. Вытянулся в последний раз, застонал от натуги, напрягся.

И тут по затылку ударили.

– Ну, вроде взяли… – было последним, что он услышал, проваливаясь рассудком в пустоту. Причём в такую, что там оказалось холоднее, чем в сугробах промёрзлого леса вокруг…

ЧАСТЬ 2

Георгий Олегович минуту рассматривал висящий почти около потолка красный уголек тлеющей сигареты. Поморщился - пока курил, даже не замечал, что от сигареты воняет горелой тряпкой. Сейчас же этот запах перебивал все остальные - и запах с туалета, и пота, и запах дыма, смешанного с каким-то цветочным оттенком, и запах гуталина, который сводил Георгия Олеговича с ума. Георгий Олегович махнул рукой, пытаясь зацепить невидимую веревку, через которую Дима как-то подвесил тлеющий окурок и явно веселился над ним сейчас, вон как весело дышит ему в спину. Веревки не было и Георгий Олегович взбесился.

- Прекрати немедленно, - наконец потребовал Георгий Олегович, - это не смешно. Дурака из меня делать решил, дебил?

- Да это не я, - ответил Дима из-за его спины, - я за тобой стою.

Георгий Олегович на ощупь пнул его ногой и обматерил.

- Офигел, блять, какой ты мерзкий дед, - огрызнулся Дима, было слышно, как он отступил назад, - капец, как тебя жена терпит.

- Я развелся, - раздраженно ответил Георгий Олегович, - я здесь, она на даче, понял?

Дима сделал еще шаг назад и что-то неразборчиво буркнул себе под нос.

- Вот если бы не ты, - Георгий Олегович сделал многозначительную паузу, глядя как огонек начинает плясать вверх-вниз, - то мы бы сюда не попали, мелкий ты засранец. Одни неприятности от тебя. Надо было тебя сразу ликвидировать и все.

- Ликвидатор старый, блять, - хоть Дима и буркнул себе под нос, но Георгий Олегович расслышал.

Он дернул ногой назад, но Дима снова отодвинулся и Георгий Олегович никуда не попал. Огонек снова поднялся вверх и медленно поплыл вниз.

- Шутник хренов, -  Георгий Олегович прикинул, где мог стоять Дима, и в этот раз  дернул ногой назад со всей силы.

Не рассчитал и не попал. Качнулся, взмахнул руками и уперся во что-то холодное и твердое.

- Мамочки, - от неожиданности тонким голосом завизжал он, - здесь труп, блять, труп, Дима.

Оттолкнулся обратно, повалил подхватившего его Диму и резко ослеп. Схватился за его плечо и принялся трясти.

Комната растворялась в холодном, режущем глаза, ярко-белом свете.

- Блять, да мы умерли с тобой, - заорал Георгий Олегович, чувствуя как Дима его спихивает на пол, - с тобОООЙ.

Последний слог он проорал от неожиданности. Свалился на пол и начал медленно отползать. Уперся в чей-то сапог и всхлипнул.

- Дима, беги, - шепотом пробормотал он, поворачивая голову назад, - беги.

В холодном свете лицо Димы отдавало неестественной синевой. Он смотрел поверх Георгия Олеговича и беззвучно шевелил губами.

- Сзади, - разобрал Георгий Олегович и тут его вздернули вверх.

Стена резко приблизилась. Хрустнула рука. Следом упал сам Георгий Олегович. Подбородок врезался в порог двери, стукнули зубы. Рот наполнился кровью. Сзади раздался негромкий смех.

Георгий Олегович медленно поднялся и оперся спиной об косяк. Посмотрел вниз - кость не торчала. Прижал безвольно висевшую руку в животу.

- Давай, - после светлой комнаты чернота коридора казалась бездонной, а слова Димы подталкивали бежать без оглядки, - беги отсюда, пока...

Георгий Олегович сделал шаг назад и обернулся.

В пустой комнате моментально стало тесно. Посередине, почти подпирая потолок, стоял человек. Спиной к Георгию Олеговичу. В одной руке он держал что-то ослепляюще-яркое. Шагнул в сторону окна и прижавшегося к стене Димы. Георгий Олегович с трудом развернулся, с прижатой рукой это было досадно медленно и больно. Человек поднял ногу и с грохотом опустил ее обратно, подняв тучи пыли и разлетевшихся осколков. Встал, демонстративно, словно любуясь собой, оглядел себя с боку и снова повернулся к Диме.

- Беги, - Георгий Олегович задел обломок мебели и чуть не упал, - беги, Дима, я его задержу.

Стоящий человек на секунду замер, переложил фонарь в другую руку и неторопливо повернулся.

Георгий Олегович всмотрелся в его лицо. Спину резко обожгло - Георгий Олегович пытался что-то сказать, но слова застряли в горле. Человек приветливо улыбнулся и махнул Георгию Олеговичу в сторону выхода.

- Он же младше моего внука, - думал Георгий Олегович, наблюдая, как парень уже достаточно ясно машет ему на выход, - отпускает? Из-за возраста?

Георгий Олегович сделал шаг по направлению к двери. Парень снова улыбнулся. Георгий Олегович вспотел, попрощался с жизнью и на всякий случай покивал головой. Парень покивал головой в ответ и выжидающе уставился на Георгия Олеговича.

- Лазеры, что ли, у него вместо глаз? - чувствуя, как несильное жжение сзади усиливается, Георгий Олегович потерся спиной об косяк и еще раз кивнул.

Парень повторил.

- Что за хуйня? - Георгий Олегович шагнул было назад, но остановился.

Почесал спину, застонал от боли, и неожиданно для себя сделал маленький шажок вперед.

- Хороший мальчик, - ласково, словно разговаривая с соседской собакой, перелезшей к ним на участок, говорил Георгий Олегович, пытаясь обойти парня около стены, - хороший мальчик.

В каком-то немысленном для него прыжке он оказался перед Димой и резко повернулся.

- Убирайся, - выкрикнул он, для убедительности махнув рукой.

Заорал от боли. В глазах потемнело - накатывало  какое-то непонятное бешенство и ярость.

- Убирайся, - спину жгло сильнее, и непонятно было, что болит больше, рука или спина, - убирайся, засранец.

Он пинал воздух и орал.

- Убрас, - повторил парень, когда Георгий Олегович остановился перевести дыхание, - хмм.

- Ты еще дразниться удумал? - почему-то жжение перешло на правую ягодицу и Георгий Олегович окончательно взбесился.

- Сука, - заорал он, чувствуя несильные хлопки по спине и ниже.

Он быстро развернулся к Диме, пнул и попал ему по ноге. Дима открыл рот.

- Себя, блять, по жопе постучи, урод, - орал Георгий Олегович, - себе, блять, я не из этих, понял. Сука.

Он матерился, проклиная день, когда встретил Диму, когда встретил жену, когда устроился в магазин, когда вообще решил родиться. Орал поочередно - то на сидящего с открытым ртом Диму, то на стоящего парня, который кивал каждый раз, когда Георгий Олегович поворачивался к нему. Сломанная рука подскакивала при каждом повороте и заставляла орать еще сильнее.

- Скоты, скоты, всю жизнь испоганили, - Георгий Олегович плюнул, растер подошвой плевок, - заебало все.

Замолчал. Спину жгло. Жопу тоже. Тряпкой воняло все вокруг в комнате. Воздух мутнел и внизу походил уже на негустой дым.

Парень постоял, нагнулся, поставил фонарь на пол. Встал. Аккуратно похлопал в ладоши. Развернулся и вышел.

Раздался сильный шлепок и Георгий Олегович злобно повернулся к Диме.

- Ты, блять, горишь сзади, - Дима развернул его к себе и принялся сбивать пламя.

- Капец тебя бомбило, - наконец закончил он, помогая Георгию Олеговичу раздеться, - в прямом смысле жопа горела, охуеть.

- Заткнись, - буркнул Георгий Олегович, глядя как сгибается Дима в приступе смеха, - заткнись, засранец.

Дима булькнул, не выдержал и засмеялся в полный голос.

- Ты видел, да, видел? - говорил он через пару минут, вытирая глаза, - мне кажется, при виде тебя даже тот пиздюк обосрался.

Георгий Олегович поморщился - Дима помогал ему с рукой.

- Смотри, даже фонарь оставил, - Дима завязал узел потуже, - красава, дед. Я тобой горжусь.

- Гордись, гордись, - ворчливо ответил Георгий Олегович, - надо воду найти, а то завтра гордиться нечем будет.

- Еще лекарства, - кивнул Дима, - не болит?

Георгий Олегович прислушался к себе.

- Терпимо, - ответил он, - здесь заночуем?

Дима кивнул, походил по комнате, нашел какую-то одежду и помог ему одеться. Расчистил пол от мусора, отряхнул тряпки от пыли и расстелил на полу. Помог лечь, и устроился сам поближе к окну.

- А свет? - глаза привыкли и фонарь уже не раздражал, но спать Георгию Олеговичу все равно было неудобно.

Дима недовольно встал, повертел фонарь и перенес поближе к себе.

- Нет кнопки никакой, - ответил Дима, устанавливая фонарь на подоконник, - будем спать со светом.

Георгий Олегович вздохнул и закрыл глаза.

- Дима, - через минуту спросил он, - а если они нас найдут?

- Прогонишь, - буркнул спросонья Дима.

Третий дом.

В пустой комнате его голос звучал громко и звонко, даже немного противно-подхамлимски. Влад злился - хотелось говорить более твердым голосом, но он снова срывался на фальцет.

Мужчины сидели полукругом - около Влада сидел и курил здоровый, взрослый мужик лет пятидесяти, напротив сидел еще один мужик, худощавый и длинный, с угрюмым лицом и сломанным носом, а молодой парень сидел чуть слева от входа и периодически поигрывал молотком. Слушали молча, и терпеливо ждали, когда Влад замолкал, пытаясь полностью все рассказать. Их молчание отвлекало и раздражало одновременно. В горле пересохло и Влад прервался.

- Можно попить? - спросил он, обращаясь к мужчине, который за время его рассказа выкурил уже третью сигарету.

Тот кивнул молодому парню.

- И руки развяжи, - добавил мужчина.

Парень встал и Влад с трудом повернулся к нему спиной.

- Готово, - Влад неторопливо растер запястья, взял воду и сделал большой глоток.

- Ну в принципе вот, потом он меня закинул сюда и ушел, - Влад поставил бутылку на пол и замолчал.

- Валерий Иванович, - представился мужчина, - это Саша, а это Николай.

- Очень приятно, - культурно ответил Влад, решив пока не конфликтовать.

- Не пизди, - грубо ответил ему худощавый, которого представили как Николая, - нихуя тебе не приятно.

Влад попытался дружелюбно улыбнуться, но судя по тому, как передернулся молодой парень, получилось не очень.

- Значит, магазин вероятнее всего цел и не разграблен, - подвел итог Валерий Иванович и Влад кивнул.

- А лес они охраняют и вглубь пойти не дают, - продолжил Валерий Иванович, игнорируя кивок Влада, - интересно, однако. Есть мысли?

- Да, - Николай встал, - короче, или его развязываем и идем хавать, или его валим и идем хавать. Хавать идем однозначно, а с этим решайте, я есть хочу.

- Слушай, я, блять, не скажу, что хороший человек, - Влад сел удобнее, - но я не тварь, если что. Понятно? И не крыса.

- Развяжи его, - Валерий Иванович снова кивнул парню, - только у нас без шуток, понял? Никаких, блять, дебильных шуток или хуйни. Уяснил?

- Понял, принял, - Влад встал, размял ноги и протянул руку вперед, - без проблем, я не конфликтный человек.

- А по морде не скажешь, - усмехнулся Валерий Иванович и пожал протянутую руку, - ну пошли ужинать, неконфликтный человек.

Поднимались молча. Молодой парень свернул на одном из этажей.

- Может вначале поешь? - крикнул ему вслед Николай, шедший рядом с Владом, - потом остальное.

- Не, - парень обернулся, - хоть два ведра принесу.

- Помоги иди ему, - Валерий Иванович остановился и подождал, пока Влад поднимется к нему, - если что, потом еще сходим.

Николай кивнул и повернул вслед за парнем.

- К вам они не попали? - спросил Влад, прислушиваясь к шагам внизу.

Валерий Иванович покачал головой.

- Попытки были, - Валерий Иванович махнул рукой вниз, - но отбились.

Влад вспомнил забитые окна на первом этаже и кивнул.

- Нас тут немного, - добавил Валерий Иванович через пару этажей, - наверх решили перебраться от греха подальше. Эти-то твари прыгают, оказывается, до третьего этажа. Чуть нашего кота вместе с главбухом не стащили. Вот и решили наверх перебазироваться.

Он остановился на площадке верхнего этажа, задрал голову вверх к открытому люку и негромко свистнул.

- Потом расскажу, - сказал Валерий Иванович появившейся сверху девушке, - лестницу дай, и не убирай, там Сашка с Николаем воду тащат.

Влад влез наверх после Валерия Ивановича и огляделся. В середине огромного пространства горел фонарь, пахло дымом и едой. Около входа на чердак стоял шкаф, немного скошенный на правую сторону, с перекосившимися дверями. Чуть поодаль лежала небольшая, ровно-сложенная башня из книг и журналов. Около окна горел небольшой костер, и рядом с ним сидел мужчина.

- Это Влад, - представил его Валерий Иванович, - к нам залез.

- Это вы его так избили? - девушка поддернула штаны и сердито посмотрела на Валерия Ивановича.

- Мы немного добавили, скажем так, - он повернулся к Владу, - это Мика, наш главбух, хранитель и записывальщик всего нашего хозяйства.

Влад кивнул.

- Это Саня, он наш повар и так, по всему остальному, - человек у костра встал.

Невысокий, крепко сбитый мужчина подошел и протянул Владу руку. Влад пожал.

- А Федюк где? - спросил Валерий Иванович.

Мика засмеялась. Кивнула в сторону стены.

- Там на моих вещах спит, - она улыбнулась, - я его одеялком накрыла, пусть спит.

- Лестница внизу, - она села на корточки, нагнулась и теперь кричала вниз, - быстрее, чего там плететесь?

- Не выпади, - мимоходом заметил ей Валерий Иванович и прошел за шкаф.

Саня приветливо махнул рукой вглубь чердака, и Влад молча пошел за ним к костру, взял протянутую тарелку и огляделся..

- Охренеть, - он прошелся взглядом по надписанным коробкам, - грамотно все как.

Вещи лежали ровными рядами. Коробки с надписями "Масло", "Овощи", "Мыло и все такое", "Крупы" и еще куча подписанных корзин, контейнеров стояли вдоль стен, на хорошем удалении от костра. Около противоположной стены белели матрасы.

- Выдам, - раздался голос Сани и Влад вздрогнул, - на полу спать точно не будешь. Вон там руки помой.

Влад повернулся туда, куда показал Саня, и поставил тарелку на пол.

- Можешь и лицо помыть, - добавил Саня, - вода там чистая.

Влад встал и медленно прошел к самодельному умывальнику. Взял от подошедшего Валерия Ивановича полотенце, поблагодарил и с наслаждением набрал воды.

- Боже, - вода освежила лицо и незажившие раны, - спасибо.

Он вытерся и столкнулся с Микой.

- Вот, - она сунула ему в руки пузырек, - обработай. Или помочь?

- Я сам, - он взял протянутые салфетки, - спасибо.

- Там я тебе одежду еще достала, - Мика кивнула в сторону матрасов, - на стуле лежит.

- Спасибо, - растерянно протянул Влад, размышляя над тем, когда она все успела приготовить, - спасибо.

Он прошел мимо Саши, который осторожно нес полные ведра воды, помог втащить ведра Николаю и пошел переодеваться.

Второй дом.

Лестница казалась бесконечной. Темнота поглощала все звуки. Каждый шаг гулким эхом впечатывался в уши и заставлял нервно оглядываться назад. Чуть ниже тяжело поднималась Тамара. Артем оглянулся в очередной раз и поморщился - обдало запахом чего-то гнилого.

- Чувствуешь? - шепотом спросил он вниз.

- Что? - Тамара встала на ступеньку ниже и Артем зажал нос.

- Ничего, - буркнул он, поднимаясь выше, - пришли, все.

Он постоял пару минут около двери, ведущей к квартирам, осторожно выглянул - но все сливалось в какое-то мутное черно-синее пятно.

- Что там? - Артем дернулся, но Тамара настойчиво пихала его в плечо, - что там, пусто?

- Пусто, - через минуту ответил Артем, - можешь не так близко подходить, меня мутит.

Каким-то шестым чувством он отметил, что пространство позади стало свободнее - Тамара отошла назад на пару шагов.

Медленный шаг вперед - ничего. Еще. Что-то скрипнуло под ногами и Артем моментально застыл.

- Посвети, - шепотом попросил он Тамару, - я ничего не вижу.

- Телефон выпал, - донесся голос Тамары с лестницы, - когда бежали, выронила.

Артем вздохнул. Наугад сделал еще шаг и остановился, пытаясь разглядеть хоть что-то.

Тишина.

- Чего ты застыл? - голос Тамары уже не раздражал, а дико выбешивал, и Артем с трудом подавил желание повернуться и ударить ее по лицу.

Он резко шагнул. Не удержался - нога проскользила вперед, тело повело и он свалился во что-то мягкое и пружинистое. Облаком поднялась вверх искрящаяся пыль, отдающая мерцающим голубым оттенком и Артем в каком-то диком прыжке снова оказался на ногах. Вытер лицо рукавом, сплюнул ставшую сладковатой слюну. Сердце дико колотилось, ноги дрожали, руки тоже.

- Осторожнее, - хрипло сказал он, - там труп. Обходи слева, у стены.

Еще раз вытер лицо и вытянул руки. Нащупал дверь, потянул - было открыто. Зашел. Встал - воздух с открытого окна освежал, темнота чуть ушла, по крайней мере окно было видно, и стены тоже.

- Иди осторожно на мой голос, - зашептал он, обернувшись, - слышишь?

Тамара что-то промычала, но скоро оказалась около него.

- Поищи что-нибудь посветить, - и Артем снова зажал нос, гнилью несло очень сильно, - надо найти бокалы там или еще что-то.

- Почему ты говоришь очевидные вещи? - раздраженно ответил он, - и вообще.

Он замолчал. На ощупь прошел в комнату, споткнулся об что-то, выругался. В соседней комнате чем-то гремела Тамара. Наткнулся на шкаф - и вытащил оттуда полотенце. Разделся, вытерся и принялся искать одежду. С трудом натянул футболку, плечо побаливало, когда он поднимал руку вверх.

- Ушибся, - он нашел упаковку салфеток и принялся вытирать руки.

- Стаканы нашла, - негромко позвала его Тамара, - пошли.

Артем взял салфетки, вышел к Тамаре и протянул ей упаковку.

- Ой, спасибо, - Тамара протерла лицо и руки, - много не расходуй.

Артем снова поморщился. Голова потихоньку гудела, боль была несильной, что-то шуршало в углу комнаты и фоном еще слышалось неразличимое бормотание, но Артем списал все на недосып.

На фоне окна было видно, как Тамара подслеповато наклоняется над столом и осторожно разливает воду.

- Готово, - с придыханием сказала Тамара, опустив бутылку вниз, - вот странно, да? Если вода есть - ее не замечаешь, а как ее нет - то сразу становится нужна.

Артем взял стакан.

- Быстро не пей, - предупредил он ее, - плохо может стать.

- Я знаю, - Тамара кивнула и подошла к окну.

- Переночуем здесь, - Артем посмотрел вверх, - тем более...

Тамара неожиданно дернулась, с грохотом поставила стакан на подоконник и бросилась к выходу, чуть не сшибла Артема, и бешено защелкала выключателем.

- Света нет, - через минуту сказал ей Артем, - ты с ума сошла?

- Есть, - Тамара ожесточенно стукнула кулаком по стене и неожиданно заплакала, - есть. Там.

Артем пожал плечами - утешать ее совсем не было сил, и желания тоже.

- Да посмотри ты, - Тамара метнулась обратно к окну, - вон же.

- Не ори, - Артем нехотя подошел и чуть не выронил стакан из рук.

В первом доме на втором этаже, чуть сбоку от вывески магазина горел свет.

– Ну, как хотите! – произнёс я вслух, едва скрывая обиду, затушил сигарету и приподнялся, – Другой такой возможности попрощаться, наверное, уже не будет никогда.

Вдруг меня пронзила неожиданная мысль: «Ну с чего я взял, что они должны сюда прийти? Сегодня мне стало известно, где они нашли свою смерть! И где, как не там, я должен бы проститься с ними! К тому же они всегда приходили ко мне, а теперь вероятно моя очередь навестить их в последний раз».

– Хорошо! – Сказал я сам себе. – Если так надо, то быть тому, – от непростого решения по спине пробежали мурашки.

Дорога к Монашьему пруду даже и раньше среди ясного дня не казалась мне особенно приятной. Тропинка вела вниз, в тенистое лесное ущелье, густые луговые травы сменялись разлапистыми костистыми листьями папоротников, а вылезшие из-под землистого песчаника корни деревьев напоминали в темноте гигантских полозов. Сам пруд предстал передо мной гладью громадной черной тарелки, неподвижный и холодный, как глаз бездушной рептилии. Однако луна снова поспешила мне на помощь, и вынырнув из облаков, пролила сверху молочно-белый свет. Подул тёплый ветер, приветственно зашевелились ветви плакучих береговых ив, над головой беззвучно пронеслась ночная птица.

–Ну вот, – раздался вблизи знакомый голос, – А мы-то уже и не надеялись, что ты придешь к нам! – непонятно откуда появившийся Лёнька присел на корточки рядом со мной.

– О, пивас! – обрадованно сказал подошедший с другой стороны Родька,  – Ни разу в прошедшей жизни не пробовал.

Достав перочинный ножик, я открыл бутылку и молча протянул пенящуюся бутылку моему другу.

– Знаю, о чём ты молчишь, – cказал хомяк и в задумчивости поскрёб затылок,  –Всё получилось как-то по-дурацки, как всегда, в подобных случаях, наверное, и происходит. Взяли друг друга „на слабо“ и поперлись ночью купаться.

– Это он сейчас так говорит, – перебил его Суслик, с любопытством рассматривая початую бутылку, – В прошлом году в третье смене история по лагерю прошлась, будто в пруду со стародавних времён обитает русалка. Вернее Ундина, такое определение из германской мифологии нам больше понравилось. В русалке много чего-то доброго, пушкинского что ль. А Ундина – женский водный дух, стихия воды в привлекательном обличие. Согласно древнему преданию, раз в несколько лет она в виде прекрасной человеческой девы появляется среди людей, и того, кто ей нравится, забирает к себе под воду. Вот я и говорю ему, мол, обычная страшная «пионерлагерная история». А он мне – коль уж ты такой неверующий материалист, давай проверим. Слабо?

– Ну а мне? – оправдываясь, хомяк завистливо покосился на бутылку с пивом, – Откуда мне тогда знать, что ты так легко поведешься?

– Вот именно, я и сам ещё тот дурень! – неожиданно поддержал его Родик, – У меня всю жизнь освобождение от физкультуры. Врожденный порок сердца, клапан какой-то там не совсем плотно закрывается, плавать вообще нельзя, хоть и умею немного. А Лёнька мне говорит: «поплывём вместе, пруд, он как большая лужа, переплывём ночью и всем нашим об этом расскажем, в лагере разом авторитет возрастёт». Пивас-то кстати вроде чешский!

– Дай сюда! – Хомяк нетерпеливо протянул к нему пухлую ладонь, – А я, что? Думал, запомнится такое на всю жизнь, да и поплыву рядом, если что. Лужа то мелководная, в домашней ванной утонуть проще, – Лёнька сделал добрый глоток и задумчиво уставился на гладь пруда.

– Илистое дно правда не совсем приятное. А вода в августе в самом деле тёплая была, как парное молоко, – продолжил рассказ Суслик, – Значит, проплыли мы едва до середины, а он возьми, да как заорёт не своим голосом. Мол, что-то его за ногу схватило, да не отпускает. А я сам думаю, небось за корягу зацепился.

– Стал бы я из-за коряги орать! – обиженно вставил Лёнька.

– Тут я сам чувствую, что вроде б плыву, но что-то держит, дальше не двигаюсь никак. Зачастил тут всеми конечностями, и по-прежнему – ни с места. Да и не понятно, где я? Темень вокруг, вода черна, с тёмным небом слилась, берегов не видно, Лёнька булькает уже, пузыри пускает, у меня от отчаяния сердце в груди как-бы спотыкнулось и биться дальше передумало, остановилось совсем. Вот такие вот пироги. Потом долго с ним под водой друг на дружку в безмолвном упреке смотрели и молчали, в рот воды набравши, несколько суток над нами караси с краснопёрками плавали….

– Хорошо, что я у матери третий ребёнок, – блеснул навернувшимися слезами Лёнька, – Она этот удар переживёт, да и какой этому миру толк от Леонида Борщова? Спился бы небось, как и батька покойный. А вот за Родьку обидно, он же Родион Вайнштейн, ни много ни мало! Страна, если не профессора, то какого-нибудь композитора явно утеряла.

– Хорош тебе паясничать! – резко перебил его Родька, – Давай вставай, пора нам уже. Ночи короткие.

– Ты, это, Костик, – Лёнка прильнул к моему уху, – Себя береги, с Ундиной поосторожней, будь начеку, чтобы родителей своих не огорчить раньше времени. Она… – тут он наклонился к моему уху и быстро зашептал тревожные сумбурные слова. От порыва ветра зашумела листва, и я едва слышал его. В порыве чувств попытался приобнять за плечо, но рука, не встретив сопротивление, прошла сквозь него, едва поколебал его размытый в тумане силуэт.  До ушей доносились размытые, словно принесённые всплывающими водяными пузырями слова: «она, луна, только, вернуться, в воду, волосы, рыжая, к тебе, за тобой…»

– Харэ ему мозги пудрить, Леонид, не видишь, нам пора! И тебе Костя идти надо! Ступай, всему своё время! – неожиданно резко прервал его Родик.

Оба приподнялись и встали у берега.

– Уходим мы, Костя, – извиняющимся тоном сказал Родик, – Ну ты, пожалуйста, не грусти и не печалься, у большинства тех, кто повзрослеет, друзья детства так или иначе уйдут и переселятся куда-то в далёкие глубины памяти. Вот так и мы. Считай, что мы просто ушли.

Они ступили на серебряную дорожку, что луна заботливо расстелила на поверхности пруда.  Медленно, приобнявши друг друга за плечи, они ступали по водной глади. Я неотрывно смотрел на худой силуэт суслика и чуть разлапистого, полноватого хомяка, пока они не превратились в два размытых далёких облачка тумана.

Я какое-то время еще пристально смотрел на то место, где только что растворились их очертания.  Осознание того, что я больше никогда их не увижу, превратилось в непреодолимое, острое чувство жалости.

Одним глотком я осушил оставшееся пиво и смахнул в темные воды набежавшие слёзы. Гладь пруда заволновалась и прислала мне в ответ легкую волну, затем еще одна, более крупная волна чуть не коснулась кончиков сандалий. Я посмотрел туда, где только что мои друзья превратились в бесформенную дымку. Луна в этот момент спряталась за облако, а в центре почерневшего пруда возникали концентрические круги волн, расходящихся от едва различимого источника. Спустя мгновение я распознал причину – прямо над водной гладью возвышались очертания головы на тонкой изящной шее. Пристально осматривая берега водоёма, голова поворачивалась ко мне. Через небольшой промежуток времени наши взгляды должны были встретиться.

Внезапный ужас охватил меня. Выронив пустую бутылку, я вскочил на ноги и пустился со всех ног прочь. Листья папоротника хлестали меня по лицу, корни деревьев ожившими змеями извивались под ногами, пару раз я растянулся, разбил колени и раскровянил ладони рук. Не покидало ощущение, что в спину дышала неведомая и страшная опасность. Абсолютно выбившись из сил, с колотившимся сердцем и взъерошенными волосами я снова предстал на лагерной поляне, где недавно горел костёр, перед своими захмелевшими друзьями по палате. Мой вид немало напугал их.

Ребята боязливо расступились передо мной, будто увидели приведение. Пионерский костёр уже догорел, превратившись в кучу малиновых, слегка потрескивающих искрами углей.

– Водка еще есть? – спросил я без всяких предисловий.

Они молчали, по-прежнему таращась на меня круглыми глазами. Первым от оцепенения очнулся Портос.

– Ну и какого чёрта ты бродяжишь один среди ночи, потом приятелей пугаешь? – Он слил в стакан оставшуюся в бутылке жидкость, – Давай, только не переборщи, как он, - Генка кивнул на храпевшего под кустами Гиббона, – Нам еще вот этот экземпляр до палаты тащить.

– Справитесь без меня, ребят, – Сказал я, морщась от водочной горечи в горле, – У меня ещё нерешенный вопрос остался.

Провожаемый осоловевшими взглядами приятелей, я вновь зашагал прочь. Нахлынувший на меня ураган чувств и глоток жгучей водки полностью затуманили моё сознание. И всё же это нисколько меня не пугало, я знал, что ноги ведут меня как раз туда, где мне предначертано быть судьбою или злым роком. Глаза в спешке и тревоге смотрели на ночное июньское небо. Короткая летняя ночь, как одеяло, покрывающее наш лагерь, будет скоро сдернута нетерпеливыми лучами рассвета. Я проснусь в новом, взрослом и трезвом мире, и наверное, всю оставшуюся жизнь буду жалеть о том, что эта ночь оказалась слишком короткой, о том, что история так и не закончилась, растаявши и превратившись в сумбур, как загадочное и манящее сновидение тает в памяти спустя несколько минут после пробуждения. Нужно спешить!

Через несколько минут я решительно постучал в дверь вожатской спальни Ларисы….

***

Мой стук в дверь остался безответным. Не загорелся свет за окошком, и даже не дернулась занавеска. Для очистки совести я еще трижды стукнул в дверь. Ко мне постепенно возвращалась робость и трезвое сознание, что шептало мне: «Наивно и смешно думать, что такой ночью она будет в одиночестве скучать в своей спальне. Вожатые, ведь тоже еще молодые люди, наверняка она нашла приятную компанию…» С такими мыслями я развернулся и собрался уже зашагать прочь, как чуть не врезался в Ларису. Она стояла передо мной, босоногая  и обернутая в большое махровое полотенце, два зеленоватых огонька глаз внимательно наблюдали за мной из-под сбившихся влажных кудрей.

– Что стучишь? Заходи, открыто!

Я вошёл внутрь и сразу почувствовал знакомый сладковатый аромат, запомнившийся мне с той ночи. Смутившись настойчивости своего названного визита, я присел на краешек кровати.

– Извини, я свет включать не буду. Луна так прекрасно светит. Отвернись на секундочку.

Она скинула полотенце, на какое-то мгновенье, позволив лунному свету полюбоваться игрой теней на прекрасных изгибах нагого тела. Накинув легкий халат, подсела ко мне на кровать. Я, чуть застыдившись своего дерзкого косого взгляда, слегка потупил глаза и уставился на пол.

Какое-то время мы молча сидели рядом друг с другом. Я наивно ждал, что она спросит меня, зачем я пришёл, а затем отправит восвояси. Но она явно не торопилась с вопросами. Не выдержав тишины, я заговорил первый:

– Завтра утром меня заберут родители, и я навсегда уеду из этого пионерского лагеря.

– Всё когда-то кончается, – согласилась она.  Затем, сделав задумчивую паузу, добавила, – Ты извини, я последнее время не уделяла тебе внимания, думала, что и без меня у тебя наладилась хорошая жизнь.

– Я больше не хочу такой хорошей жизни, – грустно ответил я и почувствовал, как по щеке поползла слеза.

– Ну вот этого не надо,  – она ласково обняла за меня за плечи, – У меня ведь тоже все не так, как хотелось, и от этого тоже грустно. В этом мы с тобой вполне похожи.

Она расстроенно, как-то совсем по-девичьи положила мне голову не плечо. Теперь мне почему-то стало жалко её, и я робко приобнял ее талию. Луна снова заглянула в наше окошко. В зрачках Ларисы загорелся зеленоватый огонёк. Она внезапно оживилась и воспрянула.

– Хотя стоит ли нам грустить? Сегодня необычная ночь! Наверняка где-то расцвел папоротник. Такой ночью могут исполняться заветные желания. Скажи, чего ты хотел бы?

Я на несколько секунд задумался, в голове пронеслись недавние подростковые мечты: мопед, немецкая овчарка, электрогитара…. Всё это теперь показалось наивной детской чушью.

– Хочу, чтобы Родик и Лёнька оказались бы снова живы! – выпалил я.

– Это, к сожалению, никак не возможно…  – тихо ответила она.

– Хочу, чтобы время отмоталось назад, и я и ты снова бы познакомились в начале смены.

– Время, увы, не отмотаешь, – она немного устало и разочарованно посмотрела на меня и легким движением руки взлохматила мои волосы на макушке, словно потрепала милого мальчугана перед тем, как отправить его спать.

– Тогда… Тогда…– сбивчиво начал я, пугаясь дерзости собственного желания. – Хочу остаток этой ночи провести с тобой!

Вместо ответа я почувствовал прикосновение губ, непреодолимая сила бросила меня на кровать, а влажные волосы шатром накрыли моё лицо. Я вздохнул запах водорослей, кувшинок и прудовых лилий, внезапная горячая волна прошлась по моему телу, выгнула спину, вырвалась наружу, снесла каретки кровати, картонные стены, закрутила меня в водовороте из ночи, облаков и морской пены, в бешеном танце морские звезды смешались с небесными, неистовая волна подбросила меня вверх, так что я со звоном треснулся о лунный диск, в глазах разлетелся разноцветный фейерверк искр, внезапно затушенных ударом огромного рыбьего хвоста, затем я бесчувственно стал падать вниз, в бездонное и безвоздушное пространство вселенской ночи….

***

Из-за забытья меня вывел поцелуй. Лёгкий и едва ощутимый, словно губ коснулись крылья бабочки. Она стояла надо мной, свежая и собранная в белом спортивном костюме с эмблемой кошки, застывшей в прыжке.

– Пятнадцать минут до подъема, – тихо сказала она.

Я встал с кровати, нащупал на полу штаны и футболку, механически одеваясь, я собирал в заспанной голове разбросанные клочки событий прошедшей ночи. Трезвое утреннее сознание явно не доверяло пережитым эмоциям. Я привстал с кровати и посмотрел в глаза Ларисы. По тому, как она невольно моргнула и как-то совсем по-девичьи отвела взгляд, я понял, что память не разыгрывала со мной дурную шутку. Ободренный этим открытием, я подошёл к ней вплотную и, обняв за талию, потянулся к её губам. Она мягко, но решительно оттолкнула меня:

– То, что случилось, вообще-то не совсем правильно. Вожатая не должна спать с пионером.

– Ну давай тогда считать, что я снова переспал у своего тренера, – попытался отшутиться я.

– Давай, - согласилась она и слегка улыбнулась, - Только у бывшего. Бывшего тренера. Через минуту мы расстанемся навсегда. Давай просто на прощанье посмотрим друг на друга, внимательно и молча, чтобы запомнить надолго, на всю оставшуюся жизнь, и затем разойдёмся по своим дорогам. Больше не надо, пожалуйста, никаких поцелуев, лишних слов, слез и объятий.

Наша глаза встретились, из её взгляда исчезла девичья смущенность, теперь она смотрела на меня холодным взглядом мраморной статуи. Статуи настолько прекрасной, что даже античные мастера едва ли могли достичь такого совершенства и гармонии.

Спустя минуту она взяла меня за плечи и развернула лицом к двери.

– Послушай меня внимательно и ступай. Уходя, ни в коем случае не оборачивайся. Никому не рассказывай обо мне и не думай искать со мной встречи. Нигде, ни в городе, ни вне его. Храни нашу историю в сердце. Две встречи были подарены судьбой, третьей не быть.  А если искать, то у неё будет печальный конец. Ступай!

Она мягко подтолкнула меня к двери. Распахнув её, я чуть задержался в дверном проёме, мне захотелось обернуться и посмотреть на неё еще раз, в груди теплилась робкая надежда, что все еще можно как-то изменить.

– ИДИ!!! – голос её внезапно изменился и прозвучал настолько повелительно и строго, что у меня пропало всякое желание противиться её воли.

Я побрел к умывальникам по вымощенной щербатой плиткой лагерной дорожке. Непреодолимо захотелось засунуть голову под тугую струю холодной воды. В памяти навсегда застыло холодное мраморное лицо прекрасной античной статуи, а в углах её безжизненных глаз прозрачными росинками блестели две очень похожие на слёзы капельки воды.

***

Утром Гиббон вызвался проводить меня к воротам лагеря. Он выхватил из рук мою спортивную сумку и молча, чуть сопя носом, тащил её, бредя за мною до ворот. У беседки я приостановился, чтобы оглянуться в последний раз на наш корпус, вертолет и вожатскую комнату.

– Давай, не тормози! – он слегка подтолкнул мне к створкам ворот, – Бери теперь свою сумку, я открою.

Приоткрыв скрипучие ворота, он слегка хлопнул меня по плечу.

– Ты это, Костян, жаль, что мы не сошлись сразу, как-то у нас вначале всё наперекосяк пошло…  Не поминай лихом.

– Да, ладно, Олег, сказал уже, что замяли. Проехали.

Он ещё какое-то время постоял рядом со мной, явно чего-то смущаясь и не зная, куда лучше деть свои длиннющие руки. Затем негромко сказал:

– Это самое…. В общем та история с твоей кроватью и подушкой… Ну на которые я того самого….  В общем не делал я там ничего. Просто Тихону наврал, залил ему эту дичь в уши. Я знал, что он не выдержит и тебе расскажет.

– А я хотел тебе тогда на подушку харкнуть. И тоже не стал. Так что мы квиты.

Я закинул сумку в подъехавший автомобиль родителей и знаком показал им, чтоб они не выходили из машины. На прощанье мы с Гиббоном обнялись, похлопали друг друга по спине, он тут же развернулся и чуть ссутулившись, побрёл обратно в лагерь.

Я бухнулся на заднее сиденье, и автомобиль тронулся.

– Что это за парень с тобой был, совсем взрослый такой? – поинтересовалась мама.

– Это Гиб… Олег, Олег Шибанов, будущий чемпион Союза по боксу.

– Я гляжу, ты сам тоже время не терял. Вон как в плечах раздался и подрос ещё! – отец кинул на меня одобрительный взгляд через зеркало заднего вида.

Родители явно ждали от меня рассказа о прошедшей смене, и я уже начал придумывать пару общих фраз про спорт, новых друзей и прочее, но неожиданно из меня вырвалось:

– Папа, мама, только в следующем году меня в лагерь не отправляйте, хорошо?

– А что так? Мы думали, тебе нравится в лагере. - удивилась мама.

– Да, нравилось, но просто старые друзья ушли. Да и время уже другое. Следующий год – выпускной, начну готовиться к поступлению. Решил поступать на исторический факультет. Запишусь в секцию по волейболу.

– Ну если так решил…  Это хорошо, что у тебя появились чёткие цели. – поддержал меня отец.

***

Лесная дорога закончилась, и за окном поплыл унылый пригородный пейзаж со ржавыми коробками автобусных остановок, гаражами, кривыми трубами теплотрасс. Я осторожно, чтобы не видели родители, достал из карманы помятую пачку «Родопи» и приоткрыл её. На дне лежала троица рыжих, словно сделанных из тонкой золотой проволоки, волос. Смысл разрозненных слов, произнесенных Лёнькой в ту тревожную ночь, доходил до меня медленно, пока все пазлы постепенно не сложились в голове. Зная его, как вечного выдумщика и фантазёра, я теперь был вполне уверен, что полностью воссоздал сказанное и унесённое ветром и шумом листвы:

«Если взять волосы Ундины и бросить их в водоём. То однажды в лунную ночь она придёт к тебе. Или за тобой».

Перед глазами, как живой вставал Родик, упреждающе подняв указательный палец вверх, он говорил мне: «Смотри, не верь этому болтуну, иначе все закончится печально, как у нас».

Полюбовавшись на блеск волос, я снова закрыл пачку и надежно спрятал её в самую глубь спортивной сумки. Нет более глупой вещи, чем верить в такие рассказы. Нет ничего более скучного, чем жизнь без веры в странные явления, выходящие за пределы монотонной и обыденной взрослой жизни. В любом случае в тот момент я решил, что эта история останется моей тайной, и я никому не стану её рассказывать. По крайне мере следующие лет тридцать.

Кувшины, что было странно, на гвардию не обрушились. Затрубили горны. Войско перешло в атаку, отряды двинулись к стенам медленно, сохраняя строй и прикрываясь стенами из щитов от хаотичной и разрозненной стрельбы защитников. Лучники не смогли нанести атакующим ощутимого урона, а потом их и вовсе подавили княжеские стрелки, которых было вдвое больше всех обороняющихся… Дружинники не могли высунуться из-за стен и поднять головы, зачастую получая крайне болезненные раны от стрел.

Отряды под прикрытием лучников преодолели ров практически беспрепятственно. Подобрались к частоколу вплотную и ненадолго замерли, ожидая, пока подтянутся и остальные. Снова протрубили горны. И тогда отряды синхронно перешли в атаку. Штурмовые лестницы облокачивались на брёвна, а защитники хватались за них, в попытках столкнуть вниз. Но тотчас оказывались подстреленными.  

Гвардейцы, разъярённые после тяжёлой ночи, лезли вверх по лестницам и никто не мог их остановить. Они перемахивали через ничтожные стены поместья и стрелы отскакивали от их брони, лишь изредка попадая в незащищённые ламеллярами открытые участки.

Защитники вонзали в них свои копья – с этим доспехи уже почти не справлялись – рубили ноги врагов саблями, сбивали на землю крепкими толчками и ударами, добивали топорами.

Лишь в первые секунды боя защитники наваливались на пробивающихся в поместье врагов с некоторым успехом. Но дружинники были вынуждены сильно растянуться – нападали на поместье со всех сторон и нигде у дружинников не имелось преимущества в числе.

Самые смелые и злобные гвардейцы пробились за частокол. И когда они слегка потеснили защитников, позволяя пролезть в поместье и остальным – началось избиение. Защитники пытались отбиться, но долго продержаться им не удалось. Даже самый вдохновлённый ночными рейдами боец вдруг осознал, что им не выстоять, что всех их ждёт бесславная смерть.

Гвардейцы пробились повсеместно, на всех участках. Некоторое время защитники держали строй, оказывая отчаянное сопротивление. Но когда гвардейцы стали пробиваться к ним за спину – началась паника. Сражаться приходилось с тяжело вооружёнными и хорошо обученными гвардейцами – и не было им числа. Небольшие команды дружинников обращались в бегство. Пытались сдаться. Однако гвардейцы никого не брали в плен. Им удалось распахнуть ворота – и тогда в поместье хлынули всадники и дружинники баронов, принялись рубить всех, кто им встречался на пути, окончательно ломая сопротивление.

Самые смелые защитники – преимущественно ветераны – продолжали биться, отступив в баронские хоромы. Они заманили за собой толпу гвардейцев. В ловушку, некогда обустроенную Никлотом.

Грег видел, как гвардейцы застопорились около хором, а это значило, что ловушка сработала. Решётки упали по концам коридора, отрезая пути к бегству, из стен вытаскивались брусья, образовывая бойницы. По гвардейцам безнаказанно открыли стрельбу. Из бойниц выскакивали длинные пики, пронзая тела и тут же втягиваясь обратно, ускользая из рук вторженцев. Деться из такого захаба было некуда – всех перебили в кратчайший срок. Но командиры Хмудгарда повели своих бойцов в дом через окна, в обход коварной ловушки, наполненной стонущими раненными.

В баронских хоромах затянулась нелёгкая для гвардейцев битва. Внутри узких коридоров ветераны лишили гвардейцев численного преимущества. Ещё долго вторженцы суетились вокруг баронских построек, обливаясь кровью.

Застрельщики, расположенные на башне, продержались дольше всех остальных. Подстрелить их было почти невозможно из-за узких бойниц, за которыми они скрывались – зато они разили всех подряд, вероятно, причинив княжескому войску больше ущерба, чем все остальные защитники. Дверь в башню расположили высоко, а лестницу затащили за собой. Атакующим пришлось приволочь свою и приставить к высокой двери, но головы всех, кто по ней полез разбивались булыжниками, сваливающиеся высоко из дыры над входом – для этого и предназначенной.

Башню пытались поджечь. Но застрельщики заливали огонь запасённой в бочках водой. Брёвна постепенно намокли по всем стенам внизу и отказывались гореть.

Взбешённый Хмудгард, подоспевший к воротам в этот самый момент, предоставил своим псам полную свободу:

-- Делайте с этим поместьем всё, что взбредёт в голову! 

И разъярённые гвардейцы разрывали на куски пытавшихся сдаться в плен защитников. Они выволакивали из домов мирных ремесленников, лапали и облизывали у них на глазах жён и дочерей, затем сдирая платья с самых красивых девиц, словно какие-то дикие разбойники.

Застрельщики пытались остановить гвардейцев. Особенно когда те выволокли из теремов и их жён.

По-видимому, стрелкам предложили сдаться – те вдруг открыли двери башни. Быть может, им пообещали, что отпустят живыми, если те сложат оружие. Но стрелков сразу же схватили, едва они спустились вниз. Прижали к земле. И заставили смотреть на то, как поочерёдно отрубают их любовям руки и ноги; или как нагибают их жён и дочерей, вытягивая из штанин соскучившиеся по женской ласке члены… дальше Грег уже не смотрел – что-то в душе у него оказалось задето. Он сразу вспомнил свою Ингу и живо представил, если бы оказался на месте обманутых застрельщиков, отчего сразу впал в ярость и едва удержался не броситься на помощь против целого войска…

В захваченном имении гвардейцы раздобыли себе новые припасы, которых, конечно, вряд ли хватит на столь большое войско, особенно на многочисленную конницу, но стремительная победа несколько исправила положение с провиантом. К тому же грабёж, глумление и насилие поднимали боевой дух.

Когда Грег решил, что больше не увидит ничего интересного и пора бы обо всём доложить Камилу, то увидел на горизонте стяги… со стороны болот к княжеским войскам подтягивалась ещё и дружина мерзавца Мазая Бродича. В почти полном составе. Дылде удалось насчитать сто пятьдесят человек.

Получается, князя Искро поддержали все, кроме Светломоричей. Ох и тяжело же придётся со всеми ними воевать…

-- Это дикие звери! – злился Грег. – Они даже хуже варягов, грабивших побережье у Ветрограда! Я не думал, что гвардейцы – свет высшего общества, почти то же самое, что и благородные рыцари – настолько жестоки!

-- Ха! – Савохич лишь усмехнулся. -- На войне всегда так, парень! Люди ведь мало чем отличаются от зверей, особенно не Посвящённые. Всем им присущи жадность, жестокость, дикая ненасытность и злобность! И редко кто способен на проявления добра и любви в этом кошмарном мире.

-- Никакого добра и любви не будет, -- заверил всех Камил. -- Мы накажем ублюдков за их жестокости. Вперёд! Не теряйте времени на разговоры! От них толку не больше, чем от дуновения ветра!

-- Ветер разжигает самые свирепые пожары, -- возразил Савохич, зачем-то пришпоривая мёртвого коня – видать, по привычке. Отряд ринулся дальше по дороге.

-- Нам нужно остановить их, -- сказал Грег. – Или они сделают то же самое с поместьем Миробоичей, если пробьются…

Скоро вдалеке выросли столбы дыма. Похоже, некоторые дома загорелись во время разграбления.

Несчастное село подвергалось уничтожению слишком часто за последние годы. За десять лет со времени бунта Эрна успели подрасти новые детишки – поколение, ещё не видавшее войны. И эта идиллия оказалась жестоко разрушена.

Защитники наверняка пожалели, что не оставили своё гнездо, отступив по предложению Камила в куда более надёжный замок Миробоичей. Вот к чему порой приводит самоуверенность и упёртость.  

И не удивительно, что Дубовичи и Поморичи не поддержали «тайный союз» -- у них тоже не имелось надёжных стен и судьба бы постигла их в точности такая же.

А как поступил бы Камил на их месте? Без своей некромантии?

Как же тяжела участь слабых!

Лагерь разбили у ручья. Асуп и Раб выкопали ямки под бездымные костры. Темнело. Ангел приземлился в тени деревьев и принялся ждать, когда хозяин решит на нём прокатиться.

По дороге мимо леса пронеслись гвардейцы. Воевода отправил небольшой отряд разведки для осмотра окрестностей перед ночлегом.

Солнце закатилось за горизонт. Тьма окутала тихий лес.

Масло нагревалось в котлах, но для начала Камил решил взять кувшины с углями.

Хорошо, что в кузницах поместья этого угля имелись большие запасы.

Ангел вновь обхватил Миробоича и взлетел, разогнавшись. Вновь в небо были подняты тяжёлые кувшины, подвязанные к верёвкам. Небо затянули облака. Скрыли луну. Ночь сделалась особенно тёмной – для княжеской дружины, но не для Камила.

В этот раз они подобрались слишком близко к лагерю врага. Это может быть опасно, хоть и маловероятно, что гвардейцы зайдут в леса далеко от дороги посреди непроглядной ночи. Во всяком случае, мёртвые лошади легко уведут их от преследования.

Княжеское войско разместилась за стенами лишь частично. Только для гвардии внутри хватило места. Остальных изгнали за пределы села. Пожары вовремя затушили – ничего не горело, кроме многочисленных костров.

Дружины разместились сразу за стенами, расставив палатки и шатры. Веселье продолжалось только за частоколом – воевода позволил отдыхать лишь гвардейцам, которые и внесли основной вклад в разгром Житников. В то же время обычным дружинникам было приказано не терять бдительности. Ведь Миробоичи могли в любой момент явиться вместе с Савохичем и Горничем. Хоть, очевидно, этого никто не ждал.

Оставшиеся телеги с провиантом расположили на удалении друг от друга, что сильно осложнит их поджог.

А посреди поместья гвардейцы глумились над пленёнными защитниками. Использовали их заместо стульев – в своём кровавом застолье. Из погребов  вытащили всё имевшееся вино. Раздобыли и пиво. Тех, кто не повиновался приказам, пытаясь сохранить остатки гордости – прижимали к земле, а затем и рубили на части. Калек оставляли трепыхаться на холоде, умирать от кровотечений.

Еду и вино гвардейцам подносили раздетые догола женщины, трясущиеся от холода и страха. Иногда женщин хватали за груди, силой прижимали к столу и наскоро, под смех соратников, удовлетворяли пьяную похоть. Самые стеснительные же бойцы, которым не хотелось показывать соратникам свои жалкие члены, уволакивали женщин и девочек в терема. Под рыдания и мольбы. Оттуда затем слышались крики и ругань.

Изредка защитники-стулья сбрасывали с себя ублюдков. Пытались прибить тех связанными руками. Но гвардейцы лишь смеялись над такими жалкими попытками. Они не убивали «стулья» сразу. Вставали толпой и пинали пленников, иногда заставляя и других защитников пинать восставших бедняг. Отказавшиеся немедля присоединялись либо к запинываемому, либо к разрубленным и стонущим калекам – на выбор.

Демоны. Черти. Нет – хуже. Настолько хуже, что и слова не подобрать.

И это некромантов преследуют и сжигают на кострах? подумал Камил. Будто мертвецы – страшная сила! Мертвец не заставит никого долго страдать. Он сразу прикончит тебя. Он не станет глумиться над тобой и твоей семьёй. Живые люди – вот самый страшный зверь из всевозможных, а вовсе не мертвецы, химеры или даже твари из глубин Изнанки…

Воеводы с его свитой видно не было. Они, кажется, скрылись в баронских хоромах, где отобрали себе самых красивых девиц и самое вкусное вино.

Камил сбросил три кувшина с углями на баронские хоромы. Гвардейцы разом обернулись на уже знакомый керамический звон, который слыхали прошлой ночью и который теперь вызывал у них ужас.

Один кувшин рухнул на башню и подпалил сухую крышу, а последний упал на ворота.

За второй партией угля долго лететь не пришлось – не в пример вылетам прошлой ночи. Близко.

Хмудгард вместе с сотниками, шатающимися и злобными, едва успели покинуть стремительно занимающийся пламенем дом Житников.

Они орали на всё село – тогда один из кувшинов бабахнул вблизи от них, заставив смешно подпрыгнуть. Угли вспыхнули на встречном ветру и разлетелись в стороны, обжигая кожу и оставляя на рубахах чёрные следы.

Хмудгард взглянул в небо, как бы не веря до конца, что и в этот раз на них напали при помощи катапульты. Ведь не было никакой катапульты в поместье – никто не сознался в этом даже во время пыток.

Но и в чёрном небе Хмудгард ничего не мог разглядеть.

Командующие добежали до своих лошадей, когда Камил принялся сбрасывать кувшины на свинарники, коровники, курятники и амбары с зерном – днём гвардейцам было не до извлечения припасов, они всё это время развлекались с женщинами и пьянствовали. Поэтому все припасы, на которые так надеялся воевода, не составит труда уничтожить в пламени.

Гвардейцы заметались, не зная, что же делать. Хмудгард приказал им тушить пламя и они немедленно бросились к колодцам, почти наперегонки.

В третий полёт Камил снова взял кувшины с углём. Следовало довершить начатое.

Распалить сильнейший пожар, с которым никто не справится.

Гвардейцы выгоняли животных из стойбищ, зачастую рискуя собственными жизнями – пламя очень быстро расползалось по соломенным крышам, а  гнилые старые балки трещали и обваливались.

А вот зерно никто не спасал. Крыши амбаров обваливались, хороня под собой  раздобытые крестьянами с кровью и потом запасы зерна…

Гвардейцы избивали пленных. Пытались вызнать у них, где же могли скрыть катапульту. Наверняка где-то в лесной чащобе!

Хмудгард вышел за стены с парой сотен гвардейцев и сразу отправил их осматривать окрестности, выискивать катапульту. Дружины тоже засуетились, бойцы стали собираться вокруг своих баронов и командиров.

Следующие кувшины рухнули на частокол и на дома ремесленников. Пожар стремительно набирал силы, но гвардейцы пытались остановить огонь и спасти как можно больше провианта. Они толпились у колодцев, набирая воду в вёдра, ушаты и корыта – выплёскивали всё на полыхающие стены без видимого успеха.

Сено загоралось – его и так имелось слишком мало, но теперь лошади будут вынуждены худеть, если поля засыплет снегами.

Теперь пожар нельзя остановить. Сверху это было очевидно.

Вдруг кувшины с раскалённым маслом обрушивались на толпы у колодцев. Гвардейцы вопили, разбегались, паниковали. Чёрный дым заволакивал всё поместье. Ничего нельзя было в нём увидеть на расстоянии двадцати шагов. Огонь поднялся такой большой и яркий, что Камилу пришлось взлетать ещё выше – к тому же клубы дыма поднялись на его высоту.

В полыхающем имении уже невозможно было находиться, не получая ожоги и не задыхаясь от дыма.

Гвардия ломанулась к воротам. На выходе началось столпотворение – все пытались вырваться как можно скорей. А потом кувшины с раскалённым маслом рухнули в самую середину густой толпы. Началась ужасная паника и давка. В попытке протиснуться за ворота гвардейцы спотыкались, толкали друг друга, падали, топтали лежащих насмерть. Затрещали, захрустели кости. А с неба всё сваливались кувшины, разбиваясь вдребезги. Ублюдки визжали от ожогов так, что глохли и срывали голоса.

Некоторые из бегущих перемахивали через горящие стены, видя, что творится на выходе, но получали ожоги, скатывались в рвы и, иногда, напарывались на колья.

Хорошо. Очень хорошо. Существует всё-таки справедливость. Жаль, что не вселенская! Жаль, что для её свершения часто требуется сила.

Хмудгард ругался так, что было слышно даже на большой высоте. Камил увидел, как пьяный воевода в ярости размахивает булавой и разбивает головы провинившимся дружинникам.

Поисковые отряды гвардейцев видали, что за ужасы творились у ворот с их соратниками. Они уже пронеслись по дорогам, но ничего не отыскали. Тогда сотники бросили их в окрестные леса: прочёсывать всё на расстоянии, которое могла бы покрыть катапульта. Однако, как полагали опытные командиры, до самих лесов было так далеко, что ни одна известная им катапульта, даже самая огромная, не смогла бы добросить и небольшой камень к стенам…

По гербам внизу на высоких знамёнах, воткнутых в землю у шатров баронов, можно было определить, где чья дружина расположилась. Камил отыскал знамя самого отвратительного ублюдка из всех баронов, которого возненавидел и презрел ещё на свадьбе Велены и Вальдемара.

Он сбросил кувшин с раскалённым маслом. Прямо на голову Мазаю Бродичу.

Надо же! Как наловчился попадать за три ночи! Какая меткость, какая точность! Но и без везения не обошлось – одним вражеским ублюдком стало меньше…

Барона пришибло насмерть. Он рухнул на землю, как хрупкий гвоздь под ударом молотка. Жаль, что умер Мазай мгновенно. Кувшин разлетелся, ошпарив вокруг стоящих.

Все задирали свои головы. И гвардейцы и дружинники засматривались на чернющее небо. Тыкали пальцами, указывая на что-то...

Неужели заметили?! Но ведь он летит высоко!

Лишь на обратном пути Камил осознал, что огромный дымный столб подсвечивался ярким пламенем от полыхающего села. Камил не рискнул совершать ещё налёты, хоть кувшины и с маслом и с углями ещё не подошли к концу. Ангела могли легко заметить на фоне переливающихся клубов. Возможно уже заметили. Ведь Камил только сейчас осознал, насколько же ярким оказалось пламя созданного им же пожара... Свет залил небо кровавым заревом. Свет отражался даже от облаков. Но хуже всего – Камил не мог оценить, насколько его глаза говорят правду. Этого же сделать не могли и его помощники, тоже отведавшие отваров острого зрения. Они видели ночь ярче, чем она была на самом деле и привыкли к этому. К тому же Камил слишком увлёкся поджогами, он не смотрел по сторонам и не оценивал изменившуюся обстановку, наслаждаясь местью…

-- Уходим! -- крикнул он, когда Ангел спустился на землю, среди костров с кипящим маслом в котлах.

-- Но ведь мы ещё не всё истратили, милорд… -- удивился Асуп.

-- Что-то случилось? – встревожился Дылда Грег.

-- Огонь пожара подсветил небо, -- ответил Камил. – И гвардейцы показывали в небо пальцами. Похоже, они увидели Ангела…

До них донёсся пока ещё тихий, но приближающийся грохот копыт. Конные отряды гвардейцев неслись по дороге. В их сторону. Подтверждая все самые худшие опасения Камила.

Гвардейцы видели направление, в котором скрылось летающее чудовище…

**

Ох ёшкин дрын! Я окуел от обрушившихся на меня сумм... спасибо огромное! Ваша поддержка очень важна для меня, она позволяет мне заниматься творчеством, выдавая огромные романы, навроде Спасов или Темнейшего. Спасибище!

Леонид Владимирович 20.000р

Константин Викторович 300р "Почему Житников то так быстро порешили?" Ответ: ну, данная глава, думаю, пояснила)

LepuSSSShade 500 р

*

Мой паблик ВК: https://vk.com/emir_radriges

Мой телеграм канал: https://t.me/emir_radrigez

«Темнейший» на АТ: https://author.today/work/316450

Не могу сказать, что сразу поверил в рассказанное Шуриком. Тогда у меня даже не возникло мысли переезжать или увольняться. С ослаблением абстинентного синдрома вся эта история казалась всё более неправдоподобной и бредовой. Однако спустя три дня в мою дверь позвонили.

Я уже перестал вздрагивать от каждого резкого звука, и сердце не выпрыгивало из груди от громких голосов соседей в подъезде. Приступы паранойи ослабли и накатывали всё реже, однако открывать дверь я почему-то не спешил. Нехорошее предчувствие вползло в душу и заставило затаиться. Неизвестный визитёр настойчиво жал на кнопку звонка. Крадучись, я приблизился к двери и осторожно заглянул в глазок. На лестничной площадке стояла Алина.

Она смотрела прямо на меня. Казалось, её немигающий взгляд проникает сквозь дверь. Внезапно её губы расползлись в улыбке, она отпустила кнопку звонка и с силой ударила раскрытой ладонью по дерматиновой обивке. Потом ещё раз. И ещё.

Алина ритмично колотила в мою дверь, а я, как завороженный, застыл на месте, не в силах пошевелиться. Затаив дыхание, я смотрел на пустые, безжизненные глаза и жуткую ухмылку, исказившую красивое лицо. Её рука вдруг скользнула в карман куртки и извлекла прямоугольный предмет. Слишком поздно я понял, что она задумала. Её палец скользнул по экрану смартфона, и за моей спиной раздались тревожные звуки «Полёта валькирий» Вагнера. Давно хотел сменить мелодию входящего звонка на что-то более легкомысленное.

Мысли лихорадочно закрутились в голове. Теперь она точно знала, что я дома, но открывать дверь было страшно. Так мы и стояли по разные стороны двери, пока мелодия не оборвалась. Алина убрала телефон в карман и приблизила лицо вплотную к дверному глазку.

– Я ещё вернусь, Лёшик, – раздался в наступившей тишине её приглушённый голос. – Так просто ты от меня не отделаешься.

Резко развернувшись, она, стуча каблуками, направилась к лифту, а я, привалившись спиной к стене, сполз вниз и закрыл глаза. Выходит, прав был Шурик.

Тогда я решил скрыться. Затеряться в большом городе не самая сложная задача. Мне нужно было лишь безопасное место на первое время. Я снял квартиру на окраине города и, памятуя о предпочтениях паразитов, устроился землекопом на расположенное неподалёку кладбище. Я наблюдал за лярвами, изучал их поведение и повадки. Если Алина, в конце концов, отыщет моё убежище, то нужно было подготовиться к её появлению, а лучше нанести превентивный удар.

Как я и предполагал, она не заставила себя долго ждать. Однажды на мой смартфон поступил звонок со знакомого номера. После своего поспешного бегства я первым делом сменил SIM-карту и удалил все прошлые контакты из телефонной книги, но номер телефона бывшей любовницы въелся в память намертво.

– Не можешь оставить меня в покое, да? – язвительно процедил я вместо приветствия.

– Не могу, – согласилась Алина насмешливо. – Нас столько связывает. Я скучаю.

– Твои проблемы, – отрезал я. – Как ты узнала мой номер?

– Не важно. У меня много полезных знакомых. Нам нужно увидеться.

– Зачем?

– Расскажу при встрече, – в её голосе чувствовалось нетерпение. – Где ты? Я приеду.

– Не хочу тебя видеть, лярва! – сорвался я на крик. – Отстань от меня!

– Фу, как грубо, Смирнов. Где твои манеры? Мы всё равно встретимся. Рано или поздно я узнаю, где ты прячешься.

– Хорошо, – согласился я, взяв себя в руки. – Приходи сегодня после работы в парк. В наше место.

– Звучит романтично. – Алина оживилась. – Я буду. До встречи. Целую.

Она отключилась, а я погрузился в размышления. Несмотря на то, что я ожидал подобного развития событий, ей всё же удалось застать меня врасплох. Я до сих пор не понимал, в какой момент лярва завладела Алиной. Интересно, когда мы встретились в первый раз, она уже носила в себе паразита или подцепила его позже? Когда она начала питаться эмоциями Ольги?

В больнице они появились почти в одно время.

Обе молодые и красивые, но абсолютно разные. В Ольгу я влюбился, как только увидел. Сразу понял, что мы созданы друг для друга. С Алиной всё было по-другому. С первого дня меня влекло к ней, но только как к сексуальному объекту. Это было сильнее меня. Она тоже проявляла взаимный интерес. Рано или поздно мы переспали бы в любом случае. Думаю, мы оба сразу это поняли. Вот только к чему это приведёт в итоге, я не мог даже предположить.

С трудом я дождался вечера. Меня пожирало то неприятное чувство, когда знаешь, что нечто плохое неизбежно должно случиться, и ты уже не в силах сдерживать напряжение, желаешь приблизить развязку, чтобы всё, наконец, закончилось.

Я нетерпеливо расхаживал из стороны в сторону под фонарём у скамейки, на которой мы когда-то в первый раз поцеловались. Моросил мелкий дождь, в парке было тихо и безлюдно. Когда знакомый одинокий силуэт возник на пустой алее, моё сердце ухнуло вниз, и тут же нахлынуло спокойствие. Все сомнения резко отпали. Мысли обрели ясность. Пришло понимание того, как нужно действовать.

Быстрым, уверенным шагом я направился навстречу. Алина, видимо, не ожидала от меня решительных действий, её глаза удивлённо расширились.

– Что…

Договорить я не дал. Лезвие широкого кухонного ножа вонзилось в её грудь. Я целился в сердце, но Алина дёрнулась в сторону, и я почувствовал, как режущая кромка царапнуло ребро. Она громко закричала. Не давая опомниться, я раз за разом погружал клинок в кровоточащую плоть. Тварь упала на траву, размахивая руками. Я в остервенении бил, уже не разбирая, куда вонзается остриё, разрезая подставленные в слабой попытке защититься ладони. Наконец, Алина затихла. Я замер над окровавленным телом. Внезапно из-под задравшейся юбки показалось прозрачное щупальце, за ним второе, третье. Отростки цеплялись за безжизненно раскинутые ноги. Их становилось всё больше. Они сокращались, вытягивая паразита из ставшего бесполезным тела. Лярва пыталась сбежать. Этого допускать было нельзя. Я взмахнул ножом, но вдруг почувствовал сильный удар в висок. Перед глазами вспыхнуло, в ушах зазвенело, и я оказался на земле. Так я познакомился с пустыми. В тот раз их было трое. Один из них – крепкий мужчина средних лет в спортивном костюме, набросился на меня с кулаками. Ещё двое подростков бегом приближались к месту стычки. Размышлять, откуда они появились в пустом парке, времени не было. Я не глядя махнул ножом, заставив нападавшего отпрыгнуть, неуклюже вскочил на ноги и, оскальзываясь на влажной траве, бросился прочь.

VI

Каким чудом мне удалось уйти от погони, не понимаю до сих пор.  Теперь я действую более осторожно. К сожалению, в первой схватке паразит сумел уцелеть. Уверен, с помощью пустых он нашёл нового носителя. Мне же пришлось залечь на дно. Знаю, что меня искали и продолжают выслеживать до сих пор. Вечно скрываться, даже в большом городе невозможно. Может быть, сегодняшняя вылазка станет последней. Я чувствую, что они подобрались слишком близко. Всё чаще в своём районе я замечаю людей с пустыми глазами. Их слишком много, это не может быть совпадением.

Набрасываю широкий капюшон мешковатой толстовки на голову, скрывая лицо. Поправляю на поясе ножны с тяжёлым охотничьим ножом и покидаю своё жилище.

Эту лярву я выслеживал несколько месяцев. Она сильно напоминает Алину. Хотя все они в какой-то мере внешне похожи друг на друга. Все они одеваются вызывающе и носят яркий вульгарный макияж. Мерзкие твари.

Я, как обычно, приметил её на кладбище. Проследил за ней. Выяснил, где живёт и работает. Я знаю, по какому маршруту и в какое время она обычно передвигается. Эта тварь не брезгует никем, даже стариками и инвалидами. Нужно положить этому конец.

За пять лет я сумел уничтожить двенадцать тварей. Не так много, как мог бы. Двоим, не считая паразита Алины, удалось уцелеть. Я всё ещё надеюсь найти ту самую первую лярву, лишившую меня Ольги. Возможно, сегодня удача улыбнётся мне, и эта будет именно она.

Вечерние пробки уже рассосались, и автобус без задержек доставляет меня к нужной остановке. Петляю между домами, стараясь не попадаться на глаза случайным прохожим. Кто-то из них вполне может оказаться пустым. Проходя под тусклым фонарём, бросаю быстрый взгляд на часы. Та, за которой я иду, скоро освободится. Она профессиональная сиделка за частично парализованными инвалидами и не́мощными стариками. Предсказуемый выбор сферы деятельности. Не раз я наблюдал, как во время прогулок со своими подопечными она впитывает их боль и отчаяние. Как злобно шипит им что-то на ухо, как специально толкает их или грубо выворачивает конечности.

Сегодня она ухаживает за парализованной девушкой. Подойдя к нужному дому, осторожно заглядываю в окно первого этажа. В спальне горит яркий свет. Тварь стоит за спиной сидящей на кровати девушки. Деревянный гребень в руках лярвы погружается в густую шевелюру подопечной и опускается вниз. Извивающийся отросток впился в затылок несчастной. Тёмная субстанция перемещается внутри неравномерными толчками. Время от времени рука, сжимающая гребень, резко дёргается, вырывая волосы у беспомощной жертвы, и тогда особо плотный сгусток страданий расширяет прозрачные стенки канала, как добыча, перемещающаяся по пищеводу питона. Это зрелище вызывает отвращение и одновременно завораживает.

Лярва поворачивает голову в сторону входной двери и откладывает гребень на прикроватную тумбочку. Вернулись родители девушки. Отступаю в кусты. Ждать осталось недолго. Действовать нужно быстро. Мало устранить внешнюю оболочку – нужно извлечь и уничтожить самого паразита. Потрошить брюшную полость, добираясь до матки, не самая приятная процедура, но именно там скрывается мерзкая потусторонняя амёба. Упускать её нельзя. Меня передёргивает от воспоминаний о том, как желеобразное аморфное тело пытается выскользнуть из окровавленных рук, судорожно дёргая прозрачными щупальцами.

Хлопает дверь подъезда. Я ныряю в тёмную арку соседнего дома и вжимаюсь в стену за кучей строительного мусора. Потная ладонь обхватывает тяжёлую рукоять и медленно тянет лезвие из ножен. Стук каблуков эхом разносится в полутьме. Шаги всё ближе. Меня обдаёт ароматом её духов. Сейчас!

Одним прыжком оказываюсь прямо за спиной лярвы. Левой рукой зажимаю ей рот, а правой по широкой дуге бью ножом в грудь. Только вот удар не достигает цели. Руки её резко взмывают вверх, и моё предплечье встречает жёсткий блок. Острые зубы впиваются во внутреннюю поверхность моего безымянного пальца, прокусывая кожу. Рефлекторно отдёргиваю травмированную конечность и выпускаю шуструю тварь. Жёсткое ребро её сумочки врезается мне в лицо, ослепляя и дезориентируя. Обескураженный столь яростным отпором, я растерянно отступаю, выронив нож. Думаю только о том, что упускать её нельзя ни в коем случае. Однако разъярённая лярва и не думает бежать. Она делает шаг навстречу. В её кулаке что-то зажато. Рука взмывает к моей шее. Внезапная, обжигающая боль пронзает тело. Все мышцы сводит резкой обездвиживающей судорогой. Ноги подкашиваются. После удара затылком об асфальт в глазах темнеет.

VII

Я давно потерял счёт дням. В комнате для допросов накурено. Сквозь сигаретную дымку я смотрю на мужчину, сидящего за столом напротив меня. Следователь делает вид, что изучает лежащие перед ним документы.  Наконец, он поднимает глаза и лёгким щелчком подталкивает в мою сторону открытую пачку сигарет.

– Угощайтесь, Алексей Игоревич, – голос его звучит абсолютно бесстрастно.

Курить хочется дико, но я отрицательно мотаю головой. Мне знаком этот безразличный взгляд. Я знаю, чьим приказам он подчиняется – отличать пустых от обычных людей с моим опытом совсем не сложно.

– Молчать нет смысла, – он снова утыкается в бумаги. – Отказ от дачи показаний только усугубляет ваше и без того незавидное положение.

Мне нечего ему сказать. Он хочет заставить меня сдаться и признать вину. Хочет, чтобы я согласился с той версией событий, которая удобна его хозяйке. Интересно, эта та же самая лярва, которая вырубила меня разрядом шокера, или им управляет другой паразит? Хотя, по большому счёту, для меня нет разницы. Итог будет один, в независимости, заговорю я или нет.

– Надеетесь, что судебно-психиатрическая экспертиза поможет избежать вам наказания?

Я даже не удивлён.  Они хотят выставить меня психом. Знают, что в правду никто не поверит, а признать фальсифицированную следствием версию событий я никогда не соглашусь.

Я слышал их историю. Надо было сильно постараться с подтасовкой документов и искажением фактов, но у них везде есть свои пустые марионетки. Я читал показания свидетелей и двух сумевших спастись лярв. Видел свои чёрно-белые фотороботы. Они обвинили меня даже в убийстве Ольги. Показывали мне её историю болезни. Пытались убедить меня в том, что впервые мы познакомились в психиатрической лечебнице после её неудачной попытки самоубийства. По их словам, я сам вытолкнул её из окна во время вспышки агрессии, вызванной беспричинной ревностью, и подозрений у следствия не возникло, потому что попытки самоубийства у неё уже случались в прошлом. Они утверждают, что я не врач, а шизофреник с частыми рецидивами, считающий себя доктором. Якобы первый раз попал в дурдом ещё во время службы в армии после смерти доведённого до суицида сослуживца. Они пытались убедить меня, что Шурик повесился на солдатском ремне почти двадцать пять лет назад. Говорили, что у меня развились ложные воспоминания и я подвержен слуховым и зрительным галлюцинациям, что перед свадьбой с Ольгой наступила продолжительная ремиссия, но пять лет назад болезнь вернулась.

Они показывали мне фотографии убитой Алины и пытались заставить поверить в то, что она работала медсестрой в больнице, где мы познакомились с Ольгой. Говорили, что я проявлял к ней сексуальный интерес во время госпитализации и преследовал после выписки. Они могут быть очень убедительными. Даже сейчас, сидя напротив спокойного и рассудительного следователя, я порой сомневаюсь в том, что нахожусь в здравом уме. Может, я действительно серийный убийца? Безумный монстр, жестоко убивший и распотрошивший тринадцать безвинных девушек.

Дверь в помещение для допросов со скрипом открывается. В тусклом, сочащемся из коридора свете на пороге возникает женский силуэт. Покачивая бёдрами, незнакомка уверенно приближается к следователю. Изящная кисть с длинными алыми ногтями скользит по его волосам. Женщина наклоняется, соблазнительно прогнувшись, и что-то шепчет ему на ухо.

– Допрос окончен, – следователь захлопывает папку с документами, глядя пустым взглядом сквозь меня. – На завтра у вас назначена судебно-психиатрическая экспертиза.

– Я уверена, что по её итогам мерой пресечения будет избрано принудительное лечение в психиатрическом стационаре, – бархатный голос с лёгкой хрипотцой заставляет мою кожу покрыться мурашками.

Незнакомка облизывает верхнюю губу и улыбается. Я узнаю эту улыбку, и мне хочется кричать.

– У нас впереди очень много времени. Месяцы, годы, а может даже десятилетия. Я буду ждать тебя там, Лёшик. До встречи.

Люди в траурных одеждах стоят вокруг свежей могилы, укрывшись под раскрытыми зонтами от моросящего дождя. На суровых лицах мужчин лежит печать скорби. Волосы женщин покрыты чёрными платками, их глаза покраснели от слёз. Я опёрся копчиком об оградку. Ватные ноги отказываются держать внезапно отяжелевшее тело. В голове хаотически снуют мысли, и я не могу сосредоточиться ни на одной из них надолго. Мой пустой взгляд скользит по присутствующим. Я замечаю, стоящую чуть в стороне, Алину. Все пришедшие проститься с Ольгой скорбят. Все, кроме неё. Её щёки пылают от прилившей крови, она сильно прикусывает нижнюю губу, чтобы не закричать, ладони сжаты в кулаки так, что костяшки пальцев побелели, из-под полуприкрытых трепещущих век видно только белки закатившихся глаз. Я достаточно близко её знаю, чтобы спутать это состояние с чем-то другим. В то время как родные и близкие прощаются с моей женой, Алина переживает кульминацию сексуального возбуждения. Я не верю своим глазам. Как такое вообще возможно? Испытывать оргазм, стоя над свежей могилой мёртвой подруги? Чего ещё я о тебе не знаю?

Это само по себе очень странно, но я замечаю ещё кое-что необычное. Я вижу бесплотные прозрачные щупальца, тянущиеся из-под её юбки к затылкам присутствующих. Они бесшумно извиваются, переплетаясь в воздухе и пульсируют сокращаясь. Внезапно её глаза широко распахиваются, и наши взгляды встречаются. Призрачные отростки растворяются без следа. Она понимает, что я знаю о том, что с ней происходит. Ни тени смущения или стыда не проступает на красивом лице. Алина плотоядно улыбается и облизывает верхнюю губу. Её кулак с оттопыренными большим пальцем и мизинцем поднимается к уху, а губы беззвучно произносят: «Позвони мне». В полной растерянности провожаю взглядом стройную фигуру любовницы, удаляющуюся в сторону выхода с кладбища. Даже после того, как её соблазнительно покачивающиеся бёдра исчезают за поворотом, я ещё долго смотрю на пустую, мокрую от дождя кладбищенскую аллею. Мысли путаются, я не понимаю, что же я видел. Мне страшно.

Почти месяц после похорон я пил. Обрывочные воспоминания тех дней иногда всплывали в памяти, но как-то смутно и нечётко. В какой-то момент я перестал отделять реальность от вымысла, а сны от яви. В конце концов, я убедил себя, что всё произошедшее на кладбище лишь игра моего воображения, спровоцированная гибелью супруги.

И вот, когда я трясся от алкогольного делирия на второй день выхода из запоя, в квартире раздался резкий настойчивый звук дверного звонка. От неожиданности сердце на миг замерло, а тело обдало холодной волной. Я затаился в надежде, что незваные гости оставят меня в покое, но звонок продолжал пронзительно верещать, причиняя невыносимые страдания. Борясь с тяжелейшим абстинентным синдромом, я закутался в одеяло и, с трудом поднявшись с кровати, побрёл к двери. В мозгу, измученном бессонницей, пульсировало лишь одно желание – поскорее избавиться от неприятного звука. Трясущимися руками я повернул ручку замка и осторожно приоткрыл дверь. На пороге, ехидно улыбаясь, стояла Алина.

II

Даже сейчас мне не по себе от этих воспоминаний. Я всё ещё помню кривую усмешку на её лице и тревожное ощущение надвигающейся беды, зародившееся где-то глубоко внутри. Как оказалось, я не ошибся.

Небрежно отодвинув меня в сторону, девушка переступила порог. Меня обдало знакомым ароматом. Комок подкатил к горлу. Зажимая рот рукой, путаясь в одеяле, я бросился в туалет. Исторгая из желудка едкую желчь, я думал о том, что раньше мне нравился этот запах, но теперь он вызывает только отвращение. Сполоснув горящее, покрытое холодной испариной лицо, держась за стену, я вернулся в комнату и со стоном повалился на кровать.

– Фу, – сморщила нос Алина. – Ну и вонь. Проветривать не пробовал?

Я лишь невнятно промычал что-то невразумительное. Она открыла окно, и холодный осенний воздух ворвался в помещение, вынуждая меня плотнее закутаться в пропитанное потом влажное одеяло. Сил поднять голову не было, поэтому я безучастно наблюдал, как её красные туфли с высокими тонкими каблуками перемещаются по комнате, давя разбросанные по липкому полу сигаретные окурки.

– Такой свинарник развести, это надо постараться, – проворчала она недовольно. – Присесть некуда.

Сняв куртку и брезгливо расстелив её на заляпанном пролитым соком кресле, Алина присела на краешек и, нагнувшись, заглянула мне в глаза.

– Долго ещё бухать будешь, Смирнов? Мы, конечно, всё понимаем, но перед руководством уже устали тебя прикрывать. Когда на работу выходить собираешься?

Я молча разглядывал её слезящимися глазами. Эффектная порочная брюнетка. Всегда питал слабость к таким. Сочетание красного и чёрного действовало на меня сильнее любых афродизиаков. Она это знала. Красные туфли, чёрное облегающее платье, ярко-алая вульгарная помада – обычно этого хватало, чтобы заставить моё дыхание участиться. Однако сейчас я не чувствовал возбуждения. Заходящееся в тахикардии сердце и без того готово было выпрыгнуть из груди. Я закрываю глаза и прячу голову под одеялом, давая понять, что не расположен к диалогу.

– Лёшик, ну что за детский сад? – не сдавалась Алина. – Мы, конечно, нарисуем тебе справку, но вечно это продолжаться не может. Нужно брать себя в руки и возвращаться к нормальной жизни.

Она прекрасно знала, как меня бесит обращение «Лёшик», однако возмущаться не было сил. Её голос окутывал и обволакивал, он пробуждал и вытаскивал на поверхность тревожные мысли. Алина продолжала что-то говорить, но я перестал улавливать смысл звучащих фраз. Меня накрыло осознание безысходности. Зачем жить? Всё потеряло смысл. Внезапно я ощутил едва заметное покалывание в районе затылка. Темп речи Алины заметно ускорился, заставив меня осторожно выглянуть из-под одеяла.

Она говорила, не останавливаясь, но её глаза были закрыты. Пальцы с ногтями, покрытыми вишнёво-красным лаком, судорожно сжимали подлокотники кресла. Ноги были слегка разведены в стороны, а из-под платья к моей голове тянулся бугристый полый отросток. Он напоминал прозрачную пуповину. Сквозь стенки было видно, как внутри него вязкая тёмная субстанция перемещается от меня к застывшей в напряжении девушке.

– Что за херня здесь творится? – вскрикнул я, испуганно отпрянув к дальнему краю кровати и больно ударившись головой о деревянную спинку.

Попытался вскочить, но, запутавшись в постельном белье, упал на пол. Отползая к стене, я не сводил глаз с изображающей недоумение Алины. Буквально мгновение назад она сосредоточенно выкачивала что-то из меня, а сейчас делала вид, что не понимает, в чём дело.

– Ты о чём, Лёшик? – растерянно захлопала она глазами. – Я просто пытаюсь поддержать тебя и вернуть в мир трезвых.

– Выметайся из моей квартиры! – заорал я, не вставая с пола. – И прекрати называть меня Лёшиком!

– Как скажешь, – хмыкнув, девушка пожала плечами. – Для тебя же стараюсь, придурок.

Она грациозно встала с кресла, подняла куртку, демонстративно отряхнула её и набросила на плечи.

– Завязывай бухать, Смирнов. Тебя коллеги и пациенты ждут.

Стуча каблуками, Алина исчезла в тёмной прихожей. Через секунду оттуда донёсся звук захлопнувшейся двери. Я остался один на один с мыслями о случившемся и мрачными воспоминаниями, вытащенными бывшей любовницей из тёмных уголков моей памяти.

III

Дождь прекратился. Отхожу от окна вглубь комнаты и опускаюсь на продавленный диван. Комната погружена во мрак, но я не спешу включать свет. Люблю темноту, в ней предметы принимают иные очертания, а звуки приобретают потусторонний оттенок. Беру с тумбочки фотографию в рамке. Мне не нужно видеть, что на ней – я и так это прекрасно знаю. За пять минувших со смерти Ольги лет я разглядывал это фото чаще, чем собственное отражение в зеркале. Даже с закрытыми глазами я могу воссоздать его в голове по памяти в мельчайших подробностях.

Снимок был сделан в день нашей с Ольгой свадьбы. Это не постановочная фотография. Я сделал её сам с помощью смартфона, пока мы ехали домой после закрытия кафе. Супруге эта фотография не нравилась, а мне, наоборот, казалась очень удачной. На ней Ольга была настоящей, без показной натянутой улыбки. С лёгким налётом грусти в больших голубых глазах. Именно такой я увидел её впервые в больнице и сразу влюбился. Она была совсем не похожа на тот типаж роковой женщины, который всегда меня привлекал. Её красота была мягкой и какой-то спокойной.

Я вспоминаю, как любил засыпать, зарывшись носом в её русую макушку, и чувствую слёзы, навернувшиеся на глаза. Как я мог всё испортить? Отложив фотографию в сторону, обхватываю голову руками и тихонько скулю, скорчившись на старом диване. Совсем как пять лет назад, после того как недовольная Алина покинула мою квартиру.

После её ухода я перебрался с пола обратно на кровать. Сердце бешено колотилось в груди. Может, я сошёл с ума, и всё это мне лишь привиделось? Неужели «белочка»? Но месяц назад на кладбище я тоже видел нечто похожее, а тогда алкоголь ещё не вошёл в мою жизнь настолько плотно. Возможно, чувство вины перед Ольгой действительно послужило катализатором моего психического расстройства.  Мысли о покойной супруге отозвались болью в груди. Я свернулся в клубок, зажав уши руками, и зарыдал. В памяти всплывали сцены из прошлого. Почему я не смог удержать себя в руках? Ведь я любил Ольгу по-настоящему, а Алина была лишь красивой куклой. Чем я думал, когда решился на роман с коллегой? Всё тайное рано или поздно становится явным. С учётом того, что мы все трое работали в одной больнице, это было лишь вопросом времени. Я вспомнил лицо жены в тот момент, когда она застала меня за изменой с её близкой подругой. Ни разу до этого мне не приходилось видеть в её глазах столько боли и разочарования. Всё произошло слишком быстро, я не успел ничего сделать. Лёгкие тюлевые шторы взметнулись за её спиной, как крылья ангела, и моя любимая исчезла в проёме распахнутого окна.

Разве я мог предположить, к каким ужасным последствиям приведёт моя измена? Хотя примерно за полгода до самоубийства психическое состояние Ольги и начало вызывать у меня лёгкую тревогу, но тогда я не придал этому должного значения. Если бы я не был так увлечён бурным романом с Алиной, то смог бы разглядеть косвенные признаки прогрессирующей депрессии жены. Она стала очень нервной и раздражительной, могла закатить истерику на пустом месте или ни с того ни с сего расплакаться. У неё ухудшился сон, участились жалобы на ночные кошмары и сильную головную боль. Всё чаще я натыкался на её пустой, отсутствующий взгляд. Списывал всё на обычную усталость и не догадывался, насколько тяжело ей приходилось. Видимо, она уже какое-то время балансировала на грани, а моя измена и предательство Алины стало последней каплей.

Тяжёлые мысли, сдерживаемые до этого алкоголем, прорвали мой хрупкий психический заслон и ворвались в сознание давящим вязким потоком. Не в силах им сопротивляться, я, поддавшись внезапному порыву, бросился к открытому окну и вскарабкался на подоконник. Пронизывающий ветер впился в кожу, забираясь под влажную, давно не стираную футболку. Мне было всё равно. Я не испытывал страха, лишь хотел, чтобы всё закончилось как можно скорее. Позади хлопнула входная дверь и раздался громкий крик. Я сделал шаг в пустоту, но тут же почувствовал, как что-то резко дёрнуло меня назад. Нелепо взмахнув в воздухе руками, я свалился с подоконника, сильно ударившись затылком о пол. Перед глазами на секунду взорвался яркий фейерверк, и тут же наступила тьма. Сознание покинуло меня.

IV

Поднявшись с дивана, включаю свет в квартире. Пора собираться. Ощупываю затылок. Даже спустя пять лет чувствуется оставшийся после падения шрам. Знатно я тогда приложился. Спасибо Шурику – всем бы таких друзей. В тот день он не только спас мне жизнь, но и открыл глаза на многие вещи. Именно благодаря ему я теперь знаю правду о лярвах.

Резкий запах нашатыря ударил мне в нос. Голова рефлекторно дёрнулась. Застонав, я разлепил слезящиеся глаза. Мутное пятно перед глазами сформировалось в мрачное небритое лицо друга.

– Совсем прижало? – хриплым, прокуренным басом поинтересовался Шурик. – Ты это… Хернёй маяться прекращай, короче. В следующий раз могу ведь и не успеть. Повезло, что дверь на замок не была закрыта.

Я осторожно потрогал затылок и поморщился, на пальцах остались следы крови.

– Ты сдурел? Больно же…

– Думаешь, упасть с девятого этажа было бы не так больно? – обрывает мои возмущения Шурик. – Иди рану промой и башку перевяжи.

Он сунул мне в руки бинт, вату и пузырёк с перекисью водорода.

– Вот. Я тут у тебя пошарил немного, пока нашатырь искал.

Послушно взяв в руки перевязочные материалы и антисептик, я побрёл в уборную. Шипя и матерясь сквозь зубы, обработал рану. Обмотал раскалывающуюся от боли голову бинтом. Отражение в зеркале над раковиной вызывало жалость и отвращение. Месяц беспробудного пьянства не прошёл бесследно для внешности. Отёкшее лицо с дряблыми мешками под глазами страдальчески взирало на меня с заляпанного мутного стекла.

– Ты там уснул, что ли? – донеслось из комнаты.

– Иду!

Шаркая босыми ногами по грязному ламинату, я вернулся в спальню. Шурик сидел на краю кровати и осуждающе разглядывал меня.

– Присаживайся, – он похлопал рукой рядом с собой. – Рассказывай.

И меня прорвало. Я рассказал ему всё. Начиная с короткого служебного романа с Алиной и заканчивая её сегодняшним визитом. Он был первым, кому я рассказал об истинной причине самоубийства Ольги и о видениях, посетивших меня на кладбище.

– И вот что-то накатило внезапно, – закончил я. – Не знаю, как дальше жить и делать вид, что ничего не происходит. У меня, похоже, с головой не всё в порядке.

– Да уж, Лёха, – протянул задумчиво старый друг. – Надо чаще встречаться. Вон сколько у тебя всего произошло интересного, пока мы не виделись.

– Сам виноват, – обиженно буркнул я. – Исчез ни слова не сказав. Даже на свадьбу не пришёл.

– Были причины, – отрезал Шурик. – На свадьбе не погулял, зато на похоронах встретились. Только сложилось у меня ощущение, что ты не особо рад был меня видеть. Хоть бы кивнул в знак приветствия.

– Знаешь, друг, – я горько усмехнулся, – мог бы за два года хоть раз объявиться или сообщить, что за срочные дела у тебя вдруг появились. Всё-таки не чужие люди – почти четверть века знакомы.

– Ладно, не бухти. Я тебе как-никак жизнь спас.

– А я не просил. Может, так лучше будет.

– Не будет, – он чиркнул зажигалкой, закуривая. – Я тебе сейчас кое-что расскажу. Это очень важно, поэтому отнесись серьёзно. Верить мне или нет – твой выбор, но, возможно, ты на многие события посмотришь немного по-другому.

– Ну, вариантов у меня не много, – я тоже закурил. – Придётся слушать.

Шурик одобрительно кивнул и глубоко затянулся. Видно было, что ему нужно собраться с мыслями.

– Вообще, я не планировал тебя в это посвящать, по крайней мере, не в ближайшее время. Хотел сам всё разрулить потихоньку. Однако раз уж дело зашло настолько далеко, то другого выхода нет.

– Благодарю за оказанное доверие, – неуклюже попытался съязвить я.

Шурик смерил меня снисходительным взглядом и спросил.

– Ты помнишь, когда у Ольги началась депрессия?

– Примерно, – пожал я плечами. – Стало заметно в конце февраля или начале марта.

– А отношения с Алиной у них в то время не изменились?

– Вообще-то да, – протянул я задумчиво. – Они стали общаться намного чаще. Мне это показалось немного странным, учитывая то, что мы уже пару месяцев… ну… того…

Я замялся, подбирая слова.

– Трахались, – помог мне Шурик. – Называй вещи своими именами.

– Ну да, – кивнул я. – Вообще, они всегда ладили, но последние полгода Алина стала регулярно приглашать Ольгу посидеть в кафе или прогуляться по магазинам. Меня это, мягко говоря, немного напрягало. С другой стороны, не мог же я запретить им общаться. Я, конечно, пытался говорить на эту тему с Алиной, но она лишь отшучивалась. Однажды сказала, что её это заводит.

– Ещё бы, – хмыкнул Шурик.

– Слушай, не тяни кота за яйца. Если есть что сказать, по существу, то говори.

Я начинал чувствовать раздражение.

– А что, если я скажу, что это Алина убила Ольгу, а сегодня пыталась убить ещё и тебя?

– Зачем? – я удивлённо уставился на друга.

– Алина не человек. Она лярва.

– Это что-то на блатном? – я скривился. – Проститутка вроде?

– В русском языке первоначальный смысл этого слова был утерян. На самом деле, лярвы это опасные сущности из тонкого мира…

– Призраки, что ли?

– Не совсем. Скорее ментальные паразиты, питающиеся негативными эмоциями людей. Они появляются после насильственной смерти злобных женщин. Жестоких и бессердечных особей, наслаждающихся при жизни страданиями других людей. Если такая женщина умирает в муках, то её духовная оболочка распадается на части, которые оседают в астральном плане. Эти обрывки души и становятся лярвами. По степени развития их можно сравнить амёбами или растениями. Простейшие организмы, которым нужно питаться привычной для них эмоциональной энергетикой. Они находят подходящую носительницу для симбиоза, цепляются к ней и начинают выедать изнутри, попутно эволюционируя. Вскоре от женщины остаётся только телесная оболочка. Она полностью превращается в лярву. Когда жертва опустошена, вошедшая в полную силу лярва переключается на окружающих. Ей нужны человеческие страдания. Именно поэтому их так много в сфере ритуальных услуг и медицине. Если же лярве удаётся найти эмоционально нестабильного и слабого человека, то она не успокоится, пока не доведёт его до самоубийства.

– Бред какой-то, – перебил я Шурика. – Ты серьёзно? Какие лярвы? Я Алинку четыре года знаю. Обычная девчонка, слегка грубоватая, но это издержки воспитания. Думаешь, я поведусь на эту чушь?

Мне нелегко было принимать слова друга всерьёз, однако был вынужден признать, что после встреч с Алиной Ольга действительно долгое время была сама не своя. К тому же мои галлюцинации как бы подтверждали рассказ Шурика. Что, если мне всё это не привиделось? Вдруг он говорит правду?

– Хочешь верь, хочешь нет — это твоё право, – вздохнул Шурик, поднимаясь с кровати. – Пойду я.

– Стой! – вскинулся я. – Как это «пойду»? Куда это «пойду»? Пришёл, вывалил на меня всю эту чушь и в кусты? Мне-то что со всем этим делать?

– Делай, что считаешь нужным. Только знай, что лярва от тебя не отцепится, пока не доведёт дело до конца. Ты для неё вожделенная награда. Она долгое время подготавливала тебя к последнему шагу, и теперь так просто не откажется. Какое-то время она сможет перебиваться случайными «перекусами», но ты всегда будешь оставаться для неё «основным блюдом». В следующий раз меня уже не будет рядом, и ты закончишь то, что хотел сделать сегодня или…

– Что? – охрипшим голосом спросил я.

– Можно уничтожить её физическую оболочку.

– Ты о чём? – сглотнул я вставший в горле ком.

– Не притворяйся дураком, – Шурик поморщился. – Всё ты понял. Выбор за тобой.

– Откуда ты всё это вообще взял? – я подозрительно прищурился. – И где ты пропадал всё это время?

– Не могу всего рассказать, извини. Мне пришлось срочно уехать. Даже сейчас, разговаривая с тобой, я сильно рискую. Ты же не думаешь, что единственный, кто их видит.

– Постой. Ты?

Шурик кивнул.

– Человек, переживший сильное эмоциональное потрясение, может получить способность видеть немного глубже, чем обычные люди. Для тебя такой встряской стала смерть Ольги, у меня тоже был свой триггер. Всего тебе знать не нужно. Я не могу рисковать. Если лярва залезет тебе в голову и узнает о нашем разговоре, могут пострадать дорогие мне люди.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, как будто запоминая.

– Будь осторожен. У неё могут быть помощники. Те, кого она выпила почти досуха, чью волю полностью подчинила, но решила пока оставить в живых. Присматривайся к людям с дефицитом эмоциональных реакций. Больше помочь ничем не могу. Прощай.

Шурик скрылся в тёмной прихожей. Входная дверь за ним захлопнулась, и я снова остался в одиночестве.

В тот день я видел друга живым в последний раз. Через месяц после нашего разговора его нашли повешенным на собственном брючном ремне. Самоубийство Шурика подтолкнуло меня к решительным действиям. К тому времени я уволился из больницы и переехал на окраину города. Оттуда было рукой подать до кладбища. Долгие ежедневные прогулки среди крестов и надгробий привели к ожидаемому результату. Вскоре я наткнулся на процесс погребения тела молодого парня. Пришедших проститься с ним было довольно много. Печаль и скорбь, казалось, пропитали воздух. Они тоже были там. Две твари замерли немного поодаль. Мерзкие пульсирующие отростки, извиваясь, тянулись к головам убитых горем людей. Лица лярв кривились в экстазе. Содрогаясь от отвращения, я спешно ретировался, стараясь ничем не выдать себя.

Именно в тот день я принял непростое решение. Этих тварей нужно было уничтожать, и начать я решил с Алины.

Окончание: Вкус скорби (2/2)