В пьянящем таёжном воздухе вместе с вездесущей мошко́й и комарьём, витали аппетитные ароматы жареной свинины.
- Ты к маме? – послышался тоненький голосок, и Стас опустил стекло.
Возле машины стояла смешная девчонка лет семи. Явная мулатка, ибо светлая кожа и конопушки проигрывали в сражении пухлым, вывернутым губам, широким, приплюснутым ноздрям и множеству торчащих в разные стороны косичек, перевязанных яркими верёвочками
Стас кивнул: «Проводишь к ней?»
Через несколько минут он, совершенно оглушённый, сидел в простой и светлой сельской горнице, безуспешно пытаясь не смотреть на шедевр местного таксидермиста.
Так заядлые охотники в зимовьях, на дачах, а некоторые и у себя в квартирах, вешают на стены головы-трофеи: рогатых лосей, плешивых лис, ревущих медведей. Здесь же стеклянными глазами на него смотрела голова... пожилой негритянки.
Безумный чучельник явно работал спустя рукава. Криво сшитые вместе пухлые губы разошлись, обнажая нитки и позеленевшие зубы, из шеи-обрубка редко, но регулярно капало на пол. Из опавших ноздрей то и дело выходили и заходили обратно жирные, зелёные мухи. Голову венчал сплетённый из какой-то кружевной белой кисеи тюрбан, украшенный лесными цветами. А из под него выбивались пучки седых кучеряшек.
И всё это в окружении белёной русской печки, кринок и горшков за цветастыми занавесками и такого родного и русского крика петухов за окном.
В сенях послышалась тяжёлая поступь, и в горницу вошла пышная негритянка, чёрная, как кирзовый сапог. Поставь ее к черной стене, и видимыми останутся лишь пестрое платье, белый тюрбан и частокол крупных зубов.
Она заботливо поправила на мёртвой голове сползший венок, со скрипом отодвинула стул и села напротив Стаса.
- Чего хотел-то? – визгливо, но беззлобно спросила она.
- Вас мне... Регина Петровна порекомендовала. Может, помните, мальчика ей назад... по новой, ну...
Он замялся, не сумев подобрать верных слов, и полез в карман, где лежала прихваченная с собой фотография её сына. Но она не понадобилась.
- Как же, помню, - кивнула женщина, - За этим сюда редко приходят. А тех, кто приходит, Мама Тайонга отговаривает. И только если отговорить не получается, тогда обращается за разрешением к лоа....
- А почему отговариваете?
- Существование – это колесо. У каждого свой срок родиться, умереть и переродиться. А вы со своими хотелками все равно, что палку в это колесо пихаете. Да и последствия могут быть совершенно неприятные...
- Но вы ведь соглашаетесь...
- А кто я такая, чтобы не согласиться, если лоа дозволяют? Я всего лишь мамбо – священница – как и прабабка моя была, и бабка, и мать..., - Она спокойно кивнула на стену, словно на ней висел портрет в рамке, а не тронутая гниением голова, - Делаю свою работу и не вступаю в полемику. Это, знаешь ли, дорого обходится.
В стекло вдруг дробно застучали, и послышался перепуганный голос: «Мама Тайонга! Беда! Митю лисица укусила! Бешеная, кажись!».
Тайонга тут же сорвалась с места и пропала. Только пышные юбки на миг приоткрыли на удивление тонкие и кривые ноги. Стас помедлил и вышел следом. На широкой лавке под соломенным навесом заливался слезами мальчуган лет пяти. Из прокушенной лодыжки капала кровь, которую пыталась унять его перепуганная мать. Оба, как и первая девочка, несли черты негроидной расы. А в сторонке стоял вполне себе русский мужик, держа на привязи лисицу и отпихивая её от себя длинной суковатой палкой, когда она делала в его сторону малейшее движение.
«Точно бешеная», - с тревогой подумал Стас, глядя на извивающееся в жутких корчах животное, на его облепленные пеной, ощеренные зубы.
А Мама Тайонга, презрев опасность, опустилась перед лисицей на колени, обхватила свалявшуюся грязную голову и что-то зашептала ей в безумную, оскаленную морду. Бьющийся в судорогах зверь вдруг расслабленно обмяк, растёкся на скошенной траве.
- Клади Митю сюда, - крикнула колдунья, хлопнув ладонью рядом с лисой, а потом заметила Стаса и заорала, - А ты иди обратно и не вздумай высовываться!
На деревню опустились густые сумерки, когда Мама Тайонга, наконец, вернулась в дом. Стас всё это время просидел за столом, наблюдая за полянкой через оконную занавеску. Но наблюдать особо было нечего. Колдунья большую часть времени загораживала и ребенка, и лису своим огромным крупом. Что-то шептала, водила руками, выкрикивала на неизвестном Стасу языке, время от времени поднималась и ходила кругами, тряся над головой какой-то увитой разноцветными бусами погремушкой. А когда солнце ушло, она скомандовала мужику: «Сымай удавку».
Не веря своим глазам, Стас наблюдал, как обреченное животное вдруг поднялось, отряхнулось и, слегка покачиваясь, подошло к колдунье, которая, напевно что-то наговаривая, поставила перед ним миску с водой. Напившись, лисица все более уверенно потрусила прочь.
- Я вам сетку сплету, - объясняла родителям Тайонга, поглаживая мальчишку по голове, - На всякий случай, до новой луны кладите ему поверх одеяла, потом сожгите.
- Я могу записать наш разговор? – Стас достал из рюкзака камеру и поставил на стол, когда негритянка, наконец, после длительного мытья рук, уделила ему внимание.
- Ты из этих что ли? Из прессы? - громко, визгливо и весело спросила она.
- Тогда можешь писать, пока писалка не отвалится! – отмахнулась она, но тут же навалилась необъятной, черной грудью на столешницу и гневно замельтешила у Стаса перед носом пальцем, - Ты только помни, что это мама Тайонга сама позволила тебе сюда прийти. И мама же Тайонга дозволит тебе уйти. Если захочет. А не захочет, так закрутит-завертит, и не найдешь никогда обратную дорогу!
Женщина на мгновение умолкла, но тут же продолжила еще больше распаляясь:
- А коли что замыслишь недоброе против Мамы, так она первая узнает! Да-да! Всех лоа на тебя спустит. Запутают так, что не разберешь никогда, где у тебя голова, а где жопа!
- Я ничего такого и не думал, - хрипло отозвался Стас, – Эта запись только для моей жены... чтобы поверила...
- Я уже сказала, можешь снимать! – радостно отмахнулась она и с тяжеловесным кокетством добавила, - Видишь, я даже губы накрасила!
- Я уверен, она это оценит, - осторожно ответил Стас, коснувшись испуганным взглядом ярко красных губ.
- Сегодня поздно уж. Завтра Папу Легбу спросим. Если откажет, то я бессильна. Но, на случай, если он разрешит обратиться к Барону, сразу обговорим детали, - Мама Тайонга несколько минут буравила Стаса взглядом, потом отвела глаза и уже более серьёзным тоном спросила, - Носить жена будет?
- Нет, что вы, мама! Совершенно исключено!
- Тогда твоя задача – рабочую утробу найти, а моя – искомую душу вывести обратно. Предоставим вам с суррогаткой гостевую избу на три месяца. Оплата посуточно.
- Три месяца?! – воскликнул Стас, - Но я не могу! Я думал, это... разовая процедура!
- Зачать – разовая, - негритянка сально подмигнула, - Но вывести душу из Barabara za nyuma требует времени и мастерства мамбо.
- Из закоулков посмертия, - она неопределенно махнула рукой, - С того света, если по-вашему.
На одну ночь гостевую избу ему отказались предоставить, поэтому спать снова пришлось в машине. Ворочаясь в мутной полудреме, Стас без конца прокручивал в голове разговор. Ему предстояло провести здесь еще один день. Следующим днём Тайонга собиралась испросить разрешения у какого-то духа по имени Папа Легба.
- Легба - главный проводник, - объясняла она ему, - Что-то вроде вашего апостола Петра. Если он дозволит связаться с Бароном Самеди...
А Барон Самеди – гаитянский аналог Анубиса – передаст особый «заговор», который призовет душу в новое тело. Что-то вроде тибетской Книги мертвых. Только наоборот.
Она долго и пространно объясняла ему механизмы переселения душ, но Стасу всё больше приходили на ум собственные ассоциации – дачный автобус. Если сидячих мест много, то душа может осмотреться и выбрать наиболее удобное. Но в пятницу вечером мало кто думает о такой роскоши, как сидеть у окошка, и рад даже ехать задом наперед на колесе, лишь бы сидя. А порой бывает, что место свободно, но все равно... занято. Так, одна бабка бронирует место для другой, которая должна загрузиться позже. Ставит на сидение увесистую сумку с рассадой и яростно огрызается на любого, кто попытается её сдвинуть.
Именно это Маме и предстояло. Удержать плод свободным, пока к нему не найдет дорогу искомая душа.
Стас, погибая от жары, но не решаясь опустить окна, ворочался во тьме, переваривая Мамины поучения.
- До двух месяцев у зародыша нет души, - просвещала она, попутно плетя для Мити сеть из пёстрых лент и волос, - Потому что Макао – пристанище - ещё не сформировано. Именно с двух месяцев надо читать заговор. Очень важно не проворонить этот момент, потому что иначе макао займёт другая душа, и выселить её уже не получится. С этого момента три месяца мамбо или хунган читают над плодом... Столько требуется на то, чтобы привести душу.
- Но я не могу... это слишком..., - он лихорадочно соображал, - А возможно ли, чтобы вы поехали, скажем... в командировку или отправили кого-то?
- Это возможно, - Тайонга насмешливо покосилась на него, - Но будет стоить очень дорого.
- Но имей в виду. Для вызова Барона Самеди нужно ближайшее от плода кладбище. Либо ты привезёшь женщину сюда на обряд, либо ищи погост рядом с ней. И позаботься о том, чтобы меня там не повязали местные, а то сраму не оберёшься.
- Нет-нет, - успокоил он её, - У меня там... всё готово. Это убогая деревенька на острове. Даже участкового нет. А кладбище есть. Именно там и собирался...
- Ну, что ж... как поймёшь, что баба понесла, пиши. Кузен Базиль каждые три дня ездит в Белоярский и проверяет почту. Я приеду. Оплата наличными.
Еще почти год ушёл на поиски суррогатной матери. Стас шарашился по подземным переходам и вокзалам, рыскал под мостами и в городских коллекторах в поисках неприкаянного бесхозного тела, которое никто не будет искать. Чувствовал себя при этом маньяком, но сознавал, что это справедливая плата за «шито-крыто». Никто, включая саму роженицу, не должен проболтаться...
Но по мере того, как шло время, Стас начал впадать в отчаянье. Это были девяностые. Бездомных, бомжей и прочих неприкаянных элементов пруд пруди, но ни один ему не подходил. Бичих было полно, но буквально к каждой бичихе прилагался и персональный бич, а то и два. Совершенно бесхозными оставались разве что старушки на церковной паперти, собирающие жалкое подаяние в скрюченный, трясущийся кулачок. Старушки ему, понятно, совершенно не подходили.
А еще... были совсем юные девчонки, шныряющие по стихийным рынкам и базарам в безразмерных куртках, где в широких рукавах прятались пакеты с клеем. Девчонки, уже прошедшие пубертат и явно готовые. Можно собирать эти одурманенные плоды целыми охапками, но... это было выше его сил. Только не девочки!
В госпиталь тоже то и дело поступали вполне пригодные женские тела. Одутловатые, испещренные тюремными наколками. Интоксикация, отек мозга, ИВЛ. Выдерживая положенный срок и не дождавшись родню, медики собирали рядовой консилиум и отключали очередную потенциальную «утробу». Даже если бы он смог договориться и умыкнуть одну из этих пропащих, то переправить на остров без машины реанимации никак не смог бы. Тем более тайно. А «тайно» - это было главное условие всего мероприятия.
Когда прошли зима, весна, и на порог снова робко ступило лето, он стал замечать за собой, что плотоядно поглядывает на жену – Настю, которая по-прежнему, словно всё произошло только вчера, не просыхала от слёз. Если совсем всё будет безнадёжно, он решится...
В один из таких дней судьба и сжалилась над ним. Он ехал из госпиталя домой, когда на дорогу, вскинув руку, шагнула женская фигурка. Только что прошёл ливень, и Стас машинально притормозил, чтобы не окатить её из лужи. Девушка поняла это по-своему и радостно побежала вслед за его Нивой.
- Подвезите до ближайшей остановки, пожалуйста, - пролепетала девчонка, торопливо забираясь на сидение.
Стас кивнул, но так и не тронулся с места, потому что девушка вдруг разрыдалась, закрываясь от него насквозь мокрым капюшоном ветровки.
- Что-то случилось? – спросил он, разглядывая её острые, дрожащие коленки в дешёвых джинсах.
- Случилось! Со мной вечно что-то случается! – взвизгнула девушка, а потом глухо добавила, - Вышвырнул меня на улицу, как котёнка, как только узнал, что я залетела. А мне и идти некуда. Квартиру, которую мне государство выделило, продала, чтобы с его долгами расплатиться.
- Слушай..., - Стас постарался унять охватившую его нервную дрожь, - Мне... то есть нам с женой как раз нужна помощница...
Девушка, наконец, повернула к нему остренькое, как у крыски, бледное лицо и подозрительно нахмурилась.
- По дому, - торопливо продолжил он, - Дом большой. Мы там почти не бываем, но он требует постоянного ухода. Сама понимаешь, пыль смахнуть, комнаты проветрить...
- Мне сейчас не до этого, - она отвернулась, - Надо найти деньги на аборт и врача...
Тайонгу с помощниками – тем самым потасканным мужиком, который рядился под папу Легбу и юной мулаткой Канани – он встретил в Приобъе двумя неделями позже и отвез на остров, где на отшибе отсталой деревеньки притулился его дом. Когда-то здесь явно жила большая, зажиточная крестьянская семья. А теперь это был старый, вечность не крашеный, с одной стороны вросший в землю по самые окошки дом. Но по-прежнему крепкий и просторный. В тот год, когда он ожидал дорогого гостя, он оборудовал в подвале отличную операционную, оснащённую по последнему слову техники, и поставил по периметру высокий забор из профиля, а о жилых помещениях даже не задумался, ибо, конечно, жить здесь не собирался. Теперь же, оглядывая разруху и горы мусора, понимал, что следующие девять месяцев будут посвящены капитальному ремонту. Им с Настей придётся жить здесь и растить... сына.
- Деньги вперёд, - быстро произнесла негритянка, глянув на строение и справедливо усомнившись в платежеспособности клиента.
Стас достал из багажника увесистую сумку с наличкой, которую она, не выходя из машины долго пересчитывала, сосредоточенно шевеля пухлыми, по-кондукторски ярко накрашенными губами, потом достала из кармана небольшой моток белой, вязальной пряжи и обмотала сумку.
- Вы думаете... мне это помешает, если я вдруг решу их вернуть? – сухо усмехнулся Стас.
- Вообще-то это не от тебя, а от пронырливых ручонок моего кузена, - ответила она и передала сумку на заднее сидение, - Но если хочешь, можешь тоже попробовать...
Пробовать Стасу совершенно не хотелось.
- Покажешь мне твою женщину. Если по срокам не прозевал, то мы с Канани останемся, а ты отвезешь Базиля на пристань. С сумкой.
- Только... Я сразу не сказал, побоявшись, что вы... Словом, ситуация не вполне рядовая.
- С рядовыми ко мне не ходят.
Стас провел женщин захламленными, тёмными коридорами, помог спуститься по крутой, скрипучей лестнице и распахнул дверь. По глазам тут же ударил яркий свет.
- Ого! – охнула Тайонга, оглядывая стены, обшитые белым пластиком, кучу пикающего оборудования и ряды стеллажей, аккуратно заполненных сверкающим медицинским хромом, - Тут хоть операцию на мозге проводи...
- На мозге – едва ли, - отозвался Стас, потом прошёл вглубь помещения и отдёрнул белую шторку, за которой на кровати с поднимающимся изголовьем лежала девушка, прикрытая до подбородка простыней.
- Это имеет значение? – Стас замешкался, - Если имеет, я готов рассказать. Мы сына потеряли. А потом я потерял и жену. Авария. Надежды, что очнется, нет. Вот, забрал её домой, чтобы...
Колдунья подошла к кровати и, откинув простыню, скривилась, оглядывая худое, прозрачно-бледное тело, потом склонилась и прижалась ухом к впалому животу.
- Надо торопиться, - произнесла она, - Еще пара дней, и будет поздно. Отведи меня на кладбище. Надо найти могилу Барона Самеди.
- Э-э-э... Боюсь, здесь вы такую не найдёте...
- Найду. На каждом кладбище есть первая могила. И каждая первая могила принадлежит Барону. А пока я буду искать могилу и созывать местных, ты отвезешь Базиля.
- Созывать местных?! Вы ничего об этом не говорили! Разве это так необходимо?! – Стаса накрыла настоящая паника. Он столько сил потратил на то, чтобы никто, ни единая душа не узнала, а теперь эта женщина хочет собрать в свидетели весь колхоз?!
- Не бойся, - презрительно фыркнула Тайонга, и он съежился под её взглядом, - Если сам не сглупишь, останутся твои делишки в тайне. Они ничего не будут помнить, но Барону необходима живая человеческая энергия. И как можно больше.
Той же ночью был проведен ритуал. Стас плохо запомнил его, хоть и не пил из той чаши, что каждому пришедшему на кладбище предлагала юная Канани. Поголовно, и стар и млад, явились. Кто со свечой, кто с факелом, кто с керосинкой. На всех головах красовались на скорую руку сооружённые белые тюрбаны. Кто-то щеголял сдёрнутым с окон тюлем, кто-то обмотал голову порванной на лоскуты простынёй, кто-то и вовсе не побрезговал перекрутить на голове трусы с бюстгальтерами. И выглядело все это настолько естественно и просто, словно для этих русских деревенщин участие в ритуале гаитянского Вуду было рутинным, повседневным занятием.
Базиль уже вошёл в транс, выстукивая на вытянутом барабане ритм. Тайонга, прижимая одну руку к левой груди, словно отслеживая биение собственного сердца, а другой тряся над головой уже знакомой погремушкой – асаном - пустилась в пляс, неистовый и, одновременно, грациозный, вокруг старой могилы. Настолько старой, что от неё не осталось ничего, кроме обломков сгнившей деревянной тумбочки.
Вороны в кронах деревьев проснулись и устроили страшный гвалт, но Стасу упорно казалось, что и их заполошный грай пытается подстроиться и зазвучать в едином ритме с барабаном.
Подёргиваясь, как паралитик, он установил на плечо камеру и примкнул к окружающим могилу селянам.
Тайонга кружилась вокруг своей оси, широко раскинув руки, что-то выкрикивала и время от времени посыпала просевшую могильную землю то ли мукой, то ли пеплом. В какой-то миг она требовательно заорала в небо, и тут же к ней спикировала крупная ворона и, подобно соколу, уселась на её предплечье. Ещё секунда, и на первую могилу пролились капли вороньей крови.
Мама Тайонга отшвырнула мёртвую птицу, застыла и вдруг рухнула навзничь, вытянувшись на безымянной могиле. Глаза её закатились, руки и ноги отчаянно дёргались, горлом пошла пена, и у Стаса засосало под ложечкой. Это нормально? Транс? Или ему стоит немедленно бросить камеру и оказывать первую помощь? Что, если колдунью хватил кондрат?
Он уже сделал неуверенный шаг к могиле, когда Канани, скромно стоявшая все это время в сторонке с каким-то плетеным саквояжем, вышла вперёд и, встав на колени, вытащила туго скрученный рулон ткани, медную чернильницу и тонкую, остро заточенную под карандаш ветку. В ту же секунду, как она отвернула край полотна и положила себе на колени, Тайонга визгливо набрала в легкие воздуха и не своим голосом быстро затараторила, разбрызгивая клочья пены:
«Angalia kote Yaroslav roho na kufuata sauti...»
«Перо» Канани заметалось по полотну с невероятной быстротой, но Стас не увидел а нём слов, только какие-то черточки и точки, перемежающие короткими, волнистыми линиями.
«Похоже на стенограмму...», - подумалось ему. Он ступил в круг, снимая селян, но внезапно почувствовал страшную усталость. Глядя, как сначала один старик, потом другой, а потом и молодые по очереди в изнеможении опускаются на траву, он тоже последовал их примеру. Через несколько минут уже все лежали, сонно помаргивая. И только Базиль без устали настукивал ритм на своем барабане.
Глаза закрывались сами собой, но перед тем, как окончательно отключиться, Стас увидел, что в круге появилась новая фигура. Или она была там, за спиной Канани, с самого начала? Он понятия не имел, работает ли до сих пор камера, а проверять не было сил. Их хватило только на то, чтобы тяжелыми, непослушными руками развернуть её так, чтобы фигура попала в объектив. Худой чернокожий мужчина в высокой шляпе-цилиндре и потасканной тройке гробовщика. С лицом-черепом, или только раскрашенным под череп? Мужчина сжимал в острых, белоснежных зубах толстую сигару, а одну руку положил на склонённую голову Канани.
- Ну, вот и всё, он здесь, - отрапортовала Тайонга, бережно сворачивая рулон с наговором и укладывая его обратно в саквояж. Правда, никакого наговора на полотне уже не было. Девственно чистое, словно только что кропотливо отстиранное в белизне, - Теперь береги свою женщину и жди возвращения сына.
- Как мне узнать точно? Какое-то должно быть подтверждение!
- Не сомневайся. Что-то он начнет вспоминать сразу, как проснётся разум. Что-то позже, но ты не смей его подгонять и выполняй все условия. Создай для мальчика максимально ту же атмосферу, в которой он жил. Назови тем же именем, окружи любимыми игрушками, книгами... И обязательно убери все зеркала. Он не должен себя видеть до тех пор, пока память максимально не вернётся.
- Я помню – он не должен себя начать идентифицировать с новым телом.
- Да, иначе процесс замедлится или остановится вовсе.
- Но как мне оградить его от отражений в случайных предметах?
- Поверь мне, на случайные поверхности он не будет обращать внимание. Значение имеют только зеркала. И не подгоняй его, не пытайся силой вытащить наружу память. Помочь – не поможешь, но только травмируешь и запутаешь. Ты ведь не хочешь, чтобы твой ребенок загремел в психушку? В качестве стимуляции можешь разве что жечь кофейные зёрна, этот запах активирует память.
Стас оставил вопрос без ответа, вышел за колдуньей из операционной, где она со своей помощницей Канани провела последние три месяца, по очереди читая заговор, и двинулся вслед за ней по лестнице.
- Но всё же! – вырвалось у него, когда он запирал дом, - Как мне узнать, что родился не просто какой-то ребёнок, а тот самый?!
- А никак, - хмыкнула Тайонга, - Ты просто знай, что это так... Хотя...
- Ты говорил, что твой сын умер насильственной смертью... Как именно?
- Выстрел в затылок, - нехотя ответил Стас и отвёл глаза.
Мама Тайонга расхохоталась, скаля крупные, выпирающие вперед зубы.
- Тогда сразу поймёшь. На его голове будет отметина, повторяющая последние незажившие раны. Это всегда происходит при принудительном переселении духа, и иногда – при естественном. Все эти родинки и родимые пятнышки на теле новорожденного не что иное как причина прошлой смерти или сопутствующие ей повреждения...
- Я думала... ты завел женщину, - Настя ошарашенно оглядывала дом, щеголявший свежей краской, как древняя старуха макияжем.
- Женщину? Ты с ума сошла?!.
- Я по пальцам, кажется, могу пересчитать, сколько раз тебя видела в этом году. Вот и решила, что...
- Нет... я был занят домом, и... сейчас всё сама поймёшь, - говорил он, провожая её через комнаты, которые, несмотря на ремонт, всё равно выглядели запущенно и мрачно. Открыл перед ней очередную дверь, и Настя застыла на пороге.
- Чей он? – голос её дрогнул.
- Ничей, не важно... ты лучше спроси: Кто он?
Женщина прошла в комнату и боязливо склонилась над кроваткой, в которой неумело запелёнатый в какие-то тряпки, куксился младенец с огромным и безобразным родимым пятном на лице.
- Жрать, видно, хочет, - недовольно проворчал Стас и отошел к столу, чтобы развести смесь.
- Я ничего не понимаю, - пролепетала Настя, - Чей это ребенок? Твой? Где его мать?
- Не важно. Умерла. Тебе... он никого не напоминает?
- Нет... Что происходит?!
- Ты присядь, - он сунул бутылочку ребёнку в рот и, едва сдерживая торжество, процедил сквозь зубы, - Это он! Понимаешь? Нестеров! И он целиком в наших с тобой руках.
Разговор был долгим и мучительным. Отрицание и неверие сменились гневом, когда Стас включил жене свои записи. Она билась в истерике и размахивала кулаками, а потом её накрыло внезапное озарение:
- Ты... продал все наше имущество и потратил два года, чтобы... вернуть к жизни убийцу нашей дочери?!
- Оно того стоило! Осталось потерпеть совсем немного, и как только он вспомнит, я смогу... мы сможем...
- Нет, ты не понял. Мне плевать и на дачу, и на квартиру с машиной, и на время... Но... ты вернул убийцу, хотя мог вернуть... Леночку...
Поразительно! Он был настолько ослеплен, просто пленён ненавистью и яростью к своему бывшему студенту, что ему ни разу не пришло в голову...
- Ты больной, - Настя поднялась с табуретки и взглянула на мужа, - Ты убил ни в чем не повинную женщину, чтобы вернуть к жизни монстра, хотя мог бы дать Леночке и нам ещё один шанс. Ты ведь прекрасно знал, что я была бы счастлива снова выносить, родить и вырастить нашу девочку...
- Ты не понимаешь! Он ведь не понёс никакого наказания! - неловко и торопливо оправдывался Стас, удерживая жену, - Смерть не в счёт! Леночка тоже умерла, но как она... страдала перед смертью, а он...
Он умолк, увидев, как болезненно сморщилось Настино лицо, но тут же продолжил:
- Я ведь этот дом купил, когда он еще был жив! Оборудовал в подвале операционную! Все подготовил для него, а этот сучара сбежал! Помнишь, как я кричал, что из-под земли его достану! И ведь достал!
- Ты больной, - повторила Настя, вырываясь из его рук. Позади них заливался плачем напуганный шумом младенец.
- Мы ведь еще молодые! Осталось то всего ничего потерпеть! – кричал он, следуя за ней по сумрачным коридорам, - Подрастёт, и по полной ответит!
Настя, дошедшая уже до входной двери, замерла, не веря своим ушам:
- Так ты... ты привез меня сюда, чтобы я помогла тебе вырастить это чудовище? Стать ему... матерью?
- Я без тебя не справлюсь! – взмолился он, - Иначе придётся бросить работу, а как без работы... И няньку я не могу нанять, потому что никто не должен и догадываться...
- Ты больной, - снова произнесла Настя и взялась за ручку.
- Всего несколько лет! А потом... я обещаю: мы вернем Леночку!
Стас проснулся. В голове была противная муть, как всегда после внеурочного сна. За окнами ординаторской сумерки заливались дождём. Из закутка, где медики перекусывали, слышались приглушённые голоса, стук чашек о блюдца. Он сел и пошарил по карманам формы в поисках смартфона, потом вспомнил, что тот остался в куртке. В груди ёкнуло, и он заторопился в раздевалку. Достал телефон и испуганно сжал губы, увидев пятнадцать пропущенных от Насти. Все в течение нескольких минут поздно ночью накануне. А потом... тишина.
Затыкал в экран. Абонент недоступен...
На сердце опустилась ночь. Не снимая синего форменного костюма, он накинул куртку и кинулся к лифту, заклиная всех святых, чтобы они помогли ему... успеть.
