Не успели мы спуститься, как началась суета. Тут я должен сделать небольшое отступление, чтобы описать больницу. Госпиталь находится на берегу Финского Залива, южнее Турухтанных островов, там где в моём мире был Красносельский Район Петербурга. Примерно рядом с Южно-Приморским Парком, только вот в этом мире очертания города другие, и мы считай, что в ближнем пригороде. Само четырёхэтажное здание построено сорок лет назад из огромных гранитных блоков. Госпиталь имеет три корпуса, соединенных на первом и третьем этажах галереями. Вокруг разбит живописный парк с фонтанами. Ко входу ведёт новомодная асфальтовая дорога с мощенными булыжником тротуарами. На первом этаже главного корпуса находятся приемные покои и операционные. Второй этаж занят палатами для знатных пациентов и кабинетами врачей, которые тут в первую очередь личные кабинеты. Прием в них не ведётся. Третий и четвертый этажи для больных попроще. Третий корпус – своего рода инфекционное отделение, и я там по понятным причинам не бывал. А вот второй корпус самый интересный – эта часть госпиталя сугубо для военных. Палаты там больше похожи на казармы, никаких тебе личных покоев с удобствами, кроме комнатушек для пленных и преступников. Там же есть большая столовая, и на каждом этаже неустанно дежурят солдаты, как я понял по расцветке мундиров, из гвардейского Ингерманландского полка. Во внутреннем дворе находится небольшая цервушка, а за ней маленькое кладбище для неопознанных пациентов.
Мы прошли по внутренней галерее во второй корпус и оказалось, что больных уже носят санитары с гвардейцами. «Отца» сразу же перехватил какой-то врач, а меня под руку схватила Татьяна и потащила на улицу. На подъездной дорожке стояли три смешных грузовика, чем-то напоминающих продукцию Руссо-Балта. В их кузовах, чуть ли не штабелями лежали бойцы в разной степени покалеченности. Тех, кто мог сам ходить, уже отвели в больницу.
- Опроси пока солдатиков про травмы, кто тяжелый, и кликай мужиков, кого первым забирать – сказала санитарка, указав мне на одну из машин. Сама же деловито направилась к другой.
Первое что я увидел, это моего знакомца Долохова, который во всю драл глотку над одним из раненых. Тот слабо шевелился, накрытый простыней. Разумеется, призрака никто не слышал, а я не мог разобрать его слов от входа. Надо отметить, что гвалт стоял изрядный. Санитары с гвардейцами ругались, раненные стонали, кто-то бредил. Никакого порядка. Я жестом подозвал мертвеца и отошел в сторону.
- Упырь! Как есть упырь, ваше благородие! Нельзя их в больницу. Никого нельзя. Если один упырём сейчас станет, то и другие могут оказаться! Сжечь всех немедля!
А я-то думал, что призраки не могут побледнеть.
- Спокойнее, Дмитрий Александрович. Объясните мне, как человеку новому. Я с червоточинами дела не имел.
- Ох, Крис, всё время забываю. Если тварь была заражена, а её кончили неправильно, то она дым выпускает зело опасный. Кто вдохнет его, тот сначала помрет тихонечко, без боли с улыбкой дурака блаженного, а потом как перекинется и упырём станет. Упыри трупы жрут, а живых заражают! Прикажи гвардейцам сжечь всех от греха подальше. Прямо вместе с машинами!
- Стоп. Как... можно ли как-то отличить упыря от обычного мертвеца, или тяжело-раненного?
- Зенки у них белые, а потом выпячиваются жуть. Как у краба на ножках. Веки им открыть надо. Но этот уже шевелится. Жечь его надо немедля.
Я вздохнул. И пригляделся к раненым. Щеку приятно ожгло поцелуем девичьих губ. Точно! Меня же Смерть чмокнула. И я не знаю, как это описать, но я увидел мертвых и живых. Мертвецы словно были блеклыми, выцветшими в разноцветном ярком весеннем дне. Стало не по себе. Среди полутора десятка раненых четыре трупа. И они все шевелились и дышали. Словно бы вздрагивая раз в несколько секунд. Сука. Сука-сука-сука! Гребанный зомби-апокалипсис на минималках.
- Стоять всем! – хотел я грозно заорать, но дал петуха. Забываю вечно, что я не здоровый бородатый мужик, а семнадцатилетний недоросль, к тому же худой, как огрызок скелета. – Кто приказал упырей в госпиталь тащить?!
На меня сурово глянул один из гвардейцев-охранников, сплюнул себе под ноги и шикнул:
- Заткнись. Иначе не посмотрю чей ты сын, и здесь кончу…
Видимо, он хотел сказать что-то еще, но в этот момент с носилок упал первый, самый активный «упырь». Он резво вскочил на ноги и сорвал с себя простыню. Из его глазниц торчали, нет… не глаза на стебельках. А белые, бахромистые отростки, которые к тому же шевелились. Жути придавало то, что упырь в окровавленной нижней рубахе широко улыбался, как дебил у которого целая куча фантиков. Рубаха над раной взорвалась тремя щупальцами, такого же мутно-белого цвета, как отростки в глазницах.
Не буду говорить, что время для меня остановилось, но картинку я воспринимал по кадрам. Каждую секунду думая что делать.
Что же мне напоминают эти отростки в глазах?
- Принимай мой Дар, твоё благородие! Рази молниями! – кричит мне в ухо призрак.
Щупальца хватают ближайшего санитара, и с невероятной силой дергают того к упырю.
Я же видел что-то похожее. Даже читал неплохую повесть на эту тему. Вспоминай, сука, вспоминай.
Санитар и упырь стоят вплотную друг другу, глаза в глаза. Ругавший меня гвардеец тянет натуральный палаш из ножен. Мне кажется, что упырь сейчас откусит пол лица санитару. Но происходит другое. Нарост на одном из глазных отростков взрывается облачком белой взвеси. Санитар орёт. Взвесь падает ему прямо в открытый рот.
Книга называется «Кордицепс. Или больно все умные». А напоминает мне эта хтонь тот самый кордицепс. Это гриб паразит из нашего мира. Его споры заражают насекомых, пожирают их мозги изнутри хитрым образом, так что насекомое выполняет определенные действия, например забирается повыше и там умирает. После чего гриб прорастает из отверстий в хитине, чаще всего из рта и глазниц. Отбитые китайцы считают кордицепс афродизиаком и тоником. Да и в «Последних из нас» кордицепс упоминался, но у меня никогда не было приставки.
Гвардеец рубит упыря наотмашь по голове. Призрак кричит уже на него:
- Сукин сын! Ты всех тут угробишь! Нельзя его по маковке!
Разрубленная голова взрывается уже большим облаком спор. Гвардеец рубит всё ещё орущего санитара, и сам заходится в кашле. А я бегу в обход, во двор, чтобы вернуться в больницу через задний вход и пытаюсь что-то придумать. Слышатся выстрелы.
Я забежал в госпиталь и на ходу вырвал у одной из санитарок грязную простынь, затем рванул в первую попавшуюся палату и схватил заполненную мочой утку. Это не дым и не газ. А споры. Хрен знает, просочатся ли они через ткань, а вот через мокрую ткань не пройдут точно. Затем, я рванул в приемные покои, и снова присмотрелся к пациентам.
На одинаковых койках расставленных вдоль стены лежали раненные. Многие из них блаженно улыбались, но не все были мертвыми. Видимо, солдатиков чем-то обкололи. Есть клиент! Те же судорожные вздрагивания. Те же выцветшие в моем особом зрении краски.
На него почти никто не обращал внимания. Все смотрели на улицу через распахнутые настежь двухстворчатые двери. Я швырнул простыню на голову мертвецу и щедро облил её чьей-то мочой.
- Здесь упырь! Вяжите его! Рубить и стрелять и нельзя!
Первым на меня обернулся «отец». Я не видел до этого лиц тех, кто готов сейчас убивать, но именное такое лицо у него сейчас и было. Он сунул руку в карман с пистолетом.
- Отец! Упырь это! Богом клянусь. Жгуты сюда! Вон тот тоже упырь! – я указал на еще одного подрагивающего мертвеца. – Накрывайте их мокрыми простынями и вяжите крепко. Эти твари сильные! Потом вынесем и сожжём!
Доктор со светлыми волосами и козлиной бородкой бросился к дверям, выбил стопоры и начал их закрывать. Видимо, наконец сложил два и два. «Отец» же вынул руку из кармана и сделал ей сложный пасс. Металлическая кровать, у которой я стоял упала. Её ножки сами собой выгнулись под странным углом и буквально пригвоздили к койке накрытого простыней упыря. А второй мертвец уже рывком сел на своём ложе. Он распахнул веки, из-под них вылезли грибовидные отростки. Жуть. Упырь уставился на меня, и потянулся перевязанной рукой. Сейчас из неё полезут гребанные тентакли. Думать было некогда. Я схватил подушку с соседней койки и рванул прямо на ублюдочную тварь. Впечатал подушку в тупо лыбящуюся морду, но не стал давить на неё, а вцепился второй рукой в волосы на затылке. Затем, вместе с полушагом резко повернул голову умертвия, что называется «до щелчка». Тело обмякло и упало на койку, но под подушкой, которую я разумно не выпустил, что-то шевелилось.
- Блядушки-генокрадушки… - голос дрожал. Учитывая грибную природу упырей, надо было упомянуть орков, но тогда это будет не моя любимая присказка. Я собрался с мыслями и заговорил громче: - Тащите срочно мокрые простыни. Или кожаные куртки. Срочно! Всё через что эта хрень не просочится.
Не понимая, про себя я матерюсь или вслух, я подошел к первому грибному зомби, опустился на одно колено у кровати с вывернутыми ножками. Щелчок свернутой шеи. Прямо через вонючую простыню. Сейчас не до брезгливости.
Стрельба на улице участилась. Слышались крики и женский визг.
- Мы все умрём. – Тоненько пропищала девушка в белом халате, судя по прически и дорогим сапожкам, явно из знатных. – Н-нас обратят или сожгут живьем… - она тихонько осела на пол по стеночке.
Светловолосый суетливый доктор, почему-то ассоциирующийся у меня с айболитом из-за своей козлиной бородки, отлип от двери. Обвёл холл взглядом своих водянистых серых глаз и громко сказал:
- Холл не покидать. Я запру двери. Дамы и господа, конец неизбежен, но надеюсь у нас будет время написать письма близким. Александр Ильич, загляните в ординаторскую, раздайте бумагу и письменные принадлежности персоналу. Пусть вначале запишут волю раненных гвардейцев, а потом уже и сами что-то напишут. Христофор Александрович, вы сегодня спасли много жизней и подарили нам всем шанс уйти достойно.
Он уже собирался развернуться на каблуках, но я крикнул:
- Вы же тут, сука, маги! Врачи! Вы что не понимаете, с чем мы столкнулись?
Айболит дернулся, как шарнирная кукла, сглотнул и хорошо поставленным голосом ответил:
- Прекрасно понимаем, молодой человек. Все, кто попал под газовую атаку упырей, и живые и мертвые, должны быть сожжены из-за того, что иначе сами обратятся в упырей. Благодаря вам, остальные пациенты и врачи не пострада…
- Да какой нахер газ? Это споры! Грибы в них проросли. Грибы. Грибы размножаются спорами. Это взвесь, и споры не проникают, через мокрую ткань, через кожу, пластик, резину! А инкубационный период, блядь?! Вы что не исследовали зараженных?!
Девушка, что подвывала на полу прекратила стенать и уставилась на меня с надеждой. «Отец» смотрел с удивлением. Айболит хотел что-то сказать, но заткнулся на полуслове. Даже раненные стали стонать потише. Только с улицы доносились крики и выстрелы. Что-то ударилось об дверь, но повторного толчка не последовало.
- Это кордицепс. Какая-то странная его разновидность. Он больше в Азии распространен. Гриб такой. Поражает обычно насекомых. Споры попадают в муравья, и грибо по нервной системе уничтожает ганглии, то бишь мозг муравьиный. Причем не просто пожирает мозги, а меняет их функционал заставляя насекомое делать, то что надо грибу. А здесь похожая штука, только работает на млекопитающих, как я понял. Во-первых, антибиотики должны помочь. – Блин, я же даже не знаю, есть ли у них антибиотики. Айболит смотрел на меня с жалостью, как на дурачка. «Отец» хмурился. – Пенициллин! А во-вторых, у любой заразы есть инкубационный период, и если за какое-то время она не проявилась, то значит мы здоровы, и не успели вдохнуть споры. А еще я могу точно сказать заражен человек или нет на поздней стадии. Дар у меня такой! – только апелляция к магии их проняла. Надо было сразу догадаться.
- Сын, ты не врёшь? У тебя проявился дар? Почему не родовой?
- По божьей воле, блядь! Я не спрашивал! Как иначе я бы этих опознал? Ноги в руки и мокрые простыни сюда! А лучше кожу, резину, мешки для трупов – этих двоих паковать надо. И отойдите все от окон и двери, стреляют же!
- Христофор, вы говорите правду? Среди присутствующих больше нет зараженных? – Айболит направился ко мне, по-анимешному сверкнув очками. – Какой Дар у вас пробудился? Как выглядел ангел, который вас одарил?
- Я отвечу на все вопросы позже! Сейчас у нас есть другие проблемы!
Ангелы? Какие, нафиг, Ангелы? Дар мне предлагал мертвый и, судя по всему, весьма отмороженный мужик. Вижу мертвых, потому, что сама Смерть меня поцеловала. У нас тут группа суицидников на выезде, зомби-апокалипсис с грибным соусом, и беспорядочная стрельба на подъездной дорожке.
- Господь милосердный, если ты меня слышишь, дай мне сил со всем этим справиться!
Только я это произнёс, больничное фойе исчезло. Прекратились крики и шум. Я услышал пение птиц, и увидел невероятный лес, полный безумных красок и жизни. Бабочки, тысячи гребанных бабочек, порхают над цветочной полянкой, птицы поют на ветвях березок и каких-то странных, незнакомых мне деревьев. Кажется, что из-за кустов на меня косится огромный кабан с умными, почти человеческими глазами. А навстречу мне идёт голая женщина. Я бы назвал её невероятно красивой, если бы не одно но… Её промежность разорвана, из приятного, слегка округлого живота вырван кусок мяса, так, что я вижу её внутренности. Кровь обильно льется на траву, и там где она капает на землю расцветают цветы.
- Сраный, сука, кордицепс. – Говорю я. – Похоже я заразился и это идиотские видения в пожираемом грибом мозгу. Приплыли. Помог, блядь, смерти. Поохотился на попаданцев.
Я смотрю на женщину. На вид ей двадцать пять или тридцать лет. Яркие рыжие волосы, большая тяжелая грудь, широкие бедра. Немножко надменное, насмешливое лицо с красивыми зелеными глазами. Такая должна вызывать в людях похоть, просто идеальный вариант для порно. Только вот, меня не возбуждают существа, которые несмотря на смертельные раны ведут себя, как ни в чем не бывало. Она ещё и смеётся.
- Я не первый раз вижу демона, который искренне воззвал к Богу. Но первый раз мне встречается демон, которого поцеловал ангел. И первый раз, на моей памяти Творец откликнулся на мольбу низшего посланника Ада.
Надо ли говорить, что голос тоже был… не знаю, наверное, сексуальным. Если бы не жуткие раны, эта женщина, словно создана для плотских утех. А ещё я понял, что выгляжу не так, как последние несколько дней. Я снова в джинсах, осенней куртке, бородат, татуирован и смотрю с привычной мне высоты. Но это точно, не мир мертвых. Там всё какое-то серое, а со мной рядом вовсе не Смерть, а какая-то другая сущность. Красивая, но отталкивающая.
- Во-первых, я не демон. Во-вторых, ангел меня не целовал. В третьих, понимаю, что если ты захочешь представиться, сделаешь это сама, но было бы неплохо понимать, где мы находимся?
Она опять рассмеялась и подошла ко мне вплотную. Её кровь капала уже на носки моих ботинок.
- Мы в райском саду, демон. Тебя поцеловала та, кого ты называешь Смертью. И я знаю, чего ей это стоило. Как такая чистая, добрая девочка, как она могла подарить тебе частичку своей силы? Ну а демон ты, потому что вернулся из Ада в Изначальный Мир, причем не по воле Творца, Ад исторгает из себя только демонов, несущих боль, кровь, и разрушение. А знаешь ли ты, за что обрек свою душу на ад?
- Гордыня, зависть, гнев, похоть… может быть всё сразу? – Я усмехнулся и сделал шаг назад. От неё пахло так, что в штанах стало туго. Но то штаны, а голова у меня почти всегда ясная.
- А ещё уныние, праздность и, конечно, же обжорство. – Она указала рукой на свои раны. – Конечно же, ты не помнишь, как вырвал дитя из моего чрева и скормил своей семье? Как ты смакуя пил ангельскую кровь и чавкая жрал мясо матери и дитя? – Казалось, такие жуткие вещи надо говорить жестким злым голосом, но она произнесла это со снисхождением и жалостью.
Ненавижу, когда меня жалеют. Смерть никогда не врёт, а что на счет этой сущности? Мне кажется, если ты существуешь практически вечно, то ложь теряет всякий смысл. Потому что правда всегда вылезет наружу, именно поэтому существа вроде моей подруги с Той Стороны и разучились лгать. Но, что если мой мозг пожирают споры гриба-мутанта, и это всего лишь предсмертный опыт? Я промолчал.
- Ты не умер. Ты позвал Творца, и он тебя услышал. А я просила разрешения снова встретиться с моим палачом. Тебе же нужна сила, чтобы помочь твоему маленькому ангелочку смерти?
- Так. Стоп. Смерть забрала меня из ада. Но в ад попадают души только после того, как прожили жизнь в изначальном мире. Верно?
- Ты всегда был умным мальчиком. Страшным, злым и очень умным.
- То есть, возможно, когда я жил свою первую жизнь, которой я не помню, я мог совершить то, о чем ты говоришь. Мне жаль.
- Нет. Как вообще можно простить то, что ты описала? Мне чертовски жаль, что я пошел на такое. И еще больше жаль, что я не чувствую стыда, впрочем, сложно стыдиться, того, что не помнишь.
Она улыбалась. Ненавистной мне добренькой улыбочкой полной снисхождения, заботы, жалости. Словно, я не здоровенный мужик, а бездомный котёнок со сломанной лапкой.
- О… какая гордыня! Ты не котёнок. И не щенок. Ты демон. Я уважаю тебя.
Как же меня напрягает, что уже вторая сущность может читать мои мысли.
- Скажи, зачем я это сделал? – Я посмотрел на раны, от которых прежде старался отвести глаза. Но если это моих рук дело, то негоже прятать взгляд. Меня передернуло, ком подступил к горлу. Интересно, смогу ли я наблевать в Раю? Прийти в рай и заблевать тут всё, как жаль, что я не панк. Сид Вишес и Кобейн оценили бы.
- Ах-ха-ха! – Она смеялась. Искренне, звонко, мелодично. А внутренности в прогрызенном чреве тряслись в такт её смеху. Кровь, как будто бесконечная, лилась на землю. Я понял, что её промежность просто разорвана почти до пупка, белели кости, кишки сизыми змеями каким-то чудом удерживались внутри. – Прости, что вызываю у тебя отвращение. Но это очень смешно, ты первый, кто о таком подумал. Наблевать в раю!
- Ты прекрасна. Правда. Отвращение у меня вызывают раны. И мысль о том, что это мог сделать я. Наверняка у меня были свои причины, если я пошел на такое. Знаешь, глупо говорить, что я бы никогда не сделал о том, что уже совершил однажды. Поэтому назови мне причину, если она тебе известна.
- Какой рассудительный демон! – она протянула руку к моему лицу, и я отшатнулся. Терпеть не могу, когда меня трогают без спроса, тем более незнакомые люди. – Не бойся, если я прикоснусь к тебе, мы снова переживем это событие. Но мы в раю, здесь нет боли, горя, страданий. Так что увиденное тебя не заденет.
- Нет. Я хочу понимать всё. Даже боль и отвращение. – Я взял её за изящные пальцы.
И я увидел. Я увидел бесчисленные ряды всадников Золотой Орды, что осадили мой город. Я увидел, как тащат по полю детей, привязанных к стременам, как насилуют девчонок лет десяти. Я услышал. Услышал крики людей, горящих заживо в церквях с заколоченными дверями, рык собак дерущихся за кусок мяса над трупами моих людей. Я почуял. Запах трупов, запах гари, вонь немытых тел, смрад гниющего урожая.
Я был князем в осажденном городе. У меня были дети и жена. Я верил в Бога, я молился. Молитвы не помогли.
Стены городского кремля не могли вместить всех беженцев, часть горожан и деревенских укрылись в монастыре. Кремль мы отстояли. Монастырь горел. Город догорал. А я бежал, прихрамывая на раненую ногу в сторону монастыря. Печные трубы сиротливо смотрелись на пепелище, оставшемся от моего города. Трупы татар и моих людей лежали на улицах, трупы скота и собак, слышался женский иступленный, почти звериный вой.
Ножны я потерял в бою. Меч зазубрился, а стеганка под кольчугой пропиталась кровью. Я бежал к монастырю, на ходу сорвав шлем и бросив подшлемник на землю. Только вот монастырские стены зияли дырами, одна из створок ворот была сорвана, внутри – всё ещё что-то горит.
Храм построенный моим дедом, белокаменный, сейчас стал черным закопченным скелетом без крыши и куполов. Словно череп былинного чудовища он скалился на меня пастью входа и безразлично смотрел узкими глазницами окон. Смрад сгоревшей плоти ударил в нос. А внутри – трупы. Черные, изломанные тела моих людей, тех, кого я клялся защищать.
Только протоирей Спиридон был жив. Он стоял на коленях у алтаря и истово молился. Чистый, благообразный, святой. Спиридон учил меня грамоте, он стоял по правую руку отца, когда тот впервые усаживал меня в седло. Он был мне наставником и другом. А сейчас я его ненавидел. Сила святого защитила от пламени его, но не монастырь, не прихожан, не мой город. Он мог мановением руки двигать горы, исцелять раненных, тушить огонь и призывать молнии с небес. Но пока я дрался, проливая свою и чужую кровь, поп молился. Он и сейчас бормотал бессмысленные молитвы.
- Почему? – Я хотел кричать, но в горле встал только один вопрос. Он вырвался как хриплый рык.
- Смирение, княже. – Спиридон прервал молитву и поднялся с колен. Он повернулся ко мне, и на губах его застыла кроткая заискивающая улыбка. – То мир тварный, а есть и лучший мир…
- Бабы и дети горели. – Я не говорил, рычал. – А ты мог их спасти, но ничего не сделал. Город пал. Ты ничего не сделал. Скольких из погибших тут ты крестил?
Мы говорили недолго. Я был в такой ярости, что не слышал попа, только что-то, о том, что он покажет рай. На этих словах я его зарубил, а за его кротким и безвольным трупом сгоревший монастырь перестал существовать, словно кусок реальности заменили на прекрасный дикий сад.
И я шагнул в этот сад, в своём помятом доспехе, воняющий кровью и потом, с негнущейся шеей. Я кричал, что Бог не тех награждает силой, что смирение – это грех, который приносит только боль и смерть. А затем я услышал шепот, который говорил, что запретный плод обречет меня на ад, но я получу силу.
Я прорубался сквозь кусты, рубил кротких и тихих зверей, которые даже не скулили, получая страшные раны, только вот плодов я там не видел. Зато навстречу мне вышла олениха, которой я воткнул клинок в брюхо, вырезал печень и надкусил зубами, словно дикий зверь. Зачем мне плоды, когда есть мясо?
И я почувствовал, каждое колечко на моей кольчуге, пряжку на ремне, набойки на сапогах и понял, что теперь всё что выковано из металла подвластно моей воле. Я мог превратить каждый кусочек железа в граненный наконечник и отправить его в полет.
Райский сад исчез. Только туша беременной оленихи лежала у моих ног. Подоспели мои люди. Я разделил мясо райской твари между своими ближниками и сыновьями. Каждый из них стал магом. Каждый получил свою силу. В этом мире Ига так и не случилось. Монголы были разбиты в 1242 году.
Стоп-стоп-стоп. Я книжный червь, рожденный в конце двадцатого века. Я никого не убивал. Я вообще мало, что сделал, если не считать небольшого бизнеса и прекрасной дочери. Ради которой я согласился на самое невероятное приключение в жизни. Я видел Смерть. А теперь и ангела. Никакой я не князь Боголюбский, а если и был им когда-то, то я все равно этого не помню. Блядушки-генокрадушки. Пусть это будет кордицепс пожирающий мои мозги. Забористые грибочки.
- Стоп. – Видение закончилось, я лежал на траве, а голова моя на коленях ангела. Её пальцы нежно гладили мои волосы. – Я не ел челове… Нет. Не так. Ты была оленем?
- Всё, что ты видишь вокруг, каждая травинка, каждая букашка – это чья-то душа. Они живут здесь без боли, в сытости и счастье, они умирают и рождаются снова, чтобы жить в этом саду в покое и радости. И да, я была ланью, которую ты изрубил мечом, плод которой ты вырвал из чрева и скормил своим детям и солдатам.
Я поднялся с земли, и протянул руку изуродованной женщине.
- Я не жалею о том, что сделал.
- И ты сделал бы это снова, окажись в такой же ситуации?
Она ухватилась за мою руку и легко поднялась, затем приблизилась ко мне вплотную, так что её губы почти касались моих.
- Мне жаль тебя. В тебе столько гнева, злости, отчаяния. – По её щеке скатилась одинокая слеза. – Но я понимаю тебя. Тебе нужна моя сила, и я снова дам тебе её. Только сейчас тебе не будет так просто. Если хочешь снова получить кусочек моей власти, ты должен вкусить моей плоти и выпить крови. Ты готов на это пойти?
- Пожалуй, тогда я откажусь. Не жили с магией, нечего и начинать. – Я улыбнулся. – Я не хочу причинять тебе боль.
- Пожалуй, - передразнила она меня - тогда я покажу, что случится, если ты этого не сделаешь. Порох уже вспыхнул.
Снова больница. Пуля разбивает окно. Тупая боль в груди, которая становится всё горячее и насыщеннее. Осколки стекла со звоном падают на пол. Айболит бежит ко мне, «отец» вздрагивает, как от пощечины. Я пытаюсь что-то сказать, и выхаркиваю кровь. Вторая пуля влетает мне в голову. Свет гаснет.
Я просыпаюсь на больничной койке. Современной. В носу трубка. Швы на спине зудят. Из коридора слышится плач и тихий голос.
- Не говорите ему про дочь, пока не восстановится. В его состоянии стресс…
- Если ты умрёшь в изначальном мире, ты вернешься в ад. Никогда, слышишь, никогда!.. сила не достается тем, кто не готов переступить через себя. Одни усмиряют плоть и желания, а ты должен пройти через своё отвращение к насилию и каннибализму. В прошлый раз ты убил священника, который заменил тебе отца, поэтому я была всего лишь животным. В этот раз, тебе придется…
- Придётся. – Говорю я. – Но я сделаю всё по-своему.
Я обнимаю Ангела, целую её щеку, выпивая ту слезинку, что скатилась из уголка добрых глаз. Я целую её ключицы, не похотливо, но нежно. Затем я опускаюсь на колени, и нежно покрываю поцелуями кровоточащую рану на животе. Я проглатываю такую горькую, металлическую кровь, но стараюсь, чтобы мои прикосновения несли нежность, а не боль.
В какой-то момент, мне снова приходит чувство власти над металлом, сначала слабое, я еле-еле ощущаю молнию на куртке, затем чувствую мобильник в кармане, ключи… В какой-то момент, понимаю, что могу менять форму любого металлического изделия и управлять им в пространстве. Всё, хватит.
Поднявшись с колен, говорю:
- Надеюсь, я не причинил тебе боли?
- Демон, никто из тех, кто принадлежит раю, никогда не чувствует боль, голод, страх. Вся боль здесь только та, что ты принёс с собой. Ты подарил мне нежность и светлую грусть, поэтому я помогу тебе.
- Не надо. – Меня до сих пор потряхивает. Целовать смертельную рану, видеть в нескольких сантиметрах пульсирующие внутренности, ну его нафиг. Тем более, куда мне больше силы, если я чувствую, что буквально могу остановить пулю в полёте, как гребанный Нео. – Цена слишком велика. Я не хочу снова через себя переступать.
- Я помогу тебе не силой, но знанием. То, что вы называете Червоточинами – это ворота в рай. Кто-то открывает их. Как тот священник, который последней молитвой просил Творца показать тебе мир без боли. Только он открыл проход лично для тебя. А сейчас, кто-то научился… хм… ты подумал о порталах? Да, пожалуй, это слово подходит. Причем порталы двухсторонние. И растения, и звери из Райского Сада, они все наделены тем, что ты называешь магией. Безвредный гриб, паразитирующий на букашках, становится страшнее чумы в Изначальном мире. Обычный лесной кабан смертоноснее артиллерийского залпа, даже насекомые для Изначального мира смертельно опасны, к счастью, их жизнь коротка. Найди того, кто открывает порталы. Он скрыт от Ангелов и Падших… А когда найдешь, вспомни всё свое упорство, свою ярость и боль, и не жалей о том, что нужно сделать. Смерть выбрала тебя не просто так. Во-первых, ты должен справиться, во-вторых, тебе есть что терять в случае неудачи, а в-третьих, ты смог стать другом самой Смерти, она самая юная из нас и поэтому отличается строптивым нравом. А ещё помни, что паразит, которого ты боишься не опасен для магов. Он угрожает только простым смертным.
