- Так не пускают, сволочи! С недавних пор туда вообще никого не пускают, только паломников на машинах ценой в пять моих халуп! – журналист махнул рукой на выцветшие обои. – Так что с Кирюхой-то случилось? Мне говорят – болен. Уж не тем ли самым, чем все эти святоши?
- Кирюхой..?
- Ну, с отцом Василием. Его до пострига Кириллом звали. Я по старой памяти все сбиваюсь.
- Симптоматика у него очень похожа на симптомы этих, как вы выразились, святош. А почему отец Василий попросил именно вас найти информацию об этих людях?
- Так мы с девяностых знакомы, старый друг. Он еще тогда не был монахом, да и вообще на эту тему религиозную тему повернут не был. Много чего тогда было, да… - журналист вздохнул. – Когда мне из Москвы пришлось подметки рвать, решил в Заринск поехать, я ж честно говоря и не знал, что он тут таким святым заделался… Так что, на ваш профессиональный взгляд Кирилл тронулся умом?
Павел пожал плечами:
- Да черт его знает! Я уже не уверен… А у вас есть предположения, что происходит в монастыре? Почему отец Василий вообще попросил вас найти информацию об этих людях?
Юрий Иванович пожал плечами:
- Спрашивал, он не сказал. Ну, мне-то что – надо так надо, честно говоря, я решил, это какие-то политические разборки внутри монастыря. Там все как в маленьком государстве – власть, деньги, интриги… А когда это нарыл, призадумался. Я конечно не врач, но понимаю, что пять шизофреников за год – многовато даже для религиозной братии.
Павел усмехнулся:
- Не любите религиозную братию?
- Да не то чтобы не люблю… Недолюбливаю. Кирюха в 90-е далеко не святой был, но честный до одури. Если что пообещал – сдохнет, а сделает. Я это ценю, а все эти бирюльки… Иконы, поклоны… Но знаете, я когда в Заринск приехал, встретился с отцом Василием, почувствовал в нем что-то. Не знаю, как и сказать… Я не верю в это все, но в нем было что-то… Запредельное, если угодно. Это уже не тот человек, с которым я пиво пил и шансон орал.
Павел пристально глянул на журналиста:
- Понятно. Хотите, я передам ему папку?
Юрий Иванович подтолкнул к нему бумаги:
- Берите. Но есть еще кое-что, что нужно выяснить, возможно, досье неполное. Вы вот что… Помогите мне пробраться на территорию монастыря? Хочу лично с ним поговорить.
- И как же? В багажник вас, что ли, сунуть? Кстати, у кельи отца Василия дежурит нехилый такой держиморда в рясе.
- Тьфу ты, да нет, багажник не понадобится. Монастырь активно восстанавливают, но до стен еще не добрались. Там в одном месте на стене со стороны пустыря выпало много кирпичей, можно взобраться до верха как по лесенке. Но спрыгивать несподручно – больно уж высоко, ноги боюсь поломать, староват я для таких дел. Подгоните что-нибудь – лестницу, леса, там же полно строительного оборудования на территории. А с держимордой… Вы ж врач, найдите что-нибудь вколоть братишке, чтоб успокоился на пару часиков.
- Ну, предположим, найду. А колоть-то как будем? Попросим попку подставить? Это только в голливудских фильмах на инъекцию пару секунд тратят. Не думаю, что Аркаша смирно посидит, пока я давлю на поршень.
- Это уж моя забота. Вы главное, подготовьте шприц-то.
Павел подумал и кивнул:
- Когда?
- Давайте послезавтра, в полночь, чтоб народишко улегся. Я добью досье, а вы найдете за это время лестницу. Давайте, нарисую, где нужный участок стены.
По возвращении в монастырь Павел сразу прошел в келью отца Василия. Старик, как и в прошлый раз, стоял на коленях с краю кровати, и Павел только сейчас понял, что он молится, облокотившись на матрац, а вовсе не прячется.
Все свои священные атрибуты он на этот раз сгрудил на тумбочке, и психиатр обратил внимание, что просфора покрылась пышной зеленой плесенью, крест погнулся и заржавел, а с иконы потекли все краски. Павел удивился – крест был тяжелый и толстый, как же он тщедушный старик смог его погнуть? А ржавчина? За такое короткое время? И что он сделал с иконой – краски будто оплавились и стекли с доски
- Что вы сделали со своими вещами? – кивнул на священную атрибутику Павел.
- Я – ничего, - пожал плечами старец. – Бесы злятся. Вон, лишили меня лика Богородицы, краски то расплавились.
Он по-детски развел руками.
- А зачем им это, как вы думаете?
- Думают, в этом моя сила, – старик усмехнулся.
- А у вас есть сила?
- Да. Они не могут меня пожрать, и не знают, что с этим делать. Вот, вас прислали.
Павел улыбнулся:
- Вы думаете, я приспешник дьявола?
Старик улыбнулся доброй мягкой улыбкой:
- Нет, пока нет. Но они думают, что вы им послужите.
- И как же?
Вместо ответа старик перекрестил психиатра.
Павел впился в лицо старика – на этот раз оно было совершенно спокойно и безмятежно, исчезла суетливость и беспокойство. Он был похож на человека, для которого раз и навсегда решились все проблемы и вопросы.
Павел вынул из сумки досье на священников.
- Я встретился с вашим старым другом Юрием Ивановичем. Он сделал то, о чем вы его просили.
Старик открыл папку, пробежал глазами первый лист и закрыл:
- Юра, старый друг, спасибо ему. Он хороший человек, сильный. Но это уже не нужно, я и так знаю, что тут. Пять человек, монастырские священники, у всех шизофрения, у всех – галоперидол.
- Откуда вы знаете? Что тут происходит? Как это возможно – шизофрения ведь не передается как грипп! Что вы хотели передать журналисту в записке?!
Отец Василий успокаивающе поднял руку:
- Не волнуйтесь, Павел Романович. Передайте Юре, что со мной все в порядке, ну, скажите мол, сердце прихватило. Записка… а, ерунда. Запаниковал, грешен. - Писал ему, чтоб вызволил меня отсюда. Меня ведь не выпускают. Теперь из кельи даже не выйти – брат Аркадий бдит. А раньше литургии иногда вел, так и то следили, отец Андрей неотлучно на службе присутствовал.
- Да что вы мне голову морочите! Что у вас тут происходит? Вы в курсе, что людей в монастыре поражает шизофрения один за другим, а вы – все в порядке, не волнуйтесь? Я никуда не уйду, пока вы мне не расскажете.
Старик грустно посмотрел на психиатра и сказал:
- Папку заберите и постарайтесь незаметно от нее избавиться, здесь не оставляйте. Найдут – сразу поймут, что вы ее принесли, и тогда вы тут останетесь навсегда. И уезжайте отсюда, Павел. Лучше прямо сегодня, здесь становится очень опасно.
Отец Василий кивнул на потолок и Павел вздрогнул: в темном помещении он не сразу заметил, что пятно от пролива сильно увеличился в размерах. Коричневые грязные разводы от потолка тянулись по стене почти до самого пола, хотя влаги психиатр нигде не увидел. Старец закрыл глаза, молитвенно сложил руки и замер, и Павел понял, что не вытащит из него больше ни слова.
Выйдя на двор, он позвонил благочинному и оповестил его, что начал лечение Василия нейролептиками. Отец Дионисий попытался выведать название лекарств, но Павел холодно ответил, что схема лечения – врачебная тайна.
- Иди ты к черту, прощелыга, – пробубнил он себе под нос. Ничего старцу он на самом деле не давал, решив, что пока не разберется в странной болезни, поражающей местных святош, повременит с лечением. Определенно что-то было нечисто в этой эпидемии сумасшествия, хотя психиатр знал о задокументированных случаях массового помешательства.
Глянув на часы, он удостоверился, что пришло время ужина, и отправился в трапезную, прокручивая в уме возможные причины болезни священников. Отравление? Некоторые вещества в избыточных дозах вполне могли бы дать картину шизофрении, но кому это нужно? Определенно стоит выяснить.
Погруженный в думы, Павел с удовольствием поглощал гречку с подливой и не заметил, как к нему подсел давешний трудник Мурад.
- Ну что, исполнились благодати, Павел Романыч? – со странной издевкой произнес он, ставя свой поднос на стол.
- Слава Богу, - сдержанно ответил Павел.
- Отдохнули от своей психушки? – спросил Мурад, глядя в глаза психиатру.
- Какой психушки? – невинным тоном поинтересовался Павел.
- Вы же психолог.
- Психиатр. Откуда вы знаете? – понизил голос Павел.
Мурад пожал плечами:
- Вещи разбрасываете на заднем сиденье машины.
Павел поморщился, вспомнив, что беспечно бросил на сиденье прозрачную папку с записями о наблюдении симптомов отца Василия.
- Ну и что? Что вам нужно?
Мурад тихо проговорил в усы:
- А то. Вы ведь приехали отца Василия сумасшедшим выставить?
- Я приехал оценить его состояние, не более.
- А если он не более сумасшедший, чем вы или я?
- Что вы имеете в виду?
Мурад качнул головой влево:
- Вон там сидит отец Андрей, не смотрите только. Он ведь в дурдоме лежал. Только с ним не церемонились особо – под белы рученьки да в дурку.
Павел напрягся:
- Вы что-то знаете об этом?
- Толком-то ничего не знаю, кто мне расскажет – я трудник, тягловая сила, да еще выкрест. Гляди того выпрут, если с отцом Василием что случится. Но кое-что неладно с отцом Андреем.
- Вы что-то подозрительное замечали в его поведении после того как он вернулся из больницы?
Мурад помолчал несколько секунд и наконец произнес:
- Он очень странно ведет службы для мирян. Знаете, если я вам буду рассказывать, вы решите что это мои фантазии и мне самому не мешает подлечиться. Сходите на литургию в надвратную церковь, как раз скоро вечерня начнется. Если ничего странного не заметите – значит и вправду нам всем тут в психушку пора.
Павел кивнул и тихо спросил у Мурада, хочет ли он помочь отцу Василию. Тот с готовностью кивнул и спросил, что нужно делать, и психиатр, вкратце рассказав ему о встрече с журналистом, попросил его помочь с лестницей. Мурад с серьезным лицом пообещал подсуетиться, и, выслушав расположение нужного места под стеной, громко пожелал Павлу доброго здоровья, перекрестился и ушел.
До начала службы оставалось около часа, Павел вернулся в свою келью и набрал Лере. Несмотря на то, что отвечала она легко и весело, он чувствовал напряжение, особенно в том, как жена обходила сложные темы. Вывалив на него повседневные новости, Лера, наконец, звенящим голосом спросила, писать ли ей заявление на отпуск в феврале. Этот вопрос означал, что она рассчитывает на поездку в экзотическую страну на те деньги, что заплатит ему монастырь. Павел с запинками ответил, что пока не уверен, что сможет выполнить поручение игумена, а значит и денег, возможно, не будет. Лера помолчала несколько секунд и бросила трубку.
Павел потер лоб и обхватил голову руками. Он потеряет ее, если не найдет способ зарабатывать, это очевидно – Лера была не из тех женщин, что способны на жертву ради любимого мужчины.
С улицы донесся колокольный звон – вероятно, возвещали к вечерне. Психиатр поднялся, и, махнув рукой на телефон, как будто жена могла это увидеть, отправился в церковь.
Павел прошел по гулкому залу и встал чуть в стороне от крестящихся, около богато украшенного ящика со стеклянной крышкой. Слушая неразборчивую скороговорку на старославянском, он обвел взглядом храм – узкие окна пропускали мало света, и в зале царил полумрак, таинственно подсвеченный свечами и золотом лампад и подсвечников. С тихим шуршанием крестились прихожане, глядя на спину отца Андрея, лицом повернутого к царским вратам. Высоко в куполе ворковали и вспархивали голуби. Павел пытался вспомнить чувство тихого умиротворения, которое его настигало в детстве в церкви, когда он с богомольной матерью отстаивал службы. Но сейчас он чувствовал только тревогу, которую усиливал металлический запах ладана и речитатив священника.
В церкви почему-то велись службы, хотя храм находился в стадии реконструкции – одна из стен была заставлена лесами, а с иконостаса, отделяющего алтарь от средней части, были сняты почти все иконы, оставалась одна, в простой деревянной раме – настолько потемневшая от времени, что изображение почти не просматривалось.
Павел почувствовал на себе чей-то взгляд – одна из старушек отвлеклась от службы и злобно уставилась на него, шевеля запавшим ртом. Обвисшие брыли на ее жеваном морщинистом лице возмущенно тряслись. Павел покрутил головой, не понимая, чем он мог разозлить старушку – может, свечку какую задел?
Старуха подошла к нему и потыкала высохшим пальцем на ящик со стеклянной крышкой:
- Убери цаклыги-то свои, мерзавец.
Психиатр убрал локоть с крышки, на которую было облокотился и всмотрелся в содержимое ящика. На дне лежала парчовая ткань, ленты с вышитыми затейливыми узорами и белое кружево. Старуха что-то злобно шамкала – очевидно, его локоть осквернил какую-то святыню. Павел примирительно улыбнулся прихожанке и чуть отодвинулся от ящика, бросив на него опасливый взгляд. И только тут он увидел среди складок материи некий предмет, показавшийся ему сначала куском жареной курицы. Психиатр вздрогнул – это была высохшая коричневая мумифицированная рука.
Это же рака – ящик с мощами святых! Павел покраснел – хоть он и был атеистом, ввязываться в конфликты с верующими не любил, и теперь ему было очень неловко за свою оплошность. Раку, очевидно, убрали в сторону на время ремонта, сняв с постамента в центре зала. Павел еще раз подивился тому, что в храме идут богослужения, но потом понял, что прихожан, особенно женщин, пускали только в надвратную церковь, поэтому выбора у руководства монастыря не было – или вовсе прекратить литургии или вести их в храме, где шел ремонт. Большой крест деревянный крест прислонили тут же, у раки, накрыв тканью, и Павел несколько опешил, рассмотрев за разошедшимися складками отреза, что поставили крест в перевернутом состоянии, так, что голова Иисуса была прямо у его пыльных кроссовок.
Психиатр краем глаза покосился на высохшую руку – было в поклонении куску увядшей плоти что-то таинственное и мистическое. В бытность студентом он повидал много трупов в анатомичке, видел и останки, пролежавшие в земле несколько тысячелетий, и эта мертвая рука определенно от них сильно отличалась – по ссохшимся пальцам змеились черные выпуклые вены, напоминавшие корни. Они плотным орнаментом покрывали коричневую кожу, и Павел подумал, что сосуды не могут просматриваться так отчетливо в плоти, которая мертва Бог знает сколько лет. Он наклонил голову над стеклом, внимательно рассматривая фигуры, которые образовывали эти черные веревки – где то они напоминали колючую проволоку, а где-то образовывали углы и спирали.
Оторвавшись от раки, Павел посмотрел на священника, продолжавшего литургию – темп молитвы явно убыстрился, и с каждой минутой все ускорялся. Скоро старославянский речитатив совсем стал неразборчивым, лишь изредка психиатр выхватывал отдельные слова. Павел почувствовал, как холодный пот выступает под рубашкой, ноги вдруг стали ватными, а в ушах зашумело.
«Душно тут», подумал Павел и решил пробираться к выходу, но ноги как будто приклеились к мраморному полу. Скороговорка отца Андрея завораживала и дурманила, мысли путались и обрывались. В молитве священника Павел неожиданно разобрал слово «стерва», и, когда он решил, что ему показалось, слово повторилось снова и снова. «Она стерва. Жадная стерва», неожиданно услышал он целую фразу. Психиатр вздрогнул, помотал головой, прогоняя морок, и усилием воли заставил ноги двигаться. Дойдя до дверей, он понял, что молитва прервалась, и обернулся. Отец Андрей теперь смотрел прямо на него, отвернувшись от царских врат, и все прихожане тоже повернулись в его сторону и молча сверлили психиатра взглядом. В церкви царила мертвая тишина, в которой слышалось только шуршание голубиных крыльев под куполом. Павел попятился к порогу, и в этот момент к его ногам упал трупик голубя.
В келье психиатр плеснул водой в лицо, чувствуя, как трясутся колени. Все это было безумным мороком, усталостью, нервным напряжением. Павел упал на кровать. Взгляд отца Андрея, черная ссохшаяся рука, трупик голубя, старая карга с висячими щеками – все это билось и пульсировало в его мозгу. Снова и снова в голове всплывала какая-то мысль, кончик которой он никак не мог ухватить. Вот он стоит на пороге и смотрит на отца Андрея, внимая его взгляду. Смотрит, не желая верить тому, что говорит ему этот взгляд…
Павел подскочил и сел на кровати. Видео! То видео с крещения!
Он быстро набрал номер благочинного и ленивым тоном попросил его сбросить ему видео на электронку, объяснив это псевдонаучной тарабарщиной:
- Вазомоторные реакции в период приступа надо отследить.
Когда файл пришел, Павел дрожащими руками открыл его и промотал до нужного момента, пропустив крупные планы младенца и умиленное лицо матери и крестной. Вот оно, момент перед нападением. Психиатр увеличил зону съемки: камера приблизилась к лицу священника – он замер, слегка приоткрыв рот, взгляд его устремился в пространство. Павел остановил воспроизведение и подвигал изображение отца Василия – руки старца вцепились в подол рясы, сминая ткань в кулаке. До Павла, наконец, дошло, что выражало лицо старца, и это не было отрешенностью чокнутого – того, к чему привык врач в своей практике. Это был страх. И смотрел старик вовсе не в пустоту – взгляд его был прикован к отцу ребенка.
Павел снова немного промотал запись, остановившись на промышленнике за секунду до того, как на него вылилось лампадное масло. Губы его кривились в издевательской усмешке, пока он смотрел старику прямо в глаза. Психиатр подвигал изображение – нет, ошибки быть не могло – тот самый уважаемый гость с нескрываемой злобой пялился на старика, всем своим видом выражая презрение и ненависть.
Максимально приблизив сцену нападения, Павел снизил скорость воспроизведения и внимательно всмотрелся в бизнесмена – как только огонек свечи коснулся его темени, кожа на мгновение вспучилась черными змеевидными венами. Изломанными линиями они прочертили его лысый череп и лицо, на секунду высветив истинную сущность этого человека. Или не человека?
Его вдруг осенило – может, это именно то, что от чего пытались избавиться отец Василий и монастырские священники, занимавшиеся самоповреждениями?
Павел отбросил планшет и с шумом втянул воздух. «Этого не может быть» - сказал он себе. «Чудес не бывает, бесов не бывает, они меня чем-то травят, как отца Василия и монастырских священников». Но зачем? Зачем привлекать к этим махинациям незнакомого человека?
Мысли путались. Павел посидел еще немного, бессмысленно пялясь в беленую стену. В конце концов он пришел к решению – дождаться Юрия Ивановича, проводить его к старику и убедить старца покинуть монастырь вместе с ними. Может, журналисту удастся разговорить старика и выведать, что же тут происходит. Черт с ними, с деньгами, пошли эти святоши к такой-то бабушке. Совесть свою продавать он не собирается.
Весь следующий день Павел провел как на иголках – пытался звонить Лере, но она или сбрасывала, или не брала трубку. Поговорил с благочинным и игуменом – и тот и другой пытались выведать, чем пичкает своего особенного пациента столичный психиатр, и Павел убедил их, что все идет по плану и старик вскорости забудет, как его маму звали. Когда подошло означенное время, он набрал в шприц нужный препарат и отправился на место встречи с Мурадом. Монастырский двор был хорошо освещен, и Павел боялся, что его остановит не в меру ретивый монах, но, на его счастье, на дорожках ему не встретилось ни души.
Мурад принес обычную раздвижную лестницу, приставил к стене и закурил.
- Как хочешь, а я считаю надо вывезти старика из монастыря. Я ни в Бога, ни в черта никогда не верил, а теперь вот веришь – боюсь этих святош. От отца Андрея меня, мужика, дрожь колотит.
Павел поморщился:
- Да прекрати ты. Всему есть рациональное объяснение.
Рассказывать про видео Мураду он не стал.
- И какое же рациональное объяснение тут может быть? Тому, что пять человек чуть не одновременно кукухой тронулись?
- Да какое угодно. Монастырь питается от скважины – может в воде избыток каких-то элементов, отравление медью, например, может дать такие симптомы. В конце концов, их кто-то намеренно мог отравить.
Мурад закатил глаза и фыркнул. В это время послышалось кряхтение, и через стену тяжело перевалился журналист, одетый в черную кожаную крутку и черные джинсы. Кое-как приземлившись на ступень лестницы, он поохал и спустился. На земле утер пот, пожал руку Павлу и Мураду, который, глядя исподлобья на Юрия Ивановича, с нарочито сильным акцентом произнес:
- Мурад.
- Ну, ребята, пойдем на ратный подвиг – святого вызволять, - журналист шустро захромал по монастырскому двору, распространяя запах перегара.
Войдя в братский корпус, Юрий Иванович вынул газовый баллончик, шепнув Павлу, что брызнет Аркадию в лицо, и, пока тут будет тереть глаза, придержит его, а психиатр в это время сделает инъекцию. План был так себе – охранник мог своими воплями разбудить весь корпус, Павел это понимал, но другого способа у них не было. Но, на счастье троицы, брата Аркадия почему-то не оказалось на привычном месте – табурет был пуст.
- Спать его, может быть, отпускают, - журналист перевел дух, достал россыпь отмычек на кольце, поковырял замок и толкнул дверь.
Отец Василий, увидев журналиста, с сердечной улыбкой бросился к нему, обнял и похлопал по спине.
- Юра! Как я рад тебя видеть!
Старик отстранился, внимательно вглядевшись в Юрия Иваныча, укоризненно покачал головой.
- Опять пьешь?
Журналист скривил верхнюю губу и махнул рукой.
- Жизнь такая, Кирюха, щас всем несладко. Тебя вон в каземат законопатили. Давай рассказывай, то у вас тут происходит. Но прежде…
Юрий Иванович расстегнул куртку, порылся во внутреннем кармане и вынул сложенную вчетверо бумагу.
- Вот, смотри, к твоей пятерке. Светлана Игоревна Кашчук. Знаешь ее?
Отец Василий пробежался по листку, побледнел, сел на кровать и обхватил голову руками.
- Это очень плохо. Очень. Да, я ее знаю – Светлана прихожанка, сын у нее сильно болел, она ко мне ходила совета просить.
Павел взял с одеяла лист – к уголку была прикреплена фотография женщины лет сорока с исхудавшим лицом с печатью страдания. Выжимка из ее истории болезни содержала уже знакомый дебют шизофрении в зрелом возрасте, госпитализацию, самоповреждения и лечение в виде галоперидола.
- Интересно, что в состоянии обострения привез ее трудник Заринского монастыря. Он же приезжал несколько раз проведать ее, назвавшись братом, оставлял нянечкам деньги, чтобы получше за ней ухаживали.
Психиатр не выдержал:
- Да вы можете объяснить, что здесь происходит?! Почему у вас монахи и прихожане массово с ума сходят?!
Отец Василий заломил руки.
- Женщина. Это очень плохо!
Мурад тихо спросил с сильно обозначившимся акцентом:
- Я все-таки был прав? Они все – бесы?
Старик поднял на него глаза и несколько раз кивнул.
- Ладно, чего тут скрывать, раз уж вы тут все собрались… Вы, Павел, не обижайтесь на меня, вы ведь неверующий, я очень не хотел вам это все рассказывать. Потому что в таком случае вы утвердились бы в своем диагнозе и начали бы меня пичкать нейролептиками. Первый раз они не помогли – Дионисий и Феофан на свой страх и риск давали мне галоперидол самостоятельно, без консультации врачей.
Павел выпучил глаза:
- Как это - самостоятельно? Идиоты!
Старик покачал головой:
- Пятерых братьев они отправили в дурдом, чтобы нейролептики ослабили их сопротивление, отец Андрей и другие вовсе не были шизофрениками. Они – крепкие духом иноки, этим – старик кивнул на пятно на потолке – не удавалось с ними справиться. Но травить их самостоятельно они все же побаивались – мало ли, слетят с катушек, в окно там бросятся или еще что.
- Зачем это нужно игумену и благочинному? – изумился Павел.
- Игумена и благочинного больше нет, – жестко ответил отец Василий. – От них – только оболочка. Внутри – темные. Бесы, демоны, черти – называйте, как хотите, я зову темными. Их было несложно подавить – Дионисий и Феофан давно уж забыли о Боге, коммерцию все строили. А отец Андрей, отец Дамиан и другие, кого они в дурку сослали – только ими жила обитель, их верой. И сейчас они на их стороне, с такой-то силой…
Мурад выставил вверх палец:
- А я говорил! Говорил!
Журналист посмотрел на старца, так же как и Павел, борясь с сомнениями, пожевал губу.
- Кирюх, слушай, я в эти ваши игры в ангела и демона не верю. Но и в то, что ты сумасшедший, тоже не верю. Поехали к чертовой бабушке из этой клоаки, пусть тут сами разбираются.
Павел вспомнил черные вены, змеями протянувшиеся по бритой голове промышленника. Безумие какое-то…
- А почему вас они не отправили в ту же психиатрическую клинику? – спросил он.
Старик неожиданно весело улыбнулся:
- Дак придурки. Я тут вроде приманки для богатеньких, чтоб несли подношения да в веру ихнюю темную обращались. Таких уж совсем легко обратить – там изначально души-то на донышке. А что будет, если великий святой вдруг в дурдоме окажется? Тут ведь не удержишь слухи-то. Весь Заринск монастырем живет. Кто пожертвования сумасшедшему понесет? Сначала сами старались, чуть мозги мне не вывихнули этим галоперидолом, брат Аркадий аж в глотку пальцем лез, проверял – проглотил я иль нет. Да и честно сказать – мозги оно туманит будь здоров, думал, долго не продержусь. Потом вот вас прислали – думали, вы им что-то новое посоветуете, как меня чуркой бессмысленной сделать. Вот и весь расклад – я им нужен, но вера моя не нужна.
Павел молчал, переваривая услышанное. Он не мог поверить во всю эту бесовщину, но не мог и сбрасывать со счетов видео.
- Хорошо, предположим, что это правда. Что вы предлагаете делать? – наконец произнес он.
- Вам – ничего, - подал плечами старик. – Уезжайте отсюда, Павел. И ты тоже, - кивнул он Мураду.
