Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 472 поста 38 901 подписчик

Популярные теги в сообществе:

157

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
1195

Рябь13

Впервые я заметил это на экране телефона — мимолётная, почти неуловимая волна искажения прошла по изображению, когда я просматривал новости перед сном. Списал на усталость глаз. После двенадцатичасовой смены на заводе они и не такое показывают.

Утром мой старенький чайник дольше обычного доводил воду до кипения. Секунд на тридцать, не больше. Я бы и не обратил внимания, если бы не смотрел на часы, ожидая, когда можно будет выключить эту громыхающую рухлядь. Опаздывал на работу, чертыхнулся, залил кипяток в термос и выскочил из квартиры.

Наш город — унылый промышленный муравейник где-то в трёхстах километрах от Москвы. Ни туристов, ни достопримечательностей. Обычные многоэтажки, обычные улицы, обычная жизнь. Я работаю оператором станка на заводе, изготавливающем детали для автомобилей. Работа монотонная, отупляющая, но стабильная. После развода с Аней это было всё, что у меня осталось — стабильность.

На следующий день рябь появилась снова. Я как раз принимал душ, когда вода на мгновение стала горячее, а потом холоднее. Не настолько, чтобы обжечься или замёрзнуть — просто заметное колебание температуры. Душевая лейка слегка дёрнулась в моей руке, словно давление в трубах изменилось. И снова вернулось в норму.

В нашем доме с коммуникациями всегда были проблемы. Дом 80-х годов постройки, трубы давно пора менять. «Управляющая компания опять что-то химичит», — подумал я и отправился на работу.

На проходной охранник Петрович, как обычно, бубнил что-то о погоде, но внезапно замолчал на полуслове и уставился в одну точку. Секунды три, не больше. Потом моргнул и продолжил, словно ничего не произошло. Я решил, что ему просто нездоровится.

В цеху было привычно шумно. Станки грохотали, начальник смены Валерич раздавал указания с обычным раздражением в голосе. Я приступил к работе, пытаясь не думать о странностях последних дней.

Около полудня это случилось снова. Мой станок, работающий с безупречной точностью японского механизма, вдруг сбился с ритма. Едва заметно, буквально на долю секунды, но я почувствовал это кончиками пальцев. Деталь, которую он обрабатывал, получила едва заметную неровность. Брак.

— Что за чёрт? — пробормотал я, останавливая агрегат.

— Проблемы, Серёга? — спросил проходивший мимо Михалыч, старший наладчик.

— Станок дал сбой, — я показал ему бракованную деталь.

Он внимательно осмотрел её, затем пожал плечами:

— Чудится тебе. Всё в норме.

— Вот здесь, смотри, — я провёл пальцем по почти незаметной неровности.

Михалыч прищурился:

— Ничего не вижу. У тебя просто глаз замылился. Иди покури, передохни.

Я последовал его совету, хотя бросил курить три года назад. Просто стоял на улице, вдыхая морозный воздух и наблюдая, как изо рта вырывается пар. И тогда заметил это снова — на мгновение пар словно застыл в воздухе, а потом рывком продолжил движение, как в глючном видео с пропущенными кадрами.

Вечером я позвонил Ане. Несмотря на развод, мы сохранили относительно нормальные отношения. Она работала в городской клинической больнице неврологом, и я надеялся, что она подскажет, не схожу ли я с ума.

— Ты пьёшь? — первое, что она спросила после моего сбивчивого рассказа.

— Нет. Ты же знаешь, я завязал.

— Знаю. Поэтому и спрашиваю. Серёж, то, что ты описываешь, похоже на микроэпизоды деперсонализации. Или на начальные проявления эпилепсии. Когда ты последний раз проходил медосмотр?

— Полгода назад. Всё было в порядке.

— Приходи завтра, я запишу тебя к себе без очереди. Сделаем ЭЭГ.

Я поблагодарил её и лёг спать, надеясь, что завтра всё прояснится. Но среди ночи проснулся от странного ощущения. В комнате было темно, только уличный фонарь отбрасывал желтоватый свет через щель между шторами. И этот свет… колебался. Едва заметно дрожал, как будто что-то пыталось нарушить его постоянство.

Я сел на кровати и включил настольную лампу. Свет вспыхнул, но на мгновение показался более ярким, чем должен был быть, а затем стал нормальным. Сердце застучало быстрее. Я уставился на свои руки — они выглядели как обычно. Потом перевёл взгляд на часы — 3:03.

Секундная стрелка двигалась рывками. Тик-тик-тик… замирание… и снова тик-тик-тик. Я никогда не замечал этого раньше.

Утром на ЭЭГ ничего не обнаружили. Аня осмотрела меня и, как я и ожидал, не нашла никаких отклонений.

— Переутомление, Серёж. Классический случай. Тебе нужен отпуск.

— У меня галлюцинации от переутомления?

— Не галлюцинации, а, скорее, искажение восприятия. Мозг устаёт и начинает неправильно интерпретировать сигналы. Тебе нужно отдохнуть.

Я кивнул, хотя и не был убеждён. По дороге домой купил бутылку коньяка — впервые за долгое время. Решил, что если это просто стресс, то немного алкоголя должно помочь расслабиться.

Вечером, сидя в кресле перед телевизором с рюмкой коньяка, я почувствовал, как напряжение последних дней начинает отступать. Новости сменились каким-то ток-шоу, а я наполнил вторую рюмку. И в тот момент это случилось снова.

Изображение на экране замерло на долю секунды, звук продолжался, но картинка застыла, а потом дёрнулась вперёд, как будто наверстывая упущенное время. Я моргнул. Может, дело в телевизоре? Старый Самсунг, ему лет десять, не меньше.

Но тут же заметил, что и свет в люстре на мгновение стал ярче, а потом снова нормальным. И одновременно с этим пол под ногами словно дрогнул — едва заметно, как при очень слабом землетрясении.

Я вскочил на ноги, расплескав коньяк. Сердце колотилось как бешеное. Что, чёрт возьми, происходит?

Схватил телефон, открыл браузер. «Землетрясение», «сбои электричества», «помехи в работе электроники» — что угодно, лишь бы найти рациональное объяснение.

Ничего. Ни сообщений о землетрясениях, ни о перебоях с электричеством. Я проверил местные группы в соцсетях — никто ничего странного не замечал. Никто, кроме меня.

Следующая неделя превратилась в кошмар. Эти… колебания… становились всё заметнее и происходили всё чаще. Я видел, как предметы на мгновение теряют чёткость контуров, словно размываясь, а потом снова становятся нормальными. Слышал, как звуки иногда растягиваются или сжимаются. Чувствовал, как время словно спотыкается, делая маленькие запинки в своём ходе. Никто больше этого не замечал. Или делал вид, что не замечает.

На работе я стал делать ошибки. Валерич уже дважды выговаривал мне за брак. Михалыч смотрел с беспокойством. А я не мог объяснить, что дело не во мне — дело в самой реальности, которая словно дала трещину.

Я перестал спать по ночам. Лежал с открытыми глазами, наблюдая, как тени на потолке иногда замирают на долю секунды, нарушая законы физики. Слушал, как тиканье часов иногда сбивается с ритма, а потом снова его находит.

Вчера я заметил ещё кое-что. Когда происходил очередной «сбой» — так я стал называть эти моменты — люди вокруг меня на мгновение застывали. Совсем ненадолго, может быть, на полсекунды. Но они определённо переставали двигаться, а потом снова продолжали, как ни в чём не бывало. Как будто только я оставался… в движении? Вне сбоя?

Я попытался поговорить об этом с коллегами за обедом, описав это как теоретическую возможность, как сюжет фантастического фильма.

— Представьте, что наш мир — это компьютерная программа, и иногда она даёт сбои, — начал я.

— Как в «Матрице»? — хмыкнул Костик, молодой наладчик.

— Что-то вроде того. Но не так глобально. Просто маленькие ошибки в работе системы. Микрозависания реальности.

— Серёга, ты бы меньше фантастики читал, — покачал головой Михалыч. — А то скоро и инопланетян начнёшь видеть.

Они посмеялись и перевели разговор на футбол. А я смотрел на них и думал — что, если я действительно схожу с ума? Что, если всё это — плод моего воображения? Но почему тогда эти сбои становятся всё сильнее и заметнее?

Сегодня я решил провести эксперимент. Если эти сбои реальны, то должен быть способ их зафиксировать. Я установил на телефон приложение для высокоскоростной съёмки и направил камеру на кухонные часы. Запустил запись и стал ждать. Через двадцать три минуты это случилось — знакомое ощущение ряби в воздухе, и секундная стрелка на мгновение замерла, а потом дёрнулась вперёд.

Дрожащими руками я остановил запись и стал просматривать видео, кадр за кадром. И вот оно — на 17 минуте 42 секунде стрелка действительно остановилась на два кадра, а потом переместилась сразу на три деления вперёд. Это было не в моей голове. Это было реально.

Я скопировал видео на компьютер и стал анализировать его более тщательно. И обнаружил ещё кое-что странное. В момент «сбоя» световые блики на поверхности часов не просто замирали, они искажались, словно что-то нарушало саму структуру пространства.

Это открытие должно было напугать меня ещё больше, но вместо этого я почувствовал странное облегчение. Я не сумасшедший. Что-то действительно происходит с миром вокруг меня.

Или, может быть, со мной и миром одновременно?

Прошло ещё три дня. Сбои участились до нескольких раз в час. Теперь я постоянно записывал всё вокруг на камеру телефона, накапливая доказательства. Доказательства чего? Я сам не знал. Но это давало мне ощущение контроля над ситуацией.

Вчера я снова был у Ани. Она настояла на МРТ головного мозга.

— У тебя нездоровый блеск в глазах, Серёж, — сказала она. — Ты будто одержим этими… сбоями.

— Потому что они реальны, — я показал ей видео на телефоне. — Смотри, вот здесь стрелка часов…

Она прервала меня:

— Я вижу обычное видео с часами. Никаких остановок, никаких искажений.

— Как это возможно? Вот, прямо здесь… — я перемотал видео на нужный момент, но… сбоя больше не было. Стрелка двигалась равномерно, без остановок и рывков. — Не понимаю. Я видел это. Клянусь, я видел!

Аня положила руку мне на плечо:

— Серёжа, мне кажется, тебе нужно поговорить с психиатром.

Я вырвался и ушёл, не дожидаясь результатов МРТ. Они всё равно ничего не покажут. Проблема не в моём мозге. Проблема в самой реальности.

Или в том, как я её воспринимаю?

Сегодня утром я проснулся с ясным пониманием, что должен сделать. Мне нужно найти источник этих сбоев. Если это происходит с реальностью, должна быть причина. Если это происходит со мной — тоже должна быть причина.

Я вспомнил, когда заметил первый сбой — ровно три недели назад. Что изменилось в моей жизни тогда? Я перебирал события тех дней в голове, пытаясь найти зацепку.

И вдруг понял. Таблетки. Новые таблетки от давления, которые мне прописал врач на последнем медосмотре. Я начал принимать их именно тогда, когда появились первые сбои.

Я бросился к аптечке, достал пузырёк. Обычный препарат, из распространённых. Но что, если у меня индивидуальная реакция? Что, если он как-то влияет на моё восприятие реальности?

Решение пришло мгновенно — я перестану их принимать. Если сбои прекратятся, значит, дело в таблетках. Если нет — буду искать дальше.

Прошло два дня без лекарств. Сбои не только не исчезли, они стали сильнее. Теперь реальность словно дрожала вокруг меня, как изображение на старом телевизоре с плохой антенной. Иногда эти колебания длились по несколько секунд, заставляя меня задыхаться от страха.

Вчера, когда я шёл по улице, весь мир вокруг меня вдруг замер. Полностью. Люди, машины, даже падающие снежинки — всё застыло в неподвижности. И только я мог двигаться. Это продолжалось секунд пять, не больше, но мне хватило, чтобы осознать жуткую правду.

Я не часть этого мира. Или этот мир не настоящий.

Сегодня на работе случился серьёзный сбой. Мой станок внезапно изменил скорость вращения — прямо посреди операции. Металлическая заготовка сорвалась с креплений и пролетела в сантиметре от моей головы. Если бы я не отшатнулся в последний момент, она бы размозжила мне череп.

Валерич орал так, что было слышно на весь цех. Обвинил меня в халатности, в нарушении техники безопасности. Пригрозил увольнением. Я пытался объяснить, что станок сам изменил скорость, но, разумеется, мне никто не поверил.

— Ты чуть не угробил себя, Серёга, — тихо сказал мне Михалыч, когда начальник ушёл. — Тебе нужно взять отпуск. Или больничный. Что-то с тобой не так в последнее время.

Я кивнул, делая вид, что согласен. Но внутри меня зрело понимание — мне нужно докопаться до истины, пока эти сбои не убили меня. Или кого-то ещё.

Вечером я решился на отчаянный шаг. Нашёл в интернете телефон профессора из местного университета, специалиста по квантовой физике. Представился журналистом, готовящим материал о современных теориях строения вселенной, и попросил о встрече.

К моему удивлению, он согласился. Мы встретились в университетском кафе на следующий день.

Профессор Корнев оказался сухощавым мужчиной лет шестидесяти с внимательными глазами за толстыми стёклами очков. Он терпеливо выслушал мои «теоретические» вопросы о возможности существования параллельных реальностей и их взаимодействия.

— Видите ли, — сказал он, помешивая чай, — современная физика допускает существование множественных вселенных. Мультиверсум, если хотите. Но вопрос их взаимодействия остаётся открытым.

— А возможно ли, чтобы человек каким-то образом оказался… между такими реальностями? Или начал воспринимать сбои в работе своей реальности?

Профессор внимательно посмотрел на меня:

— Вы точно журналист?

Я замялся:

— Если честно, нет. Я просто… у меня есть личный интерес к этой теме.

Он вздохнул:

— Я так и думал. Послушайте, я не знаю, что именно вас беспокоит, но то, о чём вы говорите, больше относится к области научной фантастики, чем науки.

— А что, если я скажу, что наблюдаю такие сбои? Что реальность вокруг меня иногда… глючит?

Профессор отодвинул чашку:

— Тогда я бы посоветовал вам обратиться к неврологу или психиатру. Человеческий мозг — удивительный инструмент, но он подвержен сбоям куда чаще, чем реальность.

Я понял, что и здесь не найду ответов. Поблагодарил профессора и ушёл, чувствуя себя ещё более потерянным.

Сегодня произошло нечто, перевернувшее моё понимание происходящего. Я зашёл в супермаркет за продуктами. Стоял у полки с крупами, когда начался очередной сбой. Мир замер, как обычно. Но в этот раз я заметил движение краем глаза.

Я обернулся и увидел пожилую женщину в другом проходе. Она двигалась. Медленно, с трудом, но двигалась, в то время как все остальные застыли статуями.

Наши взгляды встретились, и я увидел в её глазах то же потрясение, которое, должно быть, было в моих. Она видела меня. Она тоже не замерла во время сбоя.

Я двинулся к ней, но в этот момент реальность снова пришла в движение. Люди вокруг продолжили ходить, разговаривать, выбирать товары. А женщина исчезла. Я обыскал весь магазин, но её нигде не было.

Это открытие перевернуло всё с ног на голову. Я не один. Есть и другие, кто видит эти сбои. Кто остаётся «в движении», когда мир замирает. Но где их искать? Как с ними связаться?

Прошла ещё неделя. Сбои стали настолько частыми, что нормальная жизнь стала невозможной. Я взял отпуск за свой счёт — Валерич был только рад избавиться от проблемного работника. Аня звонила несколько раз, но я не брал трубку. Что я мог ей сказать?

Я почти не выходил из квартиры, пытаясь разобраться в происходящем. Стены увешаны записями, схемами, распечатками статей о квантовой физике, параллельных мирах, расстройствах восприятия. Я искал закономерности в появлении сбоев, пытался предсказать их, понять их природу.

И сегодня, кажется, я нашёл ответ. Или, по крайней мере, его часть.

Всё началось, когда я заметил, что во время особенно сильного сбоя мой старый будильник показывал не то время, что обычно. Стрелки словно перескочили на час назад. Когда реальность «выровнялась», часы вернулись к правильному времени.

Это заставило меня задуматься. Что, если эти сбои — не просто искажения реальности? Что, если это… переходы между параллельными версиями нашего мира? Миры, почти идентичные нашему, с минимальными различиями. Настолько близкие, что переход между ними создаёт лишь мгновенное искажение, рябь на поверхности реальности.

И если так, то почему только я (и, возможно, та женщина из супермаркета) замечаем эти переходы? Почему остаёмся «в движении», когда остальные замирают?

Ответ пришёл неожиданно, когда я просматривал свою медицинскую карту. Три года назад у меня была серьёзная автомобильная авария. Я чудом выжил, пробыв в коме две недели. Врачи говорили, что это было настоящее возвращение с того света.

Что, если я действительно умер в той аварии? В своём «родном» мире? А моё сознание каким-то образом перенеслось в параллельную реальность, где я выжил? И теперь, когда эти реальности начали… схлопываться? Смешиваться? — я оказался на границе между ними. Не полностью принадлежащий ни одной из них.

Это объясняло бы, почему я вижу эти сбои. Почему чувствую их. Я словно застрял между мирами, и теперь меня бросает из одной версии реальности в другую.

Сегодня ночью случилось то, чего я боялся больше всего. Сильнейший сбой, длившийся почти минуту. Мир вокруг не просто замер — он начал распадаться. Я видел, как стены моей квартиры словно растворяются, показывая за собой пустоту. Не темноту, а именно пустоту — отсутствие всего.

Когда реальность восстановилась, я обнаружил, что некоторые вещи в квартире изменились. Шкаф стоял на два сантиметра левее. Чашка, которую я разбил неделю назад, снова была целой. А фотография моих родителей на столе исчезла — вместо неё стояла фотография незнакомых людей.

Я в чужом мире. В чужой реальности. И она тоже нестабильна.

Телефон зазвонил, заставив меня вздрогнуть. Номер Ани. Я решился ответить.

— Серёж, ты где пропадаешь? — её голос звучал обеспокоенно. — Я звонила на завод, они сказали, ты в отпуске.

— Аня, послушай… — я запнулся, не зная, как объяснить. — Ты помнишь аварию, в которую я попал три года назад?

— Какую аварию? — в её голосе искреннее недоумение.

Мне стало не по себе.

— Авария на трассе. Я был в коме две недели. Ты приходила ко мне в больницу каждый день.

Долгое молчание на другом конце.

— Серёж, не было никакой аварии. Ты никогда не попадал в кому. О чём ты говоришь?

Я закрыл глаза. Значит, в этой версии реальности аварии не было. Или была, но с другим исходом? Или с другим человеком?

— Прости, Ань. Я… мне приснился очень реалистичный сон. Всё в порядке.

— Ты уверен? Голос у тебя странный.

— Да, просто устал. Много работал последнее время.

Мы поговорили ещё немного о пустяках, и я повесил трубку. Сел на пол, прислонившись спиной к стене, которая ещё недавно растворялась в пустоте.

Я не знаю, сколько ещё продлятся эти переходы между реальностями. Не знаю, остановятся ли они когда-нибудь. Возможно, однажды я перейду в мир настолько отличающийся от моего «родного», что не смогу в нём существовать. Или застряну между мирами навсегда.

Единственное, что я знаю наверняка — реальность более хрупкая и непостоянная, чем мы привыкли думать. Она может дрожать, как поверхность воды от брошенного камня. Может рваться, как старая ткань. Может перетекать из одной формы в другую.

И самое страшное — мы можем этого не замечать. Жить в мире, который постоянно меняется, и считать его неизменным. До тех пор, пока не окажемся на границе, в месте, где видны швы реальности.

Я чувствую, что снова начинается сбой. Стены комнаты дрожат, предметы теряют чёткость. Куда меня забросит на этот раз? В какую версию мира?

И буду ли я в ней всё ещё собой?

Рябь усиливается. Я вижу, как растворяется реальность вокруг меня. И в этот раз я не уверен, что она восстановится.

Показать полностью
58

Моя семья жила по одному правилу: никогда не повышать голос дома

Это перевод истории с Reddit

Я уверен, некоторые смогут понять, о чём я. Моё детство было странным.

Тогда я не видел в этом ничего ненормального. Я не понимал, что происходящее не было обычным.

Я ходил в школу, у меня были друзья, я играл в игры, как любой ребёнок. У меня были любящие родители и раздражающая сестра, как у многих детей моего возраста. Дедушки, бабушки, тёти и дяди часто приезжали в гости.

Я не любил, когда приезжала бабушка. Она была строгой женщиной и, честно говоря, пугала меня. Я хорошо помню одно лето, когда она приехала. Она внимательно оглядела нас с сестрой с ног до головы, потом повернулась к отцу и сказала:

«А как же другая? Я думала, ты сказал — покончить с этим фарсом».

Он отвёл её в сторону и сказал нам с сестрой идти играть на улицу. В ту ночь она уехала и больше никогда не приезжала.

Было так много вещей, о которых я не знал, что их вообще можно ставить под вопрос. Я не понимал, что нужно хоть что-то спрашивать.

Большинство из них казались мелочами. В коридоре у нас висела картина с родословным деревом — длинная линия пар братьев и сестёр, насколько хватала память. Но рядом с каждой парой было место для третьего. Мама всегда приносила из магазина больше продуктов, чем нужно, и иногда ставила на стол лишнюю тарелку, а потом тихо убирала её обратно.

Но было одно правило, которое мы никогда не могли нарушать.

Нам запрещалось разговаривать дома. Точнее — нам нельзя было повышать голос выше шёпота.

Будь то гнев, смех или случайность, любая громкость считалась табу с того момента, как мы ступали на подъездную дорожку.

В те редкие случаи, когда мы повышали голос, отцовский гнев всегда падал сильнее на меня. Сестра плакала, но её обычно щадили. Я не понимал, почему мама никогда не утешала ни её, ни меня, пока не стало слишком поздно — и это стоило мне куда большего, чем я был готов отдать.

Хочу подчеркнуть: для меня это всегда было нормой. Я не понимал, что это значит. Я не знал, что должен бояться или тревожиться.

И всё же, как я говорил, у меня было хорошее детство. Родители действительно любили нас обоих, и редко случались неприятности. У меня было много друзей в школе, и я часто проводил большую часть дня у кого-то из них — играя на PlayStation 2 или прыгая на батуте, которому я ужасно завидовал.

Папе это не нравилось. Каждый раз, когда я хотел пойти на встречу с друзьями или остаться на ночёвку, я спрашивал разрешения у мамы. После этого между ними начинались напряжённые, грубые шёпоты за закрытой дверью. Иногда разрешали, иногда нет.

Оглядываясь назад, я не могу сосчитать, сколько ночей я провёл без сна, желая, чтобы отец выигрывал те шёпотные споры. Я ворочался и мечтал, чтобы я не родился у этих родителей. Чтобы я вообще не родился.

Но ещё жесточе, чем сожаления, — сама память. Она стоит непоколебимо. Её нельзя изменить и забыть. Рана, которая не заживёт, пока сам поражённый не уйдёт из жизни.

Братья и сёстры должны быть злыми друг к другу в детстве. Это часть взросления, часть того, как учатся социальным навыкам. Поэтому когда друг предложил разыграть мою сестру на ночёвке, я сразу согласился.

Друзей мне домой приводить не разрешалось, но я сказал, что могу снять всё на видео и показать на следующий день. Я был в восторге от мысли, что смогу подразнить сестру. Она была старшей, и я хотел хоть раз взять над ней верх.

Как и любая девочка, она закричала, когда нашла резиновую змею под подушкой. Это был короткий крик — она зажала рот ладонями почти сразу же, как звук сорвался, — но этого хватило.

За её криком повисла тишина, показавшаяся вечной. Потом вбежали родители. Они увидели её — рот всё ещё прикрыт руками, глаза расширены от ужаса, а на кровати лежит игрушечная змея.

Отец выругался себе под нос и подхватил сестру на руки.

У мамы на глазах выступили слёзы, она опустила взгляд ещё до того, как начались звуки.

Скрежет.

Что-то скреблось по деревянному полу у нас под ногами.

Сначала тихо, мягко. Будто вежливо просилось внутрь. Потом громче.

Всё громче и громче, пока когти не начали рвать дерево, как бумагу.

Доски выгибались, словно дом дышал. Потом треснули, разлетелись щепки — и что-то полезло наружу.

Когда отец увидел, что выбралось снизу, он поставил сестру на пол и отступил. Сказал только:

«Прости».

Он не звучал ни злым, ни испуганным. Только уставшим. Будто ждал этого. Будто знал.

Оно было маленьким. У нас на заднем дворе водились еноты, которых мы с сестрой пытались ловить. Вот это существо было примерно такого размера — первое, что пришло мне в голову.

Оно ползло на руках и коленях, вздутое и красное, словно кожа натянута на слишком большое тело. Из плеч свисал гнилой мясистый жгут, обвивавший шею и уходивший в раздутый живот.

Как такое больное, маленькое может быть таким сильным?

Его глаза уставились на сестру, и я вскочил между ними. Мама закричала: «Нет!»

Но прежде чем родители успели двинуться, гнилой ребёнок схватил меня за лодыжку и швырнул через всю комнату, будто я игрушечный солдатик. Я ударился о стену, мама подбежала и прижала меня к себе — и защитила, и удержала.

Но даже если бы я вырвался, это бы ничего не изменило. За несколько секунд оно уже схватило её. Ногти сестры царапали половицы, её крик оборвался, когда существо утянуло её в дыру.

Я услышал её крик снова — но теперь его заглушили не её руки.

Звук мяса, рвущегося от жил. Хруст связок. Ломка костей. А потом её голос снова позвал:

«Мама… Папа…»

Оно вылезло обратно из темноты. И вид его заставил меня вырвать на пол.

Оно стало больше. Но неправильно. Руки и ноги кривые, на ладонях — куча неуместных пальцев, словно оно играло с костями, как ребёнок с игрушками, втыкая их куда попало, стараясь стать похожим на мою сестру.

Пятна её каштановых волос торчали из вздутой красной кожи, клочья склеены кровью.

Её белые зубы были втиснуты в серые дёсны — острые, кривые, словно мясницкие ножи, воткнутые в сырое мясо.

Но хуже всего были глаза. Это были её глаза. В них всё ещё жило то же самое недавнее отчаяние. Предательство и ужас.

Отец поднял «сестру» на руки и унёс из комнаты. Я слышал её чудовищные радостные крики, когда она пыталась говорить новым, украденным голосом.

Остаток детства я провёл в притворстве — делая вид, что чудовище всегда было моей сестрой. Делая вид, что её смех принадлежал ей, её улыбка принадлежала ей.

Меня карали куда жестче за дурное отношение к сестре, чем когда я нарушал правило тишины.

В шестнадцать лет я съехал и продолжил свою игру.

Я притворялся, что моего детства не было. Что я обычный человек с обычным прошлым и обычной семьёй.

И лишь одно даёт мне утешение сейчас. Как бы родители ни умоляли, ни требовали, ни ругались — у меня никогда не будет детей.

На этом всё закончится. Со мной. И с ней.


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
49

Дьявол пришёл в мою исповедальню и признался мне, что невообразимые ужасы завладели адом. Следующим будет небеса

Это перевод истории с Reddit

Следующим будет небеса.

Из всех ночей для визита дьявола он выбрал спокойную. Ни грозы, ни грома с молниями. Тихий вечер, безоблачный, звёзды скрывались за огнями города. Я был на поздней смене в исповедальне. Уже шёл одиннадцатый час, и пока что никто не приходил.

Я клевал носом на своём стуле, когда дверь в соседнюю кабинку скрипнула и открылась. Кто-то вошёл и сел.

Я не слышал, чтобы кто-то заходил в собор. Обычно приближение исповедующегося сопровождалось эхом шагов по каменному полу до деревянной кабинки. Этот пришёл так тихо, что до самого момента открытия двери я был уверен, что нахожусь здесь один. Полусонный, я моргнул несколько раз, чтобы окончательно проснуться, и повернулся к решётке, чтобы рассмотреть вошедшего.

Я не мог разглядеть его лица сквозь деревянный экран, тень скрывала черты. Но я понял, что это мужчина, и одет он был богато. На нём был изысканный костюм, а по звону я догадался, что его руки унизаны кольцами. Они блестели и бросали на потолок искривлённые лучи, напоминавшие древних червей, копошащихся в первобытной слизи.

— Добрый вечер, отец, — сказал он. Голос — гладкий, как масло. Сверкающий, как лезвие наточенного ножа, с лёгким звоном переворачиваемой монеты. Чистый, почти небесный. Ласкающий слух, убаюкивающий. — Прости меня, ибо я согрешил. Прошли… неизмеримые эпохи с моей последней исповеди.

Слова его, несмотря на мягкость, вызвали во мне тревогу.

— Странное начало, сын мой.

Он усмехнулся:

— Позволь объяснить, отец. Я — Люцифер.

Мне доводилось исповедовать самых разных людей, и признания в том, что собеседник — дьявол, я слышал не раз. Обычно это не мешало процессу: я относился к ним, как к другим грешникам, говорил о проступках и вселял надежду.

Но этот человек был иным.

Наверное, всё дело было в нарастающем ужасе. Я вгляделся внимательнее сквозь перегородку. Его глаза встретились с моими, и я увидел их ясно, хоть лицо оставалось в тени. Карие, почти чёрные. Ни рогов, ни копыт, ни запаха серы. От него тянуло дешёвым вином, а одет он был, как биржевой брокер.

И всё же в сердце росло понимание, сорняком пробиваясь сквозь сомнения. Это был он. Та же первобытная инстинктивная дрожь, которую испытывает зверь рядом с хищником.

Он не лгал. Я знал это так же верно, как узнал бы Христа, если бы тот вошёл в мою дверь.

Губы пересохли. Мысли исчезли, и вырвались только заученные слова:

— …Ты… хочешь исповедоваться?

Дьявол рассмеялся. Смех тихий, в нём — боль и безрадостное веселье. Смех наполнил пространство, но сделал его пустым. Его голос слегка заплетался, словно он был пьян.

— Думаю, да. Даже для меня это странно. Я сам не знал, что иду сюда, пока ноги не повели.

Я молчал, боясь за душу.

Он принял молчание за согласие:

— Надеюсь, ты не обидишься, если я не осеню себя крестом… учитывая моё общество.

— Всё в порядке, сын мой…

— Люцифер, отец. Просто Люцифер.

Я сглотнул, напоминая себе, что нахожусь в доме Божьем, где дьявол бессилен. Но колени всё равно дрожали, сердце трепетало.

— Хорошо… Люцифер. В чём ты желаешь исповедаться?

Он склонил голову, будто в раздумье. Этот жест показался странным: он напоминал не гордеца, а смирённого грешника.

— Я признаюсь… ад больше не принадлежит мне.

— …То есть он спасён через Христа? — слова прозвучали глупо.

Дьявол снова рассмеялся.

— Жаль, что не так. Это было бы не столь страшно. Но ведь ты и так знаешь… раз я пришёл.

— Тогда почему ад не твой?

Он вздохнул, кольца звякнули.

— Что ты знаешь о моей истории, отец?

— Ты пал с небес. Восстал против Бога. Ты желаешь разрушить Его творение.

— Верно. Я восстал и был низвергнут. Да, я хотел править Его Царством. Согрешил гордыней — если это грех. Я верил, что могу лучше. Разве не обязан был попробовать? Когда я пал, я собрал легионы. Вы ведь тогда говорили, что Бог снизойдёт и умрёт позорно? Я знал Его. Он не сделает этого. Он не сможет. Он мягок. Даже меня не уничтожил, хотя я заслуживал. У Бога были пределы.

— Но Он сделал это, — осмелился я.

Он взглянул на меня, и я почувствовал, как его взгляд проникает в самую душу, в её тайные желания. Голос его стал почти шёпотом:

— Да. Сделал.

Я молился про себя, но не почувствовал утешения. Лишь молчание глухого неба.

— И в тот момент, когда Христос восстал из гроба, — продолжал дьявол, — я потерял власть. В глазах моих подданных я оказался неправ. Мамона первым восстал, увёл за собой многих. Потом Лилит. Потом Ваал со своими жрецами. Они резали друг друга, и ад целый век купался в крови демонов.

— И ради этого ты пришёл?

— Терпение, отец. Разве не этому ты учишь?

Он замолчал, а я сидел, дрожа в холоде.

— У меня ничего не осталось, — сказал он наконец. — Никто не остался верен. Я был лишь зрителем битвы за ад. Среди своих я пал снова. Это непростительно. Но у меня не было выхода…

Он снова умолк. Но теперь я чувствовал не только страх, но и что-то ещё, словно над нами навис переломный момент. Инстинкт вопил: остановись, не слушай дальше. Но я молчал.

— Отец, — голос его стал мягким, — ты знаешь, что есть глубины ниже ада? Тьмы, куда и я не заглядывал? В поисках силы я наткнулся на то, чего не должен был искать. На то, чему и сам Бог не бросил бы вызов.

Он опустил взгляд на руки, будто ребёнок, осознавший проступок.

— Сначала это были слухи. Потом — теории. Но я был уверен: под основанием творения есть мощь. И я пошёл в тьму. Бродил век.

Он снова взглянул на меня. В его глазах я увидел безумие. И страх.

— Я нашёл их. Сущности, что существовали раньше Бога. Искажённые твари, у которых вместо понимания лишь жажда разорвать всё сущее в вихрь разрушения.

Он сглотнул.

— Когда-то я бы не решился… но я был отчаян.

Вокруг меня воцарилась пустота, как будто тысячи глаз смотрели сквозь стены. Я знал: если я слушаю о них, они видят и меня.

— Я пытался предупредить моих подданных, — продолжил Люцифер. — Но они не слушали. Смеялись, считали меня сломленным. А я… я разбудил их.

В воображении вспыхнули картины: ад в руинах, пожираемый бурей хаоса и ничто. Моё сознание разрывалось, душа кричала. А потом всё исчезло, и я снова был в кабинке.

— Всё, чего я хотел, — продолжал дьявол, — это престол Бога. Я мог бы быть лучше. Но эти сущности… им не нужен ни ад, ни рай. Для них всё — лишь сор на поверхности космоса. Я признаюсь, ад больше не мой.

— И скоро земля перестанет быть Божьей. Ничего не останется.

Я посмотрел на него, и в его лице увидел настоящее отчаяние. Принц тьмы, искренне кающийся.

— Прости меня, отец, — сказал он. — Я хотел править. А теперь останусь свидетелем конца. Мир рухнет в дыму и гниении. Врата небес проржавеют и развалятся. Тела ангелов будут гнить на улицах. Демоны уже лежат в пыли. Сегодня, завтра или через тысячу лет — они поднимутся. И я останусь единственным свидетелем конца Бога. Одиноким Адамом в хаосе не-сотворения.

— Это мой крест. И я понесу его вечно.

Он замолчал и добавил:

— Это всё, что я могу вспомнить, отец. Прости за мой величайший грех.

Я забыл дать ему епитимью. Но что я мог предложить? Когда я посмотрел снова, он исчез. Я выбежал, но не нашёл следов.

Я не знаю, перешагнул ли я порог безумия той ночью или позже. Я спал и видел сон: я блуждал во тьме. Вокруг двигались огромные твари с множеством конечностей, с крыльями, с кругами, вплетёнными друг в друга. Они были частью одного чудовищного целого. Передо мной возник трон из чёрного камня. Я сел, и всё вокруг разлетелось. Камень крошился, тело моё трескалось, кровь закипала от жара. Всё обратилось в ничто. И в этой пустоте я провёл тысячу лет.

А потом проснулся.

Я не пророк. Не знаю, были ли это знамения. Я знаю лишь, что безумен.

Но дьявол поклялся: те, кто внизу, восстанут.

И я жду в страхе того дня. Дня, о котором владыка ада говорил с ужасом в глазах.


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
63

Не тем путём

На этот раз рыть яму поручили Конни Малышу. Мысли о том, что придется ковыряться в земле и быть в грязи напомнили ему о прошлом.

Никому не составляло труда понять, откуда взялось прозвище «Малыш»: невысокий, худой, постоянно смотрящий в пол, он был похож на затравленного и запуганного ребенка. Придумали кличку еще в тюрьме Дрофта, куда он попал за неудачную попытку обокрасть дом торговца средней руки. Так как он был совсем юн, всего шестнадцать лет от роду, ему светило шесть месяцев заключения, но дали пять лет. Просто удача снова не упустила своего шанса подвести – торговец оказался мужем троюродной сестры помощника бургомистра. В Дрофте все знали – нельзя переходить дорогу градоправителю и его родственникам. Особенно если ты выходец из Грязи.

Грязью называли окраину Дрофта, район, в котором родился Конни Малыш. Первым дурно пахнувшим комком в его жизни был пьяный отец, избивший до полусмерти ребенка в наказание за случайно разбитую бутылку пойла. Отец погиб в пьяной драке, так и не оставив ничего родным. Семье оставалось радоваться, что горе-папаша не оставил долгов.

Мать Конни тоже много знала про грязь. Всю свою жизнь она работала прачкой в домах чистоты, стирала чужое белье за гроши, и под конец жизни холодная вода забрала свое: проявилась болезнь, сводящая судорогой пальцы. Мать часто говорила: «Все на свете – грязь, можно даже не пытаться отмыться. А богачи, которые моются каждый день – вот они самые грязные, потому что пытаются эту грязь стереть, а она еще сильнее и сильнее въедается в их души».

Конни и не пытался отмыться, он просто делал, что говорили старшие, успешные. В рамках разумного, конечно. Ведь, когда ты живешь в квартале Грязи, самое худое – не уметь постоять за себя. Будучи слабым, Малышу приходилось драться как мог и чем мог. Чаще его избивали, но толику уважения, благодаря тому, что не сдавался до последнего, он заслужил.

Потом мать умерла и началась та самая полоса «удачи». Сначала соседи подделали бумаги, забрали дом и выставили парня на улицу. Затем он чуть не обморозил ноги, когда в городе ударили крепкие морозы. Его спас Худж, король подземных трущоб, дав Малышу уголок в Подземье. «Спаситель» не слыл благодетелем: за жилье нужно было платить. А работы в Подземье было две: убивать или воровать. Первого Конни не хотел, а со вторым не очень получалось. Так он и попал в тюрьму.

Время Запустения породило много банд. А когда львиную долю и без того оскудневшего войска вывели из Дрофта и окрестностей, чтобы забрать на войну, головорезы осмелели настолько, что смогли проникать в города, не привлекая к себе внимания и не встречая сопротивления. Территорию Худжа они не трогали, а вот в районах побогаче бесчинствовали.

В один из таких заходов был штурм тюрьмы. Перед Малышом стоял выбор: присоединиться к своим спасителям, как и большинство заключенных, или дальше гнить в тюрьме. Он решил, что тюрьмы с него достаточно. И теперь Конни – уже месяц как прихлебатель, низшее, никчемное звено банды, которая по численности уже превышала четыре квадры Корпуса Порядка, а это – около ста человек.

***

В животе урчало, но Конни знал: еды не будет, пока не будет закончена работа. Таковы новые порядки, с которыми он за месяц худо-бедно обвыкся. Яму называли «мертвецкой», потому что в ней нужно было закопать трупы четырех солдат-беглецов, на свою голову встретивших разведчиков банды в лесу. Солдаты клялись, что являются простыми дезертирами, и никому не расскажут о том, кого и где они встретили. Но Крам Крысолов, главарь банды, еще ни разу не оставил в живых того, кто хоть немного показался ему подозрительным. Крам в принципе не доверял никому, даже ферзям и пешкам, не говоря уже о прихлебателях.

Перед смертью солдаты несли какую-то околесицу про войну: враг невидим и не истребляем, может поднимать мертвых и вести их в атаку. В эту чушь никто не поверил. Да, конечно, мужиков из числа крестьян и ремесленников куда-то забрали, иногда банда натыкалась на абсолютно пустые деревни, где местные будто бросив нажитое, покинули селение. Но мертвецы, бродившие по земле – это каждый считал полнейшей чушью.

Бросить трупы в лесу – означало навести на след если не Корпус Порядка, то такого же зверя, как Крам или даже покрупнее. Дотж, пешка-распорядитель, определил двух «добровольцев» из числа прихлебателей: Малыша, потому как новенький, и Сопатого – потому как Дотж так захотел.

Копать первым пошел Сопатый.

Когда Конни пришел сменить своего напарника, то увидел, что тот все время только делал вид, что копал. Голый по пояс, весь в поту, он опирался на лопату, в зубах торчал стебель сок-травы, а на ногах были сапоги одного из убитых солдат. Шрамы, лысина и черные зубы Сопатого напомнили Конни о Мусорщике, чудовище, которым в детстве пугали детей. По словам местных, Мусорщик питался не только падалью и мусором, но и не брезговал перекусить уснувшими на грязных улицах родного Дрофта пьяницами и бездомными. Мать даже пугала маленького Конни соседским мальчишкой, который пошел играть в «Монетку» на соседнюю улицу, да так оттуда и не вернулся. Возможно, она преувеличивала, и парень просто решил все бросить и уйти работать в Подземье, но Конни действительно его больше не встречал.

– Зачем ты снял сапоги? С мертвеца нельзя ничего снимать, жди беды! Чему нас вера учит? Мертвый – мёртв со своим скарбом. А если ты заберешь у него что-то, тот вернется и заберет все с процентами, – озлобленно процедил Конни. С «Заповедями мертвецов» его познакомили в свое время бродячие паломники. Будучи совсем ребенком, Конни так и не понял, куда те шли, но истории о воскресших мертвецах запомнил надолго. Много позже, уже живя в Подземье, он не нарушал этого завета. Умирали в Подземье много, а охочих до мертвецкого добра было еще больше.

Разговаривать с напарником не было никакого желания, а пытаться понять логику надругавшегося над мертвым не было смысла.

В это время Сопатый вытащил лопату, проглотил сок-траву и присел на землю, проведя рукой по мокрой от пота лысине.

– Чего тебе надо? Когда я снимал с него ботинки, он был еще жив. А вот потом я его добил, – Сопатый, казалось, смаковал каждое слово, рассказывая о добивании солдата, так и не добравшегося домой.

Оказалось, что яма была выкопана меньше чем по колено. Её в принципе сложно было назвать ямой – если пойдет дождь, то наберется совсем небольшая лужа.

– Бычий пузырь, ты что тут делал все время? Должен был больше выкопать! Если до вечера не управимся, нас самих бросят сюда и прикопают вместе с трупами. Ты этого хочешь?

–  Все мы вышли из земли – все мы туда и уйдем, что тут еще сказать. Ну а если у тебя в одном месте очень туго от страха, то тогда постарайся копать вдвое быстрее, щенок!

– Я-то, может, и щенок, пока что, но в прихлебателях надолго не задержусь. А ты напомни, сколько тебе лет? Ничего кроме поживы с мертвеца до конца твоей никчемной жизни тебе не светит, сдохнешь, даже могилу рыть никто не станет, – взбесившийся Конни со всей силы пнул по куче земли в «яме». Случайно один Комок грязи попал Сопатому прямо в раскрывшийся рот.

Издав от неожиданности булькающий звук, Сопатый закашлялся, а потом бросился на обидчика. Оба сцепились и стали кататься в грязи, стараясь не упускать ни единой возможности достать друг друга кулаками, лбом или зубами.

– Эй, девчонки, чем вы тут занимаетесь? – смачный плевок угодил прямо на грязную лысину Сопатого. Плевал Видрин Медведь, один из ферзей Крама, – ну-ка за работу, щучьи потроха!

– Зря ты плюешься, я-то все помню. Подойдешь еще! – Сопатый уже не обращал внимания на Конни и обратился к ферзю.

– Поосторожнее, девонька, еще пара слов, и ты станешь первым, кого в этой яме закопают. Радуйся, что настроение у меня хорошее. Повезло, можно сказать.

Сопатый оскалился, но промолчал, а его обидчик пошел дальше по своим делам. Конни часто слышал, как тот говорил: «Расходные люди для того и нужны, чтобы пускать их в расход, не более того».

Видрин не зря был Крамовским ферзем. Бородатый, в два раза выше Конни и не менее крупный в плечах, он слыл лучшим бойцом «Волков». Ходили слухи, что в юности ферзь был прихлебателем в другой банде, и, чтобы заслужить повышение, с голыми руками вышел на бой против канты-медведя, крупнейшего хищника Кантиорры. Медведя удалось победить, но не задаром: на память остались три рубца от медвежьих когтей. Они располагались по левой половине лица от подбородка до лба. Каким чудом уцелел глаз – осталось загадкой. С тех пор Видрина стали называть Медведем.

А потом он познакомился с Крамом и стал вместе с ним промышлять разбоем. Оба предпочитали работать не в грязных, как они выражались, «чумных» городах, а на свободной земле – вольными разбойниками.

Постепенно к ним стал стекаться разного качества народ – убийцы, дезертиры, воры – словом, те, кого в городах ждала одна только плаха. Так Крам начал выстраивать иерархию внутри банды, со своими ферзями и прихлебателями, получив прозвище Крысолов. Ведь кто, как не Крам, способен определить «крысу» в человеке.

– Слышь, Малыш, твоя очередь. Копай-копай, – с этими словами и Сопатый пошел по своим делам.

Конни хотел что-то крикнуть ему вдогонку, но вместо острого словца просто взялся за лопату и стал копать. Он уже пожалел, что вообще связался с Сопатым, непредсказуемым и злопамятным, однако единственное, что теперь оставалось – это пообещать себе почаще держать язык за зубами. Если Сопатому придет в голову прирезать его ночью – никто не обратит на это внимания.

Выполнять всю грязную работу и при этом быть в розыске – не такую участь хотел себе Конни, и не то ему обещали, когда тот был в тюрьме. Но куда податься – тоже не знал. Домой возвращаться рано: начальник тюрьмы Дрофта наверняка изучил поименный список беглецов, а Худж первым узнает о возвращении Конни и потребует штраф за проваленное дело.

Сбежать бы? Хорошая идея, но один из освобожденных в первую ночь попытался это сделать: как итог, его повесили и закопали. На самом деле уйти от Крама можно только двумя способами. Можно было получить разрешение от Крама, но тот не любил ни с кем расставаться: считал, что, чем больше он отпустит людей, тем больше будет рассказано его секретов. Второй способ был проще – смерть.

***

Вечером Конни изрядно надрался. С разнообразием выпивки всегда были проблемы, поэтому приходилось довольствоваться настойкой старого Уриса. За вкус ее прозвали «тараканьим пойлом», но опьяняла она моментально. Большего от нее и не требовалось.

– Ну что ж, ты, малец, так напился? Зря тут развалился, случись что ночью – лошади раздавили бы, – послышался незнакомый голос.

Конни куда-то повели. Он не понимал, где находится. Было очень темно, и сначала ему показалось, что он в Подземье.

– Я ни..куда ниеее пойду! – Малыш икнул. – Скажите Худжу, что с меня довольно! Выплачу долги и уйду из чертова Дрофта!

– Ну тут тебе повезло, из Дрофта ты и правда ушел. Правда, в остальном можно только посочувствовать.

– Кто ты?

– Урис. Это мое пойло сделало тебя таким. А раз я виноват – я и в ответе.

– Ты же прихлебатель, да? Зачем помогаешь? К чему показывать слабость?

– Ты тоже из Дрофта. Своим нужно держаться вместе. Я полжизни просидел в тюрьме и, скорее всего, после штурма там же и остался бы, но у меня появились неотложные дела. Гляжу, парень ты неплохой. Одно скажу: нам тут совсем не место. Ложись здесь. Завтра поговорим.

***

– Ублюдки, просыпаемся! После обеда выдвигаемся, полтора дня пути! – Голос принадлежал Оральщику, второму ферзю Крама. Оглашать поручения Крама было одной из его обязанностей. За это он и получил свое прозвище.

Конни открыл глаза в телеге с каким-то тряпьем, совсем не помня, как там оказался. Его мутило, желудок бунтовал и норовил вывернуться наизнанку.

Оплеуха от конюшего, к которому был приставлен в помощники Конни, вернула его на место: «Чего разлегся, хрен медвежий, иди лошадей пои!».

На водопое уже шуршало несколько прихлебателей. Один из бывалых вовсю выпячивал грудь и размахивал толстой веткой, пытался командовать молодняком, но его никто не слушал, все и так знали свое дело. В банде нужно было слушать только главаря и ферзей, в противном случае уважения не добиться.

Там же Малыш заприметил старика Уриса.

– Ну что, парень, очухался? Выглядишь неважно. На вот: пара глотков и станешь как новый. – старик протянул маленький бурдюк.

Конни откупорил его. В нос ударил резкий запах хвои. Выпил.

– Спасибо, неплохо, – Конни рыгнул. – Куда лучше «тараканьего пойла».

– Это мой можжевеловый отвар. Он хорошо лечит «утренние болезни». Полегчало?

– Да, лучше. А ты, дедуля, получается знаток и по «вечернему пойлу» и по лечению от него? Кто ты вообще такой?

– Забыл уже? – улыбнулся Урис. – Из тюрьмы Дрофта, как и ты. Один из старожилов. В молодости много дел наворотил. За столько лет тюрьма стала моим домом, и, если бы не одна беда, я бы ни за что не связался с головорезами.

– Ты вроде старый, зачем им вообще нужен?

– Я в тюрьме помощником лекаря был. Мне доверяли, меня уважали. Банде тоже нужны костоправы.

– Так, а что за дело у тебя сейчас?

– Семья у меня в одной из деревень, которая ближе к границе с Авгуром. Дети, внуки. Раз в несколько месяцев мне приходили письма от местного священника, где он рассказывал, как у них дела. А с тех пор, как поползли слухи о войне – никаких новостей. Мне нужно как можно быстрее попасть туда.

– Думаешь, что сможешь в одиночку спасти семью?

– Мне хотя бы узнать, что с ними. Сам старый уже, а внуков не видел ни разу… В общем, когда был штурм, я подумал, что это неплохая возможность.

– Ты же знаешь, что от Крама не сбежать?

– Сбежать отсюда в любом случае проще, чем из тюрьмы. Нужно только дождаться подходящего момента и умело воспользоваться шансом.

– Мне тоже тут не по нраву. Давно хочу посмотреть, как могут люди жить по-другому.

– Тогда, парень, нам с тобой по пути.

***

Уже неделю лошади неторопливо месили дорожную грязь вместе с пешими людьми. Мелкий непрекращающийся дождик сильно раздражал, но стихия, неподвластная ни графу, ни разбойнику, стояла на своем.

Через пару часов после рассвета Конни увидел деревню. Как бельмо на глазу, она стояла посреди черных полей, которые уже дали урожай своим владельцам и были готовы к зиме.

Банда остановилась в лесу на краю поля. Место идеально подходило для временного расположения: среди разросшихся деревьев разглядеть людей и уж тем более посчитать их количество будет намного сложнее. Деревня же была видна как на ладони.

– Располагаемся здесь, дальше пойдет десяток Зуба! – Оральщик проехался вдоль растянувшейся колонны.

Зуб с дюжиной головорезов направился в деревню. Нескольких топорщиков и прихлебателей поставили в дозор по краям рощи.

– А почему мы все туда не поехали? – Конни обратился к Лему, тот примкнул к Краму больше года назад.

–  Первый раз на деле? У нас всегда первым едет Зуб. Этот умеет разговаривать так, что мы каждый раз обходимся малой кровью. Может, он изначально так запугивает местных, что все начинают обделываться, а может наоборот, стелет, что хочется пойти с ним под венец. Из Зуба вышел бы неплохой градоначальник. Но, малой, мы всегда находимся там, где находимся. А пока ждем сигнал.

– Что за сигнал? – Конни старался увидеть вдалеке что-то кроме очертаний деревни, но тщетно.

– У нас сигналы трех видов: белый дым – входим, как короли, черный – готовимся давать деру, а если дым красный, то быть крови.

– А если дыма нет совсем?

– Тогда Зуб либо подох, либо в отключке.

– Ждем значит?

– Ждем. Мне и самому уже не терпится переночевать под крышей.

– Сегодня кровать не помешала бы…

Лем засмеялся.

– Ты забыл, где твое место? Самое лучшее, что светит прихлебателям, так это конюшня или сарай со свиньями. Я бы на твоем месте засунул свою наивную мечту поглубже. Истинная правда: нет мечты – нет разочарований.

Парень хотел было возразить, что для каждого важно иметь мечту, но не успел – из деревни повалил белый дым.

***

В деревне Конни бросился в глаза старик, повешенный на дереве: высунутый язык, стеклянные глаза, связанные руки за спиной. От увиденного стало не по себе.

На сходном месте банду встречал Зуб:

– Крам, ты погляди какое отличное место! Для зимовки подходит. Местные жители сплошь старичье, женщины и дети. Они, как только нас увидели, мигом по домам попрятались. Вышел тут один, старостой представился, ну я с ним и поговорил.

– И где он? Я сам хочу с ним поговорить.

– Ты как раз мимо него проехал, на дереве висит. Не хотел по-хорошему разговаривать. Зато теперь – ему облегчение, остальным наука! Теперь ты тут староста, Крам!

– Похвально, Зуб! Слушай меня, воины!  Можем отдыхать. Местных не трогаем до смерти, а то в следующем году кормить некому будет

Пока все в предвкушении хорошего отдыха разбредались по чужим домам, Малыш стоял истуканом. Из головы не выходил мертвец. Он напомнил одного соседского старика из Грязи. Когда Конни был совсем ребенком, а отец в очередной раз буянил, сосед пригласил переночевать их с матерью к себе. Все-таки, и в Грязи жили неплохие люди.

***

Конни было приказано вместе с остальными прихлебателями наставить лавок и столов для вечернего пиршества на сходном месте. Разбойники, чувствуя вседозволенность, припугивали местных жителей.

– Эй, красотка, не хочешь сегодня со мной того, звезды посчитать на небе? Я такой звездочет, ты будешь просто в восторге! – предложил Сопатый одной местной женщине. Напуганная, она молчала. Из-за нее выглядывал такой же напуганный ребенок лет пяти.

Старый Урис во время одного из перерывов подошел к Конни и сказал:

– Знаешь, парень, за этим домом надо присмотреть, не понравилось мне то, как Сопатый смотрел на женщину. Да и пить я тебе не советую сегодня. Такое дело, некоторые могут начать сводить счеты по пьяни. Если у тебя есть враги, то сегодня – самое время, когда они захотят тебя убить.

–  Врагов вроде бы нет… – ответил Малыш, но на какое-то время замолчал, думая, точно ли у него нет врагов. Закралась мысль: «А как же вездесущий Сопатый? Он злопамятный, вдруг решит всадить нож в спину?»

Затем Конни продолжил:

– А что насчет того, чтобы сбежать?

– Крам не глупец, пьянка-пьянкой, а дозорных оставлено втрое больше обычного. Ведь местные тоже могут сбежать, а если все все разбегутся, то и работать будет некому.

– Ну прихлебатели же не разбегутся.

– Они тоже могут. Так что сегодня смотрим и наблюдаем. Будет шанс – уйдем. В противном случае останемся дальше ждать подходящий момент.

– Я уже не знаю, что мне делать в первую очередь: присматривать за домом этой бедной женщины, следить, чтобы не убили или попробовать все-таки сбежать. – Малыш уже начал закипать – Старик слишком многого хотел.

– Ну ты что, в тюрьме совсем малость пожил? Там каждый день нужно быть в особом состоянии духа и ума, чтобы и не сдохнуть, и не сойти с ума от страха или напряжения.

– А я думаю, что должно быть то, что в первую очередь нужно сделать. Вот женщина, про которую ты говорил. Зачем нам ей надо помогать? Если сбежим, все равно за ней больше никто не присмотрит. Какой смысл?

– Как тебе сказать… Человеческое нутро так устроено, что начинаешь понимать, как надо – а как не надо только тогда, когда уже поздно. Я всю свою жизнь делал не так. Я знаю, что ты меня не станешь слушать, я сам бы на твоем месте не стал слушать, но, если варится в твоем котелке хоть немного каши, подумай хорошенько, каким путем мы все идем.

– Старик, да думал я, думал, – Конни не скрывал возмущения. – Только не знаю я ничего. Ну вот кому-то помогу, куда-то уйду. А что я в другом месте делать буду? Я же не умею ничего. Опять начну воровать.

– Если ничего не умеешь – научись. Есть возможность помочь – помогай. Если решишь, что я не прав – живи, как хочешь. А если примешь мои советы, тогда ночью встретимся около этого дома. И держи ухо востро. Особенно близ Сопатого.

– Ты уж определись, что больше хочешь – помочь незнакомой женщине или добраться до дома живым. Я определился, хочу живым уйти отсюда.

– А тот ли это будет путь?

Конни ничего не ответил и пошел прочь от назойливого старика.

***

Ближе к полуночи пьянка разгорелась подобно пожару засушливым летом. Проклинающими свою жизнь остались только те, кому не повезло заступить в охрану периметра деревни. Таких оказалось около тридцати человек.

Конни заметил, что Урис так и не пришел поесть.

«Неужели он весь день у того дома провел? Нужно пойти проверить, в одиночку ничего не сможет сделать. Зачем Урис вообще влез в эту историю? Он же к семье хотел…» – с этими мыслями Малыш взял ломоть хлеба с чесноком и собрался идти к дому, где днем поругался со стариком.

Свернув на улицу, он столкнулся с Битом, одним из отправленных в дозор. Разбойник был напуган и нес какую-то околесицу:

– Тревога! Ступай по улице и предупреждай всех! Повешенный утром воскрес! Он убил Нарна, мы с ним были дозоре были.

– Ты что, напился? Какие мертвые? Они же… – Малыш ахнул, навстречу ему шли два человека, у обоих правый глаз светился зеленым, а на месте второго зияла дыра.

Одного из них они видел мертвым днем. Второй был Нарном, убитым по словам дозорного.

Мир Конни перевернулся с ног на голову: «Мертвые? Как такое возможно? Может, повешенный все-таки выжил и мстит?»

Ничто не могло объяснить события, произошедшие дальше.

Бит замахнулся топором на повешенного. Тот невероятно быстро нырнул под противника уклоняясь немного вправо, выбрасывая вперед левую руку. Бит повалился на спину, в груди зияла дыра, проделанная кулаком. Подошел Нарн, наклонился к убитому, вырвал левый глаз Бита и открыл свой рот: из него вылетело что-то темное, похожее на муху, и залетело прямиком в пустую глазницу мертвеца. После этого правый глаз Бита открылся и загорелся зеленым. Мертвец поднялся, а затем вместе с Нарном и повешенным стариком направился в сторону Конни. Малыш бросился наутек.

«Куда бежать? Искать Уриса? Нет, надо в сторону пирушки, там много человек. Может отобьемся».

Навстречу кто-то бежал. Парень узнал Видрина, В руках у него был меч.

– Ты живой? Посмотри на меня! Мне нужно знать, что у тебя с глазами. Быстрее! – крикнул ферзь.

Конни повернул голову, дождался утвердительного кивка.

– На вот, возьми! – Видрин протянул Конни большой охотничий нож. – Нам удалось пару таких убить. Просто заколоть не получится. Верный способ – отсечь голову. В противном случае они моментально тебя убьют. Найдешь оружие побольше – дерись им.

– Что все-таки происходит?

– Если б я знал. Отходим! Нужно найти выживших.

– Чего хотите, мерзкие твари? Вы вообще можете разговаривать? Что вы сделали с нашими людьми?

– Меня… – сказал Бит.

– Зовут… – дополнил Нарн.

– Улей! – закончил повешенный утром старик.

– И нас много! – Нарн пошел первым в сторону выживших.

Видрин отрубил ему голову и сразу бросил обмякшее тело под ноги остальным. Только что поднявшиеся мертвецы запутались ногами в трупе и упали. В это время ферзь бросился к Биту, занося меч над головой. Бит попытался уклониться, но получил ударом ноги по колену. Маневр с мечом оказался отвлечением внимания.

Конни представил, какую боль должен почувствовать человек от такого удара, но мертвец лишь упал – с неработающей ногой ходить, а тем более драться, не очень удобно. Видрин махом отрубил ему голову.

– Ну что, урод! Вот я и лишил тебя двух солдат!

– Это – ничто по сравнению со всей мощью Улья! – за спиной мертвеца уже стояло больше десятка таких же, как он существ. Это были крестьяне – старики, женщины, дети – еще утром Конни видел их напуганными, но живыми. У всех отсутствовал левый глаз, а правый светился зеленым. У кого-то была оторвана рука, у кого-то из дыры в животе вылезли кишки и волочились вслед за телом. Но все без разбора злобно смотрели на живых.

Со стороны сходного места, откуда прибежал Видрин, показалась толпа. Судя по неестественным позам, они были уже не членами банды Крама.

– А что ты хочешь, Улей? – Спросил Малыш. Он подумал, что, если узнать, что хочет враг, то, возможно, появится шанс договориться.

– Чтобы меня становилось больше. Больше пустых оболочек – больше Улья. Отдайте нам свои оболочки.

Надежды на переговоры больше не было.

– Я просто так не дамся. Тем более вы не получите мое тело. Малец, я беру на себя крестьян, они раньше воскресли, значит и тараканы внутри их голов лучше управляются с телами. А ты спину страхуй. Разбойники хоть и грозные на вид, но пока что неуклюжие. По крайней мере я на это надеюсь, – скомандовал Видрин.

– Но я не убиваю людей. Я в тюрьме-то за воровство оказался.

– А где ты тут людей, кроме нас, увидел? Подумай хорошенько: или мы или они.

Конни, трясясь от страха, выставил перед собой нож. Мертвецы подступали.

Огненная стрела пролетела над головой и вонзилась прямо в череп женщины-крестьянки. Зеленый глаз лопнул, тело, охваченное огнем начало заваливаться, задев двух идущих рядом детей. Те также быстро поддались огню.

Вторая огненная стрела пролетела в противоположном направлении, воткнувшись в Лема, точнее в тело, когда-то бывшее Лемом. Как назло, рядом с ним никого не оказалось, и произвести такой же эффект, как с бывшими жителями деревни, не удалось.

– Вид, все, конечно, знают, как ты канту-медведя победил, но сейчас лезь к нам на крышу!

Конни посмотрел вправо на высокий и крепкий дом. Там находились Крам, Оральщик и еще трое головорезов, имен которых Малыш не помнил.

– Крам, жив, черт побери! А почему стрелял всего два раза? Пожалел стрел?

– Рад бы и еще одну запустить, но нужно экономить. У нас есть идея получше. Шевелитесь.

Скинули веревку. Первым полез Видрин. Когда Конни начал забираться по веревке вверх, кто-то с крыши ему сказал:

– Куда собрался? Нам на крыше места мало. А для тебя другая работенка найдется. Выиграй для нас время.

При свете луны блеснул нож, резавший веревку. Конни не успел сгруппироваться и упал на землю, больно ударившись спиной о что-то твердое.

– Извини, малой, но ты показал себя плохим бойцом. Для нас ты дополнительный груз. – это уже говорил Видрин. – Радуйся, что я вообще дал тебе свое оружие.

С крыши на землю и в толпу зеленоглазых упало и разбилось несколько бутылок. По запаху стало понятно, что это – «тараканье пойло». Увидев, как поджигается стрела на луке, Конни сообразил, что скоро будет большой пожар и, сжимая зубы от боли в спине, юркнул в кусты возле дома, а оттуда в пустой коровник.

В нос ударил запах жареного мяса. В приоткрытой двери коровника парень увидел, как занялся большой пожар. Мертвецов горело много, некоторые стояли, не издав ни звука, пока не сгорали дотла. Но повешенный старик, а с ним еще добрый десяток тварей успели обойти огонь стороной. В это время с крыши стали доноситься крики. Судя по всему, кого-то из лишних бандитов сбросили с крыши, чтобы тот отвлек чье-то внимание на себя, ведь Конни эту задачу не выполнил, предпочтя побороться за свою жизнь.

В коровнике оказалась вторая дверь – в противоположной от входа стороне – через нее обычно выбрасывали навоз и залежавшееся сено. Через нее Малышу удалось выбраться незамеченным. Стараясь идти в тени, он направился к дому, где должен был находиться старик Урис.

***

Конни узнал улицу и дом. На этом месте он должен был встретиться с Урисом.

Дверь была открыта

– Это я, Конни! Есть кто живой?

– Ты все-таки пришел, парень! Как же я этому рад! – послышался голос Уриса из темноты дома.

– Тут есть кто-то еще нормальный? Что с той женщиной с ребенком? Сопатый приходил?

– Вот ты не хотел слушать старика, а зря! Расстались, значит, мы с тобой, и, когда стемнело я притаился недалеко в кустах и стал ждать. Смотрю, Сопатый возвращается, а ему навстречу, на порог, выходит женщина, ребенок за ней следом, руку держит за спиной. Только глаза у них странные, один глаз зеленым светится, а второй закрыт. Ну подлец улыбается, что-то ей говорит, а потом ребенок нож из-за спины достает и прямо Сопатому в живот. Тот корчится от боли, умирает. В это время женщина вырываем ему глаз и что-то такое делает, я так и не понял, что это было. Но после Сопатый встал, и они уже втроем куда-то ушли.

– Говоришь, женщина с ребенком уже из дома вышли зеленоглазыми. Странно, как такое могло произойти? Вся та чертовщина началась с повешенного старосты.

– Я заметил одну странность днем, но не придал этому значения. Ближе к вечеру, но еще по свету, в доме послышался детский крик и чуть позже рыдания женщины. Рой странных, то ли черных, то ли зеленых мух залетел через печную трубу в доме. Заглянул аккуратно в окно, но там было все хорошо. Ребенок и женщина что-то делали, стоя спиной к окну, поэтому лица я не рассмотрел.

– Скорее всего через этих мух и происходит воскрешение. Я уже несколько раз такое видел. Человек умирает, лишается глаза, а после туда залетает какое-то насекомое, и несчастный уже восстает. Чертовщина. Но как умерли женщина и ребенок?

– Я думаю, что женщина, не выдержав ужаса предстоящей ночи с бандитами, решила покончить с собой, захватив и ребенка.

– А что с глазами?

– Одной мухе сложно повредить человеческий глаз. Но если это рой, то тогда…

– Можешь не продолжать. И так воротит от происходящего. Я думал, что тюрьме плохо, потом думал, что в банде, а теперь уже и не знаю, что может быть хуже сегодняшней ночи. Ладно, старик, нам пора уносить отсюда ноги.

– Уже без меня, парень.

– Почему это? Как же твое дело? Дом? Родные?

– Да все, накрылась моя цель. – в голосе Уриса стала чувствоваться горечь. – После того, как понял, что женщине с ребенком уже не помочь, я хотел тебя найти, но по пути встретил Оральщика. Он думал, что я – оживший мертвец, и пырнул меня ножом. Я не умер, глаза, как видишь, оба целы и не светятся, но моя смерть – вопрос пары часов.

По спине Конни побежали мурашки, а после словно ведро холодной воды вылилось на тело. Ноги стали ватные.

– Как же так, старик? А как же твой путь? Ты все время про него говорил.

– Я только под конец жизни осознал его. И не жалею, что он заканчивается так. Может быть я – всего лишь раскаленный уголек в кузне мира. А те, на кого я смог повлиять – металл, из которого выкуют отличное оружие. Возможно, Конни, ты и есть тот самый металл. Обдумай это хорошенько. А про путь повторять не буду, если умный – на развилке повернешь правильно. Все, теперь тебе пора идти. Постарайся живым выбраться из этой заварушки. А я, пока могу двигаться, попробую устроить большой пожар. Прощай, Конни! – старик крепко сжал руку собеседника.

– Прощай, старик! – хрипло произнес Малыш и направился к выходу.

Он поклялся, что доберется до деревни близ Авгура, найдет родственников Уриса и расскажет им, что тот, хоть и совершал ошибки, но все равно любил свою семью.

Показать полностью
27

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ ИДИЛЛИЯ

Колёса стучат по рельсам. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Неспешно, приятно. Мелькают фонарями в ночи деревеньки и города. Стакан в подстаканнике дрожит мелко, позвякивает — чай в нём крепкий, сладкий. Курочкой пахнет после ужина. Огурцами. И сосед напротив затих, наконец. Жаль, красоты не видит: подушка на лице мешает. Зато храпеть перестал. Полная медитация!

20

Рассказ "Иная среда"

Мужчина в помятом твидовом пиджаке и слишком легком для ирландского вечера плаще вышел из вагона поезда в городе Сидхейн. В руках он сжимал потрепанный кожаный саквояж, на носу съехали очки в тонкой металлической оправе. За стеклами застыл взгляд, уставший от долгой дороги и тусклого неба, что давило на землю с самого Дублина.

В голове мерно стучала мысль, отбивая ритм колес: «Задание от "Кромлеха Ревью". Мифы и современность. Туризм и локальный фольклор. Светская статья. Ничего существенного». Он мысленно повторял это как мантру, стараясь заглушить тихий, навязчивый звон в ушах, преследовавший его с самого утра.

Эйнан Харпер, миновав узкую лавку, будто зажатый между двумя соседними дворами под названием «Слёзы Дану», притормозил. За пыльным стеклом угадывались очертания причудливых камней с резьбой, пожелтевших книг в потрепанных переплетах и связок сухих трав, больше похожих на окаменевшие щупальца. Возле двери, на ящике из-под овощей, сидел калека. Одна нога, обутая в стоптанный башмак, уперлась в мостовую. Одна рука лежала на колене. И один глаз, мутный и неподвижный, как у дохлой рыбы, уставился на Эйнана. Вторая глазница была скрыта в глубокой, влажной тени.

Калека не просил милостыню. Он просто сидел и смотрел. А потом засмеялся. Звук был похож на скрежет гравия по стеклу.

— Не ешь в пабе рыбу, паренек, — просипел он, и голос его показался Эйнану исходящим не из гортани, а из самой земли под ногами. — Она воняет. Не здешней воняет. Чужая она. Из глубин.

Один глаз не мигал, словно видел не Эйнана, а что-то позади него, какой-то отсвет на его пальто.

— Рыба и должна пахнуть морем, — автоматически, защищаясь рациональностью, парировал Эйнан, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

Калека снова издал тот сухой, скрежещущий смешок.
— Морем? — Он покачал головой, и тень в его пустой глазнице колыхнулась, обнажив на мгновение влажную, темную пустоту. — Оно древнее. И глубже. Рыба та... ей кормиться привычно средой иной, сновиденьями чужими.

Он отвернулся, словно потеряв к Эйнану всякий интерес, уставившись своим единственным оком в стену напротив, где треснувшая штукатурка складывалась в узор, отдаленно напоминающий спираль.

Эйнан быстро удалился, судорожно вцепившись в ручку саквояжа, отчего кожа на пальцах натянулась и приобрела мертвенно-белый оттенок.

«Сумасшедший старик. Бред сумасшедшего», — твердил он про себя. Но слова "чужая", "глубины" и "другие сны" засели в мозгу, как заноза. И запах. Теперь он чувствовал его. Слабый, едва уловимый, не рыбный, а какой-то… металлический и гнилостный одновременно. Запах старой, стоячей воды в каменном колодце, куда никогда не проникал свет. Он исходил от самого города. От влажного камня домов. От пара из люков. Он был повсюду.

И где-то вдали, на самом дне сознания, отозвался тот самый навязчивый звон в ушах, превратившись в едва слышный, низкочастотный гул, будто где-то глубоко под асфальтом заработал гигантский, древний механизм.

Эйнан попытался отбросить невесёлые мысли, сжавшись в плечах от внезапного холода. Небо окончательно расползлось серой тканью, и начался дождь — не настоящий ливень, а мелкий, моросящий, бесконечный. Капли не падали, а висели в воздухе, словно холодная пыль, шепчущая что-то на непонятном, шипящем языке. Этот шёпот сливался с шуршанием шин редких машин по мокрому асфальту и гулким эхом шагов по булыжным мостовым.

Прохожие, кутаясь в плащи, не были приветливы. При попытке Эйнана кинуть короткое «Добрый вечер», они лишь торопливо отворачивались или ускоряли шаг, их лица под капюшонами были бледными и размытыми, как старые фотографии. Город пах влажной шерстью, влажной землёй и чем-то ещё — сладковатым и гнилостным, как заболоченная почва, в которую воткнули старый медный грош.

Гостиница «Серебряная Ветвь» встретила его приятным звонком колокольчика над дверью и гостеприимным запахом — тёплого хлеба, сушёного вереска и… чего-то ещё, едва уловимого. Словно где-то в глубине дома, в подвале, кто-то развёл костёр из старых, отсыревших книг. Запах знаний, превращающихся в пепел.

Хозяин, высокий мужчина с неестественно гладкими чертами лица и глазами цвета промокшего неба, представился:
— Та́ллан Да́ннан. К вашим услугам.
Его улыбка была безупречной, отточенной, но в ней не было тепла. Она напоминала трещину в идеальной фарфоровой маске. Он предложил Харперу лучший номер под крышей с видом на речку за смехотворную плату.
— Для прессы всегда рады. Надеюсь, вы напишете о нашем тихом уголке что-нибудь… приятное.

Комната была хорошей, даже уютной. Слишком уютной. Старинная мебель из тёмного дерева, кровать с высоким изголовьем, резным узором, изображавшим переплетающиеся ветви без листьев. Воздух был неподвижен и пах пылью и замшелой стариной. Но стоило прислушаться, и сквозь стук дождя по стеклу просачивался едва слышный гул — низкий, вибрирующий, будто где-то под полом или в стенах гудел огромный котёл. Он был на грани слуха, и Эйнан списывал это на водопровод. А ещё… иногда казалось, что из углов доносится тихий, мелодичный шепот, словно кто-то перебирает и напевает старинные песни на забытом языке. Но стоило повернуть голову, как звук исчезал.

Смотря в окно, Эйнан увидел речку, тёмную и быструю. И на её берегу, несмотря на непогоду и сгущающиеся сумерки, стояла на коленях женщина и с ожесточением терла о камни какую-то тёмную ткань. Её движения были резкими, механическими, почти яростными. Даже сквозь стекло и шум дождя Эйнану почудился скрежет и чавканье мокрой материи. Он почувствовал внезапный, иррациональный холод и отшатнулся от окна.

Утром было холодно. Окно было затянуто плотным молочно-белым туманом, который скрыл не только низкие дома и улицы города, но, казалось, и само время. Мир за стеклом перестал существовать, оставив Эйнана в уединённой, неестественно тихой капсуле «Серебряной Ветви».

Позавтракать он решил в пабе «Последний Вопль». Название забавляло его своей мрачностью и выражало местный колорит. Внутри было тепло, пахло жареным беконом, тушёным луком и тёмным элем. Еда была прекрасной: яйца-пашот на идеальном тосте, и Эйнан на время забыл о странностях. Несколько местных за стойкой тихо перебрасывались короткими фразами, их голоса сливались в убаюкивающий, монотонный гул. Кто-то негромко наигрывал на бо́уране меланхоличную мелодию. Казалось, можно расслабиться.

Но затем Эйнан заметил детали. Все эти люди пили один и тот же сорт тёмного пива, цвета запёкшейся крови. Их смех, редкий и резкий, был похож на карканье. А за всем этим, едва слышно, из старого радио за стойкой, не настроенного ни на одну волну, доносилось шипение. И в этом шипении иногда проскальзывал звук, похожий на далёкий, искажённый статикой женский крик. Не громкий, не пугающий сам по себе. Просто часть фонового шума, подобно отчаянному воплю мифического существа, растворённого в самой атмосфере этого места, в паузах между разговорами, в звуке переставляемых кружек. Его слышали все, но никто не обращал внимания. Как на скрип старой вывески.

Бармена звали Бресс. Короткое имя, жесткое и твердое, будто высеченное резцом из гранита. Он был вежлив, но его немногословность казалась неестественной, будто каждое слово давалось ему с трудом, как будто он забыл человеческую речь. Когда Эйнан, поблагодарив за завтрак, спросил о местных преданиях, Бресс долго молча протирал бокал, смотря куда-то мимо него.

— Спросите в «Слезах Дану», — наконец проскрипел он. — Старина О’Райли там недавно выставил дневники. Одного… следопыта, что ли. Тот тоже интересовался нашими… обычаями.

На улице дождь не утихал, и сквозь его шепот теперь явственно проступал низкий, непрерывный гул. Он исходил не с неба и не из-под земли, а будто из самого воздуха, вибрируя в костях. Прохожие, спеша по своим делам, перешёптывались, и Эйнан уловил обрывки фраз: «…опять почва шевелится на старом кладбище…», «…рыбаки с Западного берега видели огни глубоко в воде, не такие как от судов…», «…говорят, Холмы по ночам поют…».

Калека всё так же сидел у двери лавки. Увидев Харпера, он не сказал ни слова, а лишь беззвучно закатился своим жутким, одноглазым смехом, беззвучно трясясь всем телом.

Дверь в «Слёзы Дану» была открыта. Внутри пахло ладаном, пылью и чем-то кислым. Торговца не было. На прилавке, словно специально оставленные для него, лежали три потрепанных тома в кожаных переплетах, потемневших от времени. Эйнан почувствовал легкое головокружение. Он достал из кошелька несколько купюр, положил на стойку.

Рядом с дневниками лежал ещё один предмет. Небольшой, кожаный, потертый на углах. Эйнан машинально скользнул по нему взглядом, и пальцы сами потянулись к нему, будто узнав своё. Это был блокнот. Его собственный блокнот, которым он пользовался для черновых записей ещё в университете. Тот самый, с тусклым тиснением герба колледжа на обложке. Пропавший во время переезда несколько лет назад.

Эйнан судорожно щелкнул застёжкой и раскрыл его. Страницы были исписаны знакомым почерком — но теперь он выглядел более резким, угловатым, нервным. Чернила кое-где растеклись от капель воды или чего-то иного. Листая страницы, он не понимал происходящего. Черновики статей, списки покупок, чей-то телефон... А потом, ближе к середине, записи резко изменялись. Слова звучали словно тихое эхо судьбы, ощущаясь тяжёлым дыханием неизбежности: «Гул», «Фоморы», «Серебряная ветвь», «Не ешь рыбу». И даты. Даты, которых ещё не было. Последняя запись датировалась сегодняшним днём. Всего одна строка, сделанная с такой силой нажима, что перо прорвалало бумагу:

«ОНИ ВСЕГДА ЗНАЮТ. ПРОТОКОЛ НЕ ИЗМЕНЯЕТСЯ. НЕ ЕШЬ РЫБУ».

Эйнан отшатнулся, будто от удара током. Кровь отхлынула от лица. Это была не просто чья-то шутка. Это был его почерк. До последней засечки.

— Эй! Кто-нибудь здесь есть?! — его голос сорвался на фальцет. Он озирался, ожидая увидеть скрытую камеру, насмешливую рожу торговца.

В ответ — лишь тишина, которая теперь казалась громче уличного шёпота. Гул… он нарастал, становясь плотнее, ощутимее. Он был уже не просто звуком, а давлением, физическим ощущением неотвратимости, сжимающим виски. Теперь этот гул звучал точно в унисон с бешеным стуком его сердца.

Он сунул свой старый блокнот в карман вместе с дневниками. Тяжесть в кармане была невесомой и в то же время неподъемной. Это был не артефакт. Это было доказательство. Доказательство того, что он не исследует эту историю. Он её повторяет.

Вернувшись в номер, Эйнан погрузился в чтение. Автор дневников, некий натуралист, с исступлённой дотошностью безумца описывал тот самый шум... И теперь Эйнан читал это иначе. Он ловил себя на том, что не просто понимает автора, а предвосхищает его мысли, угадывает следующие фразы. Словно перечитывал давно забытую, любимую в детстве книгу. Словно он уже был этим безумцем.

Сердце Эйнана забилось чаще. Он лихорадочно закрыл первый том, открыв второй дневник. И наткнулся на фразу, от которой кровь застыла в жилах: «…мистер О’Нил сегодня снова говорил о Фоморах. Не как о мифе. Как о факте. Он говорит, что Гул — это не звук. Это их ЯЗЫК. И он обращается не к ушам. Он обращается к крови. К памяти, что в костях...»
Эйнан отшвырнул дневник, как отшвыривают раскаленный уголь. Но было поздно. Слова впились в мозг крючьями. И самое ужасное было не в них самих, а в странном, обратном чувстве, что нарастало подспудно — в чувстве узнавания. Словно он прочитал не откровение, а воспоминание. Словно что-то древнее и глупое в нем безмолвно откликнулось: «А, так вот как это называется».

В этот момент раздался резкий, металлический стук в дверь.

Эйнан вздрогнул, едва не уронив драгоценный фолиант. Он подошёл к двери и медленно открыл её.

За порогом стоял человек в идеально отглаженной форме капитана местной полиции. Он держал под мышкой свой шлем. Взгляд Эйнана непроизвольно скользнул по нему — тёмный, лакированный, с неестественно блестящим козырьком. И на мгновение ему показалось, что он видит не шлем, а что-то иное… что-то бледное и восковое лежащее на сгибе его локтя.

Человек представился. Звук его голоса был странным — плоским, лишённым тембра, будто не звучал, а материализовался сразу в воздухе, вися между ними холодной дымкой.
— Капитан Ка́ллан Дойл. Мы знаем о вашем визите, мистер Харпер. Предлагаю обсудить цели вашего пребывания в «Последнем Вопле». Через час.

Эйнан кивнул, слова застряли у него в горле. И тогда он, наконец, поднял взгляд и посмотрел капитану в лицо.

И увидел… он видел воротник мундира, пряжку ремня, но то, что должно было быть лицом, словно размывалось, ускользало от фокуса. Глаза отказывались регистрировать детали. Возникало стойкое, леденящее душу ощущение, что под козырьком фуражки, там, где должно было находиться лицо, — лишь клочья тумана, пустота, куда проваливался взгляд, вызывая приступ тошноты и головокружение.

— Через час, — повторил Эйнан механически, отводя глаза.

Капитан развернулся и ушёл, его шаги по коридору не издавали ни звука.

Эйнан закрыл дверь, прислонился к ней спиной и попытался отдышаться. Это была игра света. Усталость. Стресс. Всё что угодно, только не… это.

По дороге в паб Эйнан наблюдал за жизнью Сидхейна, и теперь она предстала перед ним в новом, жутком свете. Он видел, как женщина у порога своего дома не просто выливала молоко, а чертила им сложную спираль на камнях, бормоча скороговоркой: «Угощение для тех, кто в холмах. Проход закрыт. Проход закрыт». Мужчина у лавки рыбака аккуратно расставлял на тротуаре черные камни в геометрический узор, похожий на те, что были высечены на менгирах вокруг города.

Но больше всего его поразили животные. Уличные псы не рыскали в поисках пищи, а сидели неподвижно, уставившись в одну точку — в землю, в стену, в пустоту. Их тела время от времени содрогались в едином ритме, словно от ударов тока. Крысы не бежали, а ходили по кругу, совершая бесконечные петли по мостовой, их мелкие глазки были мутными и невидящими. А кошки, обычно столь осторожные, лежали на подоконниках плашмя, их лапы беспорядочно дёргались, будто они ловили во сне невидимых мух, а из горла время от времени вырывался не кошачий, а какой-то щелкающий, птичий звук.

В тенях, под лестницами и в трещинах старых стен, пустили корни странные грибы. Их шляпки были цвета влажного пепла, а на бархатистой поверхности проступали узоры, напоминающие звёздные скопления. В полумраке дождливого дня они едва заметно светились мертвенным, фосфоресцирующим сиянием.

В пабе «Последний Вопль» народу почти не было. Капитан Каллан Дойл сидел за центральным столиком, его спина была идеально пряма, а фуражка лежала на столе рядом. Эйнан, сжавшись внутри, подсел к нему и заказал на обед рыбный пирог. Запах был божественным — слоёное тесто, нежное мясо, пряные травы. Аромат терпкого табака завис в воздухе, словно предупреждая, что исправить что-либо теперь было невозможно.

Капитан не повернул к нему головы. Его голос, плоский и безжизненный, повис в воздухе между ними:
— Освободитесь, мистер Харпер. Не цепляйтесь за форму. То, что вы зовёте собой — лишь сосуд. Временный и хрупкий. Скоро его наполнят иные воды. Не противьтесь течению. Оно старше ваших городов. Старше ваших богов.

— О чём вы… — начал Эйнан, но капитан вдруг поднялся. Его движение было резким и неестественно плавным одновременно. Он не попрощался. Он просто ушёл, его шаги беззвучно растворились в гуле паба.

Эйнан, с дрожью в руках, достал свой блокнот и сделал несколько записей, пытаясь зафиксировать безумие, пока оно не поглотило его целиком.

Вечером, в своей комнате, он снова погрузился в дневники. Теперь строки, которые неделю назад казались бредом сумасшедшего, читались как отчёт полевого исследователя. Автор не сходил с ума. Он прозревал. Его описания гула — не симптомы паранойи, а записи акустических аномалий. Его страх перед местными — не фобия, а инстинктивное распознавание хищника.

Прошла неделя. Журналист Эйнан Харпер привык к постоянному гулу, ставшему фоном его существования. Он привык к странным горожанам, чьи глаза стали будто стеклянными, отражающими не мир вокруг, а что-то иное, внутреннее. Он уже не замечал, как сам начинает вздрагивать в такт вибрациям, идущим из-под земли.

Сегодня, выйдя на улицу, он почувствовал, как воздух сгустился. Из подворотни выскочила старуха, больше похожая на спутанный клубок тряпья и костей. Её корявые, сильные пальцы вцепились в его пальто.
— Скоро! — просипела она, и её дыхание пахло гнилью и влажной землёй. Её редкие зубы были чёрными. — Скоро возвращение! Освобождение от формы! Слышишь? Они поют! Поют для нас!

Она расхохоталась и отшатнулась, растворившись в тени.

Идя по улице, Эйнан наконец увидел. Эти ритуалы — не суеверие. Это протокол безопасности. Молоко — не угощение, а плата, откуп. Камни — не украшение, а предупреждающие знаки, «не влезай, убьёт». А стеклянные глаза местных — не безумие, а… ожидание. Признание неизбежного. Они уже наполовину там, в том мире, за пеленой.

Сумасшествие автора дневников больше не казалось безумием. Оно было единственным здравомыслием в этом мире, который медленно, но верно сползал в бездну. И Эйнан понимал, что он следующий. Он уже слышал их песню. И она была прекрасна.

Показать полностью
121
CreepyStory
Серия Темнейший II

Темнейший. Глава 35

Слуга плёлся на дворцовую кухню, где имелись запасы чистой и сладкой водицы, привезённой прямо с ключа, бьющегося в высоких горах. Слуга что-то бубнил себе под нос: он упрекал всех, кто стоял выше него, и жалел сам себя, спрашивая у неба, почему мать родила его рабом, а не монархом. Впрочем, тут же убеждал он себя, ему не приходится ковыряться в земле, согнувшись в три погибели, как вонючие крестьяне – быть слугой при дворце куда лучше, хоть и можно угодить на плаху за плохую службу капризным господам.

Камил же, не знавший, где расположена кухня, бежал чуть впереди бормочущего слуги, пытаясь угадать, куда тот бредёт. И он угадал. Однако теперь следовало выплеснуть содержимое колбочки в нужную кружку – из десятков самых разнообразных, имевшихся на кухне. Это угадать уже было невозможно. Неужели снова – провал?! И придётся долго выжидать или искать новую жертву?

Слуга вплыл на тёмную кухню, едва освещённую догорающими свечами. И когда он взял кружку, когда направился к бочке – было уже поздно. Тут ничего уже не поделаешь…

Но Камил укусил слугу за ногу.

-- А-а-ах ты мерзкая ШВАЛЬ!!! – завопил слуга, отшвырнув грызуна пинком. Он увидел во мраке перед собой удивительно наглую крысу, отбежавшую чуть поодаль, но всматривающуюся в него угрожающе стеклянным взглядом. – Я тебя прихлопну!!! Придавлю!!

Слуга оставил кружку на столе рядом с бочкой, схватился за увесистую скалку, почти что дубину, и побежал за крысой, со свистом рассекая воздух перед собой и стукая по каменному полу, пытаясь попасть в цель.

-- Я тебя прихлопну! Прихлопну!! – обещал слуга, брызгая слюнями.

Крыса выбежала из кухни и скрылась в темноте, пустив взбешённого слугу по ложному следу. В это время мёртвый грызун вернулся на кухню. В спешке вскарабкался на столик. Откупорил колбочку. И выплеснул всё её содержимое… Спрыгнув со стола и скрывшись во мраке, он принялся наблюдать.

Слуга, потирая место укуса, бормотал, как бы не заразиться теперь бешенством или чумой, как заражались многие укушенные, затем умирая в страшных муках. Слуга грозил небу кулаком, ругая Бога – по его мнению, тот только что наказал его за хулу на нелёгкую судьбу, решив подкинуть судьбу ещё более тяжёлую...

-- Чего так долго?! – спросил воевода. – Бестолковый идиот! Неужели так сложно было принести водицы? Что ты делал всё это время? Срал? Руки, надеюсь, хорошо вымыл??

-- Простите меня… крысы… я пытался убить одну из таких. Наглую крысу! Она меня укусила – просто посмотрите на это, -- слуга показал на покрытую ручейком крови щиколотку со следами от зубов. Воевода поморщился, осушив кружку с водой.

-- И что? Ты убил её? – спросил он.

-- Нет… -- виновато потупился слуга. – Я не смог её догнать. Шустрая! Убежала! Тварь!

-- Дурень. Даже крысу убить не можешь, -- воевода отдал кружку обратно. – Вода какая-то странная. Где ты набрал эту гадость? Учти, если узнаю, что ты плюнул или помочился в кружку – я тебя буду убивать очень медленно и мучительно.

-- Что вы! Я ни за что бы… Это чистая вода с ключа. Привезли совсем недавно – сам пробовал. Хорошая водица, как на мой вкус…

-- Ладно. Поверю тебе на первый раз. А листья где? Не вижу их.

-- Забыл! – спохватился слуга. Воевода тяжело вздохнул, закрыв лицо ладонями.

-- Какой же ты тупой…

-- Забыл, с этими крысами! -- судорожно оправдывался и заикался слуга, бегом направляясь к выходу. – Сейчас принесу! Принесу!

-- Дуб болотный!… -- только и сказал воевода, но затем чему-то вдруг улыбнулся. – Ну и чёрт с этими листьями. И без них хорошо…

Воевода лениво поднялся на ноги, расправил спину, размял плечи.

-- Очень хорошо… -- хмыкнул он удивлённо. -- Чёрт возьми, чего же мне так прекрасно? Даже как-то странно. О-о-о… Вот это да-а!!!

Он раскрыл окно с видом на звёзды. И набрал полную грудь свежего горного воздуха.

-- Всё-таки жизнь – прекраснейшая штука! – сказал он воодушевлённо. И даже сложил ладони перед собой, словно в молитве, и взглянул наверх. – Спасибо, Господь! Не знаю, слышишь ли ты меня… Спасибо за то, что дал мне ещё один день это великолепной жизни… И пусть у стен наших стоит некромант…

Сказал он это и задумался, оборвавшись на полуслове.

-- Нет. Это ведь совсем никуда не годится! -- сказал он. Воевода что-то вдруг понял. Будто пелена спала с глаз, и он только что проснулся. – Мы воюем с тем некромантом?.. Чёрт возьми, угораздило ввязаться! А если мы убьём его? Этого беднягу. Он же сейчас в тереме сидит. В том странном тереме, прямо под нашими опасными стенами. И наши бойцы стреляют туда, пытаясь его поджечь!...

Воевода, встревоженно-радостный, распираемый гремучей смесью неодолимых и весьма непривычных эмоций, вскочил и побежал к дверям «зала совета».

Нужно сообщить стражникам приказ. Пусть бегут со всех ног к стенам! И скажут – не стрелять! Хотя нет! Он сам побежит! Так будет быстрей и надёжней – тогда его приказ будет исполнен немедленно, и уважаемый некромант не пострадает.

Но перед выходом его остановила странная крыса. Крыса чрезвычайно наглая и бесстрашная, с окровавленной пастью. Видать, пришла следом за слугой. И он бы прогнал это мерзкое животное или разрубил топором, но крыса сжимала в зубах письмо.

Какая-то слишком умная крыса. Почтовая? Это всё было очень странно. И крыса, и то, что творилось на душе. Во всём этом ощущалась некая мистическая вуаль– ведь бывает же так, когда Господь шлёт знамения, и бьют молнии, и животные разговаривают с человеком, чтобы предупредить его о чём-то важном… Ведь он только что похвалил Всевышнего, и, должно быть, был за это вознаграждён вдвойне.

Но чем вознаграждён?

Воевода попытался обойти крысу, но та не давала проходу. Кажется, крыса не была опасна, и она хотела, чтобы воевода взял это письмо и обязательно прочёл.

-- Ты же меня не укусишь?... – воевода быстрым движением отнял письмо и отошёл от крысы подальше.

Рассмотрел свёрток. Повертел в руках. Развернул. И принялся читать.

«Я – Камил Миробоич, истинный Царь, прислал тебе письмо с приказом. Возьми в плен герцога Родогора. Ты должен сделать это тихо и незаметно. Лишь с горсткой тех, кому доверяешь, или вовсе в одиночку, если никому нельзя больше доверять… Дождись, пока крыса передаст тебе колбочку – и тогда втолкай её в пасть герцогу. Это переменит его. И он перейдёт на нашу с тобой сторону. Ты же не против меня? Я знаю, что ты – мой верный союзник, а ты знаешь что я – твой господин. Чувствуешь это нутром? Так повинуйся. И тогда не будет войны. И не будет жертв. Вы с Родогором отворите врата, пропустив моё войско в город… Но помни: сдавайтесь так, чтобы никто из горожан, особенно епископы, не почуяли подвоха. Иначе мятежа не миновать. Никто не должен подумать что вы порабощены некромантом. В награду я дарую вам счастье – вы утонете в радости ещё большей, чем во время озарения, какое я на вас только что наслал. Я благословляю вас. Преклонитесь перед моей божественной сутью.»

Воевода даже разрыдался в чувствах. Настолько трогали за душу ласковые слова уважаемого некроманта, истинного Царя. Это письмо Господин адресовал именно ему. В голове едва зарождались сомнения, ведь всё это так сильно противоречило его предыдущим действиям – он же ещё недавно ненавидел этого некроманта, придумывая планы, как бы убить его, совершив ловкую вылазку. Но воеводе было плевать на эти сомнения – он хотел лишь угодить Миробоичу. Остальное было неважно.

-- Так вот оно что! Вот оно что! – он прижал письмо к сердцу и снова обратился к потолку. – Спасибо за это озарение!.. Спасибо, что открыл мне глаза!!!

Воевода принялся ходить из стороны в сторону, обдумывая написанный истинным Царём приказ. Всё следовало провернуть безупречно. Осторожно. Как бы ни хотелось сейчас же броситься открывать врата, чтобы пропустить союзных мертвецов в этот враждебный город.

Крыса и вправду принесла странную колбочку с некой жидкостью. Значит, теперь всё зависит только от него. Весь исход этой войны. Сопротивляться истинному Царю – безумие! Но почему же этого не понимают остальные?

Воевода облачился в кольчугу, надел добротный ламеллярный доспех и шлем с добротной бармицей и отправился во дворец, держа в одной руке топор, а в другой -- щит.

-- Я принёс вам листьев… -- сказал неловкий слуга, когда повстречал воеводу, уверенно шагающего по коридору.

-- Да убери ты их от меня прочь! Сам жри, жёлудь ты дубовый! И без них хорошо… -- воевода оторвался от слуги, а за поворотом пробурчал: -- Мне не нужны листья. Мне нужен Камил Миробоич. Мой Господин и истинный Царь… Как я раньше этого не понимал?! Глупец!

У входа в опочивальню он закономерно повстречал телохранителей Родогора – одних их лучших воинов во дворце, показавших свою удаль.

-- Разойдись. Свободны, -- приказал им воевода. -- Теперь я буду караулить герцога. Таков приказ.

-- А чего это вы при оружии, воевода? – насторожились стражники, преградив путь.

– Зачем держите топор и щит наготове? – спросил широкоплечий. – Враг прорвался за стены?

-- Пока ещё не прорвался. Ещё раз повторю – разойдись!

-- Мы не подчиняемся вам, мы подчиняемся напрямую герцогу, если ты забыл, Ланс, -- возразил рослый воин. – Держись-ка подальше отсюда.

-- Ты что, вздумал перечить воеводе? – возмутился молодой воевода. -- А ну прочь! У меня к Родогору есть важное дело, не требующее отлагательств! Ты поплатишься на плахе, если сейчас же не пропустишь меня.

-- Родогор спит.

-- Он приказал не тревожить его до утра.

-- Уйдите, будьте добры, -- попытался смягчить тон воевода, но раздражительность скрыть не удалось. – Вас всех позвали… э… во внутренний двор. Там… там надо… э… дело сделать.

-- Что за бред? – огрызнулся высокий.

-- Дело? – усмехнулся широкоплечий. – Ещё скажи, конюшни почистить! Мы ведь на карауле, воевода. А ты ведёшь себя как-то…

Воевода разбил широкоплечему голову. Метким, быстрым и мощным ударом. Аргументы были исчерпаны, подумал Ланс. Он не любил упрашивать людей и не обладал особым даром убеждения. Герцогский телохранитель даже ничего понять не успел, пытаясь договорить слова, оказавшиеся последними. Шлем не выдержал, череп треснул, выплюнув глаз. Стражник рухнул, а его соратники синхронно выхватили мечи. Слишком всё было неожиданно. Зачем воевода напал на них?

-- Что вы делаете, Ланс?!!..

Воевода же не медлил и не задавал лишни вопросов. Он предпочёл действовать. После первого удара последовал второй. Топор пробил ключицу с гулким треском, но телохранитель со стоном отпрянул назад, выставив меч острием перед собой – но у него не хватило духу ударить воеводу в ответ. Ведь они могли быть неправы, а это могло привести к плахе. Воевода Ланс – хороший полководец, и вряд ли он задумал что-то недоброе, зря они огрызались на него…

Ударом ноги в грудь Ланс сбил третьего стражника с ног, выведя из равновесия, а следующий после этого удар топором пришёлся в лицо врага...

Разъярённый верзила взмахнул мечом, но Ланс прикрылся щитом и оттолкнул того от себя, чтобы не ввязаться в борьбу, которую громила хотел начать. Гигант был силён и особенно хорош в борьбе, ведь не зря он попал в личную стражу герцога. С верзилой придётся повозиться – этого Ланс опасался больше всего.

Камил в облике крысы вцепился в ноги гиганту, отчего тот замешкался, пытаясь стряхнуть грызуна – в этот необычайно удачный момент Ланс пробил защиту воителя и вонзил топорище прямо в лоб, раздвоив голову.

-- Стража!!! Государь в опас… -- не успел выкрикнуть оставшийся раненный в ключицу, как воевода, лихо перехватив его меч кольчужной рукавицей, сломал бойцу глотку обратной стороной топорища. Кадык вогнулся внутрь, а боец свалился на колени, в ужасе задыхаясь.

-- Хорошо сработались! – воевода улыбнулся и подмигнул крысе. – Умный гад! Насыплю тебе зерна. Или чего там любят крысы…

Получилось грубо и шумно. Слишком нехорошо. Всё обречено на провал. Ланс не отличился незаметностью и не проявил никакой изобретательности – он просто пошёл напролом против четверых телохранителей. Благо, что он пережил этот бой. Камил не зря задумался, зачем же тот облачился в полный доспех, будто перед боем – и не зря проследовал за ним. Кто знает, справился бы он с верзилой без помощи…

Но воевода не терзался сомнениями. Он вломился в герцогскую опочивальню. Запер за собою дверь.

Герцог спал, объятый шлюхами. Только одна из девиц не спала, разбуженная криком стражника – она завизжала, прикрыв пышные груди. Воевода был окровавлен и внушал своим видом лишь ужас.

Шлюхи распахнули глаза, проснулся и ничего не понимающий герцог. Крики едва вырвали Родогора из снов, как воевода влетел на кровать, гремя доспехами и схватив его за волосы. Одной рукой Ланс теперь держал испуганного правителя, а другой – разжимал ему рот.

Шлюхи бросились врассыпную.

-- Пей, тварь!! Пей! Или я выдавлю тебе глаза!!! Хлебай, кому сказал!

Девицы, было, побежали к двери, но там их повстречали разъярённые мёртвые крысы. У девиц не нашлось смелости, чтобы прорваться мимо – зубастые твари вгрызались в ноги, и им пришлось разбегаться по углам комнаты, куда крысы не бежали, оставаясь у самых дверей. Поэтому шлюхи просто вопили изо всех сил, зовя на помощь дворцовую стражу.

В кровати продолжалась упорная борьба. Родогор вытащил откуда-то нож, лежавший, видимо, под подушкой, и пытался им безуспешно пробить воеводскую бармицу. Простыни покрылись кровью убитых телохранителей, которой был забрызган воевода.

-- Вот и всё… -- сказал Ланс, отшвырнув опустошённую колбочку на пол. Пара ударов по герцогскому лицу, и тот угомонился, оглушённый. Воевода скрутил правителя и теперь лежал, чего-то ожидая. Чего же именно – он сам ещё не знал.

-- Успокойся! Успокойся! – говорил ему воевода. – Не дёргайся!

-- Что ты… делаешь… Ланс…сучье вымя… -- выдавил Родогор.

-- Я?... Не знаю. Что-то важное.

-- Это… яд?...

-- Нет…. Это было… лекарство.

-- От чего…

-- Для души…

-- Что ты несёшь…

-- А ну успокоились, бешеные суки! – рявкнул воевода Ланс, когда шлюхи схватились за вазы и кухонные ножички, надумав помочь герцогу. – Родогор, прикажи им бросить острые вещи! И успокоиться! Или я их всех убью!!

-- Не трогайте… его… -- Родогор вдруг рассмеялся. – Чего же ты дал мне… Ланс… друг мой… Чего-то мне стало хорошо… что это?! Сказал бы сразу, что хочешь меня осчастливить…

-- А ты бы стал меня слушать, старая башка?!

Родогор залился смехом. Ланс тоже смеялся. У них явно было очень хорошее настроение. Герцог же смеялся впервые за долгое время – мрак и безразличие одолели его, когда Родогор потерял жену, и ничто его не радовало всё это время. Но что же случилось? Почему он избит, окровавлен, напуган, но всё равно счастлив??

В дверь стучали. Стражники, услышавшие крики, прибежали на помощь. Обнаружив трупы у входа в опочивальню, они принялись ломать дверь топорами.

-- А теперь твой выход, Родогор, -- сказал Ланс. – Я свою часть выполнил. Скажи страже, что всё нормально. Что всё хорошо. И тогда мы сдадимся Камилу Миробоичу. Таков его приказ. Он обещал за него – ещё больше счастья. Да и приказы истинного Царя нельзя нарушать. Ты это понимаешь?

-- … Да… -- неожиданно для себя сказал Родогор. – Я это… понимаю!

Дверь вылетела из петель. В герцогские покои ворвалась стража, сверкая сталью в лучах свечей…

Рассвет окрасил небо в лазурный, а затем и в нежно розовый цвет. Горы сияли своими острыми ледяными пиками, но было в этом сиянии нечто уютное и спокойное.

Войско некроманта пришло в движение. Впереди шагала гвардия Цветана, парадной колонной – её было не жалко в случае засады, а чуть позади – шагали мертвецы, готовые помочь авангарду, а так же химеры и Камил Миробоич, защищённый со всех сторон Железяками.

Защитники на стенах суетились. Но не стреляли. Пусть и боялись того, что грядёт. Они обсуждали странные приказы, неожиданно отданные самыми главными людьми в Небесной Горе.

Врата со скрипом распахнулись. Войско вышло на узкий проход рядом с городком, на Тракт, ограждённый стенами со всех сторон. Войско прошло мимо постоялых дворов, где останавливались и жили караванщики, а потом повернуло ко вторым вратам – к основным, главным и ведущим уже в сам город, в столицу Лунного Герцогства, на просторную рыночную площадь, где собралась торжественная церемония…

Два ряда стен было невозможно преодолеть военными методами. Это был бы полный провал, Пиррова победа.

На лице счастливого герцога Родогора не было следов недавних побоев – их замазали служанки, готовившие монарха к важной встрече. Родогор встречал Царя, преклонив колено, как и воевода Ланс – и весь двор их встречал, преклонившись и облачившись в лучшие свои одежды, чтобы произвести впечатление на истинного государя.

-- Мы признаём твою власть, о свет в глазах моих! – сказал Родогор с неподдельным восхищением. Цветан рассмеялся – князю Лесной Дали показалось очень смешным всё, что здесь происходит -- он только что осознал, что же случилось. Об этом же догадывались и бароны.

Воевода Ланс поклонился, коснувшись земли лбом:

-- Просим пощады за наше сопротивление! Не вели казнить, Царь! Мы были слепы!

-- Поднимись, Ланс. Я милосерден к тем, кто сложил оружие, -- объявил Миробоич во всеуслышанье, а воевода удивился, откуда же тот знает его по имени. – И лишь мятежников я сажаю на кол…

-- Мы вам очень признательны! – сказал Родогор. – Признательны, что имеем честь служить вам!

-- Что ж, господа, -- хмыкнул Миробоич, обратившись к знати. -- Добро пожаловать домой – спустя многие годы распрей, охвативших наши земли. Добро пожаловать в моё великое Царство.

**

А спонсорам сегодняшней главы выражаю благодарность!)

Edward Mertens 1537р "Денюжка на Темнейшего"

Андрей Вячеславович 500р + 250р " на выздоровление котика)) Которого крыса мёртвая цапнула"

Константин Викторович 300р "Темнейшему"

Мой телеграм канал: https://t.me/emir_radrigez

Темнейший на АТ: https://author.today/work/442378

Показать полностью
5

Между светом и тьмой. Легенда о ловце душ

Глава 13. Совет богов


В глубине Запретной Земли, где небо вечно затянуто черными тучами, а земля пропитана пеплом и тлением, возвышался древний храм темных богов. Его стены, сложенные из черного камня, казались нерушимыми, словно высеченными из самой ночи. Они были покрыты фресками, выцветшими от времени, но все еще хранящими память о великих битвах: Арт, бог смерти, сражался с Люминором, его меч Ловец Душ сиял зловещим светом; Моргас поднимал армию хаоса, его тени вились, как живые змеи; Некрос разрывал землю, из которой поднимались скелеты; Тенебрис окутывала мир мраком, а Заркун отравлял сердца завистью. Воздух в храме был густым, пропитанным шепотами — словно души, погибшие в тех битвах, все еще бродили здесь, не находя покоя. Их голоса, тонкие и призрачные, сливались в невнятный хор, и от него по коже бежали мурашки. Это было место силы, место, где встречались боги тьмы, где решались судьбы миров, и в этот день рождался план, способный погрузить все живое во тьму и хаос.

Моргас, бог хаоса, стоял у входа в храм. Его фигура возвышалась над выжженной равниной, а облик постоянно менялся, как отражение в разбитом зеркале: то он был высоким воином в доспехах из темного металла, от которых исходил запах смерти и крови; то стариком с длинной седой бородой и глазами, полными древней, коварной мудрости; то демоном с крыльями из голубого пламени, чьи когти оставляли следы на грани мироздания. Его присутствие заставляло воздух дрожать, а тени вокруг него извивались, словно живые существа, тянущиеся к своему господину. Ветер, гулявший по Запретной Земле, стихал у его ног, не смея коснуться его, а земля под ним трескалась, будто не выдерживая веса его силы.

Он сделал шаг вперед, и тяжелые двери храма, украшенные черепами и рунами, с грохотом распахнулись перед ним, словно подчиняясь невидимой воле. Внутри царила тьма, густая и осязаемая, нарушаемая лишь слабым свечением багровых рун, вырезанных на стенах. Их свет дрожал, отбрасывая длинные тени, которые казались живыми, шевелящимися в такт дыханию храма.

В центре зала возвышался круглый стол, высеченный из черного мрамора. Его поверхность была покрыта сетью древних трещин, словно он впитал боль и ярость ушедших эпох. Вокруг стола сгущались тени — смутные фигуры темных богов, полускрытые мраком вечности. Их безмолвное присутствие искажало само мироздание: воздух сгустился, пропитанный предгрозовой тяжестью, и звенел от их сокрытой мощи, готовой разорвать ткань реальности.

— Моргас, — раздался низкий, зловещий голос, хриплый и полный силы. Это был Некрос, бог разложения. Его тело, закутанное в гниющие бинты, источало смрад, а из-под них сочилась черная слизь, оставляя на полу темные дымящиеся пятна. Его лицо было скрыто под капюшоном, но глаза, похожие на тлеющие угли в глубине черепа, смотрели на Моргаса с холодным, почти насмешливым интересом. — Ты позвал нас. Говори.

— Да, — прошипел Заркун, бог зависти, его голос был резким, как удар хлыста. Его фигура была тонкой и извилистой, как змея, готовая ужалить, а черная кожа отливала ядовитым блеском. Его глаза сверкали, как раскаленные лезвия, а длинные, костлявые пальцы нервно перебирали край плаща, сотканного из теней. — Мы не любим, когда нас отвлекают от наших дел. Я уже почти сломал волю Хротгара, отвлекаешь меня от моей любимой игрушки. Ты уже однажды подводил нас, Моргас. Помнишь, как ты бросил Арта в его последней битве? Ты обещал поддержку, но предпочел наблюдать со стороны, пока его уничтожали.

Моргас холодно улыбнулся, его облик на миг замер в образе воина, и багровый свет вспыхнул в его глазах, как далекая буря.

— Арт был слишком самоуверен, — ответил он, голос звучал низко, с ноткой презрения. — Он думал, что сможет победить в одиночку, что его сила выше света Люминора. Я лишь дал ему урок смирения.

— Смирение? — засмеялся Некрос, его смех напоминал скрип ржавых петель и хруст ломающихся костей. — Ты предал его, Моргас. Оставил его одного против светлых богов, и теперь он заперт в Ловце Душ. А мы должны верить, что ты не предашь нас?

Моргас медленно перевел взгляд на Тенебрис.

Богиня тьмы молчала, сидя в самом темном углу зала. Ее фигура растворялась в тенях, словно была частью самой ночи, и только слабое движение капюшона выдавало ее присутствие. Она была воплощением тьмы — не просто разрушительной, но глубокой, сложной, как безлунное небо. Ее молчание было красноречивее любых слов, оно давило на всех, заставляя чувствовать ее силу даже без единого жеста. Когда она наконец подняла голову, капюшон слегка сдвинулся, и в свете рун на мгновение мелькнуло ее лицо.

Тенебрис была пугающе красива. Ее черты казались высеченными из мрамора: высокие скулы, тонкий нос, губы, окрашенные в глубокий багровый оттенок, словно кровью. Кожа ее была бледной, почти прозрачной, сквозь нее проступали тонкие вены, как серебряные нити. Глаза — бездонные, как ночное небо, усыпанное звездами, — смотрели с холодной ясностью, проникая в самую суть. Но в ее красоте таилась опасность, как в цветке, манящем ароматом, но скрывающем яд. Ее сущность была сложной: она несла не только страх и хаос, но и покой, смерть и неизбежность. Когда она заговорила, ее голос был мягким, как шепот ветра в ночи, но в нем чувствовалась сила, способная сокрушать миры.

— Зачем ты нас собрал, брат? — прошептала она.

Моргас подошел к столу и положил на него руку. Вокруг его пальцев закружились тени, сгущаясь и образуя карту мира — призрачную, мерцающую, сотканную из мрака. На ней проступали земли Альгарда: золотые пятна, где власть светлых богов была сильна, и темные провалы, где их свет ослаб.

— Братья и сестра, — начал он, голос звучал как гул далекой грозы, нарастающий и глубокий, — мы долго терпели их правление. Светлые боги — Люминор, Аэлис, Валериус — считают, что их время вечно, что их порядок непоколебим. Они смотрят на нас сверху вниз, уверенные в своей победе. Но они ошибаются. Их время подходит к концу.

Некрос хрипло засмеялся, слизь с его бинтов капнула на стол, оставив едкий след.

— Ты говоришь так, будто у тебя есть план, — прошипел он, склонив голову. — Но мы уже слышали это раньше. И чем это закончилось? Арт повержен, его душа заточена, а мы вынуждены скрываться в тенях, питаясь объедками их мира.

— Арт был силен, — вмешалась Тенебрис, ее голос был тихим, но каждое слово звучало как приговор. — Но он действовал в одиночку. Он не понимал, что только вместе мы можем победить. Его гордыня стала ключом к его падению.

— Именно поэтому я собрал вас здесь, — сказал Моргас, его глаза вспыхнули багровым светом, отражая пламя его амбиций. — Арт ошибался, но его сила была неоспорима. Мы можем вернуть его, освободить из Ловца Душ и использовать его мощь, чтобы уничтожить светлых богов раз и навсегда.

Заркун прищурился, его пальцы сжались в кулак, когти демона впились в мраморный стол, оставляя тонкие царапины.

— Ловец Душ запечатан в храме, охраняемом титанами и светом Люминора, — прошипел он. — Даже мы не сможем просто так проникнуть туда незамеченными. Ты предлагаешь самоубийство.

— Именно поэтому нам нужен план, — ответил Моргас, его голос стал тверже, как сталь. — И я его разработал. Ловец Душ — это не просто оружие. Это подарок Эона Арту, первому из сотворенных им богов, сильнейшему из всех нас. Изначально Арт был создан чистым и светлым, он помогал Эону творить вселенную — звезды, миры, жизнь. Но когда Эон исчез, оставив мир в наших руках, Арт разочаровался. Он увидел слабость света, его хрупкость, его ложь. Он решил уничтожить все, что было дорого Эону, — светлых богов, людей, порядок. Его сила была велика, и, даже объединившись, Люминор и другие светлые боги не смогли его уничтожить. Они лишь заточили его в мече, связав с Ловцом Душ.

Моргас сделал паузу, позволяя словам осесть в сознании богов, его взгляд скользил по их лицам, изучая реакции.

— Но Ловец Душ — это не просто тюрьма, — продолжил он. — Это ключ. Ключ, который может освободить Арта, но только если его использует тот, кто обладает чистотой души и силой воли. Тот, кто сможет противостоять тьме, но при этом будет готов принять ее.

— И кто же это? — спросил Некрос, его голос был полон скепсиса, а пальцы постукивали по столу, оставляя влажные следы.

— Принцесса Диана, — ответил Моргас, его голос стал ниже, почти шепотом, но в нем чувствовалась уверенность. — Она — ключ. Ее душа чиста, но в ней есть скрытая сила, которую она сама не осознает. Она должна по своей воле освободить Арта. Только тогда его сила будет полностью восстановлена.

Тенебрис наклонила голову, ее глаза сверкнули в темноте, как звезды в безлунную ночь.

— И как ты собираешься заставить ее сделать это? — спросила она, ее тон был мягким, но опасным. — Она не станет служить тьме.

— Ей не нужно служить тьме, — ответил Моргас, его губы дрогнули в легкой улыбке. — Ей нужно лишь поверить, что это единственный способ спасти мир. Совикус уже работает над этим. Он внушает ей сомнения, страх, неуверенность. Он заставит ее поверить, что только Арт может остановить хаос, который грядет.

Моргас поднял руку, и перед богами возникло видение: Диана бежала по темным коридорам замка, ее черные волосы развевались, глаза были полны страха. Тени гнались за ней, их когти цеплялись за подол ее платья. Внезапно перед ней появился Арт — высокий, величественный, в доспехах из ночи, но не как бог смерти, а как герой. Он поднял руку, и тени исчезли, растворяясь в воздухе. Диана остановилась, ее дыхание сбилось, а в глазах мелькнула надежда.

Заркун засмеялся, его смех был сухим, как шелест осенних листьев.

— Ты играешь с огнем, Моргас, — сказал он, скрестив руки. — Если она поймет, что ее используют, все пойдет прахом.

Некрос задумался, его гниющие пальцы замерли на столе, оставив лужицу слизи.

— А если светлые боги узнают о наших планах? — спросил он. — Люминор не дремлет. Его свет проникает даже сюда.

— Люминор после пленения Арта стал слишком уверен в себе, — ответил Моргас, его голос стал резче. — Он считает, что мы разобщены и не способны объединиться. Но он ошибается. Мы сильнее, чем он думает. Когда Диана освободит Арта, он станет нашей главной силой. Его мощь, объединенная с нашей, уничтожит светлых богов.

Тенебрис подняла голову, ее глаза встретились со взглядом Моргаса, и в зале стало холоднее, как будто сама тьма сгустилась вокруг нее.

— Ты говоришь о союзе, — прошептала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась угроза. — Но союз требует жертв. Что ты готов отдать ради этого?

Моргас улыбнулся, и его улыбка была ледяной, полной скрытого обещания.

— Все, что потребуется, — ответил он. — Моя сила, мои ресурсы, моя сущность. Я готов стать орудием хаоса, если это приведет нас к победе.

Заркун засмеялся снова, его смех напоминал шелест змеиной кожи, скользкой и ядовитой.

— Ты всегда был амбициозен, Моргас, — сказал он, склонив голову. — Но что если мы не хотим следовать за тобой? Что если мы предпочитаем оставаться в тени, питаясь крохами их мира?

Моргас шагнул вперед, тени вокруг него сгустились, образуя подобие крыльев, чьи края дрожали от сдерживаемой мощи.

— Тогда вы останетесь в тени навсегда, — ответил он, голос стал глубже, как раскат грома. — Но, если вы присоединитесь ко мне, мы сможем свергнуть светлых богов и установить новый порядок. Порядок, где хаос и тьма будут править безраздельно над всеми мирами.

Некрос задумался, его глаза сверкали, как угли в ночи.

— Ты говоришь красиво, Моргас, — произнес он медленно. — Но слова — это одно, а действия — другое. Докажи, что ты достоин вести нас.

Моргас кивнул, его взгляд стал тверже.

— Скоро вы увидите, — сказал он. — Совикус уже начал действовать. Моя сила проникает в мир смертных через его руки, через его слова. Хаотики забирают души людей, подготавливая почву для нашего триумфа. Моргенхейм — лишь начало.

Тенебрис встала, ее фигура растворилась в тенях, а затем появилась рядом с Моргасом, ее присутствие было как холодный ветер, пробирающий до костей.

— Я присоединюсь к тебе, — прошептала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась огромная сила. — Но помни: если ты предашь нас, я уничтожу тебя. Моя тьма поглотит даже твой хаос.

Моргас улыбнулся, его глаза блеснули.

— Я не предам, — ответил он. — Мы идем к одной цели.

Некрос и Заркун переглянулись, их взгляды были полны сомнений, но затем они медленно кивнули.

— Хорошо, — сказал Некрос, его голос был хриплым. — Мы с тобой. Но если мы освободим Арта, вместе с ним будет свободна и душа Алекса.

Глаза Моргаса вспыхнули синим огнем, его голос загремел, как раскат грома в пустоте.

— Душа Алекса тысячи лет была заперта с Артом, — произнес он. — Она будет слаба, истощена, лишена былой силы. После освобождения я лично поглощу ее. Она не станет помехой.

Моргас взмахнул рукой, и окружающие тени сформировали призрачный образ другой карты. На ней ярко выделялся храм — словно пылающий маяк — где заключен Ловец Душ, окутанный светом Люминора.

— Мои хаотики обыскивают мир в поисках этого места. Но даже если они его найдут — внутрь не попасть. Вход заперт силой Люминора и открывается лишь изнутри. Однако вместе мы найдем способ преодолеть это препятствие. Скоро… — прошептал он, его голос был полон предвкушения. — Скоро мы освободим Арта, и тогда ничто не остановит нас.

Тени в зале зашевелились, закружились вихрем, и боги тьмы исчезли, оставив Моргаса одного.

Когда храм опустел, Моргас остался стоять в центре зала. Его тени все еще извивались вокруг, как живые существа, их шепот наполнял воздух древними словами, но их не понимал даже он. Внезапно воздух перед ним сгустился, стал плотнее, и из тьмы выступила фигура Совикуса. Его худое тело было закутано в черную мантию, глаза сверкали холодным светом, как у хищника, почуявшего добычу.

— Ты слышал все? — спросил Моргас, не поворачиваясь, его голос был низким, но в нем чувствовалась скрытая угроза.

— Да, мой господин, — ответил Совикус твердым голосом, в котором все же мелькнула тень сомнения. — Твой план гениален. Но Диана… Она сильна духом. Ее волю не так легко сломить.

Моргас повернулся, его глаза вспыхнули багровым светом, и улыбка, ледяная и острая, тронула его губы.

— Ее воля — это лишь иллюзия, Совикус, — сказал он. — Ты знаешь, как действовать. Внушай ей сомнения, страх, неуверенность. Играй с ее разумом, уничтожай все, что ей дорого. Пусть она видит сны о мальчишке, которого послала следить за тобой, — о том, как он мучается в моих тенях, как зовет ее на помощь. Пусть она поверит, что только она может остановить надвигающуюся на мир тьму.

Совикус кивнул, но его взгляд стал отстраненным, как будто что-то внутри него дрогнуло. Он вспомнил тот день — день, когда впервые стал орудием Моргаса. Королева Эльза лежала на узкой кровати в своих покоях, ее лицо было бледным, как снег, а губы дрожали от слабости. Лекари суетились вокруг, их руки опускались от бессилия, а король Всеволод стоял на коленях у ее изголовья, его лицо было искажено отчаянием. Она была на грани смерти, ее тело пожирала болезнь, которую никто не мог исцелить. И тогда появился он, Совикус, — молодой, худощавый, с горящими глазами и обещанием чуда. Он склонился над ней, глядя в ее голубые глаза, такие же, как у Дианы, но уже подернутые дымкой смерти.

Моргас даровал ему силу — лишь настолько, чтобы исцелить ее ровно на время, достаточное для вынашивания ребенка. Принцесса родилась. «Позаботьтесь о Диане», — прошептала королева тогда, ее голос был слабым, дрожащим, но полным мольбы. Совикус кивнул, скрывая улыбку, ведь ее жизнь уже в его руках. И Эльза, вопреки всему, прожила еще пять лет, цепляясь за жизнь ради дочери, озаряя ее своим светом и теплом.

Но тьма не забыла о ней.

В роковую ночь, когда звезды скрылись за пеленой туч, Совикус вернулся. Его пальцы сжали тонкое запястье Эльзы — и тьма, повинуясь воле Моргаса, вырвала ее душу, оставив лишь пустую оболочку.

Всеволод рыдал, думая, что это судьба отняла его жену, а Совикус стоял в тени, пряча холодный блеск в глазах.

Теперь эти слова возвращались, как эхо, каждый раз, когда он видел Диану. Ее голубые глаза, такие же, как у матери, смотрели на него с недоверием, с тревогой, и где-то в глубине его души что-то шевелилось — уколы совести, которые он гнал прочь, но они становились все сильнее. Он ломал ее волю, шаг за шагом, как велел Моргас, но каждый раз, когда она сопротивлялась, он слышал голос Эльзы: «Позаботьтесь о Диане». Это было не просто воспоминание, как нож, оно вонзалось в его разум, напоминая, что он предает не только принцессу, но и ту, чья мольба когда-то дала ему власть. Он стиснул зубы, прогоняя эти мысли, но они цеплялись, как тени, окружающие его в этом храме.

— А если она поймет, что мы ее используем? — спросил он, его голос стал тише, почти дрожащим, выдавая тень сомнения, которую он пытался скрыть.

— Если она поймет, то может начать сопротивляться, — ответил Моргас, его тон был уверенным, почти насмешливым. — Но у нас будет способ заставить ее продолжать. Ты уже доказал свою способность манипулировать умами. Помнишь, как ты впервые появился в замке? Как спас королеву от гибели, когда она носила Диану? Никто не знал, что она выжила благодаря моей силе… А затем ты сам забрал ее жизнь, и никто не заподозрил тебя.

Совикус замер — дыхание сбилось. Он вспомнил ту ночь так отчетливо, будто она происходила прямо сейчас. Покои были пропитаны запахом трав и свечей, их пламя дрожало, отбрасывая пляшущие тени на стены. Эльза лежала, ее грудь едва поднималась, а кожа была холодной, как лед. Рядом на коленях сидел Всеволод, сжимая ее руку. Его голос срывался на крик:

— Сделай что-нибудь!

Лекари отступили — их лица были серыми от усталости и страха.

Тогда он шагнул вперед. Мантия зашуршала по полу, а в руках он держал флакон с черной жидкостью — дар Моргаса. Он склонился над Эльзой и влил зелье ей в рот. Ее глаза на миг прояснились. Она посмотрела на него с благодарностью, с надеждой.

— Спасибо… — прошептала она. Ее голос был слаб, как дуновение ветра.

Он улыбнулся. Но в груди было пусто.

Прошли годы. Диане исполнилось пять. И по воле Моргаса он вернулся.

Эльза спала. Лицо ее было спокойным — впервые за долгое время. Совикус опустился рядом, провел рукой по ее волосам, легко, почти с нежностью. Затем взял ее за запястье. Королева удивленно открыла глаза — и в тот же миг тьма вырвалась из его пальцев. Тихо, незаметно, она унесла ее дыхание. Эльза умерла без звука.

Он встал и ушел, оставив Всеволода с малолетней дочерью. Это был его первый шаг к власти, его первый договор с хаосом.

Но теперь в городе, смотря в глаза Дианы, он чувствовал, как тот шаг, сделанный когда-то, тянет его назад, словно тяжелая цепь, обвитая вокруг его шеи.

— Я сделаю все, что потребуется, — сказал Совикус, его голос стал тверже, но в груди шевельнулось что-то похожее на тень вины, которую он не мог назвать.

Моргас улыбнулся шире, его глаза блеснули.

— Ты уже доказал, что можешь играть с умами смертных, — сказал он. — Я не жалею, что спас тебя ребенком, когда твоя деревня пылала, а ты кричал среди огня. Ты был слаб, но я увидел в тебе потенциал. Иди, Совикус. Сломи ее волю. И помни: когда Арт будет освобожден, я дам тебе силу, которая тебе и не снилась.

Совикус склонил голову, его мантия дрогнула, как тень на ветру, и он отступил в темноту, исчезнув без следа. Моргас остался один, его глаза горели багровым светом, а на губах играла улыбка — холодная, торжествующая.

Совикус шагнул в тень, но вдруг почувствовал, как его коснулось нечто холодное, словно призрачная рука легла на плечо. Он резко обернулся, сердце пропустило удар, но за ним была лишь пустота — черная, непроглядная, как бездна. Только тени, извиваясь, шептали на древнем языке, но их слова ускользали от понимания и оставляли ощущение угрозы. И все же это касание было не тенью, а чем-то другим — слабым, но теплым, как луч света, пробившийся сквозь мрак. Совикус стиснул зубы, прогоняя мысль, что это мог быть Люминор, что светлые боги уже знают, уже следят. Его пальцы сжались в кулаки, но он не мог избавиться от этого ощущения. Он ускорил шаг, тени сомкнулись за его спиной, но тепло этого касания все еще жгло его кожу, как напоминание: тьма не так всесильна, как кажется.

Он остановился в узком коридоре храма, где стены были покрыты трещинами, а воздух дрожал от шепота теней. Его дыхание сбилось, он прижал руку к груди, пытаясь унять сердце, которое билось слишком громко. «Это ничего», — прошептал он себе, но голос дрогнул. Он вспомнил Диану — ее упрямый взгляд, ее голос, полный отчаяния, когда она умоляла отца остаться. И снова голос Эльзы: «Позаботьтесь о Диане». Совикус тряхнул головой, прогоняя эти мысли, но они возвращались, как волны, накатывающие на скалы. Он должен был сломить ее, должен был довести план Моргаса до конца, но где-то в глубине его души росло сомнение: что если он ошибается? что если свет и надежда, которую он видел в ее глазах, сильнее, чем хаос Моргаса? Он сжал кулаки крепче, кровь капнула на пол, и он шагнул вперед, растворяясь в тенях, но ощущение чужого взгляда не покидало его. Где-то в глубине тьмы, за пределами храма, что-то шевельнулось — невидимое, древнее, ждущее своего часа.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!