- Больше всего с преподавательницей Дарьей Петровной, та до самой смерти ее ходила проведывала.
- Отлично! Дай мне ее контакты! – азартно вскричала Женя.
- А что? Зачем тебе? Она уж старая, как бивень мамонта, еле ползает.
Дарья Петровна оказалась глуховата, и Жене весь разговор пришлось кричать.
- Кто? Амалия Зельдович? – голос у дамы был старческий, дребезжащий, но с четкими назидательными нотками, свойственным преподавателям со стажем. – Да, я ее очень хорошо помню. С Анечкой Петраковой они не дружили, они писали совместную работу по тифлосурдопедагогике, ну, то бишь о работе со слепоглухонемыми детьми. Когда статья была написана, их отношения прервались, Амалия из университета уволилась. Что, кстати, очень жаль, человек она была не самый хороший, но отличный ученый.
- А потом? Куда потом делась Зельдович?
- Насколько я знаю, она уехала в небольшой городишко, где устроилась заведующей психоневрологическим интернатом для детей. Поле для наблюдений, конечно, хорошее, но…
- Но после этого она не написала ни одной статьи, ни одной монографии. Вообще пропала с радаров научного сообщества, что было очень странно. Раньше она была крайне плодотворной.
- А куда, в какой город она уехала?
- Хмм… Дай Бог памяти… – старушка задумалась.– Кажется, в Заринск. Да, точно Заринск. Там еще монастырь большой.
Женя поблагодарила Дарья Петровну и положила трубку. Заринск… Ехать полдня. Можно было, конечно, просто позвонить в интернат, сайт которого она нашла в сети, но ей не терпелось увидеть его собственными глазами. Если на пленке запечатлены реальные результаты работы Зельдович, то, возможно, ей посчастливиться увидеть и ее саму, и ее «подопытных»! Женя очень надеялась, что они существовали.
Она начала собирать небольшую спортивную сумочку на случай, если придется заночевать в городишке. Обильно полила цветы, отыскала термос на одну кружку, взяла диктофон. Вытащила дорогой дорожный костюм из трикотажа, который ни разу не надевала – пусть думают, что из большого города приехала состоятельная эксцентричная дама. Женя отпаривала свой драгоценный костюм, висящей на кромке двери, когда зазвонил телефон, и на дисплее высветилось «Матвей».
С Матвеем они встречались некоторое время, и он начал поговаривать о том, чтобы съехаться. Но Женя переводила серьезный разговор на какую-то ерунду, и каждый раз, когда он поднимал вопрос об их будущем, отшучивалась. Он довольно долго терпел. Терпел, когда она приглашала его в гости, но весь вечер и часть ночи сидела над очередной статьей; терпел, когда Женя в ресторане читала учебник по психиатрии и рассеянно отвечала ему; терпел, когда она забывала про их встречи, назначив прием очередного ребенка вне графика. Чаша терпения переполнилась, когда он не дождался ее в аэропорту, откуда они должны были улететь к морю и солнцу, и Женя потом оправдывалась, что не заметила, как подошло время, увлеченная новым сложным пациентом. Она даже не сразу поняла, что их отношения закончены, потому что не было серьезного разговора, не было скандалов и объяснений. Просто увидела его с другой девушкой, и хотя в сердце и кольнуло, но одновременно с этим она испытала что-то вроде облегчения. Матвей звонил Жене время от времени, порывался то привезти ей кабачки с маминой дачи, то разобраться со сбоящим ноутбуком, и она каждый раз неловко отнекивалась. Отношения, любовь – это не для нее, давным-давно поняла Женя. С ней что-то не так.
Она скорчила унылую рожицу, но нажала на кнопку приема. Матвей, запинаясь, предложил ей поездку на дачу:
- Я знаю, ты не очень любишь. Но тебя там никто не припашет, посидишь, воздухом подышишь. А мы там это… шашлыки сделаем. Или ты опять вся в работе?
Жене пришлось признаться, что ее выгнали в отпуск, и Матвей обрадовался:
- Так тем более! А то знаю я тебя – засядешь дома, книгами обложишься…
- И покроюсь плесенью, да, – вздохнула Женя. – Только с дачей ничего не получится, я уезжаю.
- Куда? – напряженным тоном спросил Матвей.
Женя коротко рассказала про кассеты и Амалию Зельдович, и он вздохнул:
- Понятно, и в отпуске опять работа. Кстати, в Заринске есть что посмотреть, старинный город. И монастырский комплекс там красивый… Слушай, давай я с тобой поеду? Ты ведь водишь не очень.
Это была правда – на дальние расстояния Женя водила плохо, плелась черепашьим шагом и шарахалась от каждой фуры.
- Сделаем тебе отпуск, Жень. А то так и зачахнешь над своими книжками!
- Ладно, уболтал, – улыбнулась она.
Матвей был прав – Заринск оказался очаровательно-провинциальным, сонным, тихим городишком с дореволюционной застройкой. Местная администрация, очевидно, старательно поддерживала ретро дух, и на центральных улочках все магазины были сплошь в вывесках со старинными ятями. Матвей остановил свой внедорожник около кафе с летней верандой, и они заказали обильный завтрак – оба были голодны, ибо утром перехватили только по чашке кофе.
Апрель распогодился – жарко пригревало солнце, березы покрылись прозрачной зеленой дымкой. В кафе сидели дорого одетые женщины и холеные мужчины – Заринск привлекал небедных туристов, решивших вкусить духа русской глубинки. Здешние гостиницы, расположенные в старинных купеческих домах, стоили баснословных денег.
- Ну, классно же, скажи, – Матвей отложил барную карту.
- В Заринском монастыре живет старец офигенно святой, к нему со всей России паломники ехали. А потом сошел с ума на религиозной почве, мерещились ему везде бесы что ли. Надо туда непременно сходить.
- Да ну. Паломничества по святыням мне только не хватало, – фыркнула Женя. – Такая фигня.
- А эти записи на кассетах – не фигня? Я к медицине отношения не имею, конечно, но даже я понимаю, что это невозможно. Синдром Дауна не лечат нигде в мире, а какая-то провинциальная тетка из интерната смогла?
- Не знаю, – пожала плечами Женя. – Дарья Петровна сказала, что Зельдович была одержима наукой. Не думаю, что она занялась бы какой-то нелепой фальсификацией. Зачем ей это нужно?
- Ради денег, например. И ты не забывай, это девяностые. Задрипанный интернат на задворках страны с больными детьми; эта твоя Амалия наверняка была бедна, как церковная мышь, а родители безнадежных детей последнюю рубаху бы отдали ради их здоровья. Вот она и смонтировала этот ролик как потрясающий пиар ход.
- Вполне возможно. Тогда я буду выглядеть полной дурой, Матвей.
- Нет, – он протянул руку к ее лицу и стер кофейную пенку с верхней губы. – Не полная дура, а прелесть, какая дурочка.
- Ты же знаешь, на меня вся эта романтика не действует. – Женя отвела его ладонь.
- Знаю, – вздохнул он. – Ладно, поехали в этот твой интернат.
На выходе у них произошла короткая перепалка, потому что она настаивала, что заплатит за себя сама.
Интернат располагался на окраине, в таких дебрях, что за ним начинался реденький лесок. Большое старинное здание с колоннами, когда-то, очевидно, бывшее помещичьей усадьбой, забор из крашеной сетки-рабицы, лебеди и клумбы из старых покрышек. Вахтерша на входе не особенно вслушалась в рассказ Жени и, махнув рукой, рассказала, как найти кабинет заведующей.
Женя приуныла, когда увидела на табличке имя – Зельдович на ее посту, оказывается, сменили. Заведующая, полная невысокая женщина с круглыми толстыми щеками, приняла их довольно любезно, когда узнала, что они никакие не журналисты и не имеют отношения к проверяющим организациям. Хотя поначалу зачем-то пыталась убедить Матвея, что в интернате отличное питание, решив, что он в их паре главный.
- У нас все нормы соблюдаются. Белки-жиры, как положено, мясо регулярно.
- Очень хорошо, отлично. У вас так чисто тут, опрятно, – на всякий случай подлизалась Женя. – Так вот насчет Зельдович…
- Я ее не застала, но была наслышана. Амалия очень много сделала для интерната, – заведующая откинулась в заскрипевшем кожаном кресле. – Это ведь 90-е, тогда многие социальные заведения страшно бедствовали. А она как-то смогла найти спонсоров, меценатов… Это и сейчас трудно – люди готовы жертвовать обычным детдомам, а нашим подопечным, которые еще и выглядят специфично, не очень. А тогда это был целый подвиг. Не представляю, как она провернула это все. Перестроила душевые, сделала специальные ванны с подъемниками для неходячих, отдельный пристрой возвела с бассейном с подогревом, накупила кучу развивающих материалов, библиотеку обновила… Мы и сейчас всем этим пользуемся.
Женя принялась вдохновенно врать:
- Мой научный руководитель, Анна Сергеевна Петракова, рассказывала, что Зельдович была невероятно талантливым специалистом в области коррекционной педагогики. Она написала несколько трудов с описанием методики, которая просто творила чудеса. Якобы дети с глубочайшей умственной отсталостью начинали говорить и производить сложные математические действия… И это все было здесь,в стенах вашего интерната.
- Ой, простите… Это такие глупости! Вы бы видели наших подопечных! Ну какие сложные математические действия, большинство из них не способны в туалет без посторонней помощи сходить! Амалия, конечно, была прекрасным управленцем и специалистом своего дела, но методику отращивания новых мозгов она еще не придумала!
- И вы никогда не слышали о новой методике Зельдович?
- А… – Женя потерла переносицу. – Как ее найти? Она вообще жива?
- О, нет. А вы не знаете? – заведующая посмотрела на них глазами-кнопками, в которых заплясали лукавые огоньки, обещавшие сплетню. – Она пропала. Просто исчезла в один день. Ее искали с милицией, весь интернат перешерстили. Каких только версий не понастроили – и что муж ее убил, и что доигралась она со своими благотворителями из этих новых русских, и что детей в аренду сдавала извращенцам всяким…
- А вы к какой версии склоняетесь? – подал голос Матвей.
- Я не верю ни в одну. Муж у нее тюфяк был, ей ноги мыл и воду пил, обожал ее безмерно. А благотворители... чего ей делить-то с ними было? Какой профит с больных детей? Да и насчет неадекватов с наклонностями… Кто на наш контингент польститься-то, господи. Я думаю, надоело ей просто все. Заринск этот паршивый, запах говна и манной каши… Некоторые так делают. Просто закрывают за собой дверь.
«Ну конечно», – мысленно съязвила Женя. Вслух же сказала:
- После нее остались какие-то… Вещи, документы?
- Что-то забрали люди из милиции, когда она пропала. И часть вещей взял муж.
- А здесь, в самом интернате что-то осталось после нее? Какие-то методологические, дидактические материалы?
Заведующая пожала пухлыми плечами:
- Весь отдел методической литературы обновлялся еще в конце нулевых. Думаю, если что и было, мы просто выкинули.
- Вы позволите взглянуть?
Заведующая подумала несколько секунд и с явной неохотой кивнула. Она проводила их в небольшой кабинет на втором этаже, расположенный недалеко от своего собственного. Кабинет был хорошо отделан – светло серые стены, широкие молдинги по потолку, отреставрированный старинный паркет. На стене красовался портрет Амалии Зельдович, в не лишенных изящества деревянных шкафах стояли шеренги книг. Женя пробежалась глазами по корешкам – ничего особенного, справочники, монографии по психиатрии, учебники; отдельно были сложены брошюрки с приказами и инструкциями. Женя полистала одну, положила обратно на полку.
- У Амалии не было своего личного архива..? Может быть…
Но заведующая тут же покачала головой и коротко ответила:
Она скрестила руки на груди, и Жене стало ясно, что ничего более от нее не добиться.
Они с Матвеем вышли на улицу и оба синхронно глубоко вдохнули – в интернате, несмотря на всю вылизанность и чистоту, царил тот казенный затхлый запах, присущий всем богадельням. Из леска наносило густым одуряющим запахом молодой листвы, небо совершенно очистилось от облаков, сияя чистой синевой. К входу в здание шла пожилая плотная женщина с совершенно белыми волосами, с которых косынка сползла на шею. Она остановилась и беззастенчиво уставилась на Матвея.
- А вы как догадались? – улыбнулся он.
- Лощеные больно, – бабка пошарила кармане своего синего рабочего халата. – Из города? К Ирке ходили?
- Заведка. Дура дурой, простигосподи. До Амалии ей как до неба.
- Амалии Зельдович? – насторожилась Женя. – Вы знали ее?
- А то как же, я тут сколько нянечкой тружусь. При ней порядок был, во какая баба была, кремень! – старушка потрясла кулаком перед своим лицом. – Умная, жесткая. И детей как след лечили, а не как щас – валяется овощем в памперсах, да и ладно!
- Лечили? Успешно? – Женя сделала стойку.
- А то ж. Кому-то и диагноз сняли и отправили в обычный детдом.
Женя с Матвеем переглянулись.
- Вы знали ее мужа? Он в Заринске живет? – спросил Матвей.
- Да кто ж его не знает, местного дурачка! После того, как Амалька пропала, совсем свихнулся. Носится все со своим памятником… Хочет ей памятник в городе поставить!
Матвей выспросил у словоохотливой нянечки,где живет муж Зельдович, и они отправились к машине, стоящей за забором сбоку от фасада здания. Он уже взялся за ручку двери, когда Женя посмотрела поверх его головы и произнесла:
Прямо за интернатом, метрах в десяти, были натыканы куцые бедные могилки. С другой стороны к ним подступал жидкий весенний лесок. Женя насчитала всего пятнадцать могил. Памятники вызывали жгучую жалость и тоску – некоторые были кустарно сделаны из подручных материалов. Один памятник неизвестный умелец сварил из кривоватых металлических емкостей, очевидно, какого-то промышленного назначения, второй сколотили из ящиков и сверху прикрепили крест из проволоки. Только на двух могилках Женя увидела фотографии, обе ужасного качества – выцветшие, с размытыми очертаниями. На одном она увидела ребенка с крупной деформированной головой, смятой, словно горшок у плохого гончара. Маленькие косые глазки, редкие волосенки на крупном черепе. На пирамидке памятника трепыхалась от теплого ветра выгоревшая до серого цвета гвоздика из ткани.
- «Наденька Сонцева», – прочитала она на табличке. – «Прости нас, ангел».
- Бабушка табличку прикрутила, – послышался голос сзади, и Женя едва не подпрыгнула.
Около них стояла давешняя нянечка.
- Родители ее алкаши были. Да и вся семья там такая. Она слепая и глухая родилась, как потом выяснилось. Мать от нее в роддоме сразу отказалась, даже диагноза не дождалась. Сюда вот попала, совсем отсталая была. Амалия ею много занималась, учила разговаривать.
- Разговаривать? – удивился Матвей. – А как же..?
- Есть методики и для таких детей, – кивнула Женя. – У нее получилось?
- Получииилось, – с нажимом протянула старушка. – Амалька умная была, к ней таких деток везли со всей России. Разговаривают они правда жутковато, как из живота звук идет. Но вы б видели, как родители радовались, когда слышали первое слово своего глухонемого ребенка! Они ж как чудо это считали. Надю Солнцеву она сама взяла, из другого города привезла. Она ласковая такая была, ко всем липла. И то понятно – она ведь только через руки этот мир и понимала. Амалька с ней долго возилась, слепоглухонемые ведь, если не заниматься ими, все отсталые. Вот вытащила ее, даже книжки читать научила, которые со шрифтом брайля. Только у девчонки диагнозов куча была, все равно померла она. Скоропостижно. А потом бабушка ее приехала, разыскала ведь! Очень плакала, каялась перед внучкой. Побоялась сразу забрать ее из роддома, испугалась, что не справится. Дочка-то ее с зятем непутевые, их бы досмотреть. Это она фото сделала, у нас с утренника фото сохранилось, она увеличила и вот прикрутила. Я за могилками-то присматриваю, траву дергаю.
Старушка подперла щеку кулаком и грустно уставилась на могилку, а они распрощались со словоохотливой нянькой и поехали к мужу Амалии.
Нестор Зельдович жил в желтой линялой трехэтажке, во дворе которой громоздились дощатые разваливающиеся сараи. В подъезде пахло сухим деревом и тем особенным запахом, который бывает в домах, где живет много пожилых людей. Нестор оказался высоким худым стариком с бритой головой и сизым подбородком. Он очень обрадовался, когда Женя объяснила, что они пришли поговорить о его почившей жене.
- Ах ты ж, господи, радость-то какая! Я знал, знал, что вклад Малечки в науку оценят! Наконец-то оценят!
В квартире его царил страшенный бардак – прямо на полу стояла тарелка с засохшей едой, валялись какие-то бумаги, кучей была свалена одежда, на которой спала маленькая лысая собачонка.
- Сохранились ли какие-то работы Амалии? Монографии, методички.?
- Да, да! Я ходил в Заринский ПНИ, где Малечка работала, писал в министерство образования, это ведь ценнейшие наработки! Но меня никто не слушает, представьте!
- Вы можете… – горло Жени мгновенно пересохло, и она сглотнула. – Можете нам показать?
- Конечно, конечно! – Зельдович суетливо вскочил с кресла, открыл ящик старого советского серванта, откуда мгновенно посыпался всякий хлам.
- Вот, – он протянул ей две небольшие брошюрки машинной печати, прошитые вручную.
На обложке одной из брошюрок чернели крупные цифры «38-15» и ниже был напечатан мелко текст.
Женя жадно открыла в середине, наугад, пробежалась глазами, и брови ее поползли вверх.
«п 1-8. Запись на аудиокассете с зацикленной фразой «Бумажки. Под кроватью грязные бумажки». Включать минимум на 10 часов, лучше больше, на сон пациента – не более 5 часов»
п.1-9. Не кормить. Только вода.
п. 1-1. Не кормить. Без воды.
п. 8-3. Цветовая коррекция. Реквизит – дохлые мыши, давность трупа не менее пяти дней. Подойдут кроты и крысы. Повязки прикрепляются на глаза пациента, не менее двух дней. Попытки снять повязку пресекать.»
- Господи… – пробормотала Женя.
Не удивительно, что методику, которую рассылал муж Амалии в министерство образования и в интернаты, восприняли бредом сумасшедшего. Может, дама тронулась умом в процессе своих изысканий? Но ведь она видела запись на кассете. Женя посмотрела на обложку: «Методика коррекции когнитивных способностей у пациентов с глубокой умственной отсталостью. 38-15».
- Вы можете дать нам эти брошюры? – подняла она глаза на Зельдовича.
Тот в испуге заломил руки:
- Нет, что вы! Нет! Они в единственном экземпляре!
- А сфотографировать разрешите?
Нестор с сомнением посмотрел на Женю:
- Я – коррекционный педагог. У меня есть связи в университетах и ПНИ. Возможно, я смогу поспособствовать распространению методики Амалии Марковны.
- О, это было бы великолепно, великолепно! Конечно, фотографируйте.
Они с Матвеем сели за стол и принялись фотографировать каждую страничку брошюрок, благо, книжицы были тонкие. Вторая брошюрка содержала описание устаревшей методики, по которой работали с глухими и слепыми детьми, но Женя отфоткала и ее. Переворачивая очередной лист, она едва не упустила скользкий рекламный буклет, изображающий толстостенную ванну-джакузи с замысловатой пластиковой крышкой у изголовья и английской надписью на белом глянце. Нынешняя заведующая интернатом, очевидно, была права – Амалия озаботилась хорошим оснащением для детей. Когда закончили, Матвей пожал руку Нестору:
И протянул ему две сложенные пополам купюры. Старик смущенно опустил глаза, суетливо поправил штаны, но деньги взял.
- Я сейчас номер дам! – спохватился он. – Вы мне позвоните, позвоните, как решится с методикой Малечки!
Он нацарапал бледным карандашом на клочке бумаги короткий телефонный номер, и Женя только сейчас увидела на журнальном столике старый телефонный аппарат с трубкой и витым шнуром.
- Знаете, жена ведь многим помогла, многим больным деткам. Это такое чудо, видеть, как у твоего безнадежно больного ребенка вдруг просыпается разум. Я ведь это сам наблюдал.
- А вы знаете, кому именно помогла Амалия? – спросила Женя. – Имена, адреса?
- Конечно! – почти возмущенно откликнулся старик.
Он взял новый клочок бумаги и нацарапал адрес:
- Вот. Это те, которых я помню, Леночка Малышева. Остальные были в бумагах Амалии, но их забрали, когда жену искали. И не отдали! Я ходил потом, требовал! Не отдали!
На бумажке было всего одно имя, и Женя почувствовала, что надежды ее тают.
- Кажется, что у Амалии просто поехала крыша, – произнесла она, открывая дверь внедорожника. – Вообразила себя великим новатором, заказала фейковый ролик.
- Скорее всего. Эти дохлые мыши на глазах… Надеюсь, это просто ее горячечные фантазии и она не издевалась над детьми.
Заринск был небольшим городишком, и ехать пришлось всего около пяти минут. Нужная им квартира располагалась в трехэтажном желтом домишке, коими был застроен весь город. Во дворе крутился мальчишка на металлической облезлой карусельке, на протянутых веревках сушилось постельное белье. Они поднялись на второй этаж, и на звонок открыл молодой мужчина в заляпанной спереди майке. На руках он держал годовалую девочку. Мужчина вопросительно уставился на них, а девочка загулила, улыбнулась.
- Мы хотели бы увидеть Елену Малышеву, понимаете, у меня к ней…
Но мужчина не дослушал и крикнул вглубь квартиры:
Выглянула невысокая светловолосая девушка с лицом, типичным для людей с синдромом Дауна. Она приветливо улыбнулась:
Девушка, услышав имя Амалии Зельдович, пригласила их в квартиру и провела в крошечную комнатку без окон, все пространство которой занимали кровать и стул с кучей одежды.
- Вы извините, что так. Но дети поговорить не дадут.
Как бы в подтверждение ее слов в комнатку заглянул мальчик лет пяти и лукаво и любопытно уставился на гостей.
- Толечка, иди, зайка, к папе, – Елена плотно прикрыла дверь.
Женя, тщательно подбирая слова, сказала, что ищет информацию о методике Амалии Зельдович, которая, по ее сведениям, была крайне эффективна для людей с глубокими ментальными расстройствами. Она не стала говорить «умственная отсталость», чтобы не разозлить и не оттолкнуть Елену.
- Вы же были участницей экспериментальной методики?
- Да, – охотно кивнула она. – Я плохо помню, если честно. Но мама рассказывала, что она меня привела к Амалии, когда мне было 10 лет.
- Как выглядели ваши с ней занятия?
- Я не помню, – пожала плечами Елена. – Я себя помню только с десятилетнего возраста. Мама рассказывала, что я до 10 лет не говорила и вообще… Слабо понимала окружающую действительность. Первые мои воспоминания– как Амалия давала мне цветовые тесты. На столе были разноцветные карточки, и она просила выбрать то один, то другой цвет.
- Извините, а у вас какой диагноз? – задала осторожный вопрос Женя.
- Видно же! – рассмеялась Елена и помахала ладонью возле лица. – У меня синдром Дауна.
- Нет. Самая что ни на есть обычная. Если бы не Амалия, я бы так и прожила отсталой всю жизнь. А так и школу закончила, хорошо, кстати, училась, и замуж вышла. Дети вот… Умственную отсталость потом убрали из диагноза, но сам диагноз никуда не делся. Я сдавала анализ, перед тем как беременеть.
- А ваши дети? – сунулся Матвей.
- Все нормально, мы делали амниоцетоз с каждым малышом. Диагноза ни у кого нет, как и носительства.
- А кем вы работаете? – спросила ошарашенная Женя.
- В соцзащите, инспектором. С головой у меня все нормально, если вы об этом, – Елена снова легко рассмеялась.
- Хоть что-нибудь вы помните из занятий с Зельдович?
- У меня в памяти сохранились только два занятия. Видимо, они и были последними. Амалия в основном давала мне задания – я учила стихи и рисовала картинки по памяти. Я тогда еще увидела других ее пациентов – один был вообще овощ, уж простите за такое определение. Его в лежачей коляске родители привезли, он просто смотрел на потолок и ни на что не реагировал.
- А вы не общались с Зельдович после лечения?
- Нет, никогда. Мама отсылала ей какое-то время отчеты – мы дома выполняли некоторые занятия на проверку интеллекта, и результаты она докладывала ей. Но потом это все прекратилось, когда я пошла в школу. Нормальную общеобразовательную школу. Я знаю, что она пропала, маму тягали в милицию тогда… Я не очень удивлена, что это произошло.
- Почему? – подалась вперед Женя.
Елена вздохнула и закинула назад льняную челку.
- Она сомнительные дела водила с сомнительными личностями. С новыми русскими, с бандитами, так говорили. Интернат Заринский ведь не то заведение, куда серьезные люди захотят деньги вкладывать, а они ей давали денег. Да и человек она была…
- Знаете… Девушка задумалась на несколько секунд. – Я хоть и плохо ее помню, по ощущениям в основном, но впечатление такое было… Жесткая она была, жестокая. Мне сейчас кажется, ей наплевать на детей было, главное – эту методику свою протестировать. Она бы и по головам пошла.
- Чем дальше, тем страньше и страньше, – процитировал Матвей Льюиса Кэролла, когда они сели в машину.
- Я ничего не понимаю! - Женя всплеснула руками. – Успешная в науке женщина бросает все в городе миллионнике, бросает научную карьеру и уезжает в задрипанный Заринск, чтобы устроиться в богом забытый интернат!
- Но гораздо безопаснее ставить эксперименты на детях в провинции, – Матвей повернул ключ зажигания.
- Что там может быть опасного? Это же не операции!
- Я думаю, что Зельдович действительно разработала какую-то действенную методику, но совершенно уверена, что она не была волшебной. У Елены наверняка мозаичная форма синдрома Дауна, при которой интеллект совершенно сохранен. Новый мозг еще никому не удалось отрастить. Наверняка у Амалии к этому времени протекла крыша, и исчезновение с этим и связано.
Матвей вывел машину на дорогу, и они отправились домой.
