Шизофрения болезнь не врождённая, это приходит с некоторыми моментами из жизни.
Здесь я хочу описать свою ситуацию.
Мой отец пьет, он не алкоголик но если пьет то до полной отключки. Пьет он не красиво, без тостов, без здравого смысла, пьет сам с собой, порой я вижу что он заливает себя алкоголем без причины, просто чтобы его вырубило. Я пытался разговаривать с ним по этому поводу, бесполезно, он сам не знает почему пьет. Вся беда в том, что когда он пьет, все вокруг становятся для него чужими и откровенно говоря говном, весь мир в сговоре против него. Единственным его близким человеком в пьянке остаюсь только Я, единственный сын. И меня бесит проявление его любви в пьянке, потому что в трезвом виде он не принимал участие в моей жизни. В моей жизни нету моментов отцовского трезвого воспитания, все чему обычно учит отец своего сына я получил от чужих.
Порой пьянки моего отца доходили до того что матери приходилось уходить с маленьким ребенком из дома. Впоследствии я принял это за правило, и тоже уходил, подымался на пятый этаж и сидел на бетоне в ожидании когда его вырубит или когда он свалит из квартиры. В те моменты мне приходили страшные мысли, которые я выгонял из своей головы.
Как правило это происходило в ночь, а значит идти мне уже было некуда, весь мой мир замыкался в темном холодном подъезде. Так Я начал вести разговоры сам с собой, со временем собеседников становилось больше, и нас стало четверо.
С ними я проводил и провожу свое уединение.

У меня очень важная работа. Каждый день я проверяю сосуды под большим давлением (в сотни раз выше атмосферного) на предмет неисправностей. При взрыве или разгерметизации такого сосуда находящиеся рядом люди гарантированно погибают.

Я работаю почти 40 лет. Мне скоро на пенсию, и за свою жизнь через мои руки прошли ТЫСЯЧИ баллонов, которые используют тысячи людей в самых разных индустриях. И ни один из этих людей понятия не имеет, что человек, который одобрил эти баллоны для использования, с 14 лет слышит голоса в голове.

Их у меня трое. Один — шутник и весельчак. Другой — ребенок, который почти всегда молчит. Третий — больной дегенерат.

Последний у меня появился только после окончания института. В конце каждой проверки он тихонько ругает меня за то, что "вот опять я упустил возможность кого-нибудь убить". Каждый день, когда я еду домой, он требует, чтобы я выехал на встречку и в кого-нибудь врезался. Даже говорить не буду, сколько раз я ловил себя на том, что составляю мысленный перечень ингредиентов для изготовления бомбы, подпольной лаборатории или самодельного огнестрела. Также при помощи этого голоса я всегда проверяю, не допустил ли ошибок. Если голос молчит — значит, нужно перепроверить. Сотни раз после таких перепроверок я находил в своих расчетах крошечные и незначительные ошибки, 45 раз — серьезные (26 из этих баллонов до сих пор используются). Через несколько лет после меня обычно баллоны проверяет кто-нибудь еще, и мне приходит ведомость. Большая часть людей в моем деле на них даже не смотрит. А я читаю все, иначе не могу спокойно спать.

Отмечу, что разговоры с этими голосами — это не как разговоры с настоящими людьми, где об истинных намерениях собеседника можно догадываться только по оброненным тут и там словам. Голоса мне не врут, они не могут, ведь у нас один мозг и одни мысли. У них нет своих полноценных личностей. Обманывать меня или манипулировать мной они не умеют. Все, что они могут — просить, требовать и ругать меня за то, что я не подчиняюсь. Честно говоря, мне самому трудно сказать, где кончаюсь я и начинаются они. Возможно, какие-то их слова — это мои неосознанные мысли, а какие-то мои действия — это их неосознанные команды. Я не знаю.

Но я знаю, что каждый день тысячи людей верят в свою безопасность только потому, что какой-то сумасшедший поставил штампик на бумажке. Я развелся, не общаюсь ни с женой, ни с детьми, ни с семьей — все, чтобы никто не узнал мою тайну. Когда я выйду на пенсию, у меня в жизни не останется ничего, кроме безупречной репутации, выстроенной на обмане и ложном доверии. С каждым днем я все больше задумываюсь о том, чтобы во всем признаться и добровольно сдаться в лечебницу. Но тогда всем компаниям, которые отчасти держатся на моей репутации, придется перепроверить каждый из тысяч записанных на мой счет сосудов. Также у меня проходили стажировку десятки молодых специалистов, некоторые из которых потом поднялись по карьерной лестнице даже выше меня. Их репутация тоже будет под угрозой. Да и сам я не выдержу стыда.

В конечном счете я всегда прихожу к мысли, что мне лучше будет умереть, чем признаться. И эта мысль — единственная, в ответ на которую все мои голоса молчат.