CreepyStory

Читать в ванной — лучшее решение в моей жизни. Погружаться в чужой мир с головой под размеренный шум воды, вдыхать древесный аромат страниц и типографской краски — образы героев и чудовищ, кажется, пробивают в этот момент стену восприятия, выбираясь наружу, превращая меня в зрителя не черного текста на бумаге, но целого спектакля.

В дверь поскреблись. Шк-шк-шк.

Пришел третий компонент моей идеальной системы. Я приоткрыл дверь и внутрь вальяжно зашел, с праздным интересом осматривая обстановку, большой рыжий кот. Ричард. Он же — Рыжий.

Стряхнув со стиральной машины разный мусор, я постелил ему полусвежее одеяло и накрыл полотенцем с крупным ворсом. Коту нужно роскошное место, абы на чем он лежать не будет.

Ловко запрыгнув наверх и потоптавшись кругом, он сразу же свернулся калачом, положив задумчивую морду на лапы и блаженно зажмурив глаза. Стоило его погладить, как в ванной добавился новый звук: громкий рокот мурчания. Полный комплект!

Посетовав на разросшееся пушистое пузико, пообещал зверю найти молодого собрата, чтобы они могли приводить себя в форму, выпуская кошачью дурь.

Я немного поправил регулировку напора. Шум воды ослаб, зато трубы тонко запели, завершив авторскую симфонию слегка повернутого на атмосфере книгочея.

Погрузившись в теплую воду, я раскрыл книгу на последнем моменте. “Но Эмми не мог оторвать глаз от напавшего на него чудовища. Подобно Теддиусу и погибшим животным, оно разваливалось на части, но двигалось и пыталось бороться. От ужаса Эмми едва не лишился чувств...”.

Сконцентрировавшись на безумном мире Лавкрафта, я забылся, прокручивая пугающие образы и наслаждаясь плотной атмосферой безумия.

В дверь поскреблись. Шк-шк-шк.

— И надо тебе было вообще заходить?

Я повернулся выпустить кота, но он не собирался уходить. Уже успев задремать, Рыжий поднял помятую морду и теперь смотрел на меня с негодованием разбуженного в выходной честного трудяги.

Шк-шк-шк.

Это был не кот. Удивившись, я привстал, обрушив с себя шумные водопады. Осмотрел пол у двери, перевернул висящие мочалки, заглянул под ванну. Ничего нет. Рич все еще смотрел на меня недовольными щелочками, подозревая какую-то человеческую магию.

Я пожал плечами и вышагнул на пол, взял полотенце и обтерся насухо. Когда я потянулся повесить его обратно, в дверь заскребли более зло, завершая учащенную серию противным звуком, как если бы кто-то с силой погрузил когти в дерево, цепляя и вырывая кусочки фанеры.

Вот теперь проняло. Дверь в ванную не имеет высокого запаса прочности — пустотелая конструкция, обитая с двух сторон тонкими деревянными панелями. Хоть я и вылез из теплой воды, меня пробило испариной. Остатки влаги, стекающие по телу, замешивались в холодные струи, цепной реакцией распространяющие поля мурашек за собой.

Недавние образы темными щупальцами оплели воображение, слились в единое целое, оформив за ветхой преградой громоздкого монстра. Вот его неестественно выгнутые отростки снова потянулись ко входу...

Звук снова изменился. Кто-то за пытался подцепить нижнюю щель. Дверь не сильно, но заметно выходила наружу в такт скрежету, срываясь в последний момент и с гулким стуком возвращаясь на место.

Я сильно мотнул головой:

“Какой бред! Хватит фантазировать, должно быть рациональное объяснение! Входную дверь не закрыл? Грабители проникли и хотят меня отсюда вытащить? Нелепица же, зачем? Да и не возились бы так с хлипким куском фанеры. Может брат шутит? Он же только позавчера уехал в командировку на повара, когда успел вернуться? Но больше ни у кого ключей нет.”

Потянул дрожащую руку к щеколде. “Убью придурка, если это он”.

“А если это не он?”

В сознание снова просочились жуткие фигуры, танцующие по ту сторону деревянной панельки.

Заинтересованный кот поднялся, зевнул и соскочил на пол. Отстранив меня от двери, Рыжий сунул любопытный нос в щель. Неожиданно зверь подскочил и попятился. Вздыбив шерсть и выгнувшись колесом, он раздулся вдвое и утробно заорал.

— Мааааоооо! — зверь свирепо шевелил усами. Зеленые глаза сверкали огнем. — Ооооооммм!

Кот не прекращал кричать, вжимаясь в самый угол комнаты. Моя голова пошла кругом — слишком много происходит для рядовой ситуации. Я ухватился за край ненадежно прикрученной раковины и чуть не упал. Не отрывая взгляда от двери, я вслепую шарил за спиной в поиске любого предмета, которым можно было бы защититься.

“Я был прав! Прав! Монстр!”

Словно удостоверившись, что мы внутри, существо снаружи усилило напор: было слышно, как когти взрезают тонкую древесину, возможно даже отламывая куски и пробиваясь уже к внутренней панели.

Снаружи раздался влажный хлюпающий звук, донесший до моего воображения картинку выворачиваемого наизнанку куска живого мяса. Будто из глубины океанической тьмы, нарастая, в барабанные перепонки лился низкий гул.

Я схватился за голову, зажал уши и подогнул колени, забившись под раковину. Беспорядочный вой, смешивающийся с уже хриплым криком кота, кажется, начинал перенимать его форму.

— ОоооООооАа! АааАааааооо! Мааааоооо! Ооооооммм!

Из глаз хлынули слезы.

— Помогите! Если кто слышит — ПОМОГИТЕ!

Жуткую какафонию звуков отрубила не менее кричащая тишина. Даже Ричард затих, окончательно слившись с углом в единое целое.

— Оогите? Омогите? Помогите! — искусственный голос, жалкая пародия настоящей речи. Тварь смаковала новое слово. — Помогите?

“Теперь оно найдет меня...”

На дверь навалилась чья-то злая масса, тонкие листы гнулись внутрь, трещали под давлением извне. Бежевая молния расчертила вертикальную трещину, медленно приоткрывая вид на что-то темное. Нет, переливающееся? Что это за цвет?

Грохот выламываемой двери, щепки и что-то бесподобно ужасное, или прекрасное, ввалились внутрь. Повторив звук выворачиваемой плоти, оно схватило меня отросшей многопалой лапой и выдернуло из-под обломков.

— Помогите!

— Омогите! — тварь гулко отозвалась и, перекатываясь несимметричным телом, выползла наружу.

Неуместное чувство завершенности вклинилось в сознание. “Так все и закончится. Лишь бы кота не тронула” — спокойная мысль мелькнула в мозгу и утонула во вспышке боли, когда выдвинувшийся откуда-то из твари раздвоенный клык устремился к моим глазам.

Призрак: часть первая

Призрак: часть 2

В нашем маленьком городке, встретили меня как героя. Люди нуждаются в чём-то, чем можно гордиться. А я побывал в чужой стране, тогда как для большинства из них поездка в соседний населённый пункт уже была целым событием. И побывал не просто так, я воевал и выжил, может даже, совершил подвиг..
В барах меня охотно угощали, и я охотно пил за чужой счёт, впрочем, по первости стараясь не слишком напиваться. Не до той степени, когда веселье переходит в угар. Хотя имел возможность. Дома меня никто не ждал. После свадьбы, мама переехала к мистеру Сингху, оставив наш коттедж в полное моё распоряжение. Я мог делать, что угодно. Но.. не имел желания. Странное дело. Я прожил здесь большую часть жизни, но домом это место стало мне только сейчас. И мне хотелось сохранить это чувство.
Я подлатал крышу, покрасил забор, скосил газон и ощущал себя почти приличным человеком.
Вещи отца, те немногие, что у него были, мама сложила в коробки и оставила в их бывшей спальне. Разбирать их я не стал, просто убрал в чулан. Как и свои воспоминания о нём.
Дни проходили размеренно, один за одним. До полудня я спал, потом занимался домом. Иногда возил маму за продуктами, если мистер Сингх был занят. Вечером шел в бар. Или, к маме в гости. Без охоты, скорее, из чувства долга. Нет, они меня хорошо принимали, ничего такого. Радушно. Сам мистер Сингх не пил, тем не менее, хороший бренди у него не переводился. Болел за городскую команду, так что проблем с беседой тоже не возникало. Он вообще старался не выделяться, мистер Сингх. Посмотреть со спины, так местный, ни дать не взять. Но каждый раз, как я оставался с ним в одной комнате, во мне росло напряжение. Иррациональное, глупое, я знал! Сам себя ненавидел, но ничего не мог поделать! И по-моему, он тоже чувствовал нечто подобное. Глядя на него, я видел тех, других. Условно-мирных жителей, для которых был чумой и оспой. И невольно думал, а кого видел во мне он? Не одного ли из тех людей с оружием, от которых много лет назад бежала его семья?
К счастью для неё, мама моих метаний не замечала, списывая скованность и напряжение на сыновнюю ревность. И я не торопился её просвещать. Она была счастлива, может, впервые за многие годы. И она меня любила, а значит, считала лучше, чем я есть. Признаться ей, рассказать всё как есть, означало глубоко ранить. Мама вполне могла решить, что это она во всём виновата.
В баре было проще. Привычные лица, разговоры, темы для которых оставались неизменными годами. Менялся разве что сленг, да старели посетители. Провинция, как она есть. Зато публика здесь была благодарная. Несколько баек, пара леденящих кровь воспоминаний, и вот тебе уже смотрят в рот. Люди любят подогреть кровь душераздирающей историей, причём совсем необязательно правдивой. Правда никому не нужна, это я давно понял. Она только всё осложняет. Мешает принять то, что не можешь изменить. Что людям нужно, так это сказки, чтоб собственная жизнь не казалась такой уж унылой. Про доблесть, мужество, славных героев и коварных гуков. И чтоб обязательно какой-то недотепа попадал в переделку, но с честью выходил из неё. Или не с честью, а с тортом на морде. Хотя торт, это уже из другого кино.
Случалось, меня подмывало рассказать им всё как есть. Про грязь, кровь, подлость и глупость. Как тебя ломает, после первой смерти. Или выворачивает после первого допроса, на котором ты присутствовал. Поделиться, как смертный ужас переплавляется в убийственную ярость. Может быть, разрыдаться. Может, покаяться..
В таких случаях на помощь приходил алкоголь. Плохо только, что с каждым разом его требовалось всё больше.
Втайне ото всех, я пытался исповедаться. Верующим я бы себя не назвал, скорее, суеверным. На бога, как и многие из нас, я уповал только в минуту опасности или острой нужды. Только правда жгла меня, просилась наружу, а близкого друга, которому можно довериться, рядом не было. Я хотел выговориться, а священнику можно было сказать всё и, в отличие от психотерапевта, избежать диагноза. Огласки, тоже. Тайна исповеди, всё такое. Далеко искать не стал, поехал в ближайший городок. Мама рассказывала, там новый проповедник, совсем молодой, но местная община им не нарадуется.
Он спросил меня – Ты раскаиваешься?
Я задумался. Вспомнил тело в пыли. У меня не получилось убить его сразу, не хватило духа, да и навыка тогда недоставало..
Обезлюдевшую деревню. Нам сказали, там базировались партизаны..
Толпу из женщин, детей и стариков, бредущую по разбитой, залитой дождём дороге..
Палатку. Запах меди, хриплое дыхание, сигаретную вонь и звуки ударов..
Ребята под флагами. Горящий транспорт. Пробитая пулей стопка писем..
- Наверное.
Он промолчал, но в тишине читался вопрос.
- В смысле, мне всё это не нравилось, и на душе тошно, как вспомню…но разве не на любой войне, так? Это у гражданских есть выбор, у солдата его нет. Как молоток не может отказаться забивать гвозди, так солдат не имеет право уклониться от приказа.
-Война, зло...-тихо сказал он.
Я почувствовал как во мне волной нарастает ярость. Легко ему рассуждать! Его там не было! – Даже на небе были войны! И вряд ли ангелы там церемонились с демонами. А церковь, сколько войн вела она!
Священник вздохнул. – И добрый человек может совершать злые поступки. И злой, творить благо. Весь вопрос, для чего. Стоит ли добро-зла, вечный вопрос. Хотя правильнее было бы спросить стоит ли это добро этого зла? Да и добро ли это?
- Да какая разница! – закричал я. - От меня всё равно ничего не зависело! Выбор, между сдохнуть и получить шанс, не выбор!
Смешно. Особенно сейчас, когда я умер и оказалось, что ничего такого в этом нет. Пока, нет. Знай я тогда, как это, может, кое-что сложилось бы иначе. Или нет. Всё таки отсутствие тела многое упрощает.
Из памяти вылетело, что он ещё мне говорил, слишком я разозлился. Помню только, что поцеловав распятие, облегчения или освобождения так и не ощутил. И пить с того дня стал больше. Иногда прямо с утра начинал.. Выпивка делала жизнь проще и ярче, расслабляла.
С мамой я стал встречатся всё реже, ссылаясь на дела и поиски работы. Алкоголиком себя я не считал, выпивка была просто лекарством от плохих мыслей и уныния, но подозревал, что маме мой метод лечения не понравится.
Решение об отъезде пришло само. Деньги заканчивались, приличной работы в нашем городишке я не нашел. Идти под крыло мистера Сингха не хотелось. Частью, из гордости. Частью, из опасения сорваться.
После той неудачной исповеди, во мне будто сломался какой-то запор. Говорят, хороший пастырь вскрывает душу, как консервную банку. Но есть сосуды, которые лучше не трогать. Слова священника, сказанные, а больше, несказанные, ужасно разозлили меня, пробудив то тёмное, что я так надеялся, останется по ту сторону мирной жизни. Гнев. Жажду разрушения. Ненависть. От этого было страшно. Кем я стал?
Вернулась и тоска. Мир снова превратился в суррогат, как после госпиталя. От яркого света болела голова, громкие звуки раздражали, привычные разговоры в баре действовали на нервы, люди казались фальшивыми, как манекены с витрины.
Может, смена места меня успокоит? А работа займёт, поможет вписаться в нормальную жизнь. Мама частенько говорила, безделье питает дурные мысли и намерения.
Отец одного моего армейского приятеля держал в Колумбусе автомастерскую, к нему я и решил отправиться. С Джери мы всегда хорошо ладили, душевный был парень, надёжный, как скала. Ну и отец оказался ему под стать. Взял меня учеником механика, подсказал, где снять комнату по средствам. Проработал я с ними полгода, получил сертификат. Старик меня хвалил, говорил, руки у тебя толковые, умнее головы. В команде, правда, не оставил. Мол, семейное предприятие, сам понимаешь, тебя на постоянку брать, кого-то уволить придется. А подменным мастером много не заработаешь. Может оно, конечно, и так, но думаю, и ребята потом намекали, это из-за драки он так решил. Место-то намечалось и моя кандидатура вполне соответствовала. Старик Кеснер, механик, который меня учил, давно собирался на покой. Но я сцепился с клиентом, прямо в мастерской, такое ни одному хозяину не понравится. Хотя ребята подтвердили, он первый начал. Орал так, что слюни летели. Толкнул меня в грудь. Назвал крысой. Ну и получил, от всей души. Хорошо, парни меня оттащили, а то убил бы его к черту. Я ведь и правда того бумажника в глаза не видел. Да и если бы увидел, если бы клиент и впрямь забыл его в бардачке, обязательно вернул! В своём гнезде и птичка не гадит.
Потом была работа на военном заводе. Протирщик деталей. Безнадежнее занятия не придумаешь. Керосина вечно не хватало, приходилось экономить и как бы я ни старался, детали как были маслеными, так ими и оставались. Платили, правда, хорошо, так что некоторое время я терпел. Пока в один не самый весёлый день не пришёл мастер с соседнего участка и не стал на меня орать.
Погода в ту неделю стояла злая, пекло с утра до глубокой ночи. Солнце изо всех сил било в окна, стеклянную крышу, вентиляция не справлялась, мы ходили мокрые от пота. Пары керосина казалось проникали в самый мозг, плавили сознание. От кумара мерещилось что я вернулся обратно, в армию, стою у транспорта и готовлюсь к отбытию. А ещё нестерпимо хотелось выпить, но до конца смены было нельзя.
Мастер подскочил, когда я остервенело тёр намотанной на швабру ветошью очередной лист алюминия. В ведре мутной жижей плескался керосин.
Если бы он сказал спокойно. Дал хоть слово вставить, объяснить. Хотя бы не тыкал мне прямо в лицо ту деталь. Но не одного меня достала эта жара.
Я понял, что сделал, только когда он упал. Уволили меня тем же днём.
Дальше был суд, общественные работы и разговоры с психологом. Снова таблетки. Алкоголь. Случайные халтуры. Всё более частые приступы агрессии. Драки. Я чувствовал, что качусь по наклонной и от этого бесился ещё больше. Вновь напомнили о себе старые ранения. Головные боли стали такой же рутиной, как похмелье по утрам.
Чтобы не чувствовать себя окончательным дерьмом, я завёл привычку перечислять небольшой процент от каждой попавшей ко мне суммы благотворительным обществам. В основном, помощи животным. Больше всего меня восхищало общество помощи декоративным и диким крысам. Воистину, велик человеческий дух.. Жжёт соплеменников напалмом и.. Спасает крыс.
В тот день я как раз пришёл делать очередной перевод, аж на целую двадцатку. Неделя выдалась удачная, приятель устроил меня на разбор тачек, так что деньжат я поднял неплохо. Жаль, вскоре это место прикрыли. Хозяин не словил мышей вовремя, и обзавёлся третьим глазом во лбу.
Я как раз заканчивал заполнять квитанцию, когда за спиной услышал смешок. И оборачиваясь, уже знал, что попался.
В ней был огонь. Женщина может быть сколько угодно яркой, даже красивой, но без внутреннего огня, цепляет она не больше, чем кукла за стеклом. Не хочется продолжения. Так, утолить голод и идти дальше. С Джиной наоборот. Когда она была в ударе, то цепляла мужиков намертво, как медвежий капкан, даже в рабочем комбинезоне. Голос, взгляд, улыбка.. Впрочем, с остальным тоже был полный порядок. В тот день на неё загляделся даже сморщенный старик, стоявший в очереди за пенсией!
Я улыбался ей как дурак, намертво забыв, что вечером у меня свидание. Оно и состоялось, только вместо Линни была Джина. О том, что она старше меня на девять лет, я узнал значительно позже. Впрочем, это бы всё равно ничего не изменило. Война неплохо лечит от юности, а психическое расстройство консервирует возраст.
МДП, так Джина это назвала. Вечером, после всего. Мы лежали в кровати какого-то мотеля и курили. Обычно после этого я тут же засыпал, но с ней в сон не тянуло.
Маниакально-депрессивный психоз. Поставили после смерти отца. Мне повезло, сейчас у неё светлая полоса. Я сказал, что видел много смертей.
-Джи-ай?
Я кивнул.
-Оно и видно. – Джина глубоко затянулась и выпустила струю дыма в потолок.-Знаешь, есть такие люди, ни за что не разглядишь, что у них за душой. Каждый день живут, будто с чистого листа. А другие, как жук-навозник. Катят и катят своё дерьмо, ни за что не расстанутся. Только не надо этим кичиться, о'кей?
Мы быстро съехались. Сначала жили на съёмных квартирах, потом, когда заболела её мать, перебрались к ней. Помимо матери, у Джины имелся ещё и сын. Угрюмый пацан лет тринадцати. Билли. Смотрел на меня, как усталый родитель, на шелудивого кота, подобранного с улицы: дрянь, конечно, но детские слёзы дороже.. Со старушкой, пока она не слегла окончательно, я ладил куда лучше.
Отношения с Джиной, были первыми серьёзными отношениями в моей жизни. И я очень боялся всё испортить, как мой отец. Это потом я понял, что от меня тут мало что зависело. Куда больше, от фазы её психоза. «На светлой стороне», лучше неё не было, хоть к ране прикладывай. Ромашку с клумбы подари, согреет взглядом. Стоит же ветру смениться, сатану за пояс заткнет. И видно, что сама мается, от всего тошнит, все ненавистны, а сделать ничего не получается..
Не знаю, как с этим справлялся Билли. Но у меня получалось явно хуже. Обычные штучки, вроде подарков там, или сюрпризов, с ней в том состоянии не работали. Просто же терпеть её заскоки я не мог. После армии я стал вспыльчивым, что тот порох. А Джине, «на тёмной стороне» нравилось меня провоцировать, заставлять ревновать. Может, так она чувствовала себя более нужной, не знаю. Скандалили мы ужасно, даже при её родных. Сначала, я их стыдился, потом стало всё равно.
Старушка то быстро слегла. Врачи говорили, ей недолго осталось. Почти не ела и лекарства пацан чуть не силой ей впихивал. Я подтаскивал их, да. Знал, что поступаю плохо, но делал. Всё равно, по большей части она была в бессознанке. Да и не любят старики лекарств, это я по маминым пациентам ещё помнил. Терпеть, говорят, бог велел.
Билли думал, они мне нужны для кайфа. Злился, ненавидел меня. Его право. Только правда в том, что мои головные боли усилились, да как! Обычные таблетки их уже не брали, и алкоголь тоже. Во время приступов я об стенку бился. Пару раз даже об раковину голову расшибал, вдруг, одна боль вытеснит другую?
Пойти к врачу? До поры до времени, боялся. Подозревал, ничего хорошего тот не скажет. Ещё и обследованиями последние деньги вытянет.. А их уже негусто, денег. Благо, пока доставать лекарства удавалось и другими путями.
У хастлеров, например. Хотя, без подводных камней не обходилось и там. Так, чистота и состав товара часто оставляли желать лучшего. А ещё, кусалась цена. Аптечные препараты, которые меня интересовали, стоили дорого. А с больной головой, того, много не заработаешь. Позволить их себе, я мог только время от времени.
Самоделки ценились дешевле, но и эффект часто имели соответствующий. Любителям новых ощущений, кайфа, может, в самый раз, но не мне. Мне их, ощущений, в армии и госпитале хватило, выше крыши. Лезть в это болото снова, лучше застрелиться. Хотя бы человеком сдохнешь. Плавали, знаем. Наркотики, что попутчик, которого ты подобрал в недобрый час. Садишь его для компании, там, или может, чтобы не уснуть в дороге. А потом очухиваешься в багажнике.. Если вообще очухиваешься..
И хуже нет возвращаться через те позиции, которые прошёл в угаре, на трезвую голову. Драги снимают барьеры, растормаживают. А без внутренних запретов, без тормозов, без страха и упрека, кто ты есть? Зверь, а может, и кто похуже.
Впрочем, алкоголь от наркотиков тоже недалеко ушёл. Разве больше времени давал, да уводил не так далеко. Пацаном, я это хорошо понимал. Вырос, забыл, или, забил, что вернее. Во Вьетнаме он являлся меньшим злом, средством не сойти с ума, выжить, и этого было достаточно. После, примирял меня с жизнью, делал мир цветным. Дальше, просто оглушал.
Наверно, мне стоило уйти. Я любил Джину, но сил играть в одни ворота, у меня не было. Незадолго до смерти её матери мы почти разбежались. И.. Сошлись обратно после похорон. Она сказала, «ты мне нужен», и как я мог от неё отвернуться?
Жизнь покатилась дальше и в общем, ровно. Ссоры, конечно случались, но по молчаливому уговору, мы не доводили их до края.
Приятель предложил мне на пару открыть автомастерскую и я уцепился за эту идею. Минус был в том, что кредит мне не светил. Судимость, да и работал я по большей части неофициально. Джине, займ бы дали. Под недвижимость, банки раскошеливались охотно, а дом, доставшийся ей от матери, немало стоил. Конечно, при таком раскладе она автоматически становилась совладельцем бизнеса, но я считал это справедливым. Джина колебалась. Я настаивал и в конце концов она сдалась: «Ладно, я пойду в банк. Но перед этим, ты пойдёшь к врачу. Твои головные боли меня тревожат. Не хочу остаться одна, с ворохом кредитных обязательств наперевес.»

Стук. Стук. Шшширк.

Противный звук раздается откуда-то позади Марка. Обернуться на звук у него не выходит. Стоит лишь дернуться, как туго затянутая верёвка впивается в руки, связанные за спиной, натирая кожу.

Вокруг Марка гнетущая, густая тьма. Лишь маленький огонек от тонкой свечи у его ног освещает пол, но не больше. Кажется, что мужчина сидит в бесконечной темноте, не имеющей границ.
-Август? – шипит Крысолов, и сначала ему кажется, что он в темноте один.
-Да, Марк? – оттуда же сзади, как и звук, раздается голос бывшего инквизитора. Он спокоен, умиротворен. Не ликует от победы, но ярость, что слышалась в его многочисленных словах до этого поутихла.
- Где мы?
- Всë там же, - коротко отвечает Август, и точку в этом коротком диалоге ставит бьющий по ушам эхом звук.

Стук. Стук. Шшширк.

Вокруг темно, настолько, что Марку кажется, что его посадили банку от чернил. Звук ритмично продолжается, бьет по ушам эхом. Марк свесил голову, пытаясь собраться с мыслями – они жжужат в голове разгневанным осиным роем. Неужели это поражение? Этого просто не может быть! Он же спаситель. О нем было писание! Или это еще не конец?

-И что теперь? Ликуешь от победы? – зло огрызается Крысолов, и его слова заставляют противный звук затихнуть на миг, - вызвал темные силы, колдовство… будто это не хватало… Зачем?
-Что «зачем»?
-Зачем ты привел тьму в Норфельд, Август?
-Я? Марк, я ничего никуда не приводил, - кряхтит мужчина, но Марк лишь горько усмехается в ответ.
- Ты же сам знаешь. Ты – Темный, тот, кто погружает мир во мрак. В Писании сказано…
-Писание лишь книга, Марк, - обрывает Крысолова Август и тут же раздается все тот же звук.

Стук. Стук. Шшширк.

-Книжка для тех, кто хочет верить, кто хочет надеяться. Как ты, например.
Вместо ответа Август получает лишь молчание, но ему этого достаточно.
-Хотя, стоит отдать должное. Ты, конечно, сумасшедший убийца, но ты решил делать хоть что-то, кроме молитв Престолу, который нас не слышит.
-Сумасшедший?! – слово колет Марка калëной булавкой. Он снова начинает ëрзать на злополучном стуле, пытается скинуть путы, но всë безуспешно, - я тот, кто спасет Норфельд! Я поведу людей к Свету!
-Конечно, поведешь, - успокаивающе, как взрослый ребенку, отвечает ему Август под аккомпанемент бьющего по ушам стука, снова затыкающего Марка на пару минут.
-Что за силам ты служишь?
-Не понимаю о чем ты.
-Это всë колдовство. Я не мог выкинуть потушенный факел, и что-то тянуло меня…
-А, это? Никакого колдовства. Клей и веревка. Прости, Марк, но я решил, что ты просто тупой фанатик, - с издевкой отвечает Август, - я даже сначала думал, что это не сработает, но ты и правда тупой. Даже собаки твои не на все ловушки повелись. А ты собрал всë, что я подготовил.
-Что?!
-Ну… то, что тянуло тебя сейчас на твоих руках. Веревка, бревно и река. Сам догадаешься или тебе подробный план нужен?

Марк подумал, что Август услышит, как скрипят его зубы от злости. Но это было не так. Бывший инквизитор вообще мало что слышал кроме шума текущей подземной реки и повторяющегося звука.

Стук. Стук. Шшширк.

-И что дальше?
-А что дальше? Я пойду и дальше ловить таких же как ты. А ты… - Август выдерживает паузу. Он даже репетировал эту речь, но сейчас, в миг триумфа и победы, которому Август не позволяет себя опьянить, слова вылетают из головы.

Хочется смеяться над поверженным врагом. Глумиться.

-А ты, Марк, Спаситель, что спустился в царствие тьмы для сражения.
-Что?!
-Да-да. Ты тот, что должен был всех-всех спасти. И детишек, которых замучил, и няньку из приюта, и родителей, что тебя бросили. Не осуждаю их, кстати. Я бы, зная кем ты будешь, вообще сразу бы утопил.
-Да как ты… - снова стул ходит ходуном, веревка скрипит, но не поддается Марку. Ему только и остается, что слушать, как над ним смеется Август. И этот звук…
-Да. Спустился. Спаситель! Ну вот теперь сиди в темноте. Не бойся, одного я тебя не оставлю.
-Что? – Марк отталкивается ногами и падает на спину, опрокидывая стул.

Наконец он видит, что происходило у него за спиной.

Там, в чернильной темноте осталось лишь маленькое окошко из недостающих трех кирпичей. В него и смотрит Август, освещенный светом факела. Улыбается, и начинает скалиться, когда видит, что до Марка дошло, что происходит.
-Оставайся в бесконечной тьме, «Спаситель». До конца своих дней думай о том, как же сильно ты облажался, - с ядом на губах говорит Август, а затем в отверстие закидывает пищащий мешок.
-А это тебе чтоб не одиноко было.
-Август! Подожди!

Однако крики Крысолова не помогают ему. Через пару секунд мешок развязывается и из него на свободу высыпают очень разгневанные и, что хуже, очень голодные крысы.

-Август, не надо!

Стук. Стук. Шшширк. Очередной кирпич занимает свое место в еще пока сырой кладке. Лица Августа уже почти не видно.

-Пожалуйста, не надо! -хнычет Марк, дергаясь под лапками крыс, что бегают по нему в поисках лакомого кусочка. Ногой Крысолов задевает свечку и та тут же тухнет, оставляя пленника в кромешной тьме.

Последний кирпич встает на свое место, превращая бывший дверной проем в глухую стену, из-за которой слышатся мольбы о помощи и прощении. Для Августа они звучат как музыка – он садится возле стенки, прислонившись к ней спиной, слушает, как Марк сначала просит освободить его, а после просто визжит. Видимо, крысы не нашли ничего более съедобного чем Крысолов.

Крики Марка преследовали Августа весь его путь по канализации Норфельда и стихли, когда он выбрался на поверхность. Снаружи была глубокая ночь. В небе, под густыми, тяжелыми тучами летали кадавры, издавая пронзительные, полные боли и ярости крики. Никогда еще Август не чувствовал себя так: живым и на своем месте.

Если в Норфельде есть твари, что воплощают кошмары для обычных людей, то Август станет кошмаром для них.
___
Друзья, спасибо, что оставались со мной, Крысоловом и Августом все это долгое время.
На этом история Марка заканчивается(?) но мы с вами не прощаемся: Август еще вернется в других работах о Норфельде, а совсем скоро вы сможете познакомиться с опальной еретичкой Авророй и Юстасом, Пророком Сноходцев.
Будет интересно! До встречи под навесом Норфельдских туч!

«Ты родился на свет не по своей воле. Тебя сюда насильно приволокли. Ты изначально жертва насилия. Ты никому ничем здесь не обязан, ты даже не обязан жить. Поэтому никакое принуждение не может быть оправдано», — хорошая тема для разговора на первом свидании?

Я всё это слушал, кивал головой и говорил, что у неё интересные мысли.

Я нашёл Алину в приложении для знакомств и удивился тому, что мы совпали. Да она ещё и сама написала: «Привет!». Эта девушка была красива? Не только. Она была эффектна. Милое лицо, большие глаза, волосы чёрные и блестящие. Ведьма!

Эта девушка и одевалась во всё чёрное. Колготки в сеточку, короткие юбки, короткие платья, длинные гольфы, высокие ботинки на шнуровке, украшение на шее в виде лезвия, пирсинг, яркий макияж — румяна на щеках и носу. Образ привлекающий внимание.

У неё в профиле были застенчивые фоточки коленей, оголённых плеч, осторожные фото в спортивном белье. «Гики» и «отакуны», вроде меня, всегда западают на таких, как она. Но такие как она никогда не западают на ребят, вроде меня. Поэтому даже в простой переписке я чувствовал подвох.

Я предложил ей увидеться, а она согласилась, назвала предстоящую встречу свиданием.

Ради этого я постарался выглядеть лучше, чем обычно — сходил на стрижку. Но я не красавчик, за своей внешностью и стилем почти не слежу, ношу джинсы, кроссовки и футболки с супергеройскими принтами.

Таким и пришёл. Мы сидели друг напротив друга, разговаривали, ели пиццу, пили кофе. Она смотрела на меня с любопытством, будто изучала моё лицо.

— Садись ко мне, — сказала Алина.

Я пересел на диванчик.

— Ты слишком напряжённый, — девушка заметила моё волнение.

— Неправда, — сказал я.

— Ты почему-то считаешь важным себя контролировать, думаешь, что надо сидеть прямо… зачем? — спросила красавица.

Она будто прочитала мои мысли. Мне и правда хотелось держать спину ровно, когда она на меня смотрела.

Девушка подалась вперёд и обняла меня.

— Всё хорошо, — сказала она, положив голову мне на плечо.

Я почувствовал щекой тепло её дыхания. Как мне не хватало объятий! Я задавал обычные вопросы: «Учишься или работаешь?», «Чем увлекаешься?», «Чем бы хотела заниматься в будущем?», «Какие отношения бы ты хотела?».

В чём-то мы совпадали, остальные её ответы были сложные, философские.

— Случалось с тобой такое: все вокруг смотрят какой-то популярный сериал и обсуждают его? — спрашивала Алина. — Говорят, что он очень интересный, невозможно оторваться. Ты наконец садишься его смотреть, с ожиданиями выше крыши. И вроде бы сериал ничего такой, но совсем не то, что ты думал. Всё в жизни на это похоже: тебе говорят, что отношения сделают тебя счастливым, образование поможет найти своё место. И ты пробуешь одно, другое и оказывается, что всё не так, как тебе обещали. Вот! Что бы ни пробовала, я постоянно это чувствую. Ничто, что предлагает этот мир, мне не подходит.

— Ты другая, не такая как все, — сказал я, думая, что сейчас девушка начнёт скромничать.

Но она сказала:

— Ты пока даже не представляешь насколько.

Эти слова внушили мне надежду, что мы ещё увидимся. Алина мне нравилась, а дальше первого свидания у меня редко шло дело.

— Хочу спать, — вдруг сказала она.

— Тогда мы можем пойти, — брякнул я не подумавши. Честно, я имел ввиду совсем не то!

— Только давай, каждый по своим домам, я пока не готова к совместной «спячке», — ответила она. — У меня дома ты ещё успеешь побывать.

Я на это и не рассчитывал, даже не помыслил об этом, а то, что сказала Алина уже звучало как обещание. В тот вечер, я вернулся домой, переполненный восторгом. Впервые в жизни мной заинтересовалась девушка, которая мне по-настоящему нравилась.

Я боялся всё испортить. Старался не быть слишком назойливым и притворяться, что у меня есть и другие дела помимо новой влюблённости. Но получалось плохо. Эта девушка занимала все мои мысли, я постоянно просматривал её фотографии. Мне постоянно хотелось написать и она, к моему удивлению, не была против.

Она смеялась над моими шутками, делилась понравившимися картинками. Наше общение было похоже на флирт, поэтому уже к вечеру следующего дня я предложил ей сходить куда-нибудь ещё. Алина ответила: «Хочешь ко мне в гости?».

Для меня всё это было в новинку. Я думал, что, возможно, просто встретил своего человека или дожил до того возраста, когда начал нравиться девушкам. Это прибавило мне немного уверенности в себе.

Алина жила в однокомнатной квартире в спальном районе. Не знаю, была ли это её квартира или она снимала. Обстановка внутри была очень уютная: в просторной комнате стоял небольшой диван и столик, стеллаж с книгами и игрушками служил перегородкой, что делила комнату на две части. За стеллажом у окна стояла кровать… Взбитые подушки, толстое пуховое одеяло. В комнате пахло свежим постельным бельём.

Я принёс с собой торт. Девушка ходила передо мной в коротких шортах и топе на тонких лямках. Она спросила, может ли мне доверять. Я не знал, что она имеет в виду, но ответил, что может.

— Тогда я хочу, чтобы тоже мне доверился, — сказала Алина. — Ты согласишься выпить мой коктейль?

Прежде, чем я успел ответить, девушка ушла на кухню и вернулась с винным бокалом, который был наполнен чем-то тёмным.

Я принял бокал, посмотрел внимательнее — это было не вино, а какая-то вязкая чёрная жидкость.

— Что это такое? — спросил я с подозрением. — Ты же не собираешься меня отравить?

— Это не яд, — серьёзно ответила девушка. — Ты от этого не умрёшь. Это мой коктейль. Я предлагаю его тебе, потому что это важный ритуал для меня. Вроде обряда посвящения. Но если не хочешь — не пей. Я понимаю твои сомнения.

— Выпей и ты со мной, — предложил я.

— Это только для тебя, — возразила девушка.

Наверное, мне стоило отказаться. Я знал её всего пару дней, но мне хотелось сделать то, о чём она просит, показать серьёзность своих намерений.

Я выпил залпом, чёрная жидкость не имела вкуса. Я спросил Алину, как называется коктейль. Она ответила: «Горечь».

«Странная девушка», — подумал я.

Алина забрала у меня пустой бокал, поставила его на стол, а потом потянула меня за руку к постели.

— Ты серьёзно? — для меня это было неожиданно.

— Разве это не то, чего ты хотел? — с улыбкой спросила девушка.

***

Тот вечер я провёл у Алины. Когда она намекнула, что мне пора домой, я спросил: почему она выбрала меня? Наверняка, очень многие парни желают её внимания. Почему она выбрала такого простака? Мне это было интересно не потому, что я хотел потешить своё самолюбие. У меня есть проблема: если со мной случается что-то хорошее, то я не могу поверить, что мне это досталось просто так. В моём сознании не существует обычного везения, я всегда думаю, чем я это заслужил.

Девушка сказала, что её не интересует, как выглядят люди и насколько толстые их кошельки. Ей важно только, может ли она доверить человеку «пить её горечь», готов ли человек принимать это. Она говорила о своём странном ритуале с бокалом чёрной жидкости. Я тогда ещё не знал, что это на самом деле значит, и подумал, что в этом девушка видит какой-то глубокий символизм. Как терапия или вроде того. Ей психологически становится легче, когда она видит, как её парень выпивает безвкусную подкрашенную жидкость.

Я предложил Алине быть вместе.

— А ты готов пить мою горечь? — спросила она.

— Сколько угодно, — ответил я.

Тогда мне казалось, что девушка просит так мало. Как же я заблуждался…

Когда я пришёл к Алине в следующий раз, она снова подала мне бокал. На этот раз я почувствовал слабый металлический привкус, он ненадолго задержался на языке.

Это было единственной странностью в наших отношениях, в остальном Алина просто была моей девушкой, доброй и внимательной. Вечером, когда мы лежали в постели, я спросил почему она хочет, чтобы кто-то «пил её горечь».

— Чтобы не видеть того, что происходит вокруг, — ответила Алина.

— Но если оградиться от всего плохого — это не значит, что оно исчезнет, — сказал я, поняв её слова по-своему. — Не видеть — не значит всё исправить.

— Иногда достаточно видеть, чтобы чувствовать боль, а я этого не хочу, — ответила девушка.

Очень скоро, я узнал, что она имеет в виду…

У меня проблемы со спиной, поэтому пару раз в неделю я хожу в бассейн. Это помогает. Там есть один парень, часто его вижу. Мы встретились в раздевалке, и меня испугал вид его груди. Там была огромная тёмная опухоль, покрытая вздутыми венами. Парень совсем этого не стеснялся.

— Что это у тебя? — спросил я не в силах промолчать.

— Ты о чём? — знакомый по бассейну стал себя разглядывать, но похоже понятия не имел, о чём я говорю.

— На груди, — я указал пальцем.

— Что с моей грудью? — парень глядел в упор на свою опухоль и ничего не видел.

Я подошёл ближе и увидел, что у него под кожей сидит здоровая фиолетовая жаба. Она дышала, надувала горло и моргала.

— Мне показалось, — сказал я, глядя прямо на жабу и стараясь не корчиться от приступа дурноты.

Вечером мы ходили с Алиной в кино. Весь фильм она держала меня за руку. Апосле пригласила к себе. Она усадила меня на диван и подала бокал с чёрной жижей, что было ожидаемо.

— Что там намешано? — впервые поинтересовался я.

Девушка потемнела лицом и посмотрела на меня вопросительно.

— У меня были галлюцинации, — я не спешил брать бокал. — Я видел жабу у парня на груди. Она просвечивала сквозь кожу.

Алина молча и без удивления смотрела на меня, будто спрашивая: «Ну, и что?».

— Что в этом напитке? — снова спросил я. — Какие-то наркотики?

— Нет! — девушка сказала, как отрезала.

— А что тогда? — допытывал я.

— Моя горечь! — ответила она сердито. — Ты больше не хочешь это пить?

Я вспомнил о том, что давал обещание, вспомнил, что когда эта девушка согласилась со мной встречаться, у неё было единственное условие. И я поднял бокал, посмотрел ей в глаза и выпил залпом.

— Просто хотел узнать, что это такое, — оправдывался я.

— То, что я сказала, — ответила Алина уже спокойно.

Теперь этот напиток и правда стал горечью. Как десять ложек кофе, растворённых в одном бокале. Я не думал, что Алина поменяла что-то в рецепте, мне казалось, что напиток всегда был таким, просто раньше я почему-то не замечал его вкуса. После стакана воды стало легче.

Я спросил могу ли остаться на ночь, в ответ: «Конечно». Мне хотелось проверить, на что она точно не согласится и спросил, готова ли она познакомиться с моими друзьями. Алина ответила: «Без проблем».

Она старалась быть для меня идеальной, она соглашалась на всё, что было для меня важно. Неужели для неё так много значило то, что я пью эту чёрную гадость?

Я уже успел похвастаться друзьям — Тоше и Виталику, что у меня отношения. Показывал им фото Алины. Тоша восторженно сказал: «Ого!», а Виталик завистливо усомнился: «Что ты нам её самую лучшую фотку показываешь? Другие покажи!». Я показал. Виталик с каменным лицом оценил: «Ну да, внешне вроде ничего».

Я предложил всем собраться в суши-баре. Алина весь вечер сидела, прильнув ко мне, и смотрела на меня влюблёнными глазами. Она вела себя так, как я бы хотел, чтобы моя девушка вела себя при моих друзьях и мне даже не пришлось об этом просить…

Когда Алина отлучилась в туалет, Тоша сказал:

— Она классная! Тебе очень повезло! Завидую, но если ты понравился такой девушке, то и у нас с Виталиком есть шанс на отношения.

— Чего? — возмутился Виталик. — У меня всё с девушками нормально. Вот недавно познакомился с одной, смотрите…

Мой друг покопался в телефоне и показал фотографию какой-то красотки.

— И у нас уже с ней было, — когда Виталик говорил это, у него изо рта вырывался чёрный дым и поднимался к потолку. Стоило ему сказать очевидную ложь, и этот чёрный дым начинал струиться вверх по лицу.

Многие из посетителей, что сидели за столиками, тоже «разговаривали дымом», я поднял глаза: под потолком уже скопился слой густого чёрного тумана. И всё это видел только я.

***

Мы лежали с Алиной в постели. Она погрузилась в свои мысли. Я тоже где-то витал. Как-то не по себе мне было в последнее время. Всё как в дурмане.

Я спросил её:

— А откуда берётся эта… «горечь»?

Тем вечером я ещё не пил чёрный коктейль, но знал, что мне это предстоит.

— Уверен, что хочешь знать? — спросила моя девушка.

— Да, — ответил я.

Она встала с кровати, и неодетая пошла на кухню. Я проследовал за ней. В полутьме Алина взяла пустой бокал, подняла к губам, и её резко стошнило чёрной жижей. Она протянула бокал мне. У неё на губах висела чёрная ниточка слюны. Это зрелище не вызвало у меня никаких чувств. Всё как в тумане… Я зажмурился и опрокинул бокал себе в рот. Горечь была невыносимая, будто я выпил сок полыни. Мне не помогли и пять стаканов воды. Теперь горький вкус постоянно был на языке и в горле.

Я стал замечать вокруг серебряные нити, тонкие как паутина. Они были натянуты всюду: на улицах, в подъездах, в помещениях. Если сбить серебряную нитку собой — она порвётся, но ощущается это так, будто по тебе полоснули лезвием. «Иногда достаточно видеть, чтобы чувствовать боль»… Другие люди их не замечали и, случайно задев, спокойно разрывали проходя. Поэтому заметив где-то натянутую серебряную нить, я стал пропускать людей вперёд или перешагивал и нагибался, как бы странно это ни выглядело.

Я видел печальную женщину в троллейбусе, у которой на виске сидел большой серый паук. Я не удержался, зашёл ей за спину, осторожно снял паука, бросил на пол и раздавил. Лицо женщины изменилось, теперь она спокойно улыбалась, будто думала о чём-то приятном. Я видел, как с неба падало перо, слепяще-белое, белое насколько это возможно, слишком белое для этого мира! Это перо было очень большое, не бывает птиц таких размеров. Оно упало на воду в реку, и его унесло течением.

Я видел чужого человека у себя дома, он стоял в прихожей с красной подарочной коробкой с белым бантом в руках.

Я спросил его:

— Кто вы? Что вы здесь делаете?

Он долго смотрел на меня, не говоря ни слова, а потом ушёл прямо сквозь закрытую дверь. Я бредил непрерывно, постоянно. Галлюцинации стали для меня привычным делом.

С Алиной мы стали встречаться почти каждый день. Я приходил к ней домой.

В один вечер я поднимался по лестнице на её этаж, а навстречу мне шёл незнакомый парень. Спускаясь по ступенькам, он как-то странно наклонился, почти согнулся пополам, а потом выпрямился и пошёл как ни в чём не бывало.

«Чудак», — подумал я, а потом увидел тонкую серебряную нить там, где он только что прошёл. Этот парень нырнул под нитью!

Теперь мне всё стало ясно. Я у Алины не единственный, кто пьёт её горечь.

Придя к ней, я устроил сцену. Сказал, что всё знаю, сказал, что видел её хахаля. Я ожидал, что она станет оправдываться или лгать, но она лишь смотрела на меня с непониманием.

— Поверь, ты бы один столько не выпил, да и у нас с тобой не было договорённости, что ты будешь у меня единственным, — спокойно сказала она.

— Зачем договариваться, если это и так очевидно! — орал я.

— Почему это очевидно? — искренне не понимала девушка.

— Потому что одно из основных условий нормальных отношений! — я был в гневе, но чувствовал, что злюсь только потому, что мне «положено» было злиться в подобной ситуации.

— А что считать нормальными отношениями? — Алина как всегда задавала вопросы будто сама себе. — Это такие, как у всех? Потом ты познакомишь меня с родителями, а однажды встанешь на одно колено, протянешь кольцо и сделаешь предложение? Всё как по расписанию… Почему такие отношения должны быть мне интересны?

— Тебе просто нужно, чтобы парни пили твою чёрную дрянь и больше ничего, — говорил я с ненавистью.

— А что нужно тебе? — спросила Алина. — Милая куколка, с которой приятно проводить ночи, которую можно показать друзьям, чтобы они уважали. Ты относишься ко мне потребительски, но я не против. Ты правда очень много для меня делаешь, ты спасаешь меня, я ценю это и благодарна тебе за это. Но ты можешь этого не делать, если не хочешь.

Она была права. Что я мог ей предложить? Быть с ней внимательным и милым? Любой другой парень делал бы для неё это. Но не каждый бы смог пить её горечь.

— Не беспокойся о том парне, — мягко попросила Алина. — Тебе ведь ценно всё то, что есть у нас.

Я кивнул, решив, что не хочу с ней расставаться и что буду просто ценить то, что мне достаётся.

Мы помирились, и я сам попросил подать мне бокал чёрной жижи. Пить это становилось всё труднее, я сделал это в несколько заходов, прерываясь на несколько минут. Невообразимая горечь. Но кажется, я подсел, ведь пил не потому, что обещал это делать, и не ради постели… у меня на это не было сил. Я прикладывался к бокалу, потому что мне это было нужно. Пить горечь было чудовищно трудно и больно, однако я продолжал это делать.

Потом мы лежали в кровати, просто держась за руки, и Алина шептала мне: «Спасибо».

Я постоянно чувствовал горечь и тошноту. Я видел странных животных, странных существ. Да и все люди вокруг были странными существами: к чему бы они ни прикоснулись, там ненадолго оставались их чёрные следы, у людей были чёрные ауры, чёрные шлейфы, они часто говорили чёрным дымом. Они все были полны горечи… Я и сам оставлял чёрные отпечатки своих рук на любой поверхности, к которой прикасался. Пользоваться телефоном стало сложновато.

Только Алина была другой. Она не оставляла чёрных следов, вокруг неё не витала чёрная аура. Эта девушка была единственной, кто выглядел обычно! Как раньше выглядели для меня все люди.

Я снова приплёлся. Алина глядела на меня с болью. Девушка поставила передо мной бокал на столик. Я смотрел на него, собираясь с силами. Горло уже драла горечь и сдавливала тошнота.

«Сколько ещё таких бокалов я смогу выпить?», — размышлял я.

Алина сидела рядом, она ждала, когда я это сделаю.

И внезапно меня сильно стошнило прямо на ковёр. Меня вырвало густой чёрной жидкостью.

Девушка испугано вскочила с дивана.

— Всё, тебе не нужно больше это пить, иди домой, — сказала она.

— Ты извини… Это всего лишь ковёр, я почищу! — нёс я какую-то чушь.

Я вдруг почувствовал себя неожиданно хорошо. Во рту не было горького вкуса и тошноты, голова была ясная, а всё вокруг казалось удивительно нормальным.

— Прошу, уходи, ты больше не сможешь мне помочь, — Алина толкала меня к порогу, но меня это не тревожило, потому что впервые за долгое время, я чувствовал себя здоровым.

Закрывая за мной дверь, девушка сказала:

— Не приходи больше. Извини… И… спасибо тебе за всё.

Я так и остался стоять в подъезде перед закрытой дверью. Да что такое с этой девушкой?

Пока я там стоял из-под её порога змеёй выползла чёрная жидкость… Это была моя чёрная жидкость, она как тень скользнула по мне и забралась обратно в рот. Я снова почувствовал горечь и сильную тошноту.

И что мне теперь с этим делать?

Автор: vlad_ryber

Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 (начало)

ЭТО ПРОДОЛЖЕНИЕ ШЕСТОЙ ГЛАВЫ; НАЧАЛО - В ПРЕДЫДУЩЕМ ПОСТЕ (ограничение количества знаков не позволяет выложить её сразу)

Началось всё в октябре.

Или даже чуть раньше, если считать с того дня, когда в кафе «Вагарш» зачастила старушка семидесяти девяти (тогда ещё) лет от роду. У старушки был тёплый взгляд, буквально вещавший «я всех люблю», она всё время с кем-нибудь говорила (собеседник рядом с ней возникал в любом месте, будто притянутый к ней магнитом), но своей болтовнёй никого не раздражала, поскольку болтовня та была содержательной: старушка знала больше гугла и к почтенным годам сохранила ясность ума.

В первый же свой визит в «Вагарш» она поведала хозяину, Вагаршу Давидовичу Бахтамяну, что на старости лет переехала поближе к сыну и внукам, а прежде заведовала кафедрой в питерском политехе. Вагарш Давидович, сам когда-то перебравшийся в Псков из Гюмри, быстро проникся к ней симпатией – впрочем, не он один; как потом значилось в материалах дела, прозванного в следственном управлении «делом Бабки с ружьём», симпатизировали ей все соседи, дворники в её дворе и продавцы в магазине, куда она регулярно ходила. Рискну предположить, что даже дворняги стеснялись на неё лаять.

Звали старушку Зинаида Львовна. «Вагарш» она посещала по средам и пятницам, после репетиций «Варюши» – любительского ансамбля пенсионеров; бывшая завкафедрой привыкла к общению и в ансамбль записалась лишь затем, чтобы не заскучать (к слову, репетировали там и по понедельникам, но понедельники у Зинаиды Львовны были заняты мастер-классами в библиотеке – она безвозмездно вела их с того месяца, как переехала в Псков. Так что посещать ансамбль в понедельник бойкая старушка не успевала).

Визиты Зинаиды Львовны в кафе продолжались год, и та страшная среда – третье октября две тысячи восемнадцатого – исключением не стала. Как обычно, пришла она в полдень. Официантка Маша, души в старушке не чаявшая, подала суп, потом салат – обычное меню Зинаиды Львовны. Они с Машей поболтали, и вот тут начались странности.

Отходя от столика, Маша услышала (и это есть в материалах дела):

- Охреневшие грёбаные чурки, совсем страх потеряли.

Изумлённая официантка споткнулась: это был голос Зинаиды Львовны! Но чтобы та назвала кого-то чуркой… да ещё грёбаным и охреневшим?.. Такого просто быть не могло!

А ещё в деле есть вот что – и тут я забегаю вперёд: на одном из допросов Машу (а на тот момент свидетеля, Марию Станиславовну Громыш) спросили:

- Вы уверены, что это сказала Зинаида Львовна?

- Да, - ответила Маша. – Это был её голос, но он как-то странно звучал.

- Что вы имеете в виду?

- Он был хриплым, будто она простудилась.

Он был хриплым. Вспоминаете пустырь?

Услышанное ввергло Машу в замешательство – ей не верилось, что Зинаида Львовна могла такое сказать. Официантка обернулась и секунду размышляла, не подойти ли к старушке, но лицо у той вдруг стало таким (на вопрос Ломзина, каким именно, Мария Громыш ответила «как у ведьмы из сказки»), что Маша улизнула в кухню. На свою беду, туда же зашёл и хозяин. Увидев бледную Машу, он спросил, что случилось; про «чурок» та ничего не сказала и лишь поведала, что «со старушкой, кажется, что-то не так». Вагарш Давидович – опять же, на свою беду – решил узнать, что именно не так со старушкой и вышел в зал.

Диалог между ним и Зинаидой Львовной я опишу лишь примерно – со слов Маши и ещё трёх свидетелей, обедавших тогда в кафе.

- Зинаида Львовна, как же я рад снова вас ви…

- Суки. Я вскрою вам брюха, выну внутренности и скормлю их вашим черномазым отродьям.

Дальше была пауза – Вагарш Давидович не сразу нашёлся с ответом. И вряд ли можно его за это винить.

- Зинаида Львовна, простите, что вы сказали?..

- Мне в супе попалась твёрдая фасоль. Я вас изничтожу. Суки, чурки… Не умеете готовить – валите назад на свой грёбаный Кавказ!

Вряд ли нужно уточнять, что другие посетители есть давно перестали, позабыв, правда, закрыть рты; никто не верил, что всё это произносится милой с виду бабулькой.

Вагарш Давидович тоже был в шоке – это ясно и без свидетельств. Полагаю, даже матерящийся на русском Папа Римский вряд ли бы его так удивил.

- Зинаида Львовна…

- Изничтожу! Сдеру кожу, отдам мясо псам и спляшу на ваших костях!

Тот диалог я привёл бы целиком – точнее, в том виде, в каком он предстал в уголовном деле, но ряд фраз меня от этого отвратил; скажу лишь, что Зинаида Львовна описала половой акт, в котором участвовали, как ей думалось, Вагарш Давидович, его мать, а также пёс и свинья.

Такого хозяин кафе спустить не мог – пусть даже с гостьей и было «что-то не так».

- Будь вы мужчиной, - сказал он, - и лет на двадцать моложе, я бы вас за это убил. Платить за обед не нужно. Уходите и больше не возвращайтесь.

Первая часть его просьбы была выполнена – старушка ушла. А со второй не задалось.

Если бы её сын, заядлый охотник, в тот день не работал, трагедии могло бы и не быть, – но сын Зинаиды Львовны охранял на вахте склад топлива. Его квартира пустовала, а у старушки был ключ. Открыв им дверь, она взяла из сейфа охотничье ружьё; сейф был простым, с электронным замком, где давно сели батарейки. Мало того – он мог быть открыт мастер-ключом, если забылся код замка, а тот ключ лежал в шкатулке на трюмо. И Зинаида Львовна об этом знала.

Патроны были в том же сейфе. Большинство других бабулек вряд ли смогли бы зарядить ими двуствольную «комбинашку» ИЖ-94 «Север», но Зинаида Львовна смогла: в те минуты она наверняка вспомнила, как с покойным ныне мужем занималась охотничьим биатлоном. «Двоечка» – она же дробь номер два – отправилась в патронник; с этой дробью сын Зинаиды Львовны ходил на уток, но старушка выбрала дичь покрупнее – и кто знает, о чём она думала, беря «Север» из сейфа? Возможно, считала, что идёт на лыжню.

Для возвращения в кафе ей требовалось всего-то пересечь улицу (дом с квартирой её сына стоит напротив «Вагарша»), а тем временем Вагарш Давидович вновь вышел в зал: он уже поостыл и начинал понимать, что старушка и впрямь была не в себе. Следовало не прогонять её, а позвонить её родным. Поэтому Вагарш Давидович, извинившись за неприятную сцену перед клиентами, стал их расспрашивать: не знает ли кто адрес Зинаиды Львовны (маловероятно, но вдруг? – ведь та со всеми тут общалась). Он как раз задавал этот вопрос, когда открылась дверь, и Зинаида Львовна – тук-тук, я снова здесь – направила на него два ствола. Наверное, Вагарш Давидович успел удивиться, прежде чем дробь лишила его глаз и ноздрей. Он рухнул на сидевшую за столом посетительницу, сшиб её на пол и умер, истекая кровью под её визги, которых Зинаида Львовна словно не слышала (как и глухих рыданий Маши, запершейся после выстрела в кладовой): как ни в чём ни бывало старушка села на стул и перезарядила дымящийся ствол. Затем упёрла в пол приклад, наклонилась… Длина стволов (шестьсот миллиметров) позволила ей в таком положении достать до спускового крючка, засунуть стволы в рот (они могли быть ещё тёплыми, но чувствовала ли она это?) и разнести себе макушку; так уютное кафе стало местом с дурной славой, а премилая бабулька – Бабкой с ружьём… Разумеется, посмертно.

Этот случай муссировался на ТВ, но до сегодняшнего дня я ничего о нём не знал. Я всё же не настолько мёртв, чтобы смотреть телевизор.

Ну и самое главное. Официантка (всё та же Мария Громыш) клялась, что прежде, чем Зинаида Львовна стала «чудить», снаружи плакал младенец. Громыш вышла посмотреть, что за горе-мамаша не может успокоить дитя, но никого не увидела – ни «дитя», ни мамашу. А младенец всё равно плакал. О том плаче Громыш сказала на допросе, а Ломзин внёс это в протокол. Спустя месяц, в ноябре, он вновь столкнётся с тем плачем.

Итак, ноябрь.

Вопрос на засыпку: а вы в курсе, где моются бомжи?

Я вот узнал это, бродя ночью по скверу (у призраков времени с избытком, и особенно по ночам). Дело было летом. Иду я – и вдруг вижу: в фонтане голый мужик стирает трусы. Зрелище было ещё то… Я с тех пор содрогаюсь при виде плескающихся в фонтанах детей.

Вспомнил я это потому, что речь сейчас пойдёт о бомжах. В нашей истории их двое – Гриша с Костяном. В своей «добездомной» жизни первый был Григорием Ивановичем, второй – Константином Петровичем… или просто Костей, потому что Константином Петровичем он вряд ли успел побыть до того, как в двадцать два сел за разбой. Выйдя на свободу, родным он оказался не нужен: мать с сестрой, алкоголички со стажем, дома его уже не ждали. Одно время ходил Костя по инстанциям, прося комнату в общежитии, но так не до чего и не доходился, а приютивший его реабилитационный центр ему быстро наскучил: не привык Костя к трезвой жизни… такой жизни ему и на нарах хватило. Так что вскоре он оказался на улице, где вожделенная бутылка – друг юности и загубленного матерью детства – вновь обрела статус друга.

Что же до Гриши, то он Григорием Ивановичем побыл ровно до того дня, как связался с хорошими людьми. Хорошие люди поделились хорошей идеей: открыть точку на рынке. И даже вызвались одолжить денег. «Доход – от трёхсот штук в месяц», - уверяли хорошие люди. Но ни за месяц, ни за два, ни за пять хвалёный бизнес ничего не принёс. Грише бы всё свернуть, распродав остатки бытовой химии, которой он торговал, но он стал искать новое место – мол, на прежнем проходимость плохая. А тут ещё жена подала на развод, а хорошие люди «предъявили счета». В итоге квартира при разводе досталась жене, а всё то, что у него ещё было, Гриша отдал в уплату долга.

Откуда я это узнал? Ну уж точно не из материалов дела, с которым вас сейчас познакомлю – в уголовных делах такого нет. Узнал я это потому, что Ломзин оказался чертовски въедливым следователем. Нет, честно – я его зауважал. Расследуя случившееся в ноябре, он не просто опросил свидетелей – он поднял всю подноготную двух лиц без определённого места жительства, оказавшихся в центре событий и (увы) отскребавшихся потом с асфальта; у Ломзина в компе нашлась куча файлов, к делу не приобщённых, но напрямую его касавшихся. По тем файлам я ноябрьскую драму и воссоздам.

Утром, а именно во вторник, шестого числа, Костян с Гришей собирали бутылки – это и ещё сбор металлолома было их обычным ремеслом. «Улов» был удачным: семь «чекушек», пять «империалов» и шесть пивных бутылок за час… Не зря умный сатирик шутил, что новый праздник – День народного единства – и перенос выходного с седьмого ноября на четвёртое чреваты тем, что страна будет пить с четвёртого по седьмое включительно[*].

Добытые сокровища были доставлены на Хату – в заброшенную одноэтажку на окраине микрорайона. Костян и Гриша делили Хату с шестью товарищами по несчастью; найденные на свалке мебель и утварь они тащили сюда. Правда, зимой тут не переночуешь – слишком холодно; к декабрю приходилось «съезжать» и искать люки теплотрасс, мобильные пункты обогрева, либо проситься в церкви, которых в Пскове полно – там за работу могут дать кров. Но пока их ночлежкой была Хата.

Бутылки бомжи отмыли водой, принесённой с родника. Этикетки, разумеется, сняли. Сложили товар в сумку, присовокупив к нему и то, что собиралось накануне, и понесли в пункт приёма стеклотары.

Барыш был так себе, но Костян достал заначку: стольник-другой – украденный или выпрошенный – у него был всегда. Общих денег хватило на «Белочку», которая, хоть и дрянь (так сказали бы даже на Хате, а уж там гурманов нет), но всё-таки не лосьон… не «фанфурик» типа «Боярышника» и «Вита-септы». А что бьёт в голову, так это и славно – иного и не требовалось. Грише с Костяном окосеть бы, да поскорее… Убить чувство безнадёги новой дозой спиртного.

Вот только с «убить» у них вышел перебор.

Начиналось всё мирно: они распили «Белочку» у контейнера с мусором, где часто шарились. «Белочки» им не хватило, но на «добавку» денег не было. Выклянчить их у прохожих? Иногда получалось, но два наших героя, очевидно, решили, что тот день в это «иногда» не войдёт.

Тут-то Костян и вспомнил, что он сидел за разбой.

Неизвестно, знал ли Гриша о его планах – может быть, и не знал. У Ломзина в компе нет об этом ни слова. Зато есть слова гражданки Копренко – продавщицы магазина, стоящего у перекрёстка Инженерной и Индустриальной улиц.

- Они зашли в магазин, - вспоминала Копренко на допросе, записанном Ломзиным на диктофон: слова свидетелей он фиксировал не только письменно. – Один, что пониже ростом, ещё сказал: «Костян, ты чего, у нас же бабла нет…» Ну или что-то такое сказал. А тот ему: «Не дёргайся, всё нормально». Я тогда уже подумала, что надо мили… ну то есть полицию звать.

Последовала пауза, затем Ломзин спросил:

- И что было потом?

- Тот, что повыше, показал на бутылку «Белуги» и говорит: «Давай сюда – я сто лет нормальной водки не пил. Не дашь, сверну шею». А та бутылка за тысячу стоит! Только я так испугалась, что сразу её дала. Второй-то бомж выглядел безобидным, но этот…

- Что – «этот»?

- Вы бы видели его лицо! И голос… я до конца жизни этот голос не забуду! Хриплый и как будто утробный…

Когда бомжи ушли – естественно, не заплатив, – Копренко вызвала полицию. Вызвал её и гражданин Власов, идущий в тот же магазин. Он тоже стал потом свидетелем.

- Подхожу я к светофору, - говорил он на допросе, - и вдруг вижу: идёт бомжара в грязной стёганке и водку из горла хлещет… «Белугу», блин! Ну, думаю, богатые бомжи пошли. Я вот на свою зарплату «Белугу» не покупаю – только «Иней», или «Хаски», или «Ледофф»…

- Дальше что было? – перебил Ломзин.

- Так ведь запись же есть: школота там стояла, сняла всё на смартфон…

Упомянутая Власовым «школота» – два подростка-восьмиклассника – действительно стояла у того же магазина в ожидании автобуса. От скуки один из них снял бомжей. Ту запись, оставшуюся у Ломзина в компе, я на свою беду посмотрел.

- Костян!.. – Гриша семенит за приятелем, втянувшем его в передрягу и спокойно продолжающем хлестать водку. – Костян, ты чё… нас же это… Нас же загребут!

Ответ Костяна неразборчив – мат перекрыл звериный рык. За кадром слышен ломающийся басок:

- Фигасе!.. Он чё, зарычал?..

- Может, подальше отойдём?.. – одноклассник юного «оператора» нервничает. – С ним чего-то не то…

Но пацан со смартфоном продолжает снимать. Дурачок.

- Костян!.. – бедный Гриша протягивает руку. Остановить приятеля не успевает – тот разворачивается сам.

- Ты чё, сука, мою водку захотел?

(Да-да, так и сказал – «мою водку»… Театр абсурда. Я бы смеялся, если бы не кафе и пустырь).

Ну а дальше начался кавардак: Костян кидается на Гришу, как лев на мясо. Школота вскрикивает, изображение трясётся. Гриша вопит. Ни черта не видно, но по воплям ясно, что лев-таки мясо ухватил.

Бомжи кружатся, как в танце, несчастный Гриша вырывается (а пацан со смартфоном по-любому застыл – лишь этим объяснимо то, что он снял всё до конца) и отскакивает на дорогу. Костян опять прыгает, сбивает его с ног. Наваливается сверху, кусает.

Затем вопли глушит клаксон, и бомжей переезжает КамАЗ.

Смартфон роняют на асфальт, звучат крики. Запись резко обрывается.

А теперь вишенка на торте:

- Ведь я с самого утра что-то чувствовала, - причитала Копренко на допросе у Ломзина, – и потом, когда на работу пришла… Да и глупости всякие мерещились: стою за прилавком, а самой кажется, что младенец плачет – всё плачет и плачет, плачет и плачет… И никак не успокоится.

Декабрь.

«Время, когда нет времени», - шутил про декабрь мой отец. Все спешат что-то успеть и ворваться в Новый год без старых гирь на плечах: недоделанного ремонта, непогашенного кредита, невыброшенного хлама. И в безумной толчее каждый лезет в вагон с надписью «Я ВСЁ ВЫЧЕРКНУЛ ИЗ СПИСКА ОБЯЗАТЕЛЬНЫХ ДЕЛ!», хотя надпись коварна: поезд мчит к новому списку по лживым рельсам декабря.

Женя Стуков тоже спешил на тот поезд, а Обязательное дело у него было одно – к Новому году стать мужчиной. Да-да, в том смысле, о каком вы подумали; весь наш прогресс (я про беднягу-человечество) не лишил нас ассоциации мужских качеств с сексом – а иначе вы вспомнили бы сейчас не о нём, а об умении отвечать свои за слова и поступки.

Но в Женином случае речь шла именно о сексе – точнее, о потере невинности.

Признаю, вопрос актуальный, когда тебе восемнадцать. Даже я успел узнать, каково это – терзаться девственностью, хотя в момент гибели был на два года младше. Сейчас-то я знаю, что был дураком, ну так это сейчас… Как шутит Палыч, не помрёшь – не поумнеешь.

Но вернёмся к Жене. У него имелся двоюродный брат Александр – спортсмен и умник-обаяшка: рядом с таким легко померкнуть, как догорающий факел. «Первый парень на деревне Псковка», - шутил Женя, но только тихо, чтобы никто не услышал; он по жизни был тихим. О нём легко было забыть, едва он пожал вам руку. Он был тише воды, смиренно сохнущей в луже, и ниже только что подстриженного газона.

Я бы мог описать, что сотворил этот тихоня тридцатого декабря две тысячи восемнадцатого (один остряк на псковском форуме назвал то воскресенье Кровавым – шутка, по-моему, неудачная), но записи Ломзина опишут всё сами – я лишь включу вам диктофон.

Фрагмент первой записи (из допроса свидетеля Лейкиной Е.И.)

Ломзин: «Кем вам приходился Александр?»

Лейкина (всхлипывая): «Вы… вы же уже знаете… Зачем тогда спрашивать?»

Ломзин: «Пожалуйста, отвечайте на вопрос».

Лейкина: «Саша был мой жених. Мы в следующем году пожениться хотели. Его мама даже подарила мне це… цепочку – золотую, с кулоном. Ну знаете, кулон такой, в форме сердца… Сказала, я ей теперь как дочь».

Пауза, всхлипы. Звук льющейся воды.

Лейкина: «Спасибо…»

Судя по звукам, пьёт.

Ломзин: «Вы были знакомы с двоюродным братом Александра?»

Лейкина: «Лучше бы не была!.. Я сразу, как его увидела, поняла, что он чокнутый. Весь из себя такой ботаник, взгляд затравленный, а чуть отвернёшься, и он тебя глазами буравит. Таких надо изолировать с детства!»

Ломзин: «Один из участников вечеринки утверждает, что Александр хотел сделать брату сюрприз. Вы в курсе, о каком сюрпризе шла речь?»

Лейкина: «Да все знают… Саша переживал, что у драгоценного братика нет девушки. У него её вообще никогда не было, представляете? К восемнадцати годам! Ну вот Саша и решил ему помочь. Даже сказал мне, что тот до Нового года мужиком станет».

Ломзин: «А что-то конкретное он сказал? Ну, как именно… то есть с кем…»

Лейкина (перебивает): «Да с Лизкой Стряповой, ясное дело. Она ж безотказная. Шлюха она!»

Фрагмент второй записи (из допроса свидетеля Стряповой Е.А.)

Ломзин: «Вы знали о планах погибшего относительно вас и его двоюродного брата?»

Стряпова: «Так он сам мне сказал: надо типа из Женьки наконец сделать мужчину. Ну и стал ко мне с этим подкатывать – типа могу я или не могу…»

Ломзин: «Можете ли переспать с его братом?»

Стряпова: «Не, ну а чё вы так грубо? Он же из лучших побуждений…»

Ломзин: «И что вы ответили?»

Стряпова: «Не, ну надо же людям помогать… Женька-то был неплохой – ну то есть я тогда так думала… Только застенчивый очень».

Ломзин: «Как по-вашему, Евгений Стуков мог обо всём догадаться?»

Стряпова: «Ну так он же не дурак… ну в смысле был. Когда мы выпили, он сам признался, что знал всё заранее и даже слово себе дал, что к Новому году со своей девственностью распрощается. А потом к нам Марат подошёл…»

Ломзин: «Марат Жорхин? Организатор вечеринки?»

Стряпова: «Ну да, Маратик по жизни организатор: хату снять, бухло купить – это всё он».

Ломзин: «Наркотики тоже Жорхин принёс?»

Стряпова: «Не, ну какая наркота? Там же только трава была… И не знаю я, кто её принёс… Мы ж сейчас вообще не об этом…»

Ломзин: «К вам и Стукову подошёл Жорхин. Что было дальше?»

Стряпова: «Ну Женька будто озверел – не знаю, может, от водки… А Маратик меня всего-то на танец позвал! Если бы я знала, что всё так будет, я б ему сразу отказала, но я же не знала… Как я могла знать?»

Стряпова плачет, допрос прерывается.

Фрагмент третьей записи (из допроса Жорхина М.Г. Голос Жорхина приглушён из-за бинтов: допрос вёлся в палате отделения общей хирургии Псковской областной больницы через день после перенесённой Жорхиным операции)

Ломзин: «Значит, это случилось во время танца?»

Жорхин (глуповато посмеиваясь): «Танец… танец сука медляк…»

Ломзин: «Я говорил с врачом. Он сказал, что отвечать на вопросы вы уже можете, так что не ломайте комедию».

Жорхин: «Я-то знаю, что вам нужно… Нашли шпекс и хотите меня закрыть? Мало того, что я теперь изуродован, так вам на мне надо браслеты защёлкнуть?»

Ломзин: «Про марихуану с вами поговорят отдельно. Про остальное, что вы там курили – тоже».

Жорхин: «А чего сразу я? Я только квартиру снял. Все отдохнуть хотели, расслабиться… Нашли хату на два дня. Та тёлка – ну, хозяйка квартиры – её посуточно на выходные сдаёт. Шустро так подсуетилась: оформила опеку над пацаном-инвалидом и его на той хате прописала – только он там не живёт, а у неё льгота на коммуналку и хата на субботу-воскресенье сдаётся. И её, значит, не трогают, а меня за какой-то шпекс…»

Ломзин (перебивает): «Вы пригласили Стряпову на танец. Что было потом?»

Жорхин: «Нихрена почти не помню. Мы с Лизкой танцевали, а этот псих остался в кресле сидеть. Лизка была уже того… ну, пьяная. Я её вроде за задницу лапал, а он на нас пялился… Всё, дальше помню только, как он прыгнул…»

Ломзин: «Прыгнул?»

Жорхин: «Ну да, блин, почти до потолка! А вы знаете, какие в сталинках потолки? Вот я и сомневаюсь – может, мне это придумалось? У меня от лекарств теперь башню сносит. Сам не знаю, что было, а чего не было».

Ломзин: «Дальше что-нибудь помните?»

Жорхин: «Нож…»

Ломзин молчит. Ждёт.

Жорхин: «Нож был на столе – наверное, он его перед прыжком взял… Я тем ножом торт резал. Как думаете, мог я знать, что мне этим же ножом искромсают лицо?»

Ломзин снова молчит. Пауза.

Жорхин: «Танец… танец сука медляк…»

Фрагмент четвёртой записи (из допроса Шпалкина Ю.Л., одного из участников той же вечеринки)

Шпалкин: «Он подпрыгнул на два метра. Знаю, как это звучит, но говорю вам – на два метра, не меньше. Чуть люстру не снёс. А лицо у него было… Блин, ну вы ж всё равно не верите!»

Ломзин: «Продолжайте».

Шпалкин: «Ещё он рычал. И ругался тоже, но так хрипло, что ни черта не разобрать. Голос был как не его… будто он сильно простыл. Можно я закурю, а?»

Пауза, шорох, щелчок зажигалки.

Шпалкин: «Я ведь с самого начала всё видел: пошёл в туалет, прохожу мимо стола, и тут Стуков хватает с него нож и прыгает на Лизку с Маратом. Лизка отлетела, её вроде кто-то подхватил, а Марат сразу упал. Никто сначала ничего не понял, я тоже был в ауте… Только когда Марат орать стал, до меня дошло, что этот ненормальный его ножом полосует. Но я оцепенел, понимаете? А вот Саня сразу полез его оттаскивать – за что и поплатился…»

Ломзин: «Александр Стуков? Двоюродный брат Евгения?»

Шпалкин: «Ну а кто же ещё? Саня же всегда был первым. В общем, оттащил он своего братца, а Марат лежит на полу, лицо всё изрезано, вокруг кровь… Все орут, визжат… Какой-то придурок музыку прибавил – хотел видать вырубить, но с перепугу рука дрогнула. А этот ботан с ножом ничего не замечает – медленно так разворачивается, смотрит на Саню… Чёрт, мне теперь его рожа сниться будет!»

Снова пауза. Ломзин ждёт.

Шпалкин: «Он на Саню не просто набросился, он… он какой-то бешеный стал. А ведь Саня не слабак был – за сотню выжимал десять раз! И этот заморыш его в одну секунду роняет и давай ножом тыкать. Ну а после встал, вышел на балкон и…»

Опять пауза. Ломзин: «Он что-нибудь сказал прежде, чем спрыгнуть?»

Шпалкин: «Да ни черта он не сказал. По-моему, он даже не кричал, когда падал – все восемь этажей летел молча».

Фрагмент пятой записи (из допроса соседки, Саржевой Л.Н.)

Саржева: «Достали они меня со своей музыкой! И ведь мучаюсь каждые выходные: то одна компания, то другая… Пора уже запретить сдавать квартиры посуточно!»

Ломзин: «Кроме музыки вы что-нибудь слышали?»

Саржева: «Крики какие-то… Так ясное дело – напьются, наколются всякой дрянью, а потом и орут. Только вот перед этим…»

Пауза. Снова Саржева: «Не знаю, это, наверное, и не важно… Может, мне даже и показалось…»

Ломзин: «Что именно вам показалось?»

Саржева: «Перед тем, как весь этот бедлам начался, мне всё чудилось, что за стенкой младенец плачет. Только откуда там младенец? У нас в подъезде ни в одной из квартир детей нету…»

* Так шутил Михаил Задорнов.

Слова автора: С другими авторскими произведениями (впрочем, и с этим тоже) можно ознакомиться здесь: https://author.today/u/potemkin

На Pikabu роман будет выложен полностью и бесплатно.