CreepyStory

Таксист привёз ее после полуночи домой.

Адрес был тот же самый, только миры разные.

Она взялась за ручку двери, а это двери в кладбищенский склеп.

Тогда она всё поняла и бросилась следом, но катафалк моргнув синими габаритами уже ушел.

Не помня себя от страха она добежала до кладбищенских ворот и увидала красные габариты нормального, белого такси.

- Ещё бы минуту и я бы уехал, - сказал таксист, - место не ахти.

Таксист довёз ее до дома и когда она открыла дверь сказал:

- У меня нервы, боюсь с кладбищ всякую нечисть возить.

Такси мигнув огоньками ушло.

Она вышла, заухала замогильным смехом и зазвенела ржавой косой.

Взялась за ручку двери, а это дверь в пятый подъезд.

Адрес ее работы был тот же, но что то не то.

Она оглянулась. Миры миры, зашелестела она и пошла бродить по пустым по ночному времени улицам.

Весь этот безумный кошмар начался после того, как мой кот слетел с катушек. Барсик стал промахиваться мордой мимо миски и таращить окосевшие глаза в неизвестном направлении. Издавать кряхтяще-бурлящие гортанные звуки на манер бурятских духовых инструментов. Здоровенная жирная туша c кучей проплешин начала таранить лбом стены и щемиться вверх по шторам. Скрестись в дверь и ломиться прочь из моей комнаты.

Тут нужно упомянуть о том, что я почти не чувствую запахи - постоянно закладывает нос. Всё время пользуюсь спреями. Прямо сейчас парочка пустых упаковок лежит на столе. По-научному это называется хроническим ринитом. Могу что-либо учуять только с очень близкого расстояния. Раньше это особых проблем не вызывало.

Раз кот так избегал моей комнаты, я решил перерыть ее вверх дном. Нашел только мелочь и пустую банку из-под пива. На меня снизошло озарение. Словно сами святые мученики указали мне на источник скверны. Он таился в дальнем углу комнаты, в промежутке между старым ветхим шкафом и бледно-серой батареей. Зловонные комочки скрывались, прятались там, втайне желая, чтобы их нашли. Старые вонючие носочки.

Нет, кота пугал вовсе не исходивший от них смрад. Просто запах неимоверно старых, окаменевших носков, один вид которых мог повергнуть слабонервного человека в безумие, притягивал внимание неописуемых древних богов, зловеще обитающих за пределами вселенной.

Язычники жгли травы и благовония, распространяли запахи по воздуху, чтобы привлечь внимание божеств. Носки сработали по тому же принципу. А кошки к потусторонним угрозам очень чувствительны и начинают нехило так кипешевать.

Сколько они там пролежали? Недели три, больше? Уже и не помню, когда в последний раз звал гостей. Я немного повертел одеревеневшие комочки в руках. Постучал одним из них по стене. Звук был такой, будто я камнем ударил.

Барсик уже сидел возле ванной комнаты и вилял облезлым хвостом. Мол, мужик, зайди уже, пора бы, наконец, постирать их. Если бы не его вводящие в транс телодвижения, я бы просто выкинул всё в мусорное ведро.

В итоге я бросил комочки в таз и включил тёплую воду. Это был совершенно идиотский поступок. Такой вони я никогда в жизни не чувствовал. Глаза слезились. Я попытался вылить содержимое таза в ванну. Черную жижу вперемешку с носками. Часть жидкости обожгла мне руки. Остались мерзкие, красные следы. Я дернул кран вверх. Надеялся смыть эту дрянь как можно быстрее. Слив закупорился к чертям. Попытался немного прочистить - бесполезно. Я давно выключил воду, а чёрная лужа все ещё продолжала двигаться, плескаться, извиваться и хлюпать. Подумал, что у меня просто кружилась голова. К тому же перед глазами все плыло.

Я раскрыл настежь все окна. Бегал по квартире вперед-назад. Совсем не важно, в каком направлении я шел. Я совершенно точно осознал, что между движением вперед и движением назад нет ни какой разницы. Людям кажется, что человечество идёт к техническому и научному прогрессу, открывает новые горизонты. На самом деле, всё просто возвращается на круги своя. Скоро люди вернуться к своим истокам, к своему истинном Господу.

Мне совершенно точно нужно было проветриться. Я быстро открыл входную дверь. Выскочил в мрачный подъезд. Решил глубоко подышать и немного успокоиться. Простоял я там недолго - соседка с маленькой дочкой вышла на лестничную площадку.

- Мам, а у дяди шальные глаза! Как у кошечки в темноте.

- Что ты имеешь ввиду?

- Они такие большие, широкие и все черные.

- Зрачки, что ли?

- Не знаю. Наверное. А еще глаза выпученные, бегают туда сюда. Как у дяди Бори в прошлый раз, когда его куда-то забрали..

Бешено вращающиеся глаза безумца и наркомана - вот, что она имела ввиду. Ну все, думаю, заторчал от собственных же носков. Не хотел бы повторить судьбу Бори. Не хватало еще, чтобы меня таким увидели. Я резко развернулся и зашел обратно в квартиру.

Жуткое зловоние почти покинуло помещения, да и я немного освежился. Думал, что все, отпустило наконец. Как бы не так! Есть вещи, которые никогда не были живыми и никогда не должны были обрести жизнь. Чёрная жижа у меня ванной была тому прямым доказательством. Всё плескалась и хлюпала. Не мог долго на неё смотреть. Она гипнотизировала и манила к себе. Еще долго меня не отпускало странное чувство. Будто я был везде и нигде. Погружался в глубины древних болот. Встречался взглядом с чудовищными механизмами, которые никто никогда не создавал. В них струились чёрные нечистоты, которые приводили в движение неестественно живые шестерни. Стучали гнилые поршни, пели подводные гимны.

У меня точно была интоксикация. Траванулся я, проще говоря. Вот и воображение разыгралось. Никакого толкового решения проблемы на ум не приходило. Решил вызвать сантехника. Он бы быстренько прочистил слив и вся проблема бы сразу рассосалась.

Я надеялся, что он хотя бы прибухнул заранее. Какого-нибудь дешевого коньяка из канистры. Был бы морально готов, так сказать. Он приехал примерно через час. Наверное, я здесь единственный человек, который хоть раз в жизни искренне пожалел о том, что к нему пожаловал трезвый сантехник.

Мужик лет так за сорок, с небольшим жирком на животе, зашёл в ванную комнату и сразу зажал нос. Открыл чемоданчик, достал инструменты. Начал материться. Делал он это исключительно в рифму. Да так, что я почти ржал во весь голос. А вот сантехнику явно было не до смеху. У него не просто слезились глаза. Было ощущение, что он плакал, даже рыдал. Словно нашел свое старое фото, где он был еще юным, полным сил парнем без признаков ожирения.

Сантехник натянул перчатки почти до локтя и принялся очищать слив. Жижа начала двигаться гораздо активнее, подниматься вверх по перчаткам. Благой мат на неё точно не действовал. Через мгновение, из нее вытянулись длинные черные нити. Схватили мужчину за руки, резко рванули вниз так, что его голова соприкоснулась с лужей. Он даже не успел закричать - черная дрянь обвила его шею, проникла в рот, ухо и левый глаз. Тот выпучился и налился кровью.

- Помогхи мнгхе! О богхже! БОЖЖЕЕ!! - Мужчина мог только хрипеть. Всего пару секунд.

Он был уже мертв. Он точно был мертв. Я не мог на это смотреть - вышел и облокотился на дверь. Достал бутылку пива из холодильника. Выпил залпом, алкоголь резко ударил в голову.

Я совсем не ожидал того, что произошло дальше. Барсик вышел в коридор, направился в сторону жижи. Её стало гораздо больше. Двигался кот резко и ловко, так, что я не смог его поймать. Звал его и по имени и "кис-кис" - ни в какую. Животное село на край ванны. До меня дошло - если попытаюсь схватить его сейчас, сам соприкоснусь с лужей. Барсик прыгнул вниз. Теперь я и с котом распрощался.

Сейчас дописываю этот текст почти в полной тишине. Только жижа почти беззвучно пожирает тело сантехника. Опять слишком долго на нее смотрел. Откуда она появилась? Помню только, как одной ногой провалился в затопленный люк. Значит, что источник всей этой дряни находился в городской канализации. Там она жрала крыс, мелких животных, возможно, даже и ассенизаторов. Медленно разрасталась.

Она пришла к нам из глубин древних болот, что таятся за гранью реальности. Из тлеющей могилы не рожденного божества, где полуживые механизмы непрерывно повторяют гимн жизни и смерти. Черная жидкость - это топливо, ихор, божественная кровь, что приводит их в движение. Ее было недостаточно, чтобы машины смогли оживить нашего Спасителя. Жижа пришла жрать и плодиться. А когда она вернется к источнику, мир узрит истинного Бога. И все страдания будут оправданы. Все великие мученики, пожертвовавшие собой ради Господа нашего, будут возвращены к жизни, благословлены и осыпаны дарами. Каждый из них будет причислен к лику святых в новом, прекрасном мире!

Я перечитал верхний абзац. Понимаю, что это полнейшая чушь. Хрена с два я еще раз буду таращится на эту черную лужу. Полнейшее помутнение рассудка. Уже хотел основать религиозный культ.

Меня беспокоит еще одна вещь - я бы никогда не завел себе домашнее животное. Не смог бы о нем хорошо заботиться. Слишком большая ответственность для меня. Если бы мой кот покрылся таким количеством проплешин - я бы сразу побежал с ним к ветеринару. Не стоит говорить о том, что никаких мисок и кошачьего корма у меня дома никогда не было.

Краем глаза поглядываю на ванну. Ноги сантехника уже втянулись внутрь. Хорошо, что жижа жрёт кости целиком. Нужно было как-то протянуть время. Что бы ни произошло дальше - последнее, чего я хочу, так это чтобы у меня в квартире нашли полуразложившийся труп.

Ванна наполнилась этой черной дрянью уже наполовину. Посматриваю, что бы она не вытекла наружу. Я уже оделся, открыл входную дверь. Интересно, что сегодня будет в новостных заголовках, если произошедшее вообще попадёт в новости. Надеюсь, я не исчезну бесследно. Надеюсь, что люди из секретного подразделения не увезут меня в неизвестном направлении, как какого-нибудь дядю Борю. Если что - буду наблюдать за комментариями к истории с телефона.

И самое главное - у меня к вам важный вопрос. В какую службу мне сейчас звонить и как описать ситуацию?

Поднимаясь на эскалаторе, я набрала мамин номер.

- Уже приехала? – бодро осведомился её голос в трубке. На фоне отчётливо слышались надрывные звонки телефонов и бодрое «клац-клац» клавиатуры.

- Почти. Мам, какой у них дом? Я забыла.

Нужно было записать, но руки не дошли, а теперь всё. Вылетело из головы.

- Дом семнадцать, корпус три. Там, правда, как-то хитро надо идти, дворами… - я услышала, как мама переложила телефон от одного уха к другому, прижала плечом. – Да вот тут как раз Саня пришёл смотреть, почему принтер не печатает. Давай я ему трубку дам? Он тебе сам и объяснит.

Я шагнула с эскалатора, толкнула прозрачную дверь и увидела грузную улыбчивую даму, изо всех сил машущую мне рукой.

- Не надо, - сказала я в трубку. – Меня тётя Шура встречать пришла. Давай, пока, схожу к ним и перезвоню.

Тётя Шура – это Санина мама. Никогда не могла понять, зачем сына Александры называть Александром, но, с другой стороны, какое моё собачье дело?

- Галочка! Дорогая! – тётя Шура с неумолимостью огромного магнита притянула меня к себе, смачно чмокнула в щёку. – Какая ты красавица! Как похудела!..

Именно это я слышала от неё первым делом в каждую нашу встречу. Она, наверное, считала, что это комплимент. Девушке, у которой из-за недостатка веса месячные через раз, ага.

Я уже начала жалеть, что вообще во всё это ввязалась. Хотя, сказать по правде, ввязываться мне не хотелось с самого начала, но против маминого «ну что тебе, жалко, что ли?!» у меня аргументов не нашлось. Конечно, не жалко, для любимой-то мамочки, вернее, для её лучшей подруги. Тем более что их поколению не объяснишь, что стена в соцсетях, заваленная репостами статей про личные границы, принятие себя, детские травмы и то, что пить антидепрессанты не стыдно, максимум показывает твой интерес к теме, но уж никак не значит, что «тыжпсихолог».

К настоящему психологу и уж тем более психиатру тётя Шура идти отказывалась наотрез. «Нет-нет-нет! Впаяют Ритке диагноз, а потом что?! Девке ещё вон целую жизнь жить! На работу никуда не возьмут…» Я себе весь язык искусала, чтобы не ляпнуть, что если некоторые «диагнозы» не лечить, то жизнь может получиться какой-то слишком уж короткой, и решила, что к Ритке этой всё-таки схожу. Хотя бы посмотрю, не бьют ли старшие родственники ложную тревогу, а если пойму, что бедняге и впрямь нужна помощь, может быть, смогу уговорить обратиться за ней её саму.

Не бросать же человека в беде. Пусть я её совсем и не знаю.

Тётя Шура вела меня лабиринтом серых мокрых дворов – «здесь недалеко совсем, пять минут!» - и на ходу посвящала в курс дела.

- Ты не подумай чего, Рита у нас девочка хорошая, - торопилась заверить она, шумно дыша, но не сбавляя шаг. – Готовит – пальчики оближешь, умненькая, детишек любит… Они как вместе жить стали, Саня мне всё говорил: «мама, она – та самая»… Да и мне она сразу понравилась, я даже не ожидала… А потом… потом вот началось...

- Что началось? Давно? – спросила я, едва поспевая следом. Поймала за хвост остроумную мысль: вот оно как, всё-таки мемы врут, и даже у сына маминой подруги в жизни не всё так радужно…

- Боится она, - вздохнула тётя Шура. – За Саню. Как фобия какая-то. Вот просто постоянно, каждую минутку, когда не знает, где он – прямо сама не своя. А «не знает, где он» для неё значит когда она его не видит, ну, или не слышит хотя бы. Пока она ещё работала, она как домой приходила, с порога сразу его звала, а если он не откликался, знаешь, что делала? Садилась в коридоре на пол и ждала, пока он придёт. В комнату там зайти, на кухню, да в туалет даже, представляешь? – ни-ни. Я как-то раз заскочила случайно к ней такой – она сидит, пальто рядом валяется. Спрашиваю её, в чём дело, а она мне: в комнаты нельзя, я боюсь, вдруг я дверь открою, а он там – то есть Саня, говорит, - мёртвый? Я чуть было рядом с ней не села. С чего бы, говорю, подруга, ему там мёртвым быть, если он живой домой с работы едет, я ему только-только звонила? А она мне: ну вы же наверняка не знаете, что нет! А вдруг?!

Тётя Шура горестно покачала головой.

- И откуда она взяла такое, в интернетах этих ваших начиталась, что ли? Она мне как объясняла: например, говорит, стоит шкаф. Откуда мы знаем: а вдруг в этом шкафу сидит, ну, например, кошка? Даже если у тебя сроду никакой кошки не было, шанс, говорит, всё равно не равен нулю, через дверцу же не видно. И пока она закрыта, ты не узнаешь, есть там эта кошка или нет. Я пальто её взяла и говорю: ну так давай возьмём и проверим, заодно вот повешу – а она как завопит! Кричит: «Нет, нет, не надо, не надо!» - а сама плачет, знаешь, прямо навзрыд. «Если вы шкаф откроете», говорит, «то мы уже точно узнаем, там он или нет, и ничего уже будет не изменить, ничего! А вдруг он там?!» Саня через полчаса приехал, живой-здоровый, так она мне за эти полчаса ни одной двери открыть не дала. Так и просидели с ней в коридоре, да и то она, бедняжка, никак в себя прийти не могла…

Вау, хмыкнула я про себя. А я порой думаю, что это у меня проблемы.

- Теперь она и вовсе на работу ходить перестала, - вздохнула тётя Шура. – Да и Саню каждый раз отпускать не хочет, всё плачет, мол, не бросай меня! А ему каково? Он их обоих теперь кормит, ему уволиться, что ли? У неё, бедной девочки, ещё и родни никакой, вот, я хоть иногда хожу посидеть с ней… Говорю ей: на что тебе все эти ваши соцсети, возьми да напиши ему, спроси, всё ли в порядке, а она мне: как я пойму, что это он? На сообщение что угодно ответить может! Представляешь, так и сказала: не «кто угодно», а «что». И звонить ему, говорит, тоже нельзя: мол, я вот сейчас позвоню, а его телефон из ванной заиграет или из кладовки, и что тогда?

Того, что я услышала, мне хватило за глаза. Я набрала было воздуха в грудь, чтобы сообщить, что с бедой такого масштаба им уж точно нужна не я, а настоящий, мать его, врач, но тут тётя Шура остановилась у обшарпанного подъезда и объявила:

- Вот и пришли.

Домофон монотонно повторял одну и ту же трель, пока она искала в сумке ключи. Никто не снял трубку.

- Вышла она, что ли? – пробормотала тётя Шура, открывая дверь сама. – Чуть ли не с са́мой осени дома сидела, продукты и то Саня сам покупал…

Санина квартира находилась на втором этаже – просторная двушка, в прихожей которой можно было чуть ли не вальс танцевать. Зайдя вслед за тётей Шурой в пыльный полумрак, я разглядела у одной стены тот самый шкаф, у другой – устало прислонившийся к ней рогами велосипед, а за ним – кучу какого-то хлама. Ну да, наверняка мусор выносить в два раза ленивее, когда для него есть столько места…

- Рита, детка, ты дома? – громко позвала тётя Шура, стряхивая с ног туфли, и щёлкнула выключателем.

И тогда оказалось, что мусор в углу – не мусор.

Рита лежала на полу, свернувшись клубком, в какой-то странной, неудобной позе – ну не должны живые люди так лежать. Спутанные тёмные волосы падали на закатившиеся – одни белки остались – глаза. Не знаю, что мой мозг засёк раньше – пену, засохшую у неё на открытых губах, или блистер от таблеток, лежащий у бессильно разжатой руки, но мне даже не нужно было быть тыжврачом, чтобы понять: это у неё не передозировка глицина.

Тётя Шура заголосила, как вдова на сельских похоронах. Мне бы тоже, наверное, надо было закричать, а я просто стояла и думала: сходила, блядь, за хлебушком.

Я где-то читала, что эволюция заложила в нас, животных, всего две реакции на стресс: драться или бежать. Когда ступор попустил, мой мозг выбрал первое.

- Чего вопите?! – рявкнула я голосом, которого сама никогда от себя не слышала. – Звоните в скорую! Живо!!

Тётя Шура удивлённо замолчала, всхлипнула, икнула и послушно полезла в сумку за телефоном. Пока она срывающимся голосом пыталась назвать оператору адрес, я лихорадочно соображала. Что делать, что делать, что делать?! Искусственное дыхание и непрямой массаж сердца остались в памяти призраками со школьных уроков ОБЖ, которых мне было не повторить. Если на то пошло, я даже не знала, есть ли ещё в этом смысл. А вдруг она уже всё?! По-хорошему, надо было проверить, но я не могла – не могла заставить себя подойти к телу на полу ближе, чем на метр. Только не под этим белым, слепым взглядом невидящих глаз.

Тут я заметила на полке под зеркалом телефон. Должно быть, Ритин. В голове мелькнуло: «Наверное, она нарочно положила его от себя подальше, чтобы не было искушения позвонить Сане».

Позвонить Сане.

Позвонить Сане!

Я схватила телефон и принялась судорожно листать контакты.

Саня был подписан в адресной книге как «Саня». Я набрала ему и подпрыгнула, когда из глубины квартиры мне в ответ загремела песня Раммштайн.

По-хорошему, нужно было подумать: «чёрт, как некстати он забыл телефон дома!», сбросить и позвонить маме, чтобы она дошла до его кабинета через три двери по коридору.

Вместо этого я медленно, шаг за шагом, пошла на звук.

Он доносился из одной из комнат.

Из спальни.

Из-за массивной дверцы большого белого платяного шкафа.

Я думала, что поняла, что такое страх, когда увидела Риту, лежащую на полу. Оказалось, нет.

Я стояла перед этим шкафом с телефоном, прижатым к уху, слушала звучащий откуда-то из Нарнии припев и не могла шевельнуться. Не могла вдохнуть.

Пока я не открою дверцу, есть шанс, что за ней только телефон, который Саня забыл. Ведь так?

Что за чушь. Не шанс, а факт. Так и есть. Единственное объяснение, которое может здесь быть.

Я-то не больная.

Я судорожно вдохнула, схватилась за ручку и дёрнула.

Саня не забыл свой телефон. Он лежал у него в кармане – вон, я ясно видела сквозь ткань светящийся экран.

Телефон у меня в руке подождал положенное количество гудков и сбросил вызов. Экран в кармане погас. Саня так и не взял трубку.

Он стоял на подгибающихся ногах, втиснутый между вешалок, с вяло упавшей на плечо головой, и смотрел сквозь меня глазами, похожими на мутные стеклянные пуговицы.

Я выронила телефон и не услышала, как тот упал на мягкий ковёр.

Он был там.

Я открыла дверцу шкафа, и Саня был там.

источник

В бытность свою студентом занимался я спортивным ориентированием. Я и другие юные туристы бегали с картой и компасом сначала по городским паркам, а потом, как набрались опыта, и по более сложным и нелюдимым локациям, которые уже напоминали больше лес, чем парк. И вышло так, что во время одного из выездов мы задержались и опоздали на поезд, который должен был вывезти нас к цивилизации. Неожиданно у нас появилось несколько часов, которые требовалось срочно убить. Поэтому, дожидаясь следующей электрички, мы коротали время за разговорами, пока наш препод, бодрый старичок за 70, в стороне обсуждал какие-то вопросы с туристами постарше, которые уже закончили свою учебу, но продолжали участвовать в походах и помогали ему решать организационные вопросы. Тут кто-то и поднял тему всякой сверхъестественной крипоты. Уже понемногу начало темнеть, так что время для жутких баек было самое подходящее. Поначалу затея казалась глупой и детской, но со временем мы так увлеклись очередной историей, что не заметили, как к нам подошел один из старших. «Занимательно» - хмыкнул он и присел рядом с нами – «У меня тоже есть история. И как раз про этот самый лесопарк» - сказал он и махнул рукой в сторону стены деревьев, из который мы только недавно вышли.

Дальше рассказываю историю с его слов. Было это три года назад. Мы тогда еще на втором курсе были ну и решили как-то собраться в поход небольшой компанией приятелей с секции. Не бегать по точкам с картой, а именно завалиться в лесопарк с палатками, провизией и бухлишком. Было нас пятеро. Пришли на место, небольшая опушка рядом с ручьем, обустроенное кострище, до дороги по тропке метров 50, а вокруг деревья. Мы расположились, разбили палатки, костер развели на шашлык. В общем, все шло как надо. Так как это была пятница, то на место мы прибыли уже ближе к вечеру, а пока всем этими делами занимались, уже успело стемнеть. Сидим мы, кушаем, слушаем музыку, болтаем о том, о сем, и тут приятелю моему, допустим, Саше, приспичило по малому делу. Он отошел подальше от нашего лагеря за деревья. Ну мы сидели, отдыхали, выпивали, но даже так приметили, что уж как-то долго его нет. Сначала шутили, потом начали волноваться и уже собирались выходить на его поиски, когда услышали неровный звук шагов и какой-то скулеж. Из-за деревьев, держась за голову вышел Саша. Выражение его лица я навсегда запомнил. Мы тогда уже от одного его вида перепугались, а уж потом… Принялись мы его расспрашивать что случилось, он сбивчиво и заикаясь рассказал нам, что видел.

Вот как все было. Он уже отошел и хотел было сделать свое дело, как вдруг услышал какой-то звук, будто деревья на сильном ветру заскрипели. Только вот ветра никакого не было, да и скрип раздавался откуда-то спереди, из леса, а вокруг все было вроде как тихо, не считая нашей музыки. Сашка был довольно любопытным, да и звук ему этот странным показался, на животных не похоже, да и на людей тоже, а потому он решил сходить да посмотреть, что там такое скрипит. Шел он, подсвечивая себе путь фонариком на телефоне. Идет, а скрип повторяется и все как-то поодаль.

Ну, он остановился, подумал и решил, что лучше позвать кого-нибудь из нас и вместе разобраться, а то ему самому хоть и интересно было, но как-то жутковато. Он осмотрелся, прислушался, музыка наша была еще слышна, а значит не слишком он далеко ушел. Решил, справить нужду и рассказать про странный двигающийся звук нам. Сделал он свое дело, развернулся и собирался уже топать обратно, как вдруг услышал этот странный скрип со всех сторон и прямо над самой своей головой. Он непроизвольно вверх глянул, а там… лицо висит, вполне нормального человеческого размера, только в четырех метрах над землей. Висит вверх тормашками и смотрит на него, а длинная шея скрывается где-то в кроне. Это, чем бы оно ни было, на фонарик мобильника никак не среагировало, так и продолжало сверлить перепуганного Сашу немигающим пристальным взглядом, а свет фонарика отражался белыми всплесками в черных впадинах глаз. Саша уже потом, когда пришел в себя шутил, что свезло ему, что все дела он до этого сделать успел. А тогда он просто замер на месте как парализованный и смотрел в ответ на неведомую тварь. Через несколько секунд деревья вокруг него затрещали и задрожали как при сильном ветре, с них посыпались ветки и листья, а голова, продолжая смотреть на Сашу, медленно втянулась в темноту, где тусклый свет фонарика ее не доставал.

Что было дальше, Саша уже не видел, так как паралич его отпустил, и он в панике ломанувшись к лагерю, влетел башкой в дерево. Отключился минут на десять. А потом, когда очухался, вышел к нам с разбитой головой и взглядом на тысячу ярдов. Сначала из его рассказа мы почти ничего не поняли кроме того, что в лесу что-то есть и что оно напугало его до истерики. Всю оставшуюся ночь мы просидели как на иголках, а Саша с перебинтованной головой без конца озирался и дрожал. Ниспавши, мы дождались утра и ушли оттуда.

Я уже позже с ним говорил, вот тогда он мне все подробности и изложил. Не будь я свидетелем части этих событий, не поверил бы, но я был. А Саша… от так и остался заикой после того случая и в походы ходить перестал. Я впрочем, тоже с ночевкой сюда не хожу.

Рассказчик встал и закурил сигарету, косясь на преподавателя, тот был занят, показывая что-то на карте другому своему помощнику. Вдалеке раздался гудок нашей электрички.

Автор -  Devil chamomile, Источник - Мракопедия

Герой Кинга был дурак дураком. Несмотря на то, что был врачом. Распухшее от крови колено можно привести в порядок за каких-то пять минут. Не то чтобы прямо совсем, но на время. Просто взять шприц, надеть на него иглу и откачать собравшуюся вокруг сустава жидкость. Кровь, это ведь жидкость. Он не мог до этого не додуматься. Старый, еще «совковый» стеклянный шприц, подобранный здесь же, с такой же совковой иглой, больше похожей на шило. Сжимаю пальцами кожу, пытаясь отвоевать от раздувшегося, как накачанный футбольный мяч, колена хотя бы немного, чтобы сделать подобие складки. Игла шприца толстая, чуть согнутая, а через складку прокол будет ощущаться не так болезненно.

Ха! Да кого я обманываю? Очень болезненно! Только у меня выбора нет. Мне нужно начать ходить на своих двоих до того, как луна начнёт подниматься над горизонтом.

Я чувствую, как трещит кожа, сопротивляясь под натиском тупой иглы, и закусываю губу. Я прямо-таки ощущаю, как на лбу выступают капли пота. Я вижу разноцветных мошек, хаотично мельтешащих перед глазами, но продолжаю давить.

Говорят, это нужно делать резко. Р-раз и игла на нужной глубине. Но я боюсь не рассчитать силу нажатия и почувствовать скрежет тупой иголки по кости. Не услышать, а именно почувствовать. Как если взять прутик ткнуть им в какой-то предмет. Пальцы ведь почувствуют касание, хотя и сами не коснутся того, чего коснулся прутик.

Больно.

Давлю сильнее и игла, продравшись сквозь кожу, будто гигантское жало комара, входит в распухшее колено наполовину. Вдыхаю через нос. Выдыхаю сквозь стиснутые зубы, прикусившие губу до медного привкуса во рту. Давлю на шприц снова. Чувствую, как сталь скользит сквозь кожу – игла вошла на две трети. Хорош. Зацепить мышцу или нерв – тоже никакой радости.

Перехватываюсь рукой. Тяну поршень шприца на себя. Шприц наполняется вязкой буро-красной жидкостью. Чувствую тепло собственной крови сквозь стекло шприца. Полный. Придерживая иглу одной рукой, проворачиваю шприц второй. Отсоединяю. Игла торчит из плоти, наводя на мысль о ручке переключения скоростей в автомобиле.

Больно. Как же больно.

Давлю на поршень, выпрыскивая кровь прямо на закопченную кафельную стену, изобилующую пятнами цемента, проглядывающими в тех местах, где плитки отвалились под гнетом времени и огня. Вдеваю носик шприца в канюлю иглы. Тяну поршень на себя.

Пульсация в распухшем суставе начинает стихать после того, как я повторяю это действо трижды. Шестьдесят кубиков. Мало. Надо продолжать. На вид колено ничуть не уменьшилось. Еще одна струя остается на покрытом копотью кафеле, стекая тонкими полосами. Восемьдесят кубиков. Затем сто. Полстакана.

Опухоль спадает прямо на глазах. Чувствую, как колено под пальцами становится мягким, будто сдувающийся воздушный шарик. Пальцы правой руки измазаны кровью, под давлением выливавшейся через иглу, торчащую в ноге, когда я выплескивал наполненный шприц. Герой «Кладбища домашних любимцев» определенно был дураком, раз не додумался до такого, хотя был врачом.

Я не помню, когда Она появилась впервые. Помню только ледяные пальцы, гладящие меня по щеке и бархатный, успокаивающий шепот, от которого становилось легко и спокойно. Если ночью я долго не мог заснуть, принимая тени ветвей за окном за когтистую ладонь монстра, если просыпался в поту от детского кошмара и раскрывал рот чтобы закричать, Она тут же появлялась возле моей кровати. Гладила своими ледяными ладонями, едва слышно нашептывая успокаивающие слова. Тогда с Ней было спокойно.

Я никогда не плакал и не испытывал страха, если случалось плохое. Я знал, что ночью, придет Она. И все мои беды и неприятности станут незначительными, уйдут так далеко, что не будут способны меня тревожить. Я не плакал, глядя на два гроба, которые опускали в ямы и засыпали землей. Не потому что был маленьким и не понимал сути происходящего. Она сказала, что нет смысла плакать над тем, что я не могу исправить. Это нужно или принять или забыть. И я принял.

Однажды Она сказала, что совсем скоро не сможет приходить по первому моему зову, потому что так бывает со всеми, кто обречен взрослеть. Она объяснила, что сознание, взрослея, теряет гибкость. И что теперь она сможет приходить ко мне только тогда, когда я буду открыт. И что степень открытости моего сознания зависит от фазы луны. И что я уже взрослый и сам смогу справиться со своими страхами и проблемами. Не сразу. Но если буду стараться – обязательно научусь.

– Ты справишься. – Сказала Она тогда.

Первая возможность убедиться в этом представилась очень скоро. Столовая детдома всегда была священным местом, в котором нельзя унижать тех, кто слабее, в котором сильный не должен демонстрировать свое превосходство над слабым. Так повелось задолго до моего появления здесь, и так должно было быть после меня. Можно избивать в туалете, можно связать шнурки чужой обуви в узел, тугой настолько, что развязать можно только зубами и помочиться на него. Можно поставить на колени и заставить жевать окурки, поднятые с пола. Можно сделать еще сотню вещей, до которых способен додуматься только ожесточенный детдомовец, но в столовой можно только кушать. И все беспрекословно подчинялись этому правилу. А он – нарушил.

Это был больше чем плевок в мою тарелку с жижей, отдаленно напоминающей суп. Это был плевок в святой обычай.

Я только услышал бархатный шепот: «Ты справишься», зажал ложку в кулак, будто это нож, встал, чуть наклонился через стол и ударил в лицо. Я не целился в глаз. Просто ударил того, кто преступил табу. Так получилось.

Месяц в узком, темном чулане, на хлебе и воде. С ведром для испражнений, которое под надзором воспитателя раз в три дня выносил кто-либо менее провинившийся. Длинный месяц. И всего пять ночей, когда она смогла прийти, чтобы коснуться моей щеки своей ледяной рукой. Пять ночей, когда меня убаюкивал едва слышный бархат Ее голоса. Истории, которые я не помню и губы, шепчущие: «Ты справишься».

Нет ничего, чем можно было бы наложить на колено тугую повязку. Значит, внутри сустава снова будет собираться кровь. Ну что ж, буду решать проблемы по мере их поступления. А сейчас нужно идти. Встаю, пританцовывая на здоровой ноге. Опираюсь ладонями на забрызганную остывающей кровью стену. Аккуратно наступаю на больную ногу. Ощущение просунутой меж костями коленного сустава стамески сменилось тупой болью. Будто эту стамеску только что вытащили.

Не так больно, как было, но все же больно.

Ковыляю вдоль стены к оконному проему. Испачканные в крови ладони оставляют на щербатом кафеле следы. Темно. Но луна начнет карабкаться на небосвод очень, очень скоро.

Я не спрашивал, почему Она приходит ко мне. Я просто радовался Ее шепоту, Ее холодным ладоням и покою, который Она дарила. Я радовался полнолунию и ненавидел, когда луна начинала таять, словно каждую ночь кто-то проводил гигантским ластиком по ее краю, отнимая у меня частичку счастья. Этот кто-то знал, что помешать ему я не в силах. Поэтому растягивл мое мучение на долгие ночи.

Я уже был взрослым, когда догадался спросить, откуда Она приходит. И Она показала. Это было то самое место, где Ее жизнь закончилась и началась моя.

Я одновременно видел, как принимают мои роды и как врач в соседней операционной фиксирует время Ее смерти. Она очень хотела родить сына, но умерла, также так и не появившийся на свет ребенок. Но не ушла, как уходит большинство – осталась, потому что хотела дарить материнскую любовь, пусть даже и после смерти. Пусть даже чужому.

А мне как раз только-только перерезали пуповину.

И Она приходила ко мне. Пела колыбельные, рассказывала сказки. Гладила по голове, проводила по щеке холодными пальцами. И иногда говорила: «Ты справишься». И я справлялся.

Когда я стал немного взрослее, и устроился на первую в моей жизни работу, окружающие считали, что я не умею испытывать эмоции. Наверное, так и было. Я не испытывал ни злобы, ни ненависти, ни жалости, когда столкнул нашего бригадира на рельсы подземки. Я даже не боялся быть пойманным. В конце концов, он был мерзким.

Когда в душевой он погладил меня по спине и чуть ниже, я не сопротивлялся. Просто попросил делать это не здесь, а, например, у меня дома.

Я слышал, что до меня уже были похожие случаи. И отказавшие молодые мальчишки вылетали с работы по надуманным причинам. А мне, после детдома, была нужна работа. Я ведь должен был что-то есть.

На эскалаторе, он несколько раз украдкой касался моего зада через джинсы. Предвкушал. Фантазировал. Говорил грязные вещи, когда мы стояли на перроне. А я молчал. И ждал потока воздуха из тоннеля, оповещавшего о приближающемся поезде. А когда почувствовал на своем лице этот поток – напрягся. Он заметил это.

– Да не бойся, – сказал бригадир, ухмыльнувшись. – Тебе понравится.

– Я не боюсь. Я справлюсь, – ответил я и дернул его за рукав рубахи.

В следующий миг вылетающая из тоннеля электричка пнула своим тупым лбом начавшее падать тело и, протащив под собой, превратила его в кровавый кусок плоти. Люди как один ахнули. Какая-то женщина завизжала. А я пошел сквозь толпу обратно к эскалатору.

В чью голову пришла идея разместить родильное отделение на девятом? Мне остаётся один этадж вверх. Или восемь вниз. Под ногами хрустят крошки. Девять ступеней, пролет и еще девять. Едва касаясь больной ногой пола, подпрыгиваю на каждой. Опираюсь на стену. К перилам лучше не прикасаться. Перила не внушают доверия. Первая. Вторая. Третья. Несколько глубоких вдохов. Четвертая. Пятая. Шестая. Именно по этим ступенькам я нес канистру, когда в голове звучал бархатный шепот: «Ты справишься». Те, кто тушил это здание, не знают, что это был не поджог. А попытка освободить Ее огнем. Неудачная. Когда делаешь что-то без подготовки, будь готов к тому, что результат не оправдает ожиданий. Это была Ее просьба. Но мне это было нужно так же сильно, как и Ей. Огонь должен был разорвать связь с местом Ее смерти.

Инквизиция заблуждалась, утверждая, что огонь изгоняет потустороннее.

Но я справился. А пожарные – нет. Они не успели спасти всех живых. А я выяснил, что огонь не очищает, не изгоняет, не разрывает связей. Он просто съедает то, что попадается на пути. Сначала облизывает множеством своих языков, пробуя на вкус, а за тем с треском жрет.

Я познакомился с Линой за два дня до полнолуния. Смешливая, курносая, с волосами собранными в два хвостика, на детский манер. Тараторящая без умолку. И реальная.

Я готов был слушать эту болтовню бесконечно. Рядом с Линой было легко. Не нужно было подбирать слова, следить за своими жестами, думать о том, потеет ли моя ладонь, когда я держу ее руку в своей. Лина понимала, что я хочу сказать, даже если я запинался и путался в собственных мыслях. Рядом с Линой я чувствовал радость – чувство, для меня новое и от того еще более восхитительное. И мне хотелось, чтобы так было всегда.

Седьмая. Восьмая. Девятая. Пролет.

Как обычно Она пришла вместе с луной. Я ждал Ее больше чем когда-либо в жизни. А потом с упоением рассказывал, как я счастлив. Рассказывал о том, как Лина смеется, какие у нее веснушки. Я хотел, разделить с Ней радость. Но Она слушала меня и впервые не гладила по голове. А когда я замолчал – просила забыть Лину, бросить, оставить, уйти. Называла меня предателем. Но разве встретить человека, который дорог тебе, предательство по отношению к тому, кому дорог ты? Предупреждения сыпались на меня вперемешку с проклятиями и угрозами. А когда Она замолчала, я сказал, что Она не оставляет мне выбора.

Она протянула руку к моему лицу, провела ледяным пальцем по моей щеке и прошептала бархатным голосом: «Ты не справишься».

Десятая. Одиннадцатая. Двенадцатая. Чтобы измениться, нужно пожертвовать чем-то привычным. Чтобы остаться таким, каким был, когда пришло время меняться, нужно пожертвовать чем-то дорогим.

Тринадцатая. Четырнадцатая. Пятнадцатая. Если не знаешь, как поступить, значит, не можешь решить, что принести в жертву. Шестнадцатая. Семнадцатая. Восемнадцатая – девятый. Жертвовать чем-то небезразличным – больно. Привычным – жалко. Жизнь – череда совершаемых выборов между дорогим и небезразличным.

Боль возвращается. Между хрящами коленного сустава снова застряла невидимая стамеска. Но я уже на месте. Я уже сползаю по стене, глядя на дыру в полу – именно там я стоял, собираясь начать обряд. Да, здание разрушено пожаром, но я не уверен, что пол проломился от этого, а не Она приложила усилие, чтобы проломить его подо мной.

Человек борется за жизнь любыми доступными способами. Что мешает призраку бороться за… жизнь?

Интернет переполнен информацией, как помойка мусором. В поисках необходимых знаний все мы уподобляемся бомжу, роющемуся в мусорных баках в надежде найти съестное. И питаться, в конце концов, приходится только тем, что найдешь. Потрепанная книга с непронумерованными страницами. Крест, фляга, свеча. И нет ни каких гарантий, что выбор оказался верным и все сработает. Эра неуверенных в завтрашнем дне информационных бомжей.

Чиркаю зажигалкой. Огонек цепляется за фитиль, давая немного света. Открываю книгу на странице с закладкой. Я мог бы и не открывать ее. Я знаю наизусть весь необходимый мне фрагмент.

– Мой глаз болит.

Напротив меня стоит мальчишка с ложкой в глазнице. Я сижу на полу. И поэтому он смотрит на меня сверху вниз.

– Ты ведь не знаешь, что я умер? – продолжает он, пока я откручиваю крышку фляги. – Ты тогда от души мне врезал. Рана у меня тогда загноилась. Что они только не делали, как ни чистили, все без толку.

Я смотрю на него. Когда он говорит, ложка, торчащая в глазнице, подрагивает.

– Не рассказывай о том, как тебе плохо, – говорю я. – Если бы я этого не сделал, ты бы обязательно повторил. Разве нет?

Мальчишка молчит некоторое время, а потом исчезает так же внезапно, как и появился.

Скольжу глазами по буквам, пытаюсь сосредоточиться. Но со мной заговаривает бригадир.

– Я думаю, что ты согласился, потому что хотел, – говорит он. – А потом, на перроне, испугался признаться самому себе в том, какой ты на самом деле. Поэтому и столкнул меня.

– Думай, как хочешь, – я улыбаюсь, глядя в его изодранное лицо. Очень странно, что с развороченной челюстью он говорит так четко. – Ты только выдвигаешь теории, пытаясь объяснить самому себе, почему я сбросил тебя под поезд. Теории, которые могут утешить твой больной разум. А я знаю, почему сделал это.

Поднявшаяся в небо луна, уже не таясь, заглядывает в окно, а они все идут и идут, неся с собой свои упреки и обвинения. И все они смотрят на меня сверху вниз. Но у меня есть ответ для каждого. И каждый, выслушав ответ, исчезает.

А когда появляется Она, то кроме любви обвинять меня уже не в чем. А Она знает, что, обвинив меня в желании любить, подпишется в том, что зря осталась рядом со мной, вместо того, чтобы уйти на ту сторону реальности. И поэтому, замерев в ожидании неизбежного, Она говорит мне:

- Ты справишься.

Я молча киваю. Делаю обжигающий глоток из фляги и, закрыв книгу, начинаю читать по памяти:

– Отче наш, иже еси на небесах…

Продолжение к посту "Ванечка".

Ярко-красный диск весеннего солнца завис над бескрайним ковром, сотканным из верхушек вековых сосен. Попрощалась горячая звезда с небом, окрасив напоследок в кровавый багрянец рваную вату облаков. Родила тайга миру два тёмных силуэта, а засыпающее светило подарило им длинные тени.

Перешагнув порог таёжной тропы и оказавшись в привычном мире, где над головой открытое небо, Кузьмич хотел было оглянуться, но лишь повернул голову, сравняв подбородок с левым плечом и сквозь зубы шёпотом выдавил,

- До новых встреч...

Дальше друзья шли уже не торопясь. До посёлка рукой подать, да и светло ещё, хотя фонари уличного освещения уже были зажжены. Сашка рассказывал что-то, бредущему позади товарищу, что-то про будни сельского быта, о работе, хозяйстве, но Кузьмич слушал его не улавливая смысла. В голове играли в чехарду беспорядочные мысли о состоявшемся походе.

Перед самым домом председателя сидела нелепого окраса дворняга и лениво зевала. Не дожидаясь хозяина жилища, она встала на лапы, потянулась, прогнувшись в спине и вальяжно, по-деловому пошла по своим собачим делам. Кузьмича улыбнула её важность и деловитость. Закрывая за собой калитку, дядя Паша окинул взглядом улицу и соседние дома.

- Посёлок, как посёлок., сам себе буркнул под нос Кузьмич...

- Будет день и будет пища, громким голосом вырвал Сашка товарища из объятий Морфея. Солнечный луч бил Кузьмича в левый глаз со снайперской точностью. Сон сняло как рукой, стоило только откинуть с себя тяжёлое ватное одеяло. Холодный воздух, окутавший дядю Пашу, заставил его соскочить босыми ногами с кровати на ещё более студёный пол. Кузьмич съёжился.

- Ой ёй ёй, какие мы нежные, подколол Кузьмича товарищ и продолжил раскалывать и выливать на сковороду яйца, которые обволакивали своим нутром шкварчащее, зажаренное до золотистого цвета сало.

Холодная вода добавила бодрости при умывании. От этой бодрой, утренней прохлады, вещи, развешанные с вечера над печью, казались ещё теплее и уютней. А сытный горячий завтрак и крепкий сладкий чай придали сил и хорошо подняли настроение Кузьмича.

Позавтракав друзья оделись и вышли на улицу. Сашка усевшись на скамейку возле забора, закурил.

- Ну что? Остаёшься? Или..., не успел договорить Сашка.

- Останусь, перебил его Кузьмич.

- Но только Паш, это не всё странности, тут много ещё чего творится, начал говорить Сашка, но друг его снова перебил.

- Дуристика это всё!, сказал как отрезал Кузьмич.

- Ну да, ну да, дуристика... Пойдём прогуляемся тогда, я тебе экскурсию проведу, да с жильём тебе определимся., поднимаясь со скамьи сказал Сашка.

Заперев на проволочное кольцо калитку, друзья вышли на широкую пыльную улицу и отправились в центр посёлка. По дороге Сашка продублировал свой вчерашний рассказ о вакансиях, попутно тыкая пальцем в заброшенные домишки с заколоченными ставнями, в любом из которых дядя Паша мог поселиться. Кузьмич внимательно слушал друга, пытался вникнуть в описанные процессы, шестерни в его голове без скрипа завертелись. От совхозного брифинга дядю Пашу отвлёк смуглый мальчишка на велосипеде, степенно проехавший между товарищами и скрывшийся в ближайшем переулке, лишь звон пустого алюминиевого бидона, навешенного на руль велика, таял в тишине тенистой узкой улочки.

Дзынь.. Дзынь.. Дзынь.., всё тише и тише...

- Мдааа... А с культуркой то у вас тут туго..., с недовольством произнёс Кузьмич.

Сашка лишь пожал плечами и не понимая, чем вызвано негодование друга, продолжил озвучивать план дальнейших действий.

В процессе этой экскурсии, дошли они и до местного клуба. Одноэтажное здание, наружные стены которого были обшиты новомодным импортным сайдингом серого цвета. Представляло оно из себя одновременно и поселковую администрацию, и место сбора местного населения для проведения культурных мероприятий. Кабинет председателя не отличался изысками в интерьере и убранстве, большая часть мебели и вещей достались в наследство от уже мифической "Красной Супердержавы".

- А это что за памятник архитектуры всесоюзного значения?, глядя из окна председательского кабинета, на облупившуюся двухэтажку, спросил Кузьмич.

- Тоже люди живут... самые смелые... Одно из первых зданий в совхозе, ещё с 50х стоит, того и гляди рухнет., перебирая на столе какие-то бумаги, ответил Сашка.

- Левее, метров двести котельная стоит, а рядом с ней баня и прачечная. Работы раньше былооо... не продохнуть, свою баню каждый день не натопишь, а так... с полей всем коллективом на помывку и по домам. Ты ж знаешь! Чистота - залог здоровья. Вот котельной как раз и хватает на клуб, баню и "ковчег"., не отрываясь от своего занятия повествовал председатель.

- "Ковчег"?, переспросил Кузьмич.

- Ковчег ковчег, поднял от письменного стола взгляд Сашка.

- Всякой твари по паре и коль поселился, то не ной и живи., произнёс Сашка и усмехнулся собственному остроумию.

- А там квартиры есть свободные?, озадачил друга вопросом Кузьмич.

- О-о-о-о... Батенька, у вас неверное представление о комфортной жизни. Не зарься Паш на воду горячую из крана и отопление радиаторное. Ему год, может два осталось. Один подъезд из двух заселён наполовину, и то считай на чемоданах сидят., обрисовывал ситуацию с "Ковчегом" Сашка.

- Слеплено оно из дерьма и палок, непонятно, как стоит до сих пор. Из-за Коробка только и не сносим. В пятой квартире живёт. Ветеран блин, ледового побоища. Одинокий, одноногий и очень уж любящий писать во всякие инстанции Коробков Семён Исаич. Уж я и так его и сяк, и дом и свет и туалет. А он... Ух он мне где сидит., сквозь сжатые зубы, без ненависти, прошипел председатель.

- Дайте говорит мне сдохнуть спокойно в родных стенах. Вот и стоит до сих пор халабуда эта, в одной квартире Коробок, а в двух других обитаемых, маргиналы местные живут, расселения ждут, надеются в городе жильё получить.

Кузьмич слушал друга и рассматривал через мутное оконное стекло ветхое здание. Два этажа, два подъезда уходящих в землю, один из которых на совесть заколочен, наглухо были забиты и окна квартир второго подъезда. Откосы окон первого этажа находились в метре от грунта. Старая, выкрашенная в грязно-зеленый цвет штукатурка стен местами обвалилась, оголив скелет обрешётки.

- Да уж... Не дом, а призрак коммунизма., с сочувствием к его состоянию, произнёс дядя Паша.

- Покажешь?

- Чего?

- Квартиры свободные?

Сашка нахмурился и молча с неодобрением смотрел на товарища.

- Да не сверли ты меня, гляделками своими., с улыбкой произнёс Кузьмич.

- Временно. На лето. Пока домишко себе выберу, пока налажу там всё, к зиме подготовлю, не спать же мне у тебя на кухне., объяснил свой выбор Кузьмич.

- Ну коли так, то сходим сейчас, глянешь. Кухня моя тебе Хилтопом покажется., Сашка закурил и принялся искать в ящике письменного стола ключи от квартир.

- Хилтоном, поправил друга Кузьмич.

Дзынь.. Дзынь.. Дзынь.., пустой бидон прозвенел, сливаясь со скрипом велосипедной цепи.

- Он за коровой гоняется, что ли?, как бы про себя, но всё же в слух сказал Кузьмич. Он повернулся снова к окну, но уже не застал взглядом того смуглого мальчишку.

- Чего?, переспросил Сашка.

- Хилтон говорю, отель называется.

- Ааа... Ну да, ну да., с хитринкой улыбнулся Сашка, намеренно допустивший ошибку в названии.

- Пойдём, глянешь на диво дивное, даже отговаривать тебя не буду, сам передумаешь., Сашка открыл дверь кабинета и жестом пригласил товарища на выход.

Выйдя из клуба, друзья обошли его со стороны пристройки, где разместился универсальный сельский магазинчик и под взгляд аккуратной полноты женщины средних лет, очевидно заправлявшей там , отправились в сторону жилищно-коммунального кошмара.

К дому вела узкая, еле заметная тропинка, ходили по ней видимо очень редко. С каждым шагом, приближаясь к дому, взгляду Кузьмича открывались всё новые изъяны предполагаемого жилища. Волна необъяснимой тоски и уныния накатывала на дядю Пашу по мере приближения к дому.

- На первом этаже, всё три квартиры свободны, там даже, что то типа порядка наведено. Планировали там размещать сезонных рабочих, но не задерживались они у нас более чем на пару дней., подходя к подъезду сказал Сашка.

- Работа тяжёлая?, предположил Кузьмич.

Сашка молча шагнул в густую темноту полуподвального подъезда. Дядя Паша неспеша последовал за другом. Запах затхлости и прелости ударил по ноздрям.

- Угловую тебе не предлагаю, там через обои лес видно., преувеличил друг, ковыряя ключом неподдающийся замок ближайшей ко второму подъезду двери.

- Эта самая приличная., распахивая дверь и заходя, обозначил состояние средней квартиры друг.

Выгоревшие от времени и света обои, которые всего скорее были наклеены сразу после сдачи дома, местами были украшены следами подтеков. Полы скрипели, на оконных стёклах слоями устроилась пыль. Но всё же помещение было вполне пригодно для житья, даже никакой нежелательной живности не наблюдалось.

Кузьмич детально осматривал квартиру, не спеша прогуливаясь по квадратным метрам. Сашка молча наблюдал за товарищем и ждал резолюцию.

Сверху что то глухо бумкнуло, как будто мешок с картошкой бросили на пол.

- Ё@#....., посыпалась длинная очередь нецензурных выражений и звон пустых бутылок, падающих и катающихся по полу, негромко доносились через потолок.

- О! Сосед твой раздуплился., ухмыльнулся председатель.

- С мебелью подсобишь?, озадачил товарища Кузьмич.

Сашка тяжело вздохнул, прошёл на кухню и раскрутив на трубах под раковиной вентили, проверил наличие воды. Трубы заурчали и тонкой струйкой потекла ржавая жидкость.

- Как знаешь... Да и че я с тобой нянькаюсь, хочешь живи, мой дом для тебя всегда открыт. Ну а мебель... Придумаем что-нибудь., Сашка закрыл, начавшую светлеть, воду и пошёл на выход.

Пару следующих дней дядя Паша провёл с тряпкой в руках, вымывая каждый сантиметр своего нового жилища. Ночевал же пока по-прежнему в председательском доме. С мебелью проблемы тоже не было, во многих брошенных домах, нашлась достойная обстановка для временного пристанища, вплоть до старенького холодильника и электроплиты. В итоге получилось даже некое подобие уюта.

На новоселье звать никого Кузьмич не стал, ни новоиспечённых соседей, ни тех, с кем познакомился за эти дни. Да и желания никто не изъявлял, лишь старый друг вечером, перед первой ночёвкой зашёл с бутылочкой в гости.

- Ну ты даёшь...,сидя за столом, с удивлением осматривал Сашка квартиру.

- Прям, волшебство какое то..., поражался чистоте, порядку и приятной обстановке друг.

Посиделки были недолгими, особого пристрастия к спиртному друзья не испытывали. Пожелав доброй ночи, ещё до темна товарищ удалился восвояси.

Кровать расстелена, посуда перемыта. Дядя Паша сидел в уютном маленьком кресле в углу комнаты и пытался поймать на старом радиоприёмнике какую-нибудь волну. Поиски внятного сигнала не увенчались успехом. Сумеречная серость за окном сменилась темнотой. Пройдя по квартире Кузьмич погасил везде свет, оставив лишь в прихожей зажжённой тусклую лампочку, подсвечивающую входную дверь и немного освещающую часть комнаты вблизи коридора. Аккуратно, по-армейски развесив одежду на стуле, дядя Паша лёг на кровать, отвернулся к стене и накрывшись одеялом засопел.

Среди ночи Кузьмич проснулся, лежал он, не меняя положения и не открывая глаз, пытаясь понять, что вырвало его из сна. Пить не хотелось. Мочевой пузырь тоже не претендовал на причину пробуждения. Шум...что-то не ясное, дядя Паша лежал, прислушивался и пытался спросонок понять на что похож этот звук и откуда он исходит. Тяжёлое, частое дыхание, как у огромной запыхавшейся псины, звук перемещался за его спиной из одной части комнаты в другую, но не одна половица не скрипнула, хотя при любом нажатии на пол, квартира превращалась в музыкальную шкатулку. Всё тело Кузьмича покрылось мелкими мурашками, пальцы ног похолодели, а сердечный ритм учащался с каждым мгновением приходящего осознания, что в комнате он больше не один. Открыв глаза и попытавшись их с силой зажмурить дядя Паша понял, что не спит. Звук дыхания остановился на месте. Тихо, из самой глубины нутра незваного гостя, набирало децибелы внутриутробное рычание.

- Твою мать! Неужели из лесу до меня добрались, чего делать то!?, пронеслось в голове Кузьмича.

Страх сковал движение, как же хотелось, чтобы это всё оказалось лишь дурным сном. Собрав всю свою волю дядя Паша сжал покрепче оба кулака и резко подскочил на кровати, разворачивая корпус тела в сторону источника звука. Нечто, бесконечно лохматое и чёрное бросилось на Кузьмича и лишь вытянутые вперёд руки преградили твари доступ к горлу хозяина квартиры. Длинные чёрные волосы тварюги, насевшей сверху, застелили лицо дяди Паши, он пытался скинуть её с себя, но попытки были тщетны.

Острые когти вонзались в плоть и проходя сквозь кожу царапали рёбра, тяжёлое, горячее дыхание било в лицо. Невиданной силы тварь сдавливала грудную клетку, не давая сделать вдох.

- Кричать!!! Кричать и звать на помощь!, пронеслась мысль в голове. Может успеют соседи выбить дверь и вытащить его из смертельных объятий. Дядя Паша попытался открыть рот и выдавить из себя какой-либо звук, но густые, длинные волосы твари моментально набились ему в глотку, не оставив шанса на крик и дыхание. Руки дрожали от усталости из последних сил сдерживая тварь.

- Всё... Это конец... Неужели так...

Сознание начало меркнуть...

Из последних сил, в дальних уголках памяти, запыленную и давно забытую, откопал Кузьмич молитву и начал мысленно её проговаривать.

- Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твоё...

Сознание угасало, воздуха в лёгких совсем не осталось. Провалился дядя Паша в яму и лежал он на дне её, где было темно, тепло и сыро, не было больше ни твари, ни комнаты, а лишь кромешная тьма и пустота.

Противный писк китайских наручных часов "Montana" пронзил барабанную перепонку, жадно всхлипывая и глотая воздух Кузьмич подскочил на кровати, скрипнула сетка лежанки. Холодный пот крупными каплями выступил на лбу и стекал по лицу, оставляя на белой, как снег, коже тонкие ниточки следов.

Предрассветная серость наполнила комнату, редкие капли уныло стучали по оконному стеклу со стороны улицы. Выпученными глазами дядя Паша осматривал еле освещенную комнату, пытался отдышаться и прийти в себя.

- Сон! Всё таки сон! Чтоб тебя черти дрючили Саня с твоим самогоном!, сидя на кровати шипел Кузьмич.

Отдышавшись, он со второй попытки встал на ноги и направился в ванную. Разглядывая, в потемневшее от времени зеркало, своё бледное лицо, дядя Паша ни сразу заметил изорванную когтями в лоскуты майку.